Валидуда Александр Анатольевич : другие произведения.

Под Сенью Тёмных Богов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    Аннотация: Когда воля царствующего отца внезапно и резко меняет судьбу и вдруг оказывается, что и собственная страна, и весь окружающий мир вовсе не таковы, какими кажутся - остаётся только одно: смирение. Но царевна Томирис принимает помощь тех немногих, кому искренне небезразлична. А между тем, назревает новый виток борьбы правящих богов и богов Пекла, их слуги втягивают юную царевну в водоворот событий, где пролитая кровь и злое колдовство намертво вплетаются в нить её судьбы. Но всё же, судьба - это всегда выбор как поступить. Как, впрочем, и расплата за прошлые поступки. Ознакомительный отрывок
  
ПОД СЕНЬЮ ТЁМНЫХ БОГОВ
  
  
  
Часть Первая
  
ВЫБОР СУДЬБЫ
  
  
  
...И в гордыне своей не иссякнут алчущие могущества,
  
И из века в век станут припадать они к пекельным источникам Силы.
  
И обретут князья Пекла всё новых и новых слуг,
  
Бедствиями терзая Заар и жаждя отмщения.
  
(Тайное послание Бравена, книга сокровений 32:60)
  
  
  
Глава первая
  
БЛАГОДЕТЕЛЬ И БЛАГОДАТЬ
  
  
  Сказания гласят: история царевны Томирис Алостр началась в год 8806-й от Сотворения. Для самой же царевны привычная жизнь изменилась с наступлением второго дня Багрового Урдана, в Коранту Засыпания.
  Для тысяч и тысяч обитателей мира Заар ‒ одного из множества миров Мироздания, ‒ день этот был совершенно обыкновенным. Впрочем, о множественности миров большинство заарцев попросту не знало. И хотя на Дневной Стороне царил вековечный день, а на Ночной Стороне вековечная ночь, "день", тем не менее, оставался устойчивым обозначением той поры суток, когда сумерки не накрывали обитаемые просторы, а "ночью" было принято прозывать сами сумерки. Что такое настоящая ночная мгла большинство обитателей Заара попросту не ведало. Так повелось из седой древности. И, пожалуй, за исключением немногих книжников и высокопосвящённых верослужителей, в памяти всех рас и племён этого мира давно избылось, что же такое день и ночь на самом деле. И дню нынешнему суждено будет остаться в памяти самым обыкновенным, коих бессчётно было прежде и коих также бессчётно ещё будет впереди - до самого скончания веков. Впрочем, как и во все столетия, и этот день сотрётся из памяти в водовороте житейских дел, когда новые заботы захлестнут помыслы заарцев. И всё будет как прежде: земледельцы станут пережидать позднюю осень и зиму, чтобы по весне взяться за возделывание пашен; мореходы продолжат разрезать кораблями морскую синь; торговцы готовы будут отправиться хоть на край Света в погоне за верным барышом; а на краю Света - у границы Вечного Ледника сменяемые полки порубежных крепостей и застав продолжат нести службу, дабы порождения Ночи не нахлынули бы на обжитые земли.
  
