Разряд повторился снова и снова. Когда мы втроем вскоре уже мчались под проливным дождем дорогою на запад. Санька сидел в своем новеньком детском кресле на заднем сиденье, и был несказанно рад тому, что и он теперь обладатель своего собственного места. Я изредка поглядывал на него в зеркальце заднего вида и при этом крепче сжимал руль, помня о вчерашних шокирующих разрядах. Люда время от времени менялась местами, переходя с переднего сиденья на заднее и наоборот.
Хорошая по нашим меркам дорога закончилась в Ровно, а затем до самого Львова я неоднократно вспоминал слова Черчилля о том, что у нас нет дорог у нас есть только направления. Путь в Европу был по-настоящему извилистым и с ухабами. В Карпатах все изменилось к лучшему, и ровно в полночь мы благополучно прибыли в Чоп - маленький городишко на границе с Венгрией. Пограничные и таможенные формальности мы преодолели достаточно быстро и спустя час были уже за границей. Люда всматривалась в темное окошко автомобиля, переживая свое первое по-настоящему заграничное знакомство, а Санька безмятежно спал, так и не заметив перемены.
Всю ночь мы колесили по дорогам Венгрии и на рассвете пересекли границу с Австрией. Ее нужно было пересечь всю по пути в маленький городок Брегенц на границе со Швейцарией. Я сам впервые был в стране давшей миру столько замечательных и талантливых своих представителей, живших не только в Вене, которую мы успешно миновали, но и в других ее уголках.
Дорожные указатели с неизменной педантичностью раз за разом указывали дорогу на Линц - город, в предместьях которого вырос Адольф Гитлер. Человек, более чем известный своей ужасной судьбой.
Люда задремала на заднем сидении рядом с Санькой, а я поймал себя на мысли, что передо мной действительно хорошая дорога, и она была такой же исключительной еще в то время.
...Перед глазами возник мальчик, поющий самым звонким голосом в церковном хоре. Его настоятель, сурового вида монах-бенедиктинец, энергично дирижирует взмахами рук, а мальчик зачарованно впивается в них глазами, боясь сбиться. Ибо в кирхе находятся педантичные бюргеры готовые уничтожить любого за безвозвратно потерянное такое дорогое сельское время. А еще впереди всех стоит знатный господин готовый пожертвовать солидную сумму на содержание монастыря. Мальчишка старался изо всех сил, но голос не выдержал и сорвался в хрипоту. Выступление церковного хора было сорвано. Ужас застыл в глазах мальчишки...
Настоятель остервенело, за ухо стянул его со ступенек амвона под возмущенные и одобрительные возгласы присутствующих. Он изо всех сил старался показать бюргерам и особенно знатному господину, что за свои ошибки каждый должен понести свое суровое наказание. В маленьком монастырском дворике розгами, жестоко и неотвратимо. Солидный господин стоял и улыбался, глядя в полные ужаса глазенки мальчишки под хриплый душераздирающий детский крик. И мольбу о пощаде.
Не пощадил и суровый подвыпивший отец. За всю трясущуюся и длинную дорогу до дома он едва не забил его до смерти за перенесенный им позор и унижение. Спасла мать, отняв обмякшее тело сына у пьяного изверга. Именно тогда, едва придя в себя, мальчишка и решил, что никогда не станет священником, вещающим с церковного амвона о добре, терпении и милосердии и беспощадно наказывающим розгами. Что-то надломилось в детском сердце, и оно окаменело, принимая жестокость, как неотвратимость....
...Примерно в то же самое время на другом конце света в маленьком грузинском городке Поти, так же жестоко был наказан розгами другой мальчишка, учащийся духовного училища Иосиф Джугашвили. Наказан за шалость совсем других воспитанников, наказан неразобравшимся настоятелем, который со своего амвона также вещал о добре, терпении и милосердии... Что-то надломилось и в этом детском сердце, принимая жестокость как неотвратимость за содеянное.
Линц с его предместьями остался в стороне. Я чувствовал, что еще обязательно увижу ту кирху и амвон, с которого за ухо стаскивал будущего диктатора монах- настоятель, впоследствии утверждавший, что именно он привел мальчика к неограниченной власти над собой. Наверное, он не ошибался, сидя в концентрационном лагере в ожидании своей печальной участи. А выросший и возмужавший мальчик - фюрер Великой Германии его урок усвоил на отлично. В подранной во время публичной порки розгами рясе монах-настоятель был отпущен вещать с амвона о добре, терпении и милосердии. Вот только утешить его было не кому...
Оставалось только восхвалять посеянную им самим неотвратимость возмездия.
Я остановился на одной из придорожных стоянок, собираясь выйти размять ноги и прогнать сон, навязчиво проникающий в голову вместе с разными мыслями о вечном. И тут я заметил, как из сильно подержанного 'Опеля' вышел старый монах в потрепанной рясе и направился ко мне. За ним выскочили двое совсем разных, но в чем-то очень похожих мальчишек-семинаристов. Я невольно оторопел. Мне показалось, что это он - тот самый монах-настоятель шел ко мне сквозь прошедшее столетие. Монах меня о чем-то спросил по-немецки, а я не в силах был ему ответить и только махал руками, как когда-то он, дирижируя детским церковным хором. Он, как мне показалось, понимающе взглянул на меня и погрозил дряхлым пальцем, при этом жестко произнося какие-то непонятные грозные слова. Не хватало только розги. Мальчишки испуганно запрыгнули в машину. Монах отступил, и уже садясь в свой древний автомобиль, снова зыркнул на меня сверлящим взглядом, словно сожалея о нереализованном моем наказании. Он уехал, увозя с собой этих испуганных мальчишек...
Наверное, все это мне только показалось, и не было никакого монаха, а я просто задремал на несколько минут. Когда я вышел из машины, на стоянку с другой стороны действительно заезжал старенький 'Опель'. Я сильно зажмурил глаза, а когда открыл их, то увидел, что 'Опель' исчез, а на стоянку заехал новенький 'Ситроен'.
Продолжив дорогу в сторону Зальцбурга, я размышлял о двух мальчишках-семинаристах, поющих в церковных хорах, обучающихся добру и жестоко наказанных своим настоятелем. Не будь того первого наказания, может, и не надломилось бы... Скольких трагедий удалось бы избежать в судьбах миллионов и миллионов! У одного война и газовые атаки довершили начатое, у другого - революция и чистка рядов партии. Но у обоих было общее: это жестокое невосприятие чужих ошибок и промахов. За этим следовали розги, превратившиеся в концлагеря, и личное самоутверждение в собственной непогрешимости через ущербность других.
Я и не заметил, как после Зальцбурга пересек границу бывшего тысячелетнего Рейха. Ее, границы, не было! Еще тогда, после аннексии Австрии, ее просто снесли, чтобы и потом никогда не вздумали восстанавливать. Они - немцы и австрийцы, вроде один народ, но такие совершенно разные. Одни постоянно возрождающиеся и ищущие власти, другие же до времени спящие и занятые собой. Но если же их разбудить и дать властвовать... Истории хорошо известны такие примеры.
Я въезжал в Мюнхен - столицу Баварии. Здесь, именно здесь проснувшийся представитель этих других немцев - австриец Гитлер начал свой жестокий взрослый поход неотвратимого детского возмездия. Эта печальная история Мюнхена достаточно хорошо известна. Добавлю только один штрих: проснувшиеся бюргеры так и не вернулись к спячке. Сегодняшняя объединенная Европа находится практически в тех же границах тысячелетнего рейха. Отличие только в том, что в разное время создавались они по-разному. Та довоенная Европа - штыками штурмовиков, а сегодняшняя - банковскими счетами и обещаниями. Швейцария же опять нейтральна... и Англия почти в стороне, как и тогда. Заснувший на некоторое время Мюнхен, сменил рвущийся к финансовой монополии Гамбург, подтверждая стремление германцев к реинкарнации.
