Варга Василий Васильевич : другие произведения.

Прощай солнце-3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Василий Варга
  
  Нравы новых русских
  
  
   Уважаемые читатели! Книга "Прощай, солнце" - классическое произведение о современности. Возрастающее количество читателей говорит о том, что наш читатель возвращается к классической литературе, порывая с так называемыми романами, в которых льется кровь рекой, где совокупляются малыши с 12 лет. Если мне не удастся договориться с издательством, я начну возвращать текст, чтобы вы могли прочитать его полностью - Автор.
  
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ (Сокращена).
  1
  
  ботана нехитрая операция по физическому устранению того, кто отказался платить сто тысяч вместо десяти.
  Теперь все разговоры Тимура фиксировались службой прослушивания, благо, техника позволяла это делать, и в один вечер, довольно поздно, когда все уже видели сны, к гостинице "Севастополь" был послан стрелок, который устроил засаду.
  Тимур вышел из новенького роскошного Мерседеса с небольшой сумочкой под плечом, которая была набита опять же долларами. Долларов было много, каждая бумажка достоинством в сто долларов. Тимур даже не знал, сколько у него денег в этой сумке.
  Была глубокая ночь. Даже рестораны закрылись. Во всех номерах гостиничного комплекса свет был потушен и только не первом этаже, куда направлялся Тимур, горел яркий свет, а дежурный сидел в кресле и клевал носом. Обычно, рядом с дежурным находился вооруженный пистолетом работник милиции, так как вход в гостиницу не закрывался ни днем, ни ночью. Но в этот раз такого дежурного не было. Вроде бы и приходил с вечера, а затем ушел в неизвестном направлении и больше не появлялся.
  Тимур вышел и стал насвистывать мотив какой-то песенки, направляясь к ступенькам, ведущим к входу на первый этаж. Эта лестница была ему знакома, как собственные туфли, поэтому он не поворачивал голову во все стороны и был крайне рассеян.
  Вдруг из темноты появилась незнакомая мужская фигура и преградила Тимуру путь.
  - Что надо? Тебе нужны деньги? возьми, - произнес Тимур, расстегивая портмоне и извлекая сто долларовую бумажку.
  - Мне нужна твоя жизнь, - произнес убийца спокойным ледяным тоном. - Убери деньги.
  - Я тебе дам много денег.
  - Ты, коротышка, слишком долго ходишь по земле и следишь, мне это не нравится.
  У Тимура тоже был пистолет. Он болтался у него сзади на ремешке через плечо. Он бросил свой портмоне на асфальт и стал доставать свое орудие защиты, но убийца хладнокровно поднял бесшумный пистолет и дважды выстрелил ему в голову. Кровь, смешанная с мозгами брызнула на лицо. Он упал как подкошенный и лежал без движения, но убийца, как положено по инструкции, произвел еще один контрольный выстрел, спокойно повернулся и ушел к машине, которая ждала его недалеко от гостиницы. Он даже не взглянул на портмоне, которое Тимур выронил еще до того, как получил первую пулю.
   Где-то на рассвете дежурный по первому этажу вышел просвежиться на свежий воздух. Уж сильно клонило ко сну в районе пяти утра. И ступеньки, и часть территории, включая и крышку водосточного колодца, были ярко освещены, и труп Тимура сразу бросился ему в глаза. Он его узнал. Тимур часто приходил поздно и давал ему десятку зеленых запросто так. Увидев окровавленного Тимура, хозяина гостиницы, он закричал не своим голосом. Но никто не отзывался: все крепко спали.
  Как и всякий служащий он знал, что надо срочно звонить по телефону 02. Дрожащими руками он крутил барабан телефонного аппарата, дважды уронив трубку из рук. Наконец, там ответили и пообещали приехать. Но приехали только через час и "милицейская", и скорая. Труп был опознан, составлен акт и приобщены к делу портмоне с долларами. Подчиненные Тимура попрятались. Кто занял туалетные комнаты, кто наспех оделся в женскую одежду и драпанул, кто залез под кровать.
  Но вскоре подъехала еще одна машина, и труп увезли в морг. Члены группировки облегченно вздохнули, что их никто не собирается расстреливать, и собрались на экстренное совещание. Надо честно признать, что это были щуплые, безвольные ребята, такая же шпана, как и уличная, и поэтому нет ничего удивительного, что они проявили такую трусость и разлетелись как перья на ветру в трудную минуту, минуту гибели своего командира, которого они просто боготворили при его жизни.
  Борис с Матильдой едва совершили посадку в Шереметьево, как Бахтияр, обливаясь слезами, путано докладывал о чрезвычайном происшествии.
  − Я еду, − сказал Борис Петрович, − завезу жену домой и к вам, подождите меня, ничего пока не предпринимайте.
  Борис тут же созвонился с Димой Бельмегой и поручил ему съездить в морг и выяснить, что надо для того, чтобы получить труп для похорон.
  В два часа дня в офисе Бориса собрались все родственники Тимура. Женщины плакали, а мужчины куражились, гадали, кто же такой подлец и преступник, кто мог осмелиться поднять руку на Тимура, великого человека. Сразу же была организована группа во главе с Шония, призвавшего брать в руки автоматы Калашникова и идти на азербайджанцев.
  − Успокойтесь все, − сказал Борис, − сейчас не время для выяснения отношений. Погибшего надо получить и достойно похоронить. Решайте пока эти вопросы. Где хоронить и как хоронить. Гроб надо заказывать и всякие другие неотложные дела решать, а выяснять отношения будете потом.
  − На Пицунда хоронить будем, − сказал Шония, − памятник поставим нашему великому земляку. Пусть в Грузии будут два памятника самые дорогие для нашего народа. Первый памятник установлен зятю Грузии Грибоедову, а второй такой же будет Тариэлу Аджба. Увезем на самолете, похороним с почестями, а потом вернемся сюда, и перестреляем всех армян, азербайджанцев, таджиков, киргизов и всякую сволочь, кто незаконно проживает в Москве, городе нашего великого земляка Сталина.
  Вскоре примчалась и Тамила вся в слезах, упала на грудь Бориса, как бы ища в нем выход. Она никак не могла понять, почему же это произошло. Тимур хоть и был гулящим, и немного пьющим, и возможно давал команды кого-то убрать, но сам производил впечатление доброго человека. И ее не обижал в том смысле, что не давал волю рукам.
  Борис не заметил, что родственники Тимура несколько косо посматривают на невестку, наследницу огромного состояния, а Тамила вообще не думала об этом в эти тяжелые для нее дни.
  − Тамила, ты должна поехать вместе со всеми, принять участие в похоронах мужа, а потом уж вернешься в Москву, − сказал ей Борис.
  − Конечно, какие могут быть вопросы. Квартира на сигнализации. Я думаю, что с обыском никто не придет, даже если убийство Тимура дело рук милиции.
  Вскоре Дима сообщил, что труп можно получить в любое время. Его заморозят, и он будет пока в морозильной камере, а затем специальный гроб запаяют и только в таком виде он может быть посажен в самолет.
  Убийство главаря абхазской группировки произвело тягостное впечатление на земляков покойного Тимура, работающих на рынке. Некий Саша Габрия, дальний родственник покойного, слывший не лучшем представителем Кавказа, узнав о трагической гибели своего земляка и родственника, так перепугался, что у него произошло непроизвольное мочеиспускание в присутствие своей помощницы Анны Ивановны. Она не только работала у Саши, но и ублажала его. Саша бросил свои магазины, а затем, переодетый, то ли в муллу, то ли в раввина, с наклеенной бородой и усами, никем не узнаваемый ходил по рынку, беседовал с продавцами, пытаясь узнать, как они относятся к убийству Тимура, и будут ли преследовать его дальних родственников.
  Ничего толком не узнав, он бросил свои магазины, в срочном порядке продал роскошную четырехкомнатную квартиру в Москве и уехал в неизвестном направлении. Возможно, у него в кармане лежало достаточно денег, чтобы достойно прожить где-нибудь на одной из Абхазских гор с видом на море.
  Не будем осуждать его, он, возможно, поступил более разумно, чем все остальные, кто так или иначе был связан с Тимуром, или превратился из пастуха овец кавказской породы в "великого чэловэка" благодаря Тимуру.
  На похороны в Пицунду поехал только Дима Бельмега, да супруга Тамила, остальные члены группировки русской национальности, остались в Москве. Бахтияр тоже не поехал. Обезглавленная группировка решала сложный вопрос: что с ними будет дальше. Родственники покойного теперь образовали свой клан. Война за сферы влияния и передел собственности, начнется уже через неделю, после того, как все возвратятся в Москву.
  
  31
  
  Тимур не оставил никакого завещания, и огромное его имущество теперь как бы повисло в воздухе. Тамила знала, что у них есть дом и торговый магазин в Испании и что ему принадлежит один корпус гостиничного комплекса "Севастополь", а то, что у него дом в Париже и Риме, а также двенадцать миллионов долларов в швейцарском банке, просто не имела понятия. В сейфе хранилось два с половиной миллиона долларов, но код от замка сейфа ей был неведом. То, что было в ее распоряжении, составляло около двенадцати миллионов долларов.
  Четырехкомнатная квартира, обставленная итальянским оборудованием и мебелью, в которой был произведен евроремонт в прошлом году, тянула на полмиллиона долларов. Тамила понимала, что ей одной в таких лабиринтах просто нечего делать. Если все это продать − на всю жизнь хватит. Жаль: Борис женился, а так она могла бы быть ему хорошей женой. Но что делать, если счастья нет. Да его и никогда не было. Людмила могла быть счастлива, но здоровье, а затем и смерть в молодые годы, лишили ее этого счастья. А тут все наоборот: здоровья хоть отбавляй, а счастья ну ни капли. Лишь в течение короткого периода, когда она встречалась с Димой, было что-то похоже на то, что можно бы назвать счастьем. Но Дима испугался, сиганул в кусты, а затем женился на девице, которая ему тут же наставила рога в день свадьбы.
  Грузия христианская страна. Родственники и земляки убитого Тимура ждали поминок, которые во всем христианском мире отмечаются на сороковой день и не предпринимали никаких шагов по разделу не только имущества покойного, но и сфер влияния на рынке.
  Тамила нередко задумывалась над тем, будут ли ближайшие родственники Тимура претендовать на квартиру в Москве, дом в Испании, или же она сможет жить спокойно, не подвергаясь давлению, а то и угрозам со стороны многочисленной родни ее покойного мужа.
  По истечении месячного срока со дня гибели мужа, в продолжение которого ниоткуда не дул сквозняк, Тамила успокоилась, и уже собралась, было, навестить Бориса. Она намеревалась посоветоваться, как поступить в сложившейся ситуации. Но тут нагрянул сороковой день. Готовились грандиозные поминки. Она, как жена погибшего, не могла остаться в стороне от этого. Мало того, близкие родственники решили, что именно в ее квартире будут справлять эти поминки.
  На поминках присутствовали Борис Петрович со своей молодой супругой и даже Дима с супругой, но подойти к ним Тамила не решалась. Поминки проходили как обычно по христианскому обычаю, но ближе к концу Артур брат Тимура поссорился с племянником Зауром в результате чего возникла небольшая потасовка, закончившаяся битьем дорогостоящий посуды. Заур, кроме того, что состоял в банде своего дяди Тимура и получал не десять тысяч долларов в месяц, как другие члены банды, а пятнадцать, промышлял еще и наркотиками на Москворецком рынке. Наркобизнес приносил ему вдвое больше прибыли, чем зарплата у дяди.
  Несчастье подавляющего числа наркодельцов, и Заура в том числе, в том, что он не только поставлял наркотики на рынок, но и сам баловался чудодейственным зельем. И сейчас он нанюхался до такой степени, что не узнал Артура и потребовал, чтоб он убрался отсюда к такой-то матери, так как его рожа не внушает абсолютно никакого доверия. И только вмешательство дедушки, отца покойного Тимура немного успокоило Заура.
  Тамила, глядя на гору разбитой дорогой посуды, начала возмущаться и высказывать недовольство почти что непрошенными гостями. Действительно никто ее не спрашивал, где проводить поминки, и согласна ли она, чтобы это происходило в квартире, где она была теперь прописана и имела больше юридических прав на эту площадь, чем кто бы то ни было.
  − Ти что это возмущаешься? − спросила племянница Тимура Манана. − Если твоя недовольна, или тебе что-то мешает, можешь достать свой чемодан, упаковать вещи и уехать к своим родителям. Что ти будешь здесь делать одна, без мой дядя Тимур? Ишь приросла к богатому мужчине!
  − А тебе-то что? Ты, какое имеешь отношение к тому, что я здесь? − невозмутимо спросила Тамила.
  − Тимур сказала дедушке Гиви, а дедушка Гиви отец Тимура, что когда он тебя бросит и женится на испанке Изабелле, эта квартира будет принадлежать дедушке. А я его любимая внучка. Так что пошла на п. отсюда.
  Тамила почувствовала слабость в ногах от этих слов. Она ничего не сказала Манане на ее бестактность. Уйдя в одну из комнат, зажгла свет и закрылась изнутри, а потом, уткнув голову в подушку, долго плакала. То, что ей не дадут здесь жить эти кавказцы, было совершенно ясно, как божий день.
  В доме все затихло, и как Тамила ни прислушивалась, нигде ни шороха. Надо закрыть входную дверь, подумала она и встала с кровати. В комнатах свет был потушен, и только над входной дверью горел ночник. Убедившись, что никого в доме нет, она достала ключи, затем подошла к двери, сунула ключ в замочную скважину и попыталась повернуть его дважды вправо, как обычно, но это было невозможно: дверь оказалась уже закрытой. Значит, у них есть ключи. Они или у Мананы, или у Заура.
  Тамила побрела в свою комнату, улеглась, но сон оказался зыбким и каким-то тревожным. В шесть утра она уже поднялась. За окнами едва забрызжет рассвет, а в комнатах все еще темень, видны только контуры отдельных предметов. Пришлось включить люстры, но картина представшая глазам Тамилы, привела ее в ужас.
  Везде все было облевано, изгажено, а от ковров несло мочой. Она давно знала, что абхазы спустились с гор, и стали жить в Пицунде не так давно, и всякие там удобства цивилизации в быту были им чужды. И ничего удивительного нет в том, что кто-то из них перепутал ворсистый ковер на полу с зеленой лужайкой, которую можно полить из собственного краника и от этого будет только польза.
  Несколько глотков кофе вместо завтрака, и хозяйка, засучив рукава, принялась наводить порядок. Она добросовестно трудилась весь день как проклятая. Решение принятое ею, когда-то о том, что если будет возможность, они с Тимуром, как только остепенится, поменяют свою слишком просторную квартиру на более маленькую и уютную, теперь только укрепилось и приняло силу окончательного вердикта.
  В минуты краткого отдыха Тамила названивала Борису в надежде на то, что она упросит его назначить ей встречу для краткого совета: что делать, как быть дальше. Но попытки связаться с Борисом оказались тщетными: то он куда-то уехал, то у него в кабинете полно народу, то он с немцами отправился ужинать в гостиницу "Севастополь".
  Надо позвонить Матильде, решила она.
  Матильда оказалась дома, была с ней чрезвычайно вежлива и даже приглашала к себе на чашку кофе, но Тамила все откладывала, пока не наведет порядок после поминок.
  − Мне очень нужен Борис Петрович, − держалась своего Тамила. − Мои дела он знает лучше, чем кто-либо другой. Его совет для меня очень дорог. Как он скажет, что мне посоветует, то я и сделаю. Если он скажет: пакуй чемодан и уезжай, как можно скорее, я тут ни минуты не останусь.
  − Если вам что-то угрожает, бросайте все и к нам: здесь вы будете в безопасности. Делайте это срочно. Я дома. А вечером и Борис Петрович явится, он позже восьми, ну девяти вечера, не приходит, боится получить от меня выговор,− щебетала Матильда в трубку.
  − Я еще перезвоню, − выдавила из себя Тамила и повесила трубку. Ни она, ни Матильда не могли догадаться, что их разговор прослушивался. Близкие родственники Тимура, в особенности Заур и Артур следили за каждым шагом Тамилы. Любой звонок в квартиру или из квартиры прослушивался.
  Около семи вечера Тамила вновь позвонила Матильде и сказала, что выходит из дома и минут через двадцать позвонит в дверь. Повесив трубку и набросив на плечи легкий плащ, она спустилась на первый этаж и вышла из дому. Ей предстояло пройти метров сто, чтоб сесть на транспорт и доехать до метро "Новые Черемушки".
  Вдруг перед ней возник Заур.
  − Привет, как дела? У меня к тебе дело. Может, вернемся, поговорим.
  − Меня ждут, я сейчас не могу, − сказала Тамила.
  − Надолго? − спросил Заур.
  − Не знаю. Думаю: нет.
  − Садись, подбросим. Мы с Артуром едем в центр, закажем памятник Тимуру, а на обратном пути, если ты скажешь, где будешь стоять, заберем тебя и дома втроем, обговорим все проблемы.
  За разговорами они дошли до машины "Ауди", и тут же перед глазами Тамилы открылась задняя дверь.
  − Садись, невестка, − произнес Артур.
  Тамила как-то не соображая, подчинилась приказу и юркнула на заднее сиденье. Заур последовал за ней, уселся рядом. Машина тут же двинулась с места. Выехав на Профсоюзную улицу, Артур повернул не направо, в сторону метро "Новые Черемушки", а налево, к Кольцевой автомобильной дороге.
  − Куда вы меня везете? − спросила Тамила, сообразив, что они не в ту сторону едут.
  − За кольцевую, − спокойно ответил Артур. − Там, в одном месте, недалеко от Калужского шоссе, в лесочке, зарыт железный ящик, набитый долларами. Мы его выкопаем, погрузим на машину, а дома вскроем и честно разделим. Таково было решения покойного брата Тимура, с которым мы прятали эти деньги не так давно. Тогда он мне и сказал: если что случиться со мной, Тамилу не обидь. А мы, кавказцы, люди чести, люди слова.
  − Но это можно было и в другой день сделать, − я просто не подготовлена к этому. Можно же было сказать мне вчера об этом. А сегодня, что за спешка? Меня там ждут люди, я уже договорилась.
  − Мы быстро вернемся и извинимся за опоздание, либо ты извинишься от нашего имени, − сказала Артур, прибавляя скорость.
  Переехав мост через Десну, они свернули налево, Артур сбавил скорость и Заур, которому так не терпелось кончить дело как можно раньше, обнял ее за шею и сильно прижал к себе. У Тамилы помутилось в глазах.
  − Что ты делаешь? − выдавила она из себя.
  − Молчи, сука, − сказал Заур.
  − Оставь ее пока, еще не прибыли на место, − не поворачивая головы, приказал Артур.
  Наконец машина углубилась в лесную чащу. Кругом ни души.
  − Теперь действуй! − приказал Артур.
  − Что вы собираетесь делать? − в ужасе спросила Тамила. − Отпустите меня, я все вам оставляю, и в чем мать родила, уеду к родителям в Донецк.
  − Поздно уже, невестка. Семейный совет вынес решение отправить тебя на тот свет, вслед за Тимуром. − произнес Артур, останавливая машину. − Это древний обычай абхазов. Заур, действуй, чего ты ждешь?
  Заур быстро сунул мокрую тряпку в рот Тамилы, та брыкалась немного и затихла. Артур набросил ей веревку на шею, она была смазана жиром, и сильно потянул на себя, придавив ее к подголовнику сиденья, на котором сидел. Послышались хрипы, и едва заметное подергивание рук и ног. Артур не отпускал до тех пор, пока не убедился, что у Тамилы стали коченеть руки и ноги.
  Заур вышел из машины и вытащил Тамилу за ноги. Артур работал штыковой лопатой, он рыл яму в темноте, потому она оказалась неглубокой: убийцы торопились. Они разровняли едва заметный холмик и забросали место захоронения старыми сухими ветками, замели следы. Все было сделано в высшей степени профессионально и аккуратно. Они возвращались в Москву с зажженными фарами. Надвигающаяся темень одинаково накрывала, как их грязные души и жестокие звериные сердца, так и место захоронения страдалицы Тамилы, которая никого никогда не обидела, не обманула, никому не сделала зла. Она жила честно и как всякое живое существо, страстно желала счастья. Кто знает, почему это счастье обошло ее стороной, кто и за что ее так тяжко наказал?
  
  32
  
  Семейный клан Тимура, который теперь уже не ведал, что творят его ближайшие родственники, не спешил занять четырехкомнатную квартиру, отлично зная, что Тамилу будет искать милиция. Соваться туда или заявлять претензии на эту жилую площадь пока преждевременно и опасно. Когда улягутся страсти, можно будет решить вопрос наследования в течение недели. Доллары самые надежные и верные помощники в любом вопросе. В России и мать родную продадут за доллары. Кавказцы более щепетильны в таких вопросах. Правда, они тоже, хоть и плетутся в хвосте, но все же шлепают за мировой цивилизацией, которая, сама того не зная, медленно, но верно катится к закату. Кавказцы не только пьют и курят, но употребляют наркотики, грабят и убивают друг друга и норовят там, где это возможно, вести распутный образ жизни.
  Из всех только Гиви, отец Тимура, поморщился, когда услышал, что его невестка Тамила отправилась на небеса, а там всего полно, там коммунизм, который обещал им их великий земляк Джугашвили, уничтоживший не один миллион русских. Эх, Русь − матушка! каких только казусов не происходило в твоем живучем чреве.
  Татары согнули твою гордость, но не сломали ее, ничтожный кровавый маньяк, в жилах которого текла частичка еврейской крови, с невиданной беспощадностью уничтожил твои храмы и покрыл страну виселицами, да концлагерями, обезглавил мозг нации − интеллигенцию!
  Жестокий грузин Джугашвили на протяжении тридцати лет топтал твою грудь, подрезая жилы и наслаждаясь реками крови, боготворивших его граждан. Он был лидером русской нации, хотя ни одного русского слова не мог произнести без грузинского акцента. Он был духовным сыном кровавого маньяка с бородкой задранной кверху и даже перещеголял его. Он уничтожил не тринадцать миллионов, как Ленин, а все шестьдесят, а может и того больше безвинных людей, наших отцов и дедов. И оба их трупа до сих пор на Красной площади − главной площади страны. И многие люди, не вышедшие из комы, считают их гениями. Да, они гении, только чего? Добра? или зла? История робко начинает раскрывать глаза на правду. Она все еще ждет, когда уйдут те, кто со дня рождения находятся в состоянии комы и считают головорезов благодетелями и даже гениями.
  
