Из Юлуса Бэнта мог бы получиться блестящий актер. С правом выбора роли, театра и фильма. Словом, звезда, для которой с удовольствием бы работали самые известные режиссеры и сценаристы. Импозантная внешность, умение всему и легко подражать - из аристократа с изысканными манерами он на ваших глазах мог превратиться в простолюдина, и вы бы ни за что не заметили, когда, где и в чем произошла тут подмена. Потому что проделывал все это Юлус до того естественно, до того без остатка влезал в новый образ, что могло показаться, будто перед нами не один, а несколько Юлусов, причем совершенно разных.
Таким вот актером был Юлус Бэнт.
И все-таки Юлуса не приглашали на главные роли, не снимали в кино, да и в театре, в котором он работал, возникали такие проблемы, что с ним раза три уже рвали контракт. А все потому, что у Юлуса было слишком коротким дыхание, или, говоря языком непрофессионалов: его не хватало на длинные роли.
Главный герой - он как бы живет на сцене, у него есть время покрасоваться на публике, попробовать эдак и так, взлететь и упасть, ошибиться, поправить. То есть сделать все то, чего напрочь лишен герой эпизодический, которому сразу расставь все акценты, попади в верный тон, не отмерив отрежь. А как нетрудно догадаться, в силу уже упомянутого "дыхания", только такие роли и доверяли Юлусу. Но Юлуса это не огорчало, потому что он не любил красоваться на публике, и настоящее удовольствие получал лишь тогда, когда то, за что брался, удавалось ему сразу. А ежели нет - и не буду играть! И ему предлагали оставить театр... Но когда удавалось - он помнит спектакли, на которые люди ходили специально из-за него, на один второй акт, чтобы в третьей картине увидеть небольшой выход Юлуса, всего шесть минут, но таких, благодаря которым спектакль полгода держался на сцене.
В общем, талант у Юлуса был, но такой странноватый вот, с вывихом. Не сподобил Господь играть главные роли, обрек на одни эпизоды. И ладно бы только в театре, а то и вся жизнь у Юлуса Бэнта распадалась на кадры-фрагменты, до того меж собою несвязанные, что Юлус давно оставил попытку хоть как-то сцепить их все вместе. Он сам даже как-то сказал, что если на старости лет напишет свою биографию, то это будет не книга в обычном ее понимании, а скопище просто страниц. На каждой - один эпизод. Скажем так: Юлус в образе Йорика; Юлус с женщиной; в ванной; и т.д. И никаких номеров, оглавлений и прочего. Садись и читай: с середины, с конца - сила образа только усилится.
Неверно, конечно, сказать, что Юлус никогда не выпадал из этого своего состояния и не задумывался о вещах, которые невозможно дробить на кусочки: а зачем я живу? Почему я актер? И кому это надо? - и в такие минуты принимался возводить островок, что потом разрастется, расширится... Но ни разу этого своего начинания не довел до конца, видно, дыхания ему впрямь не хватало. Зато начинал очень плохо играть, заваливал роли, спектакли...
Короче, если Юлус Юэнт и был героем эпизодическим, то меньше всего в этом можно было винить режиссера или кинодельцов, что не приглашали его на главные роли. Он был создан для эпизода, и он в эпизоде и жил, являя собою тот редкий пример, когда человек находится на своем месте и занимается тем, что лучше всего умеет.
Донельзя безалаберный, все, к чему прикоснется, превращающий в хаос, Юлус не знал, что такое терпение. И если какая-то вещь не шла ему в руки, он ее в ту ж минуту бросал, хватался за новое, что подвернется, не отличаясь при этом особой разборчивостью. Потому что важен ему был не предмет, а азарт, с каким можно в предмет сей вцепиться. И театр тут был как подарок судьбы. Будь то улица, дом или общество женщин - Юлус нес все с собой и на сцене доигрывал. Доживал, как не смог бы дожить в другом месте. - Ошибаются все, - после удачно сыгранной роли любил порассуждать Юлус, - но больше других, кто боится ошибок. - И поэтому сам Юлус ничего не боялся. Вживался в героев, как бросаются в омут. Как вытворяют такое, во что после не верят. О чем слушают утром - да я ль это был?
Вот и сейчас, - хотя дело происходило отнюдь не на сцене, - Юлус стоял перед зеркалом в ванной комнате и корчил рожи. Раздувал щеки как два пузыря, выпячивал губы, так что обнажались корни зубов - чем не вставная челюсть? - и при этом утробно вышамкивал:
- Это я подарил вам свободу! Построил страну, этот город и все! Не моя бы нетленная мысль - до сих пор бы вы жили в пещерах!
Он воображал себя Президентом. Флетонии. И получалось до того убедительно - даже грима не надо.
А к слову заметим, что никакого физического сходства между Юлусом Бэнтом и Президентом Флетонии не было. Но Юлус, как всегда, брал не сходством. Он умел создавать атмосферу. Интонацией, тембром, набором штрихов: из мимики, жеста - соткать как бы ауру.
И трудно сказать, сколько еще он предавался бы этому занятию, перед зеркалом Юлус всегда чувствовал себя довольно уютно, но именно в эту минуту позвонил Руго Мансат, Главный Редактор телесериала "Шаги в будущее" и бессменный комментатор репортажей о покушениях на жизнь Президента. На экране видеофона возникла его физиономия. Главный Редактор отыскал взглядом Юлуса, и едва ли поняв, чем сейчас Юлус занят, выпалил:
- Тебе надо приехать! Немедленно!
Руго всегда звонил невовремя. Стоило Юлусу забраться в постель, усесться за стол или устроиться с женщиной - раздавался этот звонок.
И хотя Юлус видел, что Руго испуган, что на студии что-то стряслось - но не мог он так взять, вот, и выйти из образа. Он был еще в самом начале, он минута всего как вошел.
- Это ты мне говоришь? - повернулся Юлус к Мансату, продолжая выпячивать нижнюю челюсть, будто у него был неправильный прикус, и вышло, наверно, еще убедительней, потому что Руго застыл как сомнамбула.
Однако не станем слишком торопиться и вернемся немного назад. У того, что сейчас происходило, была подоплека. Примерно год назад Юлус пришел к Руго Мансату, чтобы выпросить роль Президента. Потому что Руго не просто Главный Редактор "Шагов в будущее", многолетнего сериала об Олке Тийворсе, Президенте Флетонии, но и обладатель абсолютного права снимать Президента. Без визы Руго ни один эпизод не пойдет на экран. Если в сценарии хотя бы упоминается имя Тийворса, рукопись прежде ляжет на стол Руго, и Руго решит, что оставить, что нет. Да и то, что оставить, все сделает сам. Так что кроме Руго адреса на телевидении просто не было.
