Прошло уже три года с тех пор, как пропала моя матушка. Ушла однажды из дома к соседке и не вернулась более. Потом, когда кинулись искать, мне кузнец сказал, что видел как она шла к лесу. И тогда и сейчас я не могу найти покоя на этой земле. Я очень долго ее разыскивал и теперь у меня нет сил продолжить поиск и нет надежды, что я когда-нибудь увижу ее снова. Тогда же, три года назад - я как обезумел. Я бросился в лес и скитался там, все лето. Я оброс и отощал, я окончательно разболелся и насилу приплелся хромым домой, но матушку мою я так и не вернул. Когда я вернулся обратно, я был полностью сед, и приняли меня селяне вначале за старика, лишь потом присмотревшись, узнали. За то время пока меня не было, случилась в доме нашем еще одна беда. Сестра моя, Амелия, оставшись одна начала поедом есть младшенькую мою сестричку. Каждый день ей тыкала тем, что живет она в доме милостью матери и выгнать бы ее оборванку, выгнать бы и меня оборванца, да матушка уж больно добра. Не вернулась наша матушка домой, и Амелия решилась на гнусное дело, выставила сестру свою из дому. А может и не так все было вовсе, может сестра моя младшая ушла сама, потому как стерпеть унижение не смогла. Мне соседи рассказали про Амелию, когда я вернулся. Да и сам я убедился, что скрывала она ото всех до поры свое истинное обличие. Ох и зла же она оказалась. Так что потерял я разом не только мать, но и обеих сестер. Та что Амелией зовется, не сестра мне более, ибо сама прилюдно отреклась от меня, проходимец я для нее и нахлебник в доме их с матушкой. А где искать теперь мне Сольвейг, не знает никто, потому как исчезла она совсем уж незаметно. Здоровье мое пошатнулось. Нет мне еще и двадцати лет, а я уж старик стариком. А на душе камень лежит и тянет меня тот камень к сырой земле. Из дому я ушел конечно, но нашлись в селе нашем добрые люди, которые меня приютили. Проку им от меня никакого, сил нет во мне чтобы ходить прямо, не то чтобы работать, но кормят, поят, не попрекают съеденным. За то я им век благодарен буду. Близится еще одна зима, первые заморозки уже сковывают землю ночью, а по утрам я вижу седую от инея траву. Я чувствую, что зима эта будет длинна и холодна, и мне тоскливо от мысли, что холод умеет проникать не только в дома, но и в сердца людей. И никакая весна потом, не в силах отогреть такие сердца. Но разве же мы не сами впускаем этот холод в себя? Темнеет, еще одна ночь, которую мне нужно переждать. Может утром я наконец увижу как возвращается домой Сольвейг.
В Хоромовке нынче ночью
Вечером выпал первый снег, покрывший тонким слоем грязь на дороге. Лорд Алистер, не обманывался относительно этого недолговечного гостя. Завтра же снег на дорогах смешается с грязью и растает. Взмыленный конь его несся так, что в любой миг мог упасть загнанным или заскользить по этой белой каше. Но его хозяина такой поворот событий видимо не пугал. Алистер пришпоривал коня и все гнал и гнал, будто был у него уговор со смертью: коли доберется раньше нее к цели - жить ему вечно. Ветер, несильный сначала, через час уже окреп. Сырой и промозглый ноябрьский ветер сильно портил жизнь любому путнику, а лорду тем паче. Ибо обладатель столь выносливого коня, мог бы сейчас сидеть у камина и потягивать не спеша рубиновое зелье. "Не пройдет и часа, я увижу свою дочь. Казалось бы - нет уже сил терпеть эту боль и можно лишь попытаться в сотый раз смериться и вдруг чудо, Мергелин ее нашел. Блудливый сын сатаны, и все же дело свое знает! Я озолочу мерзавца, лишь бы она была и впрямь моей Амелией!" Он вскачь въехал в поселение. Мергелин встретил его на дороге и провел к небольшому домику.
- Мой лорд, она ждет вас. Сюда мой лорд, осторожнее, тут гнилая доска.
Лорд Алистер распахнул двери и в изумлении замер на пороге. На него, в смущении смотрела молодая девушка, похожая, до безумия и умопомрачения похожая на его почившую жену. У лорда не осталось более сомнений - девушка его дочь. Он быстро прошел в дом и обнял ее. Наконец-то небо вернуло часть того счастья, что отняло само же когда-то. За спиною лорда Мергелин медленно кивнул девушке и вышел, прикрыв за собою дверь. С небес опадал холод. Наступила зима.
***
В сгущающихся сумерках, бредущий домой в сильном подпитии сельский староста чуть не попал под ноги несущемуся всаднику. Отряхнув от грязного снега бок, он погрозил кулаком уже неразличимым в темноте силуэтам. И только после этого задался вопросом, а собственно кто это был?
- Не нашинских, это уж я зубом поклянусь, что ненашинских. А к кому же это он приезжал-то?
Староста огляделся вокруг, в поисках того к кому приезжал всадник. Но увидел только свою собаку, которая провожала его домой. Подумав, что всадник наверное приезжал не к его верному псу, он потрепал того по холке и забурчав под нос песню, снова зашагал к дому. Пройдя дома плотника и старого Пановаря, сельский староста вдруг не на шутку встревожился, увидев свет в окне своего дома. Это могло означать лишь одно - его любезнейшая супруга не спала. Сразу же как-то нехорошо заныл затылок, по коему в прошлый раз ударила сковорода, направляемая нежной рукой его жены. Предчувствуя страшнейшую расплату за свой поход к добряку и весельчаку Ратушу Осе, с которым они распили две бутыли самой, что ни на есть, забористой браги, сельский староста переступил порог своего дома и замер. Вопреки всяким его ожиданиям, разлюбезнейшая его супруга, уже державшая наизготовку деревянную скалку, тоже замерла. У нее как видно разом пропали все слова и она только и могла теперь, что открывать и закрывать свой рот. Все еще не понимая причины таких чудес, староста почесал затылок и с удивлением посмотрел на свою руку. На пальцах его был пепел. Подойдя к огромной кадке в водой староста увидел свое изменившееся отражение. Только сейчас он почувствовал запах горелой ткани и волос. Тот бок, которым стоял он к дороге, был изрядно подпален. Староста опустил руку в воду и тихо спросил, скорее сам себя, чем свою жену:
- Что за дела творятся в Хоромовке нынче?
***
Мне приснился сон.
