Кто привел на междусобойчик эту девушку - Славик не знал, но вот она, стоит напротив, пялится огромными травяными глазищами, брови дугами приподняла, а на губах - усмешка, то ли ласковая, то ли насмешливая - не разберешь.
- Спасибо, конечно, - Славик внимательнее посмотрел на девушку. Она ему нравилась, но было в ней что-то такое... неуловимое, что заставляло волосы на затылке приподниматься. - Только я не князь, не было в предках дворян совершенно. Черная кость.
- Так, может, прозвище такое было? - рассмеялась девушка. - Ну, в детстве? Должно было быть.
- Не-а... - замотал головой Славик. Странной была интонация собеседницы, и взгляд ее, обшаривающий его лицо, был странен. Будто искала что-то, хмурилась даже, морщилась слегка, вглядываясь в неведомо что. - Не было такого прозвища. Ничего подобного!
Он уже хотел отойти, но девушка остановила его, протягивая бокал.
- Хоть выпей со мной, князь. Шампанское. За твое ж здоровье. Все же не каждый день человеку двадцать пять исполняется. Всего лишь раз в жизни.
Славик чуть не отказался - таким страхом морозным окатило спину, но бокал взял. А что было делать? Это ж кому рассказать - обхохочутся. Ему выпить предлагают, а он, аки девка непорочная, ломается, глазки строит. Да ладно бы просто так выпить, а то ж - по случаю дня рождения, на его собственном междусобойчике, его же, между прочим, шампанское.
- Ну, я, вообще-то, шампанское не очень... - вяло сказал Славик, беря бокал. С легким звоном чокнулся, выпил одним махом, как только водку пьют.
- Конечно, князь, тебе лучше б медовуху, - легко согласилась девушка, и смех ее запрыгал серебряными шариками, отскакивая от стен.
Славик еще успел удивиться, что никто не обращает на них внимания, не смотрит на девушку, не слышит ее смеха. И провалился в густую, чернильную темноту.
* * *
Волк нервно переступал лапами, оставляя глубокие, словно оплавленные следы в камне. Он не помнил, как попал в это место, не помнил вообще ничего, будто жизнь его началась только в этот момент, на одинокой скале, торчащей, словно палец, посреди дремучего леса. Волк завыл тоскливо, призывая ушедшую в неведомое память. Он знал, что там, позади, осталось что-то очень важное, то, что необходимо вспомнить. Но странный гул, от которого дыбом вставала шерсть, не давал вернуться памяти, не допускал ни одной мысли.
Волк вновь взвыл отчаянно, затряс головой, пытаясь не слышать вибрирующего, говорящего гула деревьев. Влажный мох, торчащий из трещины в скале, подвернулся под лапу, и зверь чуть не упал, оскользнувшись неожиданно.
- ... жертвы кровавые... - послышалось волку, словно шепнул кто-то в уши, низким, грозным голосом, - великие жертвы... все племена ваши должны платить за колдовство древнее, изначальное, охраняющее род...
Волку померещилось, что тонкий лунный серп качнулся в небе, как доска детских качелей, ударенная небрежно ладонью. Воздух задрожал, поплыл маревом. Что-то билось о накрепко запертые границы памяти, старалось прорваться на волю. Волк зажмурился, прижимая плотно уши к голове, а когда открыл глаза, увидел дорогу, вьющуюся небрежно меж громадных деревьев, подходящую почти что к подножию каменного столба, на котором он стоял. В древесный шепот, назойливо лезущий в уши, вплетались другие звуки, чужие для леса, но странным образом кажущиеся гармоничными и естественными. Волк прислушался. Тяжкое дыхание многих людей доносилось до него, шарканье усталых ног, сбитых на дороге, резкие командные вскрики, скрип колес - волк увидел темную массу, надвигающуюся на него по лесной дороге.
- Тысяча девятьсот сорок седьмой... - шепнул лес, и волк согласно кивнул, словно понял мутные слова. - Не забудь, оборотень, сорок седьмой. Следующая жертва...
Волк вновь помотал головой, соглашаясь, и его желтые, светящиеся в ночной тьме, глаза сверкнули, как серебряное кинжальное лезвие, подернутое пленкой лунного света.
А люди все шли и шли, колонна уже текла, подобно черной реке, вдоль каменного столба, и некоторые из проходящих поднимали глаза, крестились непривычно, сведенными судорогой пальцами, в испуге - они видели громадного черного волка, скалящегося в гордой усмешке, рассматривающего их с небрежением высшего.
Волк вновь переступил лапами, и следы его вгрызлись в камень.
Как велики жертвы, - подумал волк, печально опуская голову. - Слишком велики... Но как же быть? Как?
Ему хотелось спрыгнуть со скалы, слететь, как птице, рыча и завывая в азарте атаки, рвануть клыками горло охранника, опрокинуть следующего, разгрызая с хрустом руку, держащую оружие, метаться меж ними, увеличивая панику, освободить пленников, подарить им свободу и право жить.
- ... все племена ваши должны платить за колдовство древнее, изначальное, охраняющее род... - вспомнилось волку, и он замер, прищуривая горящие глаза.
Разогнать охранников? Освободить тех, кто назначен в жертву? Да, он мог бы, мог...
Волк напрягся, и клыки его блеснули шелково в лунном неярком свете.
* * *
Темный ночной лес надвигался на Славика, громадные ветви нависали над головой, царапали острыми сучками плечи. Отовсюду доносились шорохи, топот ног, словно масса народа пробиралась к сердцу Великого Леса, туда, куда даже в ясный полдень не проникает ни один солнечный луч. Славик, хоронясь за деревьями, шарахаясь от каждого шума, пошел вслед за остальными. Ему было страшно, вдоль позвоночника будто втыкались ледяные иглы, мурашки бежали по коже, но он шел, чувствуя, как его притягивает нечто, находящееся впереди, там, где должны были собраться все люди, находящиеся в лесу.
Поляна открылась неожиданно, словно обрыв, возникающий под ногами среди яркой влажной зелени луга. Высокие ели - запрокинь голову, а вершин не видно, - окружали поляну, вокруг которой вздымались, подобно волнам морским, головы людей, бормочущих что-то непонятное, напоминающее заклятие древнее, еще древнее, чем сам род человеческий. Славик замер, прижавшись к шершавому стволу, укрылся за еловыми лапами.
Багровое пламя с ярко-желтыми проблесками, билось в конусе каменного горна, что возвышался посреди поляны. Старики в серых балахонах, стоящие вокруг горна, низкими, надтреснутыми от усталости голосами, пели, с трудом вытягивая длинные, мрачные ноты, и люди в лесу подхватывали песнопение. Славик хлопнул себя ладонью по губам, почувствовав, что тоже начинает петь, не понимая, не узнавая слов, которые рвались изнутри. Кузнецы, поводя влажными от пота плечами, совали в белые от жара угли причудливые куски металла, удерживая их длинными щипцами, бросали их на каменную наковальню, и громадный молот ударял по мягкому железу, почти что прилипая к нему, с гулким, отдающимся во всем теле звуком, и тут же небольшие молоточки начинали отзванивать по наковальне, поддерживая диковинное песнопение стариков. Изможденный седой кузнец, из тела которого уже давно ушла сила, а руки превратились в переплетение сухих жил, сидел у горна, не отводя тусклых глаз от пламени, изредка поднимал обожженную ладонь, и, повинуясь этому знаку, кто-нибудь подбегал к горну, вбрасывая уголь либо раздувая громадные мехи из овечьих шкур, поддерживая злое алое пламя. Молоты не смолкали ни на мгновение, и их музыка все так же вплеталась в песню-заклинание.
