Мария Клебан была старшей дочерью у Гавриила Ивановича и его супруги Агафьи. Гаврила с Агафьей были плодовитой парой: достаточно было поцеловать Агафью в темноте ночи и, глядишь, брюхо начинало увеличиваться.
Мать, подобно корове Брендуши, если бугай вскочил, рожала теленка. Так и Агафья. После Марии родила еще десять детей. Трое померли в раннем детстве, а восемь остались выносить на своих плечах тяготы жизни. Возможно, их предки были настолько грешны и неправедны, что возмездие отразилось на внуках.
У них был небольшой деревянный домик, возведенный без литого фундамента; он плохо защищал от морозов; земля под ним куда‒то ползла и проваливалась, и в стенах всегда зияли трещины.
Земелька в горной местности на редкость непригодна для выращивания собственного хлеба, овощей и фруктов, а вот возвести сад, заготавливать луговое сено для содержания крупного рогатого скота - сколько угодно, было бы желание...трудиться.
Гаврила трудился с раннего утра до позднего вечера, что дало ему возможность содержать двух коров, откармливать свиней, лошадей и развести великолепный сад возле дома.
Все шло на поправку, и Гавриил с женой Агафьей уже распределяли свое богатство между детьми, прикидывали, кому что достанется, да вот, как гром среди ясного неба, грянуло светлое будущее. Советские войска вошли в Подкарпатскую Русь в октябре 44 года, а два года спустя, начал внедряться социализм‒ коммунизм, заискрило ВКП(б) (второе крепостное право большевиков).
У Гавриила, как и у остальных крестьян отрезали земельку по углы, да еще угрожали отправить по ленинским местам всех, кто добровольно не желал вступить в это вкпб.
Осчастливленный советской властью, Гавриил вскоре отправился на тот свет, а подросшие дети разбрелись по всей стране и каждый устроился, как мог и где мог: старший Коля на шахте в Донбассе, Иван в Свердловске, Анна в Луганске. Только самая старшая дочь Мария не решилась уехать из родных мест. Она не умела ни читать, ни писать, ни считать выше десяти и боялась, что ее с подбитым глазом, где‒то, кто‒то разденет после захода солнца, и того, как его, раскидает ноги в разные стороны. Как же она останется совсем голой? Трудно сказать, насколько она была приспособлена к жизни, но крестьянская хитрость у нее сочеталась с подлостью и непредсказуемым коварством.
Поскольку в опустевшем доме Мария не смогла жить: колхозный бригадир превратил ее домик в конюшню, считая, что это дом бывшего кулака, ей пришлось вступить в колхоз, дабы построить себе лачужку на небольшой возвышенности, окруженной березами.
Председатель колхоза Халосука, известный своей жестокостью, пожалел ее и выделил десять соток земли, на которых она умудрилась не только выращивать фасоль, картошку, но и содержать коровенку. Как она сумела это сделать? Очень просто. Работая в колхозе, она задерживалась дольше всех, а потом, когда бригадир и сторож смазывали пятки салом, прихватывала с колхозного поля, что только могла. А потом делались рейды и ночью. Если раньше, когда был жив отец и когда земля у всех была своя, она считала великим грехом украсть у соседей даже соломинку, то теперь все было общее, все принадлежало всем, грешно было не прихватить мешок сена, а точнее, не украсть.
Если, конечно, считать воровством то, что раньше тебе принадлежало, то теперь, тебя обокрали.
Большевики ограбили народ открыто в наглую, возродив крепостное право на всей территории советской империи. Одни грабили, да еще сажали при этом за решетку, а люди, чтобы выжить, прятали картофельные клубни за пазуху и под покровом ночи тащили к своим жилищам, чтобы кормить детей и самим не пухнуть с голоду. За картофельный клубень можно было схлопотать лет десять и отправиться по ленинским местам за Урал. Но такие порядке были при первом палаче и при втором ‒ Джугашвили, а потом наступило послабление ‒ воруй, сколько хочешь.
В двадцать семь лет Мария стала женщиной. Кратковременное счастье улыбнулось ей совершенно случайно. Сам Бог создал женщину такой, которая как в воздухе нуждается в мужчине, источнике продолжения рода, а Мария...на нее никто не обращал внимания. Лицом не вышла, фигурой не получилась. Рост маленький, ножки кривые, ни бедер, ни талии - мешок с крупой, да и только. Она не дружила с зеркалом. То, что она видела, когда его держала перед собой, не нравилось самой, не радовало, не обещало встретить суженого.
Но вот в один из религиозных праздников она не вышла на работу в бригаду. Бригадир Ваня Горло Хватко разозлился не на шутку и решил лично удостовериться, почему такая-сякая не явилась утром на развод для получения персонального задания - корчевать мелкий кустарник и уносить ветки далеко в ров, где они должны были сгнить в течение четырех-пяти лет.
Колокола единственной церквушки затянули задушевную мелодию возбуждая у стариков неясные чувства вечности и сожаления о попрании святынь "народной" властью, что осуществлялась через людей, лишенных не только разума, но и совести, не говоря о чести. Как раз в это время Горло Хватко приближался к домику Марии на лошади оранжевой масти. Спешившись и привязав коня к крыльцу, он вошел в дверь, не запертую на ключ, но в маленькой комнатенке с одним окном и железной кроваткой, да ведерком с водой на дне возле двери, никого не было. Он повернулся, стукнул головой о перекладину и направился в хлев, где была привязана корова. На чердак вела лестница. Бригадир решил: она там. И поднялся по лестнице. Действительно "преступница" прогульщица лежала на сеновале, раскинув ручки и ножки с задранной к пупку юбкой.
Мария не носила трусов, даже не знала, что это такое. Бригадиру бросилось в глаза то, что так берегут женщины, и ему стало не по себе. К тому же, у него целую неделю не было женщины. И супруга как раз болела женской болезнью. Неугомонная плоть сытого бирюка начала буянить, требовать, брыкаться, как у бугая при виде коровы, приведенной на случку. Ни о чем не думая, Горло Хватко развязал ремень на брюках, они сползли к носкам, мешая двигаться, и стал на колени, запустив жирные пальцы в волосы непочатой рабыни, а пальцами правой руки схватил жертву за горло.
Рабыня проснулась, вытаращила глаза и закричала, что есть мочи:
- Спасите, убивают!
- Успокойся, дура! Я решил тебя осчастливить.
- Берите все, что хотите, только не убивайте...
- Не сжимай ноги, расслабься. Сейчас улетишь вместе со мной в светлое будущее.
Мария успокоилась, а потом обрадовалась. Если вместе с бригадиром, великим человеком, хоть и без двух передних зубов, то что же, где наше не пропадало. Она затихла и широко открыла глаза. То, что она увидела, было гораздо короче, но гораздо толще, чем у бугая, осеменяющего коров.
