Раньше этот роман назывался Красная чума, он создавался в 90‒е годы, когда модно было склонять коммунистическую партию по всем падежам. Теперь же, я пришел к выводу, что такое название ‒ Красная чума‒ членом которой я состоял, несправедливо.
В рухнувшем огромном котле было много негативного, но что‒то было и хорошего. Сам по себе роман очень большой, поэтому я выбрал отдельные главы, наполненные сатирой и юмором. Практически все имена героев ‒ подлинные, их поступки ‒ реальные. Когда я приезжал из Москвы в Карпаты, я гостил у бригадира Самандрелы и председателя колхоза Халуса, был очевидцем, слегка приукрашенных событий. Конечно, в это время ни в России, ни на Украине ничего подобного не было и не могло быть. Вопрос только в том, как реагировали крестьяне в России и на востоке Украины, когда у них отбирали землю в 30‒е ‒ 40‒вые годы прошлого века? Может, Тамбовские крестьяне могли бы рассказать, если бы их не сжигали живьем, в заколоченных домах, или Тамбовский палач Тухачевский, который командовал карателями и был расстрелян Сталиным в последствии?
Отрывки
КОЛЯ ‒ БРИГАДИР
1
Анатолий Шутко был повышен в должности после переименования округа в район и увеличения штата сотрудников не только райкома партии, но и всех подразделений теперь уже не Раховского округа, а Раховского района. Это стало возможным после ухода диктатора в мир иной, когда постепенно, шаг за шагом начала отступать страшная мясорубка, уничтожение собственного народа, начатая еще Ильичем ‒ палачом. Никто, конечно, и не думал отменять крепостное право большевиков, палочная дисциплина еще существовала, аресты еще продолжались, без этого немыслима коммунистическая диктатура, но уже не в таких масштабах. И партийные работники на местах почувствовали себя увереннее, они‒то и пришли к выводу, что районирование приблизит область к светлому будущему намного быстрее. И штат можно увеличить. Стало больше отделов, больше подотделов, комиссий, управлений, появилось много вакансий. Анатолий Шутко стал председателем партийной комиссии райкома партии, почти что секретарем райкома.
Сегодня он уже опаздывал на товарищескую встречу с передовыми доярками, в спешном порядке сложил все бумаги и грамоты в массивный портфель и уже сунул ключ в замочную скважину, чтобы закрыть свой кабинет, как раздался телефонный звонок по прямому проводу, заставивший его немедленно вернуться и поднять трубку. Звонила Дина Алексеевна, второй секретарь.
‒ Товарищ Шутко! Результаты проверки должны быть готовы к среде. Отмените все свои встречи на сегодняшний день и поезжайте к товарищу Халусу. Посмотрите его хозяйство еще раз, сделайте выводы и составьте примерный текст ответа на анонимку. Просто не понимаю, почему Киеву нужен ответ на этот пасквиль. Ваш текст я отредактирую и пошлю в Киев. Это же анонимка, сами понимаете. Давайте, поезжайте. Все, желаю успехов.
Шутко тяжело вздохнул, но после того, как положил трубку. Уж больно не хотелось пропустить встречу с доярками, к которой он так тщательно готовился, да ничего не поделаешь: с Диной Алексеевной шутки плохи. Тем более, что именно она его рекомендовала на высокую должность председателя партийной комиссии. К дояркам как‒нибудь он все равно наведается: они пышные, грудастые, в глазах столько огня, столько блеска ‒ мертвого расшевелят. А тело молодое, горячее, как печка ‒‒ горишь, горишь и в этом горении светлое будущее как на ладони. Жизнь так коротка, так коротка, надо хоть что‒то успеть. Должно быть, и Ильич, наслаждаясь телом Инессы Арманд, видел этот коммунизм через увеличительное стекло, раз отдал ему столько энергии.
Он вынул все грамоты из портфеля, передал их своему заместителю, дал ему накачку, а сам спустился вниз, где его уже ждала машина с шофером. Он сел на заднее сиденье, чтоб не глазели на него, теперь уже популярного, простые люди, как это делали секретари райкома, извлек анонимку из портфеля и начал в десятый раз ее просматривать. В конце анонимки был свыше ста подписей, но ни одной разборчиво написанной фамилии. На сверку подписей никто не решался, это было бесполезное дело, поди разбери чужие каракули.
Все жалобы на народного председателя, верного ленинца, были одинаковы по содержанию и различны лишь по форме. Речь шла об издевательствах над людьми, грабеже в открытой форме, унижении человеческого достоинства и рукоприкладстве. Особенно это касалось тех, кто не захотел быть рабом на его колхозных фермах.
"Но, как же дисциплину поддерживать, ‒ подумал Шутко, ‒ ведь без дисциплины не может быть социализма. По‒моему, эти слова принадлежат великому Ленину, а может быть и Сталину, поскольку Ленин и Сталин близнецы и братья, как сказал поэт Мурдюковский или Муяковский, который должно быть уже в коммунистическом раю распевает свои кумплеты". Шутко, как и многие партийные чинуши, плохо знал талмуды Ленина, а о Маяковском слышал всего два раза, и то от учительницы, которая слезно умоляла его закрыть партийный донос на мужа, побаловавшегося клубничкой, поэтому любую фразу, которую он произносил в поддержку социализма, коммунизма и мировой революции, осторожно относил к Ленину. Это звучало более убедительно и весомо.
На погранзаставе, устроенной почему‒то на советской территории, наверное лишь потому, что дальше дорога лепилась к речке Тисе, а за Тисой Румыния, где не так успешно развивался социализм, их никто не останавливал: райкомовскую машину пограничники хорошо знали. Им еще козырнули, открывая шлагбаум.
Шутко козырнул, хотя пограничники с собаками не обратили на это никакого внимания, и подумал: молодцы ребята, надежно охраняют рубежи нашей Родины.
Примерно через час он уже выскочил из машины и бодрым шагом поднялся на второй этаж в кабинет председателя. Но Халуса не оказалось на месте: он ускакал еще два часа тому назад на белом коне обследовать хозяйства единоличников, живущих на окраинах двух сел ‒ Апши и Водицы. Ни одна его поездка не проходила вхолостую. Если народный председатель что‒то увидел у дома ‒ пиши: пропало. На следующий день приезжали возчики на сытых лошадях и, не спрашивая хозяев, национализировали то, что обозначил Юрий Алексеевич. Это мог быть кровельный материал, брус из хвойных пород, оконные рамы, цемент, известь и даже запасы сена. И ничего не помогало ‒ ни просьбы, ни слезы, ни робкое негодование.
Председатель партийной комиссии нахмурил брови и собирался дать команду немедленно разыскать председателя, но конторщики уже и сами переполошились, и тут же, не ожидая команды, бросились искать уважаемого председателя, хотя все отлично знали, что его сегодня не будет.
‒ Он вот‒вот появится, ‒ сказал главный бухгалтер Василий Павлович.‒ Всего лишь десять минут, как я с ним разговаривал. Возможно, он отлучился по срочному вызову в Тевшаг или в Плаюц. Мы можем вам пригласить нашего лучшего бригадира Самандрелу, он расскажет об исключительно передовых методах своей работы, и может показать свою образцовую ферму. Чтоб вы не скучали. А как только появится Юрий Алексеевич, мы ему скажем, где вы находитесь, и он тут же, не мешкая, примчится.