  Семейный клан бывшего руководителя организованной преступной группировки, теперь уже во главе с Артутром ринулся на рынок, пытаясь удержать этот рынок в своих руках, но теперь война приняла совершенно другой характер. Артур был застрелен у своего дома буквально через неделю после убийства Тамилы. А через три дня без вести пропал Заур.
  Гиви, отец Артура и Тимура одним из первых бросил разумный клич: пора возвращаться домой, пока живы. Зачем трупы возить в такую даль.
  Похоже, в стране начали происходить позитивные изменения, иначе как объяснить, что за границей очутились самые богатые евреи Гусинский и Березовский, Мавроди, за которым началась охота.
  Гостиница, вернее один из ее корпусов, оказался брошенным, четырехкомнатная квартира пребывала под замком и никто не претендовал на владение ею.
  Мелкие сошки из бандитской группировки, такие как Володя Струбе, да Бахтияр − это то жалкое, что осталось от могущественного клана. Струбе накурился до такой степени, что не помня себя, вышел навстречу движению и был раздавлен движущимися машинами, как бездомный щенок. Бахтияр бросил свои магазины и растворился в неизвестности.
  
  Дима Бельмега, случайно затесавшийся в банду и чудом избежавший бандитской пули, расхаживал теперь спокойно, хоть и с некоторой озабоченностью по поводу материального благополучия. Он никого не убивал, не участвовал ни в каких драках, ни с кем из противников не вел никаких переговоров, а имел дело исключительно с прокуратурой и в особенности с милицией. Он у Тимура был посредником между бандитами и властью.
  Его супруга Марина уже ходила в тяжести. Дима оберегал ее, как мог, и старался не посвящать в возникшие проблемы. Он аккуратно приносил домой деньги, с шиком приезжал на слегка подпорченной машине "Волга" в одной руке волоча сумку с продуктами, а в другой цветы.
  − Ты, почему так поздно? − спрашивала Марина, нахмурив брови.
  − Да я сидел в приемной Путина, − уверенно заявил Дима. − Там народу, не продохнешь. Я сперва шел прямиком, не обращая ни на кого внимания, да перед самой дверью мне преградила путь женщина с повязкой, оказалось, что она активистка этой очереди и следит, чтоб никто на халяву не пролез. Я тут и остановился и стал ощупывать карманы в поисках удостоверения. А его и след простыл: нет удостоверения и все тут.
  − Но Дима, ты все мило шутишь. Какое там удостоверение? Они, эти удостоверения продаются на каждом шагу. Даже дипломы можно приобрести. Я ведь собираюсь купить диплом кандидата наук. А что? ты по приемным мотаешься, с президентами за ручку здороваешься, а я, хуже тебя что ли? Отвали мне одну тысчонку и дело в шляпе: твоя жена не просто студентка четвертого курса факультета журналистики, а кандидат... юридических наук, а то и медицинских. Практику буду проходить на тебе. Вырежу твои шарики и посмотрю: годишься ты в мужья или не годишься.
  − Но, но, Мариночка, солнышко мое ясное, лучик света в темной келье, я... на такую прахтику не могу согласиться при всем моем уважении и при всей моей великой любви к тебе. А что касаемо тысчонки, то чичас посмотрю, − сказал Дима, доставая свой портмоне. Но там было всего двадцать долларов. − Знаешь, повелительница моя, я все денежки отдал прокурору Дупленко, он теперь прокурор города, второй человек после Лужкова, или Лужмана, как его иногда называют. Он у меня занял.
  − И что не отдает? Я позвоню Светлане, она ему даст под хвост, − произнесла Марина и тут же взялась за телефонную трубку.
  − Не надо, моя дорогая, прошу тебя. Я, знаешь, пошутил малость, прости.
  − Ах, так ты мне соврал! Ну, бесстыдник! Если будешь мне врать, − я разлюблю тебя. А пока, на этот раз прощаю тебя, ты голоден как волк, по глазам видно. Переоденься, вымой руки и садись к столу: соловья баснями не кормят. Знаешь, кто сказал это?
  − Это говорил покойный Тимур, − как ни в чем ни бывало, произнес Дима и стал снимать пиджак.
  За столом он сидел, как солдат в армии и все что подавала Марина, уничтожал.
  − Рюмочку не мешало бы, − осторожно произнес Дима, зная, что лучше попросить, чем самому лезть в холодильник.
  Марина была на четвертом месяце беременности, и свои супружеские обязанности она исполняла добросовестно и с большим воодушевлением. Отсюда исходило стремление прощать мелкие грешки Диме, кормить его добротной пищей и налить рюмку − другую, если он просит.
  Несмотря на то, что она уверовала в свои способности заглядывать в душу человека и отчетливо видеть, что там творится, внутренняя борьба мужа проходила мимо нее. Когда она, после жарких объятий, сладко засыпала, Дима ломал голову, где же завтра достать денег, что б не раскрылась голая правда перед глазами Марины. С ней может быть истерика. Она, не помня, что делает, выгонит его из дому, а он так ее любит, он просто не сможет без нее жить.
  " Я кругом должен. Даже некоторым женщинам. У кого мне одолжить еще хоть пять десять тысяч долларов? − размышлял он, лежа рядом с Мариной, лежащий на спине с раскинутыми ручками и ножками. − Борису я должен, кажется, уже восемьдесят тысяч, а у него я мог бы взять в долг до...лучших времен. К Дупленко не подойдешь: жадность его мучает. А, небось уже миллионер. И сестра у меня учится в институте. И обучение у нее платное, это не то, что было раньше, куда бы завтра поехать, к кому обратиться за помощью?"
  Дима ворочался, думал, размышлял, но верного решения так и не нашел.
  Рано утром, Марина еще спала, он тихо поднялся, прошел на кухню, выпил чашку кофе и, оставив записку на кухонном столе о том, что к десяти его ждет президент, а он должен быть первым в очереди, ушел из дому.
  По дороге Дима вспомнил владельца прачечной Карапетяна и направился в сторону Водного стадиона на другой конец города. Карапетян просил за свою прачечную, а ее можно было переоборудовать под складские помещения для хранения тушенки и даже три магазина, оснастив их предметами домашнего быта, − пятьдесят тысяч долларов. Это пустяковая сумма. Он же брал у Бориса шестьдесят тысяч в долг, не вернул, правда, но разбогатеет − вернет, но проблем, а почему бы этому Карапетяну не подождать годик-два, пока он, Дима Бельмега, не разбогатеет и тогда все отдаст. Да еще проценты прибавит.
  Карапетян оказался на месте, да еще обрадовался ему, как покупателю.
  − Так дэнга нужна, так нужна, − сказал он Диме, − если твоя тут же отдает дэнга, я уступаю еще пять тышш. Итого сорок пять тышш, и весь здание твое, делай, что хочешь. Бордель можешь организовать. Прибыльное дэло я те скажу. Ну, по рукам?
  − По рукам, а как же, − с радостью произнес Дима, − только, у меня сейчас, в сию минуту нет денег.
  − Поезжай домой, привези.
  − И дома нет, − простодушно сказал Дима.
  − Ти что, смеешься надо мной? Ти прохвост, дурачок?
  − Да нет, это совсем не так. Президент Путин мой друг, а с Лужковым я в бане парюсь, − сказал Дима, гордо задрав голову.
  − Ти, значит, оттуда, сверху?
  − Да, а как же.
  − Если так, я тебе этот прачечный дарить, но только после того, как ти мне сдэлаешь один дэло.
  − С удовольствием. Что надо сделать − говори.
  − Мне нужен допуск на участие в конкурсе покупки завода. Я завод куплю дешево, за два тысяч доллар. А прибыль этот завод двадцать тысяч в месяц, а потом и все двести.
  − Завтра я буду у Лужкова и решу этот вопрос, − сказал Дима, протягивая руку Карапетяну.
  − А как я буду знать, что ти договорился? − спросил Карапетян.
  − Я сам к тебе приеду, − пообещал Дима, огорченный, что халтура не вышла.
  33
  
  Никто не заметил исчезновения молодой женщины Тамилы, которую лишили самого ценного: права на жизнь. Если муравей вышел за добычей из огромного муравейника, а потом заблудился, или его кто-то раздавил чисто случайно по пути за добычей, никто этого не заметит. На следующий день с раннего утра муравьи, как обычно отправятся на поиски пищи и за стройматериалом для своего муравейника.
  Так и Тамила. Вышла из дому и не думала, что больше не сможет вернуться обратно в свою квартиру.
   Где-то за тысячу с лишним километров были родители. Они через полгода, через год забили бы тревогу. А пока... хорошо: был друг − единственный и потому бесценный в этом огромном человеческом муравейнике. Это Борис.
  В день ее убийства Борис вернулся домой довольно поздно, около девяти вечера. Матильда встретила его, как обычно: расцеловала, поухаживала за ним и пригласила на ужин. Она не задавала лишних вопросов: где был, почему так поздно вернулся, почему не позвонил, и это всегда обезоруживало Бориса. Он сам стал чувствовать вину перед ней и уже хотел объясниться.
  − Не надо ничего говорить, я знаю, что у тебя были неотложные дела, даже позвонить мне не смог, − сказала она, сидя напротив и любуясь тем, с каким аппетитом муж уплетает все, что она подала на стол. − Тут звонила твоя знакомая Тамила, жена Тимура. Она обещала быть к определенному часу, но не пришла, может с ней сучилась оказия какая, позвонил бы ей.
  Борис тут же схватил трубку и набрал номер Тамилы. Гудки были, но трубку никто не поднимал. Это насторожило Бориса. Куда она могла деваться? обычно она не выходит из дому, да и уходить ей некуда.
  − Нет ее дома.
  − Может, вышла на прогулку, подожди немного, − сказала Матильда.
  − А она тебе не перезванивала, что прийти не сможет?
  − Нет, ничего не было.
  − Тогда дело труба. Тамилу могли убрать либо те, кто убил Тимура, либо родственники Тимура. Это борьба за наследство. Скорее, это дело рук родни покойного Тимура. Гостиница "Севастополь", особняки в Испании и других странах и возможно счета в швейцарских банках − это огромное состояние, на всю Абхазию хватит, а не то, что на родственников Тимура. А Тамила − жена убитого. Она имеет право на имущество, и она не последняя в очереди на долю.
  − И что теперь делать?
  − Позвоню Владимиру Павловичу, − сказал Борис и стал набирать номер прокурора города.
  Дупленко уже был дома. Он теперь не ходил по саунам, не путался с девицами легкого поведения: Света родила ему сына, которого они с супругой назвали в честь отца Владимиром.
  − Тамилу могли убрать ближайшие родственники Тимура, члены его банды, − сказал он Борису, когда тот доложил ему о таинственном исчезновении Тамилы. − Люди, которые убрали Тимура, свою задачу выполнили профессионально, а его женой они не интересовались и не должны были интересоваться. Обстановка сейчас несколько меняется. Многие главари бандитских группировок удирают за рубеж. А за ними следом драпают и те, кто незаконно награбил миллионы долларов. Это мы с тобой люди бедные, сидим здесь, потому что нам нечего и некого бояться. Где будем Новый год встречать? по домам?
  − Можно на даче, − сказал Борис. − Моя дача скоро будет готова, так что приглашаю.
  − С удовольствием приму приглашение.
  Владимир Павлович был как никогда любезен. Он сам страшился перемен. Он чувствовал, что борьба со взяточничеством начинает набирать обороты. И если его уличат однажды, он потеряет не только престижную должность, но и нажитые миллионы нечестным путем.
  − А как все же быть с Тамилой? − спросил Борис, желая получить ответ от прокурора.
  − Я переговорю завтра с начальником управления милиции Москвы Дойкиным, − сказал Владимир Павлович.
  − Это тот Дойкин, у которого три Мерседеса?
  − Да, это тот самый.
  − Так он за "спасибо" не возьмется, − сказал Борис Петрович.
  − Ладно, разберемся, у меня с ним свои расчеты, − сказал прокурор. − А, извини, Света зовет. Малыша купаем. Вдвоем, представляешь? А тебя, когда можно будет поздравить с наследником?
  − Я пока не могу ответить на этот вопрос, − ответил Борис.
  − Заставь жену провериться у врача: они знаешь, какие? вставят себе пружинку и ходят королевами. А, иду, иду, лапочка, − сказал прокурор жене Светлане.
  − Всех благ, извини, − произнес Борис, вешая трубку.
  Матильда во время разговора Бориса с прокурором находилась в другой комнате и не могла слышать, о чем муж говорил с представителем закона города. Она как всегда заботилась о своем теле, принимала душ перед сном, долго выстаивала перед зеркалом, разглядывала свою фигуру, еще лучшую, чем раньше. Пока на то, чтобы раздаваться вширь и намека не было. У нее в соответствующем месте действительно была вставлена пружинка: наслаждайся, сколько хочешь и последствий никаких.
  "Сегодня я лягу раньше Бориса, − думала она,− согрею ему постель, а когда мой Борька ляжет, согрею его горячим телом, прижмусь своей подружкой к его достоинству, а потом возьму двумя пальчиками за эту штуку, потом обниму всей ладошкой, и буду ждать... Эх, хорошо-то как! С детьми надо повременить, ну, хотя бы год, два. В двадцать три, двадцать четыре года рожать в самый раз, а до тех пор пусть будут полные наслаждения, каждый день. Потом это кончится и начнется материнское счастье. Я ему так и скажу, если он начнет спрашивать, почему детей нет".
   Матильда не заходя на кухню, сразу направилась в спальню. Она надушилась какими-то новыми, возбуждающими духами, была горячая как печка и легла в теплую кровать, раскинув ручки и ножки и ничем не накрываясь. Она так и продолжала лежать, пока не появился Борис. Даже когда он вошел, она продолжала лежать в такой же позе, только ноги соединив.
  − Ты настоящая Обнаженная Маха, − сказал Борис, любуясь ее фигурой.
  − Я лучше. Обнаженная Маха полная, а я у тебя, как Наталья Гончарова, жена Пушкина. Разве не так? А ты у меня Аполлон. Раздевайся и свет оставь включенным. Мужчины любят глазами. Но я тоже не прочь полюбоваться твоей фигурой и еще кое-чем.
  В этот вечер, уже довольно поздно, когда, казалось, оба насытились ни с чем не сравнимой пищей, Борис осторожно намекнул Матильде, что их прелестный и всегда желанный труд в постели не приносит результатов.
  − В этом я виновата, милый, − сказала Матильда.
  − У тебя что, не будет детей? − с дрожью в голосе спросил Борис.
  − У меня там пружинка. Я вставила сразу же после свадьбы.
  − Ты не хотела согласовать этот вопрос со мной?
  − Виновата. Но я хочу стать матерью несколько позже. А вдруг что? А вдруг я не подойду тебе?
  − Ты мне подходишь, подходишь, и никогда не думай о том, что я разочаруюсь в тебе. Знай, что лучше тебя нет на свете, для меня во всяком случае. И я хочу стать отцом.
  − Не торопись. Кажется, я довольно страстная натура, и постель для меня так много значит, что я уже с обеда думаю, когда ты вернешься домой, чтоб я могла взяться за ремень твоих брюк и освободить тебя от одежды. Давай сначала насытимся, друг другом и тогда, пожалуйста, я начну рожать и не одного, а несколько..., троих, четверых, сколько захочешь.
  − А если меня убьют как Тимура? Ты останешься одна, а одной трудно. Видишь, как обошлись с Тамилой. Быть женой богатого человека это и не только хорошо, но и очень опасно.
  − Я думаю, что после рождения ребенка уже буду не та и разонравлюсь тебе.
  − Ты мне никогда не разонравишься, не переживай. Дети только цементируют семью. Уже больше года как мы женаты, пора.
  − Я подумаю над этим, − пообещала Матильда, прижимаясь к бочку мужа.
  Борис заснул первым. Он видел Тамилу во сне. Она в черном платке плыла на лодке в каком-то грязном мутном пруду, и все время махала ему рукой. Он сел на катер, чтоб догнать ее и взять к себе, но когда катер приблизился к тому месту, где покачивалась лодка с Тамилой, все исчезло: ни Тамилы, ни лодки.
  
  Утром, когда он проснулся, Матильды рядом уже не было: она в ванной стирала белье. Борис набросил на себя халат, прошел на кухню, а потом заглянул в ванную.
  − Доброе утро, солнышко, ты уже трудишься? − спросил он Матильду.
  − Труд облагораживает человека, − ответила Матильда, держа над ванной руки, с которых стекала мыльная пена.
  − Надо вернуть домработницу. Тебе нет необходимости заниматься стиркой, убирать квартиру, готовить, что ты? Побереги себя, солнышко.
  − Мой дорогой муженек! если я перестану трудиться, я тут же растолстею, − сказала Матильда. − И не только это.
  − А что еще?
  − На работу ты меня не берешь и не разрешаешь самой устроиться. У меня времени полно. А если я еще и дома стану барыней, я умру со скуки. Это может кончиться тем, что я ринусь за развлечениями, как это делают жены всех новых русских. Узнав, что я этим занимаюсь, и ты пойдешь по бабам. И вот тебе новая семья, семья новых русских. Когда у нас появится ребеночек, тогда у меня будет занятие. И домработница понадобится, а пока я одна справляюсь.
  − Матильда, я тебя отведу к врачу.
  − Зачем?
  − Снимать пружинку.
  Матильда расхохоталась. Она не сказала ни да, ни нет, а это означало, что она не будет категорически возражать против того, чтобы стать матерью.
  − Потерпи пять минут, − сказала она, − я тут закончу и примусь за приготовление завтрака. Хорошо, милый? А ты займись гимнастикой. Кстати, не мешало бы нам посещать какой-нибудь корт, а то и в сауне побывать. Только в приличной компании, без всякой там групповухи.
  − Если хочешь, можем пойти в закрытую сауну только вчетвером: мы и супруги Дупленко.
  − Это тот, городской прокурор?
  − Это тот, которому я вчера вечером звонил по поводу Тамилы.
  − Я не возражаю.
  
  34
  
  По всей видимости, идея посетить сауну, самим показаться и других посмотреть, возникла и у Светланы, жены прокурора, потому что в тот же день она позвонила Борису и высказала ту же идею: сходить вчетвером в сауну.
   − Я одобряю, − сказал Борис, − Мы с Матильдой уже говорили на эту тему. Если мы договариваемся и назначаем дату, то я могу позвонить в гостиницу "Россия" своей старой знакомой Елене Акимовне, сделать заказ на четверых.
   − Очень хорошо, Борис Петрович, но я боюсь, что состав может расшириться. Если узнает Марина, а где Марина там и Лина, они от меня не отстанут. Им тоже захочется. Кроме того, Марина все еще влюблена.
  − В кого?
  − В Бориса Петровича, так что берегитесь, − лепетала Света.
  − Я весьма польщен, − ответил Борис, − но мое сердце принадлежит другой.
  − Мы все это знаем, но для сравнения, чтоб еще больше оценить свою молоденькую жену, следовало бы вам попробовать, как ведет себя Марина в мужских руках, ведь когда мы выбираем какой-то плод, мы его пробуем на вкус, снимаем пробу, так сказать, что тут поделаешь.
  − Света, у вас уже есть опыт в этом вопросе? Вы убедились, что пробовать и сравнивать это хорошо? А вдруг понравится, что тогда?
  − Я не пробовала, что вы?! Тут Марина мне все время внушает: надо рискнуть. Я пока стойко держусь. Думаю этой стойкости мне хватит надолго.
  
