Аннотация: Новый перевод знаменитой повести-сказки классика английской литературы (19 век).
Глава 1
В уединенной горной части Штирии была в давние времена необычайно плодородная долина с богатой, пышной природой. Со всех сторон ее окружали увенчанные заснеженными пиками ступенчатые скалистые горы, с которых низвергалось множество водопадов. Один из них падал на западный склон и был таким высоким, что, когда солнце заходило за горизонт и всё вокруг погружалось во тьму, солнечные лучи еще горели в падающих струях, и это было похоже на золотой ливень. Поэтому местные жители называли водопад Золотой Рекой. Странно, но ни один из горных потоков не спускался в долину. Все они сбегали вниз по другую сторону гор и, извиваясь и огибая многолюдные города, текли по широким равнинам. Зато облака были так плотно стянуты к снежным холмам и так мягко покоились в круге неба над долиной, что во время жары и засухи, когда по стране бушевали пожары, в маленькой долине шел дождь; урожаи здесь были такими обильными, трава такой высокой, яблоки такими красными, виноград таким голубым, вино таким превосходным на вкус, а мёд таким сладким, что все считали это чудом и называли чудесное место Долиной Сокровищ.
Маленькая долина принадлежала трем братьям, которых звали Шварц, Ханс и Глак. Шварц и Ханс, старшие братья, были очень скверные люди. Их крошечные тусклые глазки, всегда полуприкрытые, чтобы никто не мог заглянуть в них, высокомерно смотрели из-под тяжело нависающих бровей, пронизывая насквозь. Шварц и Ханс жили обработкой земли в Долине Сокровищ и были крепкими хозяевами. Тех, кто не платил им за пищу, они просто уничтожали. Они отстреливали дроздов, потому что те клевали фрукты, убивали ежей, чтобы те не сосали коров, травили сверчков за поедание крошек на кухне, давили цикад, которые имели обыкновение петь все лето на липах. Слуг они заставляли трудиться задаром до тех пор, пока те не отказывались. Тогда братья ругались с ними и не уплатив вышвыривали за дверь.
Было бы удивительно, если бы с таким хозяйством и с такими привычками они не сделались богачами. Они и сделались. Они ухитрялись придерживать свое зерно, пока оно не вздорожает, а затем продавали за двойную цену; на полу у них повсюду валялись груды золота, однако никто никогда не слышал, чтобы они хотя бы мелкую монетку или корочку хлеба отдали из милосердия; они не ходили на мессу; они беспрестанно ворчали из-за того, что им приходилось платить духовную десятину; они отличались, короче говоря, столь жестоким и тяжёлым нравом, что получили от тех, кто имел с ними дело, прозвище "Чёрные Братья".
Глак, младший брат, и обликом, и характером был непохож на старших настолько, насколько это вообще возможно. Это был мальчик не более чем двенадцати лет, белокурый и голубоглазый; ни одно живое существо не видело от него ничего плохого. Конечно, ему были не по душе его братья; вернее, это он был им не по душе. Когда в доме было что жарить - а это случалось нечасто: надо отдать Шварцу и Хансу должное, сами с собой они делились едва ли не меньшим, чем с другими, - он назначался на почётную должность Поворачивателя вертела с мясом. В остальное время он чистил башмаки, мыл полы или тарелки, изредка получая то, что на них оставалось, в порядке поощрения, или изрядное количество пинков в порядке воспитания.
Это продолжалось довольно долго, пока однажды не наступило необычайно влажное лето и все вокруг не пошло наперекосяк. Едва сено успели собрать в стога, как они были смыты наводнением в море; виноградники побил град; зерно уничтожили насекомые; и только Долина Сокровищ оставалась целой и невредимой. Дождь лил над ней, когда его больше нигде не было, точно так же и солнце сияло над ней, когда его не было больше нигде. Все приходили покупать зерно к Чёрным Братьям и уходили, проклиная их. Братья запрашивали сколько хотели и получали сполна, бедняки же могли только умолять, и некоторые умирали от голода прямо на пороге, не удостоившись даже беглого взгляда.
Однажды, когда дело уже шло к настоящим холодам, старшие братья отправились по своим делам, предварив свой уход обычными наставлениями юному Глаку: ему было поручено следить за жарким и, кроме того, никого не впускать и ничего никому не давать. Шел сильный дождь, и кухонные стены никоим образом не отвечали представлению о сухости и уюте, поэтому Глак подсел поближе к огню. Он переворачивал и переворачивал жаркое, пока оно не стало румяным и аппетитным.
- Какая жалость, - подумал вслух Глак, - что Ханс и Шварц никогда никого не приглашают на обед. Уверен, если бы у них в руках был такой замечательный кусок баранины, как этот, а остальные имели бы не больше чем ломоть черствого хлеба, братья поделились бы с кем-нибудь.
И только он сказал это, как в парадную дверь дважды постучали; удары были глухие и тяжёлые, как если бы стучавшему что-то мешало, - похоже скорее на порыв ветра, чем на стук.
- Должно быть, это ветер, - сказал себе Глак. - Никто кроме него не рискнул бы так стучать в нашу дверь.
Однако это был не ветер; сильный стук повторился; казалось, - и это особенно удивляло - что тот, кто стучится, очень торопится и нимало не страшится последствий. Глак подошел к окну и высунул голову, чтобы рассмотреть смельчака.
У двери стоял маленький человечек, превосходивший своим экстравагантным видом всех, кого Глак когда-либо встречал. Пришелец был обладателем огромного носа с легким медным оттенком; его очень круглые и очень красные щеки могли бы служить подтверждением предположения, что в течение последних сорока восьми часов их хозяин только и делал что раздувал непослушный огонь; его глаза весело сверкали сквозь длинные шелковистые ресницы; его усы завивались в два колечка, или скорее штопора, по обе стороны рта; его волосы странного цвета смеси перца и соли спускались намного ниже плеч. В нем было около четырех футов шести дюймов росту, а на голове красовалась остроконечная шляпа примерно той же высоты, украшенная к тому же черным пером футов трех длиной. Камзол его переходил сзади во что-то напоминающее - правда, как головастик кита, - то, что сейчас именуют "ласточкиным хвостом"; но его напрочь затмевали раздувшиеся фалды угольно-черного блестящего плаща, который в спокойную погоду был, вероятно, еще длиннее, так как ветер, свистевший вокруг, относил его от плеч хозяина на добрых четыре хозяйских роста.