‒ Мне это подходит,‒ сказал Шутко, вытирая массивный лоб, покрывшийся росой, и осведомился, нет ли минеральной водички.
Водичка тут же появилась, как по мановению волшебной палочки, а вскоре возник и знаменитый бригадир во всей своей красе ‒ почти двухметрового роста, с заплывшим левым глазом, который сильно косил. У него за пазухой был спрятан том Ленина с гениальной работой "Шаг вперед, два шага назад" и еще один том вождя всех трудящихся с работой "Детская болезнь левизны в коммунизме", пристегнут брючным ремнем ниже пупка под рубашкой, и тоже не был доступен простому глазу.
2
От всего этого богатства мировой культуры вид у бригадира был пугающе внушительный на всем колхозном пространстве. Шутко только заморгал глазами, пожимая медвежью лапу бригадира, и едва скрыл гримасу от боли.
‒ Здравия желаю, товарищ с е к л е т а р ь райкома капесе, ‒ загремел бригадир низко склоняя голову, и обхватил протянутую руку своими лапищами.‒ Я тутечки, значит, никак не могу разобрать, почему великий Ленин, который ниже Сталина по росту, но выше по духу, пишет: шаг вперед, два шага назад? Разъясните, пожалуйста. Я уже пробовал сам: сделаю шаг вперед, а потом пробую назад. И что? Не получается, никак. Вот в чем дело. Спотыкаюсь и падаю. Значит, я могу только вперед, так что ли выходит? Я что ‒ прогресс по отношению к Ленину? Никак не пойму. Я и дома тренируюсь. Жена командует: шаг вперед, назад, вперед, назад, и я пробую шагать. Вперед хорошо получается, а назад никак не выходит. Буквально вчера, опосля работы во время тренировки, давая два шага назад, зацепил ногой за кочергу, лежащую на полу, и грохнулся на пол. При этом задел головой шкап: полетела вся посуда и при этом разлетелась на кусочки, аки мировой имперьялизьм. Жена и спать не ложится, пока не возвернусь с работы, если запарка какая. Иногда она в кресле сидит, дрыхнет, а я ее под носом щекочу, чтоб проснулась, и мы начинаем считать эти шаги.
Шутко никогда не читал этот гениальный труд, хотя у него и была домашняя библиотека с полным собранием сочинений всех марксистских вождей, кроме Троцкого и Бухарина, поэтому не намеревался ввязываться в научную дискуссию.
‒ Ленина изучаете? Похвально, похвально. Я рад, что Ленин дошел и до колхозных бригадиров. Изучайте, это помогает в работе. Чем больше будете читать товарища Ленина, тем легче вам будет управлять массами. В пределах своей бригады, конечно. Надо бы и доярок обязать хоть по нескольку строчек в день, пусть бы заучивали и когда доят коров, напевали по строчке. Это можно бы учесть при подведении итогов соцсоревнования. Не только учитывать количество надоенного молока от каждой коровы, но и знание количества строк гениального человека.
Удостоившись высокой похвалы, Коля уже не требовал ответа на свои многочисленные вопросы и, не усаживаясь в кресло, с высоты своего роста, сказал:
‒ Я уже давно неплохо управляю. У меня бригада утром выстраивается в шеренгу по два, сдают мне рапорт, а после этого я им зачитываю инструкцию на весь день. Кто слабо понимает инструкцию, тому я детской левизной по кумполу трах ‒ бах ‒ и два трудодня вне очереди. ‒ Коля достал из‒за пазухи том Ленина.‒ Тут левизна, кривизна и всякая другая прелесть. Я иногда и коровам читаю, считая, что коровы тоже разумные существа и отлично понимают, что для победы мировой революции нужно молоко и чем больше, тем лучше, чем жирнее, тем быстрее эта революся начнется.
‒ А вы член партии?‒ спросил Шутко.
‒ Еще не член, но очень хочу стать членом. Хочу увеличить ряды славной капэсе. Помогите мне, товарищ секлетарь, прошу вас, а я откормлю вам барана на шашлык. И не только барана, но и теленка ‒ одного, двух, трех, сколько надо, столько и буду откармливать, и никто на свете не узнает об этом, ни наш преседатель Халусука, ни автор левизны, кривизны, крутизны в коммунизьме. А сейчас я приглашаю вас посмотреть мое хозяйство, оно не плохое: вам понравится, поскольку оно под левизной, кривизной находится денно и нощно. Заверяю вас, секлетарь капэсэ.
‒ А это далеко?
‒ Да нет, совсем рядом, около двух километров и трех метров, десяти сантиметров, не больше; пешком прогуляемся, если не возражаете.
‒ Откуда такая точность, вы что ‒ измеряли с такой точностью?
‒ Я человек точный и аккуратный, это все исходит от детской болезни левизны в коммунизме, а также от крутизны и кривизны. Я это только вам говорю, ‒ я очень хочу получить члена капэсе, как Юрий Алексеевич. Когда его переведут на работу в Сика (ЦК), я займу его место. А чичас я предлагаю пешую прогулку.
‒ Зачем пешком? У меня машина и шофер. А столовая у вас есть?‒ тонко намекнул Шутко.
‒ Столовая? Да вы что? Я бы страшно обиделся, если бы вы ушли от меня в столовую обедать. И сам Халус был бы на вас обижен. Мы люди гостеприимные, вы убедитесь в этом. И потом столовая это буржуазная роскошь, она не предусмотрена детской болезнью левизны в коммунизьме. Мои доярки и другие рабы, то есть работники, приносят с собой обед в авоськах. На ферме я им разрешаю брать воду из колхозного колодца. Беда только с доярками. Они во время дойки прикладываются и сосут коровье молоко. Зато они розовые как помидоры в августе, и каждая из них согреть рада. Хотите испробовать?
‒ Гм, гм, это очень интересно. Испробовать..., пожалуй, я бы не отказался, но только не сегодня. Перенесем пробу на другой раз. Может, и Юрий Алексеевич появится.
‒ Непременно появится, он у нас очень аккуратный, вы это хорошо знаете, и строгий, всем нам пример подает, от нас информацию принимает, к нашим советам прислушивается. Помните, мы черешни вырубили? Так это принесло только пользу, никто теперь траву не топчет, в колхоз больше заявлений поступило, количество скота возросло. А ведь это я посоветовал спилить эти деревья. Я и теперь предлагаю: давайте вырубим все сады, чтоб ничего не осталось, ни единого деревца на полях. Одна трава и только трава и тогда ни одна скотина левизной и кривизной не заболеет. Нам надо переключаться на разведение крупного рогатого скота и овец, а сады нам зачем? Садовый урожай трудно собрать. Стволов яблонь, слив, грецких орехов больше, чем сторожей, люди воруют по ночам, кормятся с этого, потом в колхозе не хотят работать, да еще свиней откармливают на жратву. Какой от этого колхозу прок? Ну, скажите, прав я или нет? Нам надо направление выбирать, я всякий раз долдоню об этом, но председатель пока молчит. Я в своей бригаде, а у меня свыше двух тысяч гектаров земли, потихоньку изничтожаю сады. И на приусадебных участках тоже. Почему? Да потому что у кого на участке деревья плодоносят, тот имеет возможность собрать урожай и продать, а это спекуляция получается. А за спекуляцию ‒ статья. Какой же это социализм, если колхозники, да и единоличники,‒ они тоже наши, куда их денешь,‒ спекуляцию разводят? Вот колхоз ‒ это другое дело. Колхоз продает продукцию государству по максимально низкой цене. Ну, скажите, прав я или нет?