- Ты помнишь, - говорила Сольвейг, сидя в уютном домике у очага, - Она никогда не расставалась со своим гребнем. Волосы у нее всегда были густы и черны как воронье крыло, а гребень так и просился в руки, так уж красив был. И только причешется она им - казалось, куда краше, а все же становилась еще свежее и румянее. Откуда тот гребень у нее взялся, не знали ни я ни матушка. Думали сначала что ты принес подарок сестре. Не знаю как я сразу не поняла что не твой это дар?
За окном падали тяжелые хлопья снега, в очаге весело потрескивал огонь, было тепло и уютно. Я отхлебнул немного горячего чая и задумчиво кивнул сестре.
- Мне неплохо тут живется. Весной когда лес зацветает, мне все чудится что я вижу своего суженого, он в красной рубахе переходит через молочный овраг и поднимается по тропинке к дому. Но вот уже третья весна а его все нет. Скажи мне Соло, разве сны могут обманывать нас?
Я пожимаю плечами и снова молчу. А она продолжает: "Если бы ты смог найти свою дудочку, то верно отыскал бы дорогу и ко мне. Соло, вира кровью не платится тем, кто сам поднял свой гребень". Я соглашаюсь и с этим в своем сне, киваю головой и подбрасываю еще поленьев в огонь. От огня исходит такой сильный жар, что кажется еще миг, и одежда на мне запылает. Я вскакиваю со скамьи в испуге и слышу сквозь вой бушующего пламени крик Сольвейг. Она кричит мне, что этот огонь не по мою душу. Я просыпаюсь весь вспотев, рядом и правда трещат в очаге дрова и жена плотника стряпает ужин. За окном почти темно, я понимаю что задремал днем, а проснулся лишь к вечеру. Я пытаюсь запомнить свой сон во всех подробностях, мне кажется что он очень важен для меня. Но подробности сна ускользают, образы заменяются другими и я снова засыпаю под завывания ветра за окном.
***
На следующий вся деревня передавала из уст в уста две новости. Первая - Амелия оказалась украденной дочерью знатного господина. Он приехал за ней вчера и теперь собирается забрать ее в свой родовой замок. Летом они переедут жить в наши места, так хочет Амелия, и отец ради ее прихоти собирается восстановить графские развалины у леса. Он уже подарил ей золотые серьги с аметистами и дорогие платья, она разодета, так что ее не узнать. Утром прибыла карета лорда. Амелия прослезилась даже когда прощалась со своими подругами на целые долгие зиму и весну. Обещала привезти им подарки, так что дочь попа и дочь Шубальта Доброго уже сейчас решают какие им шить за зиму платья к украшениям, обещанным Амелией. Вторая новость - сельский староста напился вчера так, что где-то по дороге домой умудрился обгореть на один бок. Теперь у него одна сторона головы лысая, а вторая - косматая, и одна сторона лица в волдырях от ожога. Жена его даже не бранит, мажет сметаною, чтобы залечить ожоги, а староста рассказывает удивительные истории про огненного всадника на лихом коне, у которого вместо гривы - дым, а вместо глаз - пламя. Якобы скачет тот всадник каждую ночь по Хоромовке и выискивает он у кого в очаге огонь заливается супом из кипящего котла и как найдет он такой дом, так и подпалит его, чтобы следили селяне впредь за огнем. А отвадить его можно лишь всем селом собравшись в субботний день у кладбищенских ворот и запалив хвост самого горлатого петуха, а такой петух ясно дело только у Шубальта и имеется, и пустив того петуха бежать на кладбище. Тогда дух огненного всадника будет заперт в освященной земле и сторожить его будут души усопших селян. Нужно сказать что Шубальт уже высказал свое мнение по поводу россказней старосты. Он де спросил уже у Ратуша сколько прошлым вечером выпил староста и Ратуш признался что столько браги сколько выпил один наш староста - хватило бы и быка напоить, а вот где он все же бок подпалил - то Ратушу неведомо, ибо от него он ушел целым и не паленым. Впрочем жена старосты не верит Ратушу и обещается, если еще увидит его рядом со своим домом - пройтись скалкой по его ребрам, чтобы не спаивал ее мужа впредь. Народ опять собирается выбирать нового старосту, но это уже не в первый раз. И явно не в последний. Селяне любят старого баломута и враля Сарко, за то и выбрали на представительскую должность. Посудачат неделю, посплетничают, да и оставят все по-прежнему, даже не смотря на то, что местный богатей Шубальт, прозванный за свой добродушный вид - Добрым, точит давно на Сарко зуб. Мдя, сплетни. Что ж, в каждой россказне может скрываться крупица правды. И эти крупицы я собираю до поры до времени, чтобы в конце выложить из низ мозаику, так чтобы понять наконец, что же творится с моей жизнью вот уже несколько долгих лет. Амелия оказалась дочерью лорда. Я никогда не спрашивал у матушки, кровная она ей дочь или так же подобрала матушка ребенка, брошенного человеком со злым сердцем. Но сама Амелия, после исчезновения матушки везде и всем говорила что она родная дочь и единственная полноправная наследница маленького хозяйства, что осталось от матушки. Мог ли отец Амелии в таком случае быть лордом? Это представлялось мне сомнительным. Я может поверил бы в это если бы речь шла о Сольвейг, которую нашла матушка в лесу. Но поверить что наша матушка тайно встречалась с лордом, я не могу. Если бы все было так, то были бы и маленькие тому подтверждения: ненароком оброненное слово, воспоминание, вещь или сплетни сельчан. Но ничего подобного не было. Ни одного упоминания о связи матушки со знатным господином. Бывает конечно, что люди хранят тайны так же надежно, как камень хранит молчание, но бывает такое крайне редко. Но если Амелия не дочь лорда, то как же тогда удалось убедить в том самого лорда? И намеренно ли Амелия обманывает знатного господина или же в тщеславии своем ослепла и поглупела? Скорее первое, чем второе. Я собрался к Сарко, одел рваный и куций свой тулуп, взял клюку и потихоньку вышел на улицу. Жизнь вчерашнего гостя - снега, оказалась слишком скоротечной, он растаял и оставил голую, неприкрытую уже травами землю и сплошную непролазную грязь. Хорошо что Сарко жил всего через дом от нас, мне было тяжело ходить и вдвойне тяжело идти по грязной каше. Но я хотел поговорить со старостой, потому что был уверен, что от него можно многое узнать про сельчан и про все события в селе. Сарко всегда был не прочь поболтать лишнего, иными словами он был отменнейшим сплетником. Так что при достаточном терпении и умении слушать я мог собрать в свою мозаику новые крупицы событий. Подойдя к дому старосты я увидел его женушку, Агашу, которая развешивала только что выстиранные портки на просушку. Погода сегодня была ветреная, но солнечная. От вчерашнего ненастья осталась только грязь, снова потеплело, хотя трудно было предсказать - надолго ли. Этим кратким вздохом умирающего лета и воспользовалась хваткая и бойкая женушка нашего старосты.