Я удалялся от проснувшегося Мюнхена и приближался снова к Австрии, к Брегенцу. Здесь по причине близости Швейцарии таможенные и пограничные постройки не снесли. Они содержатся в полном порядке. Может вскоре и не нужно будет дополнительных виз, но пока банки Швейцарии хранят значительный мировой финансовый запас, аннексировать хотя бы говорящую по-немецки ее часть, будет невозможно.
Мои размышления прервал гудок автомобиля едущего нам навстречу. В нем я заметил свою племянницу Алену и ее мужа Юргена- настоящего австрийца и уроженца этих мест, которые спешили нас встретить на подъезде к Брегенцу.
Глава 29
Курортный городок Брегенц примостился у подножья Альп на берегу самого большого озера в Европе и полностью соответствовал своему особому предназначению. По его тихим улочкам и широкой набережной неспешно бродили туристы, заглядывая в сувенирные магазинчики. Старинные двух- и трехэтажные постройки с чешуйчатыми деревянными стенами, сохранились с прежних времен. Когда долгими зимними вечерами аккуратно выстругивалась каждая отдельная чешуйка-плашечка. По соседству к ним пристроились пяти- и семиэтажные дома в стиле модерн. Городок с севера прикрывали горы, поэтому в нем было уютно и тепло. На вершине этой горной гряды примостился католический храм, в котором по старинной традиции и в настоящее время происходят венчания в национальных костюмах с полным соблюдением древних обрядов.
На пороге современного дома нас, сопровождаемых племянницей с мужем, встретила моя родная сестра Лариса, с которой мы не виделись более трех лет с тех пор, как она уехала к дочке. Сестра совсем не изменилась, а даже как мне показалось, помолодела. Худенькая и восторженная она суетилась и старалась наше пребывание сделать наиболее комфортным и интересным.
Мы выросли вместе. Она была старше и, как могла, помогала маме, которая после трагической гибели нашего отца нас воспитывала одна и часто болела. На время ее вынужденного отсутствия сестра для меня была всем. Она и сейчас для меня, как наша мама, которой уже с нами нет.
Мы сидели на балконной террасе, и пили чай. Сестра держала на руках крохотного своего внучка Никитку. Наш Санька крутился вокруг них, стараясь вовлечь малыша в игру машинками. Юрген с Леной энергично обсуждали план нашего пребывания в Австрии и предстоящую поездку во Францию.
А я, глядя на сестру и Саньку, невольно вспомнил трехэтажку в городке металлургов и шахтеров на Донбассе. На ее первом этаже находилась наша небольшая двухкомнатная проходная квартира, а в ней Лариса с подружкой наряжали меня такого же, как Саньку трехлетнего, в девочку. В дверь постучали, я спрятался за старенький диван. В большую комнату вошла медсестра и начала раздавать витамины, спрашивая, нет ли еще детей. Я не выдержал и выскочил из своего укрытия. 'Ой! Какая прелесть', - воскликнула медсестра и спросила: 'Девочка как тебя зовут?' 'Коля! Я не девоцька. Я пацан!' - гордо ответил я, и под общий смех получил витаминку. Медсестра ушла, а сестра, усадив меня на диванчик, снова и снова рассказывает мне одну и ту же сказку о том, как Ивасика-Телесика уносят лебеди. Я навзрыд плачу, а она меня, также как всегда, утешает, отдавая свою витаминку...
Вечером того же дня мы всей нашей компанией отправились гулять на набережную.
Я иду с Юргеном рядом, и мы пытаемся разговаривать... Он говорит по-русски гораздо лучше, нежели я по-немецки, поскольку длительное время работал в Киеве. Там собственно и познакомился с моей племянницей. Да и потом, уже вместе они более года жили в Москве и Санкт-Петербурге. Юрген с молодых лет хорошо освоил печатное дело и теперь руководил сетью фабрик, расположенных в нескольких странах Европы. Мы пытаемся, но разговор у нас клеится с трудом, и мы прибегаем к помощи племянницы, которая оба языка знает отлично.
- Понимаешь, Николай, мы очень хорошо относимся к своей истории, даже если она иногда несимпатичная. Австрия была всегда, - четко произнес Юрген, - а Брегенц когда-то был древнеримским поселением.
Он остановился у парапета на набережной, посмотрел на озеро и на немецкий городок Линдау, примостившийся на острове.
- Вон там Линдау. Это уже Германия. А вон там, - продолжил он указал на противоположную сторону, - Швейцария.
Юрген говорил, любуясь и гордясь тем, что именно ему и именно здесь посчастливилось родиться и вырасти.
Гуляя по набережной, мы подошли к уличному кафе и сели за столик, а Санька рванул к качелям на детской площадке возле кафе. Я помог ему сесть за ограничивающие поручни и стал его раскачивать.
Юрген очень внимательно смотрел на Саньку и на качели, сидение которых с истинно австрийской предусмотрительностью было окружено поручнями со всех сторон. Я перехватил его взгляд, и внезапно понял, что в этих простых качелях отобразилась вся его жизнь. Он сам долго был в таком же ограниченном поручнями сидении, которое сковывало движения и не давало свободы. Желание с детства оберегать ребенка и вводить в определенные строгие правила поведения - это их традиция, провоцирующая взрыв.
Юрген подошел ко мне и совсем тихо сказал:
- Я вырвался...
От своей сестры я знал о том, что мать Юргена в одиночку поднимала своих шестерых детей, таких разных по характеру. А он особенно выделялся среди всех своей неудержимостью и стремлением вырваться во чтобы ни стало.
Юрген показал на Саньку, пытающегося освободиться от поручней, и со словами:
'Он тоже вырывается. Нужно помогать', - он вытащил Саньку.
А я вспомнил о том, что и нас с сестрой очень часто в детстве пытались ограничивать эти самые 'поручни' - сытые и, казалось бы, заботливые люди. Они пытались меня определить в интернат, и только вмешательство деда - маминого отца, остановило их.
...Мама после пережитой трагедии часто болела и оставалась без работы. Пенсии на погибшего отца, которая была весьма скромной, едва хватало на жизнь. Вот тогда-то и пришли сердобольные дяди и тети, которые всей своей комиссией решили отправить меня в приют. Сестренка вцепилась в меня своими ручонками и не отпускала от себя, отталкивая 'благодетелей'. Мама плакала, уткнувшись в платок, не в силах подняться на ноги, а сытые холеные дяди и тети убеждали ее подписать какие-то бумаги. Они бы меня, наверное, забрали, если бы в этот момент не приехал дед. Он, не церемонясь особо, выставил эту комиссию за дверь под радостный победный крик моей сестренки. Они обещали вернуться с милицией, но дед уже собирал наши вещи, увозя нас всех к себе в рабочий поселок, находящийся совсем рядом - в шести километрах от городка.
Глава 30
На следующий день по предложению сестры мы на небольшом пароходике отправлялись в Линдау - немецкий городок, находящийся на острове и соединенный с большой землей узкой полоской моста, по которому пролегла и автострада, и железная дорога.