‒ Все хорошо вы говорите, только вы допускаете грубую политическую ошибку,‒ сказал Шутко.
‒ Какую? ‒ испугался Самандрела.
‒ Вы сказали капэсе, а надо говорить КПСС. Это грубый политический ляпсус.
‒ Теперь что ‒ меня посадят? Я лучший бригадир. Таких бригадиров раз‒два и обчелся. На всем советском пространстве, клянусь членом капэсе.
‒ Да нет, не посадят, я так не думаю, вы же не нарочно, а по незнанию, верно?
‒ Конечно, верно, я‒то не шибко грамотный, у меня всего два класса образования, как и у нашего преседателя Юрия Алексеевича, но зато политически стараюсь не отставать. Мне детская болезнь помогает, и шаг вперед, два назад, я все это с собой ношу, а ночью под подушку кладу. ‒ Коля вытащил оба тома Ленина, один из‒за пазухи, другой из мотни,‒ вот видите, я все это с собой ношу.
‒ Это, безусловно, похвально, и ваш опыт заслуживает распространения и одобрения.
3
Они сели в машину, Шутко на переднее сиденье, а Коля на заднее, и быстро подъехали к ферме, огороженной высоким забором из колючей проволоки, на котором висело много плакатов, написанных масляной краской на красном сатине как‒то: "Партия ‒ ум, честь и совесть советского народа". Из проходной выскочил дежурный без головного убора, в рваных штанах и башмаках, из которых торчали пальцы. По‒солдатски, чеканя шаг, направился навстречу бригадиру и его спутнику Шутко.
‒ Товарищ бригадир! Позвольте доложить: на охраняемом участке, ферме имени Сталина, никаких происшествий не произошло, за исключением одного инцидента, граничащего с мелким фулиганством. Одна единоличница по имени Мария, дочь Гриши Тафия, покосила лужок перед трахтором, который, трахтор, значит, перепахивал ентот участок под будущий урожай. Но ентот инцидент урегулировал ланковой, товарищ Тряпочка, он заставил гражданку возвернуть покошенную травку и рассыпать ее под колеса трахтора. Трахтор все перепахал, покошенная трава смешалась с землей. Таким образом, благодаря революционной бдительности и коммунихтической принсипиальности ланкового Тряпочки, ферма никаких убытков не понесла.
‒ Благодарю за службу,‒ сказал Самандрела, прикладывая руку к засаленной шляпе, надвинутой на лоб. ‒ Разыщи сторожа Вонючко Диму и передай ему, пусть приготовитшаслык с революционным размахом.
‒ Шашлык, ‒ поправил Шутко, который знал это слово лучше любой работы Ильича.
‒ Да, да, шашлык, я все путаю это слово, будь оно неладное.
Коля одним из первых сумел наладить и внедрить строгую палочную дисциплину в своей бригаде, и это дало ошеломляющие результаты. Особенно туго приходилось крестьянам, не подавшим заявление в счастливую жизнь: бригадир обращался с ними, как с животными, потому что они были лишены всяких гражданских прав. Такая социальная категория людей вообще не существовала, ни в каких коммунистических сводках она просто не числилась. Хотя все люди пользовались одинаковыми правами, каждый имел право молчать, терпеть, хвалить КПСС и еще ругать империалистов. Остальные права были только на бумаге.
Коле удалось установить тотальный контроль над всеми и всем, даже за потреблением хвороста для разжигания плиты и приготовления обеда. А тому, кто доносил на соседа, сколько, тот украл хворостин из колхозного леса, Коля разрешал лишнюю хворостину бесплатно.
Дежурный стоял, выпучив глаза, он ждал еще одной команды.
‒ Ну, что стоишь, как столб, глухой, что ли? Ты слышал приказ? я тебе сейчас уши прочищу.
‒ Так точно, слышал, только не до конца понял, генерал‒бригадир,‒ скривился сторож.
‒ Дуй за Вонючко!
‒ А, теперь понял.
‒ Кру‒ угом! Ша‒ агом марш!
Дежурный исчез в мгновение ока. Бригадир повел высокого начальника показывать ферму. Длинный коровник на сто голов, телятник на столько же голов, огороженное стойло для овец, огромные стога сена про запас на несколько лет вперед, контора с многочисленными подсобками, пекарня, кузнечный цех, столярная мастерская.
В подвальных помещениях было все: бочки с вином, брынзой, тушенкой, копченой колбасой и бужениной. Даже видавший виды Шутко был поражен, когда увидел все это богатство.
‒ У вас здесь настоящий коммунизм, ‒ сказал Шутко. ‒ Вы могли бы перейти к коммунистическому принципу распределения материальных благ: от каждого по способности, каждому по потребности.
‒ Как это понять, что это значит? ‒ с тревогой в душе спросил Самандрела.
‒ Это значит, что каждый работает, сколько может, руководствуясь высокой коммунистической сознательностью, а берет, сколько хочет.
‒ Боже сохрани! Я категорически против такого принсипа. Они у меня все это добро сожрут за неделю, и работать никто не будет. Наш человек, когда он сыт ‒ работать не хочет. Вы думаете, почему они у меня так добросовестно трудятся фахтическибесплатно? Да потому, что они голодные. Я их кормлю настолько, чтоб не подохли. Иногда, по воскресениям их отвлекает колокольный звон, они тогда расслабляются, а некоторые даже крестятся и что‒то там шепчут себе под нос. Вон церковь на горке, разрушить ее давно пора. Я говорю председателю, давайте, укротим этот звон, он религиозный дурман распространяет, а он только лыбится и молчит. Тут наш уважаемый Юрий Алексеевич проявляет безразличие и высвечивает потерю революционной бдительности. Надо бы ему по кумполу съездить этой левизной, кривизной, да некому, поскольку выше его нет во всей округе. Я сколько раз рекомендовал ему хоть один том Ленина прочитать, но ему некогда: все по полям шастает, да кулацкие усадьбы обходит, присматривает, что можно бы национализировать. А Ленин был против церкви. Когда мне сказали, что он в шестнадцать лет крестик с груди сорвал, я тоже это сделал. У меня была крепкая цепь на шее, на которой болтался крест, я так дернул, что шрам до сих пор остался. С тех пор я Ленина за пазухой ношу. Вот, смотрите. У меня тут уже два тома. Скоро и третий будет, если поместится. Мне и жена читает на ночь, на сон грядущий. Ленин, конечно, гениальный писатель, он пишет так, что простому человеку, такому, как я, ничего не понять, но я все равно читаю, и моя жена читает. Иногда у нее закрываются глаза, хочет спать, ворчать начинает, тогда я этой левизной в коммунизме трах‒ бабах по пятой точке, и она снова взбадривается и начинает страничку мусолить. Я твердо уверен, что товарищ Ленин, когда‒нибудь раскроет нам секрет своей книги и мы допетрим, о чем там идет речь. Одна училка мне недавно прочитала стихи какого‒то мужика. Они мне так понравились, что я запомнил их наизусть. Вот эти стихи: "Я себя под Лениным чищу!" Теперь я только этим и руководствуюсь, я себя под Лениным чищу, и это мне помогает налаживать железную дициплину. Как бригадир, я еще ни одной ошибки не допустил. Ленин был прахтический человек. Мы тут собираемся его патрет на забор из колючей проволоки вывесить, пущай колхозники, глядя на него, любуются, авось увеличатся надои молока, и возрастет производительность труда.