- Бог помощь, вам, Агафея Парамоновна! Дома ли муж ваш?
- А, Соло, здравствуй! Что же ты как со знатной со мною заговорил? Мы люди простые, да и тебя не первый то год знаем. Проходи скорее в дом, не мерзни на ветру. Дома мой лоботряс, сидит на печи, носу на улицу не кажет. Приболел малость, да ты верно уже слышал об этом?
- Слышал, новости по селу быстро расходятся. Потому и пришел, что проведать хотел. Да сперва давайте я вам подсоблю. Вместе все быстрее управимся.
- Ну что ты Соло, заходи в дом, у меня белья то немного, пара портков мужа. Я сама управлюсь, а он рад будет тебя видеть.
Она проводила меня до двери, зыркнула на мужа и вышла довешивать белье. Я посмотрел на старосту. Он лежал на печи ко мне, как раз тем боком, что не опалил ему огонь. Так что внешних изменений в нем пока видно не было.
- Вот Соло, какие нонче дела творятся в тихой нашей Хоромовке, - без лишних предисловий начал свой рассказ про огненного всадника Сарко, - ты проходи, присаживайся, а то я занемог малость, с печи уж слезать не буду.
Я сел на лавку. Скорее всего Сарко не хотел показываться лишний раз кому-либо, пока не исчезнут с него следы вчерашнего происшествия.
- А что, Сарко, не впервой в нашей тихой Хоромовке странные вещи происходят. Ты то уж знаешь о ком я говорю.
- Ой не поминай лиха Соло, не поминай, - Сарко перекрестился и испуганно поежился, понизив голос он сказал, - Как не стало ее, веришь ли, нет, я дышу спокойнее. Бывало каждую ночь двери запирали и то, страху было, что и не перескажешь. Я вот и в долгу не был у нее и не ссорился никогда, а все равно, как встречу в селе, так и обомру весь. Уж очень недобро она смотрела на меня. Хоронили то ее в осиновом гробу, да на ноги святой землицы насыпали. Нет, про то не сказывай и не поминай лучше. Сам-то натерпелся от нее лиха, вишь, как тебя состарило.
- А что же всадник, разве не страшнее?
- Я вот тебе расскажу Соло. Люди смеются, мол напился и подпалил себе бок, сам не помнит как. Хоть и пьян я был, а все же так все как сказываю я и произошло. Пронесся мимо меня конный, чуть с ног не свалил. Не нашинских он, а к кому приезжал не знаю. Правда сказывают что вчера к вашей-то Амелии лорд приехал, так вот ежели слуга это лорда был, то нечисто тут дело. А на кого еще подумать-то? Других приезжих вчера у нас не было. Пришел я значит домой и лишь тут заметил что одежда вся на мне потлела, как если бы я у огня засиделся близко. Так что не знаю я, девки дуры говорят что повезло Амелии, а я так скажу, в чем везение и бывает, так не в таких вот знакомствах.
- Скажи мне Сарко, ты тут жил еще до того как я к вам в село пришел, может ли так быть, что Амелия дочь лорда?
- Ну раз он признал ее, то так стало быть и есть, только вот как это все вышло я ума не приложу. Матушка то твоя, добрая женщина была, так вот она уже с ребенком к нам пришла в село. Принесла в узелке вещей малость и денег. Оплатила плотнику работу, он с сыновьями ей избу справил, стала жить. Огородик маленький завела. Тяжело ей было конечно, но люди у нас не все такие как Шубальт, были те кто помогал ей. А потом и ты появился в селе нашем. Про мужа своего она нам никогда не сказывала, про то откуда родом - тоже. Некоторые косились на нее за это, а я так всегда считал, что ежели не хочет человек что говорить, то уж не лезь ты к нему в душу.
- Ну а что лорд, так прямо сам и приехал один? От кого он про Амелию узнал?
- Лорд-то и взапрямь один прискакал. Видели как он в село въезжал, несся будто от смертушки. А вот чего многие не знают, так это про то что месяц назад приезжал к Амелии тайком один человек. Она с ним за селом виделась, да я случайно их застал.
- Так что же ты про то молчал? Про всадника наутро всем рассказал, а про Амелию месяц молчишь?
- Я Соло что-то боюсь вашей Амелии в последнее время. Она меня как увидела, сказала что-то своему спутнику, подошла ко мне и так недобро посмотрела, я те скажу, мне так страшно было только с ...
Староста запнулся и вновь испуганно перекрестился. Потом прокашлялся и еще тише закончил: "В общем просила не сказывать, вот я и не сказывал".
Мы еще немного потолковали со старостой, но разговор наш не клеился и было видно, что Сарко боится говорить об Амелии и странном ее друге, что тайно ее посещал. Мне не удалось выведать даже то, как выглядел этот человек. Вскоре в дом зашла Агаша и мы заговорили о том какая нынче будет по всем приметам зима и какие снега падут на Хоромовку. По всем приметам выходило, что зима предстоит затяжная и очень холодная. Я договорился сплести Агаше пять больших корзин для зерна, отобедал в доме старосты и решил вернуться в дом плотника. Всю дорогу домой я размышлял о том что за человек приходил к Амелии. Мне казалось что знай я кто он, я бы понял многое, из того что творится в моей жизни. И как мне не противно было, а все же решил я, прямо сейчас, пойти к Амелии, попрощаться с ней. Может, подумал я, тот человек еще у нее, раз служит он лорду Алистеру, а лорд еще не уехал, собирался выехать утром, да карета завязла и пока выталкивали ее, сломалось колесо. Кузнец сказал исправит поломку не раньше чем к вечеру. Матушкин дом был на краю села, маленький и уютный, он сиротливо смотрелся с того самого времени, как матушка наша пропала. Идти для меня теперь было далековато и потому как не спешил я, боясь что лорд может уехать, а все ж то и дело останавливался, голова моя кружилась и жутко болела хромая нога. Уже издали завидев знакомый дом, я понял что опоздал. Дом стоял на своем прежнем месте, как часовой на посту, но распахнутая настежь дверь скрипя качалась на ветру. Амелия уехала бросив все как есть, значит не собиралась возвращаться. Так уверена в своей принадлежности к голубой крови и белой кости? Я зашел в дом и прикрыл за собой дверь. Повсюду царил беспорядок, либо Амелия все-таки увезла с собой свои вещи, либо, что более вероятно, она разрешила забрать все, что вздумается своим подругам. То, что дом успели разграбить я предположить не мог. Не такие люди у нас живут, а пришлых нет. Даже дочь Шубальта побоялась бы брать, что без спросу, хотя, они ведь могут сказать теперь что Амелия разрешила и никак не опровергнуть этих слов. Ну и пусть, мне не важно было содержимое наших сундуков, моих и Сольвейг вещей почти тут и не было, жаль в матушкиных порылись изрядно. Ну что ж, если Амелия не подарила и дом, то я могу остаться в нем на зиму. Это хоть и тоскливо, одному тут жить, но зато добрых людей лишний раз не буду стеснять. Я передохнул немного и начал прибираться. Скорее всего, уже на завтра все подробности отъезда Амелии будут известны Сарко и я смогу порасспросить его. Да и от других могу кое-что узнать о загадочном друге Амелии, слуге лорда. Я поднял старый дырявый платок и увидел под ним гребень Амелии. Я внезапно вспомнил, что во сне Сольвейг мне что-то говорила про этот гребень. Я взял его в руки и стал рассматривать. Странно, но гребень почернел весь, как если бы им ворошили полуистлевшие угли. Он не выглядел теперь красивым и, наверное поэтому на него никто не позарился. Мне вдруг стало противно держать его в руках, и я опустил его на самое дно сундука. Почему я не выбросил его? Я как то в тот момент даже не задумался над этим.
