В третьем классе меня должны были первым взять в пионеры. Так обещала классный руководитель. Я уже представлял как первым весь такой крутой выхожу к красному, окроплённому кровью диссидентов флагу, клянусь в верности партии и Ленину.
Но жернова истории перемалывают даже отличников.
Мы были на даче. На юге. Мой дед чуть навеселе пришел домой. Раскидал баранов, сел на ржавую бочку, достал сигарету без фильтра, посмотрел на меня суровыми, правдивыми, честными, дедовскими глазами и говорит:
- Горбачёва убили.
Дед был рад.
А раз он был рад, то и я тоже. Из-за Горбачева дед стал беженцем. А я благодаря Горбачеву раз или два остался без Диснея по воскресеньям.
В общем в августе 91го самое время было Горбачеву откидывать ласты.
Дед достал нож и посмотрел на проходившего мимо барана.
Баран посмотрел на деда.
- Надо это отпраздновать, - сказал дед и пошел с ножом на животное.
Баран попятился.
- Держи его, - сказал дед.
- Мне нельзя, мне только девять, - возразил я.
- Рус-матшкя, - выругался дед, - я в твоём возрасте... а в прочем тебе рано об этом знать. Держи животное, я его резать буду.
Мне не хотелось быть сообщником, я убежал в дом и спрятался за тётей, которая была городской и покупала мясо в универмаге, очищенное от шкуры и мук совести.
- Оставь ребенка в покое, - сказала тетя.
Дед сплюнул на стол, растер на полу и удалился резать барана в одиночку.
"Пронесло", - подумал я, но тут дед вернулся. Он посмотрел на меня странным взглядом и вытер нож о брюки.
- Черт с ним с бараном, - сказал он, - Пошли.
Выбежала бабушка.
- Орудж, шени деда, оставь ребенка в покое.
- Женщина, праздновать надо. Горбачева убили, аполитичный ты человек.
- Ладно, иди празднуй, алкаш. Только ребенку не наливай своей отравы.
Мы вышли. Надо сказать деревня наша чуть менее чем полностью состояла из беженцев из самых разных мест, включая Узбекистан. Потому стоило нам выйти за ворота, я уловил некое движение в воздухе. Чувствовалось, что и на нашу улицу покрытую коровьими лепешками и бараньими шариками пришел праздник.
Исмаил был другом деда, деревенским авторитетом, балагуром, общественным мерилой, хранителем традиций, правоверным мусульманином, и как всё азербайджанские мусульмане, сильно пьющим.
Когда мы пришли к нему, у него уже было всё готово. Под виноградником уже стоял накрытый стол, а на столе все что послал Аллах.
А Аллах послал в тот день виноградного самогона, самогона тутового и абрикосового, литровую бутыль чего-то мутно белого, бутылку поддельной русской водки, на которой Храм Василия Блаженного отчетливо походил на мечеть и целую полулитровую банку заграничного пива "Эфес", поставленную здесь для придания застолью статусности.
Между бутылками жалким подлеском лежала еда.
За столом уже сидели мужики, не решавшиеся начать без деда. Я понимал что случилось что-то хорошее, но не понимал чего в этом хорошего. Невольно прислушивался к словам за столом и те начинали отбиваться в моей голове диссонансом всему тому, чему учили меня в школе.
Во-первых, Ленин. Когда он помогал детям в сказках Зощенко, он был добрым дедушкой вроде Деда-Мороза, только борода поменьше. А еще он был находчивым Ходжой Насреддином, который водил за нос тюремных охранников чернилами из молока и чернильницей из хлеба. Он чем-то походил на Оби-Вана, сутулый, лысый, вещающий о Силе перед ходоками в Смольном. И в этой же своей ипостаси Ленин был Иисусом.
Но тем августовским вечером 1991 года я узнал, что Ленин - убийца и вор. Что Советская власть пала. Что вот сейчас мы заживем. Что придут акулы капитала и в каждом доме будет по японскому телевизору. Может даже два.
А еще Горбачева убили. Исмаил сказал, что президент прятался на даче в Крыму, когда его настигли местные абреки. Другие, что он - по старой русской традиции - взял ружье и пытался скрыться в горах, но его достали ракетным ударом. Третьи, что он замерз во льдах, заметая следы, уходя от погони и пытаясь добраться до финской границы. А когда нашли его бренное тело, долго не могли отодрать примерзший к его груди томик Маркса.
Были и другие версии. Но в каждой из них Горбачев был мертв. И каждая заканчивалась рефреном, что "вот сейчас заживем как люди".
И тогда же я узнал от деда что не выйду я к флагу окроплённому кровью диссидентов, не повяжут мне красный галстук, не стану я первым пионером. И, пожалуй, только тут дед оказался прав.