‒ Вам надо готовиться в партию, ‒ сказал Шутко.‒ Такие люди, как вы, должны быть в партии, они нужны партии.
‒ Мне необходимо устав партии достать и вызубрить, а он только у секретаря партии в единственном экземпляре. Он как‒то дал мне почитать на два дня всего. Я стал читать про дерьмократический центро‒ лиз, но ничего не понял. Я, конечно, человек малограмотный, но ведь Ленин как‒то сказал: пущай кухарка правит государством, а это я понимаю так: дорогу малограмотным. А то смотришь ‒ подростки в школу ходят, а в колхозе работать некому. Они там за партами сидят, баклуши бьют, девочек за косички дергают, а девочки мальчикам записки любовные посылают. Разве такое допустимо? Была бы моя воля, я бы все это ликвидировал, оставил бы только два класса, первый и второй, чтоб писать да читать умели. У нас с Юрием Алексеевичем всего по два класса образования, как я уже говорил, и что же? Разве, мы плохо трудимся, разве от нас мало пользы государству? Возьмем любого учителя с высшим образованием и нашего председателя с двумя классами ‒ кто кого выше? Да этот худосочный учитель и в подметки не годится нашему председателю, да и мне тоже. Учитель языком мелет, мозги детям засоряет, а мы с председателем страну кормим мясом, молоком, хлебом. Вон, училки ко мне бегают, слезно просят: дай сё, дай то. Шиш им, нахлебникам.
4
Шутко слушал малограмотного бригадира и поражался, насколько тот прав. Действительно, образование ‒ это еще не все. Сам товарищ Сталин человек без образования, и это не мешало ему стать гением всего человечества. А Максим Горький? А другие вожди советского народа? Да это же сплошное начальное образование. Да и сам он, Шутко после семилетки, окончил лесотехнический техникум. Какой инженер с дипломом может сравниться с ним? Важно не образование, важно быть преданным марксизму‒ ленинизму, обладать качествами борца‒ революционера, не жалеть сил для победы мировой революции. Самандрела все больше и больше нравился ему.
‒ Вас надо принимать в партию, ‒ подтвердил он бригадиру.
‒ Надо, конечно, надо. Лишь бы Юрий Алексеевич не тормозил, потому, как ему достаточно глазом моргнуть ‒ и я уже член, и наоборот, никогда не смогу увидеть красного диплома с изображением Ильича.
‒ Я думаю, мы с вашим председателем решим этот вопрос положительно, можете не волноваться. Только надо подготовиться, как следует. Изучите устав и программу партии, когда какие съезды проходили, когда Ленин с Надеждой Константиновной первый раз встретился, сколько лет провел в эмиграции, когда началась коллективизация, что такое борьба двух миров, реакционная сущность религии. Все эти вопросы вам могут задавать на бюро райкома, когда вас будут принимать в партию.
‒ Сегодня же ночью начну изучать по разделам. Детскую болезнь пока отложу в сторону, можно это сделать?
‒ Конечно, можно. Я, признаться, не понимаю, зачем вы Ленина за пазухой носите. Так никто не делает. Это похвально, конечно, что вы так любите вождя, основателя нашей партии, но можно ведь и дома держать, на рабочем столе в конторе, а не носить за пазухой, какой смысл? Что это вам дает?
‒ Как что дает? Я себя под Лениным чищу ‒ вот что мне это дает. Я, возможно, выну его из‒за пазухи, на время сдачи экзамена в партию, а потом снова породнюсь с ним. Клянусь будущим членом!
‒ Это ваше право, у нас демократия, вы можете делать, что хотите: за пазухой или под мышкой носить, читать каждый день или через день, за это наши отцы боролись. Мне нравится, что вы так устойчивы идеологически, так принципиальны. Многим коммунистам не хватает этого, так сказать революционного упрямства. Я, возможно, когда вы уже будете членом нашей партии, предложу вам выступить на большом форуме коммунистов, пусть все знают, насколько вы сроднились с Лениным. Сказано же Маяковским: партия и Ленин‒близнецы‒ братья, а тут выходит, что Самандрела и Ленин‒близнецы‒братья. Вот что получается. Диалектика, понимаешь.
‒ Спасибо вам, дорогой секлетарь нашей партии за высокую оценку моей скромной, но великой любви к нашему дорогому вождю. Я проявлю еще больше энтузиазма в этой любви, и все творчество Ленина упакую в чемойдан и буду таскать за собой повсюду. ‒ Коля бросился обнимать и целовать Шутко.
‒ Я вовсе не секретарь райкома, а всего ‒ на всего председатель партийной комиссии, ‒ сказал Шутко.
‒ Тогда вы выше, вы контролируете всю партию района, а это что‒ то значит, правда?
‒ Еще как значит.
Гордостью бригадира был коровник. Каждая корова имела свой номер и носила имя одной из выдающихся женщин СССР ‒ участниц революции, второй мировой войны, героинь труда. Именем надежды Константиновны Крупской, жены Ленина и его любовницы Инессы Арманд были названы по три коровы, а имена остальных выдающихся женщин присваивали только одной корове. Лишь имя Надежды Аллилуевой не было присвоено ни одной корове, ни одной телке.
Коровы были сыты, ухожены, и возле каждого десятка крутилась одна доярка в гимнастерке и старых солдатских брюках галифе, да офицерской фуражке без кокарды. Когда бригадир с Шутко вошли в помещение коровника, все доярки стали по стойке "смирно" и направили преданные взгляды на вошедших.
‒ Вольно, ‒ сказал негромко бригадир. ‒ Вот это часть моего хозяйства, товарищ секлетарь.
‒ Нашего хозяйства, ‒ поправил его Шутко.
‒ Нашего, так сказать, хозяйства. От каждой коровы я, то есть мы, получаем по 4600 литров молока в год. Надеюсь, что эти коровы выведут нашу ферму на первое место в мире по надою молока на одну голову, а также и по весу. Смотрите, какие у них хвосты чистые, а глаза умные. Я им Ленина "Детскую болезнь левизны в коммунизме" почитываю, я уже говорил вам об этом. Знаете, как они слушают, и лижут мне руку при этом?
‒ А доярки присутствуют при этом?
‒ Не всегда. Когда я провожу политинформацию с коровами, доярки моют руки и ведра, и переодеваются в солдатскую форму. Доярки должны быть в военной форме, тогда коровы будут признавать за своих, и давать молоко. Коровы очень умные, они только говорить не могут, а так все понимают.
Шутко пожал плечами. Он никогда не слышал, чтобы марксизм преподавали коровам. Но не это важно, в конце концов. Важно отношение к Ленину. Если революция победит во всем мире, Колю надо послать бригадиром в Западную Европу, а потом перекинуть в Америку. Так думал Шутко, но молчал.
Вдруг бригадир заметил неладное на вымени у одной коровы: черной точкой виднелся прилипший свежий навоз.
‒ Это чья корова? Ко мне!