Долгая зима
Я решил зимовать в родном мне доме. Плотник с семьей просили меня остаться у них, но я не согласился. Добрые люди, но зачем же пользоваться этой добротой лишний раз? Каждый день прибегал кто-нибудь из ребятишек плотника Аро, и приносил мне еду. Я же передавал обратно-то плетеную корзину, то деревянные ложки, которые вытачивал несколько дней. Конечно же, я не мог расплатиться этим сполна, но хоть крупицы их доброты я вернуть им мог. Ничего нового о друге Амелии я не узнал ни на следующий день, ни после. Мне рассказали, что лорд пообещал кузнецу приличные деньги и поставил такой уговор, если справится с работой за час - возьмет плату, если просрочит хоть на минуту - делает все бесплатно. Кузнец расстарался на славу, но не успел. И все-таки до темноты, не расплатившись с кузнецом, лорд уехал, увозя свою вновь обретенную дочь. А с ним уехали и все его слуги. Что ж, возможно время даст возможность узнать эту тайну. А впрочем, что мне дела до тайн Амелии? Если бы это помогло найти Сольвейг, но надежды на ее возвращение у меня почти не было.
Наступила зима. За один только день снег покрыл всю землю толстым слоем, и похолодало неимоверно. Благо дрова не растащили, и у Амелии их было запасено впрок на всю зиму. Я не ленился и каждый день, если только погода позволяла, ходил в лес за хворостом. С момента, как Амелия уехала, я значительно окреп и с каждым днем чувствовал себя все лучше. Однажды, зайдя ко мне после длительного перерыва, Сарко был приятно удивлен:
- Э, брат, да ты, я смотрю, помолодел враз?! Радуешь меня старика.
Я и сам был рад тому, что с каждым днем мне становилось все легче. Я уже почти не хромал и мог сам расчищать выпавший снег во дворе. Однажды ночью я проснулся от воя волка под своим окном. Мне показалось, что на улице, во дворе воет тот самый волк, что жил у нас пока была тут Сольвейг и пропал враз вместе с ее уходом. Но я мог и ошибаться, я побоялся выйти, а к утру волк убежал. Его следы были везде вокруг дома, но не очень близко, а на определенном расстоянии, будто не мог он подойти ближе, будто что-то ему мешало. Следы вели к заснеженному лесу и там терялись.
Изредка до нас доходили слухи о том, что за первый месяц зимы здоровье лорда Алистера сильно пошатнулось. Или о том, что в одном из сел, принадлежавших лорду началась лихорадка, покосившая больше половины крестьян. Приезжие купцы рассказывали также, что все слуги лорда безумно боятся своей новой госпожи и что она де нисколько не похожа на свою мать, хотя сам лорд только и твердит о чрезвычайном сходстве найденной дочери со своей покойной супругой. Дошло дело до того даже, что лорд прилюдно выгнал своего духовника, когда тот сказал ему что Амелия не только не похожа на мать лицом, но и волосы у нее черного цвета а не златые кудри, как видит то лорд и что это лорду застилает глаза пелена собственных грехов. А Амелия ведьма и для нее уже заготовлен в аду огромный костер. Если бы не вмешались слуги, лорд пролил бы кровь священника. Еще долго после изгнания святого отца, лорд не мог успокоиться и бушевал так, что никто больше не осмеливался указать ему на такие явные различия между изображением его супруги на картине и красавицей Амелией. На это не решались даже близкие друзья лорда Алистера. Пугало нас, жителей Хоромовки обещание Амелии вернуться летом. Я достал гребень Амелии и снова его рассмотрел. Он почернел еще больше, как будто точила его изнутри какая проказа. Прикасаться к гребню было еще более противно, чем в первый раз и я сжег его, а пепел закопал на погосте, на освещенной земле. Я пытался вспомнить, когда же в первый раз я увидел у маленькой Амелии этот гребень? Кажется, когда я вернулся со службы от Марши, гребень уже был у нее. Ни Сольвейг, ни матушку я не мог спросить о том, кто подарил его Амелии. Я припомнил, однако, что в ночь, когда Марша умерла, мне приснился дурной сон, и что волк всю ночь выл под окнами дома моей матушки, а сама она спала непробудным сном, как в омуте плавала. Вот тогда я и подумал впервые о том, что Марша уходя со свету, могла напоследок совершить еще одно злое дело. Но верно ли то, что все говорят про Амелию? Выходило так, что здоровье мое улучшилось лишь, когда она уехала. Это конечно странное совпадение, но может все-таки лишь совпадение? Через три дня после того как я сжег гребень Амелии явился ко мне тот самый волк. Он прибежал днем, когда я чистил заваленные снегом за ночь дорожки. Он прихрамывал на одну лапу и был ужасно тощим. Но мне казалось, что я узнал его. Сколько не жил этот волк у нас, а ни тогда, ни сейчас я не мог без страха смотреть на этого огромного зверя. Сразу подумалось мне о том, что зимой пропитание найти сложнее, чем летом и волки часто нападают стаями на путников. Но волк Сольвейг не прыгнул с рычанием на меня. Он сел в трех шагах и смотрел, не мигая, своими желтыми глазами. Он не рычал и не вилял хвостом. Он как будто чего-то ждал от меня. Я зашел в дом и вынес ему поесть кашу. Мяса у меня не было у самого. Но волк не притронулся к предложенной ему пище. Он продолжал чего-то ждать от меня. Потом, видя что я ни черта не понимаю чего же он от меня хочет, волк встал и медленно пошел прочь. Пройдя немного, он остановился и снова сел, как будто хотел чтобы я сопровождал его. Я собрал в котомку еды, сухарей, вина и огниво, прикрыл дверь дома и пошел за своим странным проводником. Волк вел меня в лес. Мы шли с ним весь день, но когда стемнело, мой проводник покинул меня. Казалось, что он просто растворился в сумерках. Я разжег костер из хвороста, и мысленно попросив деревья простить меня, наломал еловых ветвей, постелив