Штабс-ротмистр Елисей Твердов, 23-27 августа 1938 г.
В позднее утро солнцу ещё далеко до зенита и всегдашняя августовская жара в этот час совсем не ощущается. Но сгинула без следа и ночная прохлада. Вокруг, сколько хватает обзора, простирается разноцветье трав и разбросанные то тут, то там островки кустарников; где-то рядом стрекочут кузнечики да ещё носятся всюду мелкие букашки. Гляжу на это благолепие и ей-богу рождается истинно умиротворённое настроение и даже кажется, что всё идёт как прежде, что нет никакой войны и ты находишься где-то в России. Но вот стоит лишь обернуться и вся иллюзия сразу же тает. С хэканьем или молча, а когда и с неразборчивым матом солдаты втыкают в землю лезвия лопат, рубят ими сплетения корневищ, выбрасывают наверх всё новые и новые комья земли. Моя рота окапывается, как окапываются сейчас почти все роты бригады.
Я опустил бинокль и пониже натянул на глаза каску. Летнее солнце, пробивающееся сквозь боковую акулькину дырку - так на солдатском языке ещё поди с японской войны пошло прозывание смотровых щелей блиндажей, норовит ослепить, хоть и стою к нему боком. Далеко впереди не видать ни малейшего признака движения - никто не бродит по полю, ни человек, ни корова, ни отара овец на выпасе. На идущей параллельно железнодорожному полотну грунтовке нет ни одной машины или телеги. Жизнь словно остановилась. В поле никого. Никого и ничего. В близине заметны лишь огребки - подсохлые остатки сена после укладки стогов. Самих же стогов нету, видать до нашего тут появления крестьяне повывезли. На уходящей на юг двухколейной железной дороге тоже тихо.
Опустил свой бинокль и командир батальона. Подполковник Нарочницкий предельно сосредоточен и хмур. После его появления на ротном КНП сразу стало как-то тесно. Мудрено ли с его-то статью? Комбат - словно писанный гренадёр с плакатов, настоящий богатырь, статью и силой ему не сыскать равных во всей бригаде. По ширине плеч, пожалуй, даже Андрей Космацкий ему не ровня, да и мой вахмистр тоже. А насчёт силы - не знаю, комбат на третий день после перевода в бригаду выиграл соревнование по гирям и турнику с брусьями, даже наши унтеры-физкультурники с ревностью смотрели как он "крутится" на снарядах. Правда в тот день в соревновании участвовали не все бригадные чемпионы... Но всё же, выиграл ведь. За это Нарочницкого прозвали Атлантом и называют так не только за глаза. Насколько я успел понять, Нарочницкий относится к прозвищу благосклонно, но, бывает, иногда морщится и загадочно улыбается. А ещё я подметил, что свои тридцать три года подполковник считает почти что детским возрастом, имея на то какие-то непонятные остальным соображения. В полку он, в самом прямом смысле, без году неделя, его перевели откуда-то из Туркестана на замену прежнему комбату, ушедшему на повышение. И всего за неделю батальон досконально уже успел прочувствовать его метод "запрягания".
- Ты вот что, Елисей, - изрёк он, задумчиво оглядевшись по сторонам, - с огневыми карточками не затягивай.
- Есть не затягивать... А я и не затягиваю. Осталось только секторы обстрелов на стыке с соседями уточнить, - я вынужденно прищурился от солнца, повернув голову к комбату. - Знаешь, Евгений Антонович, сейчас ведь самое время делать пристрелку местности миномётчикам... да вот только мин в батарее...
- Как и у всех, - отмахнулся Нарочницкий. - Ночью нам должны бы гостинцев подбросить, а до ночи надо продержаться... Так что... Так что, пристрелку будем во время первой атаки проводить.
В словах подполковника прозвучала прямо-таки железная уверенность, что первая атака противника будет несомненно отбита, как впрочем, он уверен и в том, что будут отбиты и все последующие атаки. Хорошо бы...
- Елисей... - вновь по имени обратился комбат и секунды три помолчал: - С шанцевым снаряжением тоже не затягивай. Время-то пока есть, но...
Я прекрасно понял недосказанное и спросил:
- Мешки так и не нашли?
- Нет, - отрубил Нарочницкий. - Прям, чёрт знает что такое!.. можно сказать, на ровном месте исчезли...
Пропажу нескольких ПДММов с кирками и лопатами можно было и в самом деле приписать чертовщине. Они упали в поле, где нет ни болот, ни других водоёмов, да к тому же парашюты - местоуказатели безошибочные. Это не пресловутую иголку в стогу сена искать. Ну как эти мешки можно не найти? Однако факт: ПДММы исчезли. Правда, невдалеке от места высадки роты начинается подлесок... Но ведь и там тоже искали.
- Может быть, парашюты не раскрылись? - поделился я предположением. - А ПэДээМэМы могли куда-то в заросли бухнуться.
- У всех сразу не раскрылись? - усомнился комбат.
- Ну тогда... может второй батальон умыкнул?
- В принципе возможно... Есть там ушловатые унтеры. Но второй батальон восточнее нас выбросился. Существенно восточнее... - Нарочницкий ухмыльнулся. - Однако я вижу, твои солдаты без дела не шорхают. К "кроликам" что ли наведался?
- Так точно, наведался.
"Кроликами" с чьей-то лёгкой руки в батальоне стали называть жителей деревни Кроликово. Правый фланг участка моей роты как раз почти упирается в неё - от намеченной межи сажен где-то сто будет, ну а саму деревню заняло полвзвода соседей из батальона 24-го полка.
- Купил вот насильственным образом лопаты, ломы, заступы, да кирки всякие...
- Насильственным образом? - усмехнулся Нарочницкий. - Очень интересно звучит...
- Уж как есть, так есть... Жлобьё! А может и не в жлобстве дело, конечно... У кого что ни спрошу, ну ничегошеньки у них нет. Пришлось сараи обыскивать и изымать найденное. Деньги я, конечно, за инструмент отдал, так что "кролики" не сильно кислорожими остались.
- Ну и как? Хватило? В смысле, инструмента.
- Почти.
- Ничего, - сказал комбат. - Отряди своего вахмистра и пару солдат. И пока есть время, пусть заглянут в депо. Там в эшелонах много интересного захвачено. Продуктов пусть наберут, может и инструмент им перепадёт. А то потом такой возможности может и не предстать. Понимаешь?
- Понимаю... Но... Никоноров мне нужен тут.
- Ты смотри! То-то я гляжу у тебя всё как по писанному, без ору и матов даже, - Нарочницкий изогнул губы в усмешке, от чего его усы как-то смешновато растянулись и вздыбились на кончиках. - Да... отхватил же ты себе вахмистра. Настоящий дядька! Видал я как он глазищами зыркает. Ну точно наседка, честное слово. Только с пудовыми кувалдометрами.
- А он свои кулачища вообще-то всерьёз использовать опасается, - я тоже усмехнулся, глянув на комбатовские ладони. - А то зашибёт кого ненароком... И я за все эти месяцы не припомню, чтоб он лютовал, бойцы-то у меня не безголовые... Мы ж как-никак гренадёры... как говорится, краса и гордость... И кстати говоря, - я тыкнул пальцем вверх - жест не нуждающийся в пояснении, - что там, Евгений Антонович, слышно-то хоть, а? Когда ляхов ждать?
- Их ещё, поди, часа четыре не будет или даже поболее. А коль полезут раньше, так только в разведку... Слушай, Елисей, я у тебя тут кобылу с телегой видел... Ты и её сподобился купить?
- Пришлось вот...
- Ну, ничего, - одобрил комбат, - в хозяйстве оно, знаешь ли, всё пригодится.
"Конечно пригодится", - подумалось мне, когда мы вышли из укрытия и я провожал взглядом удаляющуюся фигуру Нарочницкого.
Какое-то время я продолжал стоять на взгорке, периодически поднося бинокль к глазам. Скоро, очень скоро вот так вот запросто не помаячишь на виду, а пока можно. Пока ещё никто не берёт тебя на прицел.
Немного постояв, я решил последовать совету подполковника. Но сначала прошёлся по позициям передовых взводов роты, рассматривая приготовления и выброшенные горки подсохшей земли. На первой линии солдаты уже вырыли полнопрофильные ячейки и теперь соединяют их проходами, которые впоследствии превратятся в полноценные окопы, точно такие как во второй линии, что саженях в полтораста от первой. Правда и там окопы всё ещё не доделаны: местами в полный профиль, местами едва по пояс, да и узковато. Но ничего, расширить их мы ещё успеем, надеюсь. Времени на подготовку отведено мало, нельзя даже толком сказать сколько именно, тут не до фортификаций по всем правилам полевой инженерии, тут хотя бы кроме окопов успеть брустверы нормальные сделать да ниши под ногами. Одно радовало: в помощь нам прибыл взвод из полковой сапёрной роты. Сапёры занялись строительством блиндажей и наблюдательных пунктов. Вот и мой КНП почти достроили. Шустрые, смотрю, они парни, навалятся артелью - и любо-дорого посмотреть на результат, главное чтоб материал строительный под рукой был. А уж материала пока хватает. К первой линии обороны из города беспрерывно тащатся реквизированные подводы и машины со всякой всячиной. Больше всего везут брёвна и толстые доски, глядя на которые создаётся впечатление, что они совсем недавно принадлежали какому-нибудь домишке или сараю в частном секторе города. Нарочницкий не зря упомянул про захваченные эшелоны, похоже всё в них найденное командование пустило в оборот. Вот уже появились даже трофейные "Урсусы" с железобетонными надолбами в кузовах. Грузовики долго не задерживаются, переезжают по настилам окопчики и выбираются в предполье, которое позже станет нейтралкой. Солдаты быстро выгружают надолбы, словно те простые брёвнышки по три пяди в обхвате, а не тяжеленные штуковины пудов на пятнадцать. Выгрузили, подымили трубками или папиросами да и возвращаются к рытью окопов.
"Успеем ли?", - который раз пришла мысль. Наверно, да - успеем. Нарочницкий обещал, что скоро подойдёт помощь - одно из подразделений, что стоит в резерве в городе. Помощникам приказано вкапывать надолбы. Ну а моим орёликам, стало быть, не надо отвлекаться от махания лопатьём на линии. И только я вспомнил о подмоге, как показался грузовик с первой командой тех самых помощников. Что ж, пообщаемся с командиром, покажем разметки, ну а после - пора и самому за лопату.