Женщина лет тридцати подошла четким строевым шагом.
‒ Я, младший сержант, Сталина Недосыпайко, обслуживаю эту корову по имени Инесса Арманд. А что случилось, бригадир‒плутковник?
Коля сковырнул пальцем навоз с вымени Инессы Арманд и размазал по лицу нерадивой доярки Недосыпайко.
‒ А теперь иди, посмотри на себя в зеркало и увидишь, что случилось. И чтоб этого больше не было. За хамское отношение к Инессе Арманд я снимаю с тебя пять трудодней и понижаю в звании до ефрейтора.
Доярка щелкнула каблуками нечищеных сапог и виноватой походкой пошла, искать зеркало, дабы посмотреть, какая она красивая. Другие доярки радовались, что это не случилось с ними, расцвели радостными улыбками, а когда одна из них, самая сознательная, в звании старшего сержанта, расхохоталась, все ее поддержали.
Шутко пожалел, что у него нет с собой фотоаппарата, чтобы запечатлеть образцы сознательной дисциплины членов коммунистической бригады. Да, тут есть чему поучиться. Тут хоть диссертацию пиши. Какое высокое сознание доярок, какая солидарность и образец коллективного воспитания. Никто не поддержал нерадивую доярку, все осмеяли ее, и это благородный поступок. Все встали на сторону бригадира.
5
Нет, только в нашей, коммунистической стране это возможно. Подобная сознательность капиталистам и присниться не может. Тут мы их оставили далеко позади и они нас никогда не догонят, а мы их догоним и перегоним.
‒ Хотите попробовать молока? Процент жирности самый высокий.
‒ Нет, спасибо, ‒ задумчиво сказал Шутко. ‒ Может, позже, во время обеда, а сейчас я хотел бы увидеться с той гражданкой, что проявила несознательность, и колхозную траву покосила. Это далеко?
‒ Да нет, вон на горке, слышите, как мычит корова? Это ее, корова. Я их поприжал малость, вражье отродье. Скотину мучает, лучше бы ее в колхоз сдала, я бы ей, может быть, по литру молока раз в неделю выделял. И то, потому что там дети ‒ наше будущее. Они непременно будут колхозными рабами, вернее работниками.
‒ Не следует произносить это слово вслух, ‒ посоветовал Шутко, и они направились к дому, стоявшему на горке.
Мария Саган заметила, что бригадир с каким‒то ненашенским человеком направляются к ее дому, бросилась в хлев проведать корову, переставшую почему‒то мычать. Корова лежала, опустив голову, дремала, полу закрыв глаза. Она уже так ослабла от постоянного голода, что не могла стоять на собственных ногах. Мария почесала ее между рогами, погладила по спине, корова стала лизать ей руку.
‒ Не помирай, кормилица моя, я что‒нибудь, сделаю, я накормлю тебя, у меня там, на чердаке дубовые ветки с листвой приготовлены. Как только уйдут эти мучители, я тебе принесу.
Мария быстро собрала дубовый лист, завернула в тряпку и отнесла на чердак. Конечно, бригадир мог полезть и на чердак, и куда угодно, чтобы найти следы тяжкого преступления перед народом, но что ей оставалось делать? Справившись с этим, Мария сгребла хворост в охапку, взгромоздила его на плечи и унесла в заросли, где пробил себе путь ручей, и за много‒много лет углубился в землю метра на два. Охапка хвороста провалилась на самое дно оврага, скрылась в зарослях ольшаника. Мария радостно вздохнула: теперь хоть сам уполномоченный НКВД пусть приходит, хоть сам Ильич‒контролер, в доме шаром покати: ничего нет. Девочка лет семи и мальчик четырех лет спрятались в большой комнате за зашторенными окнами. Мария перекрестилась, и довольная, руки в боки, с гордо поднятой головой стала посреди двора, чтобы встретить непрошеных гостей.
‒ Штрафовать тебя будем, Мария, за воровство общенародной социалистической собственности, ‒ сказал бригадир, не поздоровавшись.
‒ За несколько килограмм травы? Штрафуйте. Только платить мне нечем, ‒ гордо заявила Мария. ‒ В доме даже соли и спичек нет, а купить не могу: денег нет. Есть немного молока, полтора литра в день, для детей, а я вообще крапивой питаюсь. Корову отдать вам не могу. Корову только через мой труп.
‒ Не переживайте, гражданка, ‒ сказал Шутко как можно мягче. ‒ Я из райкома партии. Мы ничего у вас отбирать и конфисковать не собираемся. Партия и народ ‒ едины. Я только хочу вас спросить, что побудило вас пойти с косой на колхозный массив? Скажите, только честно, как на духу.
‒ Что побудило? ‒ Мария на минуту растерялась, а потом нашлась. ‒ Стою, вижу: трактор землю перепахивает, а траву никто не покосил, дай, думаю, сбегаю, корова голодная в хлеву ревет, а тут добро пропадает. И потом, это же наша земля, я на ней выросла, я там каждую кочку знаю. Я не вижу в этом никакого нарушения законности. Корова, она живое существо, кушать просит, как и мы, она только говорить не может. Ей, я думаю, все равно, какая власть и кому молоко давать, только ее кормить надо. А чем кормить? На пастбище нельзя ‒ общенародная собственность, ветки бука или дуба не ломай ‒ общенародная собственность, воду из ручья не бери ‒ общенародная собственность. Что тогда можно, я вас спрашиваю? Дышать‒то воздухом можно или он тоже скоро станет общенародным достоянием и за него надо будет в колхозе отрабатывать по 16 трудодней? ‒ У Марии закапали слезы из глаз, но она даже не стала вытирать их. ‒ Я схватила охапку травы под мышку и направилась к дому, как тут помощник бригадира Тряпочка, как из‒под земли вырос, преградил дорогу и спрашивает: " Что ж ты, дочь кулацкая, общенародную собственность расхищаешь? Ну‒ка, бросай под колеса трахтора, не то твою последнюю корову национализирую". Испугалась я, бросила под колеса трактора, а тракторист смеется, пальцем у виска крутит, колесами мою траву в землю втаптывает, с глиной перемешивает. До чего мы дожили: друг друга пожираем, как голодные волки. Здесь нет ни русских, ни татар, ни немцев‒ все свои хохлы ‒ фашисты. Коля, я ведь с тобой во второй класс ходила, ты еще, помню, алфавит никак не мог выучить, и я тебе помогала. Я не думала, что ты, когда вырастешь, будешь таким жестоким и мстительным.
‒ Гражданочка, я рекомендую вам подать заявление в колхоз, и все проблемы будут тут же сняты, ‒ сказал Шутко в надежде, что его слова звучат убедительно и доходчиво. ‒ Я только что был в коровнике и видел пышногрудых доярок и упитанных коров, а вы бледная, тощая, от ветра покачиваетесь, выглядите на все пятьдесят. Кто в этом виноват, или вас в колхоз не принимают?
‒ Я родилась свободной и умру свободной, а рабыней никогда не буду, ни при каких условиях.
‒ Вы считаете, что колхозники‒рабы? Вы серьезно так считаете? Ну, знаете...я человек очень добрый, мне жалко вас и ваших детей, ведь за такие слова и срок можно схлопотать. Поэтому давайте так: я и бригадир не слышали этих слов, а вы нам их не говорили, ‒ вы поняли меня? А вообще я не завидую вам: не легко вам живется, и в этом вы сами виноваты. Подумайте об этом хорошенько.