Глак при виде пришельца совершенно остолбенел и оставался нем и недвижим, пока пожилой господин, выбив на двери новую дробь, не развернулся посмотреть, что там происходит с его улетающим плащом; тут он заметил застывшую в окне маленькую белобрысую голову с на редкость широко открытыми ртом и глазами.
- Привет! - сказал человечек. - На стук в дверь так не отвечают. Я весь мокрый; впусти меня!
Маленький господин говорил истинную правду: он был и в самом деле мокр. Перо висело у его ног, как хвост побитого щенка; с шляпы текло как с зонтика; с концов его усов вода бежала в карманы жилета, а потом, подобно мельничному ручью, снова наружу.
- Простите, сударь, - сказал Глак. - Мне очень жаль, но я не могу. Честное слово, не могу.
- Не можешь чего?
- Не могу впустить вас в дом, сударь. Братья избили бы меня до смерти, если бы я только подумал о чем-нибудь вроде этого. А что вы хотите, сударь?
- Чего я хочу? - раздраженно сказал маленький господин. - Мне нужны огонь и приют, а у тебя там большой очаг, где ярко горит пламя, отсветы которого трепещут и пляшут на стене, - и некому насладиться им. Впусти, я тебе говорю. Я хочу всего лишь согреться.
Голова Глака к этому времени уже так долго находилась за окном, что он начал чувствовать, насколько там холодно; и когда он обернулся и увидел прекрасное пламя, потрескивающее, и ревущее, и взметывающее в дымоход яркие языки, - будто что-то предвкушая и наслаждаясь восхитительным запахом бараньей ноги - сердце его смягчилось до того, что он подумал: "Неужели наш огонь догорит впустую?"
"Этот господин выглядит ужасно мокрым, - сказал себе Глак. - Ничего не случится, если я впущу его на четверть часа". Он подошел к двери и открыл ее; когда человечек переступил порог, по дому прошел порыв ветра, заставивший старый дымоход вздрогнуть.
- Хороший мальчик, - сказал пришелец. - Не думай о братьях. Я с ними поговорю.
- Умоляю вас, не надо, - сказал Глак. - Я не могу вам позволить остаться до их возвращения. Это меня погубит.
- Бедный я бедный, - сказал гость. - Мне грустно это слышать. Как долго я смогу здесь пробыть?
- Пока баранина не будет готова, - ответил Глак. - А она уже очень румяная.
Тогда пожилой господин прошел на кухню и уселся на каминную доску, где обычно подогревалась еда. Верхушка его шляпы, слишком высокой для потолка, разместилась в дымоходе.
- Здесь вы быстро обсохнете, сударь, - сказал Глак и присел к огню, чтобы еще раз перевернуть баранину. Пожилой господин между тем все никак не обсыхал и продолжал сидеть на полке, кап-кап-капая прямо на тлеющие угли, которые в ответ шипели и трещали, становясь все более черными, а из каждой складки плаща текло и текло, как из водосточного желоба.
- Простите, сударь, - сказал наконец Глак, понаблюдав с четверть часа за тем, как вода похожими на ртуть ручейками разливается по всему полу. - Могу я взять ваш плащ?
- Нет, спасибо.
- А вашу шляпу?
- Со мной все в порядке, спасибо, - по правде говоря, это прозвучало довольно сердито.
- Но, сударь... мне очень жаль, - нерешительно сказал Глак. - Но в самом деле, сударь... Вы тушите огонь!
- Зато баранина будет готовиться дольше, - сухо ответил пришелец.
Глак был весьма озадачен поведением своего гостя, этой странной смесью холодности и кротости. Он отвернулся и следующие пять минут задумчиво созерцал шнурки на своих башмаках.
- Эта баранина выглядит очень аппетитной, - наконец вымолвил старый господин. - Ты не мог бы дать мне кусочек?
- Сударь, это невозможно, - сказал Глак.
- Я ужасно голоден, - продолжал гость. - Я ничего не ел ни вчера, ни сегодня. Твои братья наверняка не заметили бы отсутствие кусочка ноги...
Он произнес это таким печальным тоном, что сердце Глака растаяло.
- Вообще-то они обещали мне кусочек, - сказал он. - Я могу отдать вам только его.
- Хороший мальчик, - снова сказал старый господин.
Глак подогрел блюдо и наточил нож. "Меня за это поколотят. Ну и пусть", - подумал он. И едва он отрезал большой ломоть баранины, как раздался оглушительный стук в дверь. Маленький господин спрыгнул с полки так стремительно, будто она вдруг стала невыносимо горячей.
Глак быстро приладил ломоть на место, отчаянно пытаясь вернуть баранью ногу в прежнее состояние, и побежал открывать.
- Чего ради ты заставил нас ждать под дождем? - сказал Шварц, входя и швыряя свой зонт в лицо Глаку.
- И то правда: чего ради, маленький бездельник? - проворчал Ханс, проходя вслед за братом на кухню и отвешивая по пути воспитательную затрещину.
- Господи помилуй! - сказал Шварц, распахнув кухонную дверь.
- Аминь! - ответствовал старый господин, который уже снял свою шляпу и стоял посреди кухни, кланяясь с предельно возможной быстротой.
- Кто это?! - рявкнул Шварц, хватая скалку и с яростно нахмуренными бровями поворачиваясь к Глаку.
- Честное слово, братец, я не знаю... - в страхе сказал Глак.
- Как он сюда попал? - прорычал Шварц.
- Ах, дорогой братец, - умоляюще сказал Глак. - Он был таким мокрым!
Скалка уже опускалась на голову Глака, но в это мгновение маленький господин вытянул руку со своей смешной шляпой и оружие Шварца обрушилось на нее, расплескав воду со шляпы по всей комнате. И удивительное дело: как только скалка коснулась шляпы, то выскочила из рук Шварца и, вертясь, как соломинка в ураган, упала в дальний угол.
- Кто ты такой? - процедил сквозь зубы Шварц, обернувшись к пришельцу.
- Что ты здесь делаешь?! - гаркнул Ханс.
- Я всего лишь бедный старик, - кротко вымолвил маленький господин. - Я увидел огонь в вашем окне и попросил убежища на четверть часа.