А пока шёл к головному "Урсусу", всплыли слова комбата про кувалдометры Никонорова. И про сравнение моего вахмистра с дядькой. Мне отчего-то даже польстительно стало от такого сравнения, хоть и не за себя самого, да и к лести я равнодушен. Как там у Лермонтова? "Скажи-ка, дядя, ведь не даром..." Дядями в царской армии называли опытных старослужащих солдат, которые передавали свой опыт, как бытовой-гарнизонный, так и боевой, новобранцам. Нянькались с рекрутами, а когда и кулаком за нерадивость втолковывали науки солдатского жития. Только вот дядями были нижние чины, а Никоноров наш - целый вахмистр чином, да ротный фельдфебель должностью. И быть ему, видимо, скоро заурядом, тогда и перекладины на погонах появятся... И вспомнился мне ещё случайно подслушанный разговор солдат, из той группы, что я брал с собою в Кроликово. Меня они не видели, залегли передохнуть от рытья недалече от КНП, не зная, что я в блиндаж вернулся. Это потом уже я кашлянул для виду, когда на меня обсуждение перешло. Разговор я слышал где-то с середины.
- ...Никоноров - зверюга! - донеслось сетование Живкова. - По шее мне как тресь! Ровно как лопатой!
- А ты чего чувака(1) дразнил? - с подтруниваем спросил Мезенин. - На кой чёрт ему окурок в рот тыкал?
- Так они все табак любят...
- Но не окурок же пхать...
- Вы, робя, лучше нашего Живкова не о чуваке поиспросили бы, - встрял Кочетов. - Пущай-ка обскажет как он к девке той прилип. Точно банный лист наклеился.
- К Ядвиге? - уточнил Мезенин.
- Нет... ну, к той конопатой, как её... Ева! - сказал Кочетов. - Вот нехрен было девку за сиськи хватать! За то и получил от вахмистра.
- Чуть не погиб из-за этих сисек, - сказал Живков жалостливо.
- Ты б лучше возрадовался, что вахмистр ограничился внушением, - ехидно отвечал ему ефрейтор Жигуленко. - Он тебя, дурика, опасу ради не тронул. Пришибёт ведь...
- Да вы чего, робя? - взволнованно вопросил Живков (тут я представил, что на нём скрестились осуждающие взгляды). - Я ж тока приголубить хотел... Уж больно девка хороша собою.
- Ага! Вот бы твою сестрёнку так, а? - послышался злой голос Мезенина.
- Что ты мелишь? - попёр на него Живков. - Причём тут...
А Мезенин его перебил:
- Придёт этакая харя, как ты, к твоей сестрёнке - и давай за сиськи лапать. Кабы к моей, я б тебе тогда всё рыло раскровенил.
- Вы что, сговорились все что ли? - в голосе Живкова прозвучала обида. - Я ж, ежели что, могу с серьёзными намереньями...
- Не-а, братцы, - вступил в разговор бас пулемётчика Воловодова, - Тута нам такие намеренья не светят. Дома нас свои красавицы ждут-пождут. Уж они-то и посмотрят ласково, и приветят... не то что здеся - точно волком...
Слушал я их, а про себя думал, когда же это они успели? Живков - девку лапать. А Никоноров ему по загривку треснуть. И вроде бы все рядом со мною в деревне были, а поди ж ты...
Припомнилось мне это, и вот уже мысли к насущному возвращаются - к предстоящему ратному делу.
Согласно диспозиции, моя рота заняла участок от оконечности деревни Кроликово, что находится от Ольштынека в двух вёрстах на юго-запад, и по плавной дуге идёт на юг через железную дорогу до высоты 205,0. Соседство высоты могло только радовать, хорошо что она изначально присутствует в своей системе обороны. Хуже когда высота у противника; помню в Испании как-то раз пришлось испытать каково это, когда ты у врага как на ладони. На фронтальном скате высоты солдаты соседней роты роют зигзаги окопов с ходами сообщений, на обратном скате ниши для укрытия от артогня, а на вершине оборудуют наблюдательный пункт, да основные и запасные гнёзда для ручных взводных пулемётов, которыми ротный-2 ротмистр Киснемский рассчитывает вести не только фронтальный, но и фланкирующий огонь для поддержки всей первой линии своей роты. И не только своей, если понадобится, то и моей роте тоже можно будет помочь. Так что, за этот фланг я спокоен. А вот свой третий взвод и ротных миномётчиков я разместил в ста пятидесяти-двухстах саженях от первой линии. Третий взвод стал резервом, который сейчас подготавливает запасные окопы для себя и для других. Но как раз ему-то и не хватило лопат.
Ещё с утра, когда не прошло и получаса после взятия города, Нарочницкий собрал всех ротных и взводных офицеров батальона в разгромленном кабинете станционного начальника. Стёкла повыбиты, на захламлённом полу осколки мебели и ворохи бумаг. Воняло тряпичной гарью прожжённых штор. Пришлось поискать в здании не сломанные стулья и стол. Нашли. Не успели рассесться, как вошли комбат и начальник штаба майор Ушанов. Кто-то подал команду "господа офицеры!" Мы вытянулись, а Нарочницкий жестом показал рассаживаться. Затрещал чудом уцелевший телефон, комбат взял серебрённую трубку на изящном аппарате, какие изготавливали в прошлом веке, послушал и бросил обратно на рычажок. Должно быть звонил какой-то взволнованный пан откуда-нибудь из соседней станции или города.
- Итак, господа, - подполковник метнул взгляд на кожаный портфель Ушанова и поочерёдно оглядел меня, командира второй роты ротмистра Киснемского и третьей штабс-ротмистра Кордека. Наши взводные и артиллерийские офицеры расположились за нами, их придирчивый начальственный взор миновал. - Довожу вам план обороны Ольштынека. Арсений Никитич, повесьте карту... А вы, господа, приготовьте свои...
Ушанов раскрыл портфель и принялся вешать карту города и прилегающих территорий в двухвёрстном(2) масштабе. Делал он это неторопливо, будто даже заторможено. Наверно, из-за грузности от набирающей силу тучности. Даже усы у него необычно "толстые". На фоне Атланта, майор смотрелся антиподом комбата, тот словно атлет и весьма подвижен, Ушанов же, не смотря на средний рост, производит впечатление коротышки. Ну а пока он вешал карту, мы раскрыли планшетки и достали свои одновёрстки.
- Как вам всем теперь уже известно, - говорил Нарочницкий, - операция по высадке нашей бригады была разработана в июне, скорректирована в начале августа... План обороны также разработан загодя. Поскольку ютить пять тысяч небесных гренадёр в небольшом городишке начальник бригады посчитал нецелесообразным, по его решению офицеры бригадного штаба разработали план обороны на внешних рубежах... используя карты, присланные из Менска, хранимые ещё с царских времён. А понеже с эпохи русского владения Польшей ландшафт, естественно, не изменился, да и топонимы почти все остались те же, карты остаются весьма и весьма точными. В этом, господа, вы убедитесь сами.
Мы слушали, мотали на ус, "поднимали" свои карты, то есть наносили на них обстановку. Нарочницкий иногда задавал вопросы Ушанову или кому-то из ротных, чаще всего Кисмнемскому. Ротный-2 старше меня выслугой на три года, Кордека на четыре, по чину тоже старше - он-то чистые просветы носит, а у нас, как у штабсов, на погонах звёздочки. Причём, Лёхе Кордеку ходить штабсом ещё долгонько, он произведён не так давно. На самом деле зовут его Лехославом, он поляк, родился и провёл ранее детство в Закавказье, во время Гражданской его семья очутилась в Поволжье. Вот и зовём мы между собой его Лёхой.
По плану Ольштынек предстояло оборонять с прилегающих рубежей, используя все выгоды местности. И надо сказать, выгод этих в округе очень даже немало. Восточнее городка в двух с половиной- трёх верстах протянулось с севера на юг озеро Плужне, от него на юго-запад отходит узкий отросток Плужне-малое, затем небольшой пятачок суши сажен, примерно, на семьдесят, по которому пролегла грунтовая дорога на Свадерки, и - начинается озерцо Став. За Ставом на юг ещё один пятачок суши менее чем на сотню сажен, упирающийся в озерцо Низке. Все эти водоёмы непроходимы и требуют для их преодоления переправочных средств. За Низке, в ста пятидесяти саженях на юго-восток находится озерцо Высоке, но в систему обороны оно уже не входит. Наличие водных преград просто нельзя не использовать. По всей протяжённости водоёмов выставлены дозоры, а на пятачках суши заслоны с пулемётами - и это всё вместо двух сильно растянутых во фронт батальонов. Благодаря водоёмам появилась возможность использовать высвободившиеся подразделения для уплотнения боевых порядков на других участках и иметь резервы.
Нашему 23-му полку отведён южный фас обороны. В штабных документах он называется Южным сектором. Южное направление считается наиболее опасным, ведь оттуда - с направления Чеханова и Варшавы через Нидзицу до недавнего шли вражеские резервы на фронт. Участок полка поручено оборонять двум батальонам, чьи роты должны усиленно зарыться поглубже в землю, используя отпущенное поляками время, а точнее - время, которое требуется на подтягивание к Ольштынеку войск. Третий же батальон оставлен в резерве, частью сил создавая запасные позиции, а частью находясь в городке.
Моей роте достался один из самых ответственных участков, преграждающий с юга кратчайший путь на Ольштынек, путь как раз вдоль железной дороги. И рота сей путь должна перерезать, строя оборону по обе стороны полотна. Диспозицию я оценил сразу же, прекрасно осознавая её значение как наивероятнейшее направление ударов противника. И готовя в последствии роту к обороне, я не раз и не два ловил себя на мысли, что не плохо бы иметь в запасе ещё хотя бы один взвод и побольше пулемётов. Размечтался, в общем... Правда, если уж совсем припечёт, можно будет рассчитывать на помощь третьего батальона.
Слева на фланге моей роты от высоты 205,0 до нижней оконечности озерца Венык заняли оборону вторая и третья роты, имея выгодную на местности высоту 217,5. Потом, уже на местности, я не поленился, сгонял на высоту - с неё великолепно просматривается дорога до деревни Кунки. И не только дорога, вся местность оттуда как на ладони. Тыл второй роты прикрывает озерцо Емьёлово, что своим окрайком упирается в один из пригородов Ольштынека. Емьёлово оказалось удобной естественной преградой, его берега наш полковник Васильчишин рассматривает как запасные рубежи в случае отхода. А от берега Веныка до берега Нижне расположился второй батальон. Его участок менее длинен, это позволяет соседям уплотнить оборону и придать ей большую глубину. Кроме того, за спиной второго батальона возвышается высота 201,5, с которой удобно вести наблюдение и поддерживать свои окопы огнём.