  В подвалах гостиницы "Россия" так много помещений, оборудованных под сауны, что можно обслужить одновременно целый квартал. Сюда тянутся городские начальники, нередко бывают мелкие и средние сошки из Белого дома и Кремля, которые всегда ведут себя покровительственно и высокомерно по отношению к тем, кто ниже рангом. Редко, но все же попадается кто-то из финансовых воротил, тогда чиновники за рюмкой распускают язык, рекламируют свои знания всевозможных инструкций и постановлений правительства по налогам и в государственном регулировании экономики в целом.
  − Инструкция номер 765439999/ 986 от 29. 15. 003 года, − читают они наизусть, как стихи с трибуны, и ждут реакции богатого человека, имеющего два, а то и три высших образования, но не имеющих среднего.
  − Ммм, − произносит, какой-нибудь новый русский и семенит в раздевалку, чтоб достать очередную пачку долларов.
  Правда, Борис Петрович, ни разу не находился в такой ситуации. Во-первых, он имел одно высшее образование после среднего, не тратился на покупку дипломов у книжных и газетных киосков, во-вторых, усвоил нехитрую, но довольно сложную методику лавирования между бандитской группировкой, курирующий рынок и правоохранительными органами. Тимур, главарь банды и прокурор Дупленко стали его не только доильными аппаратами, но и друзьями.
  Теперь он названивал Елене Акимовне, самой влиятельной женщине в подвальных помещениях гостиницы Россия, чтоб заказать парилку на десять-двенадцать человек.
  Дима Бельмега узнал, что они с Мариной пойду в сауну почти в то же самое время, что и Светлана. Такая информация поступила из других источников. Он несказанно обрадовался, потому что теперь в узком кругу своих друзей, которые так прочно стояли на ногах, а его дела сильно пошатнулись, после убийства Тимура, решил блеснуть прочными связями с Белым домом. А вдруг это подействует, и тогда занять еще каких-то шестьдесят тысяч ему будет проще простого.
   Он сагитировал одного еврея, который сильно шепелявил и носил сверхмодную прическу и представил его влиятельным работником Белого дома, у которого кабинет на том же этаже, что и у Касьянова.
  − Господа, − сказал он, − позвольте мне представить вам моего друга, одного из влиятельнейших людей в Белом доме Франка Шенкеля.
  Шенкель привстал, царственно наклонил голову. Пряди рыжих волос наполовину покрыли его лицо, он величественно поднял руку, вернул их на место и сел.
  Дима разочарованно посмотрел на своего друга. Он ожидал, что Шенкель тут же толкнет речь, но Шенкель скромно сел и даже, чтоб подтвердить свою скромность, опустил голову.
  −Ф-франк Моисеевич, вы скажите пару слов от имени правительства России, дайте так сказать установки на ближайшую перспективу. Хотя мы не при галстуках и у нас тут интим, наши дамы все голенькие, как вы видите, и мы при них, но воспринять и внять полезным советам ничего не мешает. Даже если мы начнем заниматься сексом со своими женами. Секс и правительство − близнецы и братья, как сказал один поэт, кажись Соломон Абрамович.
  Шкенкель выпрямился, величественно тряхнул головой, оглядел всех и устремил глаза к потолку.
  − Наше правительство во главе с Кусьяновым проявляет неустанную заботу об отдыхе народа. Свидетельством тому наса сауна. Здесь свет и тепло. Мы увелицили поголовье скота, просу просцения, мы увелицили энергоснабзение и ведем борьбу не на зизнь, а на смерть с Цубайсом Анатолием Борисовицем. Анатолий Борисовиц требует: плати за каздый киловатт и все тут. А если пенсионер ресит посетить сауну, ему и пенсии не хватит. В этом вопросе и наса неоценимая заслуга с Димой Буль−Бульмегой. Он дает полезные советы, а я их тут зе Кусьянову под нос. Вот и не повысаются тарифы на баньку.
  − Ура! − воскликнул Дима и захлопал в ладоши, но его, кроме Марины, никто не поддержал.
  − Поцему такое относение к...слуге народа? − с возмущением спросил Шенкель. - Я зе цлен правительства. Мы с Артюховым и Свыдким родственники.
  − Я часто бываю в Белом доме, − произнес Дупленко, хитро улыбаясь, − но что-то не замечал этой выдающийся личности. Должно быть, мне просто не везло. Либо Франк охраняет общественное место премьер-министра, и все время пребывает в нужнике, там есть такая будка с глазком: сидишь внутри всех видишь, но тебя никто не видит, либо господин Шенкель...
  − Господин Шенкель человек очень скромный, − сказал Дима, − он все время сидит у себя в кабинете и думает о благосостоянии народа.
  − Кажется, я видел этого человека, − сказал жених Лины полковник Обормоткин. − То ли в охране, то ли среди дворников, точно не помню.
  − Быть этого не может, − не сдавался Дима. − Франк, ну ты скажи им, чего скромничать? Скромность хоть и украшает человека, но она не всегда уместна, господа.
  − Господа, − не растерялся Шенкель. − Не место красит целовьека, а целовьек место. Одно непродолжительное время я был правой рукой Бережовского, а когда Бережовский отправился на экскурсию по западным страна и раздумал возвращаться обратно в Россию, я перешел помочником и советником премьера по интимным делам. Давайте выпьем, как следует, а потом я нацну давать консультацию как вести себя на свободе, как мы сейцас, когда на нас нет никаких одияниев, огранициваюсцих наши действия. Если зенцины сейцас потанцуют перед нами в натуральном виде, мы выберем луцшую, и я награзу ее поцелуем.
   Шенкель выпил рюмку водки залпом и поцеловал в донышко.
  − Франк, произнеси здравицу за нашего прокурора, − шепнул Дима на ухо Шенкелю.
  − За насего прокурора, за его покойного, царствие ему небесное, − произнес Шенкель, не вставая, а только поднимая стакан.
  ─ Наш прокурор еще живой, слава Богу, ─ зачем вы его хороните раньше времени? ─ спросила Света, жена прокурора.
  ─ По моим наблюдениям одни прокуроры умирают, а другие нарождаются, и занимают освободившиеся мета. И не только прокуроры, но и банкиры, такие как господа Гусинский и господин Бережовский, ─ произнес Шенкель и выпил вторую рюмку.
  Владимир Павлович нахмурился. В словах Шенкеля, которые воспринимались всеми участниками коллективного отдыха в сауне, как грубая и неуместная шутка, свидетельствующая о невоспитанности Шенкеля, была только им, прокурором, уловлена реалистическая нотка, или хорошо замаскированная насмешка над чиновничеством высокого ранга, которые выдвинулись при бывшем президенте Ельцине. А теперь новая метла по-новому стала мести и потому над ним, городским прокурором, давно уже стали сгущаться тучи. Конечно, об этом его жена Светлана, пока что не знает и не догадывается.
  Высокая должность во всех отношениях хороша, но она, как и все в окружающем нас мире, имеет свои минусы: она порабощает человека до того, что становится для него всем, она выше любви, выше счастья, выше самой жизни. Человек не может с ней расстаться добровольно. Собственно таких случаев в мировой истории единицы. Кажется, только Вацлав Гавел добровольно покинул свой пост в начале третьего тысячелетия. Марксистские вожди, даже на смертном одре, держались за власть когтями и зубами. Власти они лишались только вместе с жизнью.
  Владимир Павлович не был исключением, потому что у него на это было много причин, основная из которых молодая жена, жена прокурора города, основательно уже подпорченная славой мужа и маленький сын Владимир. Ему бы вырасти, скажем, лет до семнадцати и оставаться сыном прокурора города, совсем бы не помешало, а там уж почетный пенсионер, увешанный орденами и медалями. Что поделаешь, годы берут свое. Но чтобы так, ни с сего, ни с того лишать такого человека места, нет, нет, такого быть не может.
  − Борис Петрович, выйдем, покурим, − предложил Дупленко, устремив свой ясный взор на Громова.
  − Так я же не курю, − произнес Борис не совсем уместную фразу.
  − Тогда поддержи компанию.
  
  Из присутствующих здесь дам, чьи мужья занимали высокое положение в обществе, только Марина, супруга Димы, находилась в наиболее шатком, если не сказать подвешенном состоянии, хоть и старалась показать, что у нее дела ничуть не хуже, чем у всех остальных. Она, хоть на душе скребли кошки, шутила, смеялась, рассказывала смешные анекдоты.
   Она давно поняла, что ее супруг мастер навешивать лапшу на уши и это может привести семью на грань ниже прожиточного минимума. Все чаще раздаются звонки кредиторов, требующих вернуть деньги, взятые Димой в долг под покупки магазинов и других помещений. А у Марины сын, Тарасик, ему всего полтора года, что его ждет в будущем и не только его, но и ее тоже, неизвестно. Все игрушки в доме для единственного и потому любимого сына, тоже приобретены на полученные деньги мошенническим путем.
  Марина с завистью смотрела на Матильду, красоту которой она нарочно не замечала: ее муж Борис был не только богатый, но и выглядел лучше остальных. Он был моложе, сохранял спортивную фигуру и вдобавок не пил, не курил, − одни положительные качества от которых Марине было тошно и завидно в одно и то же время.
  "Повезло этой пигалице Матильде, ─ думала Марина. ─ Неизвестно, откуда она взялась и кто она такая. Молчит все, хитро улыбается, должно быть оценивает каждого, кто здесь находится. А оценивать-то особенно нечего, вон какие все пузатые: карманы не только тянут вниз, но и распирают вширь. Светка, как ты выдерживаешь, когда ночью такая туша на тебя навалится, фу. Должно быть, дых у тебя спирает, как и у меня от моего жирного поросенка Димы".
  После многочисленных тостов и катастрофического падения закуски, Борис с полковником Обормоткиным отправились в парилку вместе со своими дамами. Марина моргнула Светлане, и они обе направились туда же.
  ─ Борис Петрович, если ваша супруга меня не поколотит, я сяду рядом с вами, ─ сказала Марина полушутя и, глядя на Матильду.
  ─ Не стоит волноваться. Присаживайтесь, пожалуйста. Лишь бы ваш муж не превратился в Отелло: он ведь не знает, где вы и с кем вы. А мой супруг у меня на глазах, ─ сказала Матильда и приятно улыбнулась.
  Марина села рядом с Борисом, ее обнаженное тело впервые касалось того, на кого она глаз положила в первый же вечер, года три тому.
  ─ Я не просто так села рядом с вами, Борис Петрович, ─ сказала она. ─ Вы могли бы оказать мне услугу, и тогда я была бы вашим вечным должником.
  ─ Говорите. Что смогу, то сделаю, ─ сказал Борис Петрович, глядя на Марину.
  ─ Мой супруг, как я думаю, из вашей команды, но он ни кого из вас не похож. У него колоссальные связи, как он сам утверждает и он же кругом в долгах, как в шелках. Я боюсь, что скоро явятся кредиторы и возьмут нас с ребенком в заложники.
  ─ Он и мне должен, ─ сказал Борис.
  ─ Много?
  ─ Не так уж и мало.
  ─ Сколько же? ─ с нетерпением спрашивала Марина.
  ─ Каких-то семьдесят тысяч долларов.
  ─ О Боже! И вы ни разу нам не позвонили. Что же делать? Что делать? Борис Петрович, что мне с ним делать? Бедный мой Тарасик. Ему придется расти без отца. Вы-то с ним говорили хоть раз на эту тему? Он что, не работает нигде?
  ─ У меня он не числится.
  ─ А где же он числился раньше?
  ─ Пока был жив Тимур, Дима у него выполнял отдельные поручения и получал неплохую зарплату, а теперь...вся беда в том, что Дима все еще продолжает верить в чудеса. Если бы он пришел и выложил свою просьбу и заверил, что будет добросовестно трудиться, я бы его определил куда-нибудь, а так...
  ─ Пусть ко мне обратится, ─ неожиданно произнес полковник Обормоткин. ─ Мы его возьмем интендантом.
  ─ Спасибо, ─ сказала Лина своему жениху. ─ Только Диму следовало бы отправить куда-нибудь на Урал. Марина, бедняжка, уж измучилась вся. Сделай, Сережа, доброе дело: мы с Мариной будем тебе благодарны.
  Лина раньше не думала, что ей придется стать женой военного, да еще четвертой женой. Полковнику не везло с женами. Раньше он терпел, как мог. Офицеру нельзя было менять жен как перчатки, несмотря на то, что жены, мягко говоря, могли бы быть гораздо лучше, но теперь, когда наступила демократия, полковник Обормоткин развелся уже в третий раз.
  Лина, как и Марина со Светланой окончили факультет журналистики еще в прошлом году, но никто из них по специальности не устроился. Света стала женой прокурора, а Марина вышла замуж за кремлевского авторитета Диму и только она, Лина вынуждена была подыскивать работу, чтобы как-то существовать.
   Ей удалось устроиться референтом в министерство обороны, где она и познакомилась с Обормоткиным, старше ее на двадцать лет.
  Лина, как и Марина отдалась любви и подкрепила эту любовь постелью до загса, как будто ничем не рискуя, благодаря современным достижениям медицины, так изменившим отношения между противоположными полами.
  ─ Я сейчас приведу своего муженька, будущего интенданта, ─ сказала Марина, вставая.
   Она вскоре вернулась с Димой. Дима был навеселе, а когда он находился навеселе, он болтал, не умолкая.
  ─ Господа! Я рад видеть всех вас. Мой друг Шенкель, а он непростой человек, он сейчас заместитель премьера, только что сообщил мне по секрету, что президент Путин пошел на мировую с мэром столицы, а это значит, что в Москве все останется по-старому. Кто, какую должность занимал, в той и останется. Я, к примеру, как был связным Лужкова с Кремлем, так и останусь с им.
  ─ Не с "им", а при нем, ─ толкнула его в бок Марина.
  ─ Мне что-то не нравится Волошин, руководитель президентской администрации. На днях я встречаюсь с президентом и скажу ему: снимай Волошина с должности. Зажрался человек.
  ─ Молчать, ефрейтор Бельмега! ─ скомандовал полковник Обормоткин.
  Дима захлопал глазами и тут же встал, руки по швам.
  ─ Мною подготовлен приказ о зачислении вас, господин ефрейтор, на должность интенданта войск стратегического назначения. Это назначение согласовано с президентской администрацией.
  ─ А мне присвоят очередное воинское звание? ─ спросил Дима.
  ─ После прохождения курса молодого бойца вам сразу присвоят офицерское звание, ─ сказал полковник.
  ─ Что ж, я люблю дициплину, ─ произнес Дима и уставился на Марину, свою супругу. ─ Думаю, это скажется и на поведение моей любимой женушки. Появится уважение и все такое прочее. А я буду служить вплоть до енеральского чина.
  ─ До чего здесь скучно, ─ шепнула на ухо Борису его супруга Матильда. ─ Мы не можем удрать раньше отсюда?
  ─ Потерпи немного, ─ ответил Борис Петрович.
  ─ Этот Дима..., у него не все дома.
  ─ Ты не знаешь Диму, ─ сказал Борис. ─ Он не такой глупый, как кажется. Все, что он сейчас говорил ─ не более, чем шутка.
  ─ Вы меня простите, ─ произнес Дима со всей серьезностью, ─ я должен вернуться. Надо оказать помощь прокурору. С ним и так уже плохо. А вы, Светлана, не смотрите за своим мужем, вот что я вам скажу.
  
  35
  
  Дупленко был снят с должности городского прокурора. Несмотря на свои огромные финансовые запасы, составляющие около двух миллионов долларов, он воспринял потерю должности как жизненную катастрофу и готов был к самым решительным действиям. Эти действия могли быть самыми разными, начиная от протеста с плакатом в руках, обжалования в президентскую администрацию, и кончая уходом из жизни в знак протеста против несправедливого, ничем неоправданного решения. Уход из жизни решал только его проблемы, но ведь у него оставались два дорогих ему человека − супруга и маленький сынишка. Двух миллионов хватило бы супруге, она наверняка вышла бы замуж во второй раз, и нарожала бы детей, забыла бы о нем, а вот сын..., он всегда будет чувствовать себя чужим в новой семье.
  "Нет, нет, я не должен допустить этого: ребенок ни в чем передо мной не виноват, − размышлял Владимир Павлович в то время, когда жена еще ни о чем не знала. − Я пошел бы прокурором и в один из округов Москвы, даже в свой Южный округ мог бы вернуться, но мне никто не предлагает. Они что, сговорились против меня? Я готов с ними делиться, но никак не определю, откуда же ветер дует, кто инициатор моего смещения в прокуратуре республики?"
  Но ни на один из задуманных шагов он окончательно не решился и практически ничего не предпринял для своего восстановления или направления его на такую же должность в другой город, скажем в Санкт─Петербург.
  Его решительным шагам мешала супруга. Когда она увидела его: в этот четверг он вернулся домой гораздо позже обычного, она сразу поняла, что с мужем творится что-то неладное.
  ─ У тебя неприятности по работе? ─ спросила она, целуя его в холодные сомкнутые губы.
   Владимир Павлович с трудом освободился от одежды, выдавливая из себя дежурную улыбку, чтоб показать, что ничего серьезного с ним не произошло, но у него это не получилось. Светлана стояла перед ним в качестве семейного прокурора и ждала ответа. Он попытался пройти в свой кабинет, находившийся в одной из комнат, но жена преградила ему путь.
  ─ Я больше не прокурор, ─ сказал он, наконец, и повис на руках у жены.
  ─ Что ты, что ты? Ну-ка возьми себя в руки. У тебя жена, ребенок и...денег полные карманы, чего тебе бояться? подумаешь, должности лишился. Наплевать на эту твою должность. Ты сам себе никогда не принадлежал. Девяносто процентов своего времени ты отдавал работе и только десять семье и, наверное, самому себе тоже. А теперь... , ─ Света запнулась, она и сама не знала, что же они должны делать дальше. Но пока она потащила его на кухню, открыла холодильник, достала бутылку охлажденной водки и закуску.
  ─ Я хочу выпить вместе с тобой. Не отказывайся. Давай обмоем это событие, пусть оно для тебя не очень радостное, но для нас, для семьи, оно много значит. Уедем на дачу... на все лето, и пусть нам будет хуже.
  Она налила мужу полный стакан, который он схватил и тут же жадно выпил, как путник, миновавший пустыню, из чистого родника.
  ─ Ну, вот, тебе скоро станет легче. Выпей еще.
  Второй стакан он выпил с такой же жадностью, но состояние внутренней дрожи не покидало его. Он чувствовал себя таким немощным и таким жалким, что расплакался, уронив голову на колени жены.
  Света вспомнила фильм, вернее всего один эпизод из фильма, в котором некогда могущественный человек России Николай Второй плакал на груди своей супруги, тяжело признаваясь в том, что он вынужден был отречься от престола. Теперь она не только испытывала жалось к супругу, но и беспокоилась за его дальнейшее здоровье.
  - Я с тобой всегда, и везде буду рядом, куда бы тебя ни отправили, если ты в чем-то очень провинился. А, может, нам уехать на какое-то время в глушь, подальше от всех и ото всего? Я с удовольствием поеду.
  Слова жены, к которой он вначале почти не прислушивался, были бальзамом на его бушующую душу. Спиртное разогревало внутренности, расширяло сосуды, препятствуя неминуемому инфаркту, благотворно влияло на его воспаленный мозг. Он как бы ухватился за волшебное слово "глушь", где можно пересидеть грозу и сказал:
  ─ Ты говоришь: глушь? Это хорошее слово. Мне сейчас не мешает добровольная ссылка... на годик, а то и на два. Я не знаю, как поведет себя Лужков и конечно, Устинов, новый Генеральный прокурор. Но лучше исчезнуть. На всякий случай. Это будет разумнее. Нет человека ─ нет проблемы. У меня на Волыни двоюродная тетка, может, махнем туда на какое-то время? Она приют нас первое время, а потом мы купим домик, обставим его по всем правилам.
  ─ А я цветы буду выращивать, а возможно и помидоры, огурцы, картошку, мне это нравится. Я уже давно выписываю журнал "Приусадебное хозяйство" и кое-какие знания есть. К тому же я выросла в деревне в Тамбовской области. Мои родители на кусочке в десять соток около дома выращивали лук, чеснок, помидоры, огурцы и картошку до тех пор, пока Хрущев не отрезал им участок по самые углы дома. Мать рассказывала и плакала при этом.
  ─ Когда Хрущев отбирал у крестьян последние крохи земли, тебя еще на свете не было, ─ сказал Владимир Павлович.
  ─ Да, это так, я росла в более благоприятное время. Родилась, когда Леонид Ильич формально правил страной, а потом насупили горбачевские времена. Я хоть и моложе тебя, но успела пережить много. Так что добровольная ссылка для меня вовсе не трагедия. Там ведь тоже люди живут, а не звери, надеюсь. Язык наших младших братьев я освою уже через месяц. А не понравится, на Тамбовщину махнем.
  ─ Это так. Но все же Украина теперь другое государство. Мы, как бы удираем за границу, ты понимаешь? И это хорошо, пока сохраняется безвизовый режим. Никто знать не будет, где я.
  Стремление скрыться, как можно быстрее, где-нибудь в далекой глуши, объяснялось некоторой передозировкой мздоимства прокурора по отношению к совершенно случайным людям, в том числе и тем, кто совершал убийства и крупные хищения государственной собственности. Это были и должностные лица города. Они остались на местах, а ему самому пришлось покинуть свой пост, видать, его уже заложили, подставили ему ножку.
  " Мне давали, я брал. Брали и сейчас берут все, даже те, кто сидит в Белом доме и в Кремле. Только она, взятка, как бы вне закона, а я по своей должности обязан был следить за соблюдением этого закона. С меня вдвойне спрос. Но что делать? Если бы у меня была настоящая зарплата, я, может быть, реже поддавался бы соблазну, а так..., не взять, когда предлагают, было просто глупо, когда кругом берут все. Я выглядел бы белой вороной среди волков, а мои подчиненные, они ведь тоже брали и берут сейчас, называли бы меня промеж себя Дон─Кихотом. Они еще, должно быть не знают, что я уже не их начальник. Надо завтра собрать всех и попрощаться. Скажу, что сам попросился в отставку: поверят ─ хорошо, не поверят это их дело".
  Владимир Павлович размышлял, ворочаясь в кровати, когда была глубокая ночь. Супруга уже видела сны. Она была с ним ласкова и нежна, будто он долго отсутствовал и только что вернулся, а потом заснула, словно провалилась, куда-то и тихо посапывала. А у него сна ─ ни в одном глазу. Так все неожиданно и так несправедливо. Да если бы он знал, что ждет его на этой престижной должности, где он просидел чуть больше года, ему лучше было оставаться в Южном округе и ничего такого с ним бы не сучилось.
  Он спустил ноги на мягкий ворсистый ковер и, осторожно ступая в темноте, прошел на кухню, зажег свет. Было три часа ночи, а сна ни в одном глазу. Как успокоить бушующие нервы. Димедрол? Нежелательно после спиртного, но все же выхода просто нет. Половина таблетки. Должно помочь.
  Он проглотил таблетку, запил ее несколькими глотками воды и лег под бочок молодой жены. Ее тело было горячо, как бывает в молодости. Володя прижался к ее спине, плотно закрыл глаза и постарался ни о чем не думать. Где-то глубоко в сознании мелькнула спасительная мысль: а ведь, у него не так уж и мало зеленых хрустящих бумажек, с ними нигде не пропадешь, только удирать надо как можно быстрее и дальше.
  ─ Вставай, мой дорогой, завтракать пора, ─ тормошила его жена в восемь часов утра.
  ─ Да? уже пора? куда? я... я ...
   ─ Ты чего? ─ удивилась Света. ─ Давай поднимайся. Ты, видать, поздно заснул.
  Только сейчас могущественный вчерашний прокурор города осознал, что его будит супруга, а не конвойный и немедленно вскочил с кровати.
  ─ Да, я заснул довольно поздно и то при помощи димедрола, ─ произнес он, радуясь, что жена так и не догадалась о его замешательстве.
  В десять утра, после плотного завтрака, Владимир Павлович надел новый костюм и после осмотра внешнего виды супругой и сладкого поцелуя, вышел на лестничную площадку, чтоб спуститься на первый этаж. Внизу как обычно, жала его служебная машина и тот же водитель. Обычно водитель выскакивал, чтоб открыть дверь, а сейчас сидел, обхватив руками руль, будто о чем-то задумался.
  Владимир Павлович взялся за ручку задней двери и как обычно занял место на заднем сиденье.
  ─ Доброе утро, ─ произнес он. ─ О чем задумался? Что-то случилось?
  ─ Случилось, а как же, ─ сказал водитель, не поворачивая головы. ─ Или вы не знаете? Вчера вечером передали по московскому телевидению, что...вы больше не...прокурор, а я, мне вас жаль. Значит, последний раз, так?
  ─ Что последний раз? ─ спросил Владимир Павлович.
  ─ Последний раз я вас везу на работу. А новый прокурор, у него, должно быть, свой водитель. Водитель у большого начальника это что-то вроде подстилки, но проверенной подстилки, к которой полное доверие, не так ли? И мне придется искать работу.
  ─ Не переживай Толик, я переговорю с вновь назначенным прокурором и он тебя оставит при себе, ─ пообещал Владимир Павлович и погрузился в свои размышления.
  Значит, уже сообщили. Должно быть, работники городской прокуратуры, его вчерашние подчиненные, уже знают, что он, Дупленко, не их начальник.
  Подержанный служебный Мерседес мчался на обычной повышенной скорости, не всегда реагируя на запрещающие знаки дорожного движения. На первом же перекрестке машину остановили работники ГАИ. Как и раньше, Владимир Павлович извлек из внутреннего кармана удостоверение прокурора города и ткнул в нос стражу порядка на дорогах. Тот козырнул и сделал шаг в сторону.
  Водитель улыбнулся и нажал на газ еще сильнее. Машина рванула с места и забрызгала грязью постового милиционера, работника службы дорожного движения.
  - Прибавь скорость, - приказал бывший прокурор. - Смотри только, чтоб не сбил кого-нибудь из пешеходов. Остальное...положись на меня.
  - Да, ваша волшебная книжечка все еще действует, - сказал водитель, нажимая на педаль акселератора.
  Машина двигалась с недозволенной скоростью.
  - Включай мигалки! - приказал бывший прокурор.
  После включения мигалок, работники службы дорожного движения стали не только козырять, но и останавливать движущиеся потоки на зеленый, разрешающий движение сигнал светофора. А машина с бывшим прокурором города мчалась даже на красный свет, будто ехал по трассе сам президент.
  Владимир Павлович хохотал до упаду. Но хохот его был несколько необычным, хоть и торжествующим, как у приговоренного к повешению, уверенного, что веревка непременно оборвется.
  
