Джаз-клуб "Восток"
|
|
|
|
Автор оригинала: |
|
|
Остались только я и Маша - молодой инженер из аналитического отдела. Я не стал уплотняться в автобус из-за объемистой спортивной сумки, а Маша, как оказалось жила совсем рядом в новостройках Комендантского аэродрома. - Хочешь чаю? - спросила она доброжелательно. - И душ можешь принять. У нас горячая вода есть. Я обрадовался такой удаче. "Может еще и в кино успею?", - мелькнуло в голове. В "Авроре" идет новый фильм "Я шагаю по Москве" с Галиной Польских. Она мне очень нравилась. На Машу я смотрел, как на маму, заботливую и добрую, и ничего не подозревая, согласился. Маша жила с мамой в современной тесной двухкомнатной квартире на пятом этаже. Машина мама была на работе, и нам сразу стало легко и весело. Маша поставила чайник и пошла в ванную комнату. А мне дала журнал "Работница" и просила подождать. Из репродуктора Эдита Пьеха картавила что-то про червонный автобус. Наверное про тот, на котором уехали наши товарищи по работе. И откуда все знает, стерва? Маша вышла в махровом халате и загадочно улыбнулась, сощурив свои карие глазки. Стоя под душем, я расшифровывал эту загадочную улыбку и не мог понять, на что мне намекает эта взрослая тетя. Неужели на "это". Чай дымился на столе с малиновым вареньем, а Маша лежала на диване, запрокинув руки за голову, как "Маха" Ф. Гойи. Пьеху заглушил блюз в исполнении оркестра Дюка Элингтона. Такой активности я не встречал еще ни у одной девушки. Маша сама этого хотела едва ли не больше меня и руководила всей стихией. Такую бездонную теплоту женского тела я узнал впервые и запомнил на всю жизнь. Чай мы выпили холодным. Потом сварили картошку. Я ужасно хотел есть. Маша предложила проводить меня до автобуса, но мне стало стыдно, что меня может кто-нибудь увидеть с такой тетей. Ей было лет 25. Я пропустил техникум и тренировку. Сходил в кино и пришел в дом культуры. Сашка познакомил меня со своим квартиросъемщиком: - Стас Домбровский, президент джаз-клуба "Восток" при райкоме Комсомола. - Почему "Восток"? Вы что на цимбалах играете? Вот это номер. Куда же они сворачивают. Ведь тот из нас кто любит джаз, он быстро Родину продаст. На концерте играло трио Юрия Вихарева. Я своим ушам не верил, что такая музыка звучит в советском гребаном клубе пищевиков. Хрущев рос в моих глазах. Может быть, скоро за границу пустят? На сцене Колпак бубнил на контрабасе, задавая ритм, Юра Вихарев рассыпал звуки падающих бус на клавишах своего пьяно, а Рома Кунсман хрипел, страдая от любви, на саксофоне. Публика в такт качала головами, а я выискивал привлекательных девчонок. После встречи с Машей я чувствовал себя очень взрослым ловеласом. В перерыве Стас предложил мне записать у него пласт новой английской группы "Битлз". Что за "Битлз"? Бил Хейли и Элвис - мои кумиры. Но за предложение поблагодарил. По дороге к метро "Владимирская" я с легкой небрежностью склеил симпатичную девчушку с выдающейся попкой и удивился, как легко это у меня получилось. Таня жила в Купчино. Я ее проводил и домой вернулся за полночь. Мама как всегда начала причитать, что она ждет меня, волнуется и не может спать. Что я мог ей ответить? Я раздражался и дерзил. Я ведь был взрослым и самостоятельным. Мне уже было шестнадцать лет. "Битлз" с первого раза мне даже не понравились. Я пришел к Стасу со своим магнитофоном "Комета" и с Таней. Пока я записывал "Битлз", Стас пошел на почту, получить денежный перевод от отца, а мы с Таней целовались взасос под песни парней из Ливерпуля. Вся комната Стаса была завалена схемами, блоками, электронными лампами, динамиками, проводами и двумя большими ящиками величиной со шкаф. Он мастерил акустическую систему, предназначавшуюся для воспроизведения пластов с высококачественным звуком. В магазинах продавали только советскую аппаратуру глухого хриплого звучания. Стас мне сразу понравился. Во-первых, он нас оставил с Таней наедине, а во-вторых, придя домой и, обнаружив, что полученные двадцать пять рублей он по