Мы с Санькой и Людой расположились на носу на средней палубе и внимательно рассматривали окрестности Брегенца и возвышающиеся над ним Альпы. Санька крутился вокруг нас, и все норовил швырнуть за борт бумажный пакетик от сока. Я останавливал его словами:
- Нельзя сыночек, - и грозил пальцем, а он убегал от меня и, дразня, высовывал ручку с пакетиком за борт. И он бы, наверное, все же бросил пакет, если бы не пожилой немец, который успел перехватить его руку и на мое удивление по-русски с сильным акцентом, повторил:
- Папа сказал: 'Нельзя'.
И так же как я погрозил пальцем. Я подошел к нему и поблагодарил. Он ответил по-русски, чеканя и выделяя каждый слог:
- Пожалуйста.
Кого-то он мне очень сильно напоминал, но я, лишь подметил это, не предав особого значения. Сам же, поздоровавшись, спросил:
- Здравствуйте. Вы говорите по-русски?
- Йохан фон Либбе, - представился он и добавил, - я прилежно учил русский в школе в Восточной Германии, в Лейпциге.
'Я тоже учил французский в школе, английский в институте и немецкий самостоятельно, но увы...' - подумал я, а своему новому знакомому протянул руку и представился в ответ:
- Николай. Мы приехали из Киева. А он, - я указал на сына, - Санька или Александр.
Немец взглянул на Саньку и улыбнулся, а затем восторженно сказал:
- Он белый..., я хотел сказать блондин, как и я.
При этом многозначительно поднял указательный палец вверх.
Действительно, несмотря на седину в нашем новом знакомом тоже угадывался блондин с голубыми как небо глазами. Я в ответ тоже поднял указательный палец и сказал:
- Корни у нас одни - от Ариев, - а затем уже в пол голоса добавил, - вот только намешано много разного...
Немец внимательно посмотрел на меня, потом снова на Саньку и, немного помолчав, очень отчетливо сказал:
- Мы уже пытались воспитать арийцев, но пока не пришло то время, - он опять пристально посмотрел на меня, как бы проверяя, не отразится ли эта фраза на моем поведении, и не стану ли я раздражаться от услышанного.
Я также не спешил с ответом, рассматривая живописный ландшафт и отдельные постройки, окружающие Линдау, а затем, повернувшись к Йохану лицом и глядя в его голубые глаза, отчетливо произнес:
- То время пришло. С приходом нового тысячелетия - эпохи Водолея наступила новая цивилизация АРИЕВ, которые от арийцев отличаются умением ждать прихода своего времени. Я замолчал, все так же глядя на своего собеседника.
Он неожиданно переспросил:
- Вы сказали умением ожидать? - Он замолчал и призадумался, а затем также в задумчивости, глядя на меня, очень тихо сказал. - Мы, немцы, не привыкли ждать. Мы умеем хорошо брать и наставлять.
Он замолк, но по-прежнему смотрел на меня. Я уже было, хотел его дополнить, но он рукой остановил меня и сам сделал такой необходимый для себя, да и не только для себя, вывод:
- Нужно было тогда очень подождать этого времени и оно помогло бы нам все расставить по своим местам...
Наш пароходик входил в акваторию порта Линдау. С одной стороны нас встречал Мудрый Лев - символ города, с другой стороны высился маяк. Когда пароход причалил, туристы дружно стали спускаться с верхних палуб. Новый знакомый протянул мне руку и как всегда отчетливо произнес: 'Спасибо!'. Я вежливо ответил: 'Битте!', вспомнив одно из немногих слов своего немецкого лексикона, и искренне пожал его руку. При этом немец снова многозначительно поднял вверх указательный палец другой руки и взглядом мне указал на Саньку. Я кивнул в ответ, и мы, как мне показалось с взаимным сожалением, расстались. Но как показало время ненадолго...
Гуляя вместе с Людой, Санькой, сестрой, племянницей и маленьким Никиткой по удивительному островному городку Линдау, я мысленно продолжил свой разговор с пожилым немцем Йоханом фон Либбе.
'...Арии, спустившись с Тибета и уйдя на Север, основали свои поселения на землях вблизи Днепра. Климат здесь был умеренным и земли плодородны. Эти места были настоящим плодоносящим райским садом. Эдемский же сад в междуречье Тигра и Евфрата - только небольшое его подобие, а вернее окончание. Основная же его часть располагалась на плодородных землях евразийского Черноземья. Земледельческая культура Ариев позволяла иметь им все необходимое для своего существования, особенно после их скудного тибетского питания', - сказал бы ему я.
В центре Линдау мне на глаза попалось необычное здание, расписанное удивительными цветными рисунками. Праздничные картинки далекого прошлого дополнялись необычными сюжетами утверждения господства древних германских племен на этих землях. Над молодыми светловолосыми и голубоглазыми юношами-викингами угрожающе нависли темноволосые германцы, держащие в своих руках топоры. На другом рисунке светловолосые юноши не нападают, а, как мне показалось, защищают своих женщин и детей от одетых в шкуры зверей низкорослых существ с дубинами, в которых с трудом угадываются темноволосые захватчики.
'А ведь и действительно, -сказал бы я немцу, - до тех пор, пока не пересеклись два пути: Ариев и Рафиев в южных и частично центральных районах европейской части континента, не появились бы захватчики и не понадобились бы и защитники. Рафии, уйдя с Тибета на юг, почти поголовно занимались скотоводством и питались мясом прирученных и убитых на охоте зверей. Это привело к развитию агрессии и стремлению к захвату новых плодородных пастбищ. Материальная культура Рафиев и кочевой уклад их жизни способствовали быстрому продвижению с палящего юга на умеренный север'.
Я всматривался в эти картинки не в силах оторвать свой взгляд, двигаясь вдоль экзотического во всех отношениях здания. Я настолько увлекся, что не заметил, как почти что столкнулся со своим недавним попутчиком, Йоханом фон Либбе, который двигался в противоположном направлении и также внимательно их рассматривал.
- Я знал, что обязательно здесь встречусь с Вами, - поприветствовал меня он и гордо добавил, - здесь истоки нашей воинственности и доблести. Воин Викинг-Атлант защищает свою землю от варваров охотников-пастухов. Они пришли ее захватить.
И немец показал на соответствующий сюжет.
- Мы хорошо знаем и помним об этом, - отчеканил он, а, увидев мой вопросительный взгляд, уточнил, - мы, арийцы, потомки викингов.
- Вы те Арии, которые предпочли революционный путь своего развития, став воинами. Вы избрали путь наставления варваров, став арийцами, - я попробовал развить интересующую его и меня тему. - Но, наставляя других, вы во многом переняли их практицизм, став хорошими охотниками. Ведь вырастить зерно, а затем, перемолов в муку и смешав с водой, изготовить тесто, а после, раскатав его, высушить на солнце, чтобы превратить в хлебную лепешку, требует значительного времени. К тому же эта пища уступала по калорийности мясу убитого животного. Но вместе с мясом в поведении до этого миролюбивых Ариев и появилась агрессия присущая исключительно Рафиям - кочевникам и охотникам.
- Это источник воинственного духа викингов, - браво начал фон Либбе, - их нетерпимости и агрессии к врагам, - снижая голос, продолжил он, - а также причина наших бед и поражений, - совсем тихо закончил немец.
Я был рад, что этот вывод сделал он сам, а не я его ему навязал. В этом случае он бы его просто не принял бы.
- Время нового возвращения к истокам наступило, - начал, было, я, но собеседник меня остановил, словно боясь лишиться своего неожиданного прозрения.
- Необходимо, как в школе на уроке математики, хорошо проверить условия задачи, а не пытаться изменить ход ее решения с ошибкой в самом условии, - медленно и отчетливо произнес он и, похлопав меня по плечу, закончил, - вдвоем нам легче будет разобраться с условиями.