- В таком случае радуйся, что можешь отсюда выйти, - угрюмо сказал Шварц. - У нас на кухне достаточно воды и без того, чтобы делать из нее сушильню.
- Сегодня слишком холодный день чтобы выгонять из дома такого старика, как я, господа. Посмотрите на мои седины...
Волосы у маленького господина, как уже говорилось, опускались ниже плеч.
- Э! - сказал Ханс. - Их достаточно, чтобы согреть тебя. Убирайся!
- Но я так голоден. Не могли бы вы, прежде чем я уйду, поделиться со мной кусочком хлеба?
- Хлеба! Ишь ты! - сказал Шварц. - Считаешь, нам больше некуда девать наш хлеб кроме как давать его таким красноносым малым, как ты?
- Почему бы тебе не продать твое роскошное перо? - ухмыльнулся Ханс. - А ну убирайся вместе с ним!
- Кусочек! - сказал старый господин.
- Пошел вон! - сказал Шварц.
- Умоляю вас!
- Вон, чтоб тебя повесили! - заорал Ханс, хватая пришельца за воротник. Но не успел он до него дотронуться, как, кувыркаясь, полетел вслед за скалкой и упал в тот же угол. Тогда Шварц, вконец разъяренный, подскочил к старому господину, чтобы немедленно выкинуть его вон. Но и он, едва коснувшись пришельца, отправился за Хансом и скалкой, да еще и стукнулся головой об стенку, когда свалился в угол. Так они там и лежали - втроем.
Маленький господин между тем начал быстро поворачиваться вокруг себя и продолжал делать это до тех пор, пока не намотал на себя аккуратно весь свой длинный плащ; затем он нахлобучил на голову шляпу, сильно сдвинув ее набок, так как в вертикальном положении она бы проткнула потолок, в очередной раз покрутил свои спиральные усы и с полным самообладанием произнес:
- Джентльмены, я желаю вам приятного утра. В полночь я зайду еще раз. Полагаю, что после столь нелюбезного приема, какой я только что пережил, вас не слишком удивит, что этот визит станет последним, который я вам нанесу.
- Если я тебя еще раз здесь поймаю... - пробурчал Шварц, вылезая изрядно напуганным из угла. Но не успел он закончить фразу, как старый господин со страшным шумом захлопнул за собой дверь. И в тот же миг мимо окна пронеслось разорванное на клубы облако, которое кружилось и плыло вдоль по долине на манер привидений, вращаясь в воздухе и постепенно тая в дождевых струях.
- Хорошенькое дельце, господин Глак! - сказал Шварц. - А ну-ка подай баранину. Если я еще раз поймаю тебя на чем-нибудь подобном... Боже мой, почему от баранины отрезан кусок?
- Ты же сам обещал мне ломтик, братец, - сказал Глак.
- О! И ты отрезал его еще горячим и наверняка хотел собрать всю подливку. Много же времени пройдет, прежде чем я пообещаю тебе такое снова. Ступай прочь; и будь добр подождать в угольном подвале, пока я тебя не кликну.
Глак покинул кухню очень грустным. А братья съели столько баранины, сколько смогли, заперли остатки еды в буфете, а потом сильно напились.
Что это была за ночь! Несмолкающий вой ветра и ливень, которому не было конца. Братьям Глака хватило ума затворить все ставни и запереть дверь на двойной засов прежде чем пойти спать. Спали они обычно в одной комнате. Как только часы пробили двенадцать, братьев разбудил ужасный грохот. Дверь их комнаты внезапно распахнулась с такой силой, что дом затрясся сверху донизу.
- Что это? - закричал Шварц, вскакивая с постели.
- Всего лишь я, - ответил голос маленького господина.
Братья испуганно опустились на диванный валик и уставились в темноту. Комната была полна воды; сквозь дыру в ставне проникала мутная полоса лунного света; в середине полосы они увидели вращающийся вокруг своей оси и качающийся, как поплавок, огромный пенящийся шар, на котором, словно на пышной подушке, возлежал их маленький знакомец, при шляпе и всем остальном. Места для шляпы теперь хватало, поскольку крыши над комнатой не было.
- Простите, что доставляю вам столько беспокойства, - насмешливо сказал посетитель. - Боюсь, ваши постели слегка сыроваты; возможно, вам следует пойти в комнату вашего брата, там я оставил крышу.
Повторять ему не пришлось: братья, насквозь мокрые, умирая от ужаса, бросились в комнату Глака.
- Мою визитную карточку вы найдете на кухонном столе! - крикнул им вслед старый господин. - И запомните: это был последний визит!
- Дай-то бог! - дрожа сказал Шварц.
И пенящийся шар исчез.
Только на рассвете братья Глака осмелились выглянуть из маленького окна его комнаты. Долина Сокровищ являла собой ужасное зрелище руин и разорения. Наводнение напрочь смыло деревья, скот, хранилища с урожаем, оставив на их месте пустыню, где не было ничего, кроме рыжего песка и серой грязи. Потрясенные и дрожащие, братья еле-еле доплелись до кухни. Вода опустошила весь первый этаж: зерно, деньги, утварь - все было сметено, а на кухонном столе белела крохотная визитная карточка. На ней большими, длинноногими прыгающими буквами было нацарапано:
ЮГО-ЗАПАДНЫЙ ВЕТЕР ЭСК.
Глава 2
Юго-Западный Ветер, эсквайр, сдержал свое слово. После вышеописанного краткого визита он не появлялся более в Долине Сокровищ; зато он, с его связями, имел такое влияние на Западные Ветра, что все они стали придерживаться сходного образа действий. Теперь дождь в долине не выпадал из года в год, и если на других землях все было зеленым и цветущим, то трем братьям осталась только пустыня. Некогда богатейшее место в королевстве превратилось просто в кучу движущегося рыжего песка, а братья, не в состоянии больше бороться с враждебными небесами, в отчаянии покинули свое ничего не стоящее владение, надеясь найти какой-то способ зарабатывать средства к существованию среди городов и людей равнин. Все их деньги пропали; у братьев не осталось ничего, кроме небольшого количества старинной золотой посуды, последних крох их злополучного богатства.
- А не податься ли нам в золотых дел мастера? - сказал Шварц Хансу, когда они вошли в большой город. - Для таких ловких парней, как мы, это очень хорошее ремесло: в золото можно залить много меди, и никто не заметит.