- Колдовское оружие... - шепнул кто-то Славику. - Древнее колдовство, пришедшее в мир вместе с первым солнечным лучом. Колдовство, требующее жертвы. Охраняющее род.
Славик оглянулся, но никого не было рядом, лишь колыхались ветви деревьев, кажущиеся черными в дрожащем свете полной луны.
Голоса поющих взлетели вверх, будто силясь добраться до облаков, низко нависших над вершинами елей. Славик откуда-то знал - может, таинственный голос нашептал в уши? - что кузнецы эти ковали неведомое оружие уже не первый год, и так же пели старые волхвы, укрепляя каждый удар молота своим колдовством. Но именно эта ночь, в которую занесло его случайным желанием, должна была стать окончательной, ставящей последнюю точку, последний удар молота по таинственному оружию, и к первому рассветному лучу солнца оружие будет готово, многолетние труды завершатся. Именно поэтому собрались в Великом Лесу люди, желая помочь колдовству, присутствовать при последнем жертвоприношении.
Жертвоприношение? Славик зябко вздрогнул, еще крепче прижался к еловому стволу. На жертвоприношение смотреть ему совершенно не хотелось, но взгляд сам притягивался к двум столбам, возвышавшимся рядом с наковальней.
Песнопение усилилось, стало громче, некоторые из поющих волхвов падали в изнеможении, на их место приходили новые, небрежно отталкивая ногой упавших товарищей.
- Это что ж делается? - почти беззвучно шевеля губами спросил Славик. - Что ж творится-то, а? Люди, вы что делаете?
- Главное - оружие, все остальное может подождать, - зашептал таинственный голос. - Ты, парень, смотри внимательно. Думаешь, они копье выковать силятся? Или меч там? Нет, это они судьбу твою куют. Так что присматривайся.
И вновь никого не оказалось рядом, кто мог бы сказать эти слова.
Из-за деревьев на поляну выходили мужчины и женщины, несли к горну куски металла самой разной формы и размера.
- Звездное железо, - пояснила молоденькая девушка, почти что девочка, показывая одному из кузнецов причудливо изогнутый кусок. - Гремело, небо ночью сверкало, будто костер на нем разожгли, а потом мы нашли вот это, и старшие сказали принести сюда.
Кузнец осмотрел внимательно подношение, одобрительно крякнул, подцепил щипцами. Девушка заулыбалась, отбегая обратно, под защиту ветвей.
- Кровь земная, - старик, согбенный годами, с трудом опирающийся на сучковатую палку, протянул кузнецам горшок, в котором плескалась черная, вязкая жидкость. - В огонь плесните, куда как жарче гореть будет.
И горшок полетел в горн. Полыхнуло так, что у старого кузнеца, сидящего рядом с горном, затрещала опаленная борода. Он ухмыльнулся, кивнул скрюченному деду, даже - как показалось Славику - поклонился слегка, уважительно сгибая шею. По лесу поплыл резкий серный запах верхней нефти.
- Кости земные, - мужик деревенский, густо заросший шерстью до самых бровей, громадный, как бурый медведь, только-только вылезший из берлоги, подал мешок. - В горн бросьте, да поддувайте, поддувайте!
Полетел мешок в горн, разбрасывая из распахнувшейся горловины антрацитово блестящий каменный уголь. Мехи из овечьих шкур застонали протяжно, подпевая песне Великого Леса, и белое пламя побежало по черным угольным комьям.
Каждый кусок металла, приносимый к горну, кузнецы вплетали в кующееся оружие, и песня молотов изменялась, становясь то тише, то громче, то гудела низко, басово, так, что Славик ощущал тянущую в солнечном сплетении дрожь, то взлетала звонкой нотой к вершинам елей. Он знал, что железо для колдовского оружия собирали по всей земле, из каждого закоулка приносили хоть крупинку, чтобы то, что ковалось на поляне Великого Леса могло защитить каждое племя, каждый род, преградить дорогу любому врагу, вздумавшему посягнуть хотя бы на частичку родной земли.
- Ух, упрямый! - воскликнул чернобородый кузнец, похлопывая себя по волосатой груди, сбивая искры, рассыпавшиеся фейерверком. - Надо же, древляне что принесли! Лесные люди... - он размахнулся молотом, крякнул, впечатывая железную полосу в ковку, и Славик почувствовал нелепую гордость за неведомого древлянского мастера, вложившего свою упрямую, твердую душу в кусок металла - словно что-то родное узнал.
Но вот тише застучали молоты, а голоса поющих волхвов напротив стали громче, увереннее, и лунная монета заблистала дивно, разгоняя светом собравшиеся было спиралевидные облака. Лучи будто сплелись сетью, осветили столбы, глубоко врытые в землю, задрожали над ними, обливая их лунным серебром.
Что-то готовится, - понял Славик. Ожидание дрожало над сердцем леса, вихрилось в еловых лапах, заставляя вздрагивать каждую иголочку, каждую травинку, прильнувшую к земле.
Двое вышли на поляну - юноша и девушка, держащиеся за руки. Одеты они были - не в пример остальным - богато, по-княжески, самоцветы разбрасывали разноцветные лучи от шеи и запястий. Славику захотелось кричать, выскочить следом за парой, ухватить их за руки, потащить с поляны, ставшей вдруг жуткой, опасной, как яма, полная ядовитых гадин. Но что-то удержало, может, таинственный голос, шепчущий в уши, обещающий объяснить все, советующий не мешать происходящему.
- Ты же не понимаешь ничегошеньки, - бормотал невидимый собеседник. - Только испортишь все. Годы труда волку под хвост пойдут. Сиди, парень, не рыпайся. Твое дело тут - наблюдать.
- Да ведь... - начал было Славик и умолк, сам не зная, что же хотел сказать. Тем, двоим, в княжеских одеждах, кланялись даже поющие волхвы, кузнецы смотрели на них с почтением, так что ж дергаться-то? Кого спасать? От какой беды?
- И правильно, парень, - согласился невидимка с мыслями невысказанными. - Спасать не надо. Не для того они сюда явились.
Славик прижал ладони к шершавой еловой коре, вжимая их до боли в коже. Опасность холодила спину, стучала болью в висках, но на вид - ничего страшного не происходило, лишь муторное, темное чувство плескалось где-то в горле, как лишний, с недобрым пожеланием выпитая чарка.
Те двое, вышедшие на поляну, сбросили одежду, нимало не стесняясь собравшихся людей, и обнаженные их тела мягко засветились в грозных алых отблесках горна. Девушка первой подошла к столбу, забросила руки вверх, соединяя кисти, и волхв, подскочивший тут же, путаясь в длинном сером балахоне, завязал колючей веревкой нежные запястья. И тут же привязал ко второму столбу юношу, улыбающегося гордо и покорно.
- Вот, видишь, они даже не сопротивляются, - шептал некто Славику. - Так надо, парень, поверь, только так и надо. Нет другого пути. Мудрые уж все мозги вывихнули, головы сломали. Не нашли, как иначе сделать. Лишь кровь может остановить зло.
- Но это - тоже зло! - кивнул Славик в сторону столбов. - А что может породить зло, кроме еще большего зла?
- Это - не зло, - отозвался невидимый. - Это - жертва во искупление, парень.
Славик сжал кулаки, туго вжимая ногти в ладони, так, что полумесяцы белые остались на коже. Зубы скрипели, сдерживая протестующий крик. Эх, силу бы сейчас немереную. Да чтоб летать еще. Подхватил бы, прямо как в сказках, эту парочку глупую, что сама в жертвы напросилась, да и унес бы куда подальше от всех озверелых маньяков.