- Вы немного умерите свой революционный пыл, а мы наберемся большей решимости в нашем эволюционном развитии, возрождая из небытия цивилизацию Ариев новой эпохи Водолея, - дополнил его я и, также похлопав по плечу, отправился догонять своих близких. Тем более, что Санька уже звал меня, крича на всю улицу: 'Папа, папа!' Фон Либбе помахал нам рукой и вдогонку громко сказал:
- Мы еще увидимся!
Я согласился, кивнув в ответ, не совсем понимая, где и как...
Обратная дорога на пароходике была не менее увлекательной. Санька, восполняя утраченное время, водил меня по всему трехэтажному пароходику, то поднимаясь, то опускаясь с палубы на палубу. Проходя мимо окон одного из баров, как мне показалось, я увидел знакомого немца, однако тревожить его не стал. Ему, как и мне, необходимо собраться с мыслями перед предстоящей беседой. А возможно этой беседе суждено осуществиться только в моем и его воображении.
Глава 31
Немец появился на детской площадке в центре городка, когда под вечер мы с Людой и Санькой пришли туда.
- Я был уверен, что в это время увижу вас здесь, - сказал фон Либбе, присаживаясь с нами рядом на лавочку. И улыбаясь, объяснил истоки своей прозорливости, - Мой отель совсем рядом, а такая интересная детская площадка только здесь, в центре.
Я улыбнулся в ответ, сказав при этом, что очень рад его видеть. Вместе мы наблюдали за Санькой и Людой, которые преодолевали детские постройки - аттракционы. Мы не спешили возвращаться к начатой теме, понимая, что что-то должно послужить поводом к этому.
Санька, прыгая и бегая, направился ко мне и, неожиданно споткнувшись, упал на землю. Мы вдвоем вскочили, но Люда нас опередила. А Санька, приземлившись на животик, судя по всему, не ударился.
- Споткнуться и даже упасть еще не значит разбить себе голову, - многозначительно произнес мой знакомый и вновь поднял палец вверх.
Я опять себя поймал на мысли, что этот жест и манера его поведения мне кого-то напоминает. Но кого? Я силился и не мог вспомнить.
- И даже разбив голову, получив сотрясение, мозги от встряски проясняются, необходимо задуматься о причине падения, - поддержал я немца.
- Причина всегда кроется в несовершенстве... - начал фразу он.
- А еще в горделивости и заносчивости, - закончил ее я.
- Вы на нас, немцев, намекаете? - спросил в упор Йохан. - Не можете принять наши энергичные наставления?
- Энергичных гордецов и скрупулезных наставников и у нас хватает, а вот совершенствоваться всем не помешает, - ответил я, - только каждому в своем, чтобы потом поделиться с другими.
- Мы, немцы, не раз пытались показать всем дорогу и даже заставляли идти за нами, но как это кончалось? - сказал Йохан, видимо понимая, что вопрос риторический.
- А если не ЗА вами, а ВМЕСТЕ с нами с учетом разнообразия способностей и талантов, а еще и с желанием поделиться достигнутым? - спросил я, также предполагая ответ в самом вопросе.
- Нам, с нашим обособленным образом жизни это очень нелегко будет сделать, - резюмировал он и добавил. - Мы не такие открытые, как вы в вашем стремлении поделиться последним с последним. Мы скорее отдаем то, что нам уже вряд ли пригодится.
- На тобi боже, що менi не гоже, - тут же вспомнил я украинскую пословицу, но увидев, что мой собеседник не понял, я ее перевел. - Возьми то, что мне не надо. А у одного северного народа, у чукчей, есть такое выражение: 'Есть у долган такой обычай - ДЕЛИСЬ, и будешь ты с добычей...'
Йохан улыбнулся и пошутил:
- Мы достаточно спотыкались, - он указал на Саньку, который уже забыл о том, что падал. А после уже серьезно добавил. - Пришло время подниматься, и делиться своими достижениями. Объединив Европу, мы пробуем это делать.
- Все с той же настойчивой педантичностью, и в тех же границах, с трудом сдерживая раздражение от напыщенной Англии, своенравной Франции и сумасбродной Италии. А, также придерживая Швейцарию в нейтралитете, - закончил вместо него я, видя, как он пытался аккуратно меня перебить.
- Это не совсем так, а вернее совсем не так. Мы открыли границы тем, кто самостоятельно принял наши условия, но каждый вправе жить по-своему с учетом наших правил, - назидательно произнес он. А затем спросил. - Вы ведь тоже стремитесь к нам, но только не хотите принимать этих наших правил? Вернее, ваши руководители на словах их принимают, но очень мало делают.
- Однажды не так давно нас заставляли жить по чужим правилам, но мы тогда серьезно отказались. Вероятно, поэтому и сейчас согласовывать правила общежития на земле и в Европе в частности необходимо и дружить необходимо, но не спотыкайтесь больше, да и меньше тоже. Время сделает нас соратниками в качестве примера для подражания другим, а не последними участниками непрочного союза, - попытался ответить я.
Вечерело, и мы собрались идти домой к родственникам, но Йохан неожиданно предложил зайти к нему в гостиницу. Он хотел мне что-то показать и заодно сделать подарок Саньке. Мы согласились, надеясь вскоре уйти...
Номер нашего нового знакомого отличался достаточной скромностью. Он, конечно, имел две комнаты со всеми необходимыми удобствами, но без излишеств. Там стояла современная стандартная мебель и все необходимое для походной жизни.
По пути в номер Йохан заказал чай, кофе и бутерброды и мы, расположившись у журнального столика в креслах, пили, кто чай, а кто кофе и ели очень вкусные австрийские бутерброды.
Йохан, как и обещал, подарил Саньке плюшевого щенка немецкой овчарки, который разражался звонким лаем, как только его трогали за живот. Санька был в восторге от подарка, и тут же, обняв собачонку, свободно расположился с ней в кресле. Люда сидела рядом с ним, и восхищенно смотрела на мягкую игрушку. Именно такие мягкие игрушки ей больше всего нравились с детства.
Йохан отошел к письменному столу, стоящему в углу комнаты и, достав из него папку и альбом с фотографиями, предложил выйти на террасу-балкон, на котором стояли плетеные кресла и такой же плетеный столик. Мы присели и он, открыв папку, подал мне копию какого-то официального немецкого документа с гербовой печатью. Я посмотрел на бумагу и на Йохана, а он, продолжая что-то искать в бумагах, своим видом попросил меня подождать.
Наконец Йохан нашел то, что искал, и, держа другой документ в руках, стал по памяти переводить первый документ, который был у меня.
- Это копия моего свидетельства о рождении, на имя Ганса Ротенберга, согласно которой я рожден в 1945 году. Выдана она комендатурой города Лейпцига в Восточной Германии в 1947 году. Примечательно то, что мои приемные родители скрыли не только мой настоящий возраст, но и мою настоящую фамилию и имя, боясь навлечь на меня большие неприятности со стороны настоящих хозяев Восточной Германии.
Увидев мой вопросительный взгляд, он подал мне второй документ и пояснил:
- А это документ о моем настоящем рождении, выданный магистратом города Берлина в 1944 году на имя Йохана фон Либбе.
Я бережно взял второй документ, который даже от времени не очень изменился.
На нем красовался герб тысячелетнего Рейха, и красивым готическим шрифтом очень аккуратно были вписаны все необходимые официальные данные о новом гражданине арийского происхождения с указанием его родственников до четвертого колена. Меня очень заинтересовали имя прадеда Йохана. Он значился, насколько я мог прочитать латинские буквы, как Адольф.