- Ох боюсь, проткнешь меня насквозь, - кто будет работать в колхозе, - произнесла она, выпуская слюну изо рта, который не закрывался, очевидно находясь в параличе со времени испуга.
- Молчи, дура. Благодари судьбу, что эта прелестная копченая колбаска унесет тебя в неведомые края.
Горло Хватко даже не чмокнул ее в щеку, слегка покрытую тонкой растительностью ниже ушных раковин, а сразу, как бугай приступил к осеменению. Она думала, что так и надо, что это так и делается, только не понимала одного: почему и больно, и сладко одновременно. Она еще долго осталась лежать, не сдвигая ножек и смотрела в щель крыши, обливаясь счастливыми слезами. Бригадир все‒таки, а не кто- нибудь. А бригадир, немного полежав рядом, пробубнил:
- Завтра в шесть быть на разводе. Нонешний день прощается тебе, пойнятно? И ишшо. То, что только что случилось, никто, ни одна душа в мире не должна знать, иначе..., словом, ты поняла?
- Как не понять, - сказала Мария, не глядя на своего благодетеля.
Бригадир больше не появлялся, он послал к Марии своего помощника по прозвищу Конь. Будучи в дым пьяный, он сразу набросился на жертву.
- Маар-рия, у мене уже три часа стоит, обслужи эту мою капризную штуку. Бабы говорят, что она меда слаще: не только совесть, честь, но и память можно потерять, хошь докажу? Удивишься, сука буду.
- Ну и сто, ну и сто? видали мы таких кобелей, как ты. У тебя жена дома и детки по земляному полу бегают в собственном говне. А ты к цузой бабе лезес, постеснялся бы.
- Да ты посмотри на эту прелесть! полжизни отдать можно. Он у пупка дырку сделает.
- Ну цорт с тобой, шланг у тебя длиннее, чем у твоего бригадира, - произнесла Мария, краснея и дрожащими коротенькими ручонками стала расстегивать пуговицы на рваной одежке, прикрывающий ее плоскую грудь.
Девять месяцев спустя, Мария родила крепкого дебильного мальчика с неестественно крупной головой и приросшим детородным органом к мошонке: она дала ему имя Иван, как у бригадира. Кто его отец, она не могла определить, да и не переживала по этому поводу. Но остановилась на первом, на бригадире, а не на его помощнике.
Мария так же ходила в колхоз на тяжелые работы, оставляя ребенка в ящике так похожем на гроб и подвешенным к потолку на четырех веревках. Это были своего рода качели, что действовали усыпляющее, и маленький Иванко спал в собственной моче и кале, а просыпался только от голода и дико кричал. Мать навещала его только в обед, кормила грудью, а когда молоко присохло, воровала коровье молоко на ферме для единственного сына.
Ни Горло Хватко, ни Конь больше не появлялись в домике Марии. Ее это обижало и унижало. Однажды она, разбавляя молоко водой на колхозной ферме, увидела приближающегося бригадира и фляга с водой скользнула мимо фляги с молоком. Бригадир выкатил глаза и хотел ударить ее по лицу, но она схватила его за руку и сказала:
‒ Следующий раз схвачу за то, что в бруках. Почему не заходишь? Там бы дал по лицу, а потом опустил бруки.
‒Как‒нибудь в другой раз. Уремени нет. Много вас, сучек, а я один кобель.
‒ Ну и сто, ну и сто? ‒ произнесла Мария бригадиру в спину.
***
Ток прошел от пупка и застрял в грешном месте, и быстро исчез. Надо было таскать фляги с водой до самого конца рабочей смены.
Несмотря на невероятно тяжелый труд в колхозе, зимние холода (домик на курьих ножках продувался ветром со всех сторон), время бежало со скоростью света и Мария вдруг увидела своего сына ростом выше себя, и шире в плечах в два раза. Это был настоящий помощник. Уже в пятнадцать лет он взваливал мешок с мукой на плечи и тащил через перевал с Тевшага в Ледяное, к домику на курьих ножках.
- Ччч -что так нагружаешься, дитя мое? позвал бы меня на помощь, я бы килограмм пять, а то и десять потащила, все же было бы тебе легче.
- А где папа? почему у других есть папы, а у меня нет его, откуда я взялся? - задавал Иванко один и тот же вопрос вот уже пять лет подряд.
Мать смущалась, краснела, опускала глаза и поворачивалась, чтобы уйти по своим делам, давая понять сыну, что он задал совершенно пустяковый вопрос, но Ваня преграждал ей путь, раздвинув руки и повторял то же самое.
- Скажи, я должен знать, меня мои сверстники спрашивают.
- Ты краденый у меня. Я тебя украла. Так уж получилось, что тут поделаешь, - сказала мать, ожидая бурной реакции сына.
- Сука ты, мама, а не женщина. Никто тебя не взял замуж, потому что ты ходила промеж людей с задранным подолом и давала всем, кто хотел поганиться с бабой. Хорошо. Раз я краденый, то и я буду красть...всю жизнь. Вот я уже украл мел и губку, которой доску вытирают в школе. Вон у нас единственное окно, заплеванное мухами, возьми губку, пописай на нее, выжми и вытри окно: ничего не видно.
- Украл, так украл, - сказала мать ровным, без тени упрека, голосом. - И я краду. Теперь так: не украдешь - не проживешь. Бросай эту проклятую школу, все равно толку никакого, а я переговорю с бригадиром Горло Хватко, чтоб он тебя к лошадям приставил в качестве извозчика. Там знаешь, сколько можно хапануть? и сена привезешь и картошки, и свеклы, и кабачков, и ячменя, - всего что есть в колхозе привести можно.
- Школу бросить можно, я все равно ничего не понимаю, о чем говорят учителя. Они рунду мелют у доски, а я в это время девочек за косички дергаю, либо крестики-нолики прямо на парте рисую. Ты только мне штанов накупи побольше, а то я описываюсь ночью, жидкость во мне плохо держится.
- Потерпи еще немного. Подрастешь, когда, все само собой пройдет у тебя там. Вот только пиписка у тебя приросла к мошонке, к врачу надо, а то женишься - детей родить не сможешь.
- Не нужны мне дети, к черту детей...
В это время мелкий камушек просвистел мимо его уха и тихо шлепнулся в картофельную ботву. Иван уже знал, кто послал этот камушек и повернул голову в сторону кустов, где пряталась девочка на год моложе его, но уже кажись, побывала в мужских руках прошлой осенью, когда ездила на уборку свеклы в Винницкую область.
Иван в свои шестнадцать лет весил девяносто килограмм, что свидетельствовало о благополучии в семье, хорошем питании. Девочка Марта испытывала к нему нежные чувства, которые исходили из сугубо природных данных, которыми Господь наградил не только людей, но и животных, млекопитающих и насекомых.