  
  Для Томирис - пятнадцатилетней дочери властителя Хирканского Царства Равара-седьмого Алостра - день этот выдался хлопотным и суетным. Пребывая в смятении духа, она с внешним спокойствием внимала послеобеденным урокам, даваемым её наставницей Иградой из самого, пожалуй, влиятельного в стране рода Коринов, представители которого имели давнюю привилегию и обязанность обучать царских детей. Корины издавна слыли благочестивыми чадами Святого Престола и это являлось ещё одной причиной, почему именно они неизменно пребывали наставниками царевичей при дворе.
  ‒ Ты сегодня рассеяна, ‒ сказала наставница, пристально всматриваясь в лицо ученице. ‒ Я вижу, мои слова пролетают мимо твоих ушей.
  Оттенок, с которым говорила Играда, мало отличался от обвинительного, а колкий властный взгляд просто требовал ответа.
  ‒ Мне не здоровится, ‒ выдавила из себя ученица, не отводя взор.
  ‒ Я вижу, ты не лжёшь и тебя что-то гнетёт, ‒ продолжила давить наставница. ‒ На занятия следует приходить с ясной головой. У тебя нет простуды или иной заметной хвори... тебя что-то выбило из колеи?
  ‒ Я готова продолжить урок, ‒ твёрдо заявила Томирис, поджав нижнюю губу и всё также не отводя взгляда от пронзительных зелёных глаз наставницы. А про себя подумала, что вот именно сейчас ей до жути надоело сдерживать ту бурю, что бушует в сердце. Нельзя давать волю волнению, нельзя никому открыться - тем более Играде, ‒ и нельзя никому доверять. И чем дальше, тем невыносимей. Только Тихоня был тем единственным человеком, кому она верила. Верила, потому что чувствовала в нём что-то такое, что отличало дядю - старшего брата её покойной матушки - от всех остальных обитателей дворца. Даже родной отец и родной брат давно отдалились от неё. Так длилось уже годами. Но то, что она случайно узнала вчера вечером - то, что уготовил ей отец, напросто прочертило пропасть между ними.
  ‒ Что ж, продолжим, ‒ с тенью улыбки объявила Играда. ‒ Посмотрим, как ты усвоила сегодняшние занятия. Что заставило Бравена Праведного прекратить проповеди среди рундов Каистии?
  ‒ Во многих владениях Каистии его встречали как арфионского подсыла. Несколько раз в северных селениях близь Хеонских гор Бравена Праведного встречали камнями и злыми насмешками. Поэтому он вынужден был удалиться в Хиркану, бывшую в ту пору мелким торговым городком, где у святого проповедника уже имелись надёжные сторонники.
  ‒ Верно. Но твой ответ поверхностен. Я желаю услышать не только, как подговоренная чернь встречала Бравена, но и почему сложилось такое положение. А также его участие в становлении Хирканского Царства.
  ‒ Поскольку... поскольку Бравену Праведному выпало жить в самом начале Времени Повержения, то... И до сих пор не установлена дата его рождения... Известно лишь, что он жил спустя полвека после Повержения Сил Пекла... В общем...
  ‒ Я тебя не узнаю, Томирис, ‒ строго высказала наставница. ‒ Перестань мямлить и отвечай ясно. Или мне придётся сообщить твоему батюшке свои наблюдения о твоём душевном состоянии.
  На сей раз в словах Играды не было и тени угрозы, она лишь чувствовала, что царевна слегка не в себе. Но для Томирис её слова показались сродни нависшему над головой камню. Царевна непроизвольно напряглась и с трудом подавила укол страха. Страха перед возможным разговором с её царственным отцом.
  Томирис вздохнула. Она поняла, что лучше всего просто оттараторить сейчас самую суть заученного из книг и последних уроков о древних временах. И ровным выверенным голосом она начала:
  ‒ Согласно древним источникам, в Лестнице Времён бытия Заара первые века Времени Повержения можно обозначить как века мелких смут. Рунды Каистии во многих владениях продолжали тайно придерживаться тёмных верований, а отголосками Времени Вторжения Пекла выражались случаи отдельных прорывов на Дневную Сторону тварей Мрака вдоль границ Вечного Ледника и прорывов тварей Пекла сквозь разрывы межреальности во многих царствах, включая тогдашнюю Каистию. По этой причине Бравен Праведный имел среди местных рундов больше врагов, нежели сторонников. И даже помощь Святого Престола мало чем могла поспособствовать ему на священном пути. Святопрестольный Арфион был всецело занят наведением порядка на островах и землях у Южного моря и оказывал военную помощь наместникам Валенты. Положение изменилось лишь около трёх десятилетий спустя, когда из нечестивой Артании по морю прибыли изгнанные роды приверженцев Сил Света. Противоречия и междоусобицы рундийских царств той поры, таких как Северия, Мантения, Арвения и Алатия закрыли сухопутный путь изгнанникам в Каистию, куда их призывали посланники Бравена. Местные же рунды, разобщённые и полудикие не смогли оказать сопротивления нашествию праведных изгнанников и воины сотен кораблей навсегда закрепились на побережье. По приглашению Бравена Праведного артаны-изгнанники вошли в Хиркану, выбрали своего царя и провозгласили новое царство. Уставшие от раздоров рунды Каистии, видя в артанах братьев по вере, присягнули их царю. И когда через семь лет пала Каиста, как оплот нечестивцев, её не стали восстанавливать как столицу. Так Бравен Праведный заложил основание Хирканского Царства, что случилось согласно летописям, пять тысяч восемьсот тридцать один год назад. А спустя четырнадцать веков стала ясна порочность выборности царей и тогда по благословению Святого Престола в Хиркане утвердился царственный род Невеев. Во времена мятежа Падшего Рыша, Невеи полностью погибли и на престол взошёл род Алостров.
  ‒ Ну, что же, ‒ наставница удовлетворённо кивнула, ‒ на сегодня достаточно. Занятия закончены. Не забудь, завтра я проверю, как ты выучила священные славления Лучистого.
  Играда скорее не улыбнулась, а обозначила улыбку. Это означало, что завтра царевне не будет никаких поблажек. К урокам по обрядности святой веры наставница всегда подходила весьма щепетильно.
  Оставшись в одиночестве в ученическом покое, Томирис не сразу перевела дух. Наставница ушла и, чуть погодя, исчезло то необъяснимое давление, невидимое, но так явственно осязаемое, что всегда исходило от неё. Словно холодок пробежал по телу юной царевны, оставив после себя мурашки на коже. Мысли из несвязных слов и неясных образов понеслись в невообразимой круговерти и какое-то время девушка сидела неподвижно. Потом, как учил её Тихоня, она уняла безумную пляску мыслей, одновременно складывая в стопку желтоватые ровные листы бумаги, исписанные её собственным старательным почерком. Отодвинув стопку к чернильнице с воткнутым пером, она остановила невидящий взор на книгах с потёртыми корешками, меж страниц которых торчали сделанные ею закладки. Далее взгляд прошёлся по убранству покоя, не замечая подробностей, и остановился на громоздкой потолочной свечнице, освещавшей помещение десятками горящих свечей. И хотя до сумерек было далеко и в стеклённые стрельчатые окна проникало достаточно света, свечи всегда зажигала прислуга перед уроками и погашала после.
  Царевну душила обида и разъедало отчаяние. Только сейчас, оставшись наедине с собою, она позволила себе дать волю чувствам. Слезы, затуманившие глаза, проделали две дорожки на щеках. Она думала о времени, о том, что идёт последняя Коранта осени и что скоро наступит завершающая год Священная Коранта, когда в хирканских землях, как и во всех других благоверных царствах, начнутся священные таинства и празднества. Люди, простые и знать, станут собираться в храмах на службы, словно весь год на них не бывали, и будут праздновать, веселиться, гулять. Но ей среди всего этого будущего веселья, пусть даже в пределах дворца, который она не часто покидала за всю жизнь, попросту не найдётся места. Ей исполнится шестнадцать - время совершеннолетия. Она станет взрослой.
  А ведь когда-то, ещё девчонкой, она этого так ждала...
  ‒ Отец, ‒ прошептала Томирис, размазывая слёзы ладошками, ‒ как ты мог?
  Вчерашний вечер стал поистине чёрным предвестником. Ташья - её служанка, весёлая болтушка постарше годами, ‒ случайно подслушала разговор отца и мачехи. Они говорили о будущем замужестве Томирис, как об уже решённом деле. Томирис с самого детства знала свою участь царевны, знала, что её судьба - выгодная сделка во имя укрепления власти царственного рода Алостров. Таков порядок вещей. Так, по преданиям, повелось с далёкой-далёкой древности. Так заключались союзы и в соседних царствах. Поэтому к такому событию Томирис всегда была внутренне готова, искренне мечтая, чтобы будущий союз стал бы счастливым, наделённым любовью. И ещё девочкой она молила в главном храме Хирканы пресветлого Кайвана-Лучистого даровать её будущей семье любовь. И вот вчера известие, принесённое Ташьей, разбило вдребезги все её грёзы. Увы, не наследник одного из артанских родов царства, как того требуют заветы и законы, станет избранником. Царских дочерей по заветам всегда выдавали за наследников той значительной части знати государства, что составляют некогда изгнанные из далёкой нечестивой Артании роды. И даже не из знатного рода рундов, что нарушило бы все старинные установления. Ташья клялась, что в женихи Томирис прочат наследного царевича Царства Хеонского. Это было просто немыслимо! Томирис никогда бы раньше не поверила своей служанке, но... То, что происходило в семье Алостров последние годы оставляло мало сомнений, что отец способен на такой шаг. Отец уже давно перестал быть прежним. Возможно, что несколько раньше своей второй женитьбы ‒ на Ирле, прибравшей его к рукам после смерти матушки. Иногда Томирис думала, что отец слегка безумен. И в такие мгновения ей становилось страшно. И вдвойне страшно оттого, что нельзя никому высказать свои мысли. Даже дядюшке Тихоне она не рискнула говорить о своих подозрениях.
  Подойдя к окну и вглядываясь в набухающее дождевыми облаками небо, Томирис прислонилась щекой к холодящему камню у оконного среза. В прохладе, исходящей от шероховатого камня, она искала успокоения. Но оно не приходило.
  "Ташья не могла соврать", ‒ размышляла Томирис. ‒ "Она не наивная дурочка, конечно, но простодушная и добрячка". Со служанкой у царевны давненько сложились доверительные отношения. К слову, это Тихоня подыскал её и пристроил к племяннице. Перед внутренним взором юной царевны возникло простецкое лицо двадцатилетней рундийки, замужней, родившей двоих детей и казавшейся Томирис зрелой женщиной. Иногда даже Ташья казалась пятнадцатилетней девушке почти старухой, но царевна понимала, что это лишь её оценка с высоты возраста. Во всяком случае, так объяснил ей Тихоня, немало повеселившись при этом. И если образ служанки вызывал теплоту в душе, то вспомнив точёное лицо Играды, Томирис внутренне похолодела. Обе рундийки, но так не похожи. С самого детства царевна привыкла видеть во дворце в большинстве своём артанов и артанок, каковой и сама была. Рундов - расу и коренной народ хирканских владений, она вблизи лишь изредка видала на приёмах и празднествах. Издалека же, во время прогулок по столице или во время позапрошлогоднего паломничества в Священную Итранию, они казались ей обыкновенными людьми, ничем не отличимыми от артанов. Это были всё больше детские впечатления. Настоящее потрясение Томирис испытала в Итрании, где около половины населения составляли солнечные рувы. В сравнении с этой нечеловеческой расой, внешние различия меж артанами и рундами казались сущим пустяком - всего-то оттенки кожи, цвет волос и глаз. С тех пор рунды своим обликом больше не смущали её.
  "Ташья, Ташья..." ‒ вновь прошептала Томирис, видя перед собою весёлые светло-карие глаза и чуть смугловатое лицо, обрамлённое по-простонародному незатейливой причёской рыжих волос. Ну а Играда в свои каштановые пряди вплетала изумруды, изумруды же она неизменно носила в ожерелье, подчёркивая зелень своих глаз. Играда считалась одной из первых красавиц страны. Она действительно была красива. Даже старый, по восприятию царевны, возраст - тридцать шесть лет - не портил её. Более года назад Играда Корин временно оставила семью - пятерых детей, дабы исполнить долг, сменив своих предшественниц по преподаванию. И как только она появилась во дворце, Томирис с первого дня ощутила, как некий покров властности окутывает новую наставницу. Поговаривали даже, что её собственный муж - царский конюший - не смеет перечить ей. От старшего брата Сура Томирис слышала, что военачальник царской конницы в присутствии жены становится похож на нерешительного юнца. В ином случае Томирис не поверила бы брату, любящему болтать всякие вздорности и пересказывать слухи, но тут поверила. Ибо сама успела тогда ощутить исходящий от неё всеподавляющий, невидимый напор.
  "Я так ждала Священной Коранты, ‒ досадовала Томирис, ‒ ждала, что завершится моё образование и Играда, наконец, уедет в своё владение... а теперь... всё равно..."
  За окном, далеко-далеко за дворцовой стеной, за видневшимися в отдалении башнями городских укреплений, где-то на границе дальнокрая хлынул дождь. Скоро он придёт и сюда. В другой раз Томирис непременно пожелала бы распахнуть окно и вдохнуть несомую дождём свежесть. Сейчас же она равнодушно смотрела на тёмные тучи и вдруг поняла, что больше не ощущает к отцу даже остатков душевного тепла.
  "Как ты мог?"
  