- Дурень ты, - зашептало. - Дурень и о дурном думаешь. Это ж - дети княжьи, сами пришли, долг свой сознавая, жертвуя жизни свои юные, невинные на благо родной земли. А ты что? Все испоганить хочешь?
- Да ты глянь только, глянь! - Славик повел рукой вокруг, пытаясь ухватить невидимку за ворот, ткнуть его носом в происходящее. - Молодые совсем! Сопливые! Им же еще жить и жить!
- Им жить, а другим - умирать? Так, что ли? Не-еееет! Эти двое туго свой долг понимают. Тебе б так. Ты вот на них смотри, запоминай и учись. Князь жизнь свою положит, а людей своих спасет. Даже самого распоганого смерда вперед себя поставит. Таков долг княжий. А ты - жить да жить... Эх, дурак, как есть дурак.
Голос умолк, а Славик поморщился недовольно. Поучения не радовали, и казалось ему отчего-то, что болотная ведьма ухмыляется неподалеку, скаля почерневшие редкие зубы, насылает ему видения разнообразные.
- Ну, чисто школьные уроки, - буркнул он обиженно, но в ответ только хмыканье усмешливое прозвучало.
А молоты меж тем почти что совсем смолкли, лишь в песнопениях волхвов звучала мелодия ковки, словно все еще громыхали тяжко по наковальне могучие кузнецы, поправляя последние штрихи колдовского оружия.
Старик-кузнец поднялся со своего места у горна, взглянул на вытянутый по наковальне меч, багрово светящийся на камне. По кромке меча пробегали бело-желтые искры, вспыхивая и потухая. Рядом лежал диковинный наконечник копья, похожий на изогнутый кинжал, блестящий черным пламенем. Старик протянул руку, провел ладонью над оружием, впитывая огрубелой кожей полыхающий жар. Кивнул одобрительно, и почерневшие, растрескавшиеся губы его растянулись улыбкой.
Два кузнеца, напрягая зачем-то могучие руки, блестящие от пота, подхватили щипцами меч и копейный наконечник, сунули их в белое пламя горна. Волхвы, собравшиеся около привязанных к столбам княжьих детей, запели громче, ритм песнопения изменялся. Славик вцепился в еловый ствол, чувствуя, как земля покачивается под ногами, разрыхляется выпирающими вверх корнями, странные белые цветы, светящиеся лунным призрачным светом, вылетели из почвы, как стрелы из множества луков. Диковинные плотные лепестки развернулись, и поляну залил тягучий, сладкий аромат, странным образом вплетающийся в песню волхвов.
Песня взлетала и опадала, затягивая всех присутствующих в магическое действо. Жертвы у столбов тоже пели, и высокий голос девушки дотягивался, казалось, до самого неба, касался звезд, раскачивал их в такт мелодии.
Славик увидел, как по краю поляны люди становятся на колени, утыкаются лицами в землю, лишь странные белые цветы стояли прямо и уверенно, словно и не качался весь мир.
Кузнецы отошли от горна, распростерлись на земле, даже старик опустился на колени, покорно опуская глаза, лишь двое, державшие щипцами оружие, остались стоять. Два волхва приблизились к ним, выхватили меч и наконечник копья, словно и не заметив жара. Оружие дивно блестело, будто облитое солнечными лучами. Повернув оружие в руках, показывая его всем присутствующим, волхвы вонзили тонкие сверкающие острия в тела жертв: в девушку - наконечник копья, в юношу - меч, рассекший тело наискось, от ключицы до середины груди.
Славик закричал страшно, протяжно, губы его поднимались яростным рычанием, зубы щелкали. Он чувствовал, как по предплечьям побежала черная шерсть, и бешенство при виде крови закрывало глаза черной пеленой.
- Стой, дурень, сто-ооой! - кто-то уцепился за рубашку Славика, повис на плечах. - Не двигайся!
Парень и хотел бы стряхнуть невидимку, да только покачивающаяся под ногами земля не давала упора, не позволяла решительно двинуться. Внезапно Славик понял, что длящийся в ушах крик - не его, а кричат все, стоящие на коленях вокруг поляны, и даже волхвы прервали песнопение, присоединившись к этому горестно-яростному крику.
Славик шагнул вперед - единственный, кроме волхвов, стоящий на ногах. Девушка у столба приоткрыла глаза, уже подернутые мутноватой смертной пленкой, рука ее приподнялась, словно приветствуя, и с указательного пальца скатилось что-то, похожее на звезду, затерялось в густой траве. Голова девушки повисла бессильно, длинные пряди волос свесились вниз, шевелясь под легким ветерком, как водоросли, льнущие к берегу.
- Как было предсказано - жертвы принесены! - возгласил старший из волхвов, склоняясь в низком поклоне перед мертвецами, все еще удерживаемыми путами у столбов. - За оружие, долженствующее спасти племена наши, плата будет высокой, мы только начали платить. Лучшие будут уходить, чтобы остальные могли жить.
И вновь закричали, заплакали люди на поляне. Некоторые катались по земле, стуча кулаками, выдирая клочья травы, и белесые черви осыпались с тонких, шевелящихся корешков.
Волхвы, кланяясь почтительно, даже с каким-то страхом, приблизились к мертвым, с бережением вытащили колдовское оружие, уложили его в уже приготовленные пелены. Руна Дагаз полыхнула алым, кровяным блеском с белого полотна, предвещая перерождение. Меч и наконечник копья были завернуты плотно, увязаны продолговатыми тюками, и руны, вышитые камнями и бисером по ткани, сверкали, ловя звездный свет.
Конь вороной, с лентами черными, вплетенными в гриву и хвост, стукнул копытом нетерпеливо. Бледный всадник склонился с седла, прижимая правую руку к сердцу, протягивая левую, в которую и вложили волхвы драгоценный сверток. Всадник ударил каблуками в конские бока так, что скакун всхрапнул, поднялся на дыбы, замолотил тяжелыми копытами в воздухе.
- К кручам Борисфена скачи! - приказал старший из волхвов, кивая всаднику. Тот прижал сверток к груди, управляя конем лишь коленями, склонился почтительно.
- Все выполню, как договаривались. В точности исполню, не сомневайся, - прошелестел голос бесцветный, как и лицо всадника. Славику на миг померещилось, что не лицо человеческое над черным воротом рубахи покачивается, а морда козлиная, рогами витыми, острыми, увенчанная. Присмотрелся - нет, человек, только бледный очень, словно всю жизнь под землей провел.
Качнулся всадник в седле, и пошел конь с поляны, медленно, торжественно переступая тонкими ногами, а с самого края поляны взвился свечой, да и в галоп. Только грохот копыт по лесу прошел.
А Славику вновь козлиная морда померещилась. Будто раскачивалась эта гнусная харя над поляной, кривилась злобно, зубами щелкала. Не нравилось твари козломордой то, что волхвы тут наколдовали.
- А накося, выкуся! - отчего-то злорадно прошипел Славик, показывая козьей морде банальный кукиш. - Не по твоим зубам волхование это.
И тут же оборвал себя, недоуменно пожимая плечами - сам не понял, откуда мысль взялась, почему видение рассердило так и ехидство вызвало.
А волхвы меж тем вновь запели. Только на этот раз песнопение их не пульсировало, как сердце земное, а длилось протяжно, тягуче, печальными переливами обвивало княжьих детей на столбах. Когда же утих грохот копыт вороного коня, из жутких черных ран мертвых скользнули к звездам две полупрозрачные белые струйки.
