Аннотация: Владислав восходит на палубу торгового судна, которое должно доставить его в северный порт Срединного Моря, откуда начнётся его дальнейший путь по суше к далёкой и опасной цели похода. На корабле его ждёт радостная, и заранее подготовленная встреча.
Отплытие
...Чёрный камень заледеневших стен ущелья, зубчатые края которых вздымались по бокам, исчезая в серой пелене снежного бурана смертных холодом сжимал со всех сторон медленно, с трудом бредущего по заснеженному льду заледеневшей реки Владислава. Оттуда, сверху, доносились по временам страшные, резкие, бьющие по сознанию, словно острые лезвия безжалостных кинжалов, пронзительные, леденящие душу крики, и реяли там, на самой грани видимости, какие-то чёрно-багровые тени, ищущие его, и всё не могущие отыскать в низкой пелене мелкого снежного тумана, наполняющего ущелье.
Ложе мёртвой реки всё круче и круче забирало вниз, вниз, и вдруг стремительно заскользило под его ногами, и вот он уже не идёт - попросту падает, проваливается в налетающую в лицо ледяным ветром серую дымку. Режущие крики вверху стали громче, ужаснее - кажется его уже заметили и сейчас, вот прямо сейчас кинуться и вопьются в плоть его острыми, окровавленным зубами! Вдруг он соскользнул с обледеневшего водопада куда-то уж совсем в невероятную глубину - и туман развеялся. Он увидел себя летящим в красно-чёрном водовороте раскалённой, пылающей воронки, образовываемой вихрями багровой, медленно вращающейся по спирали справа налево тёмно-огненной лавы, с глухим шуршанием и низким - на грани слышимости гулом. Он ещё успел глухо выкрикнуть, выдохнуть что-то как сознание его , затрепетав, заколебавшись, словно пламя свечи на ураганном ветру, стремительно погасло, и он почувствовал, как вихри огня заполняют все его внутренности обращая его лишь в стремительно бегущую в этом коловращении каплю пламени, ставшую вдруг самой центральной точкой этого завихрения. Пламя вспучивалось вокруг него, захватывая всё большие и большие пространства - вот уже закипела река и и вспыхнули багровым огнём черные стены ущелья, и крылатые тени рванулись куда-то ввысь в бесполезной попытке уйти, убежать, ускользнуть от настигающий их стремительности огненной стихии.
С громким криком багровая тьма вдруг отпустила его, и он очнулся - весь в ледяном, холодном поту, в котором он совершенно плавал, закутанный в полностью мокрый пододеяльник. Глаза зацепились за слабый, тлеющий огонёк ночной