дороге потерял, даже не повел бровью. - Щедрый парень, - подумал я. У Стаса оказалось много хороших пластинок, и он согласился мне их записать, если я оставлю ему магнитофон. Потом вывел меня в коридор и попросил оставить еще и Таню. - Как? Она же моя девушка. Может обидеться. - А ты подожди минут десять на улице. Если выскочит, значит обиделась. А если нет, то нет. Таню я ждал больше часа, все ходил вдоль канала Грибоедова смотрел на леденеющую воду и думал: "Как же так?". Потом замерз и поехал домой. Мама охала, как я мог оставить дорогой магнитофон малознакомому человеку. Но я думал о другом. "Как же так?" - думал я всю ночь о Тане. На концерте в доме культуры им. С.М. Кирова, где мы в детстве танцевали в мраморном зале ("камне"), Саша Колпашников зажигал со своим диксилэндом. В зале цвет ленинградской фарцы, маскирующейся под комсомольцев. Мы были с Вохой Казаловым. Стас завыл, что его выселили из комнаты и ему негде жить. Воха устроил его в своем доме на Невском, 5, и вопрос с музыкой для нас был решен навсегда. Когда появилась пластинка "Хард дэз найтс", то с ее первого аккорда я сильно полюбил "Битлз". И на всю жизнь. Воха был отчаянным танцором и научил меня рок-н-ролу. Танцевать мы чаще всего ходили в кафе "Ровесник" или в рестораны "Европа" или "Астория", где играли наши знакомые джазмэны и ублажали иностранцев. Еды мы брали на копейки, потому что не было денег. Да, ведь ходили мы туда танцевать. В "Асторию" я ходить не любил. Там "держал мазу" Фека, который постоянно цеплялся к нашим девчонкам, и нужно было драться. А наши дружки, братья Литвинюки, только за этим туда и ходили. Вечер отдыха мог закончиться больницей или милицией. Однажды, стоим мы у "Астории", думаем, куда бы пойти развлечься и рассматриваем новый галстук у Алика Степаняна. Вдруг из подъехавшего автобуса высыпают иностранцы. Товарищ наш, Коля Алёнин, неожиданно решил блеснуть знанием английского и проходящей мимо леди бросил небрежно: - Вот из ё кантри? Леди от неожиданного вопроса замерла и протянула: - Фром ЮСЭЙ. - О`кей! - одобрительно крякнул Коля, - А, хау олд ар ю? Еще больше вытаращив глаза, девушка прошептала смиренно: - Твенти файф, - и ждала следующего вопроса. Больше Коля по-английски ничего не помнил и спешно перешел на другую сторону улицы, оставив девушку в глубоком замешательстве. Происками КГБ иностранные туристы были запуганы до смерти. Больше всего мы любили танцевать в "Европе". Там можно было заказать любой модный танец. В "Европе" играл Колпашников. Но и тут спокойно было не отдохнуть. Стас, прикрываясь моими кулаками и спиной Юры Маркарова, постоянно задирался, приставал к чужим девушкам, провоцировал драки. Когда с переулка Крылова приезжали менты на "раковых шейках", Стас успевал смыться, а меня тащили в отделение, как самого большого хулигана. Я звонил своим тренерам, и они меня отмазывали, объясняя, что я вел непримиримую борьбу с хулиганами. Это было недалеко от правды. Александр Самойлович организовал из своих самбистов отряд дружинников, и мы часто ходили по Невскому с красными повязками на рукаве. Около "Европы" на углу с Невским торчал пеньком самый показушный газетный киоск. Иностранцы покупали там свои газеты. Возле него я как-то встретил Стаса. В руках он держал красивый журнал "Америка". - Где взял? - спросил я. Стас познакомил меня с продавщицей, и я мог покупать у нее журналы "Америка", "Англия" и "Филмски свет", завернутые в пачку неликвидных советских газет типа "Правда". Так она выполняла свой агитационный план, а я получал, разрушающую мой мозг, информацию о красивой жизни. На четвертом курсе техникума в нашу группу перевели одну красотку Тоню. Вылитая Роми Шнайдер. Я за ней приударил. Мы оба млели от Рэя Чарльза. Она уже давала мне погладить ее обворожительные груди, как вдруг ушла с другим. Я был оскорблен в лучших чувствах, потому что даже хотел на ней жениться. А этот другой был форменный урод и фарцовщик - Павлов. Нос длинный с горбом, скулы, как у