Однажды вечером после ужина батальоны в казарме готовились к завтрашнему дню. В клубе сегодня художественного фильма не было, поэтому солдаты занимались своими делами в ожидании вечерней проверки. Я только что подшил чистый подворотничок и, сидя на кровати, что запрещено уставом, посмотрел, чем заняты мои сослуживцы. Некоторые подшивались, присев на табуреты или на кровати - это зависело от того, кто сколько отслужил. Духи сидели на табуретах, а черпаки и деды на кроватях. Некоторые солдаты смотрели телевизор, встав вокруг него полукругом. Рядовой Овчинников, по прозвищу Овца, взяв полотенце и мыло, пошел умываться. Чучукалов ремонтировал миниатюрный радиоприемник, тоже сидя расположившись на своей кровати.
Ответственные офицеры в казарме не обращали внимание на сидящих на кроватях солдат, потому что им было все равно. Но не всегда и не всем ответственным офицерам так было все равно. Если офицер выслуживался до звания старшего лейтенанта и старше, то он уже считал своим долгом согнать солдата с койки и посадить его на табурет. Но сейчас ответственный офицер - это лейтенант, так что бояться было нечего. Лейтенант стоял перед телевизором рядом с солдатами и вместе со всеми смотрел какую-то телевизионную передачу.
Странный парадокс я отметил у себя в уме. Столь ненавистная мне казарма за двадцать месяцев службы стала мне очень привычной и даже какой-то родной. Кажется, будто я прожил здесь много-много лет. Двухярусные кровати с синими одеялами не наводили на меня ужас и отвращение как раньше, а были такими привычными, что уже наоборот обычные кровати стали для меня диковинкой. Я поймал себя на мысли, что все в нашем расположении породнилось со мной и стало частью меня. Голубые табуреты, желтые шторы на окнах, коричневые тумбочки между кроватями, деревянные полы, вязанные стенки из макрамэ, держащие цветы и разделяющие ряды кроватей, красные половики на центральном проходе, примитивная картина на желтой стене, стенды с поздравлениями и даже описи - все стало родным, как будто я находился у себя в комнате, в которой жил и вырос.
Лица сослуживцев так приелись, что я уже мог узнать каждого по какой-то одной черте лица - по глазам, по профилю или по затылку. Вон они стоят перед телевизором, и я вижу только их профили или вообще лишь ухо и затылок. Однако безошибочно узнаю каждого.
По телевизору зазвучала знакомая мелодия из репертуара американской певицы Мадонны - моей любимой певицы. Красивые звуки песни вызвали мимолетное воспоминание из прошлой гражданской жизни. Но это воспоминание быстро улетучилось, испарилось, уступив место армейской обыденности и солдатским заботам.
Я стал частью армии, ее винтиком, но все же дни до дембеля я упрямо считал почти каждое утро. Однажды я выйду отсюда и пойду домой. Сейчас в это верилось с трудом и как-то уже боязно было уходить отсюда, где все было так привычно и так знакомо. Но ведь я мечтаю уволиться из армии, я мечтаю вернуться к гражданской жизни и добиться там успеха и реализоваться. А может все-таки остаться здесь? Кто его знает, что меня ждет на гражданке? Несколько дедов уже остались на контрактную службу и служат себе. Может и мне остаться? Нет, твердо решаю я. Я мечтал отсюда выйти и я покину это место. Вот кончится срок моей службы, и я демобилизуюсь. Нельзя позволять себе, чтобы армия засосала меня как болото, и я здесь провел свои лучшие годы. Все - решено, я покину это место, каким бы родным оно мне не казалось.
- Батальон, строиться на вечернюю проверку на плацу! - Раздался зычный голос дневального.
Оставив свои размышления, я поднялся с кровати и вместе со всеми отправился на плац.