  36
  
  Его кабинет, теперь уже бывший его кабинет, все еще был свободен. Приказа об его освобождении от должности никто пока еще не видел и сам он в том числе. Это так ползли только слухи.
  Владимир Павлович, как обычно вошел в приемную с торжествующим видом. В приемной сидела все та же секретарша Ангелина с длинными роскошными волосами на голове, но она только поздоровалась, даже не приподнялась с кресла, как это она обычно делала, когда входил, широко распахивая дверь, ее могущественный начальник. Она только кивнула головой и уткнулась в свои бумаги.
  Эти бумаги она обычно приносила на подпись в двенадцать часов.
  Владимир Павлович сам открыл свою дверь, повесил в шкаф верхнюю одежду и уселся в свое мягкое кресло, теперь уже как будто чужое кресло и стал ждать. "А что если не подчиниться приказу свыше? Собрать коллегию и вынести решение: пересмотреть подход к личности прокурора города и оставить его в прежней должности. С минуты на минуту должны появиться помощники и заместители на традиционную ежедневную летучку, на которой выслушивались сообщения замов и краткая постановка задач на текущий период. Вот тут-то и надо осторожно намекнуть на решение коллегии Московской городской прокуратуры, сказать, что земля полна всякими слухами, и напомнить, что дыма без огня не бывает.
  Однако часы пробили десять ноль-ноль, но никто из замов не пришел. И вообще в его кабинет никто не заходил. Некий внутренний протест у Владимира Павловича нарастал с каждой минутой. Наконец, он не выдержал и нажал на кнопку вызова секретаря. Ангелина вошла ленивой походкой и уставилась на своего начальника немигающими глазами.
  - Вызови ко мне всех. Срочно.
  Не сказав, как раньше "слушаюсь", Ангелина ленивой походкой повернулась и исчезла за массивной дверью прокурора города. Но прошло немало времени, а никто не появлялся. Наконец вошла прокурор Федосеева. Она заняла кресло без приглашения, подняла нахальные глаза, прежде такие робкие, масляные, угодливые и уставилась на Владимира Павловича, как директор детского дома на нашкодившего воспитанника.
  - Ну что, Владимир Павлович, вы уже не наш начальник. Какого рожна, я вас спрашиваю, вы собираетесь усадить нас, занятых людей, в эти кресла ровно на два часа, чтоб переливать из пустого в порожнее? Придет новый человек, должно быть, выдающийся юрист свободной демократической России, тогда мы с ним начнем балагурить, улыбаться, кивать головами в знак того, что мы со всеми его установками на ближайшую перспективу согласны. А вы-то кто теперь будете, Владимир Павлович? почетный пенсионер? Так что, сдайте ключи от сейфов и адью, как говорится. Чего голову людям морочить? Ну, чего, скажите на милость. Я от имени всех, ваших бывших подчиненных, пришла поговорить с вами.
  − Я..., я это слышу впервые и, и как вы так можете? Я же вас брал на работу, собственно, я вас вытащил из грязи да в князи, как говорится, а вы, эх, Мария Федоровна, не, неблагодарный вы человек. А что касается моей должности, то никакого приказа я не видел и видеть его не хочу. Сейчас в эпоху развития социалистической демократии, вернее, не социалистической, а народной демократии, можно собрать коллегию и вынести решение: не подписывать приказ об увольнении прокурора города Дупленко. Вот что надо сделать, Мария Федоровна, а вы..., эх вы, Мария Федоровна! Самый близкий мне человек и...и, по непонятной причине, этот близкий мне человек, ждет не дождется, когда же я покину по праву принадлежащее мне прокурорское кресло. Да я не хочу видеть никакого приказа и не подчинюсь ему. Так и передайте всем: не подчинюсь!
  Для подтверждения своих слов Владимир Павлович стукнул кулаком по столу, да так что у Марии Федоровны самопроизвольно закрылись глаза, и голова вошла в плечи на необыкновенную глубину. И только тогда, когда она почувствовала, что капли влаги потекли по ее ногам и достигли колен, только тогда она повернулась к двери и произнесла: есть доложить ваше мнение всему коллективу московской городской прокуратуры! Позвольте идти!
   − Идите! Но через пять минут все должны быть здесь.
  − Есть! − произнесла Федосеева и скрылась за дверью.
  Но прошло более двадцати минут, и никто не появлялся. Что бы это могло значить? Если гора не идет к Магомеду..., то надо идти к горе.
  Владимир Павлович встал из своего, пошатнувшегося, но все еще мягкого прокурорского кресла и решил сам пройтись по своим заместителям.
  Первый зам Драпочкин Юрий Селиванович с трясущимися руками и немного отвисшей нижней челюстью, встретил его как работник занятый неотложным делом: он все мычал, произносил через нос "мгм, мгм" и тыкал пальцем в какой-то параграф уголовного кодекса. Он был довольно слабым работником и не самым грамотным юристом. Как-то они познакомились в сауне. Драпочкин тогда работал прокурором Северного округа столицы, а прокурор города в то время Иваненко, не любил его и при первом удобном случае издал приказ об его Драпочкина освобождении от должности с последующим само устройством.
  Драпочкин прямо рыдал в кабинете Дупленко, когда тот еще был прокурором Южного округа.
  - Потерпи, - сказал тогда Владимир Павлович, - я скоро перейду в городскую прокуратуру и возьму тебя к себе, ты будешь моим заместителем.
  - Благодарю, благодарю, дорогой друг, - лепетал Драпочкин, целуя Дупленко в ладони обеих рук.
  Так Драпочкин стал первым заместителем городского прокурора и на протяжении всего периода службы смотрел в рот своему начальнику, уверяя себя и Владимира Павловича в том, что он просто боготворит его.
  Теперь же, когда волею рока, Дупленко сам остался у разбитого корыта, Драпочкин, а он немало сделал для того, чтобы дискредитировать своего начальника, стал просто неузнаваемым замом.
  - Ммм, постойте за дверью, господин бывший прокурор, - почти закричал Драпочкин, - я занят: жду звонка от Генерального прокурора. Впрочем, идите и подготовьте к сдаче дела. Кажись, я у вас буду принимать. Там, - он поднял указательный палец кверху, - подготовлен приказ о моем назначении на должность главного прокурора города. Генеральный сейчас согласовывает вопрос о моем назначении с мэром столицы. А так уже все на мази.
  Произнося последние фразы, Драпочкин уже стоял в проеме двери, как бы выталкивая и преграждая путь своему вчерашнему начальнику, которого он так боготворил.
  - Я все понял, - произнес Дупленко и направился к себе в кабинет.
  - Еще вот что..., - Драпочкин медлил, то ли капля совести едва просыпалась где-то на дне души, то ли он боялся, что приказ все еще не , - впрочем, потом, потом, это успеется. И он тут же закрыл дверь. Драпочкин знал, что в сейфе прокурора с секретным наборным замком, хранится определенная сумма, до пятидесяти тысяч долларов в виде некоего "нз", так на всякий случай, о чем не знает даже собственная жена. И эти денежки, конечно же, он не решится унести так сразу, до ознакомления с приказом о его смещении.
  Но в секретном сейфе было совсем немного, всего двадцать тысяч долларов. Они вместились во внутренний карман пиджака Владимира Павловича. Он предусмотрел это и вынул деньги из сейфа, как только вошел в свой, теперь уже чужой кабинет.
  "Вот тебе и Драпочкин, - подумал Владимир Павлович, - пригрел змею у самого сердца. - А он ведь бывший комсомольский работник, окончил юридический институт заочно, а потом написавший диссертацию на тему "Ленин и право". Это человек ленинской морали, где все аморальное морально".
  Всего каких-то полчаса спустя, секретарь Ангелина получила приказ по факсу о назначении господина Драпочкина Юрия Селивановича городским прокурором и об освобождении от этой почетной должности Дупленко Владимира Павловича. Ангелина тут же поднялась и, на радостях помчалась на второй этаж к Драпочкину. Она ноготком поводила по дверному полотну, обтянутому кожей малинового цвета и просунула свою кудрявую головку в дверную щель, дрожащий рукой удерживая волшебную бумажку.
  - Прика-а-з-з, Юрий Селиванович, - едва выговорила она, захлебываясь от восторга.
  - Давай срочно, - молвил Драпочкин повышенным и повелительным голосом.
  Ангелина двинулась к столу Драпочкина кошачьей походкой, Юрий Селиванович почти вырвал у нее драгоценную бумажку и знаком руки велел Ангелине немедленно удалиться. Прочитав все предложение приказа, а затем, по словам, потом по буквам, он трижды поцеловал бумажку и как в былые советские времена, промолвил: слава КПСС!
  Истинное дитя КПСС, ее продукт и моральное уродство, Драпочкин закрыл кабинет изнутри, зная что сейчас все ринутся с поздравлениями, трижды вприпрыжку оббежал вокруг стола и, запыхавшись, остановился у большого зеркала. Теперь он сам себе нравился, как никогда в жизни.
  - Позвонить надо...жене Янулечке, срочно, пре срочно и провозгласить здравицу в честь КПСС, нет, КПСС кончилась, а в честь ... за здравицу мэра можно.
  Он тут же ринулся к одному из телефонных аппаратов, но в кабинет стали стучать кулаками, локтями и ногами.
  − Проздравляем!!! − ревела толпа.
  - Чичас! - воскликнул Драпочкин, открывая дверь.
  Толпа сотрудников городской прокуратуры ввалилась в кабинет, чуть не повалив на пол великого человека Драпочкина, и каждый наперебой стал провозглашать поздравление. Дамы были с букетами цветов, приготовленными заранее, мужчины, а их было большинство, с пакетами и даже с бутылками французского коньяка и колбасой "сервелат".
  - Ура нашему дорогому коллеге! - провозгласила одна дама, сумевшая пробраться ближе всех к новому прокурору.
  -Ура-а! - поддержали мужчины.
  - Спасибо, - скромно выговорил прокурор. - Я благодарен всем, кто пришел меня поздравить с назначением на высокий пост. Меня долго уговаривали в прокуратуре республики, и сам мэр столицы постоянно мучил меня, пока я не дал согласие. И вот я решился... Надеюсь, все мы будем трудиться добросовестно на благо нашего народа, не то, что мой предшественник, который заботился только о своем кармане. Кстати, он сейчас в своем, бывшем своем, а теперь уже моем кабинете, прячется. Я думаю: мы его всем миром попросим освободить этот кабинет.
  - Вышвырнем его оттудова, - предложила Федосеева. - Кто со мной? все? тогда пошли, господа и госпожи. И вы с нами, Юрий Селиванович, дорогой.
  Драпочкин, зажав приказ о своем назначении в правой руке, не закрыв даже дверь за собой, последовал на третий этаж за разъяренной толпой на расправу с бывшим прокурором.
  Но Дупленко уже сидел в приемной: Ангелина сообщила ему о том, что приказ о новом назначении поступил по факсу, и она только что отнесла его Драпочкину.
  - А, он здесь, голубчик! - произнесла Федосеева, распахивая дверь приемной. - Ну, тогда другое дело. А то знаете, как сейчас бывает? не подчиняются некоторые начальники приказам свыше. Вон директора некоторых предприятий! их сымают с должности, а они закрываются в своих кабинетах и ни в какую: никому не уступают своего мягкого кресла. А Владимир Павлович оказался сознательным юристом, теперь уже пенсионером. Проходите в свой кабинет, господин Драпочкин и занимайте свое законное мягкое кресло. А вы, Владимир Павлович, коль вы проявили такую сознательную дисциплину и решили поступить честно, можете зайти выпить с нами рюмку и поздравить нашего выдающегося коллегу Драпочкина с назначение на высокий пост. А вдруг он смилостивится и вам какую-нибудь должность предложит, пусть маленькую, но все же, вы не будете совсем уж выброшены на улицу.
  Владимир Павлович слушал эту словесную тираду без особого интереса, но учитывая свое состояние, готов был пройти со всеми и выпить...целую бутылку водки, но Драпочкин прошел мимо него, даже не повернув головы, что значило: не входи сюда, бывший, ты не нашего поля ягода.
  - Ну, идите, что ж вы! - сказал секретарь Ангелина.
  - Да нет, обойдусь, - сказал Владимир Павлович.
  - Какой гордый! - произнесла Ангелина.
  - Нет. Просто в отсутствии всякой гордости у кого бы то ни было, вам кажется, что я гордый.
  - Подождите, - сказала Ангелина. - Я пойду, спрошу, можно ли вам уходить, или к вам есть какие претензии.
  - Идите, я подожду.
  Ангелина исчезла за массивной дверью и долго не возвращалась. Владимир Павлович уже было собрался уходить, как Ангелина просунула голову и, моргая слегка пьяными глазками, сказала:
  - Можете быть свободными: Юрий Селиванович верят в то, что вы порядочный человек и оставили бумаги в надлежащем виде.
  Дупленко вышел во двор и по привычке стал искать глазами служебную машину. Но машины не было.
  - Возьму такси, - сказал он вслух и вышел за ворота.
  Было три часа дня. Когда он сел в какой-то джип, похожий на танк, водитель спросил:
  - Куда ехать?
  - К ресторану "Пекин", - произнес Дупленко все еще прокурорским голосом.
  
  
  37
  
  Владимир Павлович, вместе с супругой, взял такси и отправились на автомобильный рынок, присмотрели и купили подержанный джип на солярке за двадцать пять тысяч долларов и в тот же день отправились на регистрацию по месту жительства. Здесь его еще знали и относились к нему с почтением.
  Начальник ГАИ Козюлькин взял всего пятьсот долларов за оформление, хотя Владимир Павлович совал ему тысячу. Пока шло оформление, Света, жена бывшего прокурора столицы, уехала на такси домой и принялась собирать вещи. Отъезд намечала на пятницу после пасхальных праздников. Оставался, таким образом, всего один день до отъезда.
  Оформив машину, Владимир Павлович, закрылся в своем гараже, смастерил второе дно в багажнике и спрятал туда девяносто тысяч долларов. Завинтив шурупы и всякие другие крепления, он взял напильник, изрядно поцарапал бока машины, а затем деревянным молотком начал стучать по крыше и обоим крыльям, делая небольшие вмятины.
  На эту нехитрую операцию ушло три часа. Он залюбовался своей изуродованной колымагой, на которой ни один пост патрульной службы нельзя было пройти ни в одной стране, кроме России и других бывших республик. У машины был изуродованный вид, будто она побывала в нескольких авариях, но при этом всякий раз легко отделалась.
  По его звонку подошла Светлана и схватилась за голову.
  - Что ты натворил? - спросила она. - Да я на таком драндулете никуда не поеду. Есть же поезда, самолеты. А это колхозный трактор, настоящий трактор. В такой машине могут ехать только жулики, либо озорные мальчишки, а ты все-таки прокурор города, хоть и бывший теперь уже.
  - А ты знаешь, что в этом драндулете почти сто тысяч долларов на самом дне?
  - Ну и что?
  - Как что? На этой колымаге мы будем спокойно ехать до самого места, и никому из дорожных бандитов и в голову не придет, что мы что-то везем, равно как и тем, кто рыщет по дорогам в поисках приличных автомобилей. Они зажмут нас со всех сторон, убьют, а машину отберут и продадут в другой город. А на этот драндулет никто не станет обращать внимания. Поедем по Минскому шоссе и даже столицу Белоруссии объедем, город останется справа, и на Волынь. Все. Все проблемы. А там, на месте я отдам ее мастеру, он выправит и заново покрасит. А то и в Польшу махнем на какой-нибудь авто центр по ремонту. Так-то, лапочка.
  - О Боже! Никогда не думала, что все так сложно. Я могу идти?
  - Идем, я уже все сделал. Теперь надо набрать продуктов: там, на Волыни, должно быть, ничего нет, кроме отцветающего национализма. Мои дорогие земляки все свои беды перекладывают на русских. Нет хлеба - русские виноваты, разворовывают национальные богатства страны и продают за рубеж - опять русские виноваты. Так что готовься. Ты там будешь москалькой. А кто буду я, еще не знаю. Во всяком случае, я смогу общаться с местной знатью только на русском.
  - Ты не пугай меня, а то я откажусь ехать. Еще не хватало, чтоб нас там вырезали.
  - Будем надеяться, что до этого дело не дойдет.
  
  В пятницу на рассвете семья в составе трех человек выехала за пределы Кольцевой автомобильной дороги и взяла курс на Минск. Владимир Павлович был одет в потертый спортивный костюм, с кепкой на голове, сдвинутой немного набок, и выглядел довольно забавно. Света с ребенком сидела на заднем сиденье и видела его в зеркало заднего обозрения. Иногда она строила ему рожицу и даже показывала язык. Он в ответ моргал ей, но ни разу не повернул головы. Скорость колымаги достигала ста километров. Машин на трассе было так мало, что просто становилось скучно. В час дня они сделали остановку недалеко от Крупок, где хорошо пообедали, а Света даже выпила немного вина.
  Мальчик Володя, которому исполнилось полтора года, всю дорогу спал от качки и не ведал, куда его везут и зачем они это делают. Случись катастрофа, он бы просто не знал об этом.
  В десять часов вечера они достигли Волыни. Тетка Владимира Павловича жила в деревне Клевань, почти в двадцати километрах от города. Проехать двадцать километров не составляло труда. Но они потратили еще около часа на поиски дороги, ведущей в эту самую Клевань.
  В Клеване было темно, хоть глаз выколи. Энергетики регулярно, как только стемнеет, вырубали свет. Просто так, чтоб потешиться над простыми людьми. У них был составлен график отключения: каждый день по четыре часа. Начальник РЭС давал команду отключать только с наступлением сумерек. От злости. Народ не желал платить за энергию, к тому же все бесстыдно воровали: счетчики были отключены, но лампочки во многих домах горели. Довольно хитрую операцию, как отключить электросчетчик и получать ток все селяне освоили очень быстро. И поймать никого нельзя.
  Джип Владимира Павловича остановился у дома тетки Пелагии, осветив фарами не только дом, но и улицу. В домах кое-где все же мелькал едва заметный свет. То горели керосинки, как в прошлом веке, в виде подарка от президента "незалежной Украины" и коррумпированной Верховной Рады.
  Тетка Пелагия поднялась с кровати и прилипла к маленькому окошечку.
  - Ой, лышенько мое! - воскликнула она и бросилась к входной двери, запертой на засов, как в прошлом веке. - Володя, племянничек, ты? какими судьбами? сколько лет тебя не видела? почему не писал и даже не сообщил, что едешь, а вдруг бы я уже концы отдала, где бы остановился? А это твоя половина? какая красивая и молодая. Не боишься, что начнет погуливать через некоторое время?
  - Только если он первым начнет, - сказала Света, - а так, пусть не надеется. У вас тут хорошо, свежо так.
  - Я так рада, а то скучно одной, - тараторила тетка Пелагия и все спрашивала, что да как. - А вы надолго? небось, завтра же и укатите.
  - Мы на все лето, если не прогоните, - сказал Владимир Павлович.
  - Я чичас возвернусь, - сказала тетка Пелагия и направилась в погреб, где у нее хранился крепкий самогон.
  Света тоже достала закуску из чемодана и всякие напитки, закупленные в Москве. Получился шикарный стол. Пелагия зажгла три свечи, и ей казалось, что свет в комнате такой яркий, просто глаза колет.
  Маленький Володя стал капризничать, пока мать не покормила его. Владимир Павлович все посматривал на супругу, пытаясь уловить ее настроение в связи с переменой места жительства и изменением условий быта, который так много значит для женщины. Но Светлана держалась бодро. Ничего не говорило о том, что Света тяжело переносит отсутствие электрического света, теплой воды в доме и то, что туалет во дворе, а на дворе темень, хоть глаз коли.
  Тетка Пелагия положила их в большой комнате на широкую деревянную кровать с периной, и хоть в комнате не было протоплено, они спали все втроем, как дети в коляске.
  На следующий день разнесся слух по всей деревне, что к бабке Пелагеи, у которой нет ничего около дома, кроме одной дохлой козы, хромающий на левую заднюю ногу, приехал племянник на старой задрипанной колымаге, способной развить скорость не более десяти километров в час.
  Утром появилось электричество. Света привезла с собой утюг и стала гладить мятые вещи.
  Владимир Павлович отправился на своей колымаге к начальнику рай отдела милиции майору Кушниренко. Знакомству способствовало удостоверение прокурора города, и Владимир Павлович сразу приступил к делу.
  - Мы с супругой решили поменять обстановку, - сказал он. - Она у меня гораздо моложе, а молодая жена требует особого внимания и не только внимания, но и постоянного наблюдения, а проще сказать контроля, и это возможно только в том случае, если постоянно находишься рядом. А у меня работа с восьми утра до десяти вечера и довольно часто без выходных. Я пришел к выводу, что если я буду находиться на работе, я потеряю семью. А семья для меня дороже всякой работы. Поэтому я подал в отставку. Что касается финансов, то я позаботился о том, чтобы какая-то копейка осталась на черный день. У меня в Клеване тетка Пелагея Литвиненко. У нее мы нашли прибежище. Но поскольку мы, как братья, стали жить врозь, Украина пожелала стать независимой, полагая, что с приобретением этой, так называемой независимости, сразу наступит рай, то получается, что с супругой приехали из другого государства. А я-то по национальности украинец. Я и хочу тут пустить корни. Для этого мне нужен украинский паспорт и моей жене тоже. Сколько это будет стоить, меня мало интересует. За два паспорта я предлагаю две тысячи долларов. Только вы не думайте, что я подосланный, чтоб вас скомпрометировать. Можете сесть со мной на мой джип, я отвезу вас к своей тетке Литвиненко и познакомлю с женой.
  - Я согласен, - сказал начальник милиции. - А вы можете взять на себя еще одного человека.
  - Кого?
  - Начальника паспортного стола. Подбросьте ему пятьсот долларов и дело в шляпе.
  Через неделю два новеньких паспорта были вручены гражданам иностранного государства. Владимир Павлович и Светлана Дупленко стали гражданами Украины.
  Дальше все пошло как по маслу. Владимир Павлович купил старенький дом и довольно солидный кусок земли и построил двухэтажный особняк, какого не было не только в этой Клеване, но и в районном центре.
  Местные жители были шокированы непрошеными гостями, которые стали пускать корни в селе Клеване и, похоже, надолго.
  Задрипанный джип был отремонтирован, покрашен заново и превратился в нечто сверкающее на солнце, отчего у местных жителей стали побаливать глаза. Особенно действовал на психику двухэтажный особняк. Ни у кого нет ничего похожего. Даже старуха Пелагея туда перебралась. А какой сад посажен на участке, сколько молодых деревьев, просто ужас.
  - Кипятком надо поливать молодые деревья, - предложила Лена Сморчок.
  - Фары ему разбить на машине, шоб не мог ездить на колесах, пущай ходить пешком, как мы, - предложила Парасковья Заголяйко.
  - Самое лучшее поджечь дом, - добавил Василий Чирь. - Принесите мне керосин, бензин на худой конец, я перелью в пластиковую полутора литровую бутылку, просверлю отверстия в пробке и оболью стены, как поливает хозяйка грядку, а потом спичкой чирк и готово.
  - Так-то оно так, но ить дом-то у него, у этого Дупленко, из кирпича, не загорится ни от керосина, ни от бензина, вот в чем вся проблема, - посетовала Заголяйко.
  - Малыша надо похитить и продать цыганам, либо мериканцам, - внес предложение бывший колхозный бригадир Пропади Надия.
  В дом к ним зачастила некая Мария, прославившаяся пристрастием к спиртному и мужчинам любого возраста. Она всегда просила одолжить ей пятерку на хлеб детям. А детей у нее было шесть человек мал, мала, мал. Света давала ей деньги без каких либо вопросов, жалела ее, но однажды Мария явилась совершенно бухая, в разных носках и разных кедах со слезами на глазах.
  - Одолжите мне пятерку, - слезно попросила она.- Я тебе уже должна, кажись, пятьсот гривен, но я отдам, клянусь тебе пузом и...тем местом, откуда растут ноги. Знаешь, сколько там побывало...палок? Если все их сложить, вернее выстроить, то отсюда да самой Москвы хватит, га−га−га!
  - Тебе на хлеб, или на какие другие нужды? -нахмурив брови, спросила Света.
  - На бутылку, - честно призналась Мария.
  - Тебе не стоит унижаться ради бутылки, это просто ужасно. Ты же женщина. Как смотрит на это твой муж?
  - У меня нет мужа, и никогда не было, - ответила Мария, гордо вскинув голову. - А что касается бутылки, то вы не сможете понять меня. Вы, видать, никогда плохо не жили и не знаете, почем кусок хлеба, а я всю жизнь маюсь, и мучаюсь. Я плохо сплю, и все думаю, почему так? А бутылка...она уносит меня в другой мир, в мир, где я забываю все свои беды, и мне кажется, что я не мучаюсь, а царствую на земле. Вы не знаете этого мира, да он вам и не нужен. У вас реальный мир, в котором вы счастливы.
  - Но как же детишки? разве вам их не жалко? - допытывалась Светлана, касаясь самых уязвимых материнских чувств.
  - Нисколько не жалко. Вы видите, какой у меня синяк под левым глазом? Меня старший сын Миша наградил. Он тоже потягивает: пошел по материнским следам.
  - Мария, надо же что-то делать, нельзя так.
  - Уже все поздно. Да и я не одна, таких много. Нищий человек тянется к тому, что доступно. Вам это не грозит. Среди богатых людей нет алкоголиков, должно быть.
  - Всякое бывает, - сказала Света.
  - Но мы зря болтаем. Я не затем пришла. Одолжите мне пятерку, я верну вам сегодня к вечеру, клянусь честью. Мне очень плохо, так плохо, так плохо, не рассказать.
  Светлана дала ей пятерку в очередной раз, зная, что Мария не вернет долг: у нее просто нет, и не может быть денег. Пособие, которое она получает на детей, тут же раздает долги, иначе самогон ей не продадут и на веру в долг не дадут.
  У Марии была своя жизнь. Постоянные пьянки, драки, мат на всю округу.
  Владимир Павлович знал ее бабушку Лену. Бабушка Лена вела несколько необычный образ жизни. Она изменяла мужу на его глазах, любила выпить, но поведение ее было вполне приличным: в доме никогда не было драк и беспробудных запоев. Бабушка Лена вела хозяйство, держала домашний скот и довольно прилично содержала семью. У внучки же Марии не было даже курицы, она предпочитала жить на подачки, а пособие на детей пропивала до последней копейки.
  