крокодила, лысый лоб как лопата. То же мне - Юл Бриннер. Мне б такие джинсы. Я долго переживал и вспоминал Тоню. Ходил на московский вокзал и плакал, провожая поезда. Представлял, что провожаю ее, и напевал сквозь слезы "Сиреневый туман". Однажды, провожая поезда, вытирая слезы, я встретил девушку. Звали ее Люда. Красоты она была неописуемой. Все, что я видел до сих пор, не шло с ней ни в какое сравнение. Она кого-то проводила на поезд и одинокая шла по опустевшему перрону. Изящества ее тела сразу затмили образ Тони. Я пристал к ней, как банный лист. Она сдалась быстро, но не пошло. У нее был тонкий юмор, веселый нрав и склонность к авантюрам. Мы пошли в "Север". У входа, как обычно, беседовали аристократы питерской фарцы во главе с глухонемым Васей. Спутницу мою оценили по достоинству и наперебой стали предлагать для нее модные вещички. Пока Люда лакомилась профитролями в шоколаде, я ей купил у Сереги Светлова шарфик нежнейшего итальянского шелка. Вознаградила она меня щедрее щедрого. Да ей особенно не нужно было и стараться. Награда у нее была во всем. В прикосновении руки, в повороте головы, во взгляде, в улыбке, обнажающей влажные белые зубки. Аристократы от фарцовки обычно толпились в верхнем фойе и внизу в гардеробе. Хотя могли и сидеть за столиком, поглощая кофе-гляссе. Все их внимание было устремлено на клиентов, приходящих сюда тоже не ради профитролей и меренги. Всей тусовкой руководил швейцар дядя Ваня, слуга двух господ. Весь в золотых галунах с очень важным лицом, которое отображало полное презрение к любителям мороженного. Он чинил им всякие мелкие препятствия, не допуская их к сладкому и приберегая места для тех, у кого хватало ума сунуть ему рубль. Лицо его, как светофор, меняло свой цвет при появлении ментов или известных ему стукачей, из коих он же был первым. Но ради наживы, он был готов продать родную маму, но не фарцу. Она "несла" ему "в клюве" табош. По цвету его лица фарца чуяла опасность, и всех сдувало как сквозняком в зал, где их постоянно ждали места за столиками, с чего табош имели официантки в кружевных передниках и кокошниках. Элита Невского толпилась в кафетерии "Европы". Ближе к семидесятым открыли кафетерий в ресторане "Москва" на углу Невского и Литейного. Швейцаров там не было. Столики без стульев, высокие. Кофе, бульон, пирожки. Туда кинулся весь Невский сброд, что победнее, которых в "Север" не пропускали. Стоя в очередях за кофе, можно было сдохнуть, но время зря не теряли. Кляли советскую власть. Нарекли это место "Сайгоном". В "Сайгоне", в этой узкой длинной "кишке", набитой неряшливым народом, зародилась бацилла неповиновения, сопротивления и революции. Проявляться болезнь начала в рваной одежде, хриплой музыке Володи Высоцкого, уродливой красоте живописи Миши Шемякина, во вдыхании дурманящей травы, стихах Иосифа Бродского, в небрежно наброшенных длинных шарфах хиппующих стиляг. Миша в те времена жадно пил портвейн и часто захаживал в "Сайгон" поскольку жил недалеко. Володя после съемок на Ленфильме в "Интервенции" Геннадия Полоки тоже любил с нашей компанией пройтись по Невскому в поисках девчонок. Для подъема настроения мы заходили в питейное заведение "Советское шампанское" и освежались коктейлем "Белый..." или "Бурый медведь". А дальше как в капкан попадали в "Сайгон". Девчонок там всегда было много и заговорить с ними было легко, задав вопрос: "Девушка, а что вы делаете вечером?". Стас уговорил Володю спеть концерт в ДК Пищевиков. Маленький зал,мест на сто,набился до отказа.Володя пел,отвечал на вопросы,рассказывал небылицы.В зал заглянул директор ДК с физической фамилией Ландау. Дружить с Мишей Шемякиным тогда было не безопасно.И не только потому,что он единственный в Ленинграде ходил в кожанных штанах. Жил Миша на Загородном проспекте, напротив "Техноложки". Имел две комнаты в коммунальной квартире. В одной жил, в другой писал картины. Женат он тогда был на еврейке Риве, лет на десять старше его и отягощенной дочкой Дорой. Приятель мой Слава Шаповалов привел меня к Шемякину на предмет обмена дисков на его картины. Я выменял одну картинку на пластинку "Мадди Воторс". Смешной чувак из нэгроидов, пел заунывные частушки в стиле андеграунд, т.