Портфели журналистов лопались от компроматов, банкиры взрывались в Мерседесах, а колонки продавцов кассет стонали под ударами Эйс оф Бейса.
Ребенку в 90е всегда нужны были деньги. На видеосалон, на "Мортал Комбат", на много всякого. Но у родителей денег не было. И приходилось действовать самим.
Советские дети, тимуровцы, помогали старшим бесплатно. Мы, дети 90х, делали это за деньги. Перевел пожилого человека через дорогу - рубль, помог поднять сумку на пятый этаж - два.
Наши старшие вспоминают 90е приговаривая "хочешь есть - умей вертеться". И они "вертелись". Ездили челноками в Турцию, работали в ларьках и кришевали их. Вкладывали в Хопёр-инвест.
Но они не знали, что мы, их дети, делаем тоже самое.
- Есть пачка наклеек с Ван Даммом, - сказал шепотом с задней парты Рустам, - Четыре рубля за десять пачек.
- Всего? Что с ними не так?
- Ну там это...
- Не тяни.
- Брак. Плохо клеятся.
Рустам был единственным азербайджанцем в нашем классе, помимо меня. И эта его азербайджанскость вылезла наружу в 10, ещё раньше пубертата.
- Мы купим их, возьмем в типографии красивую бумагу, наклеем на нее и будем продавать как картонки. Скажем что так и было.
- Русик, нас отпиздят.
- А мы не здесь будем продавать. В тридцатом микрорайоне.
Меня передёрнуло.
Если где-то на Земле есть вход в Ад, то он находится в тридцатом микрорайоне. "30 м. н.п." - говорилось в конце каждого газетного объявления о жилье. То есть "в 30м микрорайоне не предлагать".
Этот микрорайон стоял на окраине города, окруженный болотами и тайгой. Говорят, что в особо холодные зимы туда приходили волки и живьем волокли в лес заблудших алкашей. Считалось, что волки хорошо ориентировались в важных праздниках, вроде дня сталевара, радиолюбителя и дня рождения Анджелы Дэвис. Они караулили перекрестки каждый вечер пятницы.
Построенные в начале восьмидесятых бетонные дома к середине девяностых уже стояли погруженные в болота по половину первого этажа, а сверху их накрывали сугробы.
Жили в 30м микрорайоне самые опасные ребята. Лица у них были такие, будто именно они убили Бельмондо и Каттани.
Когда ты попадал в 30й микрорайон, ты был всегда начеку, а у тебя в голове непрестанно играла музыка Морриконе. Та самая.
Но Русик был крут. Они ничего в жизни не боялся. Он мог ударить старшеклассника. Сбегая с урока, выпрыгнуть в снег со второго этажа. Дважды посмотреть "Проклятие долины змей".
Мы должны были отправиться продавать "кардонки" с Русиком. Но его не пустила мама.
В чужом районе надо следовать двум простым правилам. Первое: не улыбайся. Если ты идешь по чужому кварталу и увидел компанию пацанов - подойди к ней. Не проходи мимо как последнее чмо. Тебя поймают и отпиздят. Так что притопай и спроси что-нибудь сам, заведи разговор. Если над твоей шуткой посмеялись - всё, бить тебя не будут. Но никогда, никогда не улыбайся первым.
То было холодное лето 93го. А может 94го. Мы стояли за ржавой трансформаторной буткой и двое микрорайонских ребят постарше разглядывали мои кардонки. Наконец один протянул мне их обратно и говорит.
- Мы таких никогда не видели. Картонки бывают с черепашками-ниндзя, ну или там...
- С Барби, - подсказал второй.
- Наверно, - кивнул первый, - А картинок с Вандамом я ещё не видел. Могут не пойти.
- Рынок не примет незнакомый товар, - пояснил второй.
Это были девяностые. Дети хорошо владели ножечками и экономическими терминами.
- Но цена хороша, - заметил первый.
- Да, надо бы Тимуру-малому показать.
От этого имени меня охватил ужас. Был у нас в городе и Тимур-большой. О нем я только слышал. Говорили, что он крышевал ларьки и заправки, что его боялись менты, и что он, побывал в Афгане и даже Вьетнаме. И что он мог взять на гитаре загадочный аккорд барэ.
Так вот Тимура-малого боялся даже он.
Меня повели к Тимуру-малому.
Мы зашли в лес. "Вот тут я и умру" - подумал я, когда мы остановились на опушке. Одновременно я испытал облегчение - "зато не придется встречаться с Малым".
- Вот тут, сказал один из парней и указал на землю.
Второй подошёл, стал разгребать опавшие еще в том году и успевшие почернеть листья. Под ними оказался люк.
"Халабуда" - вздохнул я с облегчением. Халабудами в нашем городе называли подземные станции, где пролегали теплые трубы, и куда в холодные зимы (то есть в любые зимы) мы спускались, чтобы погреться.
Мы уселись в центре квадратного помещения, освещённого единственной лампой и тонким лучом пробивавшегося сверху света.
Шедшие вдоль стен трубы блестели влажной черной изолентой. Там где она была порвана торчали наружу рыжие хлопья стекловаты.
Я старался держаться от нее подальше. Говорили, что от стекловаты руки чешутся потом целый месяц.
Что-то скрипнуло. Сверху ударил сноп света. Длинна тень упала вниз. Затем в этом свете, словно в луче софита появился пацан ростом с меня. Он был тощий, а его оттопыренные уши просвечивали розовым. Я не сразу заметил две высокие фигуры по бокам от него. Одна шевельнулась и искра от зажигалки осветила бородатое лицо.
- У нас гости, - полуспросил Тимур-малой.
Ему рассказали обо мне, показали товар.
Он долго рассматривал картонки, переворачивал, проверял не отклеиваются ли. Но я это предвидел, и приклеил наклейки так аккуратно, что получилось без стыков.
А потом Тимур-малой посмотрел на меня и нехорошо улыбнулся.
"Вот тут-то меня и закопают" - снова подумал я.
- Какое совпадение, - сказал он, - Точно такие наклейки несколько дней назад мы продали в 25ю. По пять рублей за десять пачек.
"По четыре", - хотел поправить я, но спохватился.
- А, - заметил я глубокомысленно, - Только это не наклейки, а кардонки.
Ещё никогда Штирлиц не был так близок к провалу.
Тимур-малой смотрел на мои руки.
- Я вижу, ты рукастый малый, - сказал он, - Будешь жить.
Следующий месяц домашних заданий я не делал. Я не выходил играть на улицу. Дважды пропустил воскресный Дисней и не заметил как Чипа и Дейла сменили "Чудеса на виражах". Но я был счастлив.
Мы делали картонки. "Мы", потому что у меня в спальне образовался целый подряд пацанвы с конвейерным производством. Одни резали, вторые клеили, третьи гладили утюгом, четвертые продавали.
У меня водилось столько денег, сколько не было у некоторых взрослых.
А потом все закончилось: Тимур-малой с улиц пропал.
Одни говорили, что он не поделил бизнес с Тимуром-большим и бежал в Нефтеюганск, другие, что спасаясь от милиции он ушел в лес, там отрастил бороду и в конец одичал.