Йохан заметил мое замешательство и достаточно подробно пояснил:
- Адольф - мой прадед по отцовской линии, а моя прабабка - Магда, с которой он сожительствовал, будучи еще совсем молодым человеком. Он обладал определенными художественными наклонностями и даже пытался поступать в художественную академию в Вене. Они не сочетались браком из-за полного отсутствия средств для содержания семьи у начинающего художника. Моя прабабка дала имя своего отца своему первенцу, а ее молодой сожитель узнал об этом гораздо позже. Немец перевел дыхание, а мне снова показалось очень знакомой история появления на свет его деда.
Тем временем он продолжил:
- Мою прабабку ее родители, дабы избежать позора, срочно выдали замуж за престарелого Артура фон Либбе, который был вдовцом, и в свои шестьдесят пять лет даже не помышлял о таком подарке судьбы, как юная девица Магда. Вот так и я стал фон Либбе.
Он замолчал, а я вспомнил о Люде и Саньке. Извинившись, я вошел с террасы в комнату. Люда и Санька безмятежно спали, утомленные долгим и насыщенным событиями днем. Санька крепко обнимал нового плюшевого четвероногого друга, а Люда, опершись на ладошку, во сне чему-то улыбалась. Я не стал их будить и потихоньку вернулся на балкон.
Йохан терпеливо ждал, перелистывая бумаги из плотной папки. Увидев, что я вернулся, он оторвался от бумаг и, глядя куда-то вдаль, как бы сам себе сказал:
- Я бы так и остался Гансом Ротенбергом, если бы не случилось одно событие. После объединения Германий я оказался в западной ее части уже зрелым мужчиной с вполне устоявшимся отношением к нашим соотечественникам за Берлинской стеной. Мне казалось, что только Восточная Германия способна воспитать достойных представителей немецкого народа.
- Вы были... - попытался спросить я, но он не дал мне договорить.
- Нет. Совсем нет. Я не был членом партии и никак не был связан со ШТАЗИ - службой безопасности ГДР. Я просто искренне верил в идеалы социализма, да и сейчас от них отказался лишь отчасти. Мои корни прочно связаны с Австрией, а это абсолютно другие немцы. Они консервативны, обособлены и ортодоксальны. Они считают, что Австрия была всегда, а Германия новое более позднее образование. Это входит в нас с молоком матери. Затем важна традиция, форма, независимо, чем ее наполняют. Моя форма была до краев наполнена германским социализмом левых - проигравших в прошлом и наверстывающих тогда упущенное время с помощью Советов. Я не состоял в партии, по причине своего австрийского абсолютизма. Либо все, либо ничего. Часть меня не устраивала.
'Наверное, его, Йохана, в школе дразнили 'господин Либо-либо', - подумал я, но затем опомнился, - это ведь по-нашему 'либо' созвучно с Либбе. Хоть, как знать, может и у них приняты прозвища по фамилии'. А спросить об этом я не решился.
Йохан тем временем продолжал. Мое иностранное происхождение, да и близость в воспитании и, возможно, во взглядах, располагали его к откровениям, что не так часто встречается у скрытных от природы австрийцев.
- Судьба меня, Ганса Ротенберга, привела в Мюнхен на объединенную конференцию левых. В этом городе, наряду с национал-социализмом, в то время очень сильны были левые радикалы. Конференцию бойкотировали новые крайние правые, в том числе и фашисты. Взаимного избиения не было, но в нас летели различные предметы разного веса и содержания. В меня попал мягкий пакет с какой-то очень плохо пахнущей краской, и я вынужден был вернуться в гостиницу. Зайдя в свой номер, я едва успел переодеться, как в дверь постучали. На пороге оказался почтенный господин, которого я не знал. Поэтому я спросил, что ему нужно и предупредил, что очень спешу. Он не стал настаивать и хотел уйти, но потом спросил, что я знаю об Артуре фон Либбе. Я пожал плечами и сказал, что вероятно ничего. Он попросил меня о встрече в другое время, пообещав, что у него есть что мне рассказать, и что это меня может заинтересовать. Я согласился, и вечером мы встретились в небольшом кафе. Не успели мы поприветствовать друг друга, как он тут же выложил старое семейное фото, на котором пожилой господин венчался с молодой девушкой. Надпись под фотографией гласила: 'Артур фон Либбе и Магда Гретхер'. Дата на ней не сохранилась, а вот год стоял '1908'.
- Надо же сто лет назад, - проявил свой интерес к рассказу я, получая из его рук ту самую фотографию.
Я оторопел, вспомнив и сравнив надпись на фотографии с той, которая значилась в документе о рождении. 'Артур фон Либбе' вслух прочитал я, а с фотографии на меня смотрел пожилой господин в национальном костюме и миловидная девушка с характерными веснушками, которые наблюдаются у некоторых беременных женщин.
- Это ваши прародители, - спросил я и осекся, - вернее, прабабушка?
- Да, - ответил немец. - Но только тогда я еще этого не знал, а фотография меня очень заинтересовала. Есть еще фото.
С этими словами Йохан достал из альбома еще один фотоснимок, на котором стоял молодой парень, удивительно похожий на него.
- Вот так и я замер, увидев эту фотографию, - сказал фон Либбе, заметив мое удивление.
С фотографии на меня смотрел мой новый знакомый, но изрядно помолодевший и достаточно элегантно одетый в костюм, который носили в начале минувшего века.
- Это Генрих фон Либбе - мой дед, - пояснил Йохан. - Он родился в 1908 году и был признан своим приемным отцом, а его настоящий отец даже не подозревал в то время о его существовании. Тот по-прежнему жил в Вене, продолжал зарабатывать акварелями на свое скромное существование, и очень скоро забыл о девице Магде, часто увлекаясь и расточая свою энергию на других молодых женщин. Мой дед родился либо здесь, в курортном Брегенце, либо в одном из ближайших городков, где у фон Либбе была своя небольшая вилла.
Йохан увидел, что я удивленно посмотрел через окно на гостиничный номер, и сказал:
- Вилла после смерти Артура была продана так, как кроме моего деда у него еще были дети, и они были вписаны в завещание.
Я начал догадываться, кто тогда пришел проведать моего нового знакомого в гостиничный номер в Мюнхене, но, предвосхитив мой вопрос, он сам его представил.
- Мой гость оказался моим сводным дядей, рожденным от младшего из родных сыновей Артура фон Либбе. Я очень не хотел ему верить, но сходство было просто поразительным. И еще одно обстоятельство заставило меня изменить свое имя и фамилию, а заодно и поверить другому документу о моем рождении.
Фон Либбе снял легкий летний пиджак и, закатав рукав рубашки, оголил левую руку практически до плеча. На тыльной стороне предплечья была отчетливо видна наколка в виде вензеля, состоящего, как мне показалось, из двух буквы: латинских А и Н.
Йохан, снова облачившись в пиджак, из папки с документами достал точную копию своей татуировки, изображенную на старом пожелтевшем листке бумаги. Теперь я отчетливо видел две буквы и попробовал их расшифровать:
- Адольф..., - задумчиво произнес я. А с буквой Н комбинация не складывалась, и я сделал предположение, что это, вероятно, фамилия прадеда моего собеседника.
Фон Либбе улыбнулся моей догадливости и продолжил свой рассказ:
- Мой гость тоже попросил меня показать руку. Я был крайне удивлен тому, что он знает о моей наколке. И только после того как он предъявил мне вот этот документ, я согласился.