Подразделениям 24-го полка выпали более растянутые участки. Один батальон закрывает всё западное направление, перерезав железнодорожную ветку на Остроду, а два остальных развернулись на северо-западе и севере, упираясь флангом в деревню Зелоново, что стоит на берегу большого озера Плужне. Таким образом, севернее от Ольштынека оборона скорее сигнальная и лишь в районе железной дороги к Грыжлинам она имеет необходимое эшелонирование. Должно быть генерал-майор Серебрянников имеет все основания полагать, что ударов с этих направлений в ближайшие день-два не последует. Вероятно командованиям армий "Поможе" и "Ольштын" сейчас не до отрывания резервов в ущерб своим дерущимся дивизиям. Так это или нет - поживём-увидим. А вот с юга и может быть с западу удары по Ольштынеку последуют обязательно. И можно даже не сомневаться, что удары эти будут очень мощные. Да и как иначе, если мы перекрыли одну из важных магистралей? Чтобы только надёжно блокировать нас здесь понадобится две дивизии, а ведь нас неприятелю надо не только блокировать, а и гарантировано стереть в порошок. И исходя из обстановки на фронте армии "Ольштын", растирать нас в порошок надо как можно быстрее.
Ну а пока позволяет время, бригада готовит оборону. Да, резерв времени у нас пока ещё есть. Так вышло, что поляки не сразу узнали о потере Ольштынека. О том, что идёт бой, гарнизон конечно растрезвонил по всем инстанциям, ну а что город захвачен, тут уж и сообщить стало некому. Через час после его захвата со стороны Остроды прибыл поезд, видимо, весть что здесь идёт бой до него не дошла, катился себе где-то на путях, а телеграфы только на крупных станциях есть. Чадя густым чёрным дымом, паровоз серии "Э", построенный Луганским заводом ещё до той Мировой войны и доставшийся Польше в наследство от Российской Империи, а может быть как трофей в году восемнадцатом или двадцатом, приближался к станции, плавно сбавляя ход. Эшелон состоял из пассажирских вагонов с беженцами, а в его хвосте были прицеплены пять платформ, накрытых брезентом. По приказу начбрига, встречая состав, разыграли спектакль - выставили местных путейцев, а сами гренадёры убрались подальше от любопытных глаз, но однако не так далеко, чтобы польские станционные служащие почуяли волю.
Навести лоск на станции, чтобы не вызвать подозрений, естественно, было невозможно. Эшелон не успел ещё остановиться, как из первого вагона выпрыгнул офицер в пехотной форме, но без сабли и торопливо засеменил к ближайшему путейцу. Офицер принялся расспрашивать об авиабомбардировке и уже начал что-то подозревать, видя как путеец мнётся. Тогда, наблюдавший всю эту картину начбриг подал сигнал. И в мановение ока поезд оцепили солдаты. Польский офицер, оказавшийся военным врачом, дёрнулся было за кобуру, но быстро сообразив, что ему ничего не светит, поднял руки.
В эшелоне насчитывалось тридцать вагонов, два из них госпитальные с тяжелоранеными. В остальных ехали гражданские, много женщин и детей.
Я со взводом "косматых", как в роте называют гавриков Андрюшеньки Космацкого, блокировал хвост состава. Мы окружили пять транспортных платформ, а на них на первой и последней несли караул по часовому в бронеходных комбинезонах цвета хаки и прилизанных шлемах французского образца. Гренадёры наставили оружие на часовых, те тоже навели стволы винтовок, выглядя при этом растерянными, но не испуганными. Да и как тут не растеряться? Приехали в тыл, называется.
И тогда из последнего вагона вышел офицер в чёрном берете и чёрной бронеходной куртке. Только после его команды часовые сложили оружие. А ведь мы могли их перещёлкать, не дав даже хоть раз выстрелить.
А я подошёл к офицеру, оказавшемуся не столь уж молодым, как показалось поначалу. Он носил погоны подпоручика, холодное оружие на ремне отсутствовало, но вот кобура была вскрыта.
- Штабс-ротмистр Твердов, командир роты, - я отсалютовал приветствие.
- Подпоручик Голаб, командир взвода... Был... До недавнего времени...
Поляк говорил по-русски, но с лёгким акцентом - ударения не там делал. Он тоже козырнул, но на польский манер, почти как в нашей царской армии до исхода Великой Войны - двумя пальцами вместо ладони. Сейчас-то у нас ладонь прижилась. Мне в этот момент почему-то вспомнилась училищная лекция, когда наш преподаватель военной истории рассказывал, как в конце шестнадцатого генерал Бонч-Бруевич и прочая генштабистская сволочь, оказавшаяся потом предателями, внедряли в армию непопулярные строевые нововведения, вроде движения с левой ноги, разворотов через левое плечо и тому подобное. После семнадцатого такие приёмы прижились в РККА.
- Извольте ваше оружие.
Подпоручик на пару секунд будто окаменел, на безусой верхней губе проступили капельки пота... но вот рука его коснулась новенькой, из коричневой кожи кобуры, пальцы оттянули накидной, узенький ремешок застёжки. Он протянул мне потёртый Parabellum, похоже, трофейный.
Я принял пистолет и сказал стоявшему поодаль Космацкому:
- Сдирайте чехлы. Посмотрим, что у нас тут есть...
И когда Космацкий выдал серию распоряжений, а бойцы взобрались на платформы, мы с подпоручиком Голабом остались вдвоём, если не считать стоявших в отдалении небесных гренадёр. Я истребовал его документы, с любопытством их изучил и оставил пока у себя. По имени этого поляка звали Рышардом, уродился он в Легницком воеводстве, в армии с тридцать второго, выпустился в офицеры в тридцать пятом. Последняя должность - командир взвода танкеток TKS.
Когда солдаты посрывали брезент, на платформах открылись четыре повреждённые те самые танкетки TKS и шесть бронеходов 7ТР. Выглядели эти образцы польского бронеходостроения совершенно не по парадному: исцарапанные, кое-где вмятины и пробоины, одна танкетка вообще без гусениц. И у всех машин отсутствуют пулемёты. Понятно, их поснимали перед отправкой на завод, в тылу-то новые поставят, а эти ещё на фронте пригодятся.
Получается, прикинул я, если всю эту технику в полевых условиях не отремонтировали, значит повреждения серьёзные, например трансмиссия - попробуй-ка восстановить раскуроченные фрикционы! Значит, и нам эти мёртвые коробки не оживить.
От прикидок о судьбе захваченной техники меня отвлёк возглас "смир-рно!!"
Солдаты оцепления "взяли на караул", к хвосту поезда быстрым шагом спешил начальник бригады. Облачённый в полевую форму, генерал-майор Серебрянников мало чем отличался от любого из своих офицеров, вот только погоны с зигзагами, да голубые лампасы на галифе выдавали его чин. Сейчас, как и все, он носил десантную каску. За начбригом следовал его адъютант поручик Заболотов, наш бригадный щёголь и остряк, а за ним штабс-ротмистр Черемисов из оперотдела штаба бригады.
Отдав команду "вольно!", Серебрянников остановился подле меня и пленного. И оценивающе оглядел технику. На лице его при этом явственно проявилось разочарование. Сухощавый и обычно подвижный в движениях, он застыл на долгие секунды, будто пронзая глазами насквозь, как рентгеновским аппаратом, повреждённые машины.
- Кашу не сваришь! - наконец махнул рукой начбриг и обратил внимание на польского офицера.
Тот поспешил представиться:
- Подпоручик Голаб. Командовал взводом танковым.
Последовало обоюдное салютование. А я передал документы пленного адъютанту, тот после заминки отдал их штабс-ротмистру.
Да, каши с трофеями и вправду не сваришь. Танкетки разоружены - 7,92-мм Гочкиссы сняты, к пушкам 7ТР нет выстрелов, их даже в качестве неподвижных огневых точек не поиспользуешь. Пулемёты с них тоже сняты. И тут я заметил на башнях некоторых 7ТР белые крестики, ускользнувшие до этого от моего внимания. Из шести бронеходов кресты нанесены на трёх, по два на двух и аж шесть на одном. И что любопытно, на борту танкетки без гусениц тоже имелся крестик. Это что же, поляки так германские подбитые панцеры обозначают? Раз эшелон пришёл через Остроду, то есть с запада от Ольштынека, а там ветка идёт к Эльблонгу, через него к Гданьску, то стало быть, сия техника из частей армии "Поможе".
- А это что за крестики? - начбриг их тоже заприметил.
Вопрос генерала заставил подпоручика Голаба преобразиться. Он вдруг перестал выглядеть понуро, нет не жалко, как обычно выглядят большинство пленных, а просто понуро, внутренне борясь со страхом в силу гонора. Даже будто плечи его сами собою расправились.
- То подбитые панцыры, пан генерал, - с гордостью ответил поляк.
- И чей же, этот, позвольте узнать, бронеход? - показал Серебрянников кивком подбородка на шестикрестовый с пробоинами в двигательном отделении и башне.
- То машина капитана Хенрика Светлицкого. Результат двух боёв с немецкими "роликами". На счету капитана два "Панцер-I", один "Панцер-II" и три "Панцер-III".
Услышав такое, я чуть не присвистнул. Однако сдержался. В принципе, 7ТР - бронеход сопоставимый с нашим "Вихрем", в чём-то получше, в чём-то похуже, в броне например. Хотя, конечно, и "вихрёвская" 45-мм пушка куда предпочтительней нежели ихняя 37-миллиметровка. И насколько я знаю, 7ТР получше немецкого PzII будет, да и с PzIII вполне пободаться может.
- А сей TKS?.. На нём-то как умудрились крест заработать? Экипаж на таран пошёл?
- Никак нет, пан генерал... Мы атаковали германский panzerny pociag ... и пехоту... Из рощи выскочили четыре "ролика"... а я на них с боку выскочил... На моей машине вместо пулемёта бронебойное ружьё стояло. Я в борт "двойки" всю обойму из "Морошека" влепил... Потом и мне досталось... очнулся после боя. Но панцер цуг мы раскатали!..
Секунд пять длилось молчание. Мне подумалось, что этому Голабу просто повезло, что тот PzII показал ему борт, да ещё и наверняка почти под прямым углом. Иначе пробил бы он немца своим 7,92-мм ружьишком, как же!
- А вы хорошо знаете русский, - отметил Серебрянников.
- То положено знать. Да и попрактиковаться было у кого...
