Маленькая девочка стояла на холме, лицом к засыпающему городу. Волосы ее, шелковистую черную гриву, отдувал назад влажный ветер. Город во сне вздыхал и ворочался, подмаргивал слепыми огоньками окраин и более яркими - в центре. Остальное съедал туман. Туман заполнял щели и пустоты, трещины в тротуаре, как яичная замазка наполняет трещины в корке пирога. Девочка смотрела на город, но город не видел ее - и тем лучше для города.
Еще на холме, который по сути был мусорной кучей, гигантской и зловонной помойкой, довлеющей над саманными домишками и новенькими краснокирпичными особняками, и даже, кажется, над горбатыми громадами гор - так вот, за спиной девочки стоял некто, здоровенный и неловкий, с большими руками. Он не знал, куда пристроить эти неуклюжие клешни, и от этого все пожимался, и поеживался, и зевал на ветру. В спину ему светила луна. Возможно, когда-то его звали Федюнчиком. Он был совершенно мертв.
- Да, моя хорошая, - проговорил бы Федюнчик, кабы голосовые связки его совершенно не сгнили.
Но, поскольку связки сгнили, говорить он не мог и только промычал-проперхал что-то, выдавливая из горла жирных белых личинок.
Девочка подняла ручку и ткнула пальцем в спину просыпающегося города, в одну из улиц, в один из домов. Ноготок на ее пальце, чистый и розовый, как у младенца или как после маникюрного салона, сверкнул в лучах луны, словно луна на мгновение сделалась солнцем.
Виктор не знал, что делать. То есть обычно знал, но в присутствии Вероники совершенно терялся. В робком, краснеющем и заикающемся недотепе деловые партнеры ни за что не признали бы напористого и цепкого парня. А он и робел, и краснел, и заикался, и не соображал, куда ее пригласить, и приглашал в совершенно дебильные места - к примеру, в "Деревяшку". А она вообще не пила пива. Не выносила. Он не собирался везти Веронику в эту кафешку, а, наоборот, попросил одеться понарядней, для клуба. Но такси почему-то остановил перед "Деревяшкой". И они вошли, и сели под деревом - дерево напоминало старого кудлатого пса, и казалось, что с ветвей, как с собачьих ушей, того и гляди посыпятся клещи. Но это просто ветер разгулялся. Уже стемнело, и в электрическом свете тень от листьев на грубой поверхности стола казалась необыкновенно нежной, четкой и ажурной. Вероника повела по тени пальцем, как будто прослеживая маршрут в запутанных переулках. Ее ноготь скребнул по столу. Звук вышел неприятный до дрожи, и в эту секунду Виктору почему-то захотелось вскочить, перемахнуть через невысокую стенку и побежать прочь. Вместо этого он накрыл ладонь Вероники своей рукой. Откуда-то вынырнул человечек с огромным ведром, наполненным маленькими, упакованными в негнущийся полиэтилен розовыми букетами. Так и не отнимая руки, Виктор левой полез в карман и расплатился. Невзрачные розочки, днем бордовые или бархатисто-красные, а в фонарном свете какие-то мутные, пахли дешевым парфюмом. Вероника не посмотрела на розы. Кривя губы, она глядела на круглый желтый фонарь. Ярко, по-клубному накрашенные губы, резкий размах теней над глазами. Гримаса делала ее лицо одновременно печальным и равнодушным.
- Да, - сказала она.
- Что - да? - глупо переспросил Виктор.
- Все - да. Все, что ты хочешь - да.
- Подожди... - испуганно пробормотал Виктор.
Он ждал этого, ждал давно, но чтобы все оказалось решено вот так, сразу...
- Холодно, - сказала Вероника. - Ты не заметил, как похолодало? Пошли домой.
- Ко мне домой?
- Ко мне.
Она встала из-за стола, гибко развернулась, сверкнув змеиной, изумрудной чешуей вечернего платья. С дерева посыпались капли, пронесло несколько опавших листков, и они шурхнули, тоже по-змеиному - шурх-шурх.
Виктор не любил пустырь перед домом Вероники, с одной стороны огороженный стеной защитного цвета, и грудой обгоревших кирпичей - всем, что осталось от двухэтажного дома - с другой. Днем здесь паслись овцы и играла малышня, а ночью только маслянисто блестела в лужах полная луна. Единственный фонарь в конце переулка остался за спиной. Таксист почему-то заупрямился, забормотал по-киргизски и, захлопнув дверцу, быстро укатил. Виктор вел девушку под руку. Ветер подталкивал их в спину. Высокие каблуки Вероники вдавливались в грязь с неприятным чпоканьем. Виктору даже казалось, что девушка с удовольствием давит грязь каблуком, будто под ногой у нее не земля, а что-то мерзкое - червяк или мокрица, или лицо ненавистного ей человека. И рука ее, вот сейчас, под ладонью Виктора, оказалась слишком податливой - не человеческая плоть, а какое-то творожное тесто. "Тьфу, что за дрянь в голову лезет!" - успел подумать Виктор, а больше ничего подумать не успел, потому что в спину его сильно толнкнули. Тупое, холодное и тяжелое, вроде строительной бабы, ударило между лопаток, и Виктор полетел в грязь. Упал. Услышал резкий вскрик Вероники. Перевернулся на спину. В лицо ему хищно блеснула луна. Земля под ладонями осклизло растекалась. Приподнявшись, Виктор увидел, как что-то большое и чешуйчатое, как ящерица с перебитым позвоночником, неловко ползет прочь. Оно выкидывало вперед белые отростки ("руки, Витёк, руки") и подтягивалось, и тянулось - нелепое, как нелеп всякий калека. Виктор чувствовал, что должен пожалеть ящерицу, однако тварь вызывала лишь омерзение. Над изувеченной ящерицей стоял большой, квадратный - вот он шагнул вперед, и плечи его почти заслонили луну. В лице его почудилось что-то знакомое. Ах да. Бомж, ворвавшийся к Толяну пару недель назад. Они все тогда были пьяные и, схватив бомжа за руки и за ноги (вонял он просто чудовищно), раскачали и скинули с балкона. Виктор сам не качал, а в коньячном омертвении смотрел и даже, кажется, слышал хруст бомжового позвоночника, когда тот сломался о мусорный бак. Теперь тоже захрустело - это давишний бомж с гнилым и неживым лицом с силой опустил ногу на спину ящерице. Та задергалась еще неистовей, словно отрастила лишнюю пару конечностей. Изумрудная чешуя - нет, платье, все-таки платье - обрастало комками грязи, будто ящерицу поразила злокачественная экзема.
- Вероника, - прошептал Виктор.
Бомж обернулся к нему. Лицо мертвеца, с провалами и метеоритными кратерами гниения, разъехалось в ухмылке и стало сырным кругом луны. Сыр сильно пах плесенью.
Десять крокодилов, двадцать гарпий, тридцать змей и сорок ящериц унылой свитой тянутся за ней в порядке строгом по всем дорогам...