  
  В башню, где обитал Тихоня, Томирис наведывалась часто. Это место было единственным во дворце, где девушка находила отдушину. Даже в своей собственной почивальне она давно не ощущала спокойствия. Зато в башне она чувствовала некую защищённость; может быть из-за охранной волшбы, напитавшей стены строения, может быть из-за единственного родственника, кто был к ней по-настоящему неравнодушен, а может из-за того и другого вместе.
  Кадар по прозвищу Тихоня жил уединённо, слыл заядлым холостяком, но по дворцовым слухам и сплетням имел где-то в городе вдовицу-любовницу. Острые языки баяли, что Тихоня вовсе не благочестив, вместо того чтоб жениться на вдове, предпочитает блудить и может быть что и не только с нею одной. Баяли, что неплохо бы чтящим обратить на Тихоню свой взор и приволочь на исповедь. Однако никто так и не решился до сир пор поспособствовать обратить внимание ордена кайванитов на дворцового затворника. Иные злые языки сказывали, будто такие ревнивцы благочестия сами боятся предстать перед чтящими, потому как те самые чтящие на раз раскусят их лицемерие и заставят признаться во всех смертных грехах. В глаза, само собой, ничего из этого Тихоне не говорили. Сильнейший из колдунов царства славился своей злопамятностью. Кадар неспроста отвечал за чародейскую защиту дворца и дворцовой стражи, в отбушевавших на его молодости войнах он выжил благодаря небывалому Дару и высочайшему искусству.
  Из хирканского двора в башне главного волшебника мало кто бывал хоть раз. Только некоторые из слуг ступали сюда, да посыльные от царя или стражи. Однако при дворе все знали, что царевна, как племянница Тихони, обучалась у него искусству приготовления зелий, отчего даже судачили, что скоро юная Томирис начнёт на ком-нибудь испытывать любовные снадобья, сонные отвары или, чего похуже, шутить со свойствами веществ.
  Когда охранные скрепы опознали её, и Томирис привычно взбежала по винтовой лестнице на второй ярус, где располагались собрания книг и свитков, а также некоторое оборудование для опытов, она нашла дядю именно тут.
  ‒ Прыти, как всегда, в тебе много, а на самой лица нет, ‒ пробурчал Тихоня вместо приветствия.
  Томирис только кивнула и отрешённо обвела взглядом убранство, отстранённо подмечая, что паутинка у потолка на своём прежнем месте, а следы от пролитой ею когда-то кислоты под верстаком на оплавленном камне никуда не делись.
  ‒ Садись в своё креслице, ‒ указал рукой дядя, не оборачиваясь и продолжая что-то чертить на испещрённом пометками листе. ‒ Только, пожалуйста, не раздави мои скляницы...
  Подойдя к креслу, Томирис сгребла мелкие пузырёчки с какими-то жидкостями и выставила их на почти не захламлённый всякими разностями столик.
  Тихоня, наконец, оторвался от чертежа, пододвинул к себе старый скрипучий стульчик и уселся, уставившись на нахохлившуюся племянницу. Достал из кармана что-то завёрнутое в платок и протянул к ней руку.
  ‒ Отведаешь каштанов?
  ‒ Что? ‒ Томирис увидела на платке два очищенных каштана, от которых исходил приятный печёный запах.
  ‒ Это валентские каштаны. Валентцы их обжаривают и едят. Странно, правда? Наши есть невозможно - гадость редкая.
  Томирис отрицательно мотнула головой и вдруг услышала:
  ‒ Их принесла мне Ташья. Сказала, что купила у какой-то торговки...
  ‒ Ташья была у тебя?
  ‒ Да, прибегала вчера, ‒ Тихоня убрал в карман каштаны, пригладил взъерошенную бороду и обратился к племяннице её родовым именем: ‒ Ива, я всё знаю.
  Томирис почувствовала, как в груди всё вновь заклокотало. От щемления в сердце её бросило в жар и, сжавшись в кресле, она спросила:
  ‒ Так значит, Ташья... она?..
  ‒ Да, ‒ подтвердил дядя. ‒ Но не держи на неё зла. Это всё я. Я один. Ты должна уяснить, Ива, я всегда - слышишь? ‒ всегда на твоей стороне.
  Томирис откинулась на спинку и более не сдерживаясь, заплакала.
  ‒ Дядюшка... Как он мог? Почему?!
  Не прерывая хлюпаний племянницы, Тихоня спокойно выждал, когда та немного успокоится. Поплакала - так даже лучше.
  ‒ Ива, ‒ обратился он, когда увидел, что дочь его младшей сестры способна слушать, ‒ теперь поговорим спокойно и вдумчиво. Готова?
  ‒ Да, ‒ напоследок хлюпнув носом, выдавила племянница.
  ‒ Во-первых, запомни: после нашего разговора ты должна вести себя естественно.
  ‒ А как естественно? И как не естественно?
  ‒ Веди себя, как будто ничего из того что я тебе расскажу, ведать не ведаешь, знать не знаешь. Ясно?
  Томирис пожала плечами.
  ‒ Дядя, это так сильно может на меня повлиять?
  ‒ Может.
  ‒ Да?! ‒ вспылила Томирис, ‒ Да что может повлиять сильнее намерения моего отца выдать меня за хеонского хряка? За сартвеша! Сартвеша!
  ‒ Ты когда-нибудь видела сартвешей вживую?
  ‒ Нет, ‒ мотнула головой царевна. ‒ Но я рассматривала рисунки в книгах по землеописанию и в сборнике описаний заарских рас. Это немыслимо...
  ‒ Я видел эти рисунки, ‒ согласно закивал Тихоня, ‒ представляю, что ты себе навоображала...
  ‒ Намереваешься меня уверить, что они не такие противные... не такие... отвратительные?
  ‒ Нет. Вовсе нет. Действительность ещё хуже. Я-то с ними повоевал...
  ‒ Ещё хуже? И мой родной отец сосватал меня этим дикарям?! Это даже не предательство... это...
  Томирис потупила взгляд, упрямо поджав губы. А Кадар размышлял, что девочка, не смотря ни на что, не сдаётся. Только бы глупостей не отчебучила. Любому терпению, как известно, есть предел. И предел этот нашёлся даже у Кадара Тихони, давно ненавидевшего отца Ивы Равара-седьмого, не без оснований подозревая его самого и новую царицу Ирлу в смерти своей младшей сестры. Он годами терпел ради Ивы, носившей для всех итранское имя Томирис, но теперь наступала пора воздавать убийцам сестры сторицей. И если бы Иву выдавали за какого-нибудь юношу из знатных артанских родов Хирканы, Кадар бы терпел. Терпел бы и продолжал служить царю Равару на совесть. Даже если бы Иву выдавали в нарушение заветов за наследника из знатного рода рундов - и тогда бы Кадар терпел. Но можно ли не противиться явному безумию, когда царевну отдают в Хеон? Стать женой наследного первенца царицы Дементии! И никто среди знати при дворе даже не воспротивится воле Равара. Государственная целесообразность и царёва благосклонность ‒ особенно благосклонность! ‒ возьмут верх над здравым смыслом и древними заветами. И всё это будут оправдывать тем, что через Томирис хирканский двор будет влиять на Хеон, что через такое влияние будет проторена дорога для проповедников Лучистого, и что хеонский царевич - не так уж плох, он внешне вполне человек, ведь его отец был пленённым тысячником из знатного рундийского рода. А то, что царица Дементия после зачатия от него съела его же - отца своего сына - об этом болтать не посмеют.
  Ужас Ивы был в том, что она всегда была прилежна в учёбе и, в отличие от большинства знати, слишком хорошо знала кто такие сартвеши. Некогда, в Войну Богов, в те далёкие времена, которые сейчас называют Временем Сотворения, на Зааре жили пять человеческих рас. Сейчас их осталось четыре, это кроме множества нечеловеческих. Пятая раса погибла полностью. Остатки её впали в дикость и смешались с трётлями - опустившимися до звериного облика человеческими племенами ещё до Войны Богов, во времена Падших, о которых теперь на Зааре мало кто знает. Трётли и поныне встречаются в малообитаемых уголках суши, это не совсем звери, но давно и не люди. Звероподобие отметило их полным ошерстнением тела, известно что они поедают своих сородичей и охотятся на людей. И вот помесь трётлей и остатков пятой расы заселила хеонское нагорье - это и были сартвеши. Уже умеющие мыслить как люди, но продолжающие следовать звериным обычаям своих предков - трётлей.
  Вопрос: в своём ли уме повелитель Хирканы Равар-седьмой? ‒ со вчерашнего вечера перед Кадаром Тихоней не стоял.
  ‒ Слушай меня внимательно, Ива, ‒ произнёс дядя, ‒ завтра у тебя будет очень трудный день. Сперва занятия с Иградой. Потом самое важное - на семейном обеде тебе объявит свою волю отец. Ты должна вести себя, повторяю, естественно.
  Сузив глаза в щёлочки, Томирис согласно кивнула.
  ‒ То есть, ‒ продолжил наставлять дядя, ‒ ты ничем не должна выдать себя. Выдать то, о чём я тебе сейчас расскажу. Это значит, что ты не должна никоим образом врать.
  ‒ Да, ‒ согласилась Томирис, ‒ ты учил меня не врать. Ложь изъедает изнутри, подтачивает душу... Лучше смолчать или постараться перевести разговор в сторону... Ложь распознают и обязательно поймают меня на ней.
  ‒ Всё так, ‒ кивнул Тихоня. ‒ Ты просто не умеешь врать, ведь это настоящее искусство. Искусный лжец обладает и навыками, и умениями распознать любую ложь. Но не забывай, если говорить правду, то надо знать, когда и перед кем говорить, чтобы даже частица правды в умелых руках не обернулась против тебя.
  ‒ Молчание - моя благодетель, спокойствие - моя благодать... Ты учил меня так.
  ‒ Да. Так говорила твоя мать. Это из одной древней молитвы.
  ‒ Я не знаю такой молитвы...
  ‒ Потому что, она не из хвалебных песнопений Лучистому.
  ‒ А кому? Царю Сумерек? Великому Урмизу? Или, неужто, из восхвалений почитаемому у северных рундов и кевтов Громобою?
  Тихоня в ответ только улыбнулся.
  ‒ Ива, это сейчас неважно. Важно то, что наш род имеет давно оберегаемое знание. Это знание о древнем разрушенном святилище, стоявшем некогда в очень сильном месте. Сила там есть и поныне. И немалая.
  ‒ Почему же святилище не восстановлено?
  ‒ Во времена древних войн люди ушли из тех мест. Восстанавливать просто некому. Да и добраться туда непросто.
  ‒ Значит, дядюшка, ты бывал там, ‒ убеждённо сказала Томирис. ‒ В чём же тайна того места? И как оно может помочь мне?
  ‒ Там есть алтарь, через который можно... если так правильно будет выразиться, напрямую связаться с Вышними Силами. Если не иметь за душой зла и корысти, искренне попросить о чём-то добром, то желание обязательно исполнится. Исполнится по силе чаяния. Но знай, что каков запрос, таково ждёт и испытание.
  Миг-другой Томирис молчала и вдруг почувствовала надежду. Это было сродни прохладному ветру, овеявшему истерзанное зноем тело.
  ‒ Дядя, я не совсем понимаю... но я почему-то верю, что так и будет... Когда ты отведёшь меня туда?
  ‒ Наберись терпения. Сперва надо всё подготовить. Нам ведь не нужны подозрения и слежка?
  ‒ Хорошо. А моя матушка бывала там?
  ‒ Да, Ива. Она бывала там четырежды.
  ‒ Но... тогда почему же она умерла?
  ‒ Она не просила за себя. Она просила за тебя, твоего брата Сура. За меня.
  ‒ А ты? Ты что просил?
  Кадар пожал плечами. То, что желала узнать племянница, ей лучше не знать. По крайне мере, сейчас так лучше. Вместо ответа, он сказал:
  ‒ Запомни, Ивушка, и прими это знание: боги не дают испытаний сверх того, что способен вынести человек.
  