Притом Юлус, конечно же, знал, что отнюдь не из первых идет с такою просьбой, и что предыдущие соискатели вылетели из кабинета Руго если и не с отпечатком подошвы пониже спины, то, во всяком случае, без желания повторить свой вояж. Руго ненавидел строптивых. Инициативы ни в ком не терпел. Считал лишь себя всему головой. И стоило ему заприметить, что где-то возможна вторая - как тут же ее расшибал. Но Юлус был бы не Юлусом, если бы стал колебаться. И что тут сыграло: напор, с каким выложил он свои карты, или на него нашло вдохновение и визит превратился в одну из блестящих ролей, какими Юлус обезоруживал зрителей? Но, так или иначе, Руго его не выставил, угостил чашкой кофе, и даже пообещал, что подумает. А пока суд да дело попросил об услуге: дескать, серия серией, а ты, наверное, знаешь, что мне приходится комментировать "Репортажи с места событий", о покушениях на жизнь Олка Тийворса. И в этих вот репортажах иногда не достает какого-то эпизода - оператор зазевался, осветители подвели или ракурс вышел неважный. И тогда нужно что-то доснять. То есть в уже готовый материал вкрапить, ну, один-два штриха. И тебе-то с твоим-то талантом... - (откуда Мансат прознал про талант, Юлус не понял; впрочем, и сегодня в этом вопросе не добавилось ясности: в театре Юлус Мансата ни разу не видел) - ...с твоим-то талантом это сущий пустяк. Нисколько не сомневаюсь, ты справишься. А насчет Президента - такие вещи не решают с наскока. Но я обещаю. Тебе предоставится шанс.
И этого шанса Юлус ждет уже год!.. Состояние для него донельзя неестественное. Хочу - не могу! - не в его это правилах. Если роль бы не шла - это мог он понять, но она как раз шла - а ее не давали! И от этого Юлус натурально дурел. И сейчас вот почувствовал - все, он дошел. Если Руго опять увильнет - Юлус влепит ему ультиматум: дескать, хватит, довольно, я соблюдал все условия, и теперь, будь любезен, плати!
Конечно, на роль Президента у Мансата были актеры. Плохие, статисты, долдонили текст. И относился к ним Мансат соответственно: в титрах просто писалось - "Олк Тийворс", - будто Президент исполнял сам себя. Но Юлус ведь тоже не требовал в титры. Готов был на равных. Никого не подсиживать. Две минуты экранного времени! Мелькнет и исчезнет. Совсем. Навсегда. Пусть талдычат потом все и то же...
И сейчас, когда Руго Мансат смотрел на него с экрана видеофона, Юлус ему за все это мстил. Скрывая свой собственный голос, говорил голосом Тийворса. Но и тут же за это платил, потому что ультиматум на голос Президента никак не ложился.
Приеду на студию - там и скажу, - прекратил экзекуцию Юлус.
И здесь, наверное, самое подходящее место еще раз ненадолго прервать повествование и кое-что объяснить. Дело в том, что покушения на Президента Тийворса давно стали своего рода спортом во Флетонии. Происходят они примерно раз в месяц, как правило, в пятницу. Разве в праздники иногда традиция нарушается. Но на то, как говорится, и праздники. А устраивает эти покушения некая таинственная организация под названием: "Борцы за Освобождение Флетонии". От чего эти самые "борцы" собираются освобождать Флетонию и что принести ей взамен - никто толком не знает. Но зато всем известно, что бофы, - так в просторечии называют "борцов", - это злейшие враги народа Флетонии, и что флетонская полиция ни в коем случае не допустит, чтобы с Президентом Флетонии, то есть избраником этого самого народа, хоть что-то случилось. Разворачиваются же покушения у всех на глазах по раз и навсегда отработанному сценарию: кто-нибудь из бофов забирается на городскую стену, высота которой давно перевалила за сто метров, да и сложена она их телеэкранов, пригнанных друг к другу примерно как кафель в ванной, так что остается развести лишь руками - как вообще на нее удается им влезть? Но им удается. Для этой цели они разработали специальную технологию и отправляются на стену вооружившись присосками, которые крепят на руках и ногах. Когда руки и ноги у них устают, они прилипают к стене прямо грудью, где у них расположен самый большой присоск, и так, повисев, отдыхают. Цель же их восхождений сводится к тому, чтобы взобраться на крышу города, где расположен Президентский Дворец, ну и там привести в исполнение свой гнусный замысел. То есть убить Президента. Но на крыше их поджидает полиция, начинается стрельба и пальба. О чем наутро пишут в газетах, а телевидение, мало что передает покушение в прямом эфире, раз двадцать потом повторяет отснятое, дополняя десятками разных деталей, которые в спешке в эфир не попали. Собственно, на досъемку этих вот эпизодов и пригласил Руго Юлуса, поскольку, как уже говорилось, был не только полновластным хозяином сериала о Президенте, но и бессменным комментатором репортажей о покушениях на его жизнь.
Однако вернемся к нашему герою. Он уже успел доехать до студии. Но, приехав, ничего не сказал. Заготовленный ультиматум так и остался при нем.
На стоянке его поджидали. Вытащили из машины и поволокли в гримерную. В коридорах горел яркий свет. Во всех павильонах шли съемки. Статисты тенями скользили вдоль стен. Обслуга, рабочие - все что-то двигали. Катили тележки, толкали прожекторы... Только в темных углах неподвижно, как статуи, стояли субъекты в застегнутых на все пуговицы смокингах и стреляли глазами как лампами-датчиками.
У двери в гримерную поджидал Руго Мансат:
- На! - сунул он Юлусу десяток листов. - Через пять минут мы выходим в эфир. Но твои эпизоды в конце. Прочитаешь сценарий!
А сразу за дверью Юлуса бросили в кресло. И пока мяли шею, лицо, десятками шрамов морщинили кожу, он проглатывал строки. Отшвыривал очередную страницу, кося взгляд на свое отражение: грязно-желтые волосы, татуировки на шее. Зачерненные зубы превратили улыбку в звериный оскал, - и когда он покончил со сценарием - все хотелось крушить и ломать.
Его отвели в павильон, где уже вовсю командовал Руго:
- Заложников к стенке! Вот здесь все сломать!
На пороге павильона Юлус перешагнул через лежащую в луже крови женщину с перекошенным, покрытым рваными ранами лицом, - но при виде Юлуса женщина вздрогнула...
- По местам! - топнул Руго, и женщина стихла.
Декораторы плескали краску на стены: зеленую, желтую, красным до рези...
- Да хватит! К чертям! - отогнал их Руго. - Мэрла! Хлопушку! - и нырнул в черноту за софитами.
Перед самым лицом Юлуса хлопнула дощечка с косыми полосками. Сразу над головой заработала камера. Ее красный глазок прорвался сквозь сияние юпитеров. И Юлус отыскал ремень бластера, сбросил с плеча, и рванул гашетку. Хоботок микрофона ловил каждый выстрел. Перотехнические заряды разрывались в стене декорации, на спинах людей, прижимавших руки к затылкам. Из образовавшихся дыр летело тряпье, стекала, сочилась бордовая жижа. Статисты, вымуштрованные и послушные Мансату, эффектно падали, сползали по стенам, валили на пол магнитофоны, треноги с софитами. А Юлус все рвал и рвал на себя гашетку.
Потом он распахнул дверь, ведущую в соседнюю декорацию. Там опять были люди - и он снова стрелял. По ногам, в животы и по лицам. На экранах мониторов полыхало "Дорлинское Сияние" - внешняя стена Дорлина по ночам светится, - и человек с присосками на руках и ногах карабкался по этой стене, продираясь сквозь сполохи света, будто это были выбросы раскаленной лавы из разбушевавшихся вулканов. Юлус, забаррикодировав дверь, уселся за пульт. Достал из кармана кассету, вогнал ее в щель на панели, потом повернул несколько ручек - и вот уже человек никуда не карабкается: у него что-то случилось с присосками. Он бъет ими в стену, а они отлипают - и он медленно опрокидывается на спину и падает вниз...