По воскресным дням крепостные не выходили на каторжные работы в колхозе, им давали отдых для накопления сил. Мария проспала до десяти утра, а потом пошла доить корову. Полное ведро молока занесла в сени и накрыла ведро нестиранной тряпкой. Корова заревела в хлеву. Она просилась на пастбище. Мария взяла лом, длинную веревку, обмотала рога и отвела на пастбище, на бывшую землю соседа Степановича. Когда забивала кол в землю, корова лизала ее оголенное плечо. Мария, в знак благодарности обвела ее шею руками и поцеловала в ноздри. Ей показалось, что в больших глазах слезы и сама заплакала, сама не зная отчего.
‒ Сиротки мы с тобой. И никому не нужны. Тебя некому облизывать, меня некому топтать, как положено по законам природы. И тебя, и меня Бог наказал, как только мы родились. Ты попала ко мне одинокой, и сама ею стала, а я...уродливая баба с детства. Ни один мужской глаз не прилипает, так и помру в одиночестве. Хорошо, хоть сынишка растет. Какое счастье. А если бы его не было, что бы мы с тобой делали?
Но тут загремели звоночки на лошадях и сын, сидя наверху воза, погонял их кнутом, сопровождая криком‒ гиком.
‒ Мама, иди, погляди, сколько наворовал на ферме. Даже кресло привез.
2
Марта сидела на небольшой полянке в тени молодых берез попарно раскладывая белые грибы, собранные на опушке леса. Иван остановился в пяти шагах от нее, орудуя соломинкой в зубах, засоренных недоваренной бараниной еще со вчерашнего дня.
- Садись рядом, не укушу, не бойся, - сказала Марта еще выше задирая юбку.
Иван уселся и сосредоточил все свое внимание на грибах. Он думал, как бы стащить несколько грибочков, а Марта думала, как бы сделать так, чтоб у него разорвалась веревка, стянутая и удерживающая штанишки на пузе, разодранные вдоль жирного бедра, но ничего не могла придумать.
- Пойдем сегодня вечером к кривоглазому Пицуре на яйца: ты будешь отвлекать собаку, давать ей по кусочку хлеба, а я в это время в курятник с авоськой, а добычу поделим пополам. Яиц там штук двадцать не меньше. Пицура на заработках, а его кривоногая Ульяна поганится с Бровкиным. И еще. Застегни мотню, а то схвачу и оторву, - расхохоталась Марта. - Говорят, у тебя приросло. Это правда?
- Глупости говорят, а ты слушаешь, - оправдывался, краснея Иван.
- Покажи!
- А это не хочешь? - спросил Иван, показывая комбинацию из трех пальцев.
- Ну и хрен с тобой. Ходи, кастрированный. Ни одна баба за тебя замуж не пойдет. - Марта поднялась, собрала грибы в авоську и направилась домой. - Вечером, как только зайдет солнце, на этом же месте, не забудь, договорились?
- Постараюсь.
Марта, истинное дитя социализма, была шестым незаконнорожденным ребенком и в отличие от братьев и сестер отличалась необузданным нравом. Уже после шести лет она могла плюнуть матери в лицо и обозвать ее сукой, курвой, блядью и давалкиной.
Социализм поощрял внебрачные отношения и оказывал значительную материальную помощь матерям одиночкам. Удивительно при этом то, что партийные боссы самого высокого ранга могли иметь кучу любовниц, но жена должна была быть всего одна, а многобрачие не поощрялось. Что касается рядовых граждан, то здесь перекос в сторону безбрачного потомства был столь разительным, что две третьих браков распадалось, молодые матери не всегда во второй раз выходили замуж, а жизнь требовала свое, и внебрачные дети росли как грибы. Часть представителей слабого пола, если не одна треть, то одна четвертая часть, это уж точно, предпочитала иметь потомство от случайных кавалеров, в случайном месте, особенно когда и тот, и другой находились под воздействием паров алкоголя.
Многодетная мать-одиночка как правило, нигде не работала, а жила на пособия от государства. Чаще эти деньги тратились на спиртное, а дети росли впроголодь, в грязной, рваной одежде, их кусали не только блохи, клопы, но и вши пили молодую кровь.
Матушка Марты Оксана, родив семерых детей и сделав около четырех абортов, была еще в полном соку и сейчас, когда Марта вернулась с авоськой, полной грибов, поганилась с Павлом, своим пятым или шестым "мужем", который жил с ней в ее доме вот уже с полгода. Это был самый длительный союз, основанный на сексе и алкоголе. Сейчас Марта застала матушку и ее хахаля Павла в состоянии полного аффекта: Павел играл охотничьим ножом, а Оксана бегала из угла в угол со скалкой в руках и дико ругалась матом.
- Закрой поддувало, убери свои лошадиные зубы и пасть прикрой, если не ладонью, то полотенцем: вонь от тебя такая, я скоро в обморок упаду. И свою мочалку прикрой чем- нибудь. Круп у тебя, как у лошади. И пасть, как у лошади.
- Закрой е...к, гомик паршивый, - парировала Оксана злорадно смеясь и заголяя зад. - Поцелуй меня в жопу, вот сюда. Больше ты ни на что не годен: сосиска у тебя - тоненькая, обглоданная сарделька, только кошке под хвост, но никак не такой благородной и красивой женщине, как я.
Павел рассерчал не на шутку. Слова "гомик паршивый" и другие оскорбительные слова про тоненькую сосиску "только кошке под хвост", задели его мужское самолюбие не на шутку, и он рассвирепел как зверь раненый в клетке. Зная, что она ничего не боится, не верит в то, что он способен пырнуть ее ножом, Павел бросил нож в угол, молниеносно приблизился к ней, схватил за длинные волосы и так же молниеносно намотал их на руку, рванул на себя и уставился злыми глазами в ее обезумевшие от боли глаза. Оксана выронила скалку, обхватила шею длинными голыми руками и впилась ему в губы со всей зовущей, и парализующей мужскую волю страстью. То, что она делала в это время, она почувствовала бедром, да и пальцы его разжались, и взлохмаченные волосы стали прилипать к голове. Она тут же отяжелела и стала двигаться назад, в сторону старого дивана, укрепленного досками совсем недавно его же руками.
Павел повиновался. Какая-то сила, помимо Оксаны, заставляла его подчиниться чужой воле, сдаться роковой женщине, а вернее тому сладкому пирожку, ставшему бранным словом, способным унизить того и другого и все же самым прелестным, самым нежным и всегда зовущем, способным довести до экстаза.
Оксана присела на край дивана, молниеносно расстегнула ремень на брюках Павла и радостно вздохнула. То, что она увидела, привело ее в состоянии легкой дрожи и покраснению кожи лица, ей хотелось обнять и поцеловать, но он схватил ее за обе ноги, чтоб уложить на диван, она стукнула головой о доску, но не почувствовала боли.