Сойдясь на том, что это отличная мысль, они взяли внаем печь и стали золотых дел мастерами. Однако на дальнейшей их судьбе сказались два незначительных обстоятельства. Во-первых, людям почему-то не нравилось разбавленное медью золото; а во-вторых, братья завели обычай, продав что-нибудь, просаживать все деньги в трактире по соседству; Глака в это время оставляли смотреть за печью. Так они истратили все свое золото, не заработав денег на новое, и в конце концов у них осталась только большая питьевая кружка, которую когда-то подарил Глаку его дядя и из которой Глак никогда не пил ничего кроме молока и воды; он очень любил ее и не расстался бы с ней, даже если бы ему обещали взамен целый мир. Надо сказать, кружка эта выглядела весьма странно. Ручка ее состояла из двух завитков струящихся золотых волос, закрученных так ловко, что они казались скорее шелковыми, чем металлическими; завитки, спускаясь, переходили в сделанные с тем же тонким мастерством бороду и усы, украшавшие расположенное на передней части кружки злобное маленькое лицо из самого оранжевого золота, какое только можно себе представить; и над всем этим безраздельно царила приковывавшая все взоры пара глаз. Невозможно было пить из кружки, не подвергаясь воздействию их пронзительного взгляда, и Шварц категорически утверждал, что однажды, опустошив семнадцатую кряду полную кружку рейнского, он увидел, как глаза ему подмигнули! Сердце бедного маленького Глака было просто разбито, когда кружке подошла очередь быть превращенной в золотые ложки, но братья только посмеялись над ним, кинули кружку в плавильный котел и поплелись в пивную, оставив Глака, как обычно, переливать готовое золото в формы.
Когда они ушли, Глак бросил прощальный взгляд в плавильный котел, на своего старого приятеля. Струящихся волос уже не было, не было ничего кроме красного носа и блестящих глаз, глядевших еще более злобно, чем раньше. "И неудивительно, - подумал Глак, - после того как с ней так поступили". Он грустно подошел к окну и сел там, чтобы вдохнуть свежего вечернего воздуха и избавиться хоть ненадолго от горячего дыхания печи. Окно открывало обширную панораму горного хребта, нависавшего, как уже говорилось, над Долиной Сокровищ; особенно ясно был виден пик, с которого низвергалась Золотая Река. День завершался и перед взором сидевшего у окна Глака предстали острия горных вершин, малиновых и пурпурных в свете заката; над ними трепетали и пылали языки огненно-красной тучи, и Река, которая была ярче всего, падала бурлящим золотым столбом с порога на порог под двойной аркой широкой пурпурной радуги, то вспыхивавшей, то гаснувшей в облаках брызг.
- Ах! - сказал Глак, немного полюбовавшись этим зрелищем. - Вот было бы здорово, если бы эта река была действительно золотая...
- Не думаю, Глак, - произнес вдруг, кажется, возле самого его уха ясный металлический голос.
- Господи помилуй! Что это? - воскликнул Глак вскакивая.
Вокруг никого не было. Он еще раз внимательно осмотрел комнату, то и дело оборачиваясь, чтобы не упустить из виду ту ее часть, что за спиной, заглянул даже под стол; определенно нигде никого не было, и Глак опять сел у окна. Теперь он не разговаривал сам с собой, но не мог успокоиться, думая все о том же: как было бы хорошо, если бы река и на самом деле была золотая.
- Ничего подобного, мой мальчик, - еще отчетливее, чем раньше, сказал тот же голос.
- Господи помилуй! - снова воскликнул Глак. - Что это?
Он опять заглянул во все углы и шкафы, а потом стал растерянно озираться вокруг, вертя головой все быстрее и быстрее в надежде увидеть того, кто стоит прямо за ним; и уши его еще раз услышали тот же голос. Теперь он весело напевал что-то вроде "Лала-лира-ла"; песня без слов, только плавно бегущая озорная мелодия; так бурлит вода в кипящем чайнике.
Глак выглянул из окна. Нет, это определенно было в доме. На верхнем этаже. Или на нижнем. Нет, это несомненно было в той самой комнате, где Глак находился, причем звуки с каждым мгновением становились все более ясными: "Лала-лира-ла". И тут Глакак осенило: звуки доносились из печи! Он подбежал к ней и заглянул внутрь; звуки, казалось, исходили не просто из печи, но из самого котла. Глак открыл его и испуганно отскочил, потому что пел, вне всяких сомнений, котел! Глак уже минуту или две стоял в самом дальнем от печи углу, разведя в удивлении руки и открыв рот, когда пение прекратилось и голос снова стал отчетливо выговаривать слова.
- Привет! - сказал голос.
Глак не ответил.
- Привет, Глак, мой мальчик! - повторил котел.
Собрав все свое мужество, Глак подошел к тиглю, вытащил его из печи и заглянул внутрь. Золото было растоплено, поверхность его казалась отполированной и была похожа на речную гладь, но Глак, посмотрев туда, вместо собственного отражения увидел взирающие на него из золота пронзительные глаза и красный нос его старого друга - кружки; глаза были в тысячу раз пронзительнее, чем когда-либо.
- Ну же, Глак, мальчик мой, - еще раз сказал голос из котла. - Я в порядке, вылей меня.
Но Глак был слишком потрясен, чтобы сделать это.
- Говорю тебе, вылей меня! - повторил голос уже довольно сердито.
Глак все еще не мог пошевелиться.
- Ты меня выльешь, в конце концов? - раздраженно сказал голос. - Мне очень жарко.
Отчаянным усилием Глак восстановил работоспособность своих конечностей, схватил тигель и наклонил его, чтобы вылить золото. Но вместо золотого ручейка оттуда появились сначала пара симпатичных желтых ножек, затем полы верхнего платья, затем пара подбоченившихся рук и, наконец, знакомая Глаку голова; кусочки, выкатившиеся из котла, мгновенно соединились и поднялись с пола в виде маленького, в полтора фута ростом, золотого гнома.
