Аннотация: Первая глава пародии на скандинавское фэнтези
В доработке!
Строжайше секретно!
Допуск уровня "ННН"!
(навсегда - никому - никогда)
Только для членов семьи королей Гринсхилса!
Речи Орма.
гл.1
Путь в Гринсхилс.
Судьба малышки Игги с самого рождения не отличалась особой благосклонностью. Начать с того, что звали ее к обеду исключительно как "Ингрид Олафдоттер из рода Ильвингов!". Причем оканчивался призыв всегда одинаково: после "Жрать подано!" неизменно следовало "хоть бы сейчас подавилась!". Все детство выслушивать в свой адрес казенные формулировки строго этикета, неизменно завершавшиеся связыванием по всем лапам и насильным пичканьем ооочень полезной кашей и ооочень вкусным пережаренным мясом... Хотя она так любит бифштексы с кровью, желательно сырые.... Увы, у маленькой девочки едва ли не от рождения появилась масса недоброжелателей. И с каждым днем их становилось все больше. Как ни крути, девочка всегда отличалась исключительно добрым характером пусть и с некоторой склонностью к шалостям. К ее третьему дню рождения вся долина озера Ульфсленда настолько хорошо знала это, что несчастному отцу, конунгу Олафу Эриксону из рода Ильвингов, пришлось умолять соседнего ярла Хрюгви Свэнсона взять малышку на воспитание. Ярл долго отнекивался, так как боялся вспышки народного восстания и старости, не обеспеченной государственной пенсией. Но после упорного торга все же согласился, вытребовав 100% налоговые льготы, крупную страховку здоровья и имущества за счет конунга и еще что-то по мелочи, вроде беспошлинной торговли по всем фьордам на неделю пути от Ульфсафьорда.
Игги прожила у Ярла, чудом пережившего три инфаркта и 38 народных восстаний, около девяти лет. Старый ярл очень ее любил, потакал Игги во всем и всегда отпускал, когда ей хотелось осмотреть лагерь осаждающих или слазить на скалу "Копье Одина". В те годы Игги просто полыхала любопытством, ее постоянно манил окружающий мир. Ингрид все хотелось пощупать и всему устроить вскрытие, но отпускать ее из поместья одну не осмелился бы даже самый тупой берсерк пребывающий в отходняке после припадка. По этому, особо не раздумывая, к малышке приставили меня в надежде, что кто-то из нас умрет в самое ближайшее время. Зря - мы с ней очень даже сдружились. Возможно, сыграла роль наша отдаленная родственная связь. Матерью Игги была некто Хильд (вёльва, если верить упорным слухам). Что в ней нашел конунг доподлинно никому не известно, но ставки на количество выпитого им в тот день принимаются до сих пор. Так вот, Хильд приходится отдаленной кузиной Йормунгарду. Тот в свою очередь сошелся однажды с человеческой женщиной - они поссорились, он в ее плюнул и в результате родился мальчик. Правда женщина при этом умерла, так как ребенку очень хотелось кушать... Молодой друид (пятый или седьмой по счету с тех пор как Игги поселилась у Хрюгви) сказал мне однажды, что это называется "размножение спорами" по методу неких "страшных чужаков". Сам он не знал кто они (вряд ли изнеженные южане), но с тех пор я никогда не спорю с женщинами. В результате ряда скрещиваний через пару десятков поколений в поместье Свэнсонов появился милый и очаровательный я. Орм Йормунгардсон. В просторечии Орм Йорсон или еще проще Йор. По началу все пугались, как ни крути моему подрастающему организму требовались витамины, минералы, железо... а в яблоках его так мало! Другое дело пожевать чей-нибудь меч или топор... Потом привыкли. Затем в поместье кончились камни, серебро и гвозди и меня стали отпускать к гоблинам. Гоблины тоже привыкли, пусть и не сразу.
Хотя к чему отступления в дремучие родословные и никому не нужные подробности моего голодного детства? Конечно, дружба с малышкой Игги зародилась после первого же совместного проведения террористической игры в поместье старика Хрюгви. Как бы то ни было, домой к папе конунгу нас отпустили вместе. Мы, в общем, не очень и рвались, но конунгу Олафу стало накладно содержать поместье Хрюгви и всю его округу, когда любимой дочурке исполнилось двенадцать. "Как жаль, что вы от нас наконец-то уезжаете!" рыдая на радостях, попрощался с нами Хрюгви, старательно не замечая траурных одежд приплывших за нами викингов папы конунга. "Мы еще вернемся!" оптимистично верещали мы, размахивая отломанным от драккара хвостом. Думаете, я не мог тогда отломать от драккара хвост? Хех! Да запросто! Хоть мне было тогда только тридцать пять и ростом я с трудом дотягивал до плеча взрослому мужчине, но к тому времени ярл Хрюгви уже шесть раз брал меня в поход, что бы выбивать ворота в крепостях южан. Нет не головой! Головой я грызу. У меня хорошие крепкие клыки. Выбивал я ногами, а руками держал щит, чтобы падающими воротами шапку не помяло.
Едва наш драккар вошел в родной фьорд, на берегу сразу поняли, что как-то все очень подозрительно тихо. Птички не поют, рыба не плещет и ветер куда-то задевался, напрочь отказываясь тащить полузатопленный корабль к берегу. Встречающие по совершенно не понятной причине испугались. Викинги папы конунга просто не обратили внимания. Куда уж там, когда до берега осталось жалких триста шагов, а вода стала прочнее льда. Бежали так, что брызги не успевали взлететь. Встречающим стало совсем нехорошо, но папа конунг пригрозил отдать дочери в услужение каждого, кто проявит трусость. Трусы покончили жизнь самоубийством и причал сразу обезлюдел.