их на снег у костра. Я опасался диких и оголодавших зверей, поэтому развел костер у огромного дуба, корявого и ветвистого. В случае чего, думал я, можно будет на дерево залезть. Хотя бы умру не в чужом желудке. Ночью я изредка дремал, мой сон был чуток, я просыпался от малейшего шума. Вспорхнет ли птица, уронив ком снега с ветвей, заскрипит ли дерево в безветренной тиши леса, затрещит ли в костре корявая ветка, я просыпался и вслушивался в ночные шорохи. Было полнолуние, и снег в свете бледноликой плакальщицы блестел и искрился. Иногда, когда я был уже почти на грани между сном и явью, мне казалось, что искры пламени становятся силуэтами маленьких фей. Но стоило мне лишь сморгнуть сон, как феи исчезали, и огонь оставался только огнем, таким верным и знакомым хранителем человеческой жизни. Утром я проснулся от того, что кто-то несильно покусывает мою руку. Это был мой вчерашний спутник. На радость мне он уже не выглядел таким голодным, как вчера, видимо ночью он охотился и весьма удачно. Видя, что я проснулся, он отпустил мою руку и лег рядом на снег. Я умылся снегом, растер закоченевшие пальцы, перекусил и собрался следовать дальше. Волк снова вел меня по заснеженному лесу, мы все дальше удалялись от людских поселений. Лес становился гуще и старее. Я проваливался в глубокий снег и сильно жалел о том, что не спросил у соседей лыжи. Поначалу, когда мы двигались полем, и я наступал на твердый слой наста, идти было легко, теперь же, в лесу, двигаться дальше становилось невыносимо. В итоге я соорудил себе из коры и ветвей нечто, более-менее державшее меня на снегу. Не знаю даже как назвать свое творение безысходности. Мы шли уже несколько дней, по пути нам часто попадались звериные следы, но ни разу не встретился ни один зверек. Мои припасы заканчивались, я валился с ног от усталости и по вечерам, я с трудом заставлял себя разводить костер, зная, что если заснуть на снегу так - то это будет навсегда. Когда я доел последний сухарь, волк принес мне зайца. Я зажарил его на углях, и почувствовал, что сыт, впервые за эти дни. На следующий день мы подошли с волком к огромному оврагу. Он прорезал лес глубокой морщиной, и казалось, что ни обойти, ни перейти его невозможно. И это при том, что вся его глубина была не видна, так как частично скрывалась под толщей снега. Волк повел меня вдоль оврага к огромному дереву, что перекинулось через овраг, как мосток. По нему-то мы и перебрались на ту сторону. Пройдя еще немного, я увидел, занесенный снегом холм. Волк тоскливо завыл и бросился туда. Когда я подошел к тому, что вначале принял за холм, я понял что волк привел меня к лесной хижине. Она была по крышу занесена снегом, но к двери вела тропинка, которую кто-то расчищал. Волк скребся в дверь и скулил. В доме никого не было, но было видно, что кто-то тут зимовал и ушел совсем недавно. У очага стоял котелок с остывшим бульоном. Дом пропитался холодом так, что на улице казалось теплее чем внутри. Волк Сольвейг убежал сразу же, как я впустил его в пустой дом и он обнюхал там все. Он убежал, ни разу не обернувшись, безошибочно взяв чей-то след. Признаюсь, что все это время я не переставал надеяться, что он приведет меня к моей пропавшей сестре. Я тщательно осмотрел все в доме, надеясь найти какое-то подтверждение тому, что тут жила Сольвейг, хоть какую-то ее вещь, знакомую мне. Но ничего не нашел. Мне трудно было даже предположить кто жил тут, женщина или мужчина и тогда ко мне закралось подозрение. А вдруг я ошибся и это вовсе не волк Сольвейг а всего лишь огромная собака, похожая на того самого волка. И живший тут хозяин - какой-нибудь отшельник, который попал в беду и который послал умного пса за помощью к людям. А потом, не дождавшись этой помощи, решил идти сам, да где-то по дороге и замерз. Я прожил в лесной хибаре неделю, надеясь на возвращение хозяина. Но никто не вернулся, даже мой странный проводник, вот тогда я отправился обратно. Благо по звездам я запомнил, куда нужно идти и примерно знал, в какой стороне находиться наше село. Прежде чем пуститься в обратный путь я наварил себе каши из той крупы, что нашел в доме. Зимовать тут один я не рискнул.
***
Амелия смотрела на свое отражение в зеркале. Красива, ухожена, белокожа, хрупка и утонченна. Взгляд спокойный и проницательный. Она очень быстро переняла светские манеры, как если бы это все таилось в ее крови до поры до времени. Изысканный вкус, мелодичный голос, грация в движениях, и на всем этом неуловимое обаяние, которое подобно яду проникает в кровь окружающим. Она могла и хотела сейчас казаться хрупкой. И она стала такой для окружающих. Даже слуги изменили к ней свое отношение, хотя восприняли эти перемены в ней с затаенным недоверием. Чего ради все это, если завтра он уезжает? Или он совершенно бесчувственный или просто безумец. Впереди долгие месяцы холода и льда, а он хочет покинуть радушных хозяев, предлагающих ему зимовать в их замке, он равнодушен к ее красоте, он ищет что-то в этих дремучих лесах, будь они прокляты, и он обязательно погибнет там, потому что даже она не рискует заходить в глубь этих девственных дебрей, которые стояли на этой земле задолго до того, как человек высек свою первую искру огня. Почему? Почему он решил уехать?
Амелия отвернулась от зеркала и громко хлопнула в ладоши два раза. Прошло лишь мгновение, и появился слуга.
- Что угодно моей госпоже? - почтительно склонился он.
Амелия закусив губу о чем-то размышляла. Слуга продолжал ожидать ее распоряжений в почтительном поклоне. Наконец она приняла какое-то решение и сказала довольно резко, так что слуга вздрогнул:
- Ничего, пошел прочь!