За дверью послышались выстрелы. Это полиция. Лопаются экраны, стеклянными фонтанами взрываются лампы. Одна пуля срывает клок волос с головы Юлуса. Его лицо залито кровью. Но он отстреливается. Валится на пол, заползает в какую-то щель. Дверь становится как решето. Прошитая выстрелами, рассыпается на куски. В комнату летят дымовые шашки. Юлусу нечем дышать. Глаза слезоточат.
- Бофы не сдаются! - орет Руго Мансат. - Никогда не сдаются!
И Юлус встает в полный рост. Десятки разрывов покрывают его тело. Но он с бластером наперевес шагает вперед:
- Да здравствует свободная Флетония! - пуская кровавые пузыри, кричит Юлус. - Рут Вармаган - с нами! - и вдруг срывает кольцо с детонатора гранаты, что держал прижатой к груди. Яркая вспышка ослепляет глаза, и Юлусу кажется, что тело его разрывается на куски...
Но это уже инерция образа. Потому что Юлус по-прежнему стоит посреди разгромленного павильона, только глазок камеры выключен, хоботок микрофона безвольно повис, яркий свет не терзает глаза, а с пола, отряхивая пыль и поправляя одежды, поднимаются десятки покойников.
- Следующий эпизод в Президентском Дворце! - не успел Юлус привыкнуть к вдруг навалившейся тишине, скомандовал Руго. И толпы статистов, обслуги, помощников, как табун лошадей, рванулись на выход. Наступая на тех, кто еще не поднялся, опрокидывая треноги, штативы, подставки.
- Лента в порядке!
- Можно нести к монтажерам! - вслед Руго орут операторы.
И Юлус представил: - А если бы нет? А если б была не в порядке? Здесь и вправду бы остались покойники.
Нужно было совершить над собою усилие, чтобы никуда не бежать, и Юлус повернулся на каблуках, стал елозить руками, вытер пот рукавом.
- Ты свободен! - на мгновенье задержался перед ним Руго.
Все фонари в павильоне погасли и только одинокий луч прожектора пронизывал пыльную темноту. Словно нож острым жалом прошелся он по полу и наткнулся на Руго... Высветив его бледное с глазами как стеклянные шарики лицо.
- Щепкой задело, - зачем-то показал ладонь Юлус, где в следах грязи и грима обнаружил капельку крови.
Но Руго ничего не ответил. Он уже был не здесь.
Как вдруг прозвучал человеческий смех:
- Искусство требует жертв!
Юлус даже вздрогнул от неожиданности. В метре от него стояла Мэрла, помощница Мансата. Сдобная, круглая... После тощего Руго, перекошенных лиц, размозженных носов - в душе будто что-то оттаяло. И Юлус вдруг представил свой дом, вспомнил кресло, диван, где валяются брюки. Дом одинокого мужчины, где никогда не было, да и не будет порядка. Где прямо с порога, как листья в лесу, расшвыривать можно газеты.
Он вернется туда, снова встанет у зеркала и опять забрюзжит, будто стал Президентом...
Но сейчас, почему-то, Президент не прельстил. Юлусу захотелось другого. Он и сам не знает чего. И он почувствовал, что опять входит в роль. Непонятно какую - но в этом и шарм: погружаться в неведомое.
- Что ты делаешь ночью? - спросил Юлус Мэрлу.
- Да утро уже! - хохотнула толстушка.
- Так утром. Неважно. Ведь мы не опаздываем.
- Отсыпаюсь, - продолжала радоваться она своему голосу.
- И с кем? Не секрет?
- Да одна...
Но тут вдруг очнулся хозяин толстушки:
- Где тебя носит?! - просунул он голову из коридора.
И наваждение как рукою сняло: роль исчезла, дом стал каким был. Мэрла рванулась за Руго - и Юлус остался один.
Какое-то время он разглядывал дверь, что захлопнулась перед его носом. Прожектор погас, но не сразу, словно пыль еще помнила свет: перекрасила луч в бледно-розовый - и только потом растворила в себе, сошлась чернотой, словно створки моллюска... Но Юлус не хотел оставаться один. Роль не может уйти! Не случалось такого!
- Постой! - ударил он в дверь, а когда та собралась закрыться, ударил опять и шагнул в коридор. - Год сегодня исполнился!
- Кому? - не обернулся Руго.
- Да нашему детищу... Шансу, что гниет уж в утробе.
- Мне некогда.
- Жаль! - остановился Юлус.
А Руго сделал еще один шаг - и будто в нем что-то заклинило. Мэрла даже забежала вперед, закатилась большим сдобным шариком... А Руго стоял, и, уже со спины излучая угрозу, стал медленно поворачиваться. Но повернулся не весь, только лишь головой и плечами.
- Ты обещал! - как завершают монолог, но обращенный не к тому, кто стоит с тобой рядом на сцене, а к залу, галерке, глазкам телекамер, - продекламировал Юлус. - Выходит, что врал? Не годится!
- Кто это врал?
- Да ты, Руго Мансат. Авансы берешь, а товаром не платишь.
- Ты с кем говоришь?!..
- Да с тобой же. С тобой.
Руго налился кровью. Ровно настолько, насколько Мэрла побледнела. Юлусу даже показалось, что она сейчас растворится, исчезнет, как прожектор минуту назад. А Мансата хватит удар.
- Вон!!! - чтобы все-таки выжить, заорал Руго Мансат. - Вон! Чтобы ноги твоей больше в студии не было!
А Юлус стоял и смотрел, все также силясь понять: кто он сейчас и куда погружается? Может, стал Президентом?.. Но тогда бы он Мансата смял. Сказал бы: умри! - и Мансат бы умер. Но что-то подсказывало, что нет, Юлус, ты не играешь, а передразниваешь. За чем не замедлило последовать подтверждение: Юлус почувствовал, как рот сам собою кривится. Язык вдруг прицокнул - колпак бы еще, а на нем бубенцы, вышло б много смешнее... Но при чем тут колпак? И над чем здесь смеяться?
И все-таки к выходу Юлус направился шаркая ногами и по-обезьяньи притопывая. Приоткрыл тихо дверь, а потом резко ее отпустил - и она оглушительно хлопнула...
В гримерной, пока с него смывали грим, он смотрел телевизор. Там снова показывали внешнюю стену города, по которой карабкался человек. Прилеплял один присоск, потом другой, так и двигался, будто клоп по портьере. А за кадром вовсю распинался Руго:
- Видите?! Как он лихо работает! И все присоски в полнейшем порядке. Никуда он не думает падать!..
Но тут картинка вдруг смялась, исчезла, и ее место на экране занял сам Руго Мансат. В большом мягком кресле, нога на ноге:
- Думали слезы в нас вызвать! На чувства нас взять! Дескать, бедненький боф! На глазах наших сверзился! - Руго то и дело хватал себя за колено и тыкал пальцем в экран. - А это вот видели?! - обнес он зрителей остреньким кукишем. - Мол, слезами умоемся! Ищи дураков!.. А на самом-то деле все было не так. Со стены и не думал он падать! Просто на телестудию пробрался еще один боф и подсунул в эфир вам подделку!
И тут уже Юлус увидел себя, как громит павильон, как стреляет направо, налево. Потом загоняет кассету в панель, и картинка на экране меняется: боф уже никуда не карабкается, тщетно пытается закрепить присоски, но они отлипают, у него соскальзывает то рука, то нога, он опрокидывается на спину и летит вниз...