Я еще раз взглянул на документ и спросил его о нем. Йохан показал на гербовую печать Кайзера Вильгельма, подтверждавшую его официальный статус, и объяснил:
- Это авторское удостоверение на право пользование этим вензелем на произведениях искусства. Мой прадед оформил его еще в свой первый приезд в Вену, для того чтобы повысить статус своих картин. Вензель присутствовал на его первых венских работах, а документ случайно остался у девицы Магды. Она ревностно его хранила, как память о своем первом возлюбленном, - фон Либбе посмотрел на меня, как бы ожидая моего прозрения, но я лишь внимательно его слушал, поэтому он продолжил. - Все это мне поведал мой необычный гость, отец которого вместе с братьями использовал этот вензель и документ для того, чтобы лишить моего деда наследства после смерти его приемного отца Артура фон Либбе. Видимо у них это получилось, потому что Магда Гретхер вернулась в дом своих родителей, а об Артуре фон Либбе, ее законном муже, напоминала только фамилия моего деда и благородная приставка к ней. Необычный гость не был в ответе за своего родителя, поэтому я не стал его упрекать в недобром поступке. Они раскрыли тайну рождения моего деда, сохранив ему приставку фон и благородное происхождение.
Йохан предложил мне далее просмотреть фотографии, а сам стал их подробно комментировать:
- Повзрослев, мой дед примкнул к левому движению и стал помощником Карла Либкнехта, - он призадумался и, пожав плечами, предположил. - Может мое увлечение социализмом от него? А вот это мой дед, как видите, совсем еще мальчишка во время Мюнхенского путча. Коммунисты оказывали серьезное сопротивление фашистам. Их хорошо знали нацисты, и многие из них стояли в списках первыми на уничтожение.
Со следующей фотографии на меня смотрели немного повзрослевший все тот же юноша и молодая девушка с младенцем на руках, а Йохан фон Либбе пояснил:
- В 1925 году у совсем юных и молодых людей, Генриха и Эльзы, родился сын, названный в честь Либкнехта, Карлом. Они не были в законном браке, учитывая протесты родителей моей бабки Эльзы. Родители девушки очень хотели, чтобы их единственная дочь, получив столичное образование, удачно вышла замуж. Но дочь, приехав на учебу в Мюнхен, увлеклась революционным движением. Она встретила и полюбила молодого пламенного революционера - моего деда.
Мой знакомый задумчиво перелистывал альбом, а с фотографий на меня смотрели молодые восторженные глаза его предков, участвовавших в митингах, собраниях и уличных битвах с нацистами. Следующая фотография со сценой уличного побоища и вызвала грусть на лице фон Либбе. Его глаза грозно сверкнули, а он прокомментировал смену настроения:
- Во время одного такого побоища в период выборов в Рейхстаг в 1928 году моего деда забили металлическими прутами штурмовики Рема, а его молодую жену Эльзу за волосы утащили с собой в грязный подвал, где надругались над ней и едва живую выбросили в реку.
Я смотрел на их молодые восторженные лица с фотоснимка, и неприятный холодок пробежал у меня по коже. Йохан понял это и закивал:
- Вот и меня пробрал мороз от услышанного. И даже сейчас я его ощущаю... - он замолчал, успокаиваясь, а затем продолжил пересказывать своего необычного гостя. - Эльза ненадолго пережила моего деда. Так и не восстановив свое здоровье, она спустя неделю угасла.
Он опять умолк. Я молчал тоже. Что творилось в его душе, я хорошо понимал, зная из истории о пьяных побоищах и бесчинствах штурмовиков, состоявших во многом из окопников и уголовников. Они дестабилизировали обстановку в кайзеровской Германии, только с одной целью: получения твердой власти и уничтожения коммунистов - своих основных противников и конкурентов в достижении этой самой власти.
Йохан снова посмотрел на меня, как бы что-то подсказывая и не желая открыть это. Он надеялся, что я догадаюсь сам, но мои мысли были полностью поглощены его рассказом. Я едва заметно пожал плечами, а он снисходительно улыбнулся и сказал:
- Всему свое время, - напомнив мне же мое высказывание, он вернулся к своему повествованию. - Еще, будучи очень больной, Эльза успела сообщить о случившемся своей свекрови и та тихо тронулась умом от потери своего единственного сына, а затем и невестки. Она, постоянно разговаривая с ними, как живыми, очень редко возвращалась к действительности. Периодически, скрываясь от престарелых родителей, на которых оставляла своего внука и моего отца, она приезжала в Мюнхен. И словно тень бродила по улицам города, произнося имена Генриха и Эльзы, а, садясь на уличные скамейки, подолгу разговаривала с детьми. Ее находили и отправляли домой, согласно имеющимся у нее документам. Так продолжалось достаточно долго, пока на одном из нацистских сборищ она не увидела молодого мужчину - повзрослевшего и возмужавшего своего первого возлюбленного...
Из комнаты послышался голос Саньки, который, проснувшись, звал меня. Проснулась и Люда, которая искоса поглядывала на балкон. Фон Либбе понимающе посмотрел на меня и предложил отложить продолжение рассказа до следующего раза. Мы условились завтра встретиться на детской площадке. Прощаясь, я искренне пожал его руку, благодаря за откровения, которые и меня взволновали.
Глава 32
Придя уже за полночь к сестре домой, я очень долго не мог уснуть и все силился понять, на что так настойчиво намекал мне немец. С этими мыслями сон постепенно меня и сморил.
...По одной из мюнхенских улиц двигалась мирная демонстрация с революционными красными флагами. Во главе ее шел Карл Либкнехт. А рядом с ним находились Генрих и Эльза, громко распевая немецкий вариант 'Марсельезы'. Навстречу им агрессивно надвигались штурмовики Рема в коричневых рубашках со свастиками на рукавах. Они тоже несли свои знамена, но при этом прятали металлические прутья. Когда они уже совсем сблизились, из боковой улочки навстречу нацистам выскочила женщина, в которой я узнал Магду. Она бросилась к одному из наци, умоляюще указывая на своих детей.
В холодном поту я проснулся и сел на край кровати. Догадка, словно молния, меня поразила... Неужели мой знакомый немец - правнук Гитлера? Того самого вождя нацистской Германии! 'Это просто невероятно! Неужели это он', - промелькнуло у меня в голове.
Я встал с кровати и начал от волнения ходить по комнате в надежде найти опровержение своей догадки, но оно не находилось. Наоборот, вспоминая детали вчерашней беседы и осторожные намеки Йохана фон Либбе, я все больше утверждался в ней. Однако нужно было дождаться вечера...
Весь этот день, с самого утра и до вечерней прогулки меня не оставляла ночная догадка. Я рассеянно рассматривал музей автомобилей 'Роллс-ройс', расположенный в соседнем с Брегенцем городке, в который нас привез мой австрийский зять Юрген. Среди большого количества машин находился даже ретро автомобиль, специально изготовленный для английской королевской четы, но и это я только отметил в памяти. Мои мысли были заняты другим...
'Как, зная о своем происхождении, фон Либбе удалось скрыть его от рыщущих агентов всех мыслимых и не мыслимых спецслужб? Как эта правда не сломала ему жизнь. И не заставила искать выход, чтобы спрятать ее поглубже, а не рассказывать случайному знакомому?' - думал я, поднимаясь следом за племянницей и ее мужем вместе с Санькой и Людой, по Альпийскому ущелью, оборудованному еще в начале прошлого века для прогулок к красивейшему из ландшафтных водопадов.
'Маленькая вилла Артура фон Либбе находилась в этом городке, на входе в это ущелье и вполне могло быть так, что маленький Генрих - дед Йохана фон Либбе - гулял здесь с матерью', - думал я, слушая перевод рассказа Юргена об этом чудесном уголке природы и о доме стоящем внизу.