Слуга неслышно удалился, будто исчез по волшебству. Амелия еще раз посмотрела на себя в зеркало и с сожалением отошла от него. Если он не поддался ее очарованию до сих пор, нечего надеяться на то, что это чудо произойдет за один вечер. Оставалась лишь одна надежда - Мергелин. Амелия подошла к золоченой клетке, взяла ее и вынесла на маленький балкон. Открыв клетку она выпустила на волю черного вороненка. Он улетел. Амелия знала, что вороненок вернется к Мергелину и тот, видя его, поймет, что она зовет своего друга, он поймет что ей необходима его помощь. И, конечно же, он явится, но в конечном итоге предъявит ей за все свой безумный счет. Что ж, ее солнце стоило того.
Ожидание прихода Мергелина бесило ее. Нетерпеливая и вспыльчивая, она всего за месяц привыкла чтобы ее желания выполнялись сразу же и беспрекословно. Но с Мергелином нельзя было обращаться подобным образом. Его, своего наставника и учителя она боялась в глубине души. Он чувствовал ее страх. Вот уже несколько лет он с ней, помогает советом, делом и наставлениями. За свою жизнь он поменял множество обличий и профессий, но всегда он оставался тем, кем был изначально. Одним из проклятых. Это он подарил ей на тринадцатилетие тоненькую книжку в кожаном переплете, всю затертую и с пожелтевшими от времени страницами, такую невзрачную, что она сначала не хотела принимать этот подарок от странного чудаковатого старика-мельника из Затбурга, который сам подошел к ней на проселочной дороге и узнав о том что у нее день рождения вынул свой неказистый подарок. Он уговорил ее взять книгу и прочесть хоть страницу.
- Но только, - сказал он, - никому не показывай этой книги.
Вот так она и стала обладательницей трудов Саккура - мага и чернокнижника, сожженного сто лет назад. Набор различных заклинаний и зелий мог помочь во многих жизненных ситуациях, но самое главное - он давал ей в руки власть над другими людьми, власть над стихиями природы и над животными, этого мира и мира сумрачного. После, мельник явился к ней в своем истинном обличие - наполовину человек, наполовину бес, он испугал ее, выйдя ночью из тени, что отбрасывал дом, в котором она тогда жила, на освещенный луной участок. Мерзкий волк ее названной сестрицы не кинулся на него, а лишь встал на пороге дома и грозно зарычал. Но никто из домочадцев не услышал его. Все спали тяжким сном, отправленные странствовать по сумрачным степям, что есть и в мире Гипноса, пугающим гостем Амелии. Тогда-то он и предложил ей стать его ученицей. И Амелия согласилась, потому что почувствовала жажду власти над этим миром. Незаметно для нее самой, Мергелин менял ее. Он как мастер лепил из нее задуманную им статую. Амелия раз за разом соглашалась на все более жуткие вещи, но самым первым ее грехом было изгнание собственной матери. Наставляемая Мергелином, Амелия сотворила жуткое заклятие, наславшее на бедную женщину безумие. Совершив этот чудовищный поступок, Амелия полностью изменилась в душе. Все что оставалось в ней от наивной доброты ребенка - исчезло. Вкрадчивые слова Мергелина, говорившего изо дня в день о том, что мать не любит ее, о том, что мать любит этих двух подкидышей, о том, что те завидуют Амелии, о том что нужно защищаться, нужно нанести удар первой, потому что потом будет поздно, отравили ее. Он убедил Амелию в том что ее мать - ведьма, и показал в книге запись о жутком обряде усиления. Ведьма, чтобы не потерять свою силу должна в шестое новолуние принести в жертву свою дочь, именно тогда, когда ребенку исполнится тринадцать. Каждая ведьма, приобретя силу получает отметину судьбы, которая похожа на родимое пятно в виде полумесяца.
- Посмотри внимательно на плечо своей матери, там ты найдешь доказательство моих слов.
И Амелия увидела эту отметину. Тогда Мергелин стал убеждать ее действовать:
- Это не убийство, а всего лишь изгнание. Если ты нашлешь это заклятие, то спасешь бессмертную душу своей матери, потому что такое злодеяние как убийство собственного ребенка, не будет прощено вовек. Нужно изгнать ее сейчас, пока она не решилась убить тебя, потому что она сильна, гораздо сильнее меня и я не могу помочь тебе моя девочка.
И Амелия решилась. После этого она уже беспрекословно выполняла все советы Мергелина. И он сделал ее богатой и знатной. Он мог помочь и сейчас. Сама она уже почти неделю не могла ничего сотворить. Все выходило вкривь и вкось. Как будто что-то что воплощало ее желание, запечатанное словом и действом, вдруг перестало срабатывать. Амелия долго не решалась обратиться к Мергелину. И если бы не крайняя нужда - не обратилась и сейчас. В последнее время она стала бояться его еще больше. Но теперь была безвыходная ситуация. Ее солнце завтра уедет, а она не смогла удержать его ни зельем ни своей утонченной хрупкостью и красотой.
Ее солнце. Месяц назад он в лихорадке постучал в двери замка лорда Алистера. Он был серьезно болен. Ему не отказали в помощи, выписали из города известного врачевателя. Тот развел руками и сказал что болезнь так запущена, что теперь на все воля Божья. Но через неделю мучившая незнакомца лихорадка внезапно прошла и он поднялся на ноги. Вот тогда Амелия его рассмотрела более пристально. Он был красив, умен и приятен в общении, но не это ее поразило. Через несколько дней Амелия вдруг с удивлением поняла, что ей все больше и больше хочется видеться с этим нежданным гостем, слушать его мелодичный голос, гулять по заснеженному парку, что ее радует каждое утро только тем, что этот человек тоже встречает это же утро в их замке. Каждый день, даже самый пасмурный, стал для нее неимоверно светел, потому что этот человек был рядом, и она могла видеть и слышать его. Амелия чувствовала внутри себя что-то светлое, она видела в зеркале что глаза ее сияют и сама улыбка ее меняется, когда она думает о нем. Была и другая сторона у этой монеты. Амелия заметила что не может уже переносить, когда кто-то находится вместе с ними третий. Ее этот третий раздражал только тем, что на него уходила часть внимания, того, кто был ей теперь так нужен, она ревновала свое солнце так дико, что ей самой от этой ревности становилось невмоготу. Амелия уже чувствовала поедающую ее изнутри горечь, при мысли что этот гость однажды покинет их, но пока он не сказал им об этом, горечь была терпимой. Когда же за ужином он объявил им что в конце недели уедет, что им он очень благодарен, но задерживаться дольше и пользоваться излишне их добротой не может, тогда Амелия испытала дикую и беспросветную тоску, нахлынувшую на нее в единый миг и уже не отпускавшую сердца. Она пыталась отговорить его, она упросила лорда пригласить его остаться, и лорд видя ее печаль не просто пригласил, он просил не менее жарко чем и она сама остаться на зиму и быть как дома. Но все это было бесполезно. Амелия чувствовала, что не в силах скрывать своей боли, и не в состоянии разговаривать с кем-либо. Она ложилась спать и не могла уснуть. Внутри сидело чувство, что мир стал пуст и холоден, а звезды безжалостно равнодушны и пронзают ее тоской и обреченностью даже через камни других этажей замка и крышу. И не было сил отогнать от себя эту тоску, пока не было надежды что он останется. Тогда Амелия достала подарок Мергелина и целую ночь листала пожелтевшие страницы в колеблющемся свете свечей. Она нашла рецепт самого сильного приворотного зелья, она потратила день чтобы собрать ингридиенты и сделать отвар. И она подала его с вином за завтраком. Но зелье не подействовало на него. Вот тогда она решилась наконец позвать Мергелина.