- Вот и славно! - сказал гном, потягиваясь всем телом, сначала ноги, потом руки; затем он принялся кивать и вертеть головой и делал это в течение пяти минут без остановки - очевидно, с целью удостовериться, достаточно ли правильно он был собран; Глак между тем стоял, в немом изумлении разглядывая его. Гном был одет в камзол с разрезом, вышитый золотой нитью такого превосходного качества, что поверхность его на манер перламутра мерцала всеми цветами радуги; волосы и борода ниспадали волнистыми локонами поверх сверкающего камзола до половины роста гнома так изысканно изящно, что Глак с трудом мог определить, где они кончались; казалось, они плавно переходили в воздух; черты лица, однако, никоим образом не казались столь же утонченными: напротив, они были довольно грубы, чтобы усугублялось легким медным оттенком кожи, и явно говорили об упрямом и своевольном характере их маленького обладателя.
Закончив осмотр самого себя, гном обратил свои крошечные острые глазки на Глака и минуту-другую разглядывал его безо всякого стеснения.
- Ничего подобного, мой мальчик, - сказал он затем.
Это был, несомненно, довольно резкий и непоследовательный способ начинать беседу. Возможно, реплика его относилась к направлению мыслей Глака, вызванных видом вылезшего из котла гнома; но чего бы это ни касалось, Глак был вовсе не склонен оспаривать высказывание.
- Ничего подобного, ваша милость? - переспросил он почти шепотом.
- Вот именно, - заключил гном. - Ничего подобного.
С этими словами он надвинул шляпу на самые брови и сделал три кувырка по три фута длиной, высоко задирая ноги и с топотом их опуская. Пауза позволила Глаку слегка собраться с мыслями и, не видя серьезной причины бояться маленького гостя и чувствуя, как любопытство в нем перевешивает изумление, он отважился на исключительно деликатный, как ему казалось, вопрос.
- Простите, сударь, - робко произнес он. - Это вы были моей кружкой?
На что гном резко обернулся, подошел к Глаку и выпрямился во весь свой рост.
- Я, - сказал он, - Король Золотой Реки.
После чего опять отвернулся и сделал еще пару кувырков, подскакивая вверх где-то футов на шесть, чтобы дать время пройти оцепенению, вызванному этим заявлением у аудитории. А потом снова подошел к Глаку и остановился, словно ожидая какого-либо комментария к его сообщению.
Глак на всякий случай решил что-нибудь сказать.
- Надеюсь, Ваше Величество хорошо себя чувствуют?
- Послушай! - сказал гном, не удостаивая ответом этот учтивый вопрос. - Я Король того, что вы, смертные, называете Золотой Рекой. Облик, в котором я пребывал, - результат злого умысла более могущественного короля, из чьих чар ты меня только что освободил. Ты всегда был добр ко мне; кроме того, я видел, чего ты натерпелся от твоих жестоких братьев; все это вызывает во мне желание спасти тебя. Следовательно, ты должен внимательно выслушать то, что я скажу. Для любого, кто достигнет вершины той горы, откуда, как ты видишь, берет начало Золотая Река, и выльет в источник три капли святой воды, - для него, и только для него, Река действительно превратится в золото. Но никто, потерпев неудачу в первой, не преуспеет во второй попытке, а если кто-нибудь выльет в Реку не святую воду, то Река затопит его и он станет Черным Камнем.
Произнеся это, Король Золотой Реки повернулся и легкими шагами прошел в самый центр жаркого пламени в очаге. Его фигурка стала сначала красной, потом розовой, затем белой, прозрачной и ослепительно яркой и, наконец, после вспышки света, заколебалась и растворилась в воздухе. Король Золотой Реки исчез.
- О боже! - закричал бедный Глак, подбегая, чтобы заглянуть в дымоход. - Несчастный, несчастный, несчастный я! Моя кружка! Моя кружка! Моя кружка!..
Глава 3
Едва Король Золотой Реки столь необычным образом покинул комнату, как домой, распевая во все горло, вернулись вдребезги пьяные Ханс и Шварц. Неожиданная утрата последней золотой посудины огорчила их настолько, что в течение следующей четверти часа они непрерывно колотили Глака. По истечении этого промежутка времени братья свалились на стулья и пожелали узнать, что юный негодяй имеет сказать в свое оправдание. Глак все рассказал им; разумеется, они не поверили ни единому слову и побои продолжались до тех пор, пока руки бивших не устали; затем братья поплелись спать. Однако утром постоянство, с которым Глак придерживался деталей своего рассказа, все же обеспечило ему некоторую степень доверия; немедленным следствием этого обстоятельства явилось то, что Ханс и Шварц после долгих пререканий по ключевому вопросу - кто из них испытает судьбу первым - вытащили мечи и стали драться. Шум драки встревожил соседей, которые вскоре, за невозможностью самим утихомирить драчунов, послали за приставом. Ханс, услышав про это, ухитрился убежать и спрятаться; Шварц же был схвачен у магистрата, приговорен за нарушение порядка к штрафу и, так как накануне вечером он пропил последние деньги, посажен в тюрьму до тех пор пока не заплатит.
Узнав об этом, Ханс пришел в восторг и решил немедленно отправиться к Золотой Реке. Вопрос был в том, как добыть святой воды. Ханс пошел к священнику, но тот отказался дать святую воду такому беспутному человеку. Тогда Ханс впервые в своей жизни явился на вечернюю службу, украл, для отвода глаз крестясь, полную кружку воды и с триумфом возвратился домой.
На следующее утро он встал до восхода солнца, перелил святую воду в прочную флягу, положил в корзину две бутылки вина и немного мяса, закинул ее на спину, взял горный посох и пустился в путь.
По дороге из города он проходил мимо тюрьмы, и кого еще он мог увидеть, взглянув на ее окна, как не Шварца собственной персоной, взиравшего на мир из-за решетки и выглядевшего крайне несчастным.
- Славное утро, братец, - сказал Ханс. - Не хочешь ли ты передать что-нибудь Королю Золотой Реки?
Шварц в ярости только стиснул зубы и изо всех сил тряхнул решетку. А брат только рассмеялся и посоветовал устраиваться поудобнее и ждать его возвращения. Потом Ханс вскинул корзину на плечо, потряс флягой перед носом Шварца, отчего вода даже вспенилась, и зашагал в наилучшем расположении духа дальше.