Марта стояла в это время за приоткрытой дверью и с интересом наблюдала за матерью и ее сожителем. Ей интересно было поведение матери и она улавливала каждое движение ее туловища, выражение лица, и особенно то, как у нее корчилось лицо от чего-то необыкновенно сладкого, и то как мать потом блаженно лежала с закрытыми глазами и больше ни на что не реагировала.
- Мама, - позвала она не очень громко, но мама не откликалась: только счастливые глаза открылись и смотрели в потолок. А Павел свалился на пол и неторопливо сосал бычок, о чем-то напряжено думая.
Он вспомнил свою супругу, тихую, стеснительную, никогда ему ни в чем не перечившую и даже молча сносившую побои, как правило, незаслуженные. Звали ее Леной. Там у Павла осталось шестеро детей, мал мала мал. Оксана как-то собирала грибы в воскресение утром, недалеко от его дома, и тут произошла встреча на небольшой поляне, окруженной лесом, только в небо видно. Павел и сам не знал, как так случилось, что они оказались в объятии друг друга. С тех пор жизнь его круто изменилась.
" Ничего хорошего из этого не выйдет: там дети, здесь дети - сплошная безотцовщина, - думал сейчас Павел. - Она, конечно, не Лена, сладкая сука, но все же сука. Стоит мне отлучиться на заработки, она ляжет под любого другого кобеля, а я останусь рогатым, как ее предыдущие, так называемые мужья. - Павел повернулся на правый бок, подложил руку под голову, согнув ее в локте и еще больше задумался. - Побуду еще с месяц и надо драпать, куда глаза глядят. Возможно, вернусь к своей прежней клуше, она уж точно не прогонит. Обстирает, приготовит, накормит, а то, что в постели, как дохлая лошадка, простить можно и компенсировать можно с такой же сучкой, как эта".
- Ну, где ты там, мурло? - спросила Оксана, шаря рукой вокруг себя. - Куда подевался, кобель мой сладкий. Подай мне воды: горит у меня все внутри. И промеж ног тоже горит. Иди, погаси огонь.
- Обойдешься: я тебе не бугай, - недовольно произнес Павел.
- А кто же ты? Ты мне только как бугай и нужен. Больше от тебя пользы никакой. Работать не хочешь, сел на мою шею и ни туды, ни сюды. Хоть бы на завод сторожем устроился. Или траву покосил какой- нибудь бабушке, глядишь трешку на хлеб пожаловала бы.
- Ну ты, блудница, закрой поддувало.
- Замолчи, извращенец.
- Давалкина! гамадрила.
- Чмырь!
- Дрысталкина‒ давалкина! - Павел встал на колени, послюнявил палец и сделал ей крест на лбу. - Дылда безмозглая. Остолопка.
- Гнойник на моей заднице, - произнесла Оксана членораздельно и расхохоталась.
На этом Павла задело, если не сказать, заклинило. Он сплюнул на пол, поднялся с колен, снял выгоревшую на солнце кепку с гвоздя, нахлобучил на нестриженую голову и вышел из хаты.
Оксана попыталась встать и пойти следом за ним, но у нее ничего не получилось. Как только Павел оказался на дворе, Марта настежь открыла дверь и вместе с гурьбой детишек, ворвалась в комнату, куда никто раньше не смел заходить.
- Я грибов принесла, мама, растопи плиту, сваргань какую похлебку, все мы голодные, будто всю жизнь не ели. Хорошо, что этот бурундук ушел: он за пятерых жрет, - сказала Марта под всеобщий писк сестренок и братьев.
- Да, мама, да, вставай, кормилица наша, - добавил самый старший Митя, самый авторитетный и любимый сын блудной матери. Именно он не пускал никого в комнату, когда она занималась блудом с чужим бурундуком.
Оксана набросила старое драное одеяло на свои могучие бедра и приняла сидячее положение. Грудь полная молока, свисала под тяжестью до самого живота, дети к этому привыкли и только маленький Жорик сообразил, что надо делать.
- Я сейчас маленькую сестричку Авдотью принесу, она плачет с самого утра, должно быть описалась и обвалялась, да еще голод ее мучает. Посиди, мама.
- А чтоб все вы подохли, чтоб тиф всех вас скосил, и холера в земельку свела, как вы мне все надоели, - заревела Оксана и схватилась за голову. - И зачем вы родились, кто вас просил об этом?
- Мама, ты нас нашла во рву, когда было наводнение, - сказал Жорик ласково. - Теперь, куда деваться. Когда мы вырастем, мы тебе грибов насобираем и водичкой свежей напоим.
- Ну тогда иди к матери, мой маленький козленок, а Авдотью принесешь попозже, пусть она там поревет, а то не будет знать, что такое крестьянская жизнь, полная горечи и разочарований. А ты, Митя, принеси хворосту, да щепы, чтоб Марта печь растопила.
Грибная похлебка, не заправленная чесноком и луком, основательно подсоленная, чтоб хотелось пить, наполнять желудок, привела в восторг всех чад Оксаны, да и сама она навернула две миски в кругу детишек от разных отцов.
- Поцему нет хлеба, я хлеба хоцу, - плакалась маленькая Анютка. - Когда ты, мама, в магазин сходишь за хлебом?
- Получу пособие от государства на содержание всех своих котят, тогда и схожу, - сказала мать, берясь за хвост алюминиевой ложки, чтоб дать по лбу Анютке, если она не перестанет хныкать.
- Замолчи, козявка, какашко едка - сказал Митя, строго глядя на маленькую Анютку.
- Уф, орангутанг, какой ты страшный! А навонял, как: апчхи! - произнесла Анютка под всеобщий хохот.
3
Прежде чем отправиться на лужайку, чтоб встретить Марту, Иван обшарил все углы в поисках хоть одного яйца, им можно было стукнуть о колено, очистить скорлупу, бросить щепотку соли в отверстие, и с хлебом недельной давности проглотить за милую душу. Наконец, он нашел ключ, замотанный в засаленную тряпку и тут ему стукнуло в голову, что этим ключом мать открывает сундук, достает деньги и самое сладкое что есть в доме - сахар. Поцеловав ржавый ключ, он бросился к деревянному сундуку, открыл его и стал перебирать всякие тряпки. Здесь оказались чулки, в которых мать ходила на колхозные собрания дважды в году, выгоревший шерстяной платок на голову и банку, замотанную в тряпку. В банке оказался сахар, а в сахаре деньги, свернутые в трубочку. Крупная сумма, целых пятнадцать рублей. На такую сумму можно было купить овцу. "Это мне пригодится, - подумал Иван, пряча деньги за пазуху. - А сахар только попробую".
Проглотив чайную ложку сахара и поняв, что этим не утолишь голод, он снова бросился в атаку на яйца. Но увы, яиц нигде не было.
Мать трудилась в колхозе, на обед взяла чекушку молока и кусок того же черствого хлеба, а сын, сирота казанская, остался с носом: хоть плачь, хоть вскачь.