Он явился далеко за полночь, выступил бесшумно из тени, и как обычно напугал ее до дрожи.
-Мне казалось ты уже никогда не будешь звать меня на помощь. Приятно удивлен.
Амелия закусила губу, помолчала и вдруг спросила, хриплым и севшим от волнения голосом:
- Ты знаешь зачем я тебя позвала?
Мергелин усмехнулся, как показалось Амелии - зловеще.
- Есть две причины, но верна лишь одна. Итак, давай определимся с ценой.
- Чего же ты хочешь?
Теперь голос Амелии дрожал как струна.
- Первую свою брачную ночь - мне.
Она не догадывалась о том, что он может такое попросить, и эта цена была для нее слишком высока. Но отпустить...
- Я согласна. Нужна расписка?
- А как же, пренепременно кровью.
- Ты шутишь? Впрочем все равно, я напишу.
- Совсем плоха ты стала. Пошутил, признаюсь.
Мергелин подошел к столу, достал книгу Саккура и открыл ее.
- Вот. Тут все описано. Ты произносишь над огнем, водой и в ветер клятву, что сдержишь свое слово. Я выполняю твою просьбу. Любую. Но будь разумна, я выполню только одну из двух, которые тебя волнуют. Не ошибись.
- Идем сюда.
Амелия взяла свечи, и вышла на балкон. Зачерпнула пригоршню снега и растопила в руке. В ладони сочилась талая вода.
- Произнеси свое желание, - сказал Мергелин.
Амелия тихо, но твердо сказала, над талой водой, огнем и при ветре:
- Хочу чтобы он любил меня сильнее, чем пламя любит сухой хворост, а трава - воду в засуху, и ветер - степной простор. За выполнение этого желания я отдам тебе Мергелин свою первую с ним брачную ночь.
- Сказано.
Мергелин затушил свечи, разжал ее ладонь и вылил воду, после чего завел Амелию в комнату и закрыл плотно дверь.
- Ложись спать и ни о чем не беспокойся. Утром он будет твоим.
Потом Мергелин одел шляпу и вышел прочь. Но перед тем как переступить порог, он обернулся и произнес:
- Верно говорят, что любовь отнимает разум. Ты могла попросить меня вернуть твои силы, и тогда, даже самое слабое твое зелье подействовало б на него. Но ты сглупила.
Амелия осталась одна. Слова Мергелина мало волновали ее. Она согласилась отдать себя тому, кого боялась и кто был ей противен. Но и это не волновало ее сейчас. На душе стало спокойно. Она разделась и легла в кровать. Она верила в то что Мергелин сделает обещанное, а остальное - не важно, даже неутолимая жажда власти исчезла вдруг. Тоска отпустила ее и она заснула на удивление легко, так как уже не спала давно.
***
Всю ночь меня терзали сны, похожие на бред. Я просыпался несколько раз, но легче мне не становилось. Сердце билось тяжело и как-то не так. Не хватало воздуха. Под утро я не выдержал и вышел на улицу. Было сумрачно, падал снег. Тоска. Я впервые понял значение этого слова. Мне казалось, что за ночь у меня украли надежду на счастье. И вот теперь я стою на сером холоде, вдыхаю посеревший воздух и умираю. Уже не за чем мне отправляться в дорогу, уже не кого искать на ней. Все за одну ночь стало неважно. И даже дышать больше не имело смысла. И я знал что никто не может мне помочь, никто не может согреть и осветить мою душу. Я разучился будто улыбаться.
Я задумался настолько, что и не понял - откуда он взялся. Черный и какой-то взъерошенный он летал над моей головой и хрипло каркал. Предвестник несчастий? Я вытянул руку и он опустился на локоть, когтями вцепился и вдруг перебравшись к запястью клюнул меня до крови. Я попытался его поймать, но не смог. Вороненок больше не кружился надо мной. Он летел в сторону леса, а из раны моей текла кровь. Я зажал запястье и зашел в замок. И вдруг почувствовал, как замерзаю. Я с удивлением посмотрел на свою руку и увидел, что не кровь капает на каменные полы зала, а остывший пепел разлетается по воздуху с моего окаменевшего запястья. Мне стало не хватать воздуха.
Позже мне рассказали, что нашли меня на холодном полу, я был в лихорадке и бредил на незнакомом им языке. По запястью моей руки ручейком текла кровь. Я сутки пролежал в бреду, но как и заболел, так и поправился - внезапно. Мне вдруг стало понятно что я лежу в постели, а рядом сидит дочь моего радушного хозяина, лорда Алистера - Амелия. И так же вдруг, как я осознал явь, я понял, что влюбился, тяжело, как если бы все это было, лишь осложнением, уже таившейся во мне болезни. Я теперь уже и не помнил, что значит радость.
***
Волк нашел меня уже у самого замка. Я мерзла на холодном ветру, но идти в замок не решалась. А вдруг все же она узнает меня? Мерзни не мерзни, а раз уж проделала столь долгий путь, то нужно было идти. Волк ткнулся мне в руку холодным своим носом и я посмотрев на него, присела на корточки и запустила обе руки в его густой мех на холке. Три года назад случилось так что только с ним одним я могла говорить. И это постепенно вошло в привычку. Тем не менее сейчас я молчала. Знала, что виновата перед ним. Отправила в трудный путь и не дождалась. Наконец я вздохнула:
- Прости меня, невозможно было больше ждать. Ты приходи на завтра в ночь. А сейчас ступай. Ступай!
Он понял меня, как впрочем и всегда. Это у меня с детства. Раньше лучше получалось, а сейчас я разучилась, но все же кое-какие еще способности остались и он, мой давний спутник, понимал меня без слов. Я говорила с ним всегда, но больше для себя, чтобы не разучиться говорить совсем за те три года моего обета.