6
Шутко с бригадиром вернулись на ферму, где их ждал шикарный обед‒ шашлык из молодой баранины и телятины, водка, коньяки, вина. Все, что не ушло на шашлыки, было упаковано, завернуто, перевязано и погружено в машину Шутко вместе с ящиками спиртного. Дружба между бригадиром и председателем парт комиссии, фундамент которой был заложен сегодня, продолжалась свыше десяти лет и была взаимно выгодной: Шутко не повышали, но и не понижали по службе, а Самандрела оставался бригадиром, несмотря на многочисленные предложения возглавить более отстающие или дышавшие на ладан колхозы. Шутко практически перестал ходить в магазин за продуктами, бригадир его снабжал всем необходимым зимой и летом. А пока Коля стал усиленно готовиться в партию. Шутко согласовал этот вопрос с Халусом, когда они вмести, смеясь и балагуря на разные темы, обсуждали ответ на анонимную жалобу в ЦК КПСС.
Несмотря на свою малограмотность и классическую тупость, Коля нутром чувствовал: состоять в партии, носить у самого сердца красную книжечку с изображением Ильича на обложке ‒ это гораздо больше удостоверения кандидата наук, это стена, за которую можно спрятаться в любую непогоду. Можно было иметь хоть три диплома о высшем образовании, но если у вас не было диплома с Ильичом, вы свои дипломы смело могли выбросить в мусорный ящик. КПСС, околпачившая и покорившая почти трехсотмиллионный народ, имела в своих рядах лишь четырнадцать с гаком миллионов членов, так что отбор был очень строгим и нередки случаи, когда вступление в партию продавалось за довольно большую сумму. Советская интеллигенция‒это прослойка между рабочим классом и крестьянством, хоть Ленин и называл ее говном, все же существовала и страстно стремилась попасть в партию. Еще бы! С такой книжечкой, если голова хоть чуть‒чуть работала, можно было спокойно продвигаться по службе.
Бригадир Коля‒Николай Петрович‒стоял здесь особняком: вчерашний крестьянский босяк и голодранец, он вдруг, неожиданно, для самого себя и для всех окружающих стал сельским помещиком, обладающим неограниченной властью. Тысяча гектаров земли вместе с крестьянами, лишенными всего, стали его не то, что собственностью, а обыкновенными рабами коммунистического рая, с которыми он мог делать все, что ему взбредет в голову. Даже такая личность, как Мария, непокорная и гордая, каких были единицы на огромных славянских просторах, была от него зависима, как раба от своего господина. У него моментально выработался стереотип пренебрежительного отношения к людям, которых он считал хуже скота, потому что скотина получит палкой по хребту и не огрызается, а эти двуногие животные не только огрызаются, но еще и жалуются.
Но откуда такой поворот судьбы, кто послал все это ему? Он часто размышлял над этим, пока не пришел к логическому выводу ‒ да это же Ленин дал ему такое счастье. Не зря он носит его за пазухой. О, Ильич, дорогой, как хорошо, что ты есть на свете, ты действительно вечно живой, кто еще кроме тебя, смог бы поставить все с ног на голову? Дорогу пролетариям всего мира, мы старый мир разрушим до основания, а потом...
Партийная организация колхоза, мягко выражаясь, была не ко двору председателю и не потому, что она представляла сборище негодяев, таких, как Самандрела,‒ там были и порядочные люди, искренне верующие в светлое будущее, ‒ а потому, что партком робко, но все же претендовал на власть. А делиться властью Юрий Алексеевич не хотел ни с кем. Он редко присутствовал на партсобраниях.
Парторганизация колхоза объединяла коммунистов двух сел ‒ Верхнего и Водицы.
Коммунист Помещуляко‒Бздяко Иван Павлович, горбун, лишенный автомата и не получивший никакой новой должности, систематически строчил жалобы на председателя во все инстанции. Румынка из Плаюца Ница Дурилеску, вступившая в партию еще в 26 году при чехах, была уже в преклонном возрасте, требовала, чтобы ей предоставляли транспорт для поездки на партсобрания и заседания партийного бюро, а Халус, скрепя сердце, вынужден был выделять бричку, а потом и машину, своего козлика. Дурилеску смотрела на мир только через призму светлого будущего и, как всякий человек преклонного возраста, была странной, смешной, тошнотворной и по‒ленински принципиальной. Здесь был и отпетый алкоголик Вошканюк, приходивший на собрания под мухой. А Сойму ‒ заведующего библиотекой, часто вносили на носилках и поили сердечными каплями. Парторг Сабат, ушедший добровольно сражаться с германским фашизмом в самом начале 45 года, вернулся домой с тремя легкими ранениями и десятью претензиями на власть.
7
Сегодня на три часа назначено партийное бюро по приему кандидатом в члены КПСС бригадира Самандрелу Николая Петровича. На это заседание явились и многие члены партии без приглашения, поскольку Коля был выдающимся человеком, передовым бригадиром и сверх меры авторитетным человеком. Даже Халус планировал присутствовать, но у него не получилось: ему доложили, что в Плаюце два румына собираются строить дома и уже заготовили ценный материал на постройку. Разве можно было упустить такую возможность обогатить колхоз за счет несознательных элементов?
Коля, зная, что самого главного не будет на заседании партийного бюро, не торопился к назначенному времени, и опоздал на три часа. Сам Сабат начал нервничать, а сторож Магей предлагал разойтись по домам, чтобы дать почувствовать будущему члену партии, что остальные члены тоже не лыком шиты и знают себе цену.
‒ Што ваша так нервничает? Бригадир товарищ Самандрела есть выдающийся человек нашего округа, лючший бригадир на колхоз, он не опаздывает, он задерживается, как любой государственный человек. Куда спешить? Работа не есть волк ‒ в лес не убежит,‒ успокаивала всех Ница Дурилеску.
‒ Подождем еще часик, ‒ согласился Сабат.
‒ Так мы уже ждем два часа, ‒ возмущался горбун.
‒ Нам некуда спешить, ‒ долдонила свое Дурилеску. ‒ Товарищ Самандрела нужен диплом о высший политический образования, так пусть он его и получит.
‒ Тут можно со всем согласиться, ‒ шепотом говорил Сойма‒ библиотекарь, ‒ за исключением одного: не просматривается партийная скромность у будущего члена нашей ленинско‒сталинской партии, а выпирает зазнайство и прочие буржуазные наклонности. Я такого поведения не понимаю. Нам, если мы все же его дождемся, следует узнать через вопросы, готов ли он к партии или нет? Мне кажется, не готов. И каждый это понимает, но молчит. Это похоже на ревизионизм.
‒ Ты есть тоже зазнайство и ревизионизм, ‒ сказала Дурилеску.‒ Я на тот, прошлый недаля пришела к тебе на библиотека, попросила, "Мать‒ ерь ялизм и критинизм" Ленина, а ты пьяный лежал на кушетка и ногой показал мне, где находится стеллаж с Лениным. Так что уж лучше молчи, не раскрывай свой рот, не хвались, что у тебя совсем нет зубов во рту.