Но не успевает он набрать скорость, как картинка снова меняется и действие со стены переносится на крышу города, где за штабелями кирпичей и бетонными плитами сидят полицейские. Ярко поблескивают медные каски, полицейские ждут появления бофа - и боф появляется, еще не сняв с рук присоски, начинает стрелять.
- Вот он где! Вот! - теперь уже за кадром орет Руго.
А бофа тем временем забрасывают гранатами, в дыму и разрывах какое-то время ничего не видно. Но когда дым рассеивается, боф, оказывается, все еще жив. Он ползет меж обломками плит, волоча за собой размозженную ногу. В руках он все также сжимает бластер. - Ба-бах! - и полицейская каска как пустая кастрюля звенит по осколкам камней. Но бой явно неравный, полицейских много, они скопом бросаются на недобитого бофа, и тогда он выхватывает из-за пазухи гранату и взрывает себя вместе с ними.
- Бофы не сдаются! - успевает он крикнуть напоследок. - Рут Вармаган с нами!
- А что ж на стене? - снова как ни в чем не бывало сидит в студии Руго. - Боф все еще падает? - и смеется в кулак.
И действительно, когда на экране снова возникает стена города, там сквозь сполохи света, подобные протуберанцам вулканических выбросов, все так же летит человек. Распластав руки, парит словно птица. Съемка явно замедленная, причем камера наезжает на падающего, отчего он делается все крупней и крупней, пока не занимает собою весь кадр. И тут вдруг становится видно, что это вовсе не человек, а кукла: обычный мешок, набитый соломой. С грубо намалеванным лицом и тряпичными руками, ногами.
- Вот что они нам подсунули! - снова слышится голос Руго за кадром.
А камера тем временем, дав вдоволь налюбоваться на куклу, забирает назад, и опять на экране неразборчивая черная точка, ее ударяет о парапет эстакады, она чуть было не повисает на проводах, но не удерживается и скрывается за соседним мостом.
Нет, Юлус абсолютно спокоен. - "Что он Гекубе? Что ему Гекуба?" - бубнит он под нос, очутившись в машине за воротами студии. Даже поворачивает зеркало над лобовым стеклом так, чтобы видеть свое отражение. Но зубы отчищены, волосам возвращен прежний цвет, кровь и шрамы отмыты...
Что Мансат всегда и все врет - в этом нет ничего нового. Но сегодня соврал он иначе. Принца датского тоже ведь не было. Но кто-то сказал, что он есть - и он появился. То же и покушения - кто-то ждет их по пятницам... Но сегодня - четверг! - Юлус даже машину остановил, однако за спиной засигналили, и он снова нажал на педаль. - Этого покушения не должно было быть. Мансат его не планировал. Оно случилось само. А что сорвалось - лишний раз подтверждает, что Мансат не приложил к нему руку. Но чего тогда Мансат боится? Почему хочет так все представить, будто покушение прошло как всегда? Разнообразие тут - только выигрыш. Или, может быть, жалко несчастного, что свернул себе шею?
Но Мансат - и сентиментальность? - Юлус даже расплылся в улыбке. - Или боязнь, что это падение кого-то разжалобит?
Но нет, нет и нет! - снова стиснул зубы Юлус. - Это страх потерять свою власть. Мансат всегда был уверен, что "Борцы за Освобождение Флетонии" - плод его воображения. Что он их придумал, что они - его собственность. А значит, твори с ними все, что захочешь. Но не учел одного: что ложь изреченная в конечном счете приводит к правде. И тогда с нею надо считаться. Вот и приходится ему снова врать, но теперь чтобы скрыть свою прежнюю ложь, которой расхотелось быть ложью.
Юлус, наверно, и дальше продолжал бы рассуждать в том же духе. Но человек эмоциональный, он значительно уютней чувствовал себя в окружении образов, разрешая, или, во всяком случае, пытаясь разрешить логические головоломки с их помощью. И поэтому то, что произошло дальше, какому-нибудь постороннему наблюдателю, мало знакомому с Юлусом, может показаться странным. Дескать, Юлус просто устал и ему отказала фантазия. Но на самом деле с фантазией у Юлуса все в порядке. Процесс не прервался. Просто вышел на иной уровень.
Не странно ль, что актер проезжий этот, -
- медленно, слово за словом стал проговаривать Юлус, -
В фантазии, для сочиненных чувств
Так подчинил мечте свое сознанье,
Что сходит кровь со щек, глаза
Туманят слезы, замирает голос...
...А для чего в итоге?..*
- А действительно, для чего? - спросил сам себя Юлус. Спросил, но не смог ответить. Потому что вопрос этот, на самом деле, принадлежал уже не Юлусу, а той роли, в которую он погрузился. И хотя с виду никаких особенных изменений не произошло, Юлус как сидел, так и остался сидеть в машине. Разве снова состроил рожу, отчего зубы будто фарфоровые застучали. Но внутри Юлуса: с души напирало - то ли радость, что здорово так получается, то ли вера, что все я сейчас, вот, могу!..
Все это должно было найти выход. И тогда он высунул голову в окно машины и что есть силы закричал:
- Слово! До всего было Слово! Слышите!? Все!? И плевать, что в фантазии! Важно, что было, и важно, что сказал его - я-а!!!
Келаф Стор, главный редактор и единственный сотрудник журнала "Сто Первый этаж", сидел за столом и стучал на машинке. Писать рукой, будь то с помощью карандаша или какой-нибудь суперсовременной авторучки, Келаф себя давно отучил. У него были проблемы с почерком. Когда он увлекался, и мысль, что называется, шла, то он начинал писать с такой скоростью и настолько небрежно, не дописывая слова, а то и вовсе подменяя их какими-то невразумительными значками, - что потом ничего не мог разобрать в им самим же написанном. Усаживаясь за машинку и начиная восстанавливать фразы, он вскорости приходил к выводу, что гораздо легче сочинить каждую из них заново. Короче, одну и ту же работу приходилось проделывать дважды. У него есть замечательные рукописи, оставшиеся с тех времен, когда он еще пытался обходиться без машинки, и он точно помнит, что изложил там что-то сакраментальное. Он аккуратно хранит их в ящике, но прочесть, расшифровать там написанное - этим он займется на старости лет, когда уйдет на покой, и когда на новое уже просто иссякнет... Что именно иссякнет: вдохновение ли, фантазия? - Келаф точно не знал, но так или иначе сочинять, создавать нечто такое, чего прежде не было, он больше не сможет.
Что же до компьютера, на котором сегодня строчат девять десятых авторов - то здесь отвращало другое: возможность, не сказать провокация, без конца все и вся переделывать. Переставлять с места на место слова, двигать абзацы, вписывать между строчками новые фразы. Пока вся эта видимая легкость не оборачивалась оборотной своей стороной: мысль уходила, горение гасло...
По всему по этому Келаф и отдал предпочтение старомодной машинке. Белый лист, заправленный в ее каретку, взывает к ответственности. Что сказал - то сказал. Как ударил по клавише - то впечатал, так будет. А что до старомодности - Келаф Стор вообще человек старомодный. Чего ничуть не стыдится.
В комнате, где он работал, горел яркий свет. За спиною сияло окно. А в метре от стола лопотал телевизор. Подвешенный на струбцине, напоминающей ногу фантастического животного (у струбцины было четыре колена) - она давала возможность таскать телевизор за собой, доставала в любой угол комнаты; даже из туалета, достаточно было оставить дверь не закрытой, Келаф мог продолжать следить за происходящем на экране.
