Сегодня 23 декабря. Самая длинная ночь и самый короткий день. Смутный рассвет обнажил за моим окном заснеженные стволы лип и берез. Снег кружится легко и медленно. Вылетая мысленно за окно в морозный день, хочется крикнуть: "А вот и я-а-а-а!!!". Я еще здесь, на земле, с вами, друзья мои.
....Мне совсем не показалось странным, что старушенция, выглянувшая из окошечка киоска "Союзпечать", совершенно молодым голосом пропела: "Молодой человек, возьмите, совсем еще теплые, час как поджарила" и сунула мне сверток какой-то помятой и несвежей бумаги. Окошечко захлопнулось звонко, как будто звякнул колокольчик.
Дом, где я сейчас проживал, был построен лет семь назад на прелестном пустыре, между двумя кварталами старых "немецких" (построенных пленными немцами после войны) домов красного кирпича и хрущевок 60-тых годов. Все окрестные жители были уверены, что на пустыре ничего строить не будут никогда, потому, что под ним протекает речка Хвилка, взятая в трубу, но огромные 16-ти этажки, обзаборенные, где квартиры подороже, и без заборов, где муниципалитет осчастливил граждан, уже утыкали весь пустырь. Квартира принадлежала моей матери. Странным образом мои родители расходились и сходились, разменивали квартиры, но призрачное облачко всякий раз воскресающей любви всегда парило в доме. Сейчас был период мира и любви, и мама проживала у отца.
В этот день я возвращался домой почти в двенадцать ночи, голодный и злой, мечтая всех съесть, а сразу после этого немедленно лечь спать. Когда обыденность изматывает и душу, и тело, никакие возлияния не помогают, разве что - на очень короткое время. Вот и сегодня выпили, слава богу, в пределах нормы, есть было нечего, облегчения души в разрезе "Ты меня уважаэшь!!??" не произошло. Меня распирала ярость. Конечно, я понимал, почему, но не хотел в этом признаваться. И тут этот киоск... Мне-то раньше казалось, что киоск торговал мороженым, а не газетами, но я не обращал на него совершенно никакого внимания. Мне даже показалось, что там я покупал именно газеты, а не мороженое. Утром старт мигом: бег трусцой, душ, кофе, к автобусной остановке (если я не за рулем), труд целый день, не поднимая головы, а вечером все остальное (клуб, тусня, алкоголь, подружки - Ксюша, Маша, Даша, Юля...)
От несвежей бумаги, тепленькой наощупь, исходил вкусненный аромат жареных котлет, какие сто лет тому назад творила моя бабушка. Первым желанием, подсказанным разумом, было швырнуть помятый ком, тем самым облегчив накопленную ярость, но теплота, запах и голод (я не боюсь этого слова), а также интуитивное желание любви (причем здесь это?..) и заботы (я не хочу никого видеть...) трепетно держали в руке пахнущий родным домом сверток.
Неосвещенное фойе подъезда удивило меня во второй раз после бабки в киоске. Потом было столько всяких удивлений, что я сбился со счета, опасаясь за свое психическое здоровье. Лифт (это при выключенном свете) поднял меня на 16-ый этаж. Почти впотьмах я ел роскошные котлеты. Тело наполнялось не только ими, но и покоем, радостью (что весьма странно). Я как будто увидел, как бы со стороны, словно на картине, всю причину моих проблем и неудач. На картине прыгало и кривлялось мое предательство, такое маленькое, черненькое, лохматенькое, с седыми космами за ушами, а фоном к этому чертику была старая фотография Татьяны (та, на которой она сидит на полу, опершись рукой на кресло, с распущенными волосами, очень грустная). Она, кстати не любила эту фотографию почему-то.
Спал я как убитый.