Спор мог бы еще долго продолжаться, но тут неожиданно появился бригадир. Он открыл дверь без стука, широко и бурно, втаскивая тяжелый чемодан с томами Ленина. Он взгромоздил чемодан на стол, за которым сидел парторг, открыл его и сказал:
‒ Смотри, кого в партию принимаешь! Здесь все тома Ленина: он приказывает вам всем принять выдающегося бригадира Самандрелу в ленинско‒сталинскую коммунистическую партию без каких‒либо проволочек и без экзаменов. Тем более, что я человек занятой, как любой государственный служащий, что заботится об интересах народа и осударства.
‒ Вы опоздали на три часа, это неуважение, ‒ с укором произнес секретарь.
‒ Я не опоздал, я задержался, чемодан собирал, с Лениным разговаривал, советовался с ним в последний раз насчет партии, он одобрил мои намерения, тогда я схватил чемодан ‒ и бегом на заседание партбюро. И потом мне пришлось отдубасить одного контрреволюционера за собирание грибов в колхозном лесу. Ишь, контра, он мне голод своей семьи под нос сует, а я ему детской болезнью по кумполу ‒ бабах, а потом и до кулаков дело дошло. Как тут не задержаться? Давайте срочно проголосуйте все "за" и можно по домам. Что тут такого? Я вас особенно не задержу.
‒ Уважаемый Николай Петрович! У нас тут инструкция ЦК по поводу приема в партию, и отступить от нее мы не можем ни на шаг, ‒ сказал Сабат.‒ Итак, ставлю на голосование: кто за то, чтобы утвердить повестку заседания партбюро и обсудить один вопрос ‒ прием в кандидаты партии товарища Самандрелу. Кто за это предложение, поднимите руки! ‒ Все подняли руки. ‒ Принимается. Товарищ Самандрела, расскажите свою автобиографию, пожалуйста.
‒ А что рассказывать? Ну, сбацала меня мать с каким‒то румыном, как потом, сама мне призналась, будучи под мухой и уже спустя год и девять месяцев я вылупился.
‒‒ Только девять месяцев твоя мать тебя могла вылупить, ‒‒ поправила Дурилеску.
‒‒ Э, какая разница, все равно я вылупился, как каждый из вас тут сидящий и ето было в 1928 годе. Мать хвасталась, что я тут же стал бегать и к сиське прикладываться. Потом, када подрос, научился произносить буквы, сразу с Лениным подружился, на мировую революцию нацелился. Но, поскольку я лучший бригадир, надо увеличивать афторитетпартии, и я решил форсировать это вступление, только вы побыстрее голосуйте ‒ и дело в шляпе.
‒ Ничего не рассказал о родителях, ‒ прошептал зав. библиотекой.
‒ Пожалуйста. Говорят, это слова матери, которая уже похоронена, что у меня был отец, не от козла же я произошел, который, значит, в тридцать девятом году перешел венгерско‒советскую границу в районе Яблоницкого перевала. Советские пограничники встретили его с распростертыми объятиями и так его на радостях зажали, что он задохнулся, а вот его товарищ Коробко вернулся в сорок шестом году из Читинской области, отбухав шестнадцать лет в заключении. Я кончил два класса, а дальше не пошел и никому не советую долго ходить в школу, там только голову морочат. Я прочитал, когда читать научился, что и кухарка будет править государством, это Ленин так пишет.
‒ Ты фальшиво осветил вопрос нашот объятий на границе,‒ сказала Дурилеску. ‒ Никакой объятий не было и не могло быть. Был враг, был лагерь, был Гитлер, был Сталин. Гитлер засылал шпион, а Сталин их ловил. Твой отец шпийон. Но, поскольку сын за отца не отвечает, тебя можно простить.
Коля заморгал глазами, но не стал возражать.
‒ Достаточно, ‒ сказал парторг, ‒ перейдем к вопросам. ‒ Задавайте вопросы, товарищи.
‒ Что такое дермокрахтический ценрализм? ‒ спросил Шойма, бывший председатель сельсовета.
‒ Дерьмо кратический центро‒лиз означает подчинение большинства меньшинству, назначение должностей сверху донизу, ‒ отчеканил бригадир.
Сабат, перед кем лежал раскрытый устав КПСС, следил за правильностью ответа и пришел в ужас.
‒ Двойка тебе за такой ответ, ‒ сказал он. ‒ Еще вопросы есть? Пожалуйста.
‒ Что такое КП эС‒ эС. Какой разница между фашистский эС‒ эС и КП эС ‒ эС?
‒ Никакой разницы нет, ‒ простодушно, но уверенно ответил Коля.
‒ Ти есть политический профан,‒ возмутилась Дурилеску.‒ Ну, разве можно принимать на партия такой дундук? Ты есть темнота. Да фашистский эС эС ‒ это лагеря, это где один партия, это война, а советский эС ‒ эС, вернее КаПиэС э С ‒ это мир народам, заводы и фабрики ‒ рабочим, земля‒ крестьянам. Надо тебе сидеть и учить.
‒ Да со мной друзья народа, они у меня здесь в чемодане, а детская болезнь за пазухой, хотите, покажу?
Коля разнервничался, хотел стукнуть кулаком по столу, но Сабат, который дал ему рекомендацию и знал о его дружбе с Шутко, сказал:
‒ Это и я виноват: у меня не было времени серьезно заняться с товарищем Самандрелой, я исправлю свою ошибку. Давайте повторно рассмотрим этот вопрос в июле. Как вы на это смотрите? Или простим ему, и он даст слово, что позанимается и все выучит?
‒ Вы придираетесь ко мне, ‒ обиделся Самандрела. ‒ Я правильно ответил на все вопросы.
‒ Нет, неправильно, ‒ возразил сторож Магей. ‒ В уставе сказано, что меньшинство подчиняется большинству, а не наоборот.
‒ Я правильно ответил и настаиваю на этом. Сколько в нашей партии человек, а? Не меньше десяти миллионов, верно? Кому все подчиняются? Знаете? Нет, не знаете. Президиуму ЦК. А сколько там человек? Кажись 11, а было 25. А теперь сравните 10 миллионов и 25 членов. Десять миллионов членов подчиняются двадцати пяти членам. Вот вам ответ. А когда был Сталин, царствие ему небесное, простите, царствие ему коммунихтическое, так он единолично всей страной правил. И Ленин тоже так же делал. Вы мне тут мозги не пудрите. Я с самим Шутко занимался по марксизму‒ленинизму, и он мне поставил пятерку.
‒ Правильно твоя говорит, ‒ поддержала его Дурилеску.‒ Так оно и есть. Жаль только, что Сталин не хочет больше дышать, а то бы ему весь мир подчинялся. Все коммунистические партии были за него, только один Югославия кочевряжился. Тито подложил свинья, надо убрать его. Моя тоже думает, что в этом уставе опечатка
‒ И я так думаю, ‒ поддержал Шойма Илья, бывший председатель сельсовета. ‒ Это касается и выборов: там, наверху назначают, а мы тут избираем и голосуем за того, за кого нам велят. Я вношу предложение принять товарища Самандрелу в партию, пусть наша партия пополнится еще одним ленинцем. Вы же видите, как он любит Ленина, за пазухой его книжки носит. Это достойно подражания. Лично я такого еще не встречал. А ты, товарищ Сабат ‒ буквоед: оттого, что написано на бунажке, ты не отступишь ни на один шаг. Наша партия ‒ это тебе не застывший цементный раствор, это живой организм, а он, как известно, подвижен. Так что, кто "за?"