Я еще раз взглянула на замок и сама себе сказала: что за малодушие? Ведь решение было уже принято, и принято давно, у меня лишь не хватает решимости на последний отчаянный шаг. Но нужно идти. И я пошла. Не с главных ворот я попытаюсь туда зайти. Я свернула в сторону от главных врат и постучалась в низенькую дверцу из потемневшего от времени дерева с маленьким смотровым оконцем. Оконце растворилось со страшным скрипом, и я услышала приятный глубоким голос:
-Не подаем! Пошла прочь!
Ну чего я ждала? Что меня встретят с распростертыми объятьями?
- Я не попрошайка. Работники нужны вам? Стираю, готовлю, штопаю, убираюсь. Никакой работы не гнушаюсь, пусть даже и полы мыть надобно.
Дверь растворилась с не меньшим скрипом, чем и оконце. Необъятных размеров женщина, смерила меня придирчивым взглядом и скривившись так, будто увидела что-то непотребное проговорила:
- Нанята. Все что сказала делать будешь, а еще помимо этого котлы чистить и не перечить мне! А то мигом выгоню!
Я обрадовалась, но виду не подала.
- А платить сколько будете, госпожа?
- Не госпожа я. А платят тут хорошо, кровом и едой. Да одежда кой какая хозяйская перепадает. А ты что ждала?
- Я присела в реверансе и приняв этот жест за согласие женщина посторонилась, пропуская меня внутрь. Выделив мне коморку и кратко рассказав мне мои обязанности, она позволила мне передохнуть.
- Поешь, и спать ложись. Лица нет на тебе. Завтра с утра работать начнешь.
Что ж, завтра так завтра. И все же странно быстро она согласилась нанять незнакомку на услужение своим хозяевам. Без проверки, без рекомендательных писем и слова. Наверное совсем худо в замке с прислугой. Верно может люди говорят, что прислуга тут или гибнет загадочно или пропадает вовсе. И что в замке царит страх. Теперь у меня будет возможность проверить это.
***
- Я устала. Подумай только, что я весь свой мир сузила до одного человека. Мне никто более не нужен, кроме тебя. Разбуди меня ночью и спроси, о чем я мечтаю - и я, не задумываясь, скажу - о встрече с тобой. Но так невозможно. Подумай, что же будет, если однажды я пойму, что мне не нужен теперь и ты, совсем не нужен, и все безразлично и ничто не радует. Я уже почти мертва. Один лишь уголек тлеет во мне - моя к тебе любовь. Но этого так мало, чтобы чувствовать себя живой, просто радоваться каждому дню. Когда тебя нет рядом, я ем безвкусный хлеб и дышу затхлостью. Для меня нет ничего и никого. Одно равнодушие мое, оно словно камень. Я разучилась любить этот мир, я его весь променяла на тебя, тобой заполнила каждый день и час и вздох. И наконец, измучилась, истерзалась. Я уже почти не помню, что это было за чувство такое, что заставило меня так сходить по тебе с ума. Я ищу встреч с тобой почти по привычке, частично в надежде, что вспомню, что значит - радоваться. И при этом терзаю, терзаю тебя и себя. Я устала. А ты говоришь мне о свадьбе. Если сейчас нам так невыносимо плохо рядом, что буде потом?
Он прислонился к стене, ощущая прохладу. В комнате было сумрачно. В это время солнце светит с другой стороны замка, эта же - отбрасывает тень. Но это не имело значения. И для него, он знал это, везде и всегда - сумрачно. И он истерзан не меньше, чем Амелия. Да только выхода не видит. Ну разве, что наколоть свою жизнь на острие меча во имя чьего-то прославленного герба. Но это слабость. Наемником он никогда не был и не станет. Убивать по чужому приказу, не задумываясь о том кого и за что - не в его правилах. Нарываться на неприятности ради того чтобы быть убитым - слабость вдвойне. Бежать от Амелии? Он уже пробовал. Неделя, не больше, и он вернулся. Как в бреду. Он тихо сказал, почти сквозь зубы:
- Ты же сама знаешь, что если я уеду - ты отправишься следом. Я не хочу даже думать, что будет если однажды меня не станет вовсе. Я предлагаю тебе: стань моей женой. Уедем отсюда на время. Посмотрим на дальние страны. Твоя тоска пройдет в дороге. Я же буду верен тебе всегда.
Он говорил и уже почти верил себе. Остатки сомнений он затолкал поглубже в свою душу. Не может же быть на самом деле так чтобы два человек были настолько несчастны вместе и совсем не могли быть друг без друга. Его почти отпустило. Он немного выдохнул и расслабился. Черты лица стали менее напряженными. Уже более спокойно он продолжал:
- Пойми, оставаться в таком же положении больше нельзя. О нас ходят слухи. Твоему отцу все это сильно не нравится. Он или заколет меня на дуэли, или прикажет, чтобы я исчез где-нибудь на болотах.
- Отец поступит так как я скажу!
- Не в этом случае.
Гнев Амелии не вызвал в душе у него ни всполоха пламени. Он слишком был опустошен, чтобы испытывать такие сильные чувства сейчас. Поэтому он продолжал все так же спокойно и почти буднично:
- Он еще помнит о том, что он голубых кровей. Он тебя конечно любит. А вот меня - ненавидит. Он полагает, что я причина и вина всех твоих бед, твоего настроения, твоих истерик. Он никогда не простит меня, он уже почти решился на то, чтобы бросить мне вызов прилюдно. И тогда я не смогу отказаться. Да и не захочу, наверное...
Он запнулся и посмотрел на Амелию. Он рыдала, обхватив колени руками. Рыдала вся сгорбившись, рыдала беззвучно и тяжело. Тогда он подошел к ней, опустился рядом на плиты пола, и обняв ее, тихо стал нашептывать слова утешения. Он не видел, как портьера за их спиной всколыхнулась, будто от сквозняка, или же задетая чье-то рукой.
- Ну, тише, не плачь.
Он опустился рядом с ней и нежно обнял. Он тихо зашептал: "Просто скажи - да, доверься, я выведу нас из этой темноты"
Она вдруг распрямила плечи, отерла слезы и встала, сбросив его руки. Обернувшись, посмотрела холодно и высокомерно, потом произнесла:
- Да.
И вышла прочь, оставив его в одиночестве. Он медленно поднялся с холодных плит пола, подошел к узкой оконнице и не видя перед глазами ничего, кроме темноты, устало оперся рукой о стену.
- Это будет траур, а не свадьба, - подумалось ему вдруг. Как бы в подтверждение его мыслей в часовне лорда гулко ударили в колокол. Тяжелый звук его пронесся по округе.
***
Ну что ж, мой лорд сильно завяз в этой трясине. Я видела тонкую белесую нить пронзившую его запястье и тянущуюся к руке той женщины, что почернела от грехов.