  
  
Глава вторая
  
ИГЛЫ В ЧУЖОЙ КАНВЕ
  
  За те годы, что Томирис помнила себя осознанно, на семейные обеды царская семья собиралась редко - раз в два-три Урдана. В общем-то, и при других обстоятельствах своего отца Томирис видела не часто. Тот всегда был очень занят и, исключая некоторых дворцовых мероприятий, в которых требовалось участие царевны, Равар-седьмой почти что не вспоминал, что у него есть дочь.
  И когда, после напряжённых занятий с Иградой, гонявшей её зубрёжкой и опросами до седьмого пота, Томирис заняла своё место за семейным обеденным столом - рядом с братом и напротив отца и мачехи, её сердце колотилось, словно у загнанной на охоте дичи. И только силой воли она заставила себя дышать ровно и уняла дрожь в руках, помня, что надо вести себя не вызывая подозрений.
  ‒ Если тебе под нос подсунуть молоко, ‒ как всегда попытался сострить Сур, ‒ оно не только прокиснет, а вмиг станет простоквашей!
  Томирис исподлобья глянула на брата и лениво наживила вилкой ломтик брынзы.
  ‒ Даже не скажешь мне что-нибудь едкое? ‒ улыбнулся Сур, отхватывая с блюда кусок начинённой утки.
  ‒ Сур, ‒ тихо произнёс отец, не глядя на сына, ‒ дай сестре поесть.
  Улыбка с лица царевича тут же стёрлась. Сур продолжил поглощать пищу, будто занимался сейчас самым важным в жизни делом. Царица Ирла и её дочь Ветла будто и не слышали ничего, молча жевали, находясь мыслями явно не здесь. А вот Томирис стало не хватать воздуха. Не смотря на размеры обеденного зала, в котором всегда гуляли сквозняки, девушка ощутила, что ей трудно дышать. Всего лишь несколько слов отца, а она уже была на грани владения собой.
  "Всеблагой Лучистый! ‒ мысленно взмолилась Томирис, ‒ когда же кончится эта пытка?"
  Обед проходил в молчании. И никто сегодня не смел потревожить его, даже слуги не появлялись с переменой блюд, видимо получив на то строгое распоряжение. В попытке отвлечься от тяжёлых мыслей, Томирис рассматривала сто раз виданное доселе тканое полотно, изображающее царскую охоту одного из прапрадедов. Мчащиеся по цветущему полю всадники и скакуны были настолько искусно изображены, что малейшие подробности можно было различить даже с двадцати шагов, отделявших полотно и обеденный стол. Благодаря искусству ткача, Томирис смогла уйти в себя и загнать до времени в глухой угол свои переживания. Она и не заметила, как на блюде кончились все овощи и брынза. Как оказалось, остальные не успели разобраться и с половиной поданного.
  ‒ Томирис...
  Она вздрогнула, услышав от отца своё имя. Он почему-то никогда не называл её родовым именем. Подняв глаза, она увидела, что правитель Хирканы отложил нож и вилку и теперь разливает из кувшина по кубкам себе и царице молодое вино.
  ‒ Томирис, ‒ повторил он, делая глоток, ‒ скоро твоё совершеннолетие...
  ‒ Да, отец, ‒ выдавила она.
  ‒ Я намерен сообщить тебе, что нашёл тебе достойного мужа. Он наследный царевич. Это значит, что со временем ты станешь царицей-соправительницей. Твой брак очень важен для Хирканы. Нет, ты не станешь, как твои предшественницы залогом укрепления престола среди наших знатнейших родов. Твоя судьба - стать залогом длительного мира с нашими соседями. Понимаешь, дочь, какая ответственность ложится на тебя?
  ‒ Да... отец...
  ‒ Я думаю, ты не совсем понимаешь, ‒ вкрадчиво произнёс Равар-седьмой. ‒ События, которые грядут, которые уже успели отчётливо наметиться и те, которые только стоят на распутье возможностей своего проявления - все эти события потребуют от нас, Алостров, изрядного напряжения и несгибаемости. Престол ждут потрясения. Как и всё наше царство. И поэтому нам остро необходимы надёжные союзники.
  "Вести себя естественно", ‒ очередной раз напомнила себе Томирис. Но, как? Как - естественно? Опасаясь ляпнуть глупость, царевна спросила неуверенным, выдающим её душевный раздрай, голосом:
  ‒ Рундия готовит войну?
  Равар приподнял бровь, отметив оттенок, что прозвучал у дочери в голосе, но списал его на слабость знания текущих взаимоотношений между соседними странами.
  ‒ Это только одна из возможных черт непроявленного будущего. Увы, Томирис, во все сложности я тебя посвятить не могу - не настало ещё время. Однако сейчас ты должна знать одно: на твоё замужество уже получено согласие. Скоро ты покинешь Хиркану.
  Не имея дара лицедейства, Томирис не могла скрыть волнения. Когда она отважилась спросить о подробностях уготованного ей, того уготованного, что якобы неизвестно, голос её выдал:
  ‒ Отец, неужели ты отсылаешь меня в Арвен? Но ведь Рундия всегда была нашим врагом! Или в Альканару? Но с ними нет даже общей границы...
  Равар вновь принял её волнение по-своему. Чётко и вкладывая в каждое слово власть, он сказал:
  ‒ Томирис, ты станешь будущей правительницей Хеона.
  Видя, что дочь впала в оцепенение, Равар переглянулся с супругой. Всё шло, как они и предполагали - Томирис была ошеломлена столь внезапной новостью.
  Но царевну, конечно же, ошеломила не сама новость, которая на самом деле и новостью для неё уже не была, девушку просто добили слова отца, сказанные ей напрямую. Одно дело услышать такое от служанки и совсем другое из уст самого отца!
  ‒ Я, наверное, сплю! ‒ Томирис больше не могла сдержать свою обиду и леденящую сердце ярость. Чувства пробили последние препоны и прорвались вовне, она заговорила так, как раньше себе никогда не позволяла: ‒ Отец, я давно смирилась, что стану разменной монетой в твоих играх ради благополучия престола. Я готова смириться, став царицей Рундии - нашего давнего врага! В конце концов, это прекратило бы вечные войны... Да, отец! Могу понять, почему нужен долгий мир с Рундией. К тому же на престоле Рундии Cтриваричи - они тоже артаны. Но я никогда бы не рискнула уехать к альканцам, чтобы быть там навечно чужачкой среди мальваров. Но ты, отец, сообщаешь мне о договорённости не с альканцами даже! С Хеоном! Ты готов родную дочь отдать в лапы сартвешам?! Ты и вправду считаешь, что я лягу с нелюдью?!
  Томирис с вызовом уставилась в глаза Равара, даже не заметив, как привстала со стула.
  ‒ Отец, ‒ растерянно подал голос Сур, ‒ ты не можешь так поступить с Томирис... Она... Она...
  Равар-седьмой перевёл взгляд на сына и вдруг рявкнул:
  ‒ Замолкни!
  И столько оказалось силы в одном единственном слове, что Сур не осмелился больше перечить. Следующие слова Равара были обращены дочери:
  ‒ Сядь, Томирис. Только потому что ты моя дочь, я прощаю твою дерзость. И поскольку ты моя дочь, ты выполнишь волю отца.
  Томирис набрала было воздуху, чтобы дать новый отпор, но рвущиеся слёзы не дали вымолвить даже слова. Она разревелась, уткнувшись лицом в скатерть стола. А Сур, совершенно выбитый из колеи, робко положил руку ей на плечо и не знал что делать. Он хотел бы утешить сестру, но чувствовал что это бесполезно и как-то неправильно, хотел бы вступиться за Иву перед отцом, но не смог выдержать даже его взгляда.
  Равар кивнул супруге и та обратилась к родной дочери:
  ‒ Ветла, будь добра, покажи холст.
  Двенадцатилетняя девочка проворно скакнула куда-то за спину матери и тут же вернулась со свёртком. Царица Ирла развернула свёрток и передала супругу.
  ‒ Гляди на него, Томирис, ‒ приказал Равар, держа в руках холст с изображением жениха. ‒ Он не сартвеш, видишь? Он вполне человек.
  Сквозь слёзы Томирис уставилась на рисунок, оказавшийся довольно искусным - видно художник очень уж старался. С холста на царевну смотрел молодой парень, чем-то похожий на обыкновенного рунда, вот если бы ещё ему волосы рыжие или тёмно-русые... Томирис вытирала слёзы и рассматривала хеонского царевича, думая о том, что одутловатые, гладко выбритые щёки, кошачьи усики и нарочитая холёность не вызывают в ней чувств к жениху как к мужчине.
  ‒ Томирис, ‒ мягко проворковала царица Ирла, ‒ тебе же весь двор завидовать будет. Давно уже не тайна, что в Хеоне власть передаётся по женскому роду, а у Дементии из всех детей выжил только один... Понимаешь?
  Томирис кивнула. И подумала, что уличные шлюхи продают себя ради выгоды своих хозяев, а хирканскую царевну продают в Хеон ради выгоды престола. И в чём тут разница?
  