  38
  
  Маленького Володю никто не похитил. Когда все работы по строительству и благоустройству дома, двора и прилегающей к нему территории были полностью завершены, семья бывшего прокурора отправилась в кругосветное путешествие. Пятилетний малыш не понимал, почему они все время в дороге, то на поезде, то в самолете, а то и пешком: он воспринимал мир однообразно, его интересовало тепло и пища, а больше ничего. В этом плане мальчик походил на ягненка, но все тяготы пути переносил стойко и уже через три месяца спрашивал у матери: а поцему мы никуда не едем?
  Много впечатлений получает каждый человек от поездок в другие страны. Однако в результате контакта с другими народами, знакомство с их культурой и бытом, приводит все к той же мудрой поговорке: все люди человеки. Как жизнь одного животного похожа на жизнь другого животного, в какой бы стране это животное ни находилось, так и жизнь одного человека похожа на жизнь другого - китайца, русского, француза, немца.
  И любого путешественника тянет домой, в свой уголок, свою норку, туда, где его знают, где его любят и ненавидят, где стараются подлить крутого кипятка в корни посаженных им молодых деревьев, дабы они не прижились, где на него могут настрочить донос, или сделать еще какое зло. Просто так, от злости, ненависти к себе подобным, от зависти, если опередил кого-то.
  
  Владимир Павлович, кому судьба так щедро улыбнулась, втайне от своей семьи, мучился тем, что он в своей жизни поступил подло по отношению к своей первой супруге, которая избавила его от бродячего образа жизни, ночлега на садовой скамейке, или в шумном вокзале, где-то на бетонном полу. Она была той стартовой площадкой, откуда он совершил прыжок в новые русские, а затем женился на молодой, красивой и жизнерадостной девушке, подаривший ему свое чистое сердце и раскрывший перед ним свою непорочную душу.
  А как же та, где она, с кем она? все также считает копейки, складывает грошик к грошику, чтобы в праздник купить кусок некачественной колбасы, или раз в году заменить поношенную юбку? За что ей Бог послал такую тяжкую судьбу? " А я, такое ничтожество, способное только на подлость и предательство тех, кто сделал мне добро, разъезжаю по миру, просиживаю денежки в дорогих ресторанах и этим деньгам, добытым нечестным путем, нет, и не будет конца. Я должен отыскать ее, во что бы то ни стало. И если я ее найду, я подарю ей...сто тысяч долларов. Я частично искуплю свою вину перед ней и перед Богом".
  - Я должен явиться в Москву, - заявил он Светлане однажды.
  - А почему так, вдруг? - спросила Света.
  - У меня в Москве есть еще незавершенные дела. Кроме этого, мы там не были три года. Похоже, что мы напрасно метали икру. Никому я не был нужен. Таких, как я, разбогатевших неожиданно легко и быстро, тысячи, если не десятки тысяч. Все в каталажку не поместятся. Руководство страны занято более масштабными личностями. У таких как Березовский, Гусинский, Ходорковский, не миллионы, а миллиарды, нажитые нечестным путем и незаконно вывезенные в другие страны, а я по сравнению с ними, мелкая сошка. Всего лишь.
  - И когда же ты хочешь уехать?
  - Как можно раньше. Кроме того, надо платить за квартиру, посмотреть на дачу, а может, ее уже разграбили.
  − Хорошо, поезжай и скорее возвращайся.
   Он рассказал Свете о своей первой супруге, о том, насколько он виноват перед ней и как ему хочется хоть как-то загладить свой гадкий поступок, который теперь все больше и больше будоражит его душу.
  - Ты что, любишь ее? - задала сугубо женский вопрос Света.
  - Когда женился на ней, мне казалось, что я ее люблю. Но, не в этом дело. Любовь и нравственность, любовь и человечность - разные категории. Когда любовь уходит - человек не должен превращаться в животное. Я трусливо сбежал от нее в самую трудную для нее минуту и не знаю, где она, что с ней, не наложила ли она на себя руки? Только я виноват перед ней. И..., если она жива, я переведу на нее сто тысяч долларов, пусть она, как и я, не знает нужды. Ты не будешь возражать?
  - Я рада, что ты способен на благородный поступок. Если только это еще больше не растравит ее душу, то это будет очень хорошо.
  - А почему ты думаешь, что она расстроится еще больше?
  - Женская душа непредсказуема. Ты не знаешь этого, должно быть. Но, может ей очень тяжело, и она согласится принять у тебя эти деньги.
   Светлана проявила нейтралитет к его намерению, она горячо не одобряла, но и не возражала против стремления мужа хотя бы частично искупить свою вину. Володя был рад в душе и благодарен ей за это.
  В сентябре, в разгар бабьего лета, в Подмосковье необыкновенно красиво. Умирающая зелень приносит человеку радость и в тоже время зарождает в его душе и сердце нежную любовь к своему отечеству.
  Владимир Павлович вернулся в Москву и сразу же приступил к поиску своей первой жены. Он поехал по старому адресу на Большую Академическую улицу, но оказалось, что Валя там уже не живет. Новые жильцы стали пожимать плечами, мол, не видели, не слышали, знать, не знаем. Пришлось прибегнуть к помощи работников паспортного стола. Они, надо отдать им должное, быстро нашли адрес Вали Жуковой. Он очень волновался, отправляясь к ней домой без предварительной договоренности.
  " Сегодня суббота, она, должно быть дома, - думал он, выходя из станции метро "Сокол". Хорошо бы, чтоб она оказалась замужем, но тогда, как представиться, не внесет ли мой визит недоразумение в ее семью? Как представиться, что сказать?"
  С волнением он нажимал на кнопку звонка в одной из комнат старого двухэтажного барака. Поначалу никто не отвечал. Он стал ждать. Через некоторое время появилась сгорбленная старушка, вся седая с костылем в руках.
  - Кого вы ищете? - безразлично спросила она.
  - Я ищу Валю Жукову. Этот адрес я получил в паспортном столе города, вот бумажка, посмотрите, пожалуйста.
  - Она выехала в неизвестном направлении, - сказала старушка, близко поднося к глазам и рассматривая бумажку с адресом. - Я плохо видеть стала.
  − Давно?
  − Несколько дней тому назад.
  − Передайте, что ее разыскивает ее бывший муж. И...и этот пакет.
  - А что тама в пакете?
  - Деньги.
  - Сколько?
  - Пять тысяч долларов.
  - Деньги я не возьму. Оставьте свой адрес. Когда Валентина Алексеевна вернется, я ей передам, пущай к вам приедет...в гости, али как?
  − У меня есть семья.
  − А коли семья, то зачем вам Лексеевна? − спросила старуха. − Все дело в том, что Лексеевна одинокая женщина. Все время вспоминает какого-то Володю и плачет при этом. Омманул ее, подлец. Ну и она, видать, продолжает его любить.
  − Я и есть тот подлец, − сказал Дупленко. − Приехал, чтобы просить у нее прощения.
  − Ну, ну, давай. Лучше позже, чем никогда. Я передам ей, а ты наведайся эдак через месячишко. И деньги отдашь, коли в долгу перед ней. А мне зачем оставлять, а вдруг я, того, расходую все это добро...
   − Спасибо.
  Владимир Павлович побывал на даче, уплатил за квартиру все долги и еще за год вперед. Он твердо решил, что весной будущего года они с супругой и сыном вернутся в Москву, и все лето будут жить на даче. Вроде бы он никому не нужен. Перелистав прессу, он нигде не нашел свою фамилию, значит все, что он делал против закона, ему простилось. И хорошо.
  Был февраль, очень холодный месяц. Владимир Павлович взял билет до Минска, а оттуда добирался до Волыни на перекладных и порядочно окоченел уже на подъезде к дому. Дома он был на рассвете. Супруга с ребенком еще видели сны. Он постучал по раме окна. Света тут же вскочила, прилипла к стеклу и узнала мужа.
  − Водка есть? − спросил Владимир Павлович, входя в дом.
  − Нет ни грамма. А для чего?
  − Я весь окоченел.
  − Давай ложись, я тебя согрею.
  − Мне нужно и внутреннее согревание, иначе беда.
  − Хорошо бы чай с мятой, но вот, мяты нет. Ложись так.
  Владимир Павлович разделся, бухнулся в постель, но согреться не мог. Даже Света не помогла. А вечером сердечный приступ. В доме никаких лекарств. Света схватилась за голову.
  Бабушка Светы, когда была еще жива, говорила ей, что в доме, в каждом доме, должен быть перечень самых простых лекарств: нитроглицерин, анальгин, аспирин, димедрол.
  Пришлось вызывать врача. Местный врач, у которого вчера были именины, находился в состоянии похмелья. Врач явился с улыбкой до ушей, долго доставал тонометр (прибор) для измерения давления, который показал 240\190.
  − Давление немного повышенное, − сказал врач, доставая таблетки давно просроченного дибазола. − Лижите спокойно. Если сердце здоровое, все обойдется, а это примите, и все как рукой снимет. Желаю вам скорейшего выздоровления. Позвольте откланяться, меня все еще ждут друзья. Спиртное...раз в году, оно, безусловно, очень полезно.
  Врач ушел. Владимир Павлович, после нескольких бессонных ночей, вдруг почувствовал облегчение и заснул. Он полежал неделю и стал приходить в себя.
  "Лишь бы не повторилось, - думал он. - Черт с ней с этой работой, здоровье дороже".
  39
  
  После окончательного разрыва с Борисом Петровичем Ася Измайлова долго время пребывала в нескончаемом стрессовом состоянии: сон был нарушен, даже снотворное не помогало, а прием алкоголя еще больше усугублял нарушенное психическое равновесие. Подруги Аси склоняли к новым знакомствам, в надежде, что она влюбится и эта любовь поможет ей начать новую жизнь. Так начались ее новые многочисленные знакомства. Они всегда кончались постелью, а после постели либо уходил мужчина, либо сама Анастасия не хотела больше видеть своего кавалера.
  Словом, сама того не замечая, она катилась вниз медленно, но верно, без остановки и дошла до того, что постель не мыслилась без выпивки, а выпивка без постели. Кавалеры попадались случайные, наградили ее массой всяких болячек, которые обычно появляются у женщины, ведущей беспорядочный образ половой жизни.
  Она уже страдала от своих привычек, от болячек, но выйти из порочного круга, куда ты попал однажды, не так-то легко. У нее не было для этого ни условий, ни силы воли, а свое кредо: будет день-будет пища, держало ее крепкими цепями неблагосклонной судьбы, возможно уготованной ей еще до ее рождения.
  
  В один из воскресных дней она собралась на свидание к новому знакомому Юрию Пенькову. Выйдя на метро "Арбатская" ровно в семь вечера, Ася долго стояла у колонны, опершись плечом, и всматривалась в движущуюся толпу, вываливающуюся из эскалатора, но парня с усиками и небольшой лысиной так и не увидела. "Застрял где-то, - подумала она. - Ну и черт с ним. Пойду, пройдусь по Арбату".
  У выхода она подошла к палатке с мороженым. Плечистый мужчина в засаленном халате бойко предлагал свой товар. Крепкие волосатые пальцы, желтые как воск от никотина, сжимали стаканчик с мороженым, а другой рукой он, растопыривая пальцы, брал мелочь.
  Ася встала сбоку палатки, вглядываясь в его лицо, будто где-то когда-то она уже его видела. Когда ни одного покупателя не было, он сам обратил на нее внимание и сказал:
  - Подойдите ближе, не стесняйтесь, я вам подарю самое вкусное мороженое. И денег мне не нужно.
  - Мне кажется, я вас где-то уже видела, или я ошибаюсь? - произнесла Ася, подходя к окошку.
  - Да, да, я вас тоже помню. Мы были в сауне, только вы с Жорой, а я с другой девушкой. Я Толик Шарапов. А вы Анастасия.
  - Толик, вот это да! А где же твоя подружка?
  - Мою подружку отобрал у меня Жора. Я всегда думал: если вас увижу - захомутаю, а потом скажу: вот Жора, ты отобрал у меня Розу, а я у тебя Асю. Теперь мы квиты.
  - Ну и хитер же ты, Толик Шарапов. И до какого часа ты работаешь сегодня?
  - Да я могу закрыть хоть сию минуту.
  - Тогда закрывай, - сказала Ася, уплетая мороженое.
  Толик набросил немного потертое пальто на свои могучие плечи, закрыл палатку на замок, поиграл ключами перед глазами Аси и дыша на нее винным перегаром, сказал:
  - Здесь у меня ключи и от гаража. Гараж отапливается, там свет, раздвижной диван, холодильник. Если не возражаешь, можем уединиться. У меня давно не было никаких встреч и в плане "вверх- вниз" я голоден как волк.
  - Ну хорошо, посмотрим, на что ты способен.
  Ася взяла его под руку, прижалась к его плечу своей все еще прелестной головкой, чувствуя легкий зуд ниже пупка, от которого стало подниматься тепло вверх до самых ушей.
  - У мене только водка там, взять ли тебе вина? - спросил Толик, не глядя на Асю.
  - Сколько у тебя там?
  - То ли две, то ли три бутылки, - ответил Толя.
  - Смотри сам, я и водку цежу. Мне можно, а вот тебе...не переусердствуй. Мужчинам это вредно.
  - Нет, что ты! я как выпью, так всю ночь могу. Ты не думай, жалеть не будешь.
  - Хи-хи, посмотрим. В моих жилах течет частичка южной крови, - сказала Ася.
  - А в моих текет частичка татарской крови. Как видишь, мы: два сапога - пара.
  Гараж оказался действительно уютным, если не считать запах бензина не то из выхлопной трубы, не то откуда еще из машины марки "Москвич" с одним разбитым стеклом и одним приспущенным колесом. Два скрипучих стула и один скрипучий диван, накрытый старым солдатским одеялом, а вместо подушки валик их поролона, перевязанный шпагатом в нескольких местах. Вся эта роскошь располагалась в глубине под ярко горевшим фонарем, как в цехах, какого-нибудь завода. Ася поняла, что здесь тепло и обнажилась до короткого платьица выше колен.
  - Ну как я выгляжу?
  - Очень сексуально, - сказал Толик.
  - Тогда наливай.
  Столиком им служила потрепанная тумбочка без дверки, накрытая сверху газетой. Толя выставил две бутылки, достал банку с консервированной фасолью и немного вареной колбасы, чуть потемневший по краям среза от времени.
  - Не отравимся? - спросила Ася.
  - По бутылки выдуем и никакой яд нам не страшен, - произнес Толик, доставая две алюминиевые кружки сомнительной чистоты. -За нас, - добавил он и опрокинул почти залпом волшебную жидкость.
  Ася последовал его примеру, вытерла губы тыльной стороной ладони и схватила корку черного хлеба, чтоб унять появившуюся икоту.
  - Сымай с себя одежку, здеся тепло, - потребовал Толя.
  - Так быстро? Пришла телка на случку к бычку. Бычок, как только увидел то место, куда можно влезть, тут же возбудился. Нельзя ли повременить с этим? Выпьем еще, а там... нетрадиционная первая случка меньше будет ударять по совести. Как бычок думает, а?
  − Со всем я согласен, но есть одно обстоятельство, оно-то и заставляет меня спешить, − сказал Шарапов, стараясь прилипнуть к ее губам.
  − Какое еще обстоятельство? − удивилась Ася.
  − Звиняюсь: я немного наврал. Я, когда выпью, не гожусь в любовники, там у меня − крючком. Так что если вы, мадам, не возражаете против нашего более тесного союза и единения, снимайте с себя платьице и ложитесь на топчан: я и так знаю, что у вас там, откуда ножки растут. Топчан, вернее диван, жесткий, под матрасом доски, но зато мне будет мягко, и поэтому я проберусь глубоко-глубоко на радость вам, моя царица.
  Слова "глубоко-глубоко" и " моя царица" тронули подпорченное сердце Аси, и она отказалась от своей первоначальной мысли, высказанной вслух. Однако сближение, ничем не отличающееся от обыкновенной случки, не обрадовало, и не огорчила Асю. Оно было похоже на глоток теплой мутноватой воды в тропическую жару и свершено не взбодрило ее все еще мятущуюся душу.
  − Ну, ты все? Влезай в штаны, и давай приступим к трапезе, я что-то проголодалась, да и в горле пересохло, - произнесла она нарочито, языком бульвара.
  − Слушаюсь, моя госпожа, моя аппетитная телка, − произнес Шарапов, прикладывая руку к пустой голове.
  Гаражная трапеза была рабоче-крестьянской, она состояла из черного зачерствевшего хлеба, дешевой колбасы, консервы из фасоли, соленого огурца и двух бутылок водки.
  − Наливай, − сказала Ася. Она уже держала сигарету во рту и глубоко затянулась.
  − Из горлышка не хочешь?
  − Из горлышка? Да ты что? Или мы уже отпетые алкаши?
  − Я работал в Бангладеш, дык там все с горлышка дуют, − сказал Шарапов, хватаясь за бутылку.
  − А я не буду.
  − Тады у кружку.
  − Давай кружку черт с тобой, мой милый немощный кобель.
  − Га−га−га! Милый, какое звучное слово, "кобель". А почему немощный? Я что - не достиг глубины?
  Толик достал другую кружку из мешка цвета хаки, довольно грязную, эмалированную внутри белой эмалью и разводами от грязи, с крупинками, прикипевшего песка на дне. Темные разводы внутри говорили о том, что ее давно никто не мыл и не вытирал чистым полотенцем. Ася посмотрела и, хотела, было возмутиться, но вспомнила, что уже пила из другой кружки, стала шарить глазами по полу и увидела, что эта, предыдущая кружка, валяется в луже, пахнущей мочой.
  − Ладно, кобель, − произнесла она и, не дожидаясь реакции напарника, поднесла горлышко бутылки ко рту и потянула как в младенчестве материнскую грудь.
  − За твое здоровье, моя дорогая пышка, − произнес Шарапов, поднося свою бутылку ко рту. − Я-то всегда с горла′, с горла′, так вкуснее и ...и полезнее для здоровья. - Он причмокнул и едва слышно сплюнул на пол, но Ася не обратила на это внимание и потянула еще с горла. Ася набросилась на колбасу. Она жадно кушала и поедала его своими глазами, она ждала не только красивых слов, но объятий, на которые был так скуп Толя, особенно сейчас, когда он держал бутылку в руках и согревал жидкостью свои внутренности.
  − Она, − сказал он вдруг, поглаживая бутылку ладонью правой руки, − способна заменить любую женщину, даже такую красивую, как ты. И это очень хорошо. Женщины, подобные тебе, слишком много хотят, у них высокие требования. Мы мужики, не всегда способны дать им то, чего они хотят. Да и нужно ли это?
  − Так может рассуждать только не любящий человек, или сухой, вроде тебя. У меня был Борис. Так это был настоящий мужчина..., а ты...один разок и то, так себе. Короче, раздразнил ты меня только. Обслюнявил всю.
  − Чо вы разбрелись в разные стороны со своим Борисом? Кто виноват в этом? Надо было держаться мужика, вцепиться руками и ногами и не отпускать, а теперь что толку сожалеть? Видать, ты сама хорошая бл...
  Толя еще потянул из горлышка, да так, что на дне не осталось ни капли. Ася пододвинула бутылку к себе поближе и посмотрела на него злым, уничтожающим взглядом.
  − Ладно, последним поделюсь, я человек не жадный, - сказала она.
   - Но, все же, как вы, кто от кого драпанул? - зло глянул он ей в глаза.
  − Мы оба. Он − в свою сторону, а я в свою, − покривила душой Анастасия.
  − А сейчас, если мы разбредемся в разные стороны, только ты будешь виновата, поняла?
  Ася посмотрела на него ласковыми, но уже мутными от алкоголя глазами и села ему на колени. Ее рука постепенно остановилась на безжизненной плоти, помяла ее и, убедившись, что Толя прав, снова уселась на свое место.
  − Давай оденемся и прогуляемся по Крымскому мосту. Мне этот мост очень нравится. Пойдем, а? - предложила Ася.
  − Пока есть хоть капля в одной из бутылок, я не сдвинусь с места, − твердо заявил Толя и приложил губы к горлышку.
  − Ну, черт с тобой, − сказала Ася, − где наше ни пропадало.
  Когда посуда была не то чтобы чистой, а пустой, Ася с Толей оделись и вышли на улицу.
  Вот уже и Крымский мост. Тут так красиво. Время ближе к двенадцати ночи, машин немного, влюбленных пар, то же самое, Толя не хочет идти по краю шоссе, он все норовит выйти на проезжую часть с поднятой рукой и кричит: Такси! Такси! Но машины не останавливаются, а мчатся с еще большей скоростью, словно за ними гонятся работники милиции.
  Наконец одна машина стала подавать непрерывные сигналы, но Толя практически преградил ей путь, держа Асю за руку. Вдруг, как показалось, легкий стук и темень в глазах: открывай, не открывай, ничего не увидишь. Ася запищала, завизжала, а Толя не издал ни единого звука - слишком сильный удар получил он в области темени, когда машина сделала второй разворот, и тут же заснул вечным сном. "Скорая" подъехала через несколько минут, он еще был теплый, еще дышал, но в сознание не приходил. А что касается Аси, то у нее был перелом обеих ног и отрыв почек.
  Врачи констатировали алкогольное опьянение первой степени, Толю отвезли в морг, а Асю в больницу на операционный стол. Одну ногу заключили в гипс, а другую, правую пришлось ампутировать из-за того, что сильно была раздроблена берцовая кость. Только несколько дней спустя, она пришла в себя и узнала страшную новость: ей дадут инвалидность первой группы, а Толя...на вечном отдыхе, у него уже ничего не болит, и никакие мирские проблемы его не интересуют.
  Она никогда не была в таком отчаянии и все думала: "Почему я осталась жива, а Толя погиб, отмучился, а я..., видать Бог меня наказал. Напишу Борису. Ни в чем не стану его винить, просто сообщу, что я теперь не только брошена им, но и сам Господь от меня отвернулся. А он, пусть он живет правильно, никого не обижает, никому не делает зла, потому что часто при жизни зло приходит к человеку после того, как он сам сделал кому-то зло".
  Она написала дрожащей рукой. Письмо было коротким, но страшным. Борис прочитал и пришел в ужас. Он послал гонца с двумя тысячами долларов и написал короткую записку, в которой выразил сожаление по поводу случившегося.
  " Пропью я эти деньги, - решила Ася, - а когда они подойдут к концу, наложу на себя руки. Нагулялась, нагулялась, наплакалась, хватит. Жизнь это сон, но это может быть и тяжелый сон. А у меня вперемежку. Сама виновата. Не стоило мне посещать Грецию. Я оказалась бессильной противостоять соблазну, у меня не выработался иммунитет, а Борису не следовало отправлять молодую бабу одну. Не каждой женщине можно верить. Я, видать, одна из таких. Что ж, поделом, как говорится".
  Ася с трудом привыкала к костылям. А почки ей подшили, хотя она их чувствовала всю свою долгую жизнь. Она прожила еще тридцать лет, и свою романтическую любовь к Борису вспоминала все чаще и чаще со слезами на глазах. Написать хоть открытку - рука не поднималась. У нее была своя жизнь, такая далекая от жизни Бориса, что напоминать о себе лишний раз было просто смешно.
  