Но сейчас он на экран не смотрел. То, что там показывали, его раздражало. Хотя там и шел репортаж, обещанный еще вечером. Из-за этого репортажа Келаф потерял прорву времени. Прождал до утра. Чтобы увидеть все это!?.. Нет, ему не хватало слов. Чего-чего, а такого он от Мансата не ожидал. Над лентой поработали ножницами. Но как? Лучше бы вовсе не трогали. Кадры не стыковались. Не хватало кусков. А те, что повшили - отсечь просто руки! То менялся фон, то цвет штанов на убийце. Тени прыгали как на батуте: то вправо, то влево, то вообще исчезали. Этим идиотам не пришло даже в голову подпустить хоть бы дыму немного или размазать картинку...
Или что-то там вправду стряслось?! Такое, что у всех у них сдвинулись мозги?..
Келаф поскреб себя за ухом. То есть он не дурак и отлично все понял. Боф упал со стены. Натурально: взял, сверзился... Но о Руго Келаф все-таки был лучшего мнения. Растеряться, начать пороть чушь?.. И поэтому верил, что это пройдет, что во время прямого репортажа, действительно, трудно все сразу исправить. Но после-то Руго возьмет себя в руки, и когда эту белиберду запустят под утро, приведет все в порядок, подправит, подчистит. И, конечно, предложит концепию. Не что абы как - а зачем, почему. Не все, дескать, блеф, есть тут проблески правды. Скажем, бофы меняют политику. Что-то там изнутри разъедает их организацию. Меж собой сводят счеты. Кто-то рвется там к власти. В общем, что-то такое, чтобы было за что ухватиться. Написать. Рассказать. Хоть бы что-нибудь вытянуть.
А здесь! - Келаф даже отставил машинку. - Ничего! Пустота! Абсолютнейший вакуум! На жалость, мол, бьют. Тоже перл фантазии!
Словом, телевизор в самый раз было выключить. И окажись коробка дистанционного управления у Келафа под рукой, он, наверное, так бы и сделал. Но она, как назло, задевалась куда-то. Келаф пошарил по крышке стола: свалилась, как видно, в корзину с бумагами?.. Короче, ничего, кроме как сносить голос Мансата, Келафу не оставалось.
Но с той самой минуты, как Келаф утерял интерес к телевизору, ему стало докучать вдруг другое - окно в его комнате не работало. В том смысле, что ничего не показывало. По нему, будто волны, пробегали зеленые полосы, то слева направо, то справа налево... А ведь это окно было гордостью его кабинета.
Келаф Стор был человек скромный. Ни в чем не позволял себе роскоши. Жил в квартире всего из трех комнат. И не на каком-нибудь из двадцатых городских этажей, а всего на Двенадцатом. Были, правда, времена, когда он снимал помещение для своей редакции, где сидели сотрудники и где дело горело и спорилось... Но времена те прошли. И когда он снова перебрался в свою квартиру, - а сюда нет-нет заходят к нему посетители, - он решил обзавестись окном. И на этом не экономить. Не обычный телеэкран, где два раза в сутки меняют картинку, а поставить большой, широкоформатный, где картинку можно выбирать на свое усмотрение. Хочешь - горы и лес, иль прибрежные скалы. Откуда будет задувать ветерок, доноситься запах хвои, прибоя иль луга. Где капли во время дождя станут барабанить в стекло, а на пол лететь пожелтевшие листья...
И все так и было до недавнего времени. И Келаф очень любил, отвалившись от рабочего стола, сидеть и смотреть в это окно. Наугад нажимая кнопки, самому чтоб не знать, что сейчас там появится...
Но примерно неделю назад окно испортилось. Надо было сразу позвать мастера. Но тут, как назло, подкатил этот номер. Келаф с головой погрузился в работу. И днем об окне забывалось, вспоминалось лишь ночью... И тогда Келаф попробовал сам. Взял отвертку и что-то там подкрутил, какой-то винтик в какой-то штуковине, которая, как будто, отошла со своего места... - и сделал еще только хуже. Теперь окно, мало что продолжало гонять туда-сюда зеленые полосы, так еще наотрез отказалось выключаться. И что только Келаф не перепробовал? Вплоть до того, что одеялом его завешивал. Да знай он, откуда это чертово окно черпает энергию - проделал бы дырку в стене и перерезал бы провод! Но в том-то и дело, что не знал он, где провод... Да может и не провод вовсе? А понапрасну уродовать стены? Получится как с той самой штуковиной, которую лучше было бы не трогать.
Но настроение? Настроение напрочь оказалось испорченным.
- Это какой-то заговор! - вымещая обиду, лупил он по клавишам. - Так совсем невозможно работать!
Если к утру материал не попадет в типографию, он лишится последних подписчиков!
Предыдущий тираж был провал, не покрыл даже трети расходов, и если этот постигнет такая же участь - то все, он упал, он банкрот!
Неделю назад Келаф унизился до того, что позвонил Руго Мансату: как, мол, жизнь, мол, давненько не виделись...
Но Руго ответил сухо:
- Если ты не по делу, то лучше потом.
- Журнал со дня на день выходит, - боясь, что Руго выключит связь, забормотал быстро Келаф. - Остался один разворот. Не подбросишь чего-нибудь злачного?
- Да что же я могу подбросить?
- А мне хоть чего. Хоть дворцовые сплетни. Или, вот, покушений давно что-то не было?
Впрочем, последнее было неправдой. Предыдущее покушение показывали две недели назад. И Келаф о нем мог вполне написать. Но журнал был еще не готов. А теперь вот готов, но писать о вещах такой давности?
- Иль задумал что-то особенное? - видя, что Руго не спешит отвечать, по-другому подъехал Келаф.
- Да нет, как всегда...
- Я могу подождать. Чтобы выйти по свежему следу...
На самом деле, Келаф знал, куда гнул. Через неделю в Дорлине начнется Музыкальный Конкурс и на несколько дней вся страна прирастет к телевизорам, и Руго просто не мог допустить, чтобы накануне такого события не выйти со своим репортажем. Пусть музыка и по другому ведомству, только нет, все равно конкурент. За рекламу, втиснутую в "Репортажи с места событий", рекламодатели платят сумасшедшие деньги, и так, за здорово живешь, растерять своих лучших клиентов? Нет, не тот это случай. Что-что, а деньги Руго считать умеет.
- На этой неделе. Как всегда, в девять вечера, - поразмыслив, выпалил Руго и прежде, чем Келаф рассыпался в благодарностях, выключил связь.
Конечно, он мог сказать и поточней, назвать день, а не только лишь время. Но Келаф был благодарен ему и за это. Что, в конце концов, не обманул. В последнее время и такое случалось. А что касается дня - Конкурс начнется в субботу, значит, жди покушения накануне, в четверг или пятницу. И то, что оно случилось в четверг, Келафа поначалу обрадовало, он выиграл день, журнал выйдет на этой неделе... Только толку теперь в этом выходе?
Келаф опять посмотрел на телеэкран: там гремели выстрелы, взрывались гранаты.
Что он может написать про это покушение? Прежде голову сломишь, чем что-то поймешь.
А ведь были времена, когда не он Руго, а Руго его просил об одолжении: напиши, вставь что-нибудь смачное. А то ведь проспят, не заметят.