Начбриг понимающе хмыкнул. Среди старшего и высшего польского офицерства с самого основания Польской Республики существовало разделение на выходцев из австро-венгерской школы, воевавших в ту Мировую в армии империи Габсбургов, и на выходцев из русской школы. Вот и выходит, что в польской армии до сих пор традиционно уделяется внимание изучению русского и дойче. Впрочем, это уже в последние годы изучают дойче, а не австрийский диалект. И между этими двумя "партиями" и по сию пору длится негласное соперничество. Тот же командующий армией "Поможе" генерал Бортновский, принявший свою нынешнюю должность как только началась война, будучи бывшим австро-венгерским офицером, изнутри познавшим как австрийскую военную машину, так и бывшего союзника - рейхсвера, имеет достаточное представление как надо бить немцев. Впрочем, бывшие царские офицеры тоже знают как надо их бить. Ныне это соперничество не так острó, как в начале двадцатых или конце десятых, а в те годы противостояние порой доходило до открытых конфликтов. Да и как иначе, если совсем недавно они убивали друг друга по разные стороны фронта? И как тут не вспомнить пикировки Юзефа Пилсудского и главкома польской армии в девятнадцатом-двадцатом бывшего царского генерала Довбор-Мусницкого? В двадцатом Пилсудский добился отстранения своего политического соперника от должности главкома. И как знать, останься опытный военачальник Довбор-Мусницкий на своём месте, как окончилась бы русско-польская война. Между тем, нашей разведкой в те годы было установлено, что бывший царский генерал старался по возможности пресекать зверства польских войск в отношении военнопленных и мирного населения. Довбор-Мусницкий считал постыдным такие случаи, как во Пскове, где польские жолнёры устроили резню в госпитале, где оставались на излечении воины со времени Великой Войны. А ведь в тот день, не подойди ко Пскову красный полк, отступавший под натиском войск Юденича, да не ударь он по полякам, ляхи дорезали бы всех раненых, врачей и сестёр милосердия. И пожалуй впервые в Гражданской войне в русских людях пробудилась национальная сплочённость - красные увидели как убивают русских офицеров и солдат и бросились на выручку. Ни один лях живым не ушёл. А потом уже раненые разошлись кто к красным, кто к белым...
Подпоручика Голаба вскоре отвели в штаб на допрос. А начбриг остался решать судьбу эшелона.
Что было делать с беженцами? Обезумившие люди, надеявшиеся уйти от тягот и ужасов войны, обречёно смотрели на русских солдат и чего-то ждали. И кто знает, что они там себе думали, но только Серебрянникову вся эта толпа в городе была нужна, выражаясь распространённым солдатским оборотом, как корове седло. Начальник бригады решение выбрал весьма простое - выбросить все "самокаты", а вместо них погрузить тяжелораненых из числа пленных поляков, добавить желающих удрать местных и пустить эшелон дальше на юг. Его распоряжение было исполнено быстро, в точности и с пониманием. Как по мне, начбриг поступил правильно - баба с возу, глядишь и кобыле полегче станет...
Чуть позже наши полковые разведчики донесли, что не доходя нескольких вёрст до Ольштынека, у деревни Павлово скопилось три состава, пришедших с юга. Однако вскоре они ушли назад вместе с грузами и ротами резервистов маршевого пополнения.
Что же качается занятого нами Ольштынека, то городок сей далеко не крупный, его население едва дотягивает до тридцати тысяч и примерно треть жителей обосновалось здесь в выросших за последние годы новостройках. Кварталы недавно возведённых доходных домов впитали переселенцев из окрестных и не только окрестных сёл.
Городок является железнодорожным узлом, через который недавно шло сообщение с лежащим южнее Чехановым, а через него с Варшавой, Торунью, Быдгощью и Плоцком. Да и на Эльблонг идёт ветка на северо-запад и, что самое главное, мы перерезали сообщение с Ольштыном на севере. Ольштын сейчас имеет стратегическое значение, это крупный тыловой центр одноимённой армии, через который пролегают её коммуникации. А через Эльблонг идёт сообщение с армией "Поможе". И начинаются эти грузопотоки в Мозовии, где пока ещё стоит резервная армия "Модлин".
На наше счастье, Ольштынек удалось взять сходу. Штурмовать город выпало третьему батальону нашего полка. Впрочем, штурмом, в полном смысле этого слова, взятие Ольштынека я бы не назвал. Если бы нас ожидали, то конечно успели бы понастроить укреплений в предместьях, да подтянуть резервы. Вот тогда бы мы умылись кровью... Но вышло, как вышло. Из постоянного гарнизона городок прикрывала рота железнодорожных войск при двух ручных пулемётах, комендантский взвод и местная полиция. Так случилось, что здесь на сутки застряла сотня новоиспечённых хорунжих, что были досрочно выпущены из школы и направлены на фронт. И как и положено унтерам, польские хорунжие были в большинстве своём классные специалисты по тому или иному вооружению либо по эксплуатации техники. Однако этой сотне не повезло, в войска она так и не доехала. Зато из личного оружия при себе у хорунжих имелись винтовки Маузер-98 польского производства, английские карабины и пулемёты, да кое-чем они разжились в застрявших эшелонах. Помимо этой сотни, в городе оказались две маршевые роты резервистов - пятьсот солдат, да следовавший на передовую дивизион полевых пушек со всем парком и личным составом. Из всех этих разнородных сил и состоял гарнизон города.
Трофеи после захвата Ольштынека нам достались не больно богатые, но в общем-то, и не самые маленькие. Три состава, стоявшие на переформировании в депо, были набиты новеньким обмундированием, продовольствием, сеном и овсом для конного состава кавалерийских частей, материальной частью артдивизиона, да инженерно-заградительным снаряжением. Последнее очень обрадовало нашего полковника Васильчишина, незамедлительно примчавшего на осмотр трофеев. Полковник по своей шустрой натуре не стал терять времени и тут же приказал всё это добро выгружать, но первым делом начинать с катушек с колючей проволокой и железобетонных надолбов. Что-что, а надолбы ему приглянулись не зря, ляхи вполне могли подтянуть к Ольштынеку бронеходы и танкетки, а бронеистребительных средств в бригаде в обрез. И даже меньше чем в обрез, так что весь периметр обороны едва ли прикроешь. А вот ежи, сваренные из толстых тавров, Васильчишин до времени не тронул, как не тронул и полевые дизель-генераторы тока и бочки с соляркой к ним. Разгрузка шла в ускоренном темпе, понукать солдат не требовалось, каждый гренадёр понимал, что долго тянуть с попыткой отбить городок поляки не станут.
Уже когда моя рота более-менее обустроила оборону нашего участка, я добился по телефону разрешения у комбата и отправился в город.
В Ольштынек я въехал на выкупленной у крестьян телеге в сопровождении двух рядовых - Нифонтова и Спиридонова. Едем и рассматриваем заграничные виды, солдаты придирчиво осматриваются, проявляя любопытство: какое оно в европах житьё. Ведь когда шёл бой, было как-то не до этого. А теперь вот взыграло любопытство. Копыта старой кобылы, которую так и подмывает назвать клячей, гулко цокают по мощённой камнем дороге, скрипят плохо смазанные колёса, дрожат разболтанные тележные борта. Прохожих не видать, на конный "экипаж" изредка таращатся из окон и чуть что задёргивают занавески.
- Испужались они нас, что ли? - вертя головой, бурчит возница "экипажа" Нифонтов.
- Как повымерли, - вторит ему Спиридонов. - Лавки, вон, ни одной открытой. Виданное ли дело?
- А вы что, братцы, думали нас цветами встретят? - удивился я.
- Хм! Не цветами, понятное дело, - сказал Спиридонов. - Ну и не так же, ей-богу! Мы ж не убивать их пришли.
- А ты, брат, стань на перекрёсток, да покричи, - подначил его возница. - Может тебя они послушают.
- Мели языком, Емеля! - огрызнулся Спиридонов. - Батяня мой в Великую Войну где-то в здешних краях дрался. Сказывал, что, мол, местные паны и панночки очень по-доброму к нашему брату-солдату относились. А с офицеров даже денег за постой часто не брали. А ещё сказывал, что в евоном полку не было роты, чтоб в неё охотники(3) из местных не вступили. Так-то вот!
Следующие минуты едем молча. Я задумчиво и настороженно озираюсь, не чувствуя теплоты ощущения безопасного тыла, мало ли кто с крыши или окна пальнуть удумает? Хотя, конечно, это скорее паранойя разыгралась. Спрашивается, оно надо горожанам на рожон лезть, если их даже не грабят? Молчат и солдаты, судя по лицам, про себя кроя узкие улочки и недоброжелательное панство. Но ведь с чего бы это полякам быть доброжелательными к москалям, вновь пришедшим растоптать свободу молодой Польской Республики? Да и устроить очередной (какой там по счёту, третий?) раздел Польши.
Свернув на перекрёстке на выводящую на станцию улицу, "экипаж" повстречал патруль. Старший унтер-офицер и два рядовых расклеивают на щитах фонарных столбов обращение командования русской армии.
- Т-пррру! - возница остановил лошадь и попытался прочитать воззвание: - У-ва-га... Тьфу! Буковы латинянские... И какая беснюга их напридумала?
Ему никто не ответил. Лист воззвания был наклеен поверх частных объявлений и рекламных "пропозиций". Крупные ровненькие литеры со всеми присущими польской азбуке надбуквенными и подбуквенными закорючками. Текст я прочитал с небольшим, но всё-таки трудом. Что ж, если в начале века польский не так сильно отличался от большинства русских диалектов, то за двадцать лет изменения были заметны, особенно в сторону латинизмов. Сказалось влияние южных польских провинций, бывших раньше в составе Австро-Венгрии. Этак лет через пятьдесят, если так пойдёт, вряд ли что поймёшь сразу. Смысл же воззвания сводился к тому, что в городе вводится комендантский час, что русские войска не пришли притеснять польский народ, отнимать добро и всё такое прочее. В общем, мирному жителю Польши совершенно ничего не угрожает, но если кто поднимет на русского солдата оружие, то будет расстрелян по законам военного времени.
Прочитав воззвание, я махнул ехать дальше, а сам вспомнил поступивший в войска приказ командующего Северо-Западным фронтом фельдмаршала Скоблина. В приказе говорилось о недопустимости господам офицерам, унтер-офицерам и нижним чинам, имеющим честь принадлежать Русской Армии, злоумышлять грабежи, насилие и осквернение местных святынь. В приказе Скоблина особо подчёркивалось, что Россия воюет с польской армией, польским правительством, но не с польским народом.
- Кажись, приехали, господин ротмистр, - показал рукой Спиридонов. - Осталось только станцию объехать.
- Нифонтов, давай прям по рельсам к вон тому эшелону. Там где-то за ним депо.
Телега тронулась. А я подумал, что кроме отбора инструмента и запаса харчей, надо бы разузнать о видах полковника на ежи и колючую проволоку. Мне, перед первой линией, это добро очень бы даже пригодилось...
--------------------------------
(1) чувак - кастрированный козёл
(2) две версты в дюйме
(3) охотник - особая категория военнослужащих Русской Армии, так называется прибывший в войска доброволец, экипированный за собственный счёт. В мирное время охотники тоже экипируются за свой счёт, обычно это те, кто не попал по каким-то причинам в призывной набор, но желает служить. Добровольцы с высшим образованием называются вольноопределяющимися и во внеслужебное время имеют права офицеров.