К вечеру папа конунг захотел последовать примеру трусов. Я до сих пор теряюсь в догадках, что его удержало. Наверное, новая жена Гунхильд, которая выкрала его из манора прямо посреди праздничной тризны, вместе с двумя сыновьями и дочерью. На следующий день они все вернулись. Не представляю, какими аргументами Гунхильд убедила Олафа остаться на конунгстве? Ведь сложно любить кого-то сильнее чем малышку Игги. Сам Олаф объяснял возвращение безмерным чувством долга и ответственности перед подданными. Может быть это и так. Я слышал лет тридцать назад, что южане причислили его к лику святых мучеников.
До того как Ингрид исполнилось двадцать, народ в кроме конунга Олафа потихоньку выл, но в целом внутриполитическая ситуация оставалась стабильной. Мачеха Гунхильд стойко отражала регулярные штурмы психики, квитаясь с нами не менее жестоко. Чего только стоят ежедневные уроки по выживанию в условиях кухни для меня и по борьбе с тоннами пряжи для Ингрид. Результатами уроков мы травили врагов и сбывали заезжим торговцам в качестве набивки для матрасов. По слухам, те матрасы успешно использовались южанами как щиты против вражеских корабельных баллист.
Если с Гунхильд у нас была война до полной и безоговорочной капитуляции Гунхильд, то с ее сыновьями, двойняшками Харальдом и Атли, установилось нечто вроде пакта о не нападении, с секретными протоколами о совместном проведении игровых операций и набегов на кладовые гоблинов. Набеги делали мы, а добычу тащили они. Папа Олаф для виду ругался, но тяжелое экономическое положение вынуждало его смотреть на наши шалости сквозь пальцы. А вот с младшей сестренкой Хельги отношения у Ингрид не задались совершенно. Слишком та походила на мать низким лобиком, наперстком красоты и страстью делать пакости. Чуть что, сразу бежала к Гунхильд жаловаться. Стукачка мелкая!
В двадцатую весну малышка Игги нашла тайник с мелкими побрякушками Гунхильд, типа ростового зеркала и фамильных драгоценностей. Совмещение их с собой, привело Ингрид к выводу, что она отличается не только умом, но и красотой, сообразительностью, мудростью и рядом других исключительно превосходных качеств... Через два дня перед Олафом жестко встала Гунхильд с вопросом "эта много раз "sensored" или я?". Папа Олаф торжественно поклялся, что "или ты" и они стали прикидывать куда еще не докатилась слава об Ингрид. Проблема заключалась в том, что слава докатилась далеко. Еще одной проблемой было то, что хотя красивой Ингрид считало подавляющее большинство мужского населения манора, кроме берсерка Свенельда, потерявшего в бою некоторые части тела, но слава действительно докатилась далеко.
Наконец последней проблемой оказалась весьма значительная вероятность жестокой мести со стороны потенциального мужа. Через полгода проблему решили с помощью сверх дальней разведывательно-поисковой экспедиции... Проблему меня решили просто. Приставили к Игги на должность телохранителя и ответственного родственника по мужской линии. Поплыли под защитой самых надежных воинов Олафа, поклявшихся, что ради избавления Ульфсленда пойдут на все вплоть до принятия христианства.
К счастью для будущего мужа, Ингрид до места назначения не добралась. На четвертый день плаванья шторм, смахивающий на пожелание хорошей дороги от безутешных родственников, устроил нам небольшое приключение, зашвырнув в открытый океан. Викинги папы конунга радовались как дети. Бедняжки решили, что боги, наслав шторм, спасли мир. По этому поводу они поголовно попрыгали за борт, забыв проследить, чтобы мы сделали то же самое. Что ж мы не были против. Оставшихся запасов нам с Игги хватило бы года на полтора, да еще имелись парус и весла. Так что самым страшным испытанием для нас стала скука.
Развлекались как могли. Начали с резьбы по дереву. К концу второго месяца дрейфа драккар оказался покрыт рунической резьбой матерного содержания везде, куда только можно достать острой железкой. Потом недели две тешились сочинением пошлых вис с участием всех кого только могли вспомнить. По дороге ограбили пару встреченных кораблей, город неизвестного народа, неосторожно расположившийся у берега, три острова с селениями того же народа и потопили эскадру, посланную на нашу ликвидацию. Дурное дело, оно ведь не хитрое. От полного уничтожения неизвестный народ спасла надоевшая солонина, а также пресные лепешки, прокисшее пиво и подошедшие к концу запасы воблы. Все таки Ингрид была избалованной девушкой - она очень любила свежее мясо. Пришлось срочно подыскивать подходящий берег...
Как там она договаривалась с местными не знаю. Помню, что заснул, когда бронзовая драконья голова вознеслась над берегом неизвестной страны. Ну почти, сначала сожрал пару лошадей, подвернувшихся местных аборигенов, а потом заснул. Проснулся в удобном, утепленном гробу и сразу выяснил, что являюсь: а) кузеном невесты местного конунга Сэба, который тоже считал, что Ингрид красивая... б) дядей племянника, рожденного Ингрид от жениха внебрачным образом; в) природное чувство такта не позволяет мне передать все определения, коими обозначала меня Ингрид при встрече. Основное обвинение сводилось к тому, что я бессовестно дрых пятнадцать лет, а она как последняя дура таскала за собой этот тяжеленный гроб, испытывая душевные муки и нравственные терзания на тему "на фига он мне сдался?".