- Души их, - зашептал жарко Славику в уши невидимка. - Окончательная смерть была, бесповоротная. Не возродятся они никогда на этой земле, да и ни на какой другой тоже.
- Ох, - только и сказал парень. - Да как же так? Это ж еще хуже, чем просто убить...
- А ты как думал? - грустно вздохнул невидимый собеседник. - Уж больно сильное колдовство волхвы учудили. Все племена защитить - это тебе не танцульки над кинжалом серебряным. Те, княжьи-то отроки, знали, на что шли. И другие потом пойдут. Все ради того же - людей спасти от смерти злой, неминучей.
Славик кулаки сжал, вглядываясь в заострившиеся черты девушки, стараясь запомнить каждый изгиб медовых локонов, а в глаза почему-то лез острый, колючий блеск кольца, упавшего с ее пальца и схоронившегося в траве.
А сам смог бы так? - спросил себя Славик. - Вот так, зная, что впереди - лишь безнадежность и забвение. Смог бы? - И не нашел ответа, хоть и хотелось сказать, что не хуже он этих двоих, но не смог солгать сам себе. Просто не знал.
Волхвы, не переставая петь, кланялись, подходили к столбам, становились на колени, целовали руки мертвых. Старейшина колдунов обрезал золотым серпом веревки, и тела мягко упали на подставленные почтительно руки волхвов. Мертвецов бережно и почтительно уложили на расстеленные шелковые ковры, одели богато, роскошно даже, унизали пальцы кольцами, на шеи навесили ожерелья и цепи драгоценные. Славик только всхлипнул, увидев, как медовые волосы девушки заплетают в косы, вплетают в них жемчужины и ленты атласные, укладывают на груди девушки. Плакал не только он - всхлипывания и рыдания доносились отовсюду, словно страдал, заливаясь слезами, сам Великий Лес.
Трупы, одетые уже, как на праздник, положили в челны узкие, накрыли полотнами, рунами затканными - свадебными покровами, и руны те призывали благополучие молодой четы, плодовитость ее; и волхвы, сгибая старческие худые плечи под тяжестью мертвого дерева, понесли челны с поляны, а вслед им несся поющий плач.
Дивные белые цветы, заливавшие густым ароматом поляну, сжали плотные лепестки, как только челны, покачиваясь, удалились из виду. Люди, окружавшие поляну, потянулись вслед за похоронной процессией, подпевая волхвам, протягивая руки к мертвым, благодаря их невнятно и слезно.
Славик почувствовал, что лицо его мокро от слез. Он потер глаза сильно, до боли, до багровых пятен, тут же поплывших перед глазами. И эту красноту разбил острый, злой луч, сверкнувший из травы.
- Ну, иди сюда, парень, - позвал кто-то, и Славик увидел старого кузнеца, недвижимо сидящего у потухшего горна. - Иди, иди. Тут, похоже, для тебя подарок остался.
- А почему, дедушка, думаете, что для меня? - парень приближался к старику с опаской, косился сторожко. - Может, это для кого другого подарочек. А?
- Другие все ушли, - пояснил дед, сплетая узловатые пальцы. - А ты остался. Значит, еще не все дела твои тут завершены.
- А вы-то что сидите? - охрипшим враз голосом спросил Славик. Представился ему вампир злобный, который только и ждет, чтоб вцепиться кривыми вонючими клыками в горло. - Чего не пошли с остальными?
- Мне уже ходить незачем, - махнул рукой кузнец. - Моя работа вся закончена. Княжата жизнь свою положили, а я - душу отдал, всю силу, все мысли. Все в оружие, все - для славы племени, для жизни его. Здесь и помру, так же, как огонь в горне. Закончился я в тот миг, когда оружие началось, а огонь погас.
- Огонь и зажечь можно, - Славик выбросил из головы упырей, нащупал в кармане зажигалку. - Вот сейчас чиркну разок, и будет вам опять огонь. Хорошо, дедушка? - он уже крутил колесико, выбивая из кремня синеватую искру.
- Ох, княже, - усмехнулся старик. - Молодой ты еще, глупый по молодости. Неужто твой огонь колдовской заменит тот, живой, что трением добывали под волхования, чтоб этот горн зажечь? Спрячь свою волшебную штучку. Она тебе еще пригодится, а тут - без надобности. Лучше иди, забери свой подарочек, - и он кивнул на блестящую в траве звездочку.
Славик присмотрелся - кольцо, упавшее с пальца девушки, лежало на земле, зарывшись в рыхлую почву, лишь руна Дагаз, выложенная гагатом и рубинами, сверкала с мягкого красноватого золота.
- Тебе это, - покивал кузнец. - Точно говорю, что тебе. Чувствую.
Парень наклонился, и кольцо, казалось, само впрыгнуло в ладонь, прижалось рунными камнями к коже, прильнуло тепло и ласково, будто губы девичьи. Примерил Славик кольцо - тяжелое, крупное, видно, не на девичью руку назначенную, может, подарил друг милый - как раз на безымянный палец подошло, чисто обручальное.
- Ну, здравствуй, князь, - поклонился старый кузнец. - Дождался я. Довелось еще увидеть того, кто будет защищать землю нашу от века до века, пока солнце восходит, да месяц светит. Ох и спасибо богам.
Славик расправил плечи, чувствуя, как от кольца что-то проникает внутрь, бередит самую душу, будит неведомое. Поднял он глаза к небу, к высоким насмешливым звездам, погрозил им рукой с кольцом, только сверкнула грозно руна Дагаз - руна перерождения. И опустил взгляд к земле, почувствовал родство изначальное.
И стал уже не Славик - Всеслав Брячеславович. Князь Полоцкий. Волхв. Колдун. Защитник. Оборотень.
Глаза его приобрели неведомую ранее остроту зрения, расступились перед взором леса, и увидел Всеслав всадника черного, плащом укрытого, лишь глаза, побелевшие от напряжения, сверкали из-под шлема, да конь переступал с ноги на ногу, нервничая, чувствуя настроение хозяина.
- Не видать тебе земли русской, - тихо, казалось бы, сказал Всеслав, но слова его разнеслись далеко, докатились до кручи над Евфратом, и дрогнул конь под всадником, затряс головой, и посыпались из-под копыт камни, сваливаясь в реку.
Всадник поднял руку, и волны реки свились спиралью, багровым засветилась вода, словно колдовской котел заварил мрачное варево, и вот-вот хлестнут из Евфрата молнии, распарывая небо и землю.
На крутой берег Борисфена выехал бледный человек на вороном коне. К груди он прижимал трепетно сверток, увязанный в полотна, затканные рунами. Рванул человек пелена, скрывающие ношу, и в руках его оказался меч, сияющий серебром и золотом, и наконечник копья, изогнутый хищно. Кумиры, стоявшие за спиной всадника, казалось, увеличились в размерах, разбухли, и серебряная голова одного из них сверкнула, взвились золотые усы.
Тот, на берегу Евфрата, закричал яростно и тонко, кусая костяшки пальцев. Колдовской котел в реке утих, распрямились водяные спирали, медленно поплыли ночные волны. Всадник приподнялся в седле, зажмуриваясь от боли - острый яркий луч, прилетевший с далеких берегов северной реки, ожег глаза.
- На восток! - закричал всадник - Великий Завоеватель, чье имя будет повторяться спустя многие столетия после его смерти. - Наш поход - на восток!