Они учились на одном курсе. Оба собирались посвятить себя журналистике. Но Мансат пошел в телевидение, а Келаф остался на службе у слова. - Это даже хорошо, - рассуждал тогда Руго. - У кого-нибудь может не выйти - другой тогда, значит, спасай...
Но у Келафа вышло! То, что происходит сейчас - просто временный спад. Пережить, продержаться чуть-чуть - и опять все вернется на круги своя.
Поначалу они и вправду помогали друг другу. Руго не стеснялся ставить Келафа в титры и все время подкидывал разные-разности: зарисовку, сюжет для рекламной заставки. И в то же время не было такой передачи, подготовленной Мансатом, чтобы Келаф не откликнулся на нее в своем журнале. Они вместе сочиняли первые серии "Шагов в будущее". А потом Келаф через свой журнал организовал кампанию под названием "письма зрителей" (треть из которых сочинял либо сам, либо его сотрудники). Эти письма приходили на телевидение пачками, с мольбами и просьбами - продолжать начатую серию. Кампания прогремела на всю страну и незаметно переросла в полемику, перекинувшуюся в другие газеты-журналы - о личности Президента и о сущности Дорлина, так сказать, о первичности выбора: Олк Тийворс построил Дорлин - или Дорлин призвал Олка Тийворса? Нет, тогда Келаф был нужен Руго, и журнал что ни день набирал только силу, из тоненького еженедельника, пробавляющегося перепечатками из других изданий, превратился в солидный буклет, на шикарной бумаге, с цветными картинками. К Келафу валом валили рекламодатели. Авторы наперебой предлагали рукописи. Почти что задаром, за один только факт: увидеть себя, свое имя, на страницах "Сто Первого этажа", в окружении других, всем известных имен! Да что говорить, Келаф печатал самого Альминга Соута, человека-легенду, который мог позволить себе ругать всё на свете, - и все, даже сам Президент, перед ним лишь заискивали, потому что это был писатель с мировым именем!
Келаф знает, где допустил ошибку. Поддержка поддержкой, но надо было вовремя остановиться и начать работать на себя. Он должен был создать своего читателя. А он слишком верил в тандем между ним и Мансатом. Что этот тандем продержится вечно. И в то самое время, пока Руго уничтожал своих конкурентов, выживал с телевидения, стирал в порошок, Келаф их умножал. Сначала немногие, а потом почти все журналы стали писать о "Шагах в будущее". А когда Руго в прямом эфире впервые показал покушение на жизнь Олка Тийворса, о Руго заговорила и вовсе вся пресса, вплоть до самых желтейших листков. Какое-то время по наивности Келаф считал, что все это происходит стихийно, и, уповая на свою дружбу с Руго, полагал, что самый смачный кусок все равно перепадет лишь ему. Пока однажды не узнал, что Руго рассылает материалы и в другие издания, и что если "Сияющий Дорлин", "Вечернее слово" или кто-то другой предложат побольше, ни минуты не раздумывая, шлет первым им.
Когда это случилось первый раз, Келаф обиделся: мол, как же, а дружба? Ведь мы были вместе? Но на лице Руго не дрогнула ни одна мышца, потому что это был уже не тот Руго, рассуждающий: кто, кому и как быстро поможет. - Я стал частью дела, которое делаю, - сказал Руго Келафу, - и интересы этого дела превыше всего. Если я отделю себя от образа, который создаю на экране, мне в ту же минуту настанет конец.
А образ и впрямь был такой: все предать, все продать - лишь бы выбиться в лидеры. Потому что когда ты силен - тебе все прощается.
И такого Руго флетонцы любили, такому ему поклонялись. И кто его знает, будь Руго другим, добился бы точно того же?
Так или иначе, это был последний откровенный разговор между Руго и Келафом. Никогда больше Мансат к этой теме не возращался. Даже когда общался с Келафом не посредством экрана (что в последнее время случалось все реже и реже), а у себя в кабинете, в машине, в кафе: Руго только играл того Руго Мансата, что ведет репортажи с места событий и делает фильмы о Президенте.
И тогда пришло время задаться другим вопросом: а если однажды окажется, что я Руго мешаю? - остановится он или нет?.. - Однако ответ был прозрачнее некуда: сотрет, как стирал уже многих. Из чего Келаф вывел, что лучше им все же не ссориться. Пусть немного корысти сегодня в их дружбе, но лучше пусть так, чем вражда.
А журнал тем временем начал хиреть. Не по дням, а часам. И логика подсказывала, что его лучше бросить. Не потому, что Келаф никудышний редактор. Но редактировать надо не воздух. Когда к тебе сами несут прорву рукописей - это одно, а когда не несут ничего?.. Если бы у Келафа были свои читатели, которые читали бы журнал не из-за Руго, про которого теперь писали практически все, а из-за взгляда, позиции, авторов, самобытности стиля, подбора проблем, то и после предательства Мансата Келаф мог бы издавать свой журнал. Изменив, может, чуть-чуть тематику, подновив, переставив акценты. Но ничего подобного не было и в помине, журнал держался только на Руго, на тех материалах, что он поставлял. Все остальное было довеском, неглавным. Авторы менялись, темы приходили и уходили. И пока Келаф опережал других, пока Руго действительно подбрасывал ему самые жирные куски, Келаф мог вести журнал так, как вел, не очень заботясь о следующем номере. Придут новые рукописи, новые имена - от пишущей братии не будет отбоя. А тут, когда стол опустел?..
И все-таки бросить журнал Келаф почему-то не мог. Может быть потому, что так же как Мансату его репортажи, журнал для Келафа тоже стал делом? Или, может, из страха: а кто я такой? Что, кроме журнала, умею я делать?.. Но, скорее всего, здесь крылось что-то иррациональное: чем хуже распродавался тираж, тем отчаянней верилось, что в следующий раз все будет иначе. И что дело вообще тут совсем не в журнале, а в чем-то, витающем в воздухе, в какой-то напасти, какой-то болезни - но что-то должно вдруг случиться, и за стойкость - а Келаф был стоек - воздастся однажды сторицей. Келаф найдет золотоносную жилу; позвонит вдруг автор, вдруг свалится рукопись!.. Нет, здесь ему воображение отказывало, но даже в отказе светилась надежда, потому что если бы он мог себе это представить, то какого же черта сидит и надеется?! Да взял бы и сделал - а он сидит, ждет.
Но сейчас не до жиру, - перебил себя Келаф. - Слишком много поставил он на этот номер. Специально неделю держал разворот. Думал, вывалюсь первым: сенсация, новость! Тут и там лишь заметки, а я вот - обзор! Подобрал материал об истории бофов, как все это возникло, откуда пошло. Дескать, следствие нашего виденья мира. Даже вставил эссе об актере и театре: если есть уже зал, если полон он зрителей - то на сцене всегда обнаружится некто, кто сыграет нам то, что хотим мы увидеть...
Или вовсе без разворота? - отвалился от машинки Келаф. - Покушение сорвалось, и Мансат выкручивается. И я бы ему мог в этом помочь. Лишь только скажи. Набери только номер.
Келаф попробовал сам связаться с телецентром, но автоответчик послал его к черту, записал кто звонил, дескать, мы вам ответим.
Но знает Келаф эти "ответим". Неделю прождешь. Да и "ответит" не Мансат а какой-нибудь идиот, с которым и говорить-то не о чем.
Нет! - снова обрушился на машинку Келаф. - Без Мансата надо. Я должен все сам!