Артиллерийская подготовка. Она продолжается уже минут двадцать. Третья за этот день - второй день обороны. На наше счастье, противник дал нам около суток форы и вчера мы эту фору использовали сполна. И ночь тоже использовали. Ночью нам даже боеприпасов подбросили; АНТы прилетали дважды, жаль только что мало 50-мм мин скинули. И вот с утра пораньше началось... Сейчас польская артиллерия гвоздит по нашим позициям согласно их огневым наставлениям - методично обрабатывая узкие цели. Пристрелку противник провёл ещё утром - с ходу - серией коротких огневых налётов, видимо, этого хватило чтобы пристрелять ориентиры и реперы. Но на деле выходит, что поляки бьют по площадям, стараясь вспахать огнём и железом каждый квадратный сажень вдоль окопов. Особенно сильно достаётся окопам первой линии, туда гранаты ложатся настолько густо, что кажется, после такого шквала и выжить некому. Обстрел методично разрушает все наши труды: уж сколько пота пролито по вчерашней жарыни, когда после полудня солнце начало печь так, что и похудеешь на глазах и мокреющие гимнастёрки враз сохнут. Тут бы от солнцепёка укрыться, но куда там! Строили позиции, расширяя окопы, делая выдающиеся вперёд бойницы с брустверами на щеках и защищённой шейкой в сторону окопа, а вдоль окопных брустверов с наружной их стороны и так чтоб под ними встраивали лежни, доходящие чуть ли не до задней окопной стенки, а затем на лежни укладывали жердины или доски потолще, чтоб потом на них наложить дёрн и землицу. Такие козырьки хоть от пуль да осколков на излёте защитят, от тех что с фронта прилетают. С тылу козырьки почти бесполезны, но всё же. И вот сейчас уже в третий раз артиллерия пытается всё это разрушить. А нам после боя придётся восстанавливать... Однако огонь по первой линии способен лишь осложнить нам жизнь, там остались только наблюдатели, свою роту, как и соседи, я отвёл во вторую. Пусть она ещё не совсем достроена, не везде имеет полный профиль, но ниши в окопах и укрытия на обратных скатах взлобков спасают людей от верной смерти. К тому же, после каждого артобстрела, как только мы отбиваем атаку, то сразу стараемся привести позиции в порядок. Где землицу обратно наверх выбросить, где срытые взрывами козырьки восстановить, а где и ходы сообщений сызнова обустроить. Тут ведь наука нехитрая, ежели жить захочешь, усталость и нервы отставь в сторонку, лучше семижды умаяться, чем потом под огнём за зря погибать.
От разведчиков известно, что здесь, на нашем Южном секторе поляки сосредоточили до семидесяти полевых орудий. Большей частью лёгкого калибра: 75-мм пушки, столь похожие на наши трёхдюймовые старушки Барановского, да собственно они и есть модификация русской пушки, называемая в польской армии "Православной" образца 1902/26 годов, переделанная под французские боеприпасы.
- А это что за "радость" такая? - спрашивает у меня Три "Л", которого обстрел застал на КНП. - Звук какой-то "шершавый"...
Прислушиваюсь, стараясь выделить в канонаде отдельные ноты. И мне это удаётся.
- Похоже, английские горные гаубицы, - делюсь с ним опытом. - Я их голоса с Испании запомнил.
По мне так гостинцы этих гаубиц напоминают урчащий дребезг, но у каждого своё восприятие... Английские 2¾-дюймовые горные гаубицы поляки делают по лицензии и в немалых количествах. Эти орудия тоже короткоствольные - ветераны прошлой войны в Европе, но благодаря калибру более скорострельные, чем тяжёлые гаубицы, не смотря на раздельное заряжание 66-мм гранат или бризантов и пороховых зарядов к ним в гильзах из чехословацкой латуни. На этом, однако, разнообразие артиллерии у неприятеля не заканчивается, ведёт обстрел и четырёхдюймовая гаубичная батарея - это уже поопасней, средний всё-таки калибр. Слава Богу, у ляхов всего четыре такие гаубицы! Это если верить разведке... И лупят они в основном по высоте 205,0 - опорному пункту обороны второй роты. Хотя и к нам, бывает, четырёхдюймовые гранаты залетают по одной-две очереди.
- Эта к нам дура! - ординарец Незагоров резко присел, прижав к животу мой бинокль.
Разрыв долбанул где-то совсем рядом с блиндажом, оглушив нас до звона в ушах. В воздух мгновенно и густо взвивается пыль, сверху сквозь бревенчатые накаты ссыпается земля. Блиндаж выдержал, благо не прямое попадание, да и случись прямое, три наката небось и его выдюжат. А если нет, тогда нас просто погребут брёвна... и хорошо, ежели нас успеют вовремя откопать. Мне всегда казалось, что умереть вот так - беспомощным, от удушья - по меньшей мере обидно.
Этот блиндаж - мой командно-наблюдательный пункт и пока что основной НП, из всех секций здесь оборудована до конца только наблюдательная. "До конца" - это значит стены везде обшиты досками и брёвнами.
Где-то близко, но теперь чуть подальше от КНП, прогрохотали ещё взрывы. И сразу за ним зазуммерил телефон. Телефонист из батальонного взвода связи схватил эбонитовую трубку, назвав наш позывной - "Утёс".
- Так точно... - говорит он, глядя на меня. - Здесь... передаю...
Я взял трубку. А телефонист, прикрыв её микрофон при передаче, шепнул: "командир батальона".
- Утёс-один...
- Посылаю к тебе арткорректировщиков, - донёсся с того конца провода голос подполковника Нарочницкого. - Готовься принять их сразу после обстрела.
- Есть, принять... Встретим в лучшем виде! А что за орлы такие?
- Вот прибудут, тогда и спросишь у них сам. Всё. Конец связи.
Отдав трубку, задерживаю взгляд на связисте. Новенькая воздушно-гренадёрская полевуха, запылённая и с соляными разводами на спине и под мышками - рыл окопы как и все - выглядит до сих пор не обмятой. Лицо - юное, ни единой морщинки, узкие калмыцкие глаза и типичные для калмыков черты. Волнения не заметно, спокоен под обстрелом, будто и не грозит ему, как и всем нам, смерть. Молодец, одним словом. Имя у него натуральное санскритское: Адьян. Фамилия: Чонкин, "чон" - по-ихнему волк. Знаю всё это, так как с ним - нашим "Волковым" уже успел познакомиться накануне вечером, когда он прибыл на мой КНП по приказу комбата. Оказалось, к нам в полк Чонкин попал перед самой войной, его перевели из 27-й отдельной стрелковой бригады, в которой как и в 29-й, строевой состав состоит из калмыков, кроме некоторого числа офицеров. Сейчас эти бригады, должно быть, где-то на полпути к фронту.
- В двадцать седьмой я с полгода послужил, - рассказывал мне Чонкин, когда я вчера спросил его об истории появления у нас, спросил потому что и время терпело, и знать своих солдат надо, пусть даже прикомандированных, да и поляки ещё не подошли к Ольштынеку. - Спервоначалу был стрелком, потом направили в учебный полк связи под Саратов. Сказался, наверно, мой аттестат. Я в школе учился с пребольшущей охотой... А после Саратова нашу учебную роту в качестве прикомандированных отправили во вторую парашютно-гренадёрскую дивизию. Там, в Туркестане, где-то под Самаркандом, я набрал десять прыжков...
- И променял Самарканд на наши Юдзики, - пошутил я.
- Знаете, господин ротмистр, я не жалею, - очень серьёзно ответил Чонкин. - Самарканд - он где? Далеко! Двадцать седьмая стрелковая тоже не близко... А я на фронте. Вот заслужу медаль или орден, уважаемым человеком стану, отец будет ещё больше мною гордиться.
Такой вот состоялся с ним разговор при знакомстве...
Я посмотрел на часы. 13:24. Артподготовка началась ровно в тринадцать. Если всё пойдёт как утром, ждать осталось шесть минут. Первую атаку у нас на Южном секторе поляки начали в 6:30, сразу за получасовой артподготовкой. Атаку мы отбили. Вторая последовала в десять. Теперь вот третья на очереди.
Когда обстрел, наконец, затих и мои гренадёры стали возвращаться в передовую линию где по щелям, а где и ползком да рывком, на КНП появились те самые арткорректировкщики. Трое. Все не знакомые мне. Офицер с биноклем и планшеткой для карт, фейерверкер с дальномером и рядовой с рацией. Все как на подбор - одного возраста чуть за двадцать. Наверно залётные, решил я про себя. Одеты в полевую форму с воздушно-гренадёрскими знаками отличий, даже пушечек на петличках нет - всё как положено у нашего десантного брата. Значит, артиллеристы не из махры, там-то они свои пушечки ни за что не сменят на наши крылатые скрещенные мечи. А залётные, потому что этого офицера я раньше никогда в бригаде не видел. Солдат-то много из резервистов перед войной поприходило, так что и не заметишь всех и каждого, а вот с офицерами по-другому, тут каждый на виду.
- Подпоручик Спорыхин, командир взвода управления, - представился офицер.
Я пожал всем руки и представился в ответ. Представился и мой взводный-1 Лутошкин и тоже пожал руки. Затем настала очередь ординарца.
- А это тоже мои управленцы, - Спорыхин отмахнул рукой в стороны своих орлов. - Мой разведчик Суховерко и радист Самотейкин... Сейчас от лица вашей роты передадим большущий привет ляхам. Как тут у вас, ротмистр, у железки? Жарко небось, а?
Спорыхин улыбнулся. Участок моей роты, перечеркнувший почти перпендикулярно железную дорогу, и впрямь оказался самым горячим во всём Южном секторе. Оно и понятно, ж/д путь - кратчайшая прямая к городу.
- Жарко, но и мы даём прикурить, - отвечаю разведчикам. - А чем приветствовать-то будете? Любопытно... Вы, получается, ночью на плацдарм скувырнулись?
- Так точно, - подпоручик даже головой кивнул в подтверждение. - Вы тут на станции аж двенадцать "семьсятпяток" захватили. А артиллеристов резерва в вашенской бригаде нет... Вот нас и сбросили. Мы из шестой бригады к вам... Наша-то всё ещё под Витебском разворачивается. А когда клич кинули, от добровольцев отбою не было, повезло не всем... Погрузились на АНТы и к Сувалкам. Оттеда без передыху и задержек уже к вам на плацдарм...
- Выходит, мы аж дивизионом приросли? - у меня вдруг от этой приятной мысли зазудел затылок, пришлось снять каску и почесать. - Двенадцать пушчонок, да со всем парком...
- Дивизион - не дивизион... По нашим штатам скорее рота, но дюжина стволов - сила! Правда, силу эту ваш начарт не в кулак собрал... Раздёргал побатарейно. На Северный сектор, да на Западный...
- Я и этому рад, - искренне ответил я Спорыхину, а сам подумал, что скоро подпоручик привыкнет считать нашего начарта и своим тоже. - Так вы что, выходит, пушки на прямую наводку поставите?
- Зачем? - Спорыхин удивился и блеснул зубами. - Огневики будут с закрытой позиции палить. Ведь и с пушки можно, если умеешь.