И армия за спиной Завоевателя дрогнула, перестраиваясь, а всадник все вглядывался вдаль, пытаясь рассмотреть - кто же разговаривал с ним на неведомом языке через моря и горы. Но лишь волны реки были видны ему, да шумели воины, бряцало оружие, всхрапывали кони.
Завоеватель пожал плечами, уже забывая о случившемся. Колдовское варево, расплескавшееся по реке, потеряло силу.
- Я завоюю весь мир! - воскликнул Завоеватель, разворачивая коня, вздергивая поводья, поднимая скакуна на дыбы. - Весь мир!
Годы спустя, уже в Индии, он понял, что мир - не один. Странные философы, приручавшие змей на мраморных ступенях лесных храмов, рассказали ему о разнообразии звезд, у каждой из которых таится мир, который он не сможет завоевать.
- И даже тут, в этом мире не все подвластно тебе, - сказали мудрецы, сидящие на ступенях храма. Сверху на них надменно смотрело человеческое лицо, украшавшее торс льва - статуя неведомого бога. - Есть земля, которую ты не сможешь покорить. Ты даже не вспоминаешь о ее существовании, ибо защита у этой земли такова, что ни один завоеватель не сможет овладеть ею.
Александр понурился, рисуя тонким прутиком в пыли неведомые знаки - руну Дагаз, означавшую перерождение. Мудрецы, увидев рисунок, переглянулись значительно.
- Где эта земля? - спросил Великий Завоеватель.
- Там, - махнул коричневой рукой один из мудрецов. - На севере.
Александр вспомнил ночь на берегу Евфрата, видение колдовского котла, в котором варились его великие воинские замыслы, и острый луч, сверкнувший во тьме, ослепивший глаза, заставивший идти на восток.
- Пока растет на нашей земле Великий Лес, не пройти тебе к нам, не видать нашей земли, - прошептал тихий голос, и на этот раз Великий Завоеватель понял слова. - Никогда не видать.
Тонко и яростно вскрикнул Александр и упал на ступени храма, закатывая побелевшие глаза. На губах его выступила пена, руки беспорядочно скребли по мрамору. Мудрецы печально улыбнулись, но никто из них не двинулся с места.
Глава вторая. Сосед и болотная ведьма
Славик открыл глаза. Голова болела нещадно, буквально лопалась от боли. Под черепом поселился дикий зверь с неисправной дрелью, и поворачивал с писком и хрипом свой инструмент, издевательски топая лапами.
- Всегда не любил шампанское, - буркнул Славик, охватывая голову ладонями, сжимая ее крепче. Может, если стиснуть как следует, то зверь с дрелью уберется, испуганный таким напором.
В квартире было пусто. И - что самое странное - никаких следов междусобойчика, так гудевшего накануне. Даже грязных тарелок в раковине не было. Только стояла у дивана бутылка из-под шампанского, насмешливо поблескивая темно-зеленым боком, враз напомнившим Славику травяные глаза девицы, подсунувшей бокал.
- И что там было, в шампанском? - удивился Славик. - Такие сны...
Он сел на диване, нашаривая тапочки. Фиг с ними, со снами, с тяжкого похмелья и не такое снится. А вот то, что исполнилось вчера двадцать пять - это уже серьезно. Пора о жизни задуматься. Ведь - ста-а-арость на пороге. Почти седая древность. Славик засопел печально. Жизнь после тридцати казалась ему медленным умиранием, и вот, с этого дня он уже переступил границу и начал приближаться к пугающему тридцатнику.
В дверь забарабанили.
- Тьфу, делать кому-то нечего, - Славик потер ноющий лоб. Судя по активности стука, Колька-сосед явился, местный алкаш, что живет этажом ниже. Когда-то Колька со Славиком в детский сад вместе бегал, потом в школу, да вот, спился вконец. Правда, иногда заглядывал к старинному приятелю на огонек: то сигареты стрельнуть, то денег на бутылку одолжить. Славик одалживал, хоть и знал, что безвозвратно. Но все время перед глазами вставал вихрастый мальчишка, поднимающий к небесам совок, как рыцарский меч, слышался его радостный крик, раскатывающийся по залитому солнцем двору, и Славик молча протягивал купюру, стараясь не видеть осоловелые Колькины глаза, подернутые красными прожилками.
- Князь, чего не открывал так долго? - Колька покачивался на пороге, хмуро оглядывая Славика. - Я к тебе, как к человеку, поздравить пришел, а ты... - он продемонстрировал початую водочную бутылку, и взгляд стал еще сумрачнее.
- Какой я тебе князь, - отмахнулся Славик. Совсем народ спятил, вчера эта девица, невесть откуда взявшаяся, сегодня вовсе Колька. - Да и пить я с тобой не буду. Не пью я.
- Совсем зазнался, князь. Двери не открываешь, в дом не зовешь, на пороге держишь, как бомжа какого, что за пустыми бутылками забрел, - Колькины глаза недобро сощурились. - Нет в тебе к людям простым уважения. А ведь приятельствовали когда-то. Мамаша твоя меня котлетами кормила, как сейчас помню. Хорошие котлеты были, вкусные. Моя-то мамаша так готовить никогда не умела. Ладно, пошли, что ли, выпьем, - Колька будто и не слышал отказа. - Пошли, князь.
- Да не пью я, не пью. Хочешь, котлеты дам? Не хуже, чем мама делала. Со вчера остались, - предложил Славик и уже начал поворачиваться к кухне, когда Колька размашистым движением саданул его в челюсть. Славик только охнул.
- Зазнался, князь, - повторил Колька, раскачиваясь, будто молился. - Совсем зазнался. Ну ничего. Я из тебя эту княжью дурь повыбью.
Словно и не Колькины глаза глянули на Славика. Пронзительные, острые, и не было в них ни капли пьянства. Трезвость злобная, ядовитая. Черные глаза! А ведь у Кольки - Славик точно помнил - серые, серые глаза. Что ж творится?
- Княжья дурь, - Кольку заело, словно поцарапанную пластинку. - Повыбью. Никого не уважаешь. Думаешь, княжий стол тебя ждет? Не-ет, брат, не выйдет. Сдохнешь в капкане, волчью шкуру твою на воротник пустят, или на шубейку какой-нибудь деревенской крале, чтоб зимой ей красоту свою не заморозить. А то и плащ чей подобьют, опять же для тепла. Больше ни на что не годишься, князь.
- Ты что, совсем спятил? - растерялся Славик. Челюсть почти что и не болела. То ли несильно Колька ударил, то ли промазал по пьяни, вскользь удар пришелся. Но глаза-то, глаза... Вновь глянула чернота неба ночного, крутанулось где-то внутри созвездие, россыпью блесток посверкивая. Жуть фантастическая.
- Пошли выпьем, князь. За твой день рождения, - серые Колькины глаза вновь моргали неуверенно, пьяно, прижмуриваясь от яркого света. - Я проставляю, князь, пошли. За нас, хороших, за дружбу вечную, - он прищуривался, словно и не было никакого удара, никаких слов мутных, непонятных, похожих на пророчество безумной гадалки.
- Не пью я, - еще раз отказался Славик, окончательно теряя связь с происходящим. Казалось, крутится диск, крутится, перескакивает на одну и ту же фразу, и хриплый голос рок-певца повторяет все те же слова, давно надоевшие, и нет сил остановить этот диск.
Колька усмехнулся потерянно и пьяно. Славик вздохнул с облегчением. Померещилось. И глаза черные, и агрессивность Колькина непонятная. Да, алкаш он, конечно, но добродушный. В драки не ввязывается. Даже наоборот: как напьется, начинает весь мир любить. И чем больше выпьет, тем активнее любит. До навязчивости.