Иван долго думал, потом стукнул себя кулаком по лбу, да так крепко, что искры посыпались из глаз и громко, как обитатели леса, когда соседский дом не ближе трехсот метров, воскликнул:
- Ба, какой я дурак неисправимый! сказала же мать, что обе курицы квохчут, превратились в наседки, у них горячка, сидят на муляжах, потому что настоящих яиц нет и птенцов не будет. Хорошо, что Марта позвала к Пицуру на яйца; наворуем, и я подложу под наседку, а там пойдут птенцы. Много птенцов.
Иван схватил корку хлеба, окунул ее в стакан с водой, посолил немного и стал жевать. Он уже успел потерять два верхних и два нижних зуба: щелкал лесные орешки, освобождая их от скорлупы.
Зеркала в доме не было, да и не заботился Иван о внешности, полагая, что это удел девушек. Уж Марта наверняка крутит рожицу перед зеркалом, хотя и без зеркала она довольно хорошо выглядит. Особенно хорошо торчат два бугорка не стесненные лифчиком.
Как только солнце упало за гребень довольно высокой горы на западе и цикады запели песню в полях, Иван задумался: что за этой горой может быть? Может там вода мутная и горячая, а в этой воде змеи плавают, а здесь ничего такого нет, он ходит свободно, и только зайцы изредка встречаются, и то убегают как угорелые в темень леса. Хорошо-то как. Только в брюхе урчит немного, но это ничего, это пройдет. Солнце не только село, но и стало гаснуть: гора толстая, перекрыла лик Божий... И, он побежал к полянке, и прислонился спиной к молодой березе в ожидании Марты.
Марта пришла без опозданий еще засветло, она была в слишком короткой юбке, прикрывающий не только попку, но и то место, куда Иван совсем не смотрел: его в данную минуту интересовали яйца, а еще больше сам процесс добывания их. Если Пицура заметит их, он конечно же пойдет жаловаться матери, а то и сам накостыляет дрючком каким- нибудь, что тогда делать, как быть?
- Иван, у тебя правда срослось там все? давай проверим, а?
- Ты хорошая мастерица говорить глупости, - сказал Иван с обидой в голосе. - Давай лучше по яйцам ударим.
- По твоим? - расхохоталась Марта. - А то я могу. Вот согну колено и дам в промежность. Взвоешь, небось, как вепрь недорезанный. А что касается куриных яиц, то подождем немного пока окончательно стемнеет. В темноте с курицей можно делать все что угодно, она слепа, ничего не видит. А пока можем обняться, прижаться друг к другу, как это делает моя мама.
И Марта тут же прижала Ваню к своей тугой груди. Но Ваня стоял с опущенными руками, как столб и не знал, что делать. Она взяла его руку положила на грудь и еще пуще выгнула спину.
- А теперь сюда, - сказала Марта, хватая его за руку и прикладывая к нижнему бугорку. - У меня там все горит. Только ты можешь погасить этот огонь, давай, я проверю, насколько ты готов к этому. Ба, да он у тебя действительно прирос к мошонке, тебе к врачу надо. Хочешь, я с тобой поеду и скажу, что мы собираемся жениться, но женилка твоя требует ремонта. Они исправят тебе все. Два‒три дня полежишь и будет все в порядке, вот увидишь. Ты симпатичный парень, мог бы иметь семью, а так останешься бобылем. У меня так все в порядке, я уже пробовала. А раз попробуешь, еще хочется. Я даже сплю плохо оттого, что так сильно хочу.
- Уже стемнело, идем к Пицуру.
- Идем, - разочаровано сказала Марта.
Василь Пицура, женат на Ульяне Кобыле, находился на лесозаготовке, зарабатывал гроши, но и это годилось в доме, где так же, как у соседки Оксаны куча детей от двух месяцев до тринадцати лет в количестве девяти душ. Разница только в том, что у Лены все дети от законного мужа и потому никакого пособия от государства она не получала. Оксана посмеивалась над ней и все выше заголяла юбку.
- Тебе не муторно идти красть яйца у родной тетки? - спросила Марта шепотом, когда дом Пицура был еще далеко.
- Какая она мне тетка, ты что - дурная? Да эта Ульяна Кобыла, она цыганка, какая она мне тетка?
- Что-то ты смахиваешь на ее родного брата Коня. Видать, он тебе отец. Почему мать тебе не скажет, что здесь такого? Наш сельский председатель с уважением относится к незаконнорожденным детям. Я ведь тоже к ним отношусь, поэтому мы - два сапога пара.
- Черт с ними с отцами, не бульдог же мою матушку осеменил, а какой-то мужик. Вот и получилася я с крепким здоровьем и умной головой.
‒ Идем, нечего болтать глупости, - произнес Иван решительно, хватая Марту за руку и волоча ее за собой через овраг, усеянный воронками, которые наворотил тот же Пицура, выковыривая большие камни из почвы для строительства погреба перед домом.
Затявкала собака на цепи. Цепные собаки всегда агрессивны и злы, рвут железную цепь с такой силой, что всякий, кто подходит к дому Василя, испытывает страх: а вдруг цепь не выдержит и собака вопьется в ногу и будет грызть, пока не откусит.
Иван остановился.
- Ты знаешь, что?
- Догадываюсь, - шепотом произнесла Марта.
- Ну так вот, иди прямо к дому, остановись у калитки и жди, пока не выйдет хозяйка. Как только выйдет Пицуриха, заведи разговор о ее муже. Словом, затей с ней болтовню путем переливания из пустого в порожнее. Собака будет тявкать не переставая. Я в это время преспокойно проберусь в курятник и выгребу все яйца. А ты обращай внимание на поведение собаки: как только я уйду, она свою мордуленцию направит только на тебя и не будет поворачивать голову в другую сторону. Это будет значить, что я уже ушел и мои карманы набиты товаром. Ты поняла?
- Поняла, Иванко, ты просто молодчина. Из тебя выйдет квалифицированный вор. Даже моя матушка могла бы тебе позавидовать.
- Гляди, не проболтайся ей.
- Клянусь пузом.
Марта первая приблизилась к дому Пицура и была встречена интенсивным лаем цепной собаки. Хозяйка дома долго не выходила, но и Марта не старалась войти в дом, она ждала.
- Что надо, какая сволочь дразнит мою собаку? а что, если она порвет цепь и изорвет задницу в клочья? я отвечать не буду.
Марта прокашлялась басом, как мужчина. Тогда Лена быстро спустилась с крыльца, думая, что это Роман, колхозный сторож, либо даже сам бригадир Горло Хватко. Ульяна знала, что Горло Хватко уже всех перепробовал, только она одна осталась пока невостребованной.
- Что за неожиданный гость решил навестить скучающую женщину? объявись, может тебе будут рады...
- Тетя, Ульяна, это я, Марта, ваша соседка. Мама прислала спросить, как у вас здоровье и смогли бы нам одолжить одно яйцо на выпечку блинов? Мы завтра же вам вернем, можете не беспокоиться. У нас две курицы, троих ястреб унес. Если бы не этот ястреб, мы были бы обеспечены яйцами лучше всех в округе.