Я кивнул и мы все скопом, кроме телефониста Чонкина, потянулись на выход. Чонкин же ждал появления напарника, чтобы сдав ему пост, уйти в передовые окопы с другим телефоном и катушкой.
В этот раз поляки изобрели нечто новое. Точнее - поменяли тактику, вместо густых пехотных цепей, наступающих волновыми перекатами, появились бронеходы. А за ними, стараясь не отставать, трусцой неслись группки пехоты. В бинокль "самокаты" удалось распознать не сразу, но всё-таки распознал. Двенадцать английских "Виккерсов" образца тридцать пятого года. Не ожидал их здесь встретить. Сталкиваться с ними приходилось в Испании, да и то - всего-то один разок, однако и этого хватило, чтоб их очертания намертво в подкорку запали. Выходит, ляхи не только у французов и чехословаков бронеходы закупали, но и у англичан. А у этих "Виккерсов" на глаз и модификацию не определишь, может даже они из последней - восьмитонной серии. Броня не ахти какая - 13 миллиметров, но зато 47-мм пушка у этой неказистой калоши вполне способна заставить с собою считаться, тем более когда на тебя прёт целый эскадрон. Интересно, а если здесь не один только эскадрон объявился? А батальон или полк? Впрочем, по польской доктрине, они свои бронеходы больше чем в батальон не собирают. Непосредственная поддержка пехоты и кавалерии - таково единственное предназначение их "самокатов".
Бронеходы надвигаются громко рыча двигателями, часто оставляя мутные облака бензиновых выхлопов. Постреливают то с коротких остановок, чтобы получше выцелить, то с ходу беглым и частым огнём. Фонтаны взметённой земли вспухают вблизи передовых окопов то с недолётом, то с перелётом, но накрывает иногда и сами окопы. Ощущаю, что мне немного муторно... Сейчас до бронеходов где-то с три четверти версты, а они уже строчат пулемётами - далековато для прицельного огня, но когда рядом с тобою свистят пули, дурью браваду вышибает на раз!
- Подпускаем поближе... - говорю Лутошкину. - Раньше времени раскрывать себя не будем. А то перещёлкают наши пулемётики...
Три "Л" одобрительно кивает и вот по окопам пошла разноситься по цепочке его команда "не стрелять!"
- Антоха, беги-ка во взвод Тучкова, - посылаю ординарца. - Пусть до моего сигнала сидят тихо, как клопики в матрасе.
- Есть! - Незагоров прошмыгивает мимо меня и скрывается за изгибом.
Звонкое урчание и близкий взрыв. Я и Лутошкин успели пригнуться, по каскам лупит земля и мелкие камушки. Приходит мысль, как в такой кутерьме, когда окопы поливают свинцом пулемёты и пушки, работают артразведчики? Спорыхин должен быть где-то не так далеко и ему ведь надо в оптику глядеть...
- Воздух!!
Кручу головой по верхотуре, кого ж на сей раз принесло, бомбёров или истребителей на штурмовку? Оказывается, мать их, что и тех, и других. Пришли с разных сторон. Мигом оцениваю воздушную угрозу: три шестёрки истребителей заходят на боевой курс на наши окопы, а бомбёры (по-моему это "Лоси" - их я ещё в живую не видел, до этого бомбили "Бленхеймы" и "Караши") начали заход на соседнюю высоту. Пять "Лосей", очень похожих спереди на наши ильюшинские, но с двумя килями, как у германского Dornier-17, обрушились в пике на соседей. Ещё одна пятёрка ушла бомбить второй батальон. И только теперь я различил ломанные трассеры зенитных ДШК. Не густо их, но зенитчики, окопавшиеся где-то в городском предместье, не зевают.
Завывая моторами, истребители шустро проносятся вдоль окопов, вспарывая землю пулемётами. Первая шестёрка просквозила на бреющем, визг от них такой, что аж уши заложило. И если честно, в груди как-то леденяще становится... Спасают нас кривизна окопов и изгибы, не-то расстреляли бы ей-богу с воздуха как в тире. Вторая и третья шестёрка пронеслись на высоте метров триста, уронив на нас бомбы. От грохота аж голова загудела, да в придачу спрессованный воздух накрыл. В ноздри моментально набилась пыль и запах горелой взрывчатки.
Истребители убрались, похоже перенацелившись на зенитчиков. А соседей всё ещё утюжат другие. Вскоре повернули домой и "Лоси", бомбившие высоту 205,0, но над прочими высотами появляются новые "Лоси". А над городом расчертили небо редкие красные трассеры, что-то там в Ольштынеке горит, на высоте примерно с версту идут клиньями тройки других "Лосей". Это что ж они, с такой высоты бомбят? А ежели бомба в жилой дом угодит? Своих же соотечественников в усмерть...
Вдруг обжигает мысль, что поляки за время бомбёжки успели подойти к нам вплотную... Одним махом прилипаю к снесённому взрывом участку бруствера.
Бронеходы в это время воспользовались ситуацией сполна. При всех артобстрелах бόльшая часть надолбов, торчащих из земли на добрую дюжину вершков, всё-таки уцелела. А вот колючка между ними уцелела далеко не везде. И теперь польские панцирники скучковались у проходов и расстреливают окопы в упор. Да и не везде мы успели надолбы врыть, кое-где они отсутствуют на довольно длинных отрезках заграждающего рубежа. Но есть и отрезки, где вместо них стоят ежи, мою идею приспособить их полковник предвосхитил - сам распорядился выставить ежи на участке моей роты. Некоторое количество натыкали и на участках соседних рот. Естественно паны бронеходчики к ежам не лезут, я и не надеялся на подобную с их стороны глупость, но почему-то они не лезут и к оголённым участкам. По-видимому, имеют какое-то своё соображение, где им лучше продавливать нашу оборону. Так что, к моему удивлению, пустые отрезки их не прельстили. Мин что ли опасаются? Или волчих ям? Ан мин у нас нет, ямы тоже не отрыты... Вот наблюдаю, как проходит прореху в надолбах первый "самокат", вот за ним газанул карбюраторным движком второй... Пехоте же надолбы и вовсе не помеха. Во многих пролётах ещё в предыдущие атаки жолнёры сноровисто поперекусывали проволоку щипцами, залегая у надолбов.
- Р-рота!.. огонь!!! - по моей команде взвод Лутошкина разразился прицельной пальбой. Следом за лутошкинцами подключаются тучковцы. Чуть позже позади нас, следуя нашему примеру, со второй линии начинают бить пулемёты и винтовки "косматых". И кажется, с позиций взвода Космацкого начали полосовать длинными очередями максимы. Комбат нас станкачами усилил? Похоже, что так. Это очень даже радует.
Видимо, поляки не ожидали столь внезапного и главное плотного огня, они неслись на нас гурьбой, верно считая, что после артподготовки и штурмовки в окопах почти не осталось защитников. Где-то треть их сразу же выкосило. Словно великанская коса в страдную пору по переднему краю прошлась. Только вместо травы вражеские солдаты. А среди залёгших тут же заогневели разрывы мин - это дала очередь батарея Божедарова. Лишь бронеходы не замедлили темпа, уже четыре из них прошли в прореху... и ещё два в другую прореху... а мне подумалось, что кажется артразвечиков убило. Вот как вышло, только познакомились и...
- Живы, чертяки! - вернулся посланный мною к Спорыхину ординарец. - Раскопались. Засыпало их... от бомбы...
- Что ж они, мать их... - я отнял от глаз бинокль и нырнул вниз за покосившийся козырёк окопа. Самое время ударить по бронеходам. А то ведь за ними накатывается вторая волна пехоты - штыков шестьсот, может и семьсот. И всё на нас. А ведь и на соседей не меньшие силы брошены.
Впрочем, подпоручик Спорыхин со своими разведчиками не мешкал. Пушки, стоявшие на закрытой огневой, открыли огонь залпами по первой волне. За минуту три залпа осколочно-фугасными. И не одна граната не попала в бронеходы по счастливой для них случайности. И сразу же трофейная батарея принялась залповать по второй волне, создавая огневой заграждающий рубеж. Пехота неприятеля залегла уже на четвёртом залпе.
- Беглый огонь вдоль заград-инженерного рубежа! И поплотней у ориентира двенадцать! Там пехота больно скученно залегла... Сейчас это шляхетное панство как оклемается, да как полезет за "самокатами"!..
- Заявка принята!..
- А дальше, Витя, смотри сам. Можешь лупить под самыми нашими окопами! Когда до штыков дойдёт - не до правил стрельбы! Это если мы наверх не выскочим...
- Соображу, Елисей. Будь уверен... Я вас там как под лупой просматриваю.
Отдав трубку, я подскочил обратно к брустверу. Не прошло и четверти минуты, как вдоль надолбов, мимо которых уже начала просачиваться прикрываемая огнём бронеходов пехота, стала рваться первая серия мин. Но очухавшиеся поляки только прибавили в темпе, стремясь поскорей проскочить простреливаемую полосу. Вижу, как то одну фигурку, то другую сражают осколки, иных настигают пули моих бойцов. Но огонь из окопов теперь слишком редок - уж очень плотно наши позиции поливают свинцом пулемёты "Виккерсов".
И в этот момент, когда казалось, бронеходы и следующие за ними короткими бросками жолнёры первой волны вот-вот достигнут окопов, и когда на моих глазах "Виккерс" метким выстрелом совсем рядом накрыл пулемётное гнездо, а надо мною профукали осколки от ещё одного близкого взрыва 47-мм гранаты, заговорили наконец наши горные безоткатные пушки. Подключилась штатная бригадная артиллерия, чтоб её... Проснулась наконец-то! Низкопрофильные и поэтому удобные при маскировании, 37-милиметровки стали бить прямой наводкой бронебойными. В общем свистопляске я только успел заметить промчавшиеся росчерки. Первый же из них ударил передовому бронеходу под башню и проломил тонкую броню. Идущей позади машине повезло, граната прошла в притирку с башней, а вот в третий бронеход лупанули сразу два орудия. И оба попали в катки, повредив их. Остальные две пушки батареи должно быть ведут сейчас огонь по бронеходам у другой прорехи. Их результативность я пока что наблюдать не могу.
Из первого "самоката" уже начал вылезать экипаж, мехвода, похоже, убило сразу, а башнёров тут же расстреляли мои бойцы, как только те показались из люков.
Зачадил чёрным ещё один "Виккерс", пёрший прямо на меня, из люков никто не выбрался - в бронеход влупили сразу три бронебойных. Но из-за него, как из укрытия, застрочил ручник - польский пулемётчик нашёл себе хорошую позицию. Тут же пронзительно засвистел офицерский свисток, ляхи в едином порыве бросились в решающий рывок. Звучат окрики моих унтеров - и навстречу ляхам летят ручные гранаты. И уже без команды гренадёры срезают ближайших врагов кинжальным огнём. Гибнут и мои солдаты - "Виккерсы" всё также лупят очередями, а залёгшие и подобравшиеся поближе жолнёры и сами бросают гранаты, стараясь попасть в окоп. Вновь залёгшая польская пехота опять поднялась... К моим ногам падает опустевший магазин и краем зрения замечаю в воздухе метящую в меня смерть. Ручная граната! Где ж тот мастак-жолнёр, что изловчился так близко подобраться? Что было сил вылетаю из бойницы по узкой шейке в окоп и только я успел нырнуть в сторону, как в бойнице гремит взрыв...