е. совсем смурные. У Славы была симпатичная жена Таня, но они решили разбежаться. Таня просила познакомить ее с каким-нибудь евреем, чтоб тот как паровоз увез ее за границу на постоянное место жительство. Слава познакомил ее с Димой Блюмбаум по кличке "Седой" и с Мишей Шемякином. Мише Таня понравилась. Он был не силен в женских делах, но очень хотел. Прильнув к Тане он ощутил сильное влечение и Риву с дочкой выселил к своей маме. У Славы была пассия из Англии - Джил. Она была высокая, смазливая и вкусно пахла. Из-за любви к искусству она часто приезжала в Ленинград по туристической путевке. Славка привел ее к Мише, полюбоваться его искусством. "Хау мач", - спросила Джил, показывая на женский портрет с длинными руками. Миша почесал голову и выдумал несусветную сумму - 400 рублей. Слава поделал на два, Миша согласился. Джил протянула Славе 200 долларов, которые он тут же положил к себе в карман, а из кармана вынул 200 рублей и протянул их Мише. Миша задумчиво засунул их в копилку. Вечером, когда мы сидели у Славы в дверь позвонили. В дверях еле стоял на ногах Миша и сдвигал брови: - Она тебе дала 200 долларов, а ты мне дал 200 рублей. Нечестно. - Почему не честно? Ты же просил за картинку 200 рублей, 200 и получил. - Нет, - сказал Миша, - доллар у валютчиков нынче стоит 4 рубля. - Так это у валютчиков, - ответил Слава. Но Миша не понял, обиделся и хлопнул дверью. Однако выгоду свою со Славы Миша поимел. Джил в Париже показала его картину знающим людям. Она им очень понравилась и телефон в Мишиной квартире превратился в будильник. Вскоре в Ленинград приехала шустрая Дина Верни. Кроме того, что она любовалась архитектурой Ленинграда, Дина скупала живопись у Миши Шемякина. Миша брал за картины доллары и вызывал неподдельный интерес в органах КГБ. В летнюю жару можно было посидеть в открытом кафе "Ветерок" на ул. Софьи Перовской. Но дуло там сильно. От чего оно получило от нас прозвище "Сквозняк". Праздно стоящих на Невском, гуляющих, а тем более, сидящих в злачных кафе чаще, чем средневыжатый Советской властью обыватель, менты хватали, везли в отделение и оформляли срок. Фильм "Интервенция", в котором Высоцкий сыграл главную роль, "положили на полку". Мишу Шемякина за его "каракули" устроили в психушку, а Бродскому за тунеядство дали 6 лет исправительно-трудовых лагерей. Но круче всех наказали Эдика Мазура, который получил полный "Трабант". Он осмелился попросить иностранца купить ему заграницей фирменную флейту. Такую смелость органы КГБ оценили в 8 лет строгого режима. Стремление к красивой жизни заставляло рисковать. Кто не рискует - не пьет шампанского! Французского! Конечно, я повел Люду в джаз-клуб. Дружки забыли про музыку, задавали нелепые вопросы, обнажая свою эрудицию и привлекая ее внимание. Она вела себя достойно, ни на ком не задерживая взгляд и не настораживая ухо. Все галдели про поездку в Таллинн на джазовый фестиваль. Выше всех подпрыгивал на своих ножках Лева Фельгин. Пришлось ему слегка вломить. В Таллинне мы свободно дышали полной грудью. Мы ездили туда как за границу. Таллиннские площади, улицы, уютные кафе обволакивали атмосферой датского королевства. Люда наслаждалась кофе, я Людой. Мы были счастливы. Приехал живой голос Америки из Вашингтона - Вилис Кановер. Казалось, что Брежнев решил объединить с нами весь мир в общий джэмсэйшн. Итальянцы построили автомобильный завод и обещали чего-нибудь еще. Танки в Праге были почти не наши. Немецкие. Но все-таки восемь человек вышли на Красную площадь. 