  40
  
   Владимир Павлович ничего не мог с собой сделать: он тяжело переносил самую глубокую травму в своей жизни; она заключалась в лишении должности городского прокурора. Он и сам не знал до этого, что власть выше всех благ земных, потому что власть источник этих благ, она залог успеха у женщин, она источник богатства и еще чего-то такого, необъяснимого, притягивающего, порабощающего человека любого уровня. Он знал многих людей, умных, выдающихся, но ни одного из них не было столь сильного духом, кто бы отказался от власти. Ради женщин идут на преступления, но это очень редко, а вот ради власти, всегда. Несмотря на длительные лесные прогулки в одиночестве, где, как ему казалось, его сопровождают птицы и поют для него радостные песни, он при подходе к дому, чувствовал непроходимую тоску. Казалось, Светлана спросит, а если не спросит, то обязательно подумает: кто ты теперь? почему ты себя так дурно вел, что тебя лишили должности городского прокурора?
  Но супруга, как могла, отвлекала его от тяжелых мыслей, он кивал головой в знак согласия, все глубже загонял эту обиду вовнутрь себя и страдал от этого еще больше.
  Иногда помогало спиртное. Света видела, что муж тянется к рюмке чаще, чем к ее губам, но, чувствуя его настроение, не возражала, а наоборот, агитировала: выпей, легче станет.
  Вскоре Владимир Павлович почувствовал, что у него нелады с печенью, а это значило, что со спиртным надо заканчивать.
  В один из дней апреля он намотался по кабинетам местных чиновников, а председатель Дырявое Корыто повышал на него голос и говорил, что он, Владимир Павлович, теперь никто и нечего ему задирать рыло, поскольку это рыло давно в пушку.
  После этого разговора он сел в свой джип, мотор долго не заводился, что окончательно вывело его из равновесия.
  Домой он вернулся в восемь вечера, сел перед экраном телевизора и вдруг почувствовал, что его клонит ко сну. Прилег на диван, как был одетый. Света решила не трогать его. Она думала, что около двенадцати, в это время он обычно поднимался, посещал туалетную комнату и возвращался на место. Так вот в это время он и ляжет в семейную кровать, рядом с ней. С этой мыслью, она легла, пригрелась и крепко заснула.
  А Владимир Павлович в это время погрузился в другую жизнь: перед ним во всей привлекательности и доброте возник образ его первой супруги Валентины на том самом месте, недалеко от Центрального телеграфа. Она так же, как и тогда стала спрашивать его: вы не из Прибалтики? У вас прибалтийский акцент. Потом она увела его в Александровский сад, долго и жарко целовала его так, что у него появилась кровь на губах. Тогда Валя достала белоснежный платочек и вытирая ему губы, спрашивала:
  - Зачем ты бросил меня, что я тебе такого сделала? Я приютила тебя бесприютного, не позволила тебе жить на вокзале, пожалела тебя, вернее, проявила к тебе гуманные чувства, а ты так обманул меня, почему, скажи на милость?
  - Прости меня, я страшно виноват перед тобой.
  - Останься со мной и никогда не уходи от меня,- произнесла она и взяла его за руку. Они шли дорогой, затем поднялись выше туч, любуясь луной и звездами, а под ними крутилась земля, маленький шарик с пожарами, наводнениями, разводами, войнами, разрухой и голодом.
  - Не будем больше возвращаться на землю, - сказал он Вале.
  - И я так думаю, - произнесла Валя, хватая его за руку и увлекая в бездонный космос.
  Света поднялась только утром, когда свет вовсю проникал в окна и тут же бросилась к мужу. Муж спал... вечным сном. Ужас свалился на ее бедную голову так быстро и так неожиданно. Она даже не могла реветь: душа закаменела, слезы, как ручеек в пустыне, высохли. Она ожидала всего, что угодно, только не этого. Она осиротела, оставшись с маленьким ребенком на руках. Его надо поднять на ноги, а как это сделать, не имела решительно никакого понятия. Высокий забор и золотая крыша над ее прелестной головкой вдруг исчезла, забор развалился и перед ней предстала жестокая действительность, где надо было вертеться волчком, чтобы выжить да еще сына поднять на ноги. И потом, как это так? Вчера был, говорил с ней, улыбался, а сегодня его нет. Вот он лежит как во сне, с маленькой едва заметной застывшей улыбкой на губах, и эти губы никогда больше не изрекут ласковое слово в ее адрес.
  Смерть мужа заставила ее думать о том, о чем она раньше никогда не думала. Оказывается, жизнь это не что-то вечное и незыблемое, данное раз и навсегда. И правильно делают те люди, которые думают о том, что придется умирать. Это ведь сказывается на поведении, на отношении к другим. И ей очень хотелось сделать что-то для окружающих.
  Не утешало даже то, что муж оставил неплохое наследство: прекрасный дачный дом в Подмосковье, отремонтированную квартиру по европейским стандартам, два автомобиля и полмиллиона долларов.
  И здесь дом, стоимостью в триста тысяч, а в нем много добра. А сколько одежды мужской и женской, и особенно детской. Надо раздать все людям, а дом продать и вернуться в Москву. Светлана раздала все это, не думая о том, что сколько стоит.
  После похорон мужа, а похоронила она его здесь же, в Клевене, поскольку не было никакой возможности перевести тело в Москву, к ней подошли два алкаша и стали просить забор, что опоясывал дом на могильные ограды.
  − Но...забор...ограждает участок и дом, как же я могу это сделать? А потом он недешево стоит.
  − Дом вы все равно продадите. Вы-то здесь жить не будете, − сказал один из них, нагло глядя ей в глаза. - А если не продадите, его и так разберут по частям.
  − Откуда вы знаете? а может, я здесь останусь?
   − Мы усе знаем, − сказал патлатый.
  − Ну и хорошо. Только забор разбирать я не намерена, − заявила Света уже более твердо и повернулась, чтобы уйти.
  − Она давно не обнималась, − добавил второй мужик и захохотал.
  
  Вскоре Света повесила объявление о продаже дома. Оно читалось издалека на любом заборе из деревянного штакетника. Слух о том, что продается москальский дом, облетела всю округу с быстротой молнии. Уже на следующий день председатель местного совета Дырко Корыто появился у калитки, запертой на ключ, и со всей силой стал нажимать на кнопку звонка. Светлана выбежала в халате, узнала председателя, его невозможно было не узнать, и открыла калитку, пригласила в дом.
  − Я еще раз прибыл выразить вам свое сожаление по поводу гибели так сказать вашего мужа, − патетически произнес Дырко Корыто.
  − Премного благодарна. Но почему гибели? − нахмурив брови, спросила Света.
  − Я, знаете, не совсем затем пришел сюда, я сюда пришел по объявлению, а так у меня к вам и вашей семье нет никаких претензий. И вы, и ваш муж являются гражданами незалежной Украины, они могут иметь свой дом не только в Клевене, но и в Бердичеве, они так же могут и продать этот дом за денежки, разумеется, за зеленые. Я все жду, не дождусь, када Украину примут у етот Евросоюз и завалят нас продухтами, построят нам дома, такие же как у вас етот дом. Но пока там Юшшенко раздумыват, вступать али не вступать у ету Европу, или к американцам податься, я решил не затевать строительство своего особняка. Но..., э, все не то. - Дырко Корыто почесал затылок и снова заложил руки за спину, как в добрые старые времена, когда он обитал за Уралом на валке леса, где ходили, туда и обратно только так: руки за спиной. - Мине доложили, что продается этот дом, и когда я подошел, действительно увидел, что дом продается. Сколько он мог бы стоить? Я прошу учесть, что при его строительстве, я, так сказать, все льготы предоставил вашему мужу, дай ему Бог здоровье, простите: дай ему Бог озможность посетить царствие небесное и тама остаться на вечные времена..., так вот, я подписал ему за всех, за архитектора, пожарника, землеустроителя и все-всех единым махом.
  - Нам с покойным мужем этот дом обошелся в триста тысяч долларов, - сказала Света.
  - В три тысячи долларов, так?
  - Вы, Дырко, глухой малость: не три, а триста тысяч долларов.
  - У меня таких денег в жисть не было, и быть не могло. Я вел скромный образ жизни, понимаете, а не то, что вы там, в Москве. У вас, должно быть, там своя скважина, откуда идет газ, и вы его продаете нам же, - так?
  - Знаете что, Дырко Корыто, я вам буду платить триста долларов в году.
  - За что?
  - Вы будете присматривать за моим домом. Чтоб крышу не разобрали, окна не выбили и цветные стекла не растащили, чтоб забор не унесли.
  - И шоб калитка на заборе была цела, - в восторге произнес Дырко Корыто.
  - Вот именно.
  - Тогда по рукам!
  
  Так Света с маленьким Володей уехала в Москву, не сумев продать дорогостоящий дом. Отъезд не сопровождался ни радостью, ни печалью: Света здесь жила немного и не успела привыкнуть, так как она привыкла в Москве.
   Ее отъезд был воспринят по разному: соседки наперебой доказывали, что Света была хорошая женщина - к ней можно было обратиться по любому вопросу и в любое время, она никому никогда ни в чем не отказывала и даже долги прощала.
  − Наш председатель виноват в ее отъезде, − говорила соседка Авдотья соседке Фросе, − ён стремился завладеть домом, вот и щипал ее со всех сторон.
  − Так-то оно так, но, кажись, и ты старание к этому приложила, внесла свою лепту в то, чтобы Светка быстрее уехала отселева. Кто на калитке все время выводил: буржуи, убирайтесь вон, неча нас тутечки ксплуатировать?
  - Да не карябала я ничего никогда на заборах, а тем более на калитках. Мальчики там мелом что-то выводили, а больше-то ничего и не было: и Света, и покойный Владимир Павлович нисколечко никому не мешали, и никто бы этого не стал делать.
  − Молчи, Авдотья, вон идет Степан. Он виноват во всем. Кто нас с тобой посылал забор фекалиями окроплять? Он и посылал, не помнишь, рази? А Светлана хорошая женщина: и укол могла всадить в попку лучше любого врача и лекарство посоветовать, когда в правом боку кололо, и жалобу написать, а теперь что? Обе мы виноваты, и не только мы.
  − Все одно, такой дом нельзя строить на селе. Вона, и теперь этот Дырко Корыто, наш преседатель там живеть незаконно, иде он набрал столько тышш долларов?
  − Нас с тобой ограбил, вот где он взял. Раньше при коммунизьме было куда лучше: никто домов не строил, а если и строили, то не выше первого этажа и даже редко кто жестью покрывал. Никто никакой зависти не испытывал. Раньше, так справедливость была, все одинаковы: зря молодежь на запад поглядывала, − доказывала Авдотья, расчесывая левую ногу около пятки, которая ее беспокоила перед переменой погоды.
  
   Света вышла из поезда на Киевском вокзале в Москве вместе с сынишкой Володей, который уже топал собственными ножками, держась за руку матери.
  - Куда ехать? - наперебой спрашивали владельцы машин, желающие подзаработать.
  - Недалеко.
  - Тогда садитесь, - сказал молодой парень и тут же схватился за ручку большого чемодана на колесиках.
  Света уехала на квартиру бабушки умерший пять лет тому. Трехкомнатная квартира, в которой был произведен евроремонт, выглядела довольно шикарно и была удобной во всех отношениях.
  В Москве Светлана немного ожила, и все чаще стала подумывать, что ее ждет в будущем. Ей исполнилось всего двадцать девять лет, а это возраст, когда все еще впереди.
  Ее навещала Марина и советовала брать от жизни все, что может.
  - Жизнь дается один раз. Твой прокурор был хорошим человеком, но ты не виновата в том, что его нет. Если бы он был жив, тогда ты, при живом муже, могла бы раздумывать: морально ли побывать с другим мужиком в постели? а теперь что?
  − Я не могу так, сразу, − объясняла она Марине свое поведение. − Образ покойного мужа все еще перед моими глазами.
  − Для того, чтобы этот образ исчез, вернее, чтоб образ твоего мужа не появлялся, ты должна переспать с другим. Это же так просто. Тот, кто будет на твоей груди, изгонит образ твоего покойного мужа, − наставляла Свету Марина.
  − Марина, скажи, образ твоего Димы давно изгнан из твоего воображения? И как это было, когда это произошло?
  Марина пожала плечами. Образ Димы для нее померк прямо в день свадьбы, очевидно в тот самый момент, когда она перепутала его с другим.
  − Знаешь, для меня всякие там нравственные категории все равно, что смена северного ветра на южный. У меня с Димой хорошие взаимоотношения с самого начала. Все равно, лучшей женщины ему не найти, он это прекрасно понимает, а если я получаю радость еще с кем-то, и доставляю эту радость в ответ кому-то, вернее, разделяю ее с кем-то, значит, я могу. У меня больше энергии, мой потенциал выше, чем, скажем, у Лины, или даже у тебя.
  − Не в потенциале дело, − сказала Света.
  − А в чем?
  − Какие мы все-таки разные, Марина. Я часто думаю об этом, и не могу найти ответ на этот вопрос. Мы смотрим на один и тот же предмет и видим его каждая по-своему. И потом, ты производишь впечатление сытой, довольной всем барыньки, так ли это на самом деле? Мы все же подруги и мне хотелось бы знать.
  Марина опустила глаза. Дела у нее были далеко не так блестящи, как ей хотелось, и как она показывала перед всеми. Дима писал редко, а денег вообще не присылал. В коротких письмах, в одну две строчки он сообщал, что оклад у него ниже среднего, кормят их плохо, поэтому вся скудная зарплата уходит на дополнительное питание. Все шло к тому, что ей Марине, такой энергичной и такой коммуникабельной надо было искать работу, а она так хотела слыть женой нового русского. Ведь жены новых русских не работают. Их работа это смена нарядов, их заботы, как лучше одеться, их проблемы - ожидание мужей с работы, иногда и до рассвета.
  - Нет, у меня ничего этого никогда не было и не будет. Не за того замуж вышла. Дима..., он хороший человек, но не тот запал у него. Толку от него мало. Это я так...
  Марина залилась слезами и уронила голову на плечи Светы.
  - Ну, ну, будет тебе. Все образуется, все будет в порядке. Сын у тебя растет, Дима вернется. А когда он вернется, сядем втроем, поговорим...
  