Туманные полотнища заколыхались вокруг Колькиной фигуры, смазывая ее очертания. Тусклая лампочка, едва освещавшая площадку, мигнула, рассыпала сноп искр и лопнула с оглушительным треском. За спиной Славика раздался еще один хлопок. В прихожей квартиры тоже разорвалась лампочка, разлетевшись льдистыми осколками по паркету.
- Шел бы ты домой, - посоветовал Славик Кольке, нащупывая дверной проем. Тьма навалилась душным одеялом. Окутала весь подъезд. Даже в подслеповатые подъездные окошки не заглядывали вечерние сумерки. Будто разом наступила ночь непроглядная, бессветная, беззвездная.
- Домой? - Колька захихикал как-то особенно противно. Славик почувствовал, как повлажнели ладони. Колькин смех наводил на мысли о склизких змеях, свивающихся в клубок, шипящих угрозою. - Сейчас пойду, князь, сейчас... вот еще чуть поговорим, и сразу же пойду. Тебе ж не жалко парой слов с другом детства перекинуться?
- Занят я, - извиняясь, сказал Славик, отступая в прихожую. Темнота пугала. Странно, он никогда не боялся темноты. Да и сосед казался уже каким-то монстром, в точности, как в ужастиках, которые они вместе смотрели в детстве, вскрикивая лихо в самых кровавых местах и подталкивая друг друга локтями для ободрения.
- Угу, - буркнул Колька, и перед Славиком закачались три белесых пятна, фосфорически светящиеся зеленоватым. Нижнее расползлось, растянулось ухмыляющейся зубастой пастью, верхние сжались горошинами, и два злобных глаза, ярко горящие, уставились на Славика.
- Что, князь, страшно? Коленки подрагивают, ручки потряхивает? Ну, признайся, Князь, ты ж уже почти что в штаны наложил. Вижу, вижу, сбледнел весь, как мукой обсыпанный.
- А пошел ты... - на этот раз Славик точно сказал, куда должен пойти сосед. Конкретный адрес сообщил, куда ни на собаках ни доехать, ни на самолете не долететь. Надо ж, как перепился бывший приятель. И куда всегдашнее добродушие делось?
- Ну-ну, князь, - протянул Колькин голос. Только со странной хрипотцой, высокомерной, тягучей, как темная патока. - Гордости в тебе куда как больше, чем храбрости. А уж знаний так и вовсе нет. Дитя ты неразумное. Схарчат тебя, даже косточек не останется, похоронить будет нечего. И ни-икто-ооо не узнаааа-аееет, гдееее могии-иилка-ааа тво-я-аааа! - дурашливо заголосил Колька, подмигивая огненным глазом, и тут же вновь стал серьезен и важен. - Верь мне, князь. Ничего хорошего тебя впереди не ждет. Только беды неисчислимые, предательство и смерть. Так что сиди, не рыпайся. Занимайся своими программками. Самое твое дело. О княжестве и не мечтай даже. Не для тебя это. Простой ты парень, как амеба болотная. А то вообразил себе невесть что. В волка перекидываться, на луну выть... Не дело это, князь.
Зеленоватые пятна взлетели к потолку, закружились. Жутковато было видеть два глаза, извивающихся вокруг ухмыляющегося рта.
- Фокусники, блин, - буркнул Славик, прикидывая - кто ж решил сыграть с ним такую шутку, да еще и Колькиной помощью заручился. Да и что это такое за фокусы? Голограмма, что ли? Как сделали поганцы? Вот, блин, Кулибины. Из самовара лазер соберут, а все чтоб людям беспокойство устроить.
Славик поднял руку, загораживаясь от мерзкой рожи, и в фосфорическом, зеленом свете блеснуло тяжелое кольцо, украшенное древней руной, плотно сидящее на пальце. То самое кольцо, что видел он на руке давешней девицы, да и во сне о Великом Лесе - тоже. Славик вздрогнул, ухватившись за палец, пытаясь сдернуть кольцо.
Светящиеся глаза приблизились к его лицу, вспыхнули острым, болезненно-белым светом. В уши ударил колокольный звон, странным образом похожий на хриплый высокомерный голос, медленно тянущий слова. Мерзко запахло сероводородом, будто кто яйцо тухлое разбил, да не одно, а десяток минимум.
- Я тебя отучу княжить, князь, - прогудел колокол. - Не хочешь по-хорошему слушать, так я тебе покажу твою судьбу. Убедишься во всем сам, маловерный.
Потом что-то еще вспыхнуло, погасло, и наступила тьма, изредка разрываемая, как молниями, искрами, что сыпались из разбитого патрона коридорной лампочки.
В темном подъезде всхлипывал Колька, внезапно протрезвевший и совершенно не помнивший, как попал этажом выше под двери соседа-программиста. И что он там делал. Вроде ж домой шел. Тихо и мирно, никого не трогая. И - где же сам сосед? Что ж творится-то, люди добрые?! Дверь в квартиру нараспашку, а человек пропал, как не было его вовсе.
* * *
Капли тяжело падали в ведро. Шлеп. Шлеп. ШЛЕП.
- Крыша протекает, - сказала болотная ведьма, тоскливо глядя в угол. - Отремонтировал бы кто. Осенними дождями по хате плавать будем, как по озеру какому. Вот только рыба не заведется. А жаль. Хоть бы толк какой был.
- Сама виновата. Распугала всех, а теперь жалуешься. Вон деревенские уже давненько нос не кажут. Все опасаются, - небольшой коричневый зверек вытянулся на лавке, слегка царапая некрашенную доску когтистой лапкой. Желтое пятно на горле казалось кокетливым галстуком. - А что до рыбы... - зверек быстро облизнулся, прижмуриваясь в предвкушении удовольствия, - так ты б ее заранее в бочку запустила. Как раз к осени бы и развелась в лучшем виде. Вкуснятина!
- Я еще от всякой куницы поучения выслушивать буду, - отмахнулась ведьма. - Лучше б залезла под потолок, да и заткнула дыру, а? Я тебе тряпку дам, в смоле вымоченную. Еще и заклятьем подкреплю, так будет крыша, как новенькая.
- Не... не дождешься... - лениво протянула куница, поворачиваясь на бок и взмахивая хвостом. - Не полезу. Я высоты боюсь.
- А сырости не боишься? - освирипела ведьма. - Простуды не боишься, я спрашиваю? Воспаления легких?
- У меня организм стойкий, - ответила куница, прикрывая глаза. Разговаривать ей не хотелось. Всегда одно и то же. Стоит только начаться небольшому дождику, как болотная ведьма сразу начинает жаловаться на застарелый ревматизм, головные боли, хруст в суставах и прочие болячки. А и не удивительно. Ведь три сотни лет сравнялось ведьме. Что уж тут говорить. Куница столько жить не хотела. Долго, нудно. Скучно, одним словом. Да и лениво. Правда, когда сама родилась - не помнила. Только и осело в памяти, что смотрит она - малюсенькая совсем - в глаза с прозеленью девицы рыжекосой, а что дальше было - и не упомнить. Но, видно, не так и давно это было. Молодая совсем, седины в шерсти не проблескивается.
Ведьма заохала, держась за поясницу, подняла тяжелую крышку расписного сундука, полезла внутрь. Во все стороны полетели разноцветные тряпки, холщовые мешочки, стянутые узорчатыми тесемками, терпко пахнущие травами. Куница зашевелила носом. От сухого летнего аромата захотелось чихнуть, но она сдержалась, потерев переносицу лапкой. А то потом не оберешься ехидных подмигиваний, да разговоров о том, что стойкости к простуде никакой нет. Еще опять погонят щель в потолке заделывать, под тем соусом, что насморк начинается от сырости и холода. Оно бы, конечно, надо помочь ведьме. Да только с лавки слезать неохота.