- А что, ты не могла прийти раньше? как я теперь пойду в курятник, там темно и куры спят, перепугаются. Приходи завтра с утра.
Лена уже собиралась уходить, но Марта преградила ей путь.
- Вас Горло Хватко спрашивал, он не заходил к вам сегодня?
- Горло Хватко?! Сам Авделай? Ты не брешешь? Ну- ка, посмотри мне в глаза! Он при матери тебя спрашивал, или тебя одну, прижав в углу?
- Да нет, я просто шла по грибы, а он был в засаде. Так испугал меня, ужас, у меня даже юбка промокла.
- Ну как он, как мужчина - гигант?
- Я право же не знаю, - поежилась Марта.
- Не бреши, по глазам вижу: ты поганилась с ним. А меня чего он спрашивал, зачем я ему нужна: у меня муж и девять детей.
- А вот и спрашивал. У вас волос длинный, ум короткий, бедра широки и глаза с поволокой, говорил он, вы мягкая как подушка, набитая отавой.
- Ну и брешешь же ты. Хотя все равно приятно. У меня муж совсем негоден как мужчина, хоть и детей нашлепал, черти сколько. Послюнявит один раз и глядишь: брюхо начинает округляться. Я уже ему говорила об этом, но как горох о стенку.
- Вы, Ульяна, с подбитым глазом. Кто вам сделал такую пакость?
- Василь. Кто же еще. Когда мы были подростками, мы играли в разные игры. Он убегал, а я ловила его. Однажды он с палкой в руках дразнил меня, направляя конец палки в сторону моей промежности и как бы сверля мою лохматую подружку. Я бросилась за ним, он убегал, но когда я его схватила за доломан, он неосторожно направил конец палки мне в левый глаз и подставил ногу. Я упала на...палку и подбила глаз. Наши родители решили: когда мы подрастем - они нас переженят. Так оно и вышло. Цяба! Пшел в будку. Коль тут твоя хозяйка, нечего тебе драть глотку!
- И все равно, Горло Хватко интересовался...
- Когда его увидишь - скажи: я рада его принять.
Собака почти перестала лаять и даже начала вилять хвостом, сосредоточив свое внимание только на Марте. А сие значило, что дело сделано, операция прошла успешно.
- Ну, я пойду. За яйцом я могу прийти и завтра с утра, а может и не понадобится. Вдруг наши курочки снесутся обе. Признаться, я больше пришла потому, чтоб сообщить: Горло Хватко проявляет к вам интерес и не столько как бригадир, сколько как мужчина.
Ульяна, захваченная мечтой встретиться с бригадиром, потеряла ориентацию и вместо того, чтоб зайти в дом, направилась в туалетный домик, сколоченный из старых досок, прибитых старыми гвоздями к деревянным брусьям из ольхи. Сооружение шаталось всякий раз, когда хозяйка навещала этот домик. И сейчас ухватившись за ручку двери, испугалась, как никогда, думая, что он непременно завалится и потому присела рядом.
Собака дважды тявкнула и улеглась в своей будке почивать.
"Соберу все яйца и буду хранить их до тех пор, пока Авделай не явится, - размышляла Ульяна. - А когда придет - дам ему выпить прямо сырыми. Говорят, он выпивает по двадцать штук за один раз. Вот это мужчина! Если что, я потом скажу: это твой ребенок, ты должен проявить заботу о его будущем, иначе грех на всю оставшуюся жизнь".
4
Ульяна Кобыла, дитя развитого социализма, вышла замуж довольно рано за Василия Пицура, родившегося при капитализме, а к семнадцати годам, когда наступило светлое будущее, был несказанно рад, поскольку тяжело рос в истинно пролетарской семье, выдерживавшего постоянные побои отца, переносившего голод и топавшего босым к соседям за коркой хлеба в зимний период. Его отец пил довольно умеренно, но за бабами гонялся постоянно и еще до пришествия светлого будущего продал до последнего клочка земли все по той же причине - завоевать, задобрить подарками новую подружку. Семья в двенадцать человек хотела кушать. Обычно все обходились завтраком, вплотную садились вокруг стола, прижимаясь друг к дружке в ожидании похлебки в небольшом деревянном половнике. Обычно Василь кричал: мне мало, подайте еще, а отец в ответ бил его палкой по голове приговаривая: вот тебе добавка, сынок. И он и его братья с сестричками пухли с голоду, ходили с большими животами от воды и похлебок с крапивой, да переносили всякие мыслимые и немыслимые болезни. Отец обычно говорил при громаде:
- Хоть бы кого холера взяла на тот свет, как вы мне все надоели, но даже смерть не идет за вами, никчемные двуногие твари.
После войны, то ли в 46, то ли в 47 году раздавали американскую гуманитарную помощь. Вся семья с сумками и мешками ринулась в атаку, тесня других пролетариев, а Васька обошел складское помещение с тыла и схватил небольшой ящик, в котором было много маленьких бутылок с уксусом.
- Это же уксус, отравишься, - сказал незнакомый дядя.
- Ничего, не отравлюсь, не переживайте. Скажите, для чего он предназначен, если это пищевой продухт.
Дядя начал ему объяснять, но маленький Псицура уже удирал с ящиком за плечами, лелея надежду на то, что он вылет несколько бутылок в похлебку и все отравятся, а он останется один в доме и начнет вести хозяйство самостоятельно. Оно так и вышло. Семья во главе с отцом вернулась с полными мешками чужого добра, и все решили организовать праздник. Мать извлекла несколько бутылок самогона, поставила в центре стола и расставила пустые блюда, куда собиралась налить гороховый суп каждому в его миску.
Пока мать занималась сервировкой стола, Василь вылил две бутылки уксуса в общую кастрюлю, а затем, радостный и возбужденный, присел к столу, на свое старое место. Мать разлила похлебку, запахло кислятиной и еще чем-то, а отец приказал подождать немного. Он налил себе полный двухсотграммовый стакан и стал произносить речь. Никто ничего не понял из этой речи: все хотели как можно быстрее испробовать всякие печенья с супом, от которого исходит необычный запах.
Папа опорожнил стакан, заел печеньем и снова налил. Потом все набросились на суп. С голодухи суп был проглочен всеми, только Василь к нему не прикасался. Через некоторое время все стали хвататься за животы и качаться по полу. Что такое скорая помощь, никто из членов семьи не имел понятия. К утру в живых остался только Василь. Он объяснил это тем, что он дорогой наелся печенья, а суп, приготовленный матерью, издавал нехороший запах и потому он к нему не прикасался.
Всех похоронили в общей яме, Василь поплакал, а потом вернулся домой в чрезвычайно благоприятном расположении духа, обошел весь двор и даже заглянул в коровник, пока пустующий с паутиной во всех углах и на потолке.