  
  Тихое, давно привычное тиканье часов-ходиков было тем единственным, что нарушало предутреннюю тишину. Томирис открыла глаза, пытаясь уцепить в памяти ускользающие сонные образы. Потуги оказались тщетны - по-доброму успокоительные ночные видения развеялись без остатка, бросив царевну наедине с нахлынувшими тяжёлыми мыслями. Мыслями о решении отца.
  Ночная мгла, словно разлитая из неведомого волшебного сосуда по всей опочивальне, не была уже беспроглядной. Сквозь занавешенные тонкими зановесями окна в спальню проникало достаточно света - верный признак, что ночные сумерки через час-полтора окончательно развеются. Царевне надоело лежать, юное тело просто требовало подвижности. Взгляд сам собою остановился на последних - самых ярких звёздах и гнетущие мысли до времени ушли. Всласть потянувшись, Томирис ступила на ворсистый ковёр, пошарила ногой в поисках тапочек, но так и не найдя их, пошла босяком к окну. Тепло ковра сменила прохлада половиц, показавшаяся особенно приятной обнажённым ступням. Длинная, из тончайшего шёлка ночная рубаха не стесняла движений; юная царевна, не смотря на пережитое вчера потрясение, чувствовала себя сейчас легко и свободно. Она не смогла бы объяснить отчего так происходит, возможно она в какой-то мере продолжала смотреть на мир детскими глазами, а быть может её поддерживала надежда, вызванная загадочным обещанием Тихони.
  Отдёрнув зановеску, Томирис прильнула к окну, сквозь стекло рассматривая ночной сад, прилегающий к северному крылу дворца, где располагались царские покои. С высоты второго яруса ухоженные деревья, цветники и кустарники казались из-за сумерек смазанными, их не тревожил даже лёгкий ветерок. Томирис посмотрела на ночное, начинающее всё больше светлеть, небо. Вот в вышине ярко светит Коранта - большая луна, в которую, как изложено в Писании, Лучистый вдохнул жизнь на заре Сотворения. Вот у самого края неба, где оно уже сливается с далёким лесом, тускнеет безжизненная Реолия - одна из земель, как и Заар, извечно бредущая по кругу вокруг светила. А вот и багровеющий, будто налитый кровью Урдан - меньшая из лун, оббегающая Заар всего за девять дней. Сегодня наступал четвёртый день его кровавого облика, следующая девятидневка будет "мрачной", когда Урдан станет почти что чёрен. А затем его лик станет "блеклым", а после "светлым". Так устроил Лучистый, что четыре облика Урдана длятся один круг Коранты, а временные зазоры в малых урдановых кругах столь ничтожно малы, что все "лишние" сроки и миги только за восемь лет набегают в отдельный день. Год же, наделённый дополнительным днём, прозван високосным. Томирис всегда нравились уроки звездочтения, с самого детства она завороженно любила рассматривать развёрнутые полотна небесного свода, испещрённого россыпями далёких и близких звёзд, отмеченного путями соседних миров, что вращаются вместе с Зааром вокруг солнца. Она знала, что многие и многие звёзды на Дневной Стороне её родного мира никогда не видны, а самые яркие, сложенные в узоры созвездий, в отличие от лун, исчезают с небес под утро. Но если бы она могла проникнуть взором за край небосвода, то там привычные созвездия предстали бы совсем иными красками, более насыщенными и захватывающими дух. Там, за краем неба, небесная твердь кажется настолько тёмной, что звёзды, луны и земли предстают самоцветами, а пространство меж ними настолько плотное, что рождает обманчивое впечатление пустоты.
  Последняя из искорок, что отыскалась на небе, была Леда. Томирис смотрела, как та мигала зеленью и голубизной, и думала, что сестра Заара тоже живая. Вспоминались старинные полотна Леды - этот мир был полон обширных морей и тысяч островов, но главное, что отличало Леду от брата, у неё не имелось Ночной и Дневной сторон, мрак и свет равномерно чередовались по всей поверхности этого далёкого, но всё же близкого мира.
  Мечтательно вздохнув, Томирис уселась на стул подле зеркала. Взяла золотой гребень и принялась расчёсывать золотистые пряди. Глядя на себя в зеркало, она почти не различала своих черт - сумрак скрывал особенности лица, казавшего сплошным бледным пятном. Стояла тишина. Тиканье ходиков царевна не воспринимала.
  И когда за окном послышался топот сапогов и бряцанье железа, царевна застыла в удивлении. Стражники, а кроме них тут никто иной просто не мог появиться, никогда ещё не нарушали покой ночного сада.
  Отложив гребень, Томирис подскочила к окну и стала наблюдать, как шестеро воинов в полном боевом облачении осматривают сад со светочами в руках. Она не видела лиц, но остроконечные шлемы, увенчанные пучками перьев, не оставляли сомнений, что воины были из числа царской стражи. Вскоре в отдалении послышался псовый лай, а со стороны дворцовой стены появились новые огни.
  Гадая о причинах ночного переполоха, Томирис поспешила вон из спальни. И только успела отворить дверь, как чуть не столкнулась с Ташьей.
  ‒ Ой! ‒ служанка отпрянула от неожиданности и тут же схватила царевну за руку, тяня за собой.
  ‒ Постой! - попыталась освободиться Томирис, но хват Ташьи оказался уж больно сильным. ‒ Да постой же!
  ‒ Велено быть при тебе и глаз с тебя не спускать! ‒ выпалила Ташья, отпуская руку.
  ‒ И поэтому надо меня куда-то тянуть? Успокойся! Что стряслось?
  ‒ Во дворце тревога, ‒ сообщила Ташья, ловко зажигая кресалом в комнате свечи. ‒ Все бегают... Кто говорит, что измена, кто говорит, что смертоубийство произошло, а кто и про лазутчиков шепчет...
  ‒ Ясно... Нет, ничего не ясно.
  ‒ И я о том, Томирис. Тебя велено одеть и сообщить, чтоб из крыла не отлучалась.
  ‒ Кем велено?
  ‒ Да кем... Ноздрёй!
  Томирис усмехнулась. Ноздрёй дворцовая прислуга называла распорядителя - надзирающего над всеми слугами и дворцовым хозяйством. Как его звали, царевна не помнила, знала лишь, что своё прозвище Ноздря получил за привычку шумно дышать и нарочитую ворчливость. А вот распоряжение насчёт царевны Ноздря мог получить либо от отца, либо от начальника царской стражи, что, в общем-то, тоже равносильно приказу отца.
  ‒ Тогда идём в купальню, ‒ указала Томирис. ‒ Где моя накидка?
  ‒ Так вот же она! ‒ подала загодя найденную накидку служанка. ‒ Вечно с вами, царевнами, одни сложности. Нет бы сразу одеться! Так нет же, надо поплескаться...
  ‒ И много ты царевен видала? ‒ улыбнулась Томирис, следуя за Ташьей.
  ‒ Одну повидала - считай, всех увидала.
  ‒ На себя накинь что-нибудь. Там по пути, небось, стражников полно. А ты в одной ночнушке. Кабы муж твой не заревновал.
  ‒ Шутишь, Томирис? ‒ Ташья аж хмыкнула. ‒ Я приличия чту. Накидка моя... где же ты... вот она! Да и грех брать на себя кровавый...
  Что кровавый - то верно, подумала Томирис, глядя как служанка зашнуровывает под горлом накидку. Муж Ташьи был из отставных стражей и служил тут же при дворце коноводом. По обычаю мог обидчика на поединок вызвать.
  Покинув покои, девушки в каждом проходе натыкались на выставленные посты. Стражи старательно не обращали на них внимания, зато появлявшихся в поле зрения слуг подозрительно просверливали взглядами, не смотря на то, что многих знали в лицо по многу лет. Спускаясь по лестнице на первый ярус, Томирис находилась под впечатлением переполоха. Столько охраны - это, конечно, неспроста. Видимо, случилось нечто действительно из ряда вон.
  Войдя в семейную купальню, царевна скинула накидку, затем ночную рубаху. Приятное тепло от облицовочного камня как всегда будоражило кожу ступней. Зал купальни был просторен, здесь помещался искусственный водоём, выложенный отполированным белым известняком, а под высоким сводом потолка, вдоль стен тянулись десятки светильников. Воздуховод, сокрытый узорчатой решёткой, служил для проветривания и мог при необходимости вытягивать излишки пара. Подобрав волосы заколкой, Томирис погрузилась в горячую воду, а Ташья в это время уже готовила для растирания благовония.
  ‒ Ветла уже была тут? ‒ спросила царевна, в душе не желая, чтобы сводная сестра принеслась сюда и испортила настроение.
  ‒ Не ведаю, ‒ буркнула Ташья, возясь с пахучими баночками. ‒ Должно быть, дрыхнет ещё.
  ‒ Тогда закрывай дверь и айда в воду! Вместе поблаженствуем.
  ‒ Ага! А если она припрётся, обязательно наябедничает. Мы потом опять на заднице неделю сидеть не сможем. Не обижайся, Томирис, но я лучше обойдусь.
  ‒ Ну, как знаешь, ‒ царевна пожала плечами и, оттолкнувшись от дна, поплыла.
  Плавая, размышляла о переполохе во дворце, сгорая от любопытства узнать подробности. На её памяти такого ещё не происходило. Она слыхала, конечно, что были попытки убить кого-нибудь из приближённых к отцу и даже были две попытки отравить самого отца, но такого "стояния на ушах" ещё не случалось.
  "Ой, что-то будет..."
  Наплававшись и теперь возлежа на обшитой кожей лавке, Томирис блаженствовала, когда Ташья натирала её кожу благовонием, судя по запаху, это была мазь из синего венцеголовика.
  ‒ А может поплаваешь, а?
  ‒ Не-а, ‒ отвергла Ташья. ‒ Я не твоего круга и к наказаниям не привычна. Мне одного раза хватило. Виданное ли дело - терпеть, когда так над тобою измываются!
  ‒ Двадцать плетей - много, конечно... Ты ещё злишься на меня?
  ‒ Нет, Томирис. Просто вас, детей знати, то за учёбу порят, то за дурость всякую. А я простого звания. Я к родительской ласке привычна. Пусть необразованна, но и не бита. Кроме того случая... Я ведь с детства видела наказания рабов. Понимаешь, Томирис, что такое телесное наказание для людей моего круга?
  ‒ Теперь, кажется, да.
  ‒ Вот то-то!
  ‒ Ташья...
  ‒ Что?
  ‒ Сходила б ты разузнать, что там произошло всё же? Какие слухи или что достоверное узнаешь. А я бы пока тут подождала.
  ‒ Схожу.
  Оставшись в одиночестве, Томирис чуть не задремала. Но вдруг вернулись мысли о предательстве отца, напрочь отравившие настроение. Лежать больше не было сил, но надо было дождаться Ташью. Царевна села и уныло уставилась на воду. Теперь к мыслям о ненавистной свадьбе добавились воспоминания, как она несколько лет назад впервые узнала, что воду в купальне разогревают где-то в подвале привозимым из ближайшей копи углём. Тихоня тогда рассказал, что в том подвале стоит невыносимая жара и работают там рабы. Котлы, что они истапливают круглые сутки, обогревают всё северное крыло дворца. Дольше полугода рабы не выдерживают, их потом увозят и закапывают где-то за городом. С тех пор Томирис старалась забыть о рабах, но где-то в подкорке мысль об их незавидной доле сидела всегда. Она понимала, что ничего исправить не в силах, но не понимала, почему Лучистый создал мир таким. Ведь согласно Писанию, Царь Света, создавая людей и нелюдей разных рас, создал их господами и рабами. Но зачем? - этот вопрос Томирис никому задать до сир пор так и не рискнула.
  Ташья вернулась одетой в верхнее платье, принеся с собою сменное бельё и одежду. Томирис споро надела бельё и, принимая помощь в мудрёном облачении дневного платья, наконец, не выдержала и спросила:
  ‒ Что там слышно?
  ‒ Небывалое - убили Харана Элорского.
  ‒ Что?!
  Томирис застыла, как громом поражённая. Харан Элорский - это особа не просто не из последних в Хиркане, это даже повыше будет. Перст Веры чтящих был главой Хирканского святопрестольного округа. Глава ордена кайванитов в Хирканском Царстве и полномочный представитель Святого Престола, считай наместник самого святейшего итранарга. Отцу придётся объясняться перед Арфионом, ведь в Священной Итрании, понятное дело, убийство Харана Элорского взбудоражит всех храмовников. И очень скоро в Хиркану пожалуют гости. Много гостей.
  ‒ Его убили во дворце? Странно. Что ему тут было делать?
  ‒ Его убили в саду северного крыла. Но там нашли одну только голову. Остальное тело до сих пор ищут. Об этом сейчас знают даже собаки на псарне. А вот что сам Перст Веры делал во дворце - это никому не понятно.
  "Или его убили где-то в городе". Томирис дала служанке завязать сандалии и поспешила из купальни. Ташья не отставала. В проходе у самого поворота царевна услыхала голоса отца и мачехи. Застыла и подала знак замереть. Обе девушки превратились в истуканов. Голоса приближались, похоже, царственная чета направлялась в купальню без посторонних.
  ‒ ...не понятно как занесло сюда Элорского, ‒ отчётливо расслышала Томирис слова Равара-седьмого.
  ‒ Точнее - занесли, ‒ поправила мужа царица Ирла. ‒ Ты был прав, предполагая, что голову подбросили. Тело-то не найдено. Всё это так не вовремя!
  Дальше слушать означало выдать себя. Томирис изобразила в меру шумную поступь, Ташья ей подыграла - и они вывалились за угол, как бы случайно нарвавшись на царя и царицу.
  Ташья, как и положено, присела в поклоне. Отец и мачеха, не проронив ни слова, степенно прошествовали дальше. Томирис тоже промолчала. И только потом повторила последние слова царицы Ирлы: "Всё это так не вовремя!" Не вовремя, значит? Томирис зло улыбнулась. Для чего же не вовремя?
  