Успел! Хухнул, сплюнул и высовываюсь за бруствер.
Ляхов слишком много, вся эта орущая орава наваливается на нас... Я успеваю увидеть, как под ногами одного из них разрывается мина, как хватается за раненый живот бегущий за ним... а позади нашей первой линии уже грохочет артналёт - польские пушкари решили открыть отсекающий огонь и заодно, возможно, подавить наши безоткатки.
И началась свалка. Хаос взаимно озверелой рукопашной бойни...
...А на позиции безоткатных пушек рвались 75-ти и 66-ти миллиметровые гранаты. После первых же выстрелов русских безоткаток, их засекли польские арткорректировщики, получившие приказ подобраться поближе к русским позициям вслед за атакующей пехотой. Лишь только первые русские бронебойные гостинцы пронзительно залязгали по броне "Виккерсов", арткорректировщики засекли их в мощную оптику теодолитов и не сплоховали - орудия, до сего бывшие незаметными из-за низких габаритов, озарились яркими всполохами факелов. Полякам показалось, что там впереди расцветали огненные цветы, настолько эти факелы демаскировали русских пушкарей. В эфир понеслись координаты русской батареи. И после первых пристрелочных коротких серий, в эфир ушли поправки.
Подпрапорщик Ужиров будто бы и не находился под обстрелом. Вокруг земля на дыбах, свистят осколки и вырванные из грунта камни, а он знай себе рубит короткие команды, не отнимая глаз от стереодальномера. Так думали про него артиллеристы второго огневого взвода. На самом же деле Ужирову было страшно, но он заставлял себя не замечать творящегося вокруг светопреставления, не видеть как раз за разом вспахивает землю начинённая толом стальная смерть. И через какое-то время ему стало и в самом деле спокойно на душе, и это его спокойствие, как заразная болезнь, но только с обратным - добрым знаком, охватила батарейцев.
После того, как батарею проштурмовали истребители, заметившие демаскированные позиции орудий - их оголило после долбёжки четырёхдюймовых гаубиц, когда те перенесли огонь в глубину на исходе артподготовки - Ужиров теперь остался на батарее старшим командиром. При штурмовке погибли и комбатр, и СОБ, и командир первого огневого взвода, и почти весь целиком взвод управления. Только вычислитель фейерверкер Бородун остался из управленцев, да и то тяжело контужен. В первом огневом взводе бомба разбила орудие, погиб весь расчёт, ещё один расчёт полёг от пуль истребителей и выделить к осиротевшей пушке солдат, дабы наскрести на новый расчёт, невозможно. Штурмовка проредила обслугу у каждого орудия.
Если бы, если бы не эти проклятые истребители! В душе Ужирова клокотала досада и злость. Не будь штурмовки, "Виккерсы" батарея встретила бы задолго до их подхода к инженерно-заградительному рубежу. А вышло вот так вот - бронеходы успели приползти к самым надолбам, а за ними и вражеская пехота гурьбой. Вот-вот начнётся рукопашная.
Когда бронеходы, считай, под самым твоим носом, особо маневрировать огнём некогда. Тут уж только держись - стреляй быстро и метко! На такой дистанции каждое орудие ведёт огонь особняком. Особо-то не то что батарейным, а и взводным огнём не поуправляешь. Однако подпрапорщику пришлось драться за двоих. Командир третьего орудия убит, первого - тоже. Хорошо ещё, что у пятого - единственного уцелевшего из первого взвода, командир остался в строю, хоть и получил бомбардир Пимокатов осколок в спину и контузию в придачу. Но Пимокатов - парень крепкий, и здоровьечком, и характером, не покидает позицию, а сам едва на ногах держится. Но случись с ним чего, пятое замолчит. Хотя нет, конечно, не замолчит, но за наводчика там сейчас заряжающий, кажется Горискин. А может уже Дубковский, а не Горискин. Ведь и полминуты, наверно, не прошло, как недалеко над орудием разорвался бризант. Оба из последнего призыва. Им бы с прицелом толком разобраться, куда уж тут поправки да вычисления делать, да не по таблицам, а в уме - молниеносно... А Ужирову до пятого не докричаться - слишком уж далеко.
Горят, горят "Виккерсы"! Но огрызаются. Уже вплотную подошли к окопам и пушками всё чаще палят по батарее. Но бортовые пулемёты всё также строчат по окопам Твердова.
- Первое орудие! - Ужиров быстро глянул в сторону, вместо раненного в голову наводчика Белюкова, там теперь подносчик Обручев. Последний выстрел трассерным росчерком прошёлся левее бронехода на ноль-ноль три и чуть выше башни, "Виккерс" как раз нырнул в широкую воронку от бомбы. - На два прицел снизь, Обручев! На два! Право три! Беглым огонь!
Шестипатронная обойма, вставляемая сверху, подалась вниз. Звонко жахнуло. Пушку встряхнуло, на добрые шесть с половиной вершков выбросило вперёд ствол, а сзади из сопла вырвалась реактивная струя. 37-мм бронебойная граната ушла к цели, ударив прямо под дулом в башню бронехода. "Виккерс" всё ещё выползал из воронки, и вот грянул второй выстрел, угодивший стальной машине в погон. Следом и третий, после которого бронеход вспух огнём, да так что подпрыгнула башня, и он моментально исчез в дыму от внутреннего взрыва - сдетонировала боеукладка.
- Третье орудие! - уже переключился Ужиров. - Правее четверть фигуры!
...Говорят, что рвётся там, где тонко. Что ж, эту немудрёную истину оказывается можно применить даже к войне. Новую и совершенно нежданную опасность поручик Божедаров узрел только тогда, когда на позиции его миномётной батареи начали рваться осколочные гранаты "Православных" пушек. Вот и пригодились отрытые щели и ниши. И били пушки прямой наводкой с окраины деревни Кроликово, где только что завершился ожесточённый рукопашный бой. Завершился, теперь уже ясно, победой поляков. Что ж, ляхи тоже знают азбучные истины - ударили в батальонный стык, оказавшийся ещё и стыком полковым. Главное, что они этот стык сумели нащупать.
Сложившееся положение поручику совершенно справедливо показалось критическим. Взвод "косматых", увлечённый Андрюшенькой Космацким, так и не дождавшимся приказа от Твердова, бросился на выручку в первую линию. Так кипит штыковой бой. В окопах от "косматых" остались лишь раненые, кому не повезло при обстреле и бомбёжке, да ещё батальонный пулемётный взвод - три максима и десять гренадёр во главе с зауряд-прапорщиком Гетманцом. Этот взвод Нарочницкий перебросил сюда перед самой артподготовкой, до этого станковые пулемёты Гетманца поддерживал третью роту.
И вот теперь из Кроликово лупит батарея, лупит метко и шустро. Миномётчики Божедарова продолжили стрельбу, как только польские пушки перенесли огонь на пехотные окопы. И уж раз комбатр решил, что экономить боезапас не имеет смысла, солдаты стремились повесить в воздухе побольше мин. Теперь миномётчики уже не стреляли по пространству у окопов, теперь последние 50-мм малютки посылались к подступающей всё ближе и ближе второй волне польской пехоты.
- Где Гетманец?! - Божедаров буквально влетел в окоп, столкнувшись с пулемётчиком.
Тот оказался оглушённым, из носа сочится кровь, лицо в грязных потёках - пыль толстым слоем припала ко вспотевшей под жарким августовским солнцем коже. Поручик знал, что и сам выглядит не лучше, разве что кровь из носа не течёт.
- Убило нашего зауряда... - просипел гренадёр. - Снаряд ему голову снёс... а сам не взорвался... Жалко Иван Палоныча, без головы-то ён как хоронить?..
Контужен, видать, крепко! - понял поручик и побежал по окопу.
Время! Чуть раньше Божедаров успел заметить со своего НП, как с соседней высоты 205,0 застрочил дегтярь, это ротный-2 Киснемский решил помочь роте Твердова, хотя и у него самого было тяжело. Непонятно что там в первой линии, чья берёт? Вот-вот вторая полна жолнёров накатит, а тут ещё из деревни эта чёртова польская батарея бить начала, подавляя станкачи Гетманца...
Пулемётный взвод больше не существовал. Поручик носился, перепрыгивая через тела и завалы. Два Максима разбиты, из бойцов, похоже, только тот контуженный остался. Раненые "косматые", кто всё ещё жив, получили новые ранения. Вот что значит фланкирующий артиллерийский огонь прямой наводкой! Вымел окопы начисто.
- Живы, Виктор Петрович?
Божедаров обернулся. Сзади появился старший фейерверкер Николин, чем-то озабоченный. Да оно и понятно чем - раз он здесь, значит выстрелы кончились. И будто в подтверждение Николин сказал:
- Все мины спустили... Ребята сюда вслед за вами рванули, раз уж окопы обстреливать перестали.
Польская батарея и в самом деле перенесла огонь на другую цель - куда-то в глубину. Поручик вновь поднёс бинокль к глазам, отсюда были хорошо видны и деревня Кроликово, и стоящие у крайних домов пушки, выстреливающие языки пламени и дёргающие коротенькими стволами при откате.
- Чёрт!.. - поручик аж моргнул от неожиданности. - Ситуация - сволочь!
Николин тоже всмотрелся. И увидал как по улочкам выскакивают кавалеристы. Вот они вываливаются в поле, разделяются и уже несутся и к окопу третьего взвода и к первой линии. Как раз сюда и на Твердова, если тот ещё жив.
- Малиновые околыши? - удивился Николин, различив в свой бинокль четерёхугольные жёсткие и какие-то прямо квадратные тульи рогатывок.
- Они самые, - согласился Божедаров. - Гордость польской армии - конные стрелки! Пушки, могу спорить, тоже ихние.
И развернувшись к Николину, гаркнул:
- Батарея к бою! И найди мне второй номер, я к пулемёту!
Максим, единственный оказавшийся невредимым, был заряжен, лента из двухсот пятидесяти патронов выстреляна на две трети. Запасных лент не нашлось, их разметало и изорвало при обстреле. Явился присланный Николиным канонир Давыдюк, ставший вторым номером, однако сейчас его задача - стрелковое прикрытие, ну и гранаты если что по сторонам пошвырять. Проверив уровень воды в кожухе и заметив, как с другого конца деревни пошла на разгон ещё одна кавалерийская лава - более многочисленная, но теперь уже в сторону Ольштынека, поручик приготовился встретить конницу.