- Га, у меня все будет, - сказал он сам себе и направился в избу, чтобы прилечь на кушетку.
Он проснулся около полудня. На дворе было пасмурно и сыро. Растопил плиту и только тогда подумал, что придется, у кого- нибудь из соседей попросить хлеба и хоть немного картошки.
В это время Ульяна Кобыла прогуливалась в лесочке, искала грибы и подняв почему-то голову в небо, увидела дым в виде вопросительного знака, идущего из печной трубы.
Она быстро спустилась к домику и без стука вошла в сени, а затем и в комнату к Ваське Пицуру.
- Ты что, живот у тебя не болит? Ну ты даешь! А я уж думала: и ты окочуришься, тогда мы твой дом займем и будем жить в нем до поры, до времени.
- Га, поселяйся, бум жить вдвоем. Я не хлебал отравленного супа. Это отец подсыпал нам, хотел нас отравить, да будучи пьяный и сам нахлебался. Он сказал мне, умирая: женись, сынок, на Ульяне Кобыле и будь счастлив; наплодите детей столько, сколько мы с мамой наплодили. Человек тринадцать.
Ульяна расхохоталась и убежала. Василь расплакался от обиды. Его мучил голод и полное незнание, с чего начинать, как поступить, чтобы в миске была похлебка из крапивы из щавеля, а то из виноградного листа, как было всегда, когда мать варганила в общем чугунном котле. Он уже собирался к соседу Степановичу слямзить курочку, он ее давно приметил, полагая, что достаточно будет свернуть ей голову и опустить в кипяток, перья сами отделяться от кожи, а дальше можно варить хоть до полуночи.
Но тут скрипнула дверь и на пороге остановилась Кобыла с корзиной в руках.
- Можно войти? - спросила она и не дожидаясь ответа, закрыла дверь, а корзину полную всякого добра грохнула на дощатый стол без скатерти.
Василь долго моргал одним глазом, сделал несколько шагов назад, а потом радостно запричитал:
- Гы! дорогая моя непочатая телка, я рад тебе, но в брюхе у меня урчит, давай сперва налопаемся, а потом я зачну тебя починать на этой вот кушетке. Ты видишь: на кровати нет ни матраса, ни одеяла, все мой отец, жлоб проклятый свернул, завязал в узел и взгромоздил на машину.
- Я не только поесть, я и выпить принесла. Давай напьемся, нажремся и на кушетку. Мне уже семнадцать, а я этой вашей сосиски даже в глаза не видела. Расстегни штаны и покажи: говорят, у мужчин сосиска до колен. Это правда?
- Не знаю, как у других, а у меня на один раз пописать, - сказал Василь и бросился к корзине.
- Налей, - велела Ульяна.
Они распили бутылку; Василь опьянел, его мучила отрыжка, а в животе скапливались газы. Он втихаря выпускал пар, но Ульяна не возмущалась, только нос морщила.
- Ну покаж свое богатство! - настаивала она.
- Лучше ты почуйствуй, эта штука не для обозрения, - сказал Василь, прикрывая ладонями мотню.
Лена, не раздеваясь, легла на кушетку. Василь заголил юбку, а потом стал раздвигать ноги. Ульяну охватила дрожь. Это от любопытства и страха. Она пролежала довольно долго, но Василь все еще не приступал к своим прямым обязанностям.
- Ты что там мусолишь? - спросила она его, приподнимая голову.
- Выпрямляю своего непокорного дружка, а то висит крючком.
- А ты оторви и выбрось.
- Не получается.
- Долго мне еще так лежать впустую?
- Чичас. Кажись, выпрямился.
Но будущий муж ничего сделать не смог. Только прилег на брюшко Лены, а там у него снова повисло крючком. У Лены хоть не было опыта, но с мальчишками она целовалась и прижималась, тем местом, откуда растут ноги и чувствовала что-то твердое как палка, но смутно представляла почему эта палка такая твердая и для чего это нужно.
Она потеряла всякий интерес к Василю и его крючку.
- Ложись рядом на пол, у меня уже глаза закрываются, - сказала она и накрылась юбкой почти до пят.
Василь покорно улегся, но долго не мог заснуть. Он думал: уйдет ли от него Ульяна завтра или останется и что он будет делать, когда она уйдет.
Но Ульяна и не думала уходить. Рано утром, Василь еще спал, она отправилась на прогулку, якобы по грибы и встретила Павла, сожителя тети Оксаны, который был старше приблизительно вдвое.
- Нейзя грибы собирать в лесу, - сказал он строго. - Грибы - общенацийональное достояние.
- А вам нельзя женщин портить: жена у вас и детки, - сказала Ульяна, обнажая свои подгнившие передние зубы.
- А ты как перенесла порчу? или ты замужества уже была порчена?
- Ни до замужества, ни после замужества, я еще невинная.
- Как так, ты же вышла замуж, вернее поселилась с эти одноглазым придурком, - сказал Павел хищно улыбаясь.
- У мово Василя - крючком, даже домкратом не поднять. Негодный он как мужик.
- Мне жалко тебя, ты хорошая девушка и достойна полета в поднебесье. Только под мужиком такой полет возможен.
- А покажите свою кирку, которой вы могли бы меня задеть и в поднебесье утащить.
Павел развязал брючный ремень. Ульяна ахнула.
- Страшно-то как! Никогда не думала, что он такой живой и приветливый. Дергается как, значит просится. Ну подружка моя страдающая примай лыцаря в свои апартаменты.
Павел обнял Уляну, а затем разрешил ей поиграть с волшебной игрушкой, и только потом приступил к лишению девственности. На самом деле, девственность Лена потеряла еще два года тому назад, когда ездила на уборку зерна в Винницкую область. Но Павел безразлично отнесся к этому. Мало того, у него создалось впечатление, что Ульяна уже рожала детей и сделала несколько абортов.
- Твой интим похож на печную трубу, которая давно не протапливалась. С какого возраста на тебе мужики покачались?
- С тринадцати лет, когда впервые поехала на уборку зерна. Там мужик был, такой мордатый и тупой, невысокого роста и всегда ходил с расстегнутой ширинкой. Однажды, у него эта штука вывалилась, а я увидела и упала в обморок. Тут все и произошло. Это он виноват, сволочь: разворотил мое маленькое отверстие до трубы большого диаметра, как он сам любил выражаться.
- Такая молодая, а уже сучка.
- Ты сам сук. Давай, уйдем куда подальше, чтоб нас не засекла Оксана и продолжим полет на небо.
- Нет уж, уволь, лапочка. От тебя несет, как от дохлой курицы. Я могу дать тебе добрый совет.
- Какой?
- Ты умываешься каждый день?
- Почти каждый. Лицо умываю.
- Так вот, нужно умывать не только лицо, но и свое стыдное место, там столько грязи - ужас.