'Стоп!' - на одном из опасных поворотов тропинки перед входом в небольшой естественный горный тоннель меня осенило. От неожиданности я даже резко остановился. Люда, натолкнувшись на меня, тихо спросила:
- Коль, ты чего такой рассеянный?
Я не мог внятно ответить, поэтому только буркнул что-то вроде того, что не выспался. Но Люда, уже достаточно неплохо меня изучившая, покачала головой и предположила:
- Жаль, что я не слышала вчерашней твоей беседы с этим немцем, а то бы наверняка знала, в чем причина твоей невнимательности и рассеянности. Сегодня я от вас не отойду, - пошутила она и подтолкнула меня в тоннель.
'Стоп!' - продолжил размышления я, поднимаясь дальше по горному ущелью. 'Если он правнук, - я аж поежился от осознания его родового отцовского корня, - то у моего нового знакомого Йохана, судя по его вполне почтенному возрасту, могли быть не только дети и внуки, а возможно и правнуки... '
'Последнее звено в реинкарнационной цепи?' - я опять резко остановился, благо Люда с Санькой прошли вперед.
С десяток лет назад, уже в Киеве я познакомился с Василием Кривошеиным, одним из ведущих историков Украины. Он в то время готовился к защите докторской диссертации по несколько необычной теме. А именно о закрытых разработках советского периода относительно реинкарнационных генеалогических потомственных цепях. Я с большим удивлением для себя узнал о том, что в седьмом поколении повторяется полный набор умственных способностей и наклонностей характера человека, а в четырнадцатом - и умственных способностей и физиологических качеств. Об этом хорошо были осведомлены в свое время и Иоанн Грозный - первый русский царь, уничтоживший опричниной большое число соотечественников, имевших слабые реинкарнационные корни и Иосиф Сталин, также изрядно уменьшивший число своих революционных соратников и сомневавшийся всегда в интеллигенции, даже в седьмом поколении... Объяснение этому феномену очень простое и чисто практическое. В то время, когда отсутствовала письменная традиция, знания и приобретенные определенные навыки передавались из поколения в поколение. Способность их воспринимать проявлялась в каждом поколении в зависимости от их направленности Вот и получалось, что от прадеда, которого я мог знать, к моему правнуку, которого я тоже могу знать лично, простирается цепочка в семь поколений.
Размышляя и вспоминая свою беседу с Йоханом фон Либбе, я спускался обратно по той же рукотворной тропинке, представляя, как именно здесь гулял внебрачный сын великого фюрера Великой Германии...
'Стоп! - в третий раз остановился я. - Гитлер истово верил в свою реинкарнацию и даже общался в последние свои часы в берлинском бункере с тибетскими монахами, которые вместе с ним лишились жизни. Он свято верил в возрождение Рейха и в свое второе, более славное пришествие'.
Тут меня окликнули, так как я совсем отстал...
Вечером вместе с Санькой и Людой мы опять отправились на детскую площадку. Я с нетерпением ждал встречи со своим новым знакомым. Люда понимала, что со мной твориться что-то необычное, поэтому не досаждала вопросами, а, зная меня достаточно хорошо, ждала своего часа для моих откровений.
Йохана на площадке не было... Не появился он ни через час, ни через два. Я совсем поник, и возвращался с прогулки, опустив голову, не в силах скрыть своего разочарования. Видя такое мое состояние, Люда предложила зайти в гостиницу и справиться не произошло ли чего с моим знакомым и не оставлял ли он для нас записки. Я согласился, так как начал уже волноваться о его здоровье.
У администратора гостиницы нас действительно ждала записка от фон Либбе, в которой он сообщал о том, что срочно вынужден прервать на короткое время отдых и отправиться по делам. Он приносил свои искренние сожаления и просил сообщить через администратора о моих дальнейших планах, связанных с пребыванием в Брегенце и других городах. Для Саньки он оставил чудесную игрушку - красную машинку на батарейках, для Люды - коробку конфет, а для меня дополнительно письмо, которое вместе с подарками находилось в его номере.
Возвратившись к себе, я с нетерпением раскрыл конверт и начал читать письмо, написанное практически каллиграфическим почерком на русском языке.
'Дорогой мой друг, Николай! Неотложные обстоятельства делового характера требуют моего присутствия в Вене, куда я сегодня отправился, не имея иной возможности Вас уведомить. Я сожалею об этом и прошу меня извинить за беспокойство, вызванное моим отсутствием в условленном месте.
Мое письмо нацелено утвердить Вас в догадке, которая, следуя русской пословице, 'Утро вечера мудренее', Вас, вероятно, уже осенила. Я тоже пережил это состояние неожиданного открытия и до сих пор нахожусь под его впечатлением. Я сожалею о том, что не могу Вам лично это засвидетельствовать, и нахожу наше временное расставание необходимым для дальнейшего взвешенного разговора, который обязательно состоится в случае, если я буду осведомлен о Ваших дальнейших планах на ближайшее время. Что-либо экстренное можете сообщить через моего личного секретаря, так как я не пользуюсь мобильной связью'.
Далее стояла подпись 'Йохан фон Либбе'. Я взял в руку лист с текстом письма, чтобы положить его в папку, но мне вдруг что-то показалось. Поднеся бумагу к свету, я посмотрел через лист. В центре его виднелись водяные знаки, в которых четко угадывался знакомый мне вензель.
'А и Н - Adolf Нitler', - расшифровал я и невольно поежился, сообразив, что мой знакомый, этот вензель, уже использует.
'Значит, - подумал я, - он имеет на это право, и это право кем-то признано. Кем?' Ответа на этот вопрос я не находил. Оставалось ждать новой встречи с необычным знакомым, а о своих дальнейших планах я ему через администратора сообщил.
Глава 33
Ранним утром следующего дня мы двумя автомобилями отправлялись в Лион. Дорога в этот южный французский город заняла добрых шесть часов, пролетевших за созерцанием альпийских красот Германии, а затем и Франции. Я рассматривал пейзажи и одновременно размышлял о неожиданном знакомстве на маленьком пароходике, курсирующем по самому живописному озеру Европы. Это знакомство все меньше казалось мне случайным, особенно после того, сделанного мной в разговоре с Петром, предположения о возможном месте нахождения нацистских сокровищ. Все случайности по банальному определению - всего лишь непознанные закономерности. Настало время для меня попробовать эти закономерности познать, или хотя бы систематизировать, стараясь быть максимально объективным. Итак:
1. У меня исчезает дочь, которая по Интернету знакомится с Петром и уезжает к нему, чтобы остановить сомнительный эксперимент, связанный с идеей рождения гениев.
2. Я восстанавливаю добрые отношения с Татьяной - моей первой женой и, разыскав дочь, отправляю ее с помощью того же Петра домой.
3. Я наконец знакомлюсь с этим Петром, который оказывается сыном другой Татьяны - моей второй жены, с которой мы восстанавливаем наши добрые отношения на дне рождения у Саньки.
4. Петр посвящает меня в свои планы посещения Тибета для полноты своего познания чистого зачатия. Я вспоминаю о Мандеях - тибетском племени, в котором присутствует обряд чистого зачатия для рождения царственной особы.
5. Вместе мы приходим к выводу о том, что пещеры Сомати - лучший хранитель тайн и сокровищ, зная об нескольких нацистских экспедициях на Тибет, включая и последнюю из них в конце 1944-го года.