Конечно, если бы Руго был человек, если бы умел ценить бескорыстную дружбу... Ведь и в учебе Келаф ему всегда помогал, все контрольные давал ему списывать. За все университетские годы Мансат ни разу не блеснул ни одной способностью. Приключится вдруг спор, аж до драки доходит, - а Руго молчит, как воды в рот набрал. Но зато вот потом, как сойдутся на чем-то - в ту ж минуту он тут: мол, всегда я так думал.
Это умение подхватывать чужие мысли, первым их выговаривать и выдавать за свои - и вывело его в люди. Это Келаф вечно ломал голову: как придумать бы что-то свое. А Мансат не так: вы додумать еще не успели, а я вам уже их на стол и в обертке!
Единственное, в чем Руго преуспел в университетские годы, так это по женской части. Дважды его собирались за это выгонять из университета. А где-то на четвертом или на пятом курсе он отбил у Келафа девушку. Келаф за ней с полгода ухаживал, то в кино пригласит, то в кафе на коктейль, все не знал, как надежнее к ней подступиться. А Руго на вторую ночь с ней переспал и потом резюме свое вывел: ничего, дескать, парень, в ней нет. Мол, видал я партнерш и получше.
Будь Келаф мужчиной, он набил бы тогда Руго морду. Но Келаф простил... То есть, на самом деле, ничего он не простил, просто куда-то на дно души это спрятал... А сейчас вдруг припомнил. Аж испарина выступила. Келаф даже сигарету достал. И вообще захотелось все к черту послать. Отвалиться на спинку стула и просто сидеть, вспоминать. Или думать о чем-то. Но главное, никуда не спешить. Выпасть из этой бесконечной гонки с препятствиями. Но вместо этого еще быстрее застучал по клавишам.
Ну отпишется, свалит он номер, - с трудом поспевая за пальцами, также быстро теперь думал Келаф, - будто что-то и вправду изменится? Ведь со следующим будет все то же самое. Ну, удача, вернет он частично долги - чтобы завтра наделать новые. Все годы, что издает он журнал, ощущал он это противоречие - между тем, что хотел, и что был он обязан: увеличить тираж; кровь из носа добраться до новых читателей; заручиться рекламой, поддержкою Мансата... Нет бы взять и расквитаться за все. Но какой там, строчил дифирамбы. Экономя на всем, управлялся один. Все всегда впопыхах, все тяп-ляп, как получится. А в итоге все то ж: лишь долговая яма. Уступал, отступал, позабыв, что хотел. А если и приходило в голову иногда что стоящее, то сразу же гнал, мол, потом, не сейчас. Записывал на чем подвернется и в ящик, долой, как в корзину для мусора...
"...и если принять, что мы, Верхний Дорлин, что мы, Верхний Дорлин..."
- Тьфу ты, зараза! - забил повтор Келаф.
"...существуем лишь потому, что этого захотел Олк Тийворс, то уместен вопрос: кто первичен тут - мы или он?.."
Нет, мысли его носило черт знает где, и он никак не мог сосредоточиться. Получалась вода, в общем, в ступе. Хотя и с водою Келаф умел управляться. Но сейчас не годится, не тот нынче случай!..
Он оставил машинку и выдвинул ящик стола, самый нижний, у самого пола, где лежали все эти отбросы - десятки пожелтевших страниц с завернувшимися, словно обожженными солнцем, краями, с рядами нечетких каракуль, помарок, следами от кофе... Келаф хотел дотронуться до этого кладбища, как вдруг из глубины вынырнул черный паук. Растопырил несчетные ноги: не смей, дескать, братец, мое! - и Келаф отдернул руку. Наверно, минуту они смотрели один на другого: Келаф, который мог паука прихлопнуть - и этот сморчок, этот гадкий плевок... Но чем больше проходило времени, тем ясней становилось, что Келаф снова уступит. Потому что привык уступать. Потому что противно. Была нужда связываться?.. Ведь этому гаду - чего тут терять? Он знает свое: - клац! - укусит за палец. На большее он не способен. А Келаф - ну что, да напишет еще. У него, вот, журнал. Его ждут в типографии...
А если бы не было журнала!? - подумал Келаф.
Но тут же затряс головой:
- Нет, - и ногой толкнул ящик на место.
И снова обрушился на машинку...
Но напасти на этом не кончились. Перед глазами еще стоял омерзительный гад, обосновавшийся на его, Келафа Стора, рукописях, как вдруг к мычащему телевизору и моргающему словно в тике окну добавился еще один экран - видеофона. На нем проступило изображение - и Келаф остолбенел. То, что сложилось там из куска пустоты, из обрывков серого вещества, что и стало-то веществом лишь когда с другого конца провода прибежало сюда... - словом, это был какой-то фантом, горячеченый бред, след того паука...
На экране возник Президент.
- Извините, - сказал этот бред. - Я помешал вам работать?
И хотя это была сущая правда - не мог же Келаф сказать ему да?.. То есть он вообще ничего не мог сказать, жить продолжали одни только пальцы. Что уж они выбивали на клавишах? Но стучать перестали тогда, когда каретка вдруг сорвалась и поехала в сторону.
- Вы готовите номер? - как ни в чем не бывало спросил Президент.
И на этот раз Келаф кивнул. Голова соскочила как будто с пружины, соскользнула на грудь и не смогла вернуться обратно.
- Я слежу за вашим журналом. Жаль выходит от редко.
- Я - один, - вслед за головой поехала вниз и челюсть.
- У вас нет помощников?
- Машинистка... Одна машинистка. Но она не работает ночью.
- М-да, - посерьезнел Тийворс.
Конечно же, Тийворс! Горячечный бред придумал бы что-то другое.
- Вы взялись за гиблое дело. Журнал обречен без солидных субсидий. К тому же, когда он серьезен - в него не приносят рекламу. Вы, наверное, идеалист? Или я ошибаюсь?
- Нет... То есть да... В том смысле, что конечно идеалист. Иначе я просто бы не выдержал.
- "Сто Первый этаж" - гипербола или мечта?
- Я - патриот! - вдруг выпалил Келаф.
На самом деле происходящее было настолько нереально, настолько не могло происходить, что Келафу отказали привычные чувства. Он даже не знал, испугался он или нет? Это походило на сон. Будь руки его попослушней, он щипнул бы себя за живот. Но тело объял паралич. Подчинялись одни лишь слова, и это вот - "Я - патриот!" - прозвучало как тот же щипок. Келаф даже подумал: - "Сейчас!" - и все-таки нет, не проснулся.
А фантом точно так же смотрел. Оглушительно явный, пронзительный.
- Я - патриот! - как заклинание повторил Келаф. Дескать, ну, отвратись, сгинь нечистая сила!
Но сила не сгинула, продолжала смотреть. Келаф даже подумал вновь выдвинуть ящик, но вместо этого встал в полный рост (незаметно вернулись былые способности), убрал руки с клавиш и сунул в карманы.
- Вы придумали все! - сказал Тийворсу Келаф.
- Что значит "все"?
- Этот город, меня.
- Нет, - покачал головой Президент. - Вы преувеличиваете мои возможности. Я делал все так, как хотели флетонцы.
- Выходит, вы просто посредственность, - смелел больше Келаф. - Если бы вы были личностью, то не стали бы во всем уступать.
- А кто вам сказал, что я уступил? - Президент покусал губу, толстую, влажную, с мелкими трещинами. Все-таки Келаф его ввел в замешательство. - Я не раз проявлял свою волю...