- Ну и черт с тобой, ты тоже не конфета. Возвращайся к своей Оксане и пусть вам ложе будет тысячами иголок.
5
Ульяна стала пухнуть. Муж, который ее по ночам мусолил, и как-то с грехом пополам выполнял сугубо мужские функции, заложенные природой, был убежден, что Ульяна носит его ребенка.
Новая демократическая власть разрешила им не только расписаться, а точнее зарегистрировать свой брак в сельском совете, но и обвенчаться в православной церкви, когда Ульяна едва передвигала ноги, будучи на сносях. Василь был на седьмом небе от счастья. По этому случаю он похитил двух баранов в соседнем селе Апша, пригласил сестер Ульяны, которые приготовили мясо с капустой. На свадьбе было много самогона и еще какой-то бормотухи, называемой вином. Гости пили, закусывали громко чавкая и брызгая мокротой на соседа, как четвероногие хрюшки не кормленые два дня до этого. Никто не кричал "горько" поэтому Василь не слюнявил свою законную подругу, а только произносил "гы" и открывал следующую бутылку. Он втайне от супруги ждал, когда же начнется какая- нибудь заварушка, поскольку свадьба без заварушки так себе, не свадьба, а просто коллективная выпивка - судачить про свадьбу никто не будет.
Прошло еще некоторое время, гости уже плохо сидели на своих местах: кто скрипел зубами, кто рвал на себе волосы, кто склонял свою голову на плечо рядом сидящего кума. И вдруг, наконец-то, умница Марта, дочь Оксаны поспорила, а затем и подралась с сестричкой Ульяны Анкой. Недоразумение у них вышло на пустяках: Анка утверждала, что ее мать лучше, а Марта, что мать Анки ни одного волоса не стоит ее матери Оксаны и еще при этом назвала ее Конякой. Здесь вмешался Иван Копыл, сын Марии Клебани. Он выступил на стороне Анки, а Марта призвала на помощь Павла, постельного дружка своей матери, она уже называла его отцом.
Завязалась драка. Копыл получил под глаз, зашатался, но пришел в себя и бросился искать кол во дворе.
- Чичас как долбану колом по башке - ногами накроешься, - угрожал он Павлу.
Кола не нашлось, а вот крючок для перемешивания углей в печке попался на воспаленные глаза Ивану Копылу. Теперь он был во всеоружии. Размахивая железкой, случайно задел керосиновую лампу, ярко горевшую над головой подслеповатого жениха и невесты на сносях Ульяны Кобылы, а отныне Пицурихи- Заморихи. Лампа не загорелась, но свет потух. Стеклянный колпачок разбился и разлетелся по шляпам и взлохмаченным волосам гостей. Воспользовавшись этим обстоятельством, Павел подошел к Копылу вплотную, наставил ему фонарей под оба глаза, а потом ухватился за богатство противника, расположенное в том месте, откуда растут ноги. Иван заревел и попросил пощады:
- Прости и пожалей папочка, дорогой, никада ничего подобного про меж нас не произойдет, клянусь матерью, родившей меня от бригадира Горло Хватко, который погиб за правое дело соцьялизьмы и коммунизьмы.
- Это неправда, ты есть мой сын, - признался крепко поддатый Иван Конь. - Ты - Иван и я Иван. Твоя мать бегала за мной как сука, пока я ее не трахнул. Я, конечно, и подумать не мог, что такой пацан получится. Павел, пощади его.
- Я и тебе морду набью, - произнес Павел в темноте.
- Давай лучше выпьем, а потом поговорим.
Оксана в это время запустила руку за брючный ремень Василю Пынтынскому, но так как была разочарована, сказала ему прямо то, что думала:
- Ты дерьмо, а мой Павлик то, что надо. Павел, где ты, я по тебе истосковалась, иди сюда.
Таким образом конфликт был исчерпан, самогон выпит, свет восстановить не удалось и гости, если бы были более собранные и более благоразумные, стали бы расходиться по домам, но, каждый знал, что свадьба длится не менее полутора суток, оставались на своих местах. Прошло некоторое время и алкогольные пары стали выходить в распахнутые двери, а гости выражать пожелание еще по стопке пропустить за здоровье молодых.
- Гы! - произнес Василь, законный муж Ульяны. - Три корчаги самогону вы выдули, а остальное - нам с Ульяной: у нее без самогона нет любви ко мне. Как только она разрешится от бремени, я позову вас всех на...крестины. Идет? А ты Ульяна покажи всем пузо, пусть видят, что у тебя скоро будет сын.
- А это твой сын? - спросила Марта.
- А чей же еще? Кто еще обымал Ульяну окромя меня? Гы, гы, никто. А теперь убери свое пузо, Ульяна. Дай, я тебя поселую.
- Ты только обслюнявишь, иди на х. Лучше тебе собраться прямо завтра на Поляну лес валить, дитя родится - кормить его нечем. Я отдам тебе последнюю банку простокваши, а хлеб купишь на месте.
Гости, чтобы не мешать молодым выяснять отношения, стали расходиться по домам, а Василь утром собрался с мешком на Поляну валить лес. Это был понедельник, а в субботу, когда он возвращался с работы поздно вечером, он приносил в двух торбах, скрепленных между собой веревкой, кучу всяких железок. Он считал себя профессиональным воришкой и рад был, что ворует только у государства, а вот у товарищей по работе - его даже не тянет. А мог бы. Сколько раз ему приходилось тормошить пьяных после получки, у кого из карманов торчали рублевые бумажки. Но, этого нельзя делать, считал он. Дома у них жены, небось голодные, как и моя, он и так пропил много денег, а если еще и я у него тяпну, что он домой принесет. А вот у государства всего навалом. Это были болты, шурупы, стамески, молотки и даже небольшие кувалды без ручек. На лесозаготовки ринулась техника - узкая колея, вагоны для перевозки леса, тракторы, подъемники, трельяжи и даже маленькая теплоэлектростанция, работающая на угле. Кроме этого, рабочим выдавался различный инструмент. Василь освоил гаечный ключ и зорко следил, когда техника пребывала в нерабочем состоянии, подходил и откручивал болты, прятал в авоську, а так же подбирал бесхозно валяющийся инструмент, складывал его под матрас, или загребал где-то в лесу и присыпал землей, либо прошлогодним листом. К субботе набиралось килограмм двадцать, а то и тридцать, и Василь взваливал поклажу на плечи и вместе с остальными рабочими садился в товарный вагон и в двадцатикилометровый путь, а потом через два перевала километров пятнадцать длиной топал пешком до самого дома. Радости было так много, что давивший на плечи груз, казался сносным и терпимым.
- Зачем же ты железки притащил, дерьмо собачье, - набросилась на него супруга. - Хоть бы булку хлеба ребенку прихватил, не говоря уже о таких деликатесах, как печенье, или конфеты сусальные. А еще, говорят, шоколадки продаются.