***Я увидел ее в отделе мельком: темноволосая, очень худенькая. Через пару месяцев Костя привел ее ко мне на собеседование, причем заранее прожужжал все уши, что надо уговаривать настойчиво, чтобы она согласилась, что она недавно вернулась в страну, жила четыре года в Америке, и т.д. и т.п. Место давно пустовало, и выбор будущих подчиненных давал мне возможность с них потом и спрашивать. Только один раз она посмотрела на меня, причем иронично и насмешливо. Я влюбился сразу. Это было в конце лета. Ни единого раза за сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь мне с ней удалось пересечься. На конференциях, симпозиумах и собраниях было очень некогда, а после них ее след простывал молниеносно. На праздники, концерты и всякие сборища другого рода она не ходила. Вот сегодня, можно сказать, мы отмечаем Новый год, все пляшут и поют, а ее нет. Где она? Я давно раздобыл ее домашний телефон. И позвонил. Сонный голос прошептал "Але". "Это Сергей Анатольевич", - в паузе ее дыхания я просто растаял, кстати, я был трезв, напился я потом, а она молчала и ждала. "Да, Да. Я слушаю Вас", - тихо сказала она уже окрепшим голосом. " А почему Вас нет на празднике?" - бодрился я. "Готовлюсь веселиться дома", - растерянно ответила она. "Я люблю Вас!",- выстрелил я себе в сердце и повесил трубку. ***
Утром, растирая полотенцем после душа заспанное тело и лицо, я увидел в окно желтый эвакуатор, небрежно грузивший мой спасительный киоск. Обнажившийся фундамент серым пятном замусоренного квадрата смотрел прямо мне в душу. Неприятное ощущение утраты, тоски и чего-то еще неведомого и тревожного медленно заползало внутрь меня.
Я не гурман, ем фсе, когда хочу есть - ем что попало, но, простите меня, люблю кофе с кардамоном. Причем кардамон должен быть целенький, немолотый, раздавленный или разрезанный, одна чайная ложка сахара, на кончике ножа соль и, конечно, кофе "арабика", классика.
***Чтобы не мучиться, не зная, куда деть глаза, при встрече я поступил решительно и вызвал ее в свой кабинет. Она вошла как-то боком, нерешительно, во всей фигуре отчетливо отпечаталась улетевшая свобода и исчезнувшая энергия. Мне стало до боли жаль ее, эти опущенные плечи и такие тоскливые глаза. "Все, что я сказал, правда, приглашаю Вас на ужин. Сегодня в семь. Итальянский ресторан Палермо. Я жду только Да", - моя речь казалась мне деревянной, не настоящей, но с обрыва я уже прыгнул. Поздно вечером, уже после ресторана, я был у нее дома, а когда убегал ночью, пересекая двор, она смотрела на меня из окна. На следующий день, меня вызвал БОСС. Международная конференция завершалась в ресторане "Измайлово" фуршетом и танцами. Босс выдал мне пригласительный на два лица и попросил пригласить Татьяну Смелицкую, на которую, как выяснилось, он "положил глаз". Пригласительный я отдал ей со словами "Встретимся на фуршете", а сам не пошел, чтобы не мешать шефу. Наш бурный роман был стремительным и коротким, на этом фуршете она нагрубила боссу, когда он пригласил ее танцевать, и больше не отвечала на мои звонки и предложения.***
Почему этот киоск с дурацким именем "Айс-Крим" сейчас казался мне спасительной ниточкой в моей смятенной и неприкаянной душе? Его растаскивал экскаватор так же, как я сам растащил и раздавил свою, никому не нужную, жизнь. Именно эта женщина мне была нужна, и больше никакая другая, но ничего вернуть совершенно невозможно.
Вечером, возвращаясь с работы, я увидел место бывшего киоска, припорошенное снегом, возникло ощущение, что на этом месте никогда ничего вообще не было. Как же мне припорошить мою душу с гаденьким, с седыми лохмами, предательством? Как избавиться от этого мерзкого чувства? А оно со временем становится все неотвязнее и объемнее, как ком снега для снежной бабы.
Пересекая двор моего дома, я увидел бабуленцию в нелепой шляпе "а- ля городская сумасшедшая". "Куда летишь? Тебе в другую сторону!" - крикнула она молодым звонким голосом. У самого подъезда я понял, что забыл ключи на работе. У ярости моей не было границ. Помочь себе я мог только сам. Обреченно вздохнув и выругавшись, поплелся обратно. Через сорок минут недалеко от входа в офис я встретил Татьяну.
"Меня Костя попросил вам передать, - негромко проговорила она и протянула мой маленький дипломат. - Какая-то старушка сказала, что Вы уже едете и будете через сорок минут, пойдемте. Холодно".