- В чем? - хохотнул даже Келаф. - Назовите одну хоть бы вещь! Вы лжец! Вы всегда только лжете. И вокруг приучили всех лгать, прикрывая вранье вашим именем. Ложь давно стала способом выжить!
- Вы имеете в виду это? - не уступил ему Тийворс и заглянул в телевизор. Там как раз закончился репортаж о покушении и вовсю хорохорился Мансат. Распинался о величии Президента, отбивался как будто в засаде: "Не дадим!", "Не позволим!"... - и был страшно доволен собой, что удачно вот так выбирается.
- Не только! - решил стоять на своем Келаф. Если все это бред, если мне это грезится!.. - Кому бы другому, но вам-то известно, что в Нижнем Дорлине живут такие же люди, как мы. Что "Борцов за Флетонию" нет. Как и нет покушений. Вообще ничего, о чем денно и нощно долдонят газеты!
- Я не хотел вам звонить, - долго после вырвавшегося из уст Келафа упрека молчал Тийворс. - Я знал, что могу от вас выслушать это.
- Но все-таки позвонили?
- А чтобы спросить. Вы - создатель журнала, - на слове "создатель" он сделал ударение, но Келаф не понял, к чему он ведет. - Вы его сотворили из воздуха. Для тех же флетонцев. Кого же еще?.. И вот мой вопрос: зачем вы это сделали? Или, может, не так? Вдруг журнал создал вас?
Первым ощущением было, что Келафа окатили холодной водой. Если все это бред, то и вправду горячечный. От подобных вопросов Келаф всегда отгораживался. Он знал, что на них невозможно ответить... Он все еще кипел негодованием, но в груди не хватало дыхания.
- Да кто же тут я?! - все-таки выдавил Келаф. - В махине государства, что вы возвели, я всего только крохотный винтик. Да рискни я хоть что-нибудь здесь изменить - ведь меня сразу нет!..
- Но когда создавали, была, значит, смелость. Вот, ведь в вашем столе, - и Тийворс указал пальцем на тот самый ящик, с которого все началось, - наверное, есть что-то чуточку лишнее? Что в журнал не пошло? Чему быть еще рано?
- Конечно, есть, - потупился Келаф. - Но это - слова. Всего только - слова.
- А сначала всегда бывает Слово!
Келаф не сразу вернул взгляд на экран. Сперва посмотрел на крышку стола, на машинку со свернутой шеей-кареткой, на полосы в проеме окна и рожу довольного Мансата... Но когда все-таки добрался до видеофона, словно впервые увидел лицо Президента: большой круглый лоб под тяжелою лысиной, бороздки морщин, будто ссадины, особенно густые у основания щек и вокруг тонких губ, сейчас плотно закрытых, и совсем невероятные глаза, преогромные, серые, грустные, которым не хватает места за толстыми линзами очков.
- Вы первым заговорили о посредственности, - нарушил тишину Президент. - Похоже, вы имели в виду меня. И готов допустить, что вы правы. Но, в моем представлении, посредственность - это вовсе не тот, кто умеет подчинять себя обстоятельствам, как и не тот, кто при необходимости готов диктовать свою волю. Два этих качества требуют искры таланта. А посредственность - нет, ее искрою Бог обошел. Оттого там все тихо и ясно. Говоря еще проще: посредственность - это тот, кто сам себе в этом никогда не признается. Но я не согласен, что большинство из нас - серая масса. Мы просто глухи, мы сгубили свой дар. Все, чем нас наделила природа. Предпочтя быть не личностью. Просто не быть.
- Но у вас в руках власть. Вы обязаны править.
- А вы выпускать ваш журнал.
- Но какой смысл во власти, если не навязывать никому своей воли?
- Точно тот, что в журнале, если он этой власти глядит вечно в рот. Неужели вы и вправду считаете, что я могу указом отменить, скажем, ложь? Переделать флетонцев? Запретить Музыкальный Конкурс? Или вовсеуслышание объявить, что Нижний Дорлин, "Борцы за Флетонию" - все это выдумки Мансата? Когда тот же флетонец лишь этим живет. Извините, но это абсурд.
- Выходит, по-вашему, ничего тут нельзя изменить?
- Можно. И я это делаю. Но очень осторожно и медленно. Город построен, он такой какой есть, и все сразу сломать - сделать всем только хуже. Поэтому для начала я пытаюсь не мешать, когда кто-то поступает по совести. Говорит то, что думает. Даже если мне это не очень приятно.
- Но какой в этом смысл, в словах?
- Разбудить в душе искру таланта. Да взять ваш журнал. Ведь вы им одним лишь живете. И знаю, зачем его создали: сказать людям правду, такую как есть. И неужели вы думаете, что я не догадываюсь, какой это труд: угождать сразу многим, и при этом оставаться собой, начинать и не договаривать, выстраивать фразы и оставлять между словами пустоты, обходиться намеками, носить камень за пазухой? Не я вам судья, насколько ваша правда нужна флетонцам. Но именно потому, что она правда, она лучше лжи. И когда вы осмелитесь сказать ее всю, - если только достанет вам силы, - не указ Президента, не отряды полиции, и тем более не убийцы из Нижнего Дорлина, а вы, ваш журнал, заткнут Мансату рот.
- Но почему именно Мансату?
- А потому что Мансат первейший ваш враг!
- Положим, - не сразу согласился Келаф. - Но я не занимаюсь политикой...
- Причем здесь политика? - не дослушал его Президент. - Достаньте ваши старые рукописи. Забудьте, что кто-то их станет судить. Скажите все так, как вы видите, чувствуете. И не занимайтесь разоблачением. Не унижайтесь до этого. Пусть ваш журнал выглядит так, будто никакого Мансата не существует в природе.
- Но ведь изложенное в этих рукописях - большей частью догадки. Это как бы эссе на свободные темы. А где мне взять материал? Неопровержимые доказательства? Чтобы все это не выглядело пустой болтовней.
- А вот в этом я вам помогу.
Пока они препирались, Тийворс так близко подошел к объективу, что его лицо с трудом умещалось в экран.
- Да и деньги? - исчерпав все прочие доводы, вспомнил Келаф.
Но тут Президент покачал головой:
- А вот денег не будет. Во всяком случае, на издание такого журнала. Если выстрел ваш состоится, если он попадет точно в цель - то потом эти деньги вы заработаете. И это не бутет подачкой. А честный, заслуженный выигрыш. Однако оставим о деньгах. Из-за них я не стал бы звонить. Через час к вам придет человек, - как о чем-то решенном сказал тихо Тийворс, - и принесет кассету с дублями к репортажам Мансата. Пробы актеров и прочее. Не вам объяснять, как всем этим воспользоваться. - Он покусал губу, она уже кровоточила. - Сами увидите, как все переменится. Вы выйдете на улицу другим человеком.
Но про это Тийворс мог бы и не рассказывать. Это Келаф сам представлял. И все-таки что-то мешало:
- А если закроют журнал?
- Вы говорите о поражении?
- Да, именно, о поражении. Ведь я обязан считаться с такою возможностью. Вы сами сказали, что кроме журнала у меня ничего больше нет, - Келаф развел даже руки, лишь потом заметив, что они уже не в карманах.
А по лицу Тийворса пробежала как будто бы тень. Было видно, что он не собирался сейчас замолчать, но так получилось, что все-таки замолчал.