Стояло действительно хорошее утро, которое могло бы сделать счастливым любого, даже того, у кого не было такой цели, как Золотая Река. Вдоль долины тянулся слоистый влажный туман, из которого вздымались ввысь массивные горы; их нижние уступы пребывали в бледной серой тени, малоотличимые от дрейфующих испарений, пока не попадали под полосу розового света, острыми касаниями пробегавшего по угловатым утесам и пронзавшего длинными прямыми лучами бахрому, образованную верхушками копьевидных сосен. Далеко в вышине можно было увидеть множество красных зазубренных скал, искромсанных и расколотых и принявших самые фантастические формы, с разбросанными тут и там пятнами освещенного солнцем снега, и ограждавших, подобно зигзагам раздвоенной молнии, свои ущелья; и еще выше, бледнее утреннего облака, но чище и неизменнее его, покоились в голубом небе недосягаемые пики, покрытые вечным снегом.
Золотая Река, бравшая начало с одного из самых низких и бесснежных холмов, почти вся была в тени; вся, кроме верхних слоев водяной пыли, поднимавшейся слабой дымкой над неровной линией водопада и тонкими кольцами уносимой прочь утренним ветром.
На этом предмете, и не только на нем, и были сосредоточены мысли и взгляд Ханса; не оценив как следует расстояния, какое ему предстояло одолеть, он опрометчиво пошел быстрым шагом, что основательно утомило его еще до того, как он пересек первый хребет, состоявший из невысоких зеленых холмов. Кроме того, он был неприятно поражен, когда, взобравшись на один из этих холмов, обнаружил между собой и истоком Золотой Реки большой ледник, о существовании которого совершенно не подозревал. Ханс вступил не него со смелостью бывалого горца; однако вскоре он пришел к мысли, что никогда в жизни не пересекал еще столь странного и опасного ледника. Лед здесь был необычайно скользкий, и из всех его трещин доносились звуки льющейся воды, не тихие и монотонные, как обычно, но напротив, громкие, меняющиеся, то напоминающие отрывки тягучей дикой мелодии, то распадавшиеся на короткие музыкальные фразы или внезапные взвизги, похожие на стоны страдающего от боли человека. Лед состоял из сотен кусков, и Хансу пришло в голову, что ни одно из льдин не была обычной формы. Очертания их казались чрезвычайно выразительными - в них проглядывали черты живых существ то со злобно искаженными, то с насмешливо-презрительными лицами. Мириады обманчивых теней и сверкающих отблесков носились и парили вокруг бледных голубых вершин, ослепляя и смущая взгляд путника, в то время как слух его притуплялся, а голова кружилась от постоянного плеска и рева скрытых вод. А препятствия по мере продвижения по леднику все росли и множились; лед разверзался в новые и новые трещины под ногами, верхушки ледяных глыб раскачивались и одна за другой с грохотом падали на пути Ханса; и хотя он множество раз сталкивался прежде с подобными опасностями на самых ужасных ледниках и в самую жуткую погоду, последнюю трещину, исполненный гнетущего чувства панического ужаса, он едва перепрыгнул - и свалился наконец, разбитый и трясущийся от страха, на твердый дерн горы.
Корзину с едой, внезапно ставшую опасной ношей, ему пришлось оставить на леднике, и теперь подкрепиться было нечем, разве что отломить и съесть несколько кусочков льда. Это, однако, уменьшило жажду Ханса, час отдыха укрепил его выносливое тело, и, движимый неукротимой алчностью, он продолжил свое утомительное путешествие.
Путь его пролегал теперь через гряду голых рыжих скал, где не было ни одной травинки, чтобы смягчить шаг, и ни одного выступа, который дал бы путнику хоть дюйм тени, защитив от южного солнца. Только что миновал полдень, и солнечные лучи нещадно опаляли крутую тропинку, а воздух был неподвижен и насыщен зноем. К усталости тела, вновь настигшей Ханса, вскоре прибавилась ужасная жажда; глоток за глотком он опустошил висевшую у него на поясе флягу. "Для Золотой Реки мне хватит и трех капель, - подумал он. - А пока я могу хотя бы охладить губы". Он открыл флягу и как раз подносил ее ко рту, когда его взгляд упал на какой-то предмет, лежавший на скале неподалеку от него; Хансу показалось, что тот шевельнулся. Ханс присмотрелся: это была маленькая собачонка, очевидно, умиравшая от жажды. Язык ее вывалился, челюсти были сухи, лапы безжизненно распластаны, и множество черных муравьев ползало по собачьим губам и морде. Глаза собачонки остановились на фляге, которую Ханс держал в руке. Ханс поднял флягу, отпил, пнул животное ногой и пошел дальше. И на миг ему показалось, что голубое небо вдруг пересекла странная тень.
С каждой секундой тропинка становилась все круче, а горный воздух, вместо того чтобы освежать путника, обдавал его жаром. Шум водопадов звучал в его ушах как издевка; все они были далеко, а жажда возрастала с каждым мгновением. Миновал еще час, и Ханс опять посмотрел вниз, на флягу; она была полупуста, но и теперь там оставалось гораздо больше трех капель. Он остановился, чтобы открыть ее, и снова, как только он это сделал, на тропинке перед ним что-то шевельнулось. Это был ребенок, хорошенький ребенок, бессильно распростершийся на скале, с трудом дышавший от жажды, с закрытыми глазами и пересохшими и обожженными губами. Ханс равнодушно взглянул на него, глотнул воды и проследовал дальше. И темно-серая туча заслонила солнце, и длинные, змееподобные тени поползли по склонам горы.
Ханс продолжал пробираться вперед. Солнце садилось, но и закат, казалось, не нес прохлады. Тяжесть мертвого воздуха становилась невыносимой, но цель была близка. Золотая Река падала едва ли в пятистах футах над ним. Он приостановился, чтобы мгновенье передохнуть, и вновь продолжил путь, надеясь завершить задуманное.
В это мгновение до него донесся слабый крик. Ханс повернулся и увидел седовласого старика, в изнеможении от жажды и усталости лежавшего на скале. Его глаза были прикрыты, лицо мертвенно бледно, и черты его выражали отчаяние.
- Воды! - еле слышно произнес он, протянув руки к Хансу. - Воды! Я умираю...
- У меня ее нет, - ответил Ханс. - А ты уже достаточно пожил.
Он перешагнул через распростертое тело и устремился дальше. И голубая молния, явившись с востока, сверкнула как острый меч, трижды прорезав небосвод и оставив его непроницаемо темным.