8 из 250 миллионов граждан СССР!!! Кино было для нас основной формой познания жизни. Протекало оно, это познание, в основном, в одном направлении. Где-то лучше, где-то хуже. Но были всплески, ошарашивающие надолго. "Великолепная семерка" выбила из седла советскую молодежь и заставила на десятилетия забыть все виды порток, кроме джинсов, простых рабочих штанов американских скотоводов. Чтобы посмотреть, как одевается Хэмфри Богарт мы ходили в "Кинематограф". В кинотеатрах показывали первоклассные фильмы: "Ночи Кабирии" и "Дорогу" Феллини, "Затмение" Антониони, "На последнем дыхании" Годара, "Рокко и его братья" Висконти. Этих шедевров, если еще добавить к ним "Летят журавли" Калатозова и "Гамлет" Козинцева было вполне достаточно для высшего образования здравомыслящего человека. Но нам хотелось большего. Нам хотелось запретного. И мы с Вохой пролезали на закрытые показы в "Дом кино", где собиралось высшее ленинградское блатное общество. Очень мешала нам его тетка, Валентина Петровна, работавшая там администратором и запрещавшая Вохе водить всякую уличную шваль, вроде меня, в этот омут "чистой" воды. С Валеркой "Манекеном" мы встретились под часами, как и договоривались, ровно в три. Дня через два. Он как всегда был модно одет и принес мне обещанную рубашку "баттен-даун". Стоял июль 1963 года. Мы с Казаловым решили смотаться на денек в Москву. Кино посмотреть. Первый международный московский кинофестиваль все-таки. Фарца кинулась туда бомбить "фирму". Повод - лучше не придумаешь. Весь поезд "Красная стрела" набился "штатниками" с Невского. Их можно было узнать по расклешенным брюкам, рубахам "батанам" и галстукам "тревира". Москва с утра шумела разноцветной толопой. К кинотеатру не протиснуться, тройной кордон милиции. Воха подошел к парню, торговавшему мороженным, и выпросил у него на минутку всю амуницию. Одел его фартук, взял коляску с "пингвином" и нагло поехал к кинотеатру. Кордоны прошел, как нож сквозь масло. Когда вернулся, в руках сжимал два билета с оторванным контролем. Дальше - дело техники. Показывали итальянский фильм с никому ничего не говорящим названием "Восемь с половиной". Расстроились сразу, что попали на макаронников, а не на штатников. Свалили-то с работы на один день. Перед сеансом вышла итальянская делегация: какой-то Феллини, Мастрояни, Джина Лолобриджида и две неизвестные актрисы - Анук Эме и Марина Влади. Куда ближе нам были французы Ив Монтан, Жерар Филипп, хотя французские тряпки были даром никому не нужны. Фильм показался нудным и черно-белым, как вся наша жизнь. Потом мы даже удивились, узнав из газет, что именно этот фильм получил главный приз. Хотелось-то цветного, модного и веселого. Хотя годом позже вышел фильм Сергея Параджанова "Тени забытых предков", поразивший мое воображение. Никакого кривляния. Чистая поэзия. Сочная. Точная. Бесконечная. Вечная. Где-то я такое уже видел? Ах да, в Москве на фестивале. "Восемь с половиной" Феллини. Приехали итальянцы - Марино Марини. Концерт в ДК им. А.М. Горького. Билетов не достать. Песенки веселые: "Е-Е...". Электрогитары. Километры проводов на сцене. В первый раз. Элегантные костюмы, пиджаки с двумя шлицами сзади. На Невском итальянский стиль объявил войну Америке. Галстуки "Тревира" из ситнетики у понимающих людей больше не котировались. Подавай им итальянские, шелковые. Фарца "тревиру" начала скидывать по-дешевке. Я с жаждой "наварить бульон", купил у Кума целую партию и попал. Их уже по пятнашке никто не брал. Так я много лет перевязывал ими коробки с книгами, когда переезжал с квартиры на квартиру. В магазинах все чаще "выбрасывали" капиталистические вещички, обувь, одежду и всякую всячину. В "Пассаже" давился народ насмерть. Нас спасали знакомства и торговля из-под полы у перекупщиков, то есть спекулянтов. Встречи обычно назначали в обеденное время в "Метрополе". Обед стоил не больше рубля. Пальчики оближешь. Мама дома так не приготовит. Умные люди умели заработать денег и питались в ресторанах. Цены днем до шести вечера там были почти как в столовых, но народ этого не знал, да и зайти стеснялся. Ресторан все-таки. Самая качественная кухня была в "Метрополе" и в "Кавказском". В "Европе" и "Астории" побольше шика и "фирмы". Зато лучше и дешевле завтрака больше нигде