  
  
Глава третья
  
ПЕРСТ ВЕРЫ
  
  Ближе к полудню четвёртого дня Багрового Урдана Коранты Засыпания у ухоженной мощёной дороги, тянущейся вдоль полноводного Мааса, на развилке со столбом путевого указателя, остановился одинокий всадник. Ширина дороги, выложенной добротно подогнанными камнями, позволяла разъехаться четырём повозкам, однако возницы ближайших из них загодя предпочли обогнуть всадника по дуге, а оказавшиеся рядом путники, не имевшие средств на проезд и потому вынужденные в пеше топать с сумами да котомками, ‒ те и вовсе стянули с голов кто башлыки, кто походные шапки и пали ниц, дожидаясь когда верховой тронется с места и уберётся подальше.
  Накан по прозвищу Коршун не обращал на копошение вокруг никакого внимания. Скользнул равнодушным взглядом по застывшим путникам, среди которых невозможно было отличить, кто из них раб, а кто простолюдин - на всех была однообразная запылённая одежда, а коленопреклонение не давало узреть наличие ошейника. Также с привычным равнодушием отметил суету возниц. Те, только издали завидев чёрную поневу коня, чёрный плащ и отчасти заметную алую барму, закрывающую горло и плечи всадника, сразу принимались править вожжами, дабы убраться по-добру по-здорову. А вдруг накликаешь на себя неприятности? Ведь недаром молва доносит, что из всей братии святого ордена Всеблагого Кайвана-Лучистого, чтящие сколь подозрительны, столь и скоры на расправу. Однако мысли копошащейся вокруг черни были Накану Коршуну невдомёк, он думал о своём и не обращал ни на кого внимания.
  Рассекая неспешные воды Мааса, по стремнине шёл на вёслах купеческий пузан. Торгаш даже не стал ссылаться на тягости и заботы, когда его попросили подбросить к этому месту нескольких чтящих. Впрочем, иного в благословенных пределах Священной Итрании и помыслить было невозможно.
  В этой части реки, насколько хватало обзора, причалы отсутствовали. И, наконец, завидев как от купеческого судна отошла лодка, Накан спешился и повёл жеребца в поводу. Он шёл к реке, размышляя. Вызов к итранаргу пришёл в столичное управление рано утром, спустя всего полчаса как Коршуна оповестили о происшествии по ту сторону Ветреного моря. Как Перст Веры он имел довольно высокий допуск, поэтому был оповещён храмовой службой связи в числе первых. То, что произошло этой ночью в Хиркане, было, мягко говоря, немыслимо. Убийство Харана Элорского ‒ главы хирканского святопрестольного округа, конечно, вряд ли могло основательно подрубить власть Почитания Лучистого на землях Хирканы, но от плодов грядущего расследования и неотвратимости возмездия может зависеть очень многое. Коршун понимал, что внимание всех светских и духовных владык сейчас будет приковано к Хиркане. Многие даже будут ждать, что её наводнят чтящие, дабы частым гребнем прочесать всё повинное царство. И напрасно. Коршун считал, что надо действовать тонко и наверняка.
  Между тем лодка уже пристала к берегу и на сушу ступила пятёрка бойцов. Их кони, как и положено обученным боевым животным, сами вплавь добрались к хозяевам и теперь ждали, когда те их оседлают. К сожалению, прибывшая пятёрка оказалась неполным копьём, которое Коршун предусмотрительно вызвал. Это был просто ближайший отряд. Но то, что чтящие ему понадобятся, Накан нисколько не сомневался. Вызов к итранаргу и приказ срочно сдать дела не оставляли сомнений, что его привлекают к делу по убийству Элорского. Это соображение польстило его самолюбию. Да и честно себе признаваясь, Коршун давненько уже мечтал покинуть столицу. Целых четыре года службы в блистательном Арфионе могли показаться кому-то верхом мечтаний. Но не Коршуну. Привыкший с ранней юности к суровым условиям службы, зачастую полугодьями находясь в разных уголках Дневной Стороны Деры, Накан благодарил теперь Лучистого, что выбор итранарга пал на него. Что до минувшего, то тогда - четыре года назад, получив повышение до Перста Веры, он вместе с повышением вынужден был почти безвылазно пребывать в Арфионе, опекая жизнь и здоровье государя Священной Итрании великого итраномона Гиса-второго. Начиная свой жизненный путь, будучи сиротой из простолюдинов, хлебнув с детства лишений и не раз умывшись собственной кровью с той поры, как стал простым чтящим - орденским воином без притязаний и надежды когда-нибудь выслужиться, Коршун всегда был жаден к знаниям, что было замечено начальством и что в итоге вознесло его к подножию вершины воинского братства чтящих. И когда его, как опытного и прославленного среди братьев военачальника, направили в Арфион для прикрытия самого итраномона, Накан воспринял это с деловитой спокойностью. И уже в столичном управлении ордена он очень скоро убедился, что орденские оценки качеств итраномона вполне соответствуют действительности. К своим пятидесяти годам Гис-второй показал себя как превосходный хозяйственник, управитель и военачальник. Казённые закрома полны, войска боеспособны, население довольно и славит своего правителя. Однако принимая тогда дела, Накан ясно понял: некоторые круги знати считают, что итраномон слишком засиделся на престоле, а иные не прочь даже сменить правящую ветвь. Царские почести слишком многим издавна застят глаза. И был бы Гис сын Гиса посредственностью, Святой Престол, возможно, закрыл бы глаза на переворот. Потому как время от времени необходимо обрубать засыхающие ветви. Но Гис-второй был довольно умён, проницателен, образован, не боялся в начинаниях сделать первый шаг. В общем, образцовый итраномон. Поэтому Коршуну пришлось продолжать дела по его тайной поддержке, затеянные предшественником, и самому впрягаться с головой, разбираясь во всех хитросплетениях закулисья престола и попутно затевая уже свои многоходовки, действуя через третьи-четвёртые, а когда и шестые-седьмые руки. И так три года в напряжении сил, дёргая за ниточки, кому намекая, а кому из числа особо непонятливых, подстраивая всяческие беды и невзгоды. И только последний - четвёртый год выдался по большей части спокойным.
  Пятёрка чтящих, между тем, уже оседлала коней и направилась навстречу. Сел в седло и Накан, рассматривая приближающихся бойцов. Пятёрка - это лишь полкопья, в котором должно быть одиннадцать воинов. Видимо, копьё не так давно понесло до сих пор не восполненные потери. Судя по виду, все пятеро битые и тёртые - то, как выглядели старательно оберегаемые брони, могло сказать о многом. У кого под плащом броня кожаная, у кого кольчужная, но у всех следы многих починок. Ножны мечей затёртые и без излишеств, а скрытое оружие, как и положено, совершенно незаметно. В каждом движении бойцов сквозила уверенность и затаённая сила. На вид молоды, хотя неопытный глаз затруднился бы определить возраст троих рувов. Остальные двое, включая старшего, были, как и сам Накан, рундами. Собственно, как среди чтящих, так и среди храмовых воинов иных верований в землях Священной Итрании, а также в войсках и корабельстве итраномона, больше всего было рундов, как самых многочисленных в стране, чуть менее рувов-вигот, они же старшие рувы или солнечные, остальных рас и вовсе крохи. Всё соотносительно населению величайшего их государств материка Деры.
  Всадники встретились и Коршун отметил, как они перед ним держатся. Горделивые осанки знающих себе цену воинов и безусловная непоколебимость в глазах. Четверо - рядовые чтящие со знаками восьмиугольника на почерневших от времени железных щитках в виде опрокинутого лунного серпа, что носились на груди, подвешенными за оба конца на цепочке. Глава отряда - носил такой же щиток, но с шестиугольником - знаком посвящения старшего дознавателя. А ведь между ними и Наканом зияла, можно сказать, непреодолимая пропасть. Он - Перст Веры носил знак кисти с поднятым вверх указательным пальцем, знак, что был отчеканен на щитке-серпе из зелёной меди, и был одним из пятнадцати Перстов в Почитании. Теперь уже четырнадцати, учитывая покойного Харана Элорского. Что ж, выдержка пятёрки достойна имени чтящих. И это Накану понравилось. Когда-то и он был таким же.