Солнце как ярко-багровый шар, опускалось за горизонт. Ушей Ханса достиг рев Золотой Реки. Он стоял на самом краю ущелья, по которому она текла. Волны реки были наполнены алым сиянием заката; они вздымали свои гребни, как языки пламени, и вспышки кровавого света мерцали в их пене. Это зрелище, этот шум все сильнее действовали на чувства Ханса. Голова его шла кругом от нескончаемого грохота. Дрожа, он вытащил из-за пояса флягу и швырнул ее в середину потока. И мгновенно все его конечности пронзил ледяной холод. Ханс пошатнулся, вскрикнул и упал; и волны сомкнулись над его воплем. И ночь огласило дикое стенанье Реки, хлынувшей через
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ.
Глава 4
Бедный маленький Глак в одиночестве с нетерпением ждал, когда вернется Ганс. Видя, что тот не возвращается, Глак испугался, пошел в тюрьму и рассказал обо всем Шварцу. Шварц обрадовался; он заявил, что Ханс наверняка превратился в черный камень и что теперь он, Шварц, будет владеть всем золотом один.
Глаку было очень грустно, и он всю ночь проплакал. В доме не оставалось ни хлеба, ни денег, поэтому утром Глак нанялся помощником к одному золотых дел мастеру и работал все время так усердно, так аккуратно и так много, что вскоре накопил достаточно, чтобы заплатить залог за Шварца. Он отдал деньги, и Шварца освободили. Очень довольный Шварц тут же заявил, что отправляется добыть немного золота Реки. Хотя Глак умолял его только пойти посмотреть, что случилось с Хансом.
Узнав, что Ханс украл святую воду, Шварц подумал, что Королю Золотой Реки это вряд ли понравилось бы, и решил поступить иначе. Он взял у Глака еще денег, пошел к плохому священнику, и тот с готовностью продал ему немного святой воды. Теперь Шварц был уверен, что все в порядке.
Итак, он встал рано утром, еще до восхода солнца, положил в корзину немного хлеба и вина, перелил святую воду во флягу и отправился в горы. Как и его брат, он был ошеломлен, увидев ледник; как и Ханс, он с большим трудом пересек его, расставшись с корзиной, чтобы облегчить себе задачу. День был безоблачный, но не яркий; в небе висел тяжелый пурпурный туман, а холмы выглядели темными и мрачными. Когда Шварц взбирался по крутой горной тропе, ему, как и его брату, захотелось пить; в конце концов он поднес флягу к губам. И заметил ребенка, беспомощно лежавшего неподалеку на скале, а малыш стал звать его и молить о воде.
- Воды! Ишь ты! - сказал Шварц. - Да у меня нет и половины того, что мне самому нужно.
И он пошел дальше, и солнечные лучи потускнели, и Шварц увидел низкий край черной тучи, поднимавшейся с запада. Через час пути жажда вновь одолела его, и он немного попил. И заметил старика, лежавшего перед ним на тропе, и услышал, как тот просит о воде.
- Воды! Ишь ты! - снова сказал Шварц. - Да у меня нет и половины того, что мне самому нужно.
И он продолжил свой путь. И вновь свет перед его глазами потускнел, и когда Шварц посмотрел вверх, то обнаружил, что солнце закрыто туманом цвета крови и черная туча поднялась высоко в небо, неровные края ее беспокойно метались из стороны в сторону, как волны сердитого моря, отбрасывая длинные тени, стегавшие тропу горца.
Еще через час подъема Шварц опять захотел пить; когда он поднял флягу ко рту, то увидел, что на тропинке перед ним лежит его брат Ханс, изможденный и умирающий; когда Шварц посмотрел на него, лежащий протянул к нему руки и стал молить о воде.
- Ха, так ты здесь? - ухмыльнулся Шварц. - Тогда вспомни тюремную решетку, братец. Воды! Ишь ты! Ты полагаешь, я нес ее сюда для тебя?
Он перешагнул через лежащую фигуру, и на мгновенье ему почудилась странная усмешка на губах брата. Когда Шварц прошел еще несколько ярдов, он оглянулся: фигуры позади уже не было.
И Шварц вдруг почувствовал необъяснимый ужас, но алчность все же пересилила и он поспешил дальше. Край черной тучи достиг зенита, и оттуда посыпались остроконечные молнии, и волны мрака поплыли по всему небу, надвигаясь на путника. А само небо там, где садилось солнце, стало казаться озером крови, и могучий ветер дул с этого озера, разрывая в клочья малиновые облака и отбрасывая их во тьму. И когда Шварц встал на краю обрыва над Золотой Рекой, волны ее были черными, как грозовые тучи, а пена огненной. Рев воды внизу и раскат грома в небе соединились, когда Шварц бросил в поток свою флягу. И свет ослепил его, и земля под ним расступилась, и волны сомкнулись над его воплем. И ночь огласило дикое стенанье Реки, хлынувшей через
ДВА ЧЕРНЫХ КАМНЯ.
Глава V
Когда Глак понял, что Шварц тоже не вернется, он загоревал и поначалу не знал, что ему предпринять. А так как денег у него не осталось, то пришлось ему снова наняться к золотых дел мастеру, который заставлял его работать очень много, но мало платил. Спустя пару месяцев Глак наконец устал и решил пойти тоже попытать счастья у Золотой Реки. "Маленький король был ко мне очень добр, - думал он. - Может быть, он не превратит меня в черный камень". Глак пошел к священнику, и тот дал ему немного святой воды, как только мальчик попросил об этом. Затем Глак положил в корзину ломоть хлеба, взял флягу с водой и ранним утром отправился в горы.
Если ледник ужасно утомил его братьев, то самого Глака он утомил раз в двадцать больше: ведь он не был ни таким же сильным, ни таким же опытным горным ходоком. Несколько раз он со всего размаху падал, потерял корзину и хлеб и был очень напуган страшным шумом подо льдом. Одолев ледник, он долго лежал на траве отдыхая и начал взбираться на холм в самую жару. Через час ему смертельно захотелось пить, и он совсем уже было собрался, как и его братья, глотнуть воды, как вдруг увидел чуть повыше себя спускавшегося по тропинке старика, который опирался на посох и от слабости едва держался на ногах.
- Сынок, - сказал старик, - я ослаб от жажды; дай мне немного воды.
Он был так бледен и изможден, что Глак, посмотрев на него, без колебаний протянул ему флягу.
- Только, пожалуйста, не выпивайте всю, - сказал он.