6. Достаточно своевременно пришло приглашение от сестры для посещения Австрии, причем именно Брегенца. На второй день своего пребывания здесь, по дороге в немецкий городок Линдау, в котором уже в наше время произошли кровавые нацистские выступления и осквернение христианского храма, я неожиданно знакомлюсь с Йоханом фон Либбе. Его откровения относительно своего происхождения также до сих пор остаются практически никому неизвестными.
7. Потом происходит его неожиданное исчезновение. И это при общеизвестной немецкой педантичности и аккуратности! Он не мог не предположить, что после моего открытия в отношении его личности, два часа ожидания встречи на детской площадке были для меня невыносимы. Однако он не прислал администратора, а дождался, когда я сам приду за письмом в его номер. Зачем?
8. А теперь последнее: ему было очень нужно знать мои ближайшие планы, чтобы, сопоставив их со своими, принять важное, возможно не совсем самостоятельное решение. Мне остается только ждать проявления этого решения...
'Да, в общем, выстраивается достаточно стройная цепочка значимых событий, которые возможно связаны общей логикой, - попытался подытожить я, - но пока она, эта логика, просматривается с очень большим трудом.'
Я отвлекся. Мы заезжали на заправку, а впереди нас ожидал платный и дорогой даже по европейским меркам французский автобан. Идущий впереди автомобиль давал мне возможность не следить за дорогой, поэтому я постепенно вернулся к своим размышлениям...
'Петр по простоте душевной, или с другой какой-то целью, мог рассказать о нашем разговоре кому-либо и этот кто-то, поверив в предположение и зная о моем посещении Брегенца, направил мне этого немца с такой фантастической легендой. Причем немец вряд ли удержится от соблазна побыстрее выведать у меня, все, что я могу знать о пещерах и о сокровищах. Значит, этот кто-то обязательно проявит себя самым непредсказуемым образом', - предположил я, и задумался о всех возможных последствиях. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что пока волноваться причин нет. Да и слишком уж фантастическая получается история. Мне почему-то показалось, что Петр не стал бы откровенничать.
'Но, как известно, 'береженого и Бог бережет', - подумал я и посмотрел на спящих Люду и Саньку...
Мы въезжали в Лион - старинный французский город, в котором, как и в Мюнхене, основательно бродили в свое время, да и до сих пор бродят очень острые националистические настроения. Да, детективчик у меня получился неважный, а красота Лионских улиц окончательно развеяла мои сомнения.
Мы остановились в доме вблизи от центральной набережной реки Руан, или по-немецки Рейн, и, едва освоившись, отправились по ней гулять, прихватив с собой мою сестру. Юрген, Лена и маленький Никита остались отдыхать с дороги.
Широкая набережная с различными спортивными площадками, а также детскими городками, с бассейнами и причалами для пассажирских судов - весьма популярное место у лионцев и гостей города. Сами французы менее чопорны, нежели немцы, а тем более австрийцы. Они, как и мы, спокойно переходят через дорогу на красный свет в любом удобном для них месте, стараясь уклониться от проезжающих машин.
Нагулявшись вдоволь, мы вернулись в дом . Я всю прогулку ожидал, что меня окликнет мой знакомый немец, но, увы, он так и не показался, оставляя меня наедине с моими размышлениями.
На второй день мы все вместе, включая наших малышей, отправились на противоположный берег в самый центр Лиона. Монумент с всадником на центральной площади напоминал о том, что этот город неоднократно был отмечен посещением королевских особ в разное историческое время. А карусель, между прочим, сохранившаяся с позапрошлого века, привела в неописуемый восторг Саньку, который успел на ней покататься и в самолете, и в машинке, и в ракушке...
Возвратившись на 'свой' берег, мы, по настоянию сестры, отправились в центральный Лионский парк, который заслуживал нашего особого внимания своей природной красотой. Изрядно набродившись его аллеями, и, побывав, на огромной поляне, усеянной такими же большими клумбами разнообразных цветов, мы, еле волоча ноги, добрели домой.
Знакомый немец снова не появился, и я стал о нем потихоньку забывать, подумав о том, не слишком ли рано я приступил к поиску закономерностей.
Глава 34
Третий день мной, Людой и Санькой, был посвящен самостоятельному посещению Лионского собора Нотр Дам - красивейшей старинной постройки, действующей и сейчас. Осторожно ступая под массивными вековыми сводами между скамьями для служений, держа одной рукой видеокамеру, а другой Саньку, я по неосторожности натолкнулся на пожилого мужчину.
На мое нескрываемое удивление им оказался мой знакомый - Йохан фон Либбе, который, однако, ничуть не был удивлен, увидев меня. Он объяснил это тем, что пришел в собор, по-австрийски самонадеянно не сомневаясь, что именно здесь он и встретит меня.
Я настороженно поздоровался, памятуя о своих сомнениях и предположениях. Немец приветливо ответил и пожал мне руку.
- Вы специально за нами прилетели в Лион? - недоверчиво спросил я и добавил, - В своем плане я ведь Вам сообщил о том, что мы в скором времени вернемся в Брегенц. Вы, надеюсь, его получили?
- Да, да, конечно получил, но я решил сделать Вам сюрприз. Я давно не был в этом городе, и с удовольствием воспользовался возможностью его посетить для встречи с Вами, - пояснил Йохан.
Мое недоверие как-то само по себе начало улетучиваться.
Йохан фон Либбе предложил после осмотра собора спуститься вниз и в одном из кафе вместе пообедать. Я согласился, и мы с удовольствием воспользовались в качестве гида услугами нашего немецкого знакомого.
Спустившись вместе на нашем автомобиле вниз и едва найдя место для парковки, мы отправились в кафе расположенное за углом. Обедая, мы делились впечатлениями о городе и о его жителях и гостях. Сама обстановка и присутствие моих близких, не располагали к серьезному разговору, которого я очень ждал. Условившись с Йоханом о встрече на набережной под вечер, мы распрощались.
Каково же было мое удивление, когда моего автомобиля не оказалось на том месте, где около часа назад я так успешно его припарковал. Теперь я искренне понимаю тех иностранцев, которые, не зная нашего языка, оказываются в подобной ситуации в Киеве.
Знаками и жестикуляцией рук чернокожий официант из соседнего кафе показал, что машину забрала дорожная служба и что нам необходимо обратиться в комиссариат полиции, который находился в другом конце этой очень длинной улицы.
Схватив Саньку, я рванул туда, и там, также с помощью рук и жестикуляции, я сообщил о пропаже автомобиля. Полицейский инспектор долго не мог понять чего же я, все-таки, от него хочу? Наконец, скорее догадавшись, чем поняв, он уточнил у кого-то адрес штрафной площадки, на которую оправили мою машину и записал его для меня на бумаге. Поймав первое попавшее такси, мы поехали искать наш автомобиль. Он нашелся на удивление быстро, в нескольких кварталах от нашего теперешнего дома. Заплатив положенный штраф, мы тут же отправились домой.
По дороге мое внимание привлекли автомобильные коврики, которые после долгой дороги не чистились и не встряхивались от песка. Песка на них не было, а это значит, что кто-то их поднимал. Не переворачивали же машину, когда ее транспортировали! Приехав, я очень внимательно осмотрел всю машину, но других следов проникновения в нее я не заметил. Это событие меня насторожило.
Поразмыслив, я решил, что на следующее утро мы отправимся в Голландию к подруге Люды, которая вот-вот должна была родить. До этого мой план предусматривал возвращение в Брегенц, а уже затем поездку поездом в Амстердам. Именно этот план был знаком нашему немцу, и, разумеется, о его изменении он не мог ничего знать.