  ‒ Светлого пути, о брат Накан! Я старший дознаватель Рел, ‒ представился начальник отряда, приложив по древнему обычаю всех воинов кулак к сердцу. ‒ Для меня честь прибыть в твоё распоряжение, брат Коршун.
  ‒ Да не сойдёшь и ты, о брат Рел! Я рад лицезреть достойных защитников веры, ‒ отозвался Накан. ‒ К сожалению, времени у нас мало. Отправляемся тотчас. Не пристало итранаргу ждать своих верных слуг.
  Коршун повернул коня и пустил его рысью, успев отметить, как подобрались бойцы при упоминании самого властителя Драома. Копьё чтящих двинулось следом.
  Путь пролегал мимо чётко размежёванных полос возделанных полей. Сейчас во время завершающей Коранты осени селяне убирали последний урожай - пятый за год. Обилие плодородных земель Священной Итрании и их отдалённость от Вечного Ледника позволяла снимать по четыре-пять урожаев, что являлось залогом хозяйственной и военной мощи благословенной страны. Коршуну выпало повидать разительное отличие итранских земель с иными, ещё в те годы, когда он исполнял свой долг в Валенте, Скойре, Альканаре и даже в восточной окраине Рундии. В тех краях мало плодородных почв, а холодное дыхание востока сильно обедняет сельскохозяйственную пору. Коршун и по сей день помнил свои впечатления, когда впервые увидел снег, что выпадает в конце осени и лежит всю зиму. Погодная суровость тех мест позволяет снимать лишь по одному-два урожая. И многие из привычных итранцам земледельческих растений там попросту не растут. Коршун до сих пор не любил снег и вездесущие холода востока.
  Где-то спустя час пути, обмолвившись едва несколькими словами, всадники оставили позади возделанные поля и ступили в девственную равнину. Здесь уже не было лачуг или иных строений; буйные некошеные травы волновал прохладный ветер, в рощицах дикорастущих смоковниц и коричневых лавров порхали мелкие пташки, а вдоль дороги всё чаще попадались туи и пальмы. И вскоре из-за ближайшего холма показались заострённые башни обители итранарга.
  Никогда прежде здесь не быв, Накан с любопытством изучал крытую заборолами внешнюю стену и казавшиеся чрезмерно широкими башни. Повидав за свою жизнь множество крепостей, Коршун занёс её в разряд малых, где могут укрыться едва пять сотен воинов, но однако поразился величине здешних глыб. Огроменные и искусно подогнанные камни изумляли не только своими размерами, но и заметными издали упорядоченными узорами кладки. Ворота, окованные харалужными листами, были распахнуты настежь. В проёме маячил встречающий храмовник в повседневной чёрной ризе. Видимо намеренно храмовник стоял как раз под сверкающим на солнце начищенной медью Аргозаром ‒ четырёхкрылым жезлом, священным знаком Почитания Кайвана. Аргозар по обычаю размещался над вратами, обозначая принадлежность крепости. Спешившись у ворот, всадники повели коней в поводу. Поприветствовав прибывших скупым кивком, храмовник провёл их мимо привратной стражи, затем дождался, когда проверят их личность и, наконец, сообщил:
  ‒ Накан, что зовётся также Коршуном, тебя я провожу к Престолодержцу. Твоих воинов разместят и накормят.
  Кивнув своей свите, Коршун последовал за храмовником. Про себя Коршун удивился, что проводить его отрядили не какого-то мелкого храмового служку. На лунном серпе провожатого был изображён знак надзирателя - око меж четырьмя крыльями, чин на одну ступень ниже Перста Веры. А ведь это довольно высокий чин, так как надзиратель окормляет приходской урез, в его подчинении многие храмы, святилища и раки. Но удивление было недолгим, его вытеснило соображение, что на службе во дворце итранарга быть на побегушках почтёт за честь любой храмовник или чтящий. Потому как это служба тому, кто исполнен волей всевышнего из богов - Всеблагого Лучистого Кайвана.
  Внутренняя стена обители оказалась всего лишь украшательством. Вдоль подножия невысокой каменой кладки тянулась череда цветников, где жались к земле уснувшие в эту пору года многолетние цветы со всех уголков Деры и даже из материка Анари. Пройдя через узорчатую калитку, Коршун оказался в великолепном саду, где среди плакучих кипарисов, пальм, каштанов и кустарников виднелись беседки, небольшие лужайки и бьющие разновысотными струями водомёты. Должно быть летом здесь было особенно красиво.
  Дворец выглядел насколько изящно, настолько и величественно. Посверкивал на солнце отполированный облицовочный камень; разноцветные стёкла окон складывались в искусные рисунки; узорная лепнина вдоль стен и навесные ложи сочетались с купами изваяний людей, рувов и животных, нёсших известные для посвящённых тайные знаки; тонкие и словно уходящие под самые облака башни будто стремились пронзить небо. Взойдя по ступеням, Накан и провожатый прошествовали мимо цельнолитых столпов, а перед ними уже услужливо распахнул двери дворцовый раб в ярко-красной безрукавке и таких же ярко-красных штанах.
  На низкий поклон раба Перст Веры даже не обратил внимания, восприняв холуя как предмет обстановки. Все помыслы Накана были сейчас устремлены к предстоящему приёму. Впервые за все долгие годы своего служения он готовился лицезреть итранарга. И идя по огромному залу, он понял, что волнуется словно юнец, а ведь давно обзавёлся поседевшими висками. Он не замечал окружающей роскоши, искусных изваяний и полотен, мозаик на белокаменном полу, отметил лишь часовых чтящих и неспешно бредущую в отдалении кучку храмовников.
  Приёмная властителя Драома оказалась на первом ярусе дворца. Провожатый оставил Коршуна у дверей и ненадолго скрылся за ней, чтобы затем выйти и объявить:
  ‒ Накан, что зовётся также Коршуном, итранарг желает видеть тебя.
  Коршун шагнул за дверь.
  И будто попал в стремнину, даже кожей ощущая, как исходящая от итранарга сила обволакивает его и стесняет дыхание.
  Властитель Драом встретил его пристальным взглядом. Выглядел он как любой солнечный рув среднего возраста - золотистая кожа с морщинами прожитых лет; красноватые глаза, что было не сильно распространено среди рувов-вигот, чаще встречались золотисто-жёлтые; коротко стриженные блекло-светлые волосы неопределимого оттенка. Короткая стрижка словно нарочито подчёркивала вытянутый череп, а заострённый подбородок на узковатой по меркам человека челюсти, по воле создавшего эту расу Всеблагого Кайвана, был начисто лишён растительности. Однако мимолётное впечатление от внешнего облика типичного рува-вигот не обмануло Накана. Итранаргу всё же было не сто лет, а уже за полторы тысячи. И был он одним из десятка известных на Зааре властителей - настоящих полубогов, обладающих невиданной и не снившейся никому из царей и колдунов силой, достигших той грани могущества, за которой отступала сама смерть. Были, правда, ещё и пятеро властителей морских, но о них на суше почти ничего не знали.
  Одетый в простую белую рубаху, поверх которой выделялся золотой орденский лунный серп с изображением Аргозара - крылатого жезла Лучистого, и трудно было даже вообразить какую серп скрывает мощь, ‒ итранарг стоял у стены, покрытой огромным и подробным землеописательным полотном Дневной Стороны Деры. Большой письменный стол был сейчас совершенно пуст, видимо Престолодержец нарочно спустился в приёмную для разговора с вызванным Перстом Веры.
  ‒ Итранарг! ‒ отрывисто приложив кулак к сердцу, Коршун застыл у входа.
  ‒ Здравствуй, Накан, ‒ мягко произнёс властитель, словно обращался к своему давнему знакомому. ‒ Мне давно уже следовало с тобой встретиться. Как жаль, что наша встреча происходит по столь печальному поводу.
  Плавным движением руки властитель указал на одно из кресел у стола. И когда Коршун пересёк помещение, усевшись на мягкое кожаное сидение, Престолодержец отодвинул такое же кресло и присел немного сбоку, так чтобы они сидели друг к другу в пол-оборота.
  ‒ Чувствуй себя свободно, Накан, ‒ сказал Драом. ‒ Те, кого я вызываю к себе, вправе считать себя моими гостями. Знаешь ли, очень не многие бывают здесь.