Но старик выпил очень много и вернул флягу на две трети пустой. Потом он пожелал мальчику доброго пути и Глак бодро продолжил свое путешествие. И тропинка вдруг стала как будто ровнее для его ног, и на ней невесть откуда появились две или три травинки, и несколько кузнечиков запели рядом; Глак подумал, что никогда еще не слыхал такого веселого пения.
Спустя еще час жажда его так усилилась, что он просто не мог не попить хоть чуть-чуть. Но едва подняв флягу к губам, он увидел лежащего на краю тропы и задыхающегося от жажды ребенка; малыш жалобно просил воды. Глак, пересилив себя, решил потерпеть еще немного; он приложил флягу к губам ребенка, и тот выпил все, оставив лишь несколько капель. Потом он улыбнулся, поднялся на ноги и побежал вниз по холму, а Глак стоял и смотрел на него, пока тот не стал маленьким, как звездочка в небе; затем он отвернулся и снова начал взбираться по тропе. А вокруг, на скалах, внезапно появилось множество разнообразных и душистых растений: ярко зеленый мох с бледно-розовыми цветами, похожими на звезды, и нежные колокольчики-горечавки, голубее, чем самое голубое небо, и белоснежные прозрачные лилии. И в воздухе запорхали туда-сюда малиновые и пурпурные бабочки, и небо над головой Глака засияло таким чистым светом, что мальчик почувствовал себя счастливым как никогда. Но жажда продолжала мучить его и спустя час стала невыносимой; Глак взглянул на свою флягу: там оставалось всего пять или шесть капель, и он не рискнул глотнуть. Когда он вешал флягу обратно на пояс, то заметил неподалеку - точно так же, как Ханс в день своего восхождения, - собачонку, в крайней усталости лежавшую на тропе и с трудом дышавшую. Глак остановился и внимательно посмотрел на нее, а потом бросил взгляд в сторону Золотой Реки, находившейся не далее чем в пятистах ярдах впереди; он вспомнил слова гнома о том, что только первая попытка может стать успешной, и попытался пройти мимо собаки. Но та заскулила так жалобно, что он снова остановился.
- Бедная псина, - сказал сам себе Глак. - Если я не помогу ей, то когда я вернусь, она уже будет мертва.
Он подошел ближе, и собака так печально перевела на него взгляд, что он не мог этого вынести.
- К черту короля, и золото тоже, - сказал Глак.
Он открыл флягу и вылил собаке в пасть всю воду.
Собака вскочила и встала на задние лапы. Хвост ее куда-то пропал, уши вытянулись, обрели шелковистость и золотистый цвет, нос стал очень красным, а глаза столь же озорными; в три секунды собака исчезла, и теперь перед Глаком стоял его старый знакомец, Король Золотой Реки.
- Спасибо, - сказал Король. - Не бойся, все в порядке, - добавил он, так как Глак выказывал явные симптомы ужаса ввиду столь неожиданного ответа на его последнее не слишком любезное высказывание. - Почему ты не пришел раньше? Это было бы куда лучше чем присылать ко мне этих мошенников, твоих бесчестных братьев, чтобы я утруждал себя превращением их в камни! Весьма тяжелые камни из них получились, должен тебе сказать!
- Боже мой! - воскликнул Глак. - Вы действительно были так жестоки?
- "Жесток"! - сказал гном. - Они вылили в мою реку не святую воду. Ты полагаешь, я должен был им это простить?
- Нет, Ваше Величество, - сказал Глак. - Но я уверен... Ваше Величество, я имею в виду... они взяли воду из церковной купели.
- Очень может быть, - ответил гном. - Но, - выражение его лица, по мере того как он говорил, становилось все более суровым, - вода, в которой было отказано истощенному умирающему, не святая, будь она благословлена всеми святыми на небесах; а вода, налитая в сосуд милосердия, - святая, даже если она осквернена трупами.
При этих словах гном остановился и сорвал лилию, росшую у его ног. На ее белых лепестках висели три капли чистой росы. Гном стряхнул их во флягу, которую держал в руке Глак.
- Вылей их в реку, - сказал Король. - И спускайся на другую сторону гор, в Долину Сокровищ. Счастливого пути!
Очертания его по мере завершения речи становились все более зыбкими. Переливающиеся цвета одежды превратились в цветной туман, влажно светившийся; гном постоял еще секунду, обмотавшись этим туманом, как широким радужным поясом. Затем цвета побледнели, туман поднялся в воздух; Король исчез...
Скоро Глак добрался до берега Золотой Реки; волны ее были чистыми как кристалл, и сверкающими как солнце. Когда он вылил три капли росы в поток, там, где они упали, открылась небольшая круглая воронка, и вода стала под звуки чарующей музыки уходить туда.
Глак поначалу созерцал это зрелище весьма разочарованно: Река не только не превратилась в золото, но воды ее, казалось, стали скуднее.
Однако он послушался своего друга гнома и спустился по другой стороне гор к Долине Сокровищ. И пока он шел, ему все время слышался шум воды, пробивающей себе дорогу под землей. А когда в поле зрения показалась его родная долина, он увидел новую реку, потоком лившуюся со скалистого утеса и похожую на Золотую, и бесчисленные ручьи, струящиеся среди сухих куч красного песка.
И едва Глак взглянул на все это, как возле новых ручьев появилась трава и вьющиеся растения стали прямо на глазах обвивать все, что хоть немного возвышалось над пропитывающейся влагой землей. И юные цветы раскрывались по берегам реки, как вспыхивающие в сумерках звезды, и заросли мирта и свежие побеги виноградной лозы отбрасывали все удлиняющиеся и удлиняющиеся тени. Таким образом, Долина Сокровищ снова превратилась в цветущий сад; наследство, утраченное жестокостью, было возвращено любовью.
Глак спустился в долину и поселился там, и бедняки никогда не прогонялись от дверей его жилища, и амбары его были полны зерном, а дом богатством. И для него река, как и обещал гном, стала РЕКОЙ ЗОЛОТА.
И по сей день обитатели долины показывают приезжим место, где в поток упали три капли росы, и прослеживают течение Золотой Реки под землей до самого ее выхода в Долину Сокровищ. А на вершине водопада Золотой Реки до сих пор можно увидеть два черных камня, воды вокруг которых печально стонут на закате; камни эти и теперь зовутся людьми долины