Всадники неслись безо всякого строя. С оголёнными шашками, с карабинами за спиной и пригибаясь к лошадиным крупам, то и дело пришпоривая скакунов. А лошади, похоже, были уже изрядно уставшие, взмыленные. Всё явственней доносился топот копыт, от которого, казалось, земля гудит не меньше, чем от снарядов.
Божедаров стиснул рукоятки и вдавил большими пальцами спусковой рычаг, когда до конников оставалось около двухсот сажен. Первая же очередь срезала с десяток всадников. И тут же захлопали винтовки миномётчиков. Одного за другим меткие пули сбивали кавалеристов или разили лошадей, но скакавшие следом напирали и проносились над павшими товарищами. В некоторые мгновения казалось, атака кавалерии обречена захлебнуться, если конники немедленно не спешатся, но в другие моменты уже казалось, что всадники таки налетят на позицию. И тут одно из польских орудий перенесло огонь по окопу.
Над миномётчиками вспухло белёсое облачко первого бризанта. За полминуты разорвались ещё три, собрав с божедаровцев кровавую жатву.
Лента максима закончилась, прощально щёлкнул вхолостую боёк. А конные стрелки уже не неслись галопом, теперь они спешились и сажен за сорок-пятьдесят наступали короткими перебежками. Лошади, послушные и обученные, смирно лежали на земле. Неожиданно улеглись и лошади убитых наездников. Кавалеристы не жалели патронов, пули густо осыпали окоп. Кучности обстрела способствовало и то, что атака велась не с фронта, а с фланга, некоторые миномётчики даже расползлись по сторонам, чтобы расширить фронт обороны.
Божедаров носился как угорелый, оставаться на одном месте - значило дать полякам пристреляться. Он менял магазины, собирал патроны у убитых, обчистил сперва подсумок Давыдюка, рухнувшего с окровавленным лицом под ноги поручика, потом обыскивал подсумки остальных. Поляки напирали, слишком уж их оказалось много. А миномётчиков перед боем было двадцать пять, теперь хорошо если дюжина... Кавалеристов же, как выявилось, не менее двух эскадронов.
И когда с обоих сторон полетели первые ручные гранаты, вдруг что-то пошло не так. Впеше атакующие конники стали всё чаще падать замертво. А вскоре откуда-то сзади к окопу подоспела сотня гренадёр. И вот уже на позиции начался жестокий и скоротечный штыковой бой. И уже после боя, получив множество мелких ран и не чувствуя отбитых рук и ног, Божедаров узнает, что на подмогу подошла полковая разведрота. А из миномётчиков в живых осталось лишь семеро...
...Свалка... Обезумившие, остервеневшие люди убивают таких же обезумивших и остервеневших людей, одетых в другую форму. Польские защитно-зелёные мундиры, пехотные тёмно-синие петлицы с жёлтым кантом, ненужные сейчас французские противогазы и смертоносные кинжальные штыки с зазубринами от винтовки Маузера-98. После таких зазубрин остаются страшные раны... Наши штыки тоже кинжальные, но без зазубрин, а приклады окованы сталью...
Уже не помню, где упал тот поляк, в которого я вогнал штык, да так вогнал, что и не вытащить сразу. Сейчас в моей руке бебут, весь по рукоять в красном. А где-то валяется заваленный телами ТТ, который выбил у меня очень прыткий жолнёр. Выбил и получил клинком по лицу...
Польские офицеры и хорунжие часто орудуют саблями и владеют ими мастерски. Но небесных гренадёр так просто не возьмёшь, штыки и бебуты разят врага одного за другим. Бухкают гранаты. От дыма и пыли порой не продохнуть. А от жары давно пересохло горло, невозможно даже крикнуть... Сзади спину прикрывает Незагоров, он давно дострелял последний магазин и теперь вместо автомата подобрал себе СВТ. Мы кромсаем поляков, они кромсают нас, а мне дерёт горло жажда... Хочу до одурения, чтобы скорей закончился бой и чтобы можно было вдосталь напиться.
Кажется, бой длится целый день. Бесконечная череда схваток. Но каждая схватка столь краткосрочна, что отстранёно понимаешь: бой - всего лишь дело нескольких минут. Я уже даже не понимаю, когда рукопашная с ляхами первой волны перешла в рукопашную с жолнёрами второй. Наверно, когда застыли мёртвыми стальными тушами "Виккерсы" и пользуясь этим, мы выскочили наверх, где размаха для сшибки не занимать. И только потом я понял, что моя сильно поредевшая рота не смогла бы справиться со всеми этими ляхами. Понял, когда увидел саженях в тридцати от себя как сшиблись небесные гренадёры с жолнёрами, а среди наших орудовал штыком и прикладом Атлант. Что ж, комбат привёл подкрепление очень вовремя. Но вот кого он привёл? У соседей тоже идёт рукопашная.
Окоп. Изувеченный и заваленный телами. Меня и Незагорова снова затянуло сюда. Неразбериха, наши и ляхи повсюду. В голове гудит. Перед внутренним взором вдруг возникает огнистая птица с головой прекрасной женщины... Слава? Как на древних фресках старинных храмов.
Из-за изгиба выныривает счастливая рожа Лутошкина. Глаза у Три "Л" светятся как прожекторы, лицо чумазое в буро-серых разводах, один погон оторван "с мясом", на сапогах, залитых кровью (чужой?) налипла земля. Поручик что-то говорит... и видит, что я его не слышу. Точнее, я его слышу, но очень плохо. В ушах гул, голова немного ватная. Хорошо хоть не контузия. Впрочем, возможно, что лёгкая - тот жолнёр-пулемётчик успел-таки бросить гранату. Сколько их в меня бросали сегодня? Вот и та не долетела маленько... Того пулемётчика и его помощника укокошил мой ординарец. Я до сих пор не пойму как поляки успели допереть свой шварцлозе до окопа. В этой дуре - австрийской машинке времён той Мировой, которую ляхи насобачились делать в Ченстохове, весу не меньше двух с половиной пудов. И допёрли же! Ну, ничего, теперь сей шварцлозе и нам послужит.
Всё! Тихо стало как-то резко, а может и не резко, а всему причиной гул в голове. Передышка... Сейчас бы проверить кто жив, кто нет. В окопах хаос, везде мёртвые, часто они лежат вповалку один на другом. В рукопашной почему-то всегда мало раненых... Что осталось от роты? Где Андрюшенька Космацкий? Его "косматые" пришли на выручку вовремя, а я ведь не смог даже ни приказа передать, ни сигнала. Телефонный провод перебило, рацию у артразведчиков Спорыхина разворотило осколками. Кстати, где они сейчас, уцелели ли? Где Тучков? Никоноров? Где я потерял ракетницу? Наверно обронил, когда мне и ординарцу пришлось уматывать от пулемёта того "Виккерса"... Теперь-то все бронеходы горят, спасибо нашим артиллеристам. А от польской артиллерии опять приветы летят - беспокоящий обстрел то ли от злости, то ли в надежде воспрепятствовать подходу к нам резервов. И если верно второе, то скоро новая атака? А связи-то нет. Надо восстановить связь со своими артиллеристами, с батальонным КНП, а через него с полковником. И не мешкать, покуда поляки сызнова не попёрли.
- Чонкин!
Связист вырастает как из-под земли. На скуле здоровенная ссадина, на каске вмятинка, да оторван по самое плечо рукав.
- Надо устранить обрыв. Сможешь?
Свой голос я слышу как бы изнутри. А Чонкин всё понимает правильно. Берёт под козырёк и хватает катушку с красным проводом. И как напружиненный вылазит из окопа. А там всё ещё бушует обстрел.
Замечаю валяющуюся флягу. Тёплая вода не освежает, но дикая жажда отступает уже после нескольких больших глотков. Передаю флягу Незагорову, он жадно пьёт и сверлит вокруг глазами. Допил. Отбросил фляжку и наклонился к скрюченному телу жолнёра. Когда он его переворачивает, замечаю у поляка длинные усища и знаки различия хорунжего. Ординарец вытаскивает у мертвеца из сумки две гранаты. Наши русские образца 1914 года, с уже вставленными сверху запалами, но без чугунной рубашки. Видать старые запасы ещё с царских складов.
Прошло минут двадцать. Я уже остыл и собираю доклады о состоянии роты. Тучков 9-й и Космацкий оказались живы, вахмистр Никоноров тоже. Потери тяжёлые, просто огромные. Во взводах в строю по двенадцать-пятнадцать человек. Надо срочно выносить в тыл раненых, а поляки и не думают прекращать беспокоящий огонь. Лавируя между разрывами, в окоп добежал миномётчик от Божедарова и огорошил, что на второй линии тоже была рукопашная. Да с кем - с конниками! Божедарова спасла вовремя подоспевшая разведрота полка. И только сейчас, когда вернулась способность чётко мыслить, заместив владевшую мною боевую ярость, я начал примечать, что некоторые мёртвые ляхи вовсе не жолнёры. А когда заметил, как шарахаются под обстрелом брошенные лошади с пустыми сёдлами, до меня дошло, что нас фактически с тыла атаковали кавалеристы. Теперь мне стали попадаться убитые ляхи в рогатывках вместо пехотных касок, вооружённые карабинами и шашками.
Потом в моём окопе вновь появился Нарочницкий. Атлант излучал весёлую злость, казалось он ещё не остыл от рукопашной и выискивает глазами не притаился ли среди убитых коварный поляк. И когда увидел двух пленных, сильно удивился, что мои небесные гренадёры не растерзали их после всеобщего озверения. Признаться, попадись они мне чуть пораньше, я бы их зарезал. А сейчас, глядя на них, понимаю - пусть живут. Поляки для нас враги, но не смертельные. И вряд ли таковыми станут. А посему, убивать беззащитных - потерять честь. Ляхи, они ведь разные бывают, это не англичане - вот кого бы я не пожалел. Насмотрелся в Испании, что они с пленными творят. Пожалей англичанина - пожалей душегуба. Конечно, опять же нельзя всех под одну гребёнку, но в том-то и дело, что среди англичан больше холодных убийц, чем натур с тонкой душевной организацией, способных к состраданию. В этом я удостоверился не по агиткам РНС, а своими глазами. И ладно бы, если просто холодные убийцы, среди них много таких извергов, что просто не веришь, что человеческое существо может такое утварить с пленными. Например, пах прижигать. До сих пор, как вспомню замученных, жутью веет.
По приказанию Нарочницкого, к нам в окопы прибыли офицеры из второй и третьей роты. Кто живой и не раненый. Благо, им особо под обстрелом сейчас побегать не пришлось, артогонь хоть и не плотный, но того и гляди шальным осколком одарит. В общем, по щелям, да через воронки все у нас собрались. Разместились мы под единственным оставшимся козырьком, которому пришлось срочно жердины подновить, да земли поверх накидать.