  ‒ Благодарю, итранарг, ‒ отозвался Коршун и, наконец, позволил себе откинуться спиной на спинку кресла.
  Властитель щёлкнул пальцами. В стене, в углу за полотном Дневной Стороны Деры, открылась не заметная до того ниша. С подносом в руках вошёл чуть ссутулившийся храмовник в обыкновенной чёрной ризе с почему-то надетым башлыком. Окинув его взглядом, Коршун не смог рассмотреть лица храмовника и, что его удивило, не увидел у того знак посвящения.
  ‒ Знаешь, Накан, ‒ Престолодержец улыбнулся, и в улыбке этой отразились теплота и радушие, чего Коршун никак не ожидал, ‒ я давно уже изжил маленькие телесные слабости. Но я чту обычаи. Это угощенье для тебя. Ведь ты мой гость.
  Драом указал на серебряный кувшин, от которого исходил лёгкий парок, доносящий смесь приятных травяных запахов. Храмовник налил из кувшина напиток в один из кубков и с подносом подошёл к Коршуну.
  ‒ Угощайся, ‒ предложил итранарг. ‒ Это солнечный мёд.
  А сам взял с подноса второй кубок. Когда храмовник вышел, Коршун сделал глоток и слегка подогретый мёд приятно обжёг гортань. Накан был наслышан об этом целебном напитке, ценимом солнечными рувами ещё в древности. Сейчас мастеров, владеющих тайнами его изготовления, осталось едва ли с пару десятков и все они были известны поимённо. Заказы на их мёд давались на годы вперёд. И не только рувы имели пристрастия к этому напитку, при дворе итраномона знать из числа рундов тоже была не прочь поправить своё здоровье. Приходили также заказы и из других стран.
  ‒ Нравится? ‒ спросил Драом.
  ‒ Очень, ‒ Коршун отхлебнул и подметил, что от кубка итранарга пар не идёт. Это не укрылось от внимания Престолодержца.
  ‒ У меня в кубке простое козье молоко, ‒ улыбнулся Драом. ‒ А вот солнечный мёд следует пить подогретым. Так он сильнее пробуждает жизненные силы. Я, кстати, сам его делал. Знаешь в чём тайна напитка? Я тебе скажу: в выжимке правильно подобранных полевых цветов. А ещё по весне мёд с этой выжимкой надо настаивать при лучах утреннего солнца. Каждое утро, чтобы впиталась вся сила.
  Драом отпил из кубка и с его лица как-то враз исчезло благодушие.
  ‒ Ты проницателен и у тебя хорошее чутьё, ‒ продолжил итранарг, ‒ я уверен, ты сразу смекнул причину вызова ко мне. Так?
  ‒ Да, итранарг. Ты счёл, что я достоин послужить Святому Престолу в Хиркане. Я готов отправляться немедленно.
  ‒ Да, времени терять не стоит. Но всё же ты должен узнать некоторые тонкости, что помогут тебе за морем.
  Коршун приготовился слушать и внимать, отметив при этом, что давление исходящей от Престолодержца мощи перестало стеснять дыхание, хотя и не ослабло.
  ‒ Для начала я расскажу тебе, Накан, о Хирканском Царстве то, о чём знают немногие. И расскажу это, потому что наделяю тебя полномочиями моего личного представителя. То есть, ты будешь не только полномочным посланником Святого Престола, но и моими глазами и руками.
  Коршун не успел заметить, как в руке властителя появился запястный обруч.
  ‒ Возьми, ‒ протянул обруч Драом. ‒ Это для связи со мной.
  Изделие было изготовлено из спыжа - простая, сплавленная из меди и олова, слегка выпуклая пластинка с мелкими рунами и не огранённым изумрудом, скреплённая толстой из всё того же спыжа цепочкой. Коршун сразу деловито оценил вещицу - довольно мощная, с избирательной направленностью. Что ж, личная связь с посланником - это знак доверия итранарга. Значит, есть причины кое-что в будущем расследовании держать в тайне даже от орденских братьев-связистов.
  ‒ Иногда, брат Накан, ‒ продолжил беседу Драом, ‒ то, что нам кажется, таковым не является. У меня есть веские основания полагать, что положение в Хиркане вовсе не такое, каким оно описано во всех последних отчётах покойного Элорского, а также в отчётах наших надзирающих и зрящих. Наши усилия последних десятилетий, а особенно последних полста лет, были направлены на упрочнение внутренней устойчивости Хирканского Царства. В первую очередь за счёт укрепления власти Алостров и устранения исконных противоречий между знатью артанских родов и рундийских. В этом мы добились заметных успехов. Хиркана нам нужна сильной, как передовой оплот против Рундии. Уроки прошлого оказались довольно чувствительны. Мы не можем позволить себе потерять Хиркану. Кроме того, через неё мы продолжаем воздействовать на Вендию, которая должна в будущем вернуться под власть Алостров. Рундия и так слишком разрослась...
  Заметив, что Коршун допил мёд, итранарг после некоторой задумчивости поведал:
  ‒ Смерть Элорского - это не только вызов нашему Почитанию. Кара настигнет всех виновных в любом случае. И это не только внесение сумятицы в наши ряды среди хирканских служителей храмов в преддверии Священной Коранты. Мы найдём замену Элорскому, у нас есть не менее способные в работе с Ямой. Возможно даже, это будет кто-нибудь из хирканского округа. И нам не только придётся на ходу подправлять дело продвижения Святой Веры в землях Рундии. Да, на Элорского было завязано многое... Хирканские рунды по обычаям очень близки рундийским рундам... Наши союзники тоже получили с этой смертью удар, хоть и косвенный. И светоносцы, и Лунное Сестринство ждут от нас некоторых решений... И твоя, Накан, задача - выяснить, как погиб Перст Веры Харан Элорский. Выяснить это возможно только на том месте, где его убили. Понимаешь?
  ‒ Понимаю, итранарг. Но это значит, что кто-то очень ловкий смог отсечь связь Элорского с Ямой?
  ‒ Да. Именно так. Мне не удалось узнать с помощью Ямы хоть что-то стоящее. Это не просто кто-то ловкий. Это кто-то достаточно могущественный.
  Коршун призадумался. Работать с Ямой, как в Почитании принято было обозначать соборное Сознание ордена, через которое проходила связь как кайванита, так и любого прихожанина с Лучистым, мог храмовник с посвящением не ниже надзирателя или чтящий не ниже зрящего. Но чтобы влезть в чуждую и саму по себе могущественную сущность Ямы и изъять из неё все данные о неизвестном пока отрезке жизни Харана Элорского надо обладать не менее могущественной поддержкой.
  ‒ Итранарг, ты подозреваешь тёмные верования? ‒ спросил Коршун.
  ‒ Верно. Они вновь зашевелились. В глухих местах хирканских земель затаилось достаточно тёмных. Но будь осторожен и в столице. То, как провернули убийство Элорского, а затем подбросили его голову, можно обеспечить, имея только определённую власть. Здесь замешан кто-то из знати. И ещё... морем ты будешь слишком долго добираться, мы не можем терять время. У воздушной башни для тебя и твоих чтящих приготовлена вимана. Отправляйтесь не мешкая. К полуночи будете в "Небесном Приюте", а с утра начинай расследование.
  Ещё не смолкли последние слова напутствия, как Коршун уже стоял навытяжку.
  ‒ Итранарг! ‒ кулак к сердцу и Перст Веры покинул приёмную.
  А немного погодя в помещение зашёл давешний храмовник, но теперь он не сутулился и не прятал лицо. Серп со знаком направленной вверх ладони он тоже не прятал. Длань Веры, коих в Почитании всего трое, уселся в кресло, где недавно сидел Коршун.
  ‒ Он настырен, ‒ дал оценку Престолодержец. ‒ Будет рыть за троих.
  ‒ Будет, ‒ согласился собеседник. ‒ Но что, если ему потребуется помощь через Игмору?
  Итранарг повертел в руках пустой кубок. Ему не давало покоя, что провалилась не только попытка узнать через Яму что-нибудь об обстоятельствах смерти Элорского, но и попытка узнать через Жата. Сознание-Страж Кайванада - сильнейшего из царств Игморы ‒ посмертного слоя Заара, тоже не содержало в себе хоть чего-то ценного. Мало того, дух Элорского вообще не появился в Игморе. И куда он делся - это загадка, которую необходимо как можно быстрей отгадать.
  ‒ Если понадобится, поможем через Игмору.
  ‒ Если не будет поздно.
  ‒ Если окажется поздно, то мы уже ни на что не годны. Но это же не так?
  ‒ Да, Драом. Глядя с более высокого уровня, это не только не поздно, а ровно тогда, когда надо.
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"