не было. С восьми утра до полудня за один рубль десять копеек можно было набить живот на целый день. Больше всего удивляло, что появление в этих местах советских людишек никого особенно не ломало. Главное - деньги платите. "Фирмы"-то было мало. Это уже попозже финики поехали гурьбой. Однако за каждым следили агенты КГБ, куда кто ходит - в ресторан, в церковь или еще куда. И все это посредством "стукачей". Стучали все, но лицемерно это осуждали и стукач стукачу руку не подавал. Они стукачей презирали. Обещанный еще Хрущевым коммунизм надвигался на страну тучей импортного изобилия. Вещевой бум порождал неизвестные доселе рецидивы. Всё брали в прок. - Что это у вас на полке? - Утюги. - Дайте два. Особенно жадно народ набивал свои норы хрусталем, коврами, мехами, откармливая моль и тлю. Эйфория у людей нарастала на концертах Ива Монтана, Марлен Дитрих и Дюка Элингтона. Дюк с оркестром жили в "Европе". В тот день после концерта папашу Дюка комсомольцы привезли на ужин в свое кафе "Белые ночи" на улице Майорова. Пройти в кафе было невозможно. На входе командовала Жанка Жук. Она нас пожалела и пропустила как старых дружков. Угощали американских джазменов, как водилось, "Столичной" водочкой. Нам казалось, что этого чуда больше нет нигде в мире. Но чудо было в другом. Запивали водочку портвейном сорта "777". Как говорилось - "полировали". И вот это было чудо дак чудо. У американцев быстро глаза полезли на лоб и они начали хвататься за стены. Когда Дюк сел за пьяно "Белые ночи" наполнились не здешними звуками, а народ как перед заклинателем змей, вытянул шеи и закачал головами. На столах застыли антрекоты. Наши музыканты, опрокинув по стаканчику, начали шуметь на своих инструментах. Осмелев, от винных паров, я полез к Дюку целоваться. Пробиться к нему было не легко. Голощекин и Фейертаг оттесняли меня к туалету, из которого сильно пахло. - Кто ты такой? - распалялся товарищ Фейертаг. Я бы ему объяснил кто я такой, но не хотелось подводить Жанну. Я пробился к Дюку и взял у него и его друзей автографы. Держась за рукав его пиджака, я пытался сказать на английском про встречу на Эльбе в сорок пятом. Он кивал головой, но видно было, что не понимает. Либо у меня был плохой английский, либо он ничего не знал про встречу на Эльбе. Вернувшись от Дюка с автографами я застал Люду в объятиях американца. Норрис не переставая целовал ее руки и заглядывал в глаза. Наши девушки такого не проходили. Люда была вне себя от восторга. Я опешил. Бить морду или оттаскивать за воротник американца, у которого только что выпросил автограф, было глупо. Упрекать Люду в измене - смешно. А такие красивые парни на дороге не валяются даже в Америке. Да еще с саксофоном. "Пусть радуется жизни, - подумал я, - найду я еще себе такую Люду". Как водиться все напились и до утра играли сэйшн. Это было посильнее "Фауста" И.В. Гете. Мне стало одиноко, и я решил свалить. У входа в "Белые ночи" еще толпился народ, мечтавший прикоснуться к живому Элингтону. Среди толпы я заметил Тоню. Она еще больше похорошела. Рядом с ней стоял модный красавец. Вылитый Марлон Брандо! Ба?! Да это же Павлов, к которому от меня ушла Тоня. Мне стало как-то неуютно. Я возвращался домой по улице Майорова укрываясь от промозглого северного ветра. Из предутренней мглы возникла громада Исаакиевского Собора. Ветер гнал низкие тучи и гудел в проводах. - Ангелы плачут, - подумалось мне. На фронтоне собора тусклым золотом поблескивало библейское изречение: "Дом мой дом молитвы наречется". В доме том медленно раскачивался маятник Фуко отсчитывая вращение Земли и наше вместе с нею. Все у этих "башлевиков" было доказано и расписано по пятилеткам до самого коммунизма. Сомневаться в этом приходилось все меньше. Жить становилось веселее. Приехал Дюк Элингтон. В Елисеевском продают "Мальборо". Того и гляди дождемся ребят из Ливерпуля. Да на сомнения и времени не оставалось. Нужно было крутиться, зарабатывать на еду и если повезет насладиться звуками блюза. |
|
|