  41
  
  После убийства Тимура часть его родственников покинула Москву по собственной инициативе, часть наиболее упрямых, кому удалось пустить корни более глубоко, была изгнана из столицы не столько другими группировками, претендующими на Москворецкий рынок, сколько правоохранительными органами. Теперь хозяйкой гостиницы "Севастополь" стала Натали. Она еще раньше требовала от Тимура расписки по всякому поводу, складывала их в отдельную папку, а после его гибели предъявила в судебные органы и выиграла не только гостиницу, но и квартиру Тимура. По этим распискам, в которых были искусно подставлены цифры, Натали возместила лишь часть своих кредитов.
  Она значительно подобрела, страсть к вкусной пище выровняла ее талию с объемом бедер, раздвинула плечи, наградила вторым подбородком и основательно раздула щеки. Натали дышала сытостью, могуществом, и ее жизненная энергия била через край. В личном распоряжении Натали - три Мерседеса, две машины "Вольво" и пять дюжих молодцев личной охраны, готовые за нее положить живот свой, если потребует обстановка.
  На своего благодетеля Ефима Андреевича Раскорякина, сегодняшнего мужа, она уже смотрела несколько свысока и относилась к нему, как к старой изношенной кофте, все еще удобной, в которой она чувствовала себя комфортно, но выглядела как будто старомодно: и носить уже неохота, и сбросить еще не время.
  Ее подруга Моника из города Кельна дала ей хороший совет:
  - Твоя задавить муж на постель. Муж весь ночь не может, а твоя требует весь ночь бим-бим. Муж старый, а ты молодой, голодный на постель: требуй бим-бим, не переставая.
  - Спасибо, я так и сделаю, - сказала Натали, и в ту же ночь не слезала с Ефимчика-херувимчика, как она его называла. Когда он уставал и казался ни на что негодным, она пускала слезы, обвиняя его в том, что он уже разлюбил ее, что путается с другими бабами, а она страдает, заснуть не может, ей снятся эротические сны, чувствует себя нервной. Даже специальные статьи под нос совала. Ефимчик - херувимчик читал эти статьи и убеждался в том, что женщина без секса становится мегерой, поскольку отсутствие такового отрицательно сказывается на ее психике, а следовательно на здоровье.
  - Я начну пить настойку женьшеня, это поможет, потерпи немного.
  - Не могу-у! Я вся горю. Откормил меня на свою голову! И выходит: сам виноват. Хоть кобеля какого ищи. И найду, ты не думай, я страдать не привыкла. Вот только одна проблема...
  - Какая проблема, золотце мое? - спрашивал все еще могущественный любовник, целуя ее в жирное плечо.
  - Да люблю я тебя, черта старого, вот какая проблема. Если бы не любила, давно бы бросила. Эх, дуры мы бабы, дуры несусветные. Это только русские бабы такие: втрескаются в одного...какого-нибудь карлика немощного и...до гробовой доски. Вон моя подруга Моника из германского посольства,... у нее каждый вечер другой.
  - Потерпи, ласточка моя прыткая, моя пышка ненаглядная, мой пряник сладкий, всегда свежий и всегда горячий, - лепетал Ефимчик, - сегодня же я дам задание разыскать эту настойку. Говорят, от этой настойки...словом ты будешь сыта, как от черной икры.
  - Это надо ждать, а я ждать не люблю. Буди своего дружка, ленивого и пусть он работает, балдеет, умирает и снова оживает.
  У Ефимчика слиплись жидкие пепельные волосы на макушке, а струи пота текли вдоль морщинистых щек, но он старался, сколько было сил.
  Утром он встал, как побитый, после бессонной ночи и выпив только чашку кофе, отправился в мэрию по вызову к Лужкову. Там ему крепко досталось за то, что он не завершил ремонт перехода у метро "Профсоюзная" дабы убрать светофор на оживленном перекрестке. Он так расстроился, что отказался от обеда. Домой вернулся раньше обычного, это был его уже новый дом, роскошная четырехкомнатная квартира, бывшая квартира Тимура, где он проживал с Натали уже около четырех месяцев. Но Натали дома не было.
  Великий человек отрезал себе тонкий кусок старой копченой колбасы, съел с черствым, слегка заплесневелым хлебом, и, через некоторое время почувствовал резь в животе.
  Около двенадцати ночи открылась дверь, громко вошла Натали, сбросив с себя все на пол и сверкая телесами, сказала:
  - Ефимчик- херувимчик, пошли в душ! Я так тебя хочу, я горю вся, ты понимаешь? твоя Натали извелась по тебе, ну давай, поднимайся, мой пупсик! - и расхохоталась. Хохот у нее был такой сексуальный, что Ефим Андреевич, несмотря на расстройство желудка, вскочил как мальчик, и побежал следом за ней в ванную. Там была широкая ванная на двоих.
  - Сними с себя все, перестань стесняться своей возлюбленной. Или твой дружок уже не поднимается самостоятельно? Так я его живо подниму.
  Ефим Андреевич обнажался медленно, не глядя в лицо молодой супруге, он все же робел перед ней и когда дошел до трусов, сказал себе твердо: нет, и опустил руки.
  - Ладно, иди, я сама сниму с тебя, - сказала Натали, лежа в ванной совершенно нагая и протянула ему руку. Ефимчик-херувимчик подчинился и уселся напротив.
  - Я сегодня..., - начал, было, Ефим Андреевич и осекся.
  - Можешь не продолжать, я знаю, что ты скажешь. У тебя был трудный день, и ты предпочел был полежать рядом с молодой женой с полузакрытыми глазами, но меня сегодня так возбудили эти испанцы, что я, чуть было не пошла с ними в сауну. А ведь они меня приглашали, но я подумала: у меня есть любимый муж.
  - Я, я поступил бы точно так же, моя дорогая, моя ненаглядная Нефиртити, - произнес он дрожащим голосом и положил ладонь на ее ногу выше колена.
  - Выше, выше, - умоляла она. - Я давно не пробовала в ванной. В ванной должно быть чертовски хорошо.
  Контакт в ванной был неудачным, и Натали приказала убираться к чертовой матери. Ефим Андреевич повиновался. Он ушел на кухню, глотнул немного коньяку с шампанским, зная, что его супруга не отстанет.
  И действительно, вскоре она появилась в набедренной повязке, чистая, мягкая, лоснящаяся, надушенная, схватила его за руку и потащила в постель.
  - Только не вздумай заснуть, а то..., - пригрозила она, пожирая его хищным чувственным взглядом.
  Ефим Андреевич на этот раз не ударил лицом в грязь, но Натали была ненасытной: то, к чему он так когда-то давно стремился, было здесь, перед ним, его было так много и оно дышало такой страстью, что ему было явно не по зубам.
  " Вот черт, снова проснулся в ней этот бес, которого я унять уже не в силах. Не те годы, не тот запал, ей нужен еще один жеребец. Это мог бы быть..., скажем, Подь - Подько Том Иванович! что если их свести? В сауне, например. Скажу, что ..., что же я скажу? А вот. Пойдем втроем, затем я позвоню по любому ложному номеру и - приду в ужас. Мне срочно бежать. Побудьте тут без меня, скажу, я чичас вернусь. И срочно уйду. Том Иванович кот еще тот, к тому же он молодой кобель. Так лучше Том, чем эти охранники, которые, конечно же, трахают ее по очереди".
  - Ну, ты, Ефимчик-херувимчик, работай, давай, не то я пойду на панель. Мне нужен массаж. Внутренний массаж, ты понимаешь? ни черта ты не понимаешь. Ты скоро станешь полным импотентом, что я тогда буду делать, скажи? Ну-ка, покажи язык! придется тебе поработать языком. Ничего не поделаешь, голубчик: надо ублажать свою молодую жену, иначе беда.
  - Я еще в состоянии, - заявил совершенно обессиленный муж. - У меня вчера был трудный день, ты должна понять меня.
  - У тебя каждый день - трудный день. У меня это уже здесь, - изрекла Натали, ткнув пальцем выше горла.
   Ефим Андреевич все же заснул в объятиях молодой жены. Теперь не только его плоть спала, но и он сам спал.
  Натали поднялась на рассвете и, перекусив на скорую руку, бесшумно открыла и так же бесшумно заперла дверь. Ефим Андреевич проспал еще долго и проснулся только без пятнадцати десять. О завтраке нечего было и думать.
  "Гм", сказал он себе, просовывая ноги в нечищеные туфли. Сегодня в десять ноль-ноль планерка, а на планерках обычно присутствует кто-то из мэрии столицы. А Том Иванович Подь - Подько в последнее время ведется несколько независимо, если не сказать вызывающе. Во всяком случае, в мэрии знают все, что бы он ни сказал на любом совещании закрытого типа.
  В этот день Раскорякину явно не везло. Вдруг раздался звонок от зампреда Лужкова Шанцева, который потребовал лично явиться к двенадцати и доложить об открытии небольшого рынка "Радужный" на Нахимовском проспекте. Ефим Андреевич вызвал водителя. Тот явился с опущенной головой. Вчера был на именинах и немного перебрал: сегодня дико болит голова.
  - Поедем в мэрию Москвы, - сказал Раскорякин.
  - Поедем.
  Но водитель, как только выехал, нажал на педаль и поехал на красный свет. Все бы ничего, да в них врезался микроавтобус. Ефим Андреевич стукнулся головой о лобовое стекло, да так, что из виска потекла кровь. Он не стал разбираться, что там дальше, а вызвал другую машину и уехал домой почивать. Даже от скорой отказался. Кровотечение остановилось, а вот головная боль не проходила, а наоборот усиливалась.
  Поев, подсохшей колбасы и запив чаем, Ефим Андреевич стал ждать супруги. Может, она пожалеет его, ведь та, предыдущая жена, которую он бросил на произвол судьбы, пыль с него сдувала. В девять часов вечера он включил телевизор, послушал новости, а после новостей стал поглядывать на часы. Иногда до его ушей доходило громыхание лифта, и всякий раз ему казалось, что это она. Но Натали не являлась. Ее не было ни в десять, ни в одиннадцать, ни в двенадцать ночи.
  "Где это она, что могло произойти? - думал он напряженно и никак не мог найти ответ на свой вопрос. - Может, напали на нее, как знать, все в наше время возможно. А если убили? Где искать? только в морге. Если не явится до утра - обзваниваю морги. Один морг здесь рядом, рукой подать, даже сходить можно".
  Ефим Андреевич вышел на балкон и, напрягая зрение, несколько пошатнувшееся, всматривался в пешеходную дорожку, по которой редко, но все же мелькали одинокие женщины, а иногда и мужчины с волосами как у женщины. И в каждом таком человеке он старался узнать свою несравненную Натали. Она возвращалась поздно и раньше, но чтобы ее не было в первом часу ночи, такого ни разу не случалось.
   Он вернулся в столовую, снял трубку и позвонил начальнику управления МВД округа полковнику Звонареву домой. Полковник уже почивал.
  - Послушай, Звонарев, у меня жена с работы не вернулась. Ты можешь чем-нибудь помочь?
  - А как же. Я сейчас всю милицию подниму на ноги. Пусть ищут до тех пор, пока не найдут, - сказал полковник.
  - Благодарю!
  - Рад стараться вашество!
  Натали искали всю ночь и не нашли. Правда под утро она сама явилась с провалившимися, но счастливыми глазами, какие у нее были только много лет назад, когда она приехала в Москву вместе с Ефимом Андреевичем в качестве любовницы.
  - Ну, ты даешь! - произнес Ефим Андреевич.
  - Всю ночь давала, - заявила Натали, и ушла в ванную.
  
  42
  
  Целых семь лет Борис прожил с Матильдой без детей. Это были самые счастливые, наполненные лирикой годы, когда они наслаждались друг другом, как может наслаждаться человек жизнью, у которого есть все, что он может только пожелать. И живет он тогда в ладу со своим мятежным духом.
  Матильда не надоедала ему, она всегда казалась новой, свежей, нежной и страстной. И страсть эта всегда была умеренно навязчивой: Борис Петрович всегда чувствовал себя молодым с ней.
  И вот Матильда в возрасте двадцати пяти лет решила стать матерью. Она всего лишь навестила врача, сказала ему об этом и в скором времени сообщила мужу, что у них будет потомство. Борис был несказанно рад. Вопрос, который его раньше как-то тревожил, был снят раз и навсегда. Теперь он проявлял о ней заботу, как о маленьком ребенке: возвращался домой раньше, чем обычно, гулял с ней пешком допоздна. Но пришлось нанять охрану. Борис не за себя боялся, а за нее.
  Их уже встретили хулиганы, мелкие, правда и он без труда откупился от них.
  - Тебе нужна постоянная охрана, что ты жалеешь денег, их у тебя куры не клюют. Жизнь дороже денег, пойми ты это, - уговаривала его Матильда.
  И вот в семье Громовых родился мальчик. Его назвали Борисом, по отцу.
  - Я еще рожу тебе сына, - сказала Матильда три месяца спустя после родов. - У нас должно быть трое детей, не меньше. А после третьего ребенка закончу курсы гейш и буду еще лучше в постели, чем когда мы впервые оказались в одной постели. Это немножко тяжеловато, но я проявлю упорство и добьюсь задуманного.
  - Я буду счастлив.
  
  Несмотря на занятость, Борис в отличие от других бизнесменов, старался быть дома как можно раньше, даже если находился в командировке. Дома его ждало милое существо, которое он любил постоянно и страстно: медовый месяц у них продолжался многие годы.
  Матильда всегда выглядела великолепно, приветливо встречала его, и говорила одно и то же: я так по тебе соскучилась! Она часто провоцировала его на интимную близость, будто они не виделись несколько недель. После третьего ребенка, а это была дочь Галина, Матильда поправилась, налилась, но фигуру не теряла, не была толстушкой, просто немого округлилась, морщинки едва заметные на лице разгладились, и она сделалась аппетитной тридцатилетней дамой. А после окончания школы гейш, снова была, как в девятнадцать лет, если не лучше.
  Ничего подобного у него раньше не было, ни с покойной ныне женой Людой, ни с Анастасией также отправившийся в мир иной.
  У Бориса не было ничего подобного ни с женой Людмилой, ни с Анастасией, ни даже с опытными девицами в саунах, с которыми он встречался до Матильды. Его домашнее гнездо, где жила Матильда, всегда манило его, ибо дома его ждала царица его сердца и души, это был своего рода магнит с мощной притягательной силой, а его сердце все из железных опилок.
   Борис много сделал для своей молодой жены: купил ей новенькую машину "Ауди-4", нанял двух домработниц, личного врача, няню, а затем и воспитателя для ребят, а также персональную охрану. Матильда отказалась от водителя, она сама сидела за рулем, быстро приобрела навыки, и водила машину вполне удовлетворительно.
  - Не хочу, чтоб ты думал, что я, как многие жены новых русских, поглядываю на водителя, как на собственность и если эта собственность мне нравится, я могу распорядиться ею, как мне заблагорассудится. И охранник мне не нужен. Пусть стоит у входа, это - пожалуйста, а вот сидеть рядом со мной, когда я катаюсь по городу, или еду на дачу, ни к чему.
  - Солнышко, я тебе верю, как самому себе. Но времена для нас немного изменились. За мной, а, следовательно, и за нашей семьей начнут охотиться. Когда будешь отправляться на дачу с детьми, пусть машина с охранниками следует за тобой на некотором расстоянии. Ты только не возражай, пожалуйста.
  Если Борис уезжал на несколько дней в командировку, он постоянно названивал Матильде по мобильной связи. Матильда полностью затмила образы предыдущих женщин, с которыми Борис был знаком. В отличие от жен многих финансовых воротил, которые не знают, куда девать свою энергию и чтобы ее куда-то выплеснуть, занимаются сексом со своими водителями, охранниками, заводят любовников и даже выходят на Тверскую, Матильда никогда о подобном и не помышляла. Когда ей говорили, что жена Ходарковского купается в ванной, наполненной шампанским, а два любовника ждут ее за дверью совершенно нагие, она брезгливо морщилась и говорила:
  - Разврат в пустой душе и развращенном теле пускает корни, как верба в сырой почве легко и быстро. Слава Богу, я этим не страдаю, мне достаточно мужа, которого я люблю и ценю.
  
  Матильда объездила все достопримечательные места Москвы, обошла все Московские театры и поддерживала связь с начальником отдела культуры английского посольства в Москве Сильвией Стоун.
   В пятницу Борис ушел на работу несколько раньше, намереваясь вернуться до обеда и уехать с Матильдой на дачу. Матильда теплая, мягкая пышечка вскочила, чтобы лично подогреть кофе для любимого мужа.
  - Не задерживайся и будь предельно осторожен, - сказала она, наливая кофе с молоком в маленькую чашечку. - Я буду ждать и даже позванивать тебе, напоминать, так сказать, а то тебя заговорят, заорганизуют, и вместо двух, ты явишься в шесть вечера. Она подошла к нему, обняла его голову и прижала к груди. - Ты - мой дорогой мальчик. Я так тебя люблю...
  - Матильда, я могу опоздать, - сказал он, охватывая руками ее талию.
  - Да я ничего, так обняла, вот и все. А то, о чем ты сейчас думаешь, будет тебе на даче. Идет?
  - Пусть будет так, - сказал Борис, накидывая плащ.
  Внизу его ждал бронированный лимузин и два вооруженных охранника. Они приходили к семи утра, садились в лимузин, курили и обсуждали всякие истории, случившиеся в криминальном мире накануне. К тому, кого охраняли, относились без особого почтения, но свои обязанности исполняли добросовестно.
  Когда Борис вышел из подъезда, задняя дверь лимузина открылась и он сел на заднее сиденье. Несколько минут спустя, они были у станции метро "Нахимовский проспект", вблизи которой располагался офис Бориса.
   Борис заметил, что у входа стоят два блатных парня, ведут себя довольно спокойно, но держат руки в карманах. Это насторожило его.
  - Что будем делать? - спросил он у охранников, тоже обративших внимание на двух загадочных незнакомцев.
  - Это киллеры, - сказал один из охранников. - Вы оставайтесь в машине, а мы выйдем и спросим, что им нужно.
  Борис не стал возражать. Охранники вышли, держа руки в карманах, пальцы на спусковой крючок пистолета, стали приближаться к незнакомцам.
  - Уберите пальцы со спусковых крючков: я Белок, а это мой кореш Болтон. Если вы грамотные, вы должны знать, кто такой Белок и Болтон. Но нам нужен ваш хозяин, скажите ему об этом. Мы ореховские, ...с добрыми намерениями.
  - Вы должны дать слово чести, что у вас, кроме добрых намерений, нет никаких других фокусов: мы в городе, и стрельба здесь нежелательна.
  - Если Белок говорит, что не имеет никаких претензий к вашему хозяину, значит, так оно и есть, и нечего тут разводить болтовню, - сказал Белок, устремив стеклянные глаза на одного из охранников Бориса Петровича.
  Охранник вернулся к машине. Борис, приспустив боковое стекло на сантиметр, сказал:
  - Пусть подойдут сюда.
  Белок с Болтоном подошли к машине. Белок, демонстративно играя ключами от своей машины, дабы подчеркнуть роль миротворца, козырнул и сказал:
  - Выходи, не бойся. Мы люди более высокого полета, чем ты, и у нас капиталов в несколько раз больше, чем у тебя, так что пачкать руки мы не станем, по крайней мере, сейчас.
  - Что вам от меня нужно? - спросил Борис, выходя из машины.
  - Ты должен нам платить, как все честные бизнесмены. Команда Тимура разгромлена, теперь мы здесь хозяева.
  - Сколько же я вам должен платить в месяц?
  - Пять тысяч баксов ежемесячно, - сказал Белок.
  - Я не могу платить такие деньги, - сказал Борис. - У меня дояров так много, что я не знаю, куда от них деваться. Вы, должно быть, переоцениваете мои возможности.
  - Тогда будешь платить десять тысяч в месяц. Мы знаем, сколько у тебя магазинов, какой у тебя доход, где ты живешь, на ком женился во второй раз, короче, мы знаем все о тебе и таких как ты. Если ты будешь кочевряжиться, наши ребята встретят тебя в другом месте, и ты отправишься за Тимуром.
  Сказав эти слова, Белок с Болтоном сели в свой Мерседес и уехали. У Бориса уже было испорченно настроение и ему работалось плохо. В двенадцать позвонила Матильда. Она по голосу определила, что что-то случилось.
  - У тебя неприятности, мой дорогой?
  - Приблизительно, - ответил он нехотя.
  - Чем я могу помочь?
  - Никто мне помочь не может, кроме меня самого. Я скоро приеду, мне не работается сегодня.
  В час дня он уже был дома и рассказал Матильде о визите бандитов.
  - Плати ты им, сколько просят, пусть подавятся. Жизнь дороже денег всех вместе взятых. Сейчас очень опасное время. Может тебе бросить этот бизнес. Уедем в другую страну, и будем жить спокойно, - предложила Матильда.
  - Я не могу уехать из своей страны. Поговорка: где родился, там и пригодился, относится ко мне, как ни к кому другому. Поедем сейчас на дачу, там пообедаем. Я напьюсь сегодня, предупреждаю заранее.
  - И хорошо, я не видела тебя, выпивши ни разу. Посмотрю, как ты будешь себя вести. Если начнешь буянить, я куда-нибудь убегу.
  - Ну, это тебе не грозит, - сказал Борис, поглаживая ее руку.
  В два часа дня он уже сидел за рулем бронированной машины, а внутри была Матильда с тремя детьми. За ними следовала машина с охраной.
  Мать Матильды Вероника Семеновна с ранней весны и до поздней осени безвыездно жила на даче, выращивала огурцы и помидоры, убирала комнаты, готовила завтраки и обеды, когда приезжали Борис с Матильдой. Забор из алюминиевого профиля производил впечатление богатого дома, поэтому охрана действовала круглогодично. Матильда приезжала с детьми, но не оставалась на ночь, а возвращалась к мужу. Обслуживающий персонал на даче был довольно значительный. Это няни, воспитатели, уборщицы, истопники, охрана. Два работника посыпали красным песком дорожки, поливали цветы.
  - Мне здесь очень нравится. Речка только маленькая, - сказала Матильда мужу, когда они приехали.
  - У нас бассейн, какая тебе речка, - сказал Борис. - Вода подогревается, плавай, сколько хочешь.
  - Побродим по лесу?
  - Я не возражаю, только мы оденемся в рабочую одежду, дабы не привлекать внимания посторонних, - сказал Борис. - Я боюсь не только за свою, но и за твою жизнь.
  - Да, сейчас трудное время, - согласилась Матильда. - Взял бы отпуск недельки на две.
  - Хоть на год. Надоел мне этот бизнес. Я чувствую, что хожу по лезвию бритвы.
  - Давай уедем далеко, далеко. Всех денег не заработаем. А потом нам и нашим детям на жизнь хватит. Куда-нибудь в глухомань, где нас никто не знает.
  - Куда угодно, только не из своей страны. За рубежом я чувствую себя не в своей тарелке. Но... на кого оставить магазины? И весь наш бизнес?
  - Пригласи полковника Обормоткина, он производит впечатление порядочного человека и его супруга Лина тоже.
  - Да, пожалуй, можно рискнуть.
  