- Колдовские зелья ищешь? - поинтересовалась она у болотной ведьмы. - Думаешь, ревматизм свой каким притиранием вылечишь? Типа вытяжки из желчного пузыря речной жабы. Или отвар из мочи новорожденных мышат, - куница захихикала, представив подобное лекарство. - А еще можно змеиные хвосты да цветы репейника, в полнолуние собранные, под воскресным дождиком расцветшие. Получше рыбы будет. Особливо на вкус.
- Не простой дождь идет, - проскрипела ведьма негромко, будто враз голоса лишилась. - Чую, что не простой. Что ревматизм... тьфу, ерунда. В мои-то годы его и замечать не следует. Так, мелкая неприятность, вроде лужи на дороге. А вот видения, что приходят нынче, пророческими оказаться могут. А ты все ерунду какую-то городишь. Хвосты жабьи... Тьфу! Где ты жабу с хвостом видала? Даже в чужедальней стороне таких нет.
- Так загляни в ведро с водой, - посоветовала куница, все еще хихикая. - Погадай на водичке-то. Может, соломинки, что из-за стрехи упали, сложатся в предсказание толковое. Бывало уже неоднократно. Вообще гадания у тебя неплохо получаются.
Она свернулась клубком, накрыв хвостом нос. Сделала вид, что засыпает, но круглый коричневый глаз внимательно наблюдал за ведьмой. Куница была любопытна.
Ведьма еще поохала, поахала, согнувшись крючком над широко распахнутой сундучной пастью, извлекла с самого дна сверточек небольшой. Обтерла его бережно от пыли и грязи, что от долгого лежания скопились.
- Опять развела бардак, - недовольно прошептала куница, оглядывая исподтишка разбросанные вокруг вещи. - А убирать и не думает. Дожидается, пока все плесенью покроется, да прахом рассыплется. Эх, жила бы я в палатах княжеских, да пила б молоко из серебряной миски с золотой отделкой по краешку. Да лежала бы не на лавке жесткой, а на подушках, узорами расшитыми, жемчугом речным разукрашенными. Во жизня была бы! Эх, не повезло мне, так уж не повезло, что и словами не описать.
Ведьма будто и не слышала. Развернула тряпицу черную, чумазую, полюбовалась на камушки разноцветные, огнем в ее ладонях вспыхнувшие, поковыляла к столу.
Руны - сообразила куница и быстро нырнула под лавку. Смотреть на гадание ей расхотелось. Страшное дело эти рунные предсказания. Случается, что рожи всякие собираются вокруг гадалки, а бывает и такое, что эти рожи нападать пытаются. Конечно, ничего особо плохого не сделают, но удачу могут отвести. А это само по себе нехорошо. Потом не то что молока в миске не будет, а радоваться станешь, если мышь тощая попадется раз в дней несколько, чтоб с голоду не помереть. Так что лучше на глаза этим рунным рожам не попадаться. Береженого, как говорится, даже лешаки хранят и русалки привечают.
- Не-ет, дорогая, вылазь, - болотная ведьма резво сунула руку под лавку, выдернула куницу за хвост. - Ишь, спрятаться удумала. А советы-то какие давала! Мол, в водичку загляни, соломинки раскинь. Гадания, мол, хорошо получаются. Мне твоя помощь требуется, чтоб ладненько все прошло. Глаза-то уже не те, что в молодости. А на руны нужно внимательно глядеть, чтоб не упустить чего важного. Не маленькая, знаешь ведь.
Куница сопротивлялась. Извивалась изо всех сил, рвалась из цепких пальцев. Но ведьма держала крепко. Не вывернуться. Куница засопела обреченно.
Ведьма разжала пальцы. Куница тут же сиганула резвым прыжком к двери, но была вновь поймана за хвост.
- Обещала ж доброй волей пойти, - возмутилась ведьма. - Я ж тебе, как приличной, поверила. А ты опять за свое.
- А говоришь, что глаза не те, старость, дескать, наступила да не радует. Ревматизм пальцы крутит. Врешь все, - оскорбленно произнесла куница, поджимая хвост. - Вона как ловко меня выловила. Не каждый в молодости так сможет.
- Хе-хе, - скрипнула старуха. - Лезь на стол. И сиди смирно. Чтоб вокруг не было, твое дело маленькое - за камушками наблюдать. И на тех, кто придет, глаза не поднимай. Если ты на них глазеть не будешь, они тебя не заметят. Поняла?
- Ох, поняла я тебя, поняла. Не впервой ведь. Тебе б только издеваться над беззащитным зверем. Пользуешься тем, что сильнее, - куница покорно вспрыгнула на стол, замерла столбиком, как суслик перед норкой. - Давай только быстрее, а то тяжело так стоять-то. Я ж четверолапое, или четвероногое, в общем, на двух лапах и заднице сидеть невместно.
- Постоишь, - жестко отрезала ведьма. - Дело серьезное. Так что терпи. Тем более, что сама присоветовала.
Куница закатила глаза вверх, возмущаясь таким отношением, но перечить вслух не посмела. Кто ее знает, ведьму болотную, еще превратит в какую мышь бессловесную. А потом кошкой обернется, да и схарчит, облизываясь. С нее станется. Добротой никогда не отличалась. Даже в молодости. Всякое деревенские рассказывали. И редко что хорошее. Ну да ведьмам так положено.
Болотная ведьма уселась на табуретку трехногую, зажгла, прищелкнув пальцами, тонкую черную свечу, покряхтела. Мол, раньше для того, чтоб огонь возжечь, достаточно было мыслью пожелать, а теперь приходится и пальцами шевелить. Старость она и есть старость.
- Ничего, для твоего артрита это полезно. Движение - жизнь, ты ж меня сама так учила, - съехидничала куница и тут же умолкла, поймав злобный ведьминский взгляд. Заюлила умильным голоском, хвостом повиливая подобострастно: - Ну так пальцы же тренируются, а то вовсе закостенеть могут. Боги, в милости и мудрости своей, так решили - раз ты болеешь, так надо дать тебе возможности для излечения.
- Лучше бы болезни не давали, тогда б и лечиться не пришлось, - буркнула ведьма, сердито нахмурившись. Седые брови ее нависли над глазами, грозно подрагивая. - Ладно, умолкни теперь. Тишина должна быть абсолютная. Как в могиле.
Куница усами нервно дернула и замолкла, не комментируя старухины слова. Колдовство начиналось, и любой посторонний звук мог повести его по жуткому, неправильному пути. Вот тогда-то даже рожи, что рунами притягиваются, покажутся лучшими друзьями.
Тонкая струйка черного дыма поднялась от свечи, завилась спиралью, потянулась к скрюченным пальцам болотной ведьмы. Запахло травами и грозой. И еще чем-то, смутно знакомым, неожиданным. Куница дернула носом и обомлела. Пахло кровью, застарелой, засохшей, но кровью.
Неужто старуха вновь некромантией баловалась? - подумала куница испуганно. - Нет, бежать, бежать надобно было. Но под дождь... в холод такой... а ведьма молоко теплое дает... Эх... все мы - рабы своего желудка... и старых привязанностей...