Все дружно подняли руки, в том числе и Сабат.
‒ Благодарю вас, товарищи, ‒ сказал Коля. ‒ Завтра прошу ко мне на скромный ужин. Я зарежу двух петухов и достану по бутылке пива на брата. Да здравствует ленинско‒сталинская коммунихтическая партия! Ура!
8
На следующий день все члены партии собрались на ужин, где мяса, спиртного и всяких других блюд было так много, что члены партии сразу приступили к коммунистическому принципу распределения: каждый брал столько, сколько голодная душа просила.
Ница Дурилеску, вечно чем‒то недовольна, принюхивалась к щекочущему запаху винно‒водочных изделий, тяжело икала и все время требовала экспертизы: ей казалось, что все отравлено заговорщиками, которые хотят избавиться от членов партии старой закалки и пропустить в партию ревизионистов.
Помещуляко‒Бздяко Иван Павлович, обиженный на всех и вся, тайно записывал сколько, какого народного добра незаконно расходует бригадир на угощение тех, кто голосовал за него, и принял в партию, несмотря на то, что он абсолютно не знал устава партии. Свои наметки в каракулях потертого блокнота он позже обработает, и получится длинная кляуза, которая будет послана в ЦК КПСС. Как раз когда стол был накрыт так, что вилку негде было положить, и члены партии собирались приступить к коммунистическому принципу распределения, прибежал запыхавшийся Сабат и сообщил ошеломляющую новость. Второе лицо в государстве, после отца народов, верный ленинец, шеф народных карательных органов, которые выдавали бесплатные путевки по ленинским местам сроком на десять и двадцать пять лет Лаврентий Павлович Берия ‒ агент американского и международного империализма, враг коммунизма и всего советского народа, на днях разоблачен и арестован.
‒ Давайте помянем Лаврентия Павловича, ‒ предложил горбун. ‒ Все ж с его именем связано добровольное установление советской власти в наших краях. Когда я был опером, его патрет висел у меня в спальне. При Сталине он был честным коммунистом‒ ленинцем, выдающимся деятелем Коммунихтической партии.
‒ Ты шьто,‒ возмутилась Дурилеску,‒ он же шпийон. Раз говорит партия ‒ шпийон, значит, так оно и есть. А моя раньше смотрела киножурнал, где был Берия и видела: не так очки носит, губы слишком тонкие, молчит все время, и моя думала: нет, это не наш человек. Так оно и вышло. Берия давно маскировался, кричал за партия, а делал все против партия, собирался взорвать партия изнутри. А ты, товарищ Помешколяк, предлагаешь помянуть, сними лючше его патрет и выброси на мусорный свалка.
‒ Да‒а, ‒ тяжело вздохнул партийный секретарь Сабат, знавший историю партии лучше остальных партийцев своей организации, ‒ нашей славной партии приходится вести борьбу не только с внешними, но и с внутренними врагами. Внутренние враги атакуют даже высшее руководство партии и любыми путями пролезают туда. Почти весь ленинский центральный комитет, как выяснилось позже, состоял из одних врагов. Это Троцкий, Бухарин, Каменев, Зиновьев, Рыков, Пятаков. А сколько военачальников! Уму непостижимо. Всех этих отщепенцев разоблачил и обезвредил товарищ Сталин, самый выдающийся революционер нашего времени. Однако, и с ним долгие годы рядом находился враг. Берия ‒ самый отъявленный негодяй, а мы ему верили.
‒ Все есть правильно. Там, где добро, там и зло. Коммунизм есть добро и в коммунизме всегда будут враги. Чем больше успехов, тем больше врагов, ‒ сказала Дурилеску, уплетая кусок постной телятины.
‒ Я думаю, и мне надо сделать выводы из этой ситуации, ‒ сказал бригадир.‒ Мне что‒ то не нравится мой ланковой Тряпочка, он так хитро щурит левый глаз и раскрывает пасть, обнажая свои гнилые клыки, когда со мной разговаривает, что я всякий раз думаю: а не готовит ли он мне и государству какую‒нибудь пакость? Кроме того, в своей записной книжке, которую он ведет тайно, все время ставит крестики‒нолики. Неспроста ведь это. Только, я прошу, товарищи единомышленники, не передавать ему содержание моей речи, я за ними еще понаблюдаю, за ним и за сторожем Вонючко, и когда приду к окончательному выводу ‒ приму меры по обезвреживанию и задержанию шпионов. Ведь сторож Вонючко так подружился с ланковым Тряпочкой, что даже в обнимку стали ходить и вместе женщин пользовать. Я это расцениваю, как заговор против меня, кандидата в члены партии, а, значит и против всей партии. Давайте помянем Центральный Комитет!
Все встали, чокнулись и опорожнили граненые стаканы, кроме Ницы Дурилеску, которая считала, что поминать Центральный Комитет еще рано, но на нее никто не обратил внимания ‒ все с революционным размахом набросились на свежатину.
‒ Мне телятину, только телятину, ‒ кричал горбун. ‒ От баранины и свинины у меня в брюхе колом стоит Октябрьская революция и элементы троцкизма в мозгах. Избавьте меня от троцкизма на старости лет, я настоящий ленинец и помру с Лениным в груди.
Когда партийцы основательно назюзюкались и потеряли революционную бдительность, на сабантуй явились ланковой Тряпочка и сторож Вонючко. Они уже знали содержание речи своего бригадира, поскольку у них была своя разведка , и очень переживали, как бы им из больших начальников не очутиться в стане врагов народа
‒ Николай Петрович, дорогой! ‒ взмолились они, упав на колени и сложив руки на груди, ‒ почто ты нас подозреваешь в контрреволюционном заговоре, преданных тебе и мировой революции, людей? Да мы даже в мыслях такое не содержали, это какая‒ то контра на нас наговорила и заронила в тебе несправедливое подозрение. Мы тебя так любим, что даже своих коров, овец и курей назвали твоим именем. Теперь они все у нас Самандрелихи. Смилуйся над нами, ослобони нас от своего непомерного гнева!
‒ Вы можете доказать мне свою преданность прямо сейчас?
‒ Можем! Можем! Как же?
‒ Тогда снимайте штаны, становитесь на четвереньки и лижите друг другу задницы до тех пор, пока не будут сверкать, и мычите при этом, как коровы.
‒ Ну, что? ‒ спросил Тряпочка.
‒ Ну, что? ‒ спросил Вонючко.
‒ Налей нам по стакану для смелости, ‒ попросил Тряпочка.
‒ Пожалуйста, разве мне жалко?
Выпив по стакану водки и закусив жирной бараниной, Вонючко первый начал снимать штаны, обнажая прыщавую задницу.
‒ Только пар не выпускать! ‒ приказал Самандрела.
Тряпочка был полным, коротким, и даже в широких штанах у него четко выделялся раздвоенный зад. Он снимал штаны медленно, на всех оглядывался, но так как это была мужская компания, за исключением Ницы Дурилеску, которая где ‒ то клевала носом, он, наконец, стал на четвереньки.
‒ Начинай! ‒ скомандовал Самандрела под аплодисменты поддатых коммунистов.
Первым начал лизать Вонючко под общий смех товарищей. Периодически раздавались аплодисменты и даже крики "ура".