  43
  
  Полковник Обормоткин звезд с неба не хватал, он нуждался в сильной личности, которая бы руководила им, а что касается самостоятельной работы, особенно в части принятия тех или иных решений, то тут он плавал и мог, в пылу неожиданно нахлынувших на него чувств, допустить ошибку, на первый взгляд совершенно безобидную. Но обычно приводившую к нежелательным последствиям. С Димой он тоже дал маху, ибо, в первые же полгода работы интендантом, Дима разрушил хозяйственную деятельность дивизии настолько, что сам командующий генерал Подметкин схватился за голову и потребовал немедленно заключить виновника под стражу. Но Димы к тому времени и след простыл.
  Борис определил своему заму Обормоткину тысячу долларов в месяц, но о том, чтобы оставить его вместо себя командовать значительной частью рынка, заключать торговые сделки, вести дипломатическую войну с рэкетом и представителями власти, пока не могло быть и речи. Борис все же питал надежду, что уже через три-четыре месяца дисциплинированного полковника Обормоткина, можно будет оставить на недельку вместо себя, а самому отправиться на море, либо отдохнуть у себя на даче.
  Никто не знал, каким состоянием обладал Борис, а все, кто сдавал выручку, только догадывались о размерах несметных богатств своего хозяина, иногда спорили, путаясь в расчетах, равно как и правоохранительные органы и бандиты, которые доили его умеренно, не зная, сколько же миллионов долларов у него в загашнике.
  Борис, а в этом его активно поддержала и его супруга Матильда, делали все, чтобы не особенно бросаться в глаза окружающим. Квартира и дача с хорошей отделкой, но без излишеств, две машины, личная охрана - вот все показатели для бизнесмена средней руки.
  Матильда одевалась не кричаще, а Борис появлялся на работе в потертом костюме, да истоптанных туфлях. Активный образ жизни и умеренное питание позволяли ему сохранять спортивную фигуру, выглядеть моложаво, так что его юная супруга Матильда, с которой он состоял уже около пятнадцати лет в браке, почти сравнялась с ним по внешнему виду. Бориса выдавали только волосы, которые с каждым годом все больше и больше стали покрываться пеплом и редеть на макушке.
  И в вопросах интимных отношений Борис, как и раньше, играл роль первой скрипки. И даже тогда, когда Матильда стала воспринимать это как нагрузку для себя, он с пониманием относился к ее отговоркам и ссылкам на то, что она устала или что у нее в боку покалывает, или дремота одолела, не обижался и на сторону не смотрел: Матильда заменяла ему всех остальных женщин.
  - Знаешь, ласточка, - сказал он как-то за ужином, - наш капитал достиг значительной суммы и мне кажется, нам бы не грех подумать о тех нищих, что стоят с протянутой рукой и просят подаяние, а также о сиротах, о немощных стариках, которые на свою скудную пенсию живут впроголодь.
  - Что ты имеешь в виду?
  - Мы должны помогать бедным материально.
  - Тоже мне Лев Толстой.
  - Я далеко не Лев, но не забывай, что все мы равны перед Богом, а в жизни получилось так, что у нас все есть, а у других нет практически ничего. Я не имею в виду алкоголиков, наркоманов, проституток, кто сам себе могилу роет и, в конце концов, прозябает в ней, а тех людей, кто.... словом, тех, кто волею судьбы, оказался на задворках жизни. И особенно детей и больных. Кто им поможет? Наши бизнесмены, во всяком случае подавляющее большинство, думают только о собственном кармане, а мы с тобой образованные люди и потому бизнесмены, с которых следовало бы брать пример.
  - Я не возражаю, - сказала Матильда. - А сколько у нас денег?
  - Приблизительно шестьсот миллионов долларов, - сказал Борис, глядя в лицо супруге.
  - Мы могли бы пожертвовать теми шестью миллионами долларов, которые лежат в Лондонском банке на мое имя. Ты мне прислал эти деньги, когда я еще училась в Англии и не помышляла о таком богатстве. Признаться, я была очень ошарашена и первые ночи плохо спала, но потом пришла спасительная мысль: да это же не мои деньги. И вот случилось так, что они почти мои. Я была для тебя очень богатой невестой, не так ли?
  - Ты и сейчас - самая богатая жена. Только те шесть миллионов, а теперь уже больше, гораздо больше, за пятнадцать лет наросли проценты, - я снимать со счетов не буду, мало ли что? А там деньги лежат, на твое имя. И не шесть миллионов нам нужно на благотворительные цели, а гораздо меньше. Всю Россию мы накормить не сможем. Так, что-то сделать можно, да и пример надо показать нашим толстосумам, а то они от жиру бесятся.
  - Да, среди новых русских, мало тех, кто думает о бедных и нищих. Богачи инвестируют политические партии, тех, кто проходит в Государственную Думу, а о простых людях никто не заботится, - сказала Матильда. - Я сегодня пойду в универсам, там много старушек бродит и каждая подходит к полкам, где лежат продукты, в том числе и дорогие, но кошельки у этих старушек тощие. Обычно они берут дешевый хлеб и редко когда пакет молока. Я раздам каждой по две три сотни рублей. Это мизер конечно, но все же...
  - Попробуй, - сказал Борис, - а я пойду в пенсионный отдел и в день раздачи пенсии сяду рядом с кассиром и каждому вручу по сто долларов сверху.
  
  Универсам "Виктория" на Севастопольском проспекте не самый дешевый продовольственный комплекс, но в нем можно найти все, от свеклы и лука до оливкового масла. Он работает с восьми утра до двадцати вечера без перерыва на обед и без выходных. Все, как на загнивающем западе. Единственная разница в том, что, в отличие от Запада, далеко не все граждане России могут здесь отовариваться. Большинство ходит, выбирает что подешевле, по карману так сказать и не найдя ничего подходящего, разводят руками, тяжело вздыхают, а чаще ищут виноватых.
  Матильда с хозяйственной сумкой подошла к универсаму в десять утра; перед ней автоматически раздвинулись входные двери, она вошла, взяла тележку и прошла вовнутрь. Здесь она сразу же пристроилась к интеллигентной старушке, которая стояла сначала в молочном отделе, внимательно рассматривала упаковки с творогом и сыром разных сортов, изучала стоимость, потом извлекала свой тощий кошелек, что-то подсчитывала и разочарованно ушла в хлебный отдел.
  "Она нуждается, - мелькнуло в голове Матильды. - Я ей выделю пятьсот рублей. Это чуть меньше, чем ее месячная пенсия. Только как предложить? что сказать, чтоб не обиделась?"
  - Извините, я вижу: вы колеблетесь, что взять. Вероятно, вы забыли деньги дома, в таком случае я могу вам помочь. У меня здесь пятьсот рублей, они оказались лишними и...и мы с мужем..., мы люди не бедные, решили, что неплохо было бы оказывать помощь нуждающимся. Возьмите, потом вернете...
  Женщина повернула голову и уставилась на Матильду как на врага народа. Губы ее стали вздрагивать, она явно не знала, что сказать.
  Матильда поняла, что бедная пенсионерка увидела в этом какой-то подвох, а то и провокацию и поспешила объяснить более популярно.
  - Да вы не стесняйтесь, пожалуйста. Мы...должны помогать друг другу, что здесь такого? Мой муж успешно занимается бизнесом, а я воспитываю детей. Он выделил мне пятьсот долларов по моей просьбе, я вот пришла, чтобы раздать бедным.
  - Мне ваши подачки не нужны, - гордо заявила женщина. - Умирать буду, но не возьму. Вы из тех, новых русских, так? Так вот отдайте народу награбленное, тогда можете считать, что у вас совесть чиста. Да, да, так и передайте все свое, нечестным путем нажитое, вернее награбленное имущество. А если нет, то мы вас заставим это сделать. Да, да, заставим, вот увидите.
  Оскорбленная женщина кричала все громче, так что другие покупатели начали останавливаться и обращать на них внимание.
  - Ну, если вы так ..., то простите, я хотела как лучше, - робко произнесла Матильда, пятясь назад.
  - Она проворовалась и теперь хочет для очистки совести искупить свою вину подачками, - сказала какая-то дама помоложе, явно не пенсионерка, - и правильно вы, Сталина Иосифовна, поступили, что отказались от подачки. А вам, дамочка, не с подачками лезть к народу, а разоружиться, полностью и окончательно. Геннадию Андреевичу надо об этом доложить и пусть он организует массы на борьбу с этими новыми русскими, Чубайсами да Гусинскими, Потанинами.
  Матильде в самый раз надо было смываться, что она и сделала. На шум, устроенный Сталиной Иосифовной, бывшим инструктором московского горкома партии еще при Гришине, прибежала охрана с целью молниеносно навести порядок. Достаточно было блеснуть униформой, могучим ростом, чтобы те, кто любил помитинговать даже на пустой желудок, тут же разбрелись по разным отделам универсама.
  Матильда вышла с пустой тележкой, отдала номерок и взяла сумку, ничем не наполненную. Сразу у входа ее обступили алкоголики.
  - Пожалуйте на бутылку!
  - Рупчик не хватает, одолжите бедному человеку, я скоро уже пойду на пенсию, пока не работаю, а выпить хоцца.
  - А у мене дома куча внуков, ужо три дня не емши и не пимши, - сказал один рослый, широкий в плечах мужик без двух пальцев на левой руке, - пожалуйте рупчиков сто. Я отработаю ежели надо, я сантехник по профессии, у ЖЭКе работаю, но тама зарплаты три месяца, считай не было.
  Матильда вытащила из кошелька несколько тысяч рублей, сунула в руку сантехнику и сказала:
  - Раздайте остальным, - а сама ушла, не поворачивая головы в сторону тех, кто устроил потасовку из-за общих денег, поскольку разделить по-братски не представлялось возможным.
  
  Вечером Матильда сказала мужу, который тоже только что вернулся из пенсионного фонда:
  - Меня чуть не поколотили в универсаме. Одна дама из бывших партийных крыс страшно оскорбилась, когда я предложила ей помощь и устроила скандал. Я понимаю - гордость, наша чисто национальная черта, особенно интеллигенции, но я искренне собиралась помочь, так сказать от души, но добро превратилось во зло. Алкаши на улице обступили меня, я отдала им пять тысяч, по-моему они там на этих деньгах драку устроили, не могли поделить. Мне кажется, не так надо помогать бедным. Может быть перечислить на какой-то счет в госучреждение...
  - Разворуют чиновники, а твои бедные не получат ни одной копейки, - сказал Борис.
  - А ты как сходил, - удачно?
  - Почти так же, как и ты, с той разницей, что на меня никто не шумел, наоборот вежливо со мной общались в пенсионном фонде. Но просили им оставить деньги по ведомости, а уж они-то сами раздадут пенсионерам, поскольку только они знают фамилии наиболее остро нуждающихся. А я понимаю, чем это кончится: моя помощь уйдет в карман чиновникам.
  - И что же делать? Может, пойти к тем, кто стоит у метро с протянутой рукой?
  - Там тоже своя мафия. У нищих есть командир. Поздно вечером, перед закрытием метро, все, кто стоял весь день с протянутой рукой, в том числе и дети, сдают всю милостыню своему боссу. Словом везде, куда не кинься - мрак. Даже гуманитарная помощь, поступающая из западных стран, не доходит до тех, кому она предназначена. Даже во времена Ельцина украли почти пять миллиардов кредита, поступившего от всемирного валютного фонда. Что говорить о более мелких сошках в логове чиновников сверху донизу.
  - Так что, нет выхода?
  - Из каждого безвыходного положения есть как минимум два выхода, - произнес Борис, улыбаясь. - Я подумаю, посоветуюсь, и мы свою миссию мини меценатов выполним, не сомневайся. Кроме того, я получил приглашение от твоей бывшей директрисы Волковой Тамары.
  - Тамары Семеновны?
  - Да. У нее группа каких-то необычных детей от шести до десяти лет. Если хочешь, пойдем вместе. Что-то очень интересное обещает показать. Может быть над этой группой мы и возьмем шефство.
  
  44
  
  Борис получил приглашение на педагогическую конференцию в ту самую спец школу, над которой продолжал шефствовать на протяжении многих лет, невзирая на то, что ученица этой школы Матильда уехала в Лондон.
  Директор школы Тамара Семеновна пригласила его, как бизнесмена и мецената, а все остальные участники этой нетипичной конференции были представителями ученого мира в области педагогики, психологии, медицины, биологии и морфологии человека.
  В пригласительном билете стояла дата: 16 апреля 2005 года, начало в 16 часов.
  - Не хочешь ли посетить парикмахерскую, сделать какую-нибудь необычную прическу, чтоб не узнали тебя в школе, в которой ты училась два года перед тем, как отправиться в Лондон? - спросил Борис Матильду, будучи уверен, что она не откажется. В школе до сих пор не знали, что Матильда, которую он представил когда-то как дальнюю родственницу, стала его женой.
  - Нет, не хочу, а в школу с удовольствием пойду. С тех пор прошло пятнадцать лет, срок немалый. Думаю, что прежних преподавателей там уже нет, а потом и я изменилась, небось, никто не узнает твою супругу. А то что я была твоей родственницей, не то племянницей, не то троюродной сестричкой и никто не догадывался, что я в своего дядю уже тогда была по уши влюблена и даже часто плакала где-нибудь в углу, если тебя долго не было, - кто теперь может вспомнить об этом? И к тому же у каждого много своих нерешенных проблем.
  Борис согласился с доводами супруги и они довольно скромно, но со вкусом одетые, подошли к спец. школе, в котором теперь все предметы преподавались на одном из иностранных языков - английском, французском, или немецком по выбору самих учеников.
  Тамара Семеновна встречала приглашенных гостей на улице. Матильда узнала ее издали. По ее понятию директор уже должна была находиться на заслуженном отдыхе, но судя по ее внешнему виду, она еще ого-го.
  - Борис Петрович! я очень рада, что вы пришли. И честно скажу: возлагаю на вас большие надежды. Вы с супругой? постойте, постойте. Мне кажется, ваша супруга - моя бывшая ученица. Или я ошибаюсь? Ну-ка признавайтесь: вы - Матильда?
  Матильда покраснела и едва заметно кивнула головой в знак согласия.
  - А вы мало изменились, Тамара Семеновна. Я вас издалека узнала, а прошло уже почти пятнадцать лет, - произнесла Матильда, прижимаясь к плечу мужа.
  - Вот это да! - запела бывшая директриса Матильды. - А я и не подозревала. Ну что ж! Я рада за вас Борис Петрович: у вас жена, как куколка. Ну и хитер же вы, Борис Петрович. Лапшу на уши мне вешал: дескать племянница, подопечная, едва ли не сирота, а вы ее попечитель. Ну, все равно молодец. Вырастил, воспитал сам для себя. Что может быть лучше? Это возрождение традиций девятнадцатого века. Муж должен быть старше. Мы, бабы, несем на себе гораздо больше нагрузки, чем вы, мужики. И если мужик ведет правильный образ жизни, ему не нужна его ровесница. Я сама на себе это испытала. А вот и профессор Звонарев. А вот и Капица с Велиховым! Извините, поднимайтесь на второй этаж, а я пойду встречать этих светил науки.
  В компьютерном классе на втором этаже собралось человек двадцать: ученые, журналисты, политические деятели, несколько депутатов городской думы и Думы России, а Борис с Матильдой скромно уселись в последнем ряду.
  - Господа, - произнесла Тамара Семеновна, - сегодня мы с вами посмотрим уникальное явление в нашей жизни. Еще никто никогда и предположить не мог, что такое возможно. У нас есть группа детей в составе девяти человек с уникальными способностями. Сегодня вы в этом убедитесь. Это мальчики и девочки примерно учащиеся от первого до четвертого класса, необыкновенно талантливы, но очень самолюбивы и обидчивы. Вы с ними встретитесь сегодня. Ведите себя с ними предельно вежливо и тактично, чтоб кто-то не обиделся, не замкнулся. После обхода и беседы с ними, мы вернемся сюда в этот класс и обменяемся мнениями. Это что-то необычно, уникально и в то же время страшно. Есть ли вопросы? Нет вопросов. Только, пожалуйста, не задавайте вопросов детям: кто вы, откуда вы, кто ваши родители и т. д.
  Гости поднялись и в сопровождении Тамары Семеновны вошли в музыкальный класс, где мальчик с девочкой исполняли музыку Баха. Девочка на скрипке, мальчик на фортепиано. Музыка исполнялась без нотного листа, наизусть. Академик Капица, которого можно было видеть по субботам и воскресениям в Большом зале московской консерватории, услышав исполнение одной из сложных кантат Баха без нотного листа, застыл на месте. Он поразился искусству исполнения без нотного листа, чего не позволяли себе и не могли позволить профессиональные музыканты.
  Когда исполнение было закончено, Капица долго аплодировал, а потом попросил исполнить адажио сонаты номер 1 си-минор. Мальчик наклонил голову, взметнул смычок кверху и приложил его к струнам скрипки. Музыка полилась, как тихая река.
  Матильда была поражена, она тоже любила Баха и исполняла его произведения, но чтобы наизусть? такого даже в голове не могло быть. Самые выдающиеся исполнители не могут такое себе позволить.
  - Ребята, наши гости пришли послушать ваш концерт, я рада, что вы не возражаете, - сказала директор, когда мальчишка остановился и устремил гордые глаза на слушателей. Девочка по имени Изольда не отрывала смычка и ни на кого не обращала внимания, перешла к следующий части. Мальчик остановил ее.
  - Спасибо ребята, вы прекрасно исполнили, - сказала Тамара Семеновна. - Теперь если вы разрешите, мы покинем вас, не будем вам мешать.
  Девочка с мальчиком наклонили головы, и гости ушли.
  В другом классе девочка рассказывала наизусть роман Пушкина в стихах под названием "Евгений Онегин". Дикция четкая, чтение выразительное, с душой, но гости ушли раньше времени: слишком долго надо ждать окончания, но исполнительница залилась слезами. Обиделась: ее талант никто, похоже, не оценил.
  Дольше всего гости сидели в кабинете физики, где три ученика вместе с преподавателем, разбирали сложные физические явления на уровне высшего учебного заведения, решали задачи не только по физике, но и из области высшей математики. Иногда мальчишка по имени Роман ставил преподавателя в тупик своими неожиданными вопросами.
  В классе иностранных языков ученики свободно общались между собой на английском, французском, немецком и даже на итальянском языке.
  Матильда попыталась поговорить на английском с девочкой, но она быстро почувствовала, что давно не общалась. К тому же девочка Зоя прочитала стихи Шекспира в оригинале и сказала, что это очень и очень просто.
  - Если бы не видела собственными глазами и не общалась с этими уникальными детьми, ни за что не поверила бы, что такое возможно, - сказала Матильда мужу, когда они направлялись в тот класс, где собирались перед посещением вундеркиндов.
  - Тамара Семеновна! А Тамара Семеновна! - произносил мальчик, который исполнял Баха вместе с девочкой. - В том конце коридора гладильня. Там кто-то, должно быть, забыл выключить утюг, потому что там скоро начнется пожар. Я это вижу отсюда и слышу запах гари.
  - Как ты видишь, Марк? - спросила директор громко.
  - А я не знаю, как. Вижу и все тут. И запах гари слышу, а вы разве нет?
  Тамара Семеновна поблагодарила мальчика и в его сопровождении направилась в гладильню. Там действительно оказался утюг в розетке. Он прожег наволочку и начал углубляться в доску.
  - Спасибо тебе, мой дорогой, - сказала она и погладила мальчика по голове.
  - А что хотят эти дяди и тети от нас? - спросил мальчик.
  - Они интересуется вашим талантом: вас все любят. Так и передай ребятам: всех вас любят. И я вас всех люблю тоже.
  Волкова вернулась в класс, когда доктор медицинских наук, профессор Потемкин начал свой доклад.
  - Господа, - начал он, - то, что мы сейчас видели, в чем убедились, свидетельствует о многом. Это революция, новый скачок в истории человечества. Похоже мы, наша сегодняшняя земная цивилизация, уступает место другой цивилизации. Как это ни грустно, но это так. Нарождающееся новое племя носит название индиго. Мы давно наблюдаем за ними. Если у нас, обыкновенных людей, полушария мозга разной величины, то у племени индиго одинаковы и даже несколько больше, чем у нас. Иммунитет каждого ребенка племени индиго в двадцать пять раз выше иммунитета любого из нас. Интеллект развития просто необъясним. Эти дети по возрасту второклассники знают больше любого взрослого. Есть сведения о том, что родившийся ребенок от родителей, больных СПИДом, сам излечился, стал здоровым, а СПИД, как вы знаете - болезнь неизлечимая. Она все больше и больше распространяется по всему миру. Это уже бич цивилизации. По мнению некоторых ученых, я не буду называть их фамилии, экологическая катастрофа вполне возможна в третьем тысячелетии. Когда она наступит, не берусь сказать. Если она, эта катастрофа произойдет в ближайшее время, из нас никто не выживет, а племена индиго выживут. Далее. Наш генофонд постоянно сокращается и причин этому очень и очень много. Уже сейчас каждый второй мужчина в молодом возрасте, практически импотент, неспособен произвести потомство. В чем причина? А причина простая. Наркобизнес поразил уже весь земной шар. Наши женщины чаще всего рождают нам уродов. Но среди этих уродов попадаются, все чаще и чаще те, кого можно отнести к новому поколению - индиго.
  Я хочу обратить внимание еще на одно обстоятельство. Это опять же мое личное умозаключение. Оно состоит в том, что наш мозг, наш разум, наш интеллект принадлежит...не совсем нам. Не мы им управляем: наш мозг, наш дух, наше "я" управляется кем-то еще. Почему пал коммунизм в конце двадцатого века, а не раньше? Задумайтесь над этим. Как и над тем, почему кучка бандитов на немецкие деньги в запечатанном вагоне в ничтожно малом количестве, проехав через линию фронта, сумела поработить огромную страну, страну Менделеева, Чайковского, Пушкина и Толстого? Задумайтесь над этим хорошенько.
  Далее. Наши экологи кричат на каждом перекрестке: не губите мир, не рубите сук на котором сидите, ибо это не пройдет и не может пройти даром. И что же? все слушают и даже кивают головами, но делают по- своему. Как и раньше. И это не только у нас. Так во всем мире. А сколько спутников дырявят околоземную оболочку. Все хотят на луну, как на Вавилонскую башню. Самое удивительное то, что в век компьютеризации и других величайших достижений, когда человечество могло бы достигнуть так называемого рая на земле, а он вполне возможен, в уме тех же, кто создает, или способен создать этот рай земной, есть нечто гадкое, разрушающее, ведущее ко всеобщей гибели цивилизации. Это тот же процесс: наш ум управляем свыше. Я разделяю ум и нравственность. Ум достигает невиданных высот, а нравственность падает ниже нуля. Проснемся ли мы когда-нибудь? Или мы проснемся, когда уже будет поздно?
  Все слушали профессора, опустив головы.
  Матильда сидела на задней парте и думала, что это сон. То, что она видела и только что услышала далеко от реального мира.
  - Давай, усилим шефство над этими подростками. Выдели этому интернату пятьсот тысяч долларов...на оборудование, на содержание, на развлечение. У этих будущих гениев все должно быть...вплоть до лучшего автомобиля у каждого. Их надо развивать. И у меня будет работа. Я хочу видеть их каждый день, хочу общаться с ними. Буду вести дневник наблюдений. Пожалуйста не отказывай мне, я никогда ни о чем так не просила тебя, как сейчас. Я на все, на все согласна. Я даже хочу родить такого ребенка, ибо мы хоть в нем останемся. А наши детишки, все трое - обычные, как мы. Ничего нового они не выкажут народу. Ты веришь в это, мой дорогой?
  - Матильда, я не возражаю и не буду возражать. Я только боюсь, как бы ты не ушла от нас, ведь эти дети...из другого мира, они не мы, они и мы - разные полюса. А я... не хотел бы тебя потерять, Матильда, ты не только дорогая супруга, но еще и мать наших детей.
  - Твои опасения напрасны. Я останусь в этом мире. Я и ты - одно и то же. Мое стремление быть ближе к этим людям, избранным Богом, за кем очевидно будущее, простое любопытство, желание познать хотя бы мизерную часть неизвестного, то, что и во сне мне не могло раньше присниться.
  - Что ж! Благословляю тебя. А что касается материальной помощи...тут хоть десять миллионов. Нам с тобой хватит и нашим детям тоже. С лихвой.
  
  
   Москва-Закарпатье 2002-2013.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"