Ведьма зашевелила пальцами, навивая на них дым, как пряжу. Морщилась от боли. Старость, что ж поделать. Артрит проклятый. Когда же пальцы были укутаны в серость пушистую, как в пуховые варежки, ведьма встряхнула руками. Во все стороны полетели лохматые клочья, собираясь комками по углам стола. Четыре муторно-серые твари оскалились из углов, созданные из дыма колдовством болотной ведьмы. Куница глянула на них и зажмурилась. Уж больно страшны были твари: тело львиное, лапы орлиные, а головы... головы человеческие! И свирепый оскал голодных вампиров на лицах. И очи рубиново-алые горят грозно, аж искры из них сыплются, вот-вот стол загорится.
Куница поежилась, но глаза открыла. Клыки дымных тварей тускло поблескивали в сумрачном свете. Хвост куницы затрясся от страха, но она послушно смотрела на ведьму.
- Да не на меня, бестолковая, на камни смотри! - скомандовала старуха. - Судьба не на моем лице написана.
Покатились камни черные, засверкали глазами рубиновыми, как каплями кровавыми по граням. И замерли руны Старшего Фрутарха, будто плача неведомо по горю какому. Красное на черном. Гагат - уголь мертвый, окаменелый, рубин - кровь живая. У тварей из дыма слюна потекла, пачкая блестящие клыки.
- Что за руна? - подняла ведьма ближайший камушек.
- Феу, - пискнула куница, стараясь не смотреть на дымных монстров. Пялилась послушно на рунные камни, смаргивая слезы от едких трав, горящих на свече.
Посмотрела болотная ведьма на руну Феу, задумалась над ее смыслом. Богатство обещала эта руна, владения обширные. Странно. Откуда бы такие обещания? И, что главное, кому обещано?
Разжала ведьма руку, отвела ее в сторону от стола, ударилась руна Феу о земляной пол, откатилась с глухим стуком.
- Это что? - подняла со стола ведьма другую руну.
- Уруз это, - тихонько сказала куница.
Покрутила болотная ведьма руну Уруз в пальцах, полюбовалась игрой кровянистых рубинов на черном гагате. Силу обещала эта руна, мужественность. Еще более удивительно! Значит, не для женщины предсказание.
Вновь разжались старухины пальцы, и стукнула руна Уруз о бок руны Феу.
- Эта? - третий камень лежал на ладони ведьмы.
- Хагалаз, - выдавила едва куница, и коричневые глаза ее потускнели от страха. Страшную руну показала старуха. Редко такая кому выпадала, и никогда хорошего не получалось в той судьбе, на которую упала тень руны Хагалаз.
Растерялась болотная ведьма. Руна Хагалаз о разрушении вещала, о планах рухнувших, ставших дымом и пеплом, развеявшихся облачным небом.
Отбросила ведьма руну Хагалаз в испуге, как змею ядовитую, вокруг руки обвившуюся. Покатилась руна по плотно убитому полу, засверкали злобно глаза рубиновые.
- Эти? - сразу две руны подняла со стола ведьма, кривя тонкие губы. Рядом камушки лежали, бок о бок, словно пытались в один слиться, прижимались плотненько друг к другу.
- Наутиз. Перт, - шепнула куница, прижимаясь к столешнице, будто давило ей что-то на спину. Нехорошим выходило предсказание, и очень, очень удивительным.
Поразилась ведьма. Глаза ее расширились в изумлении. Всякое случалось при гадании, но такое - редкостью было. Руна Наутиз нужду и боль предрекала, а руна Перт - посвящение в тайны неземные. Может, посвящение должно через боль произойти? Странно, очень странно.
Уронила старуха и эти руны на пол. Откатились камушки в сторону, отдельно от остальных легли. И только пыль серая укутала рубиновые глаза, что кровавыми каплями сверкали с черных граней.
- Дагаз! - взвизгнула куница неожиданно громко. - Дагаз это! - и всхлипнула, переполненная смутным предчувствием жути.
- Перерождение... - задумалась ведьма. - Ох...
Завыли, закричали твари из дыма, слюна, что из пастей их стекала, прожигала черные пятна на дубовой столешнице. Тени заклубились в углах комнаты ночные, из теней этих глаза сверкали узкие, желтые и зеленые, будто кошки щурились, нападением грозились.
Отмахнулась ведьма от этих криков, палец кривой на тени наставила, и истаяли они под лучом света, что из пальца вырвался.
- Хех, - ухмыльнулась старая, - могу еще что-то, не вся сила ушла.
Накрыла болотная ведьма ладонью черную свечу, и, как только погас колдовской огонек, исчезли дымные твари, что по углам стола сидели.
- Чудные дела творятся, - сказала старуха, собирая разбросанные по полу руны. Сложила их бережно в мешочек из рыбьей кожи шитый. Руну Феу, руну Уруз, руну Перт, руну Наутиз. Остались на ладони руны Хагалаз и Дагаз. - Интересные дела творятся, - вздохнула ведьма, катая черные камушки, оглаживая гагатовые грани корявыми пальцами. - Давненько такого не выпадало. Чтоб и нужда, и боль, и богатство. И все сразу. Бывает ли подобное?
- Может, врут твои руны? - куница, как твари дымные пропали, осмелела. - Ведь могло такое быть, что рука у тебя дрогнула, не те камни выбросила. Вот и получилась ерунда на постном масле.
- Нет, - ведьма будто и не заметила нахальства, говорила спокойно, задумчиво. - Руны не врут. И рука моя, если б и дрогнула, значит, так оно надобно. Случайностей, как известно, не бывает вовсе. И руки дрожат только тогда, когда так назначено. Только кому ж такая странная судьба выпала? Вот на что посмотреть интересно.
- Нашла ты чем интересоваться! - фыркнула куница. - Лучше о здоровье подумай. А то все куда-то лезешь.
- Такая у меня судьба. Тоже вот руны когда-то выпали, - непонятно отозвалась ведьма и огладила кончиками пальцев руну Дагаз и руну Хагалаз. Перерождение и планы рухнувшие.
* * *
Славик бежал куда-то, волчьи лапы двигались быстро, как в кино, мелькали, сливаясь сплошным серым маревом. Он знал, что нужно бежать еще быстрее, мчаться так, как и птицы не летают, быстрее крика собственного, быстрее луча солнечного. Только так можно убежать от врага, притаившегося за спиной, тянущего уже когтистые лапы, пытающегося дорваться до беззащитного горла.
Славик - нет, громадный черный волк! - мчался, не разбирая дороги, и лес, окружавший его, казался лишь буро-зеленой полосой под блекло-голубым небесным куполом.
Острая железяка метнулась под лапы, рванула резкой болью. Волк взвизгнул, покатился по земле, споткнувшись. Растянулся же недвижимо на земле уже человеком.
Громыхнуло так, что заложило уши, а в голове загудело похмельной болью.
- Блин! - с чувством сказал Славик, приподнимаясь. - Надо ж так набраться... И Колька хорош. Что ж мы с ним пили? Неужто водка паленая попалась?
- Лежи, придурок! - заорал кто-то, и Славика больно толкнули в спину. Он вновь упал, оборачиваясь с обидой. Но вся злость, вся обида враз пропали, когда он увидел толкнувшего его парнишку. Тощий, грязный, прыщавый по молодости, под облупленной каской бледные, словно обожженные глаза. И винтовка в руках.
- Ты это... ты чего? - испуганно спросил Славик.
- Вишь, идиот, фрицы в атаку пошли! Тебе что, жизнь вовсе не мила? Она тут никому не мила! Так хоть отдай с толком, чтоб не зазря подыхать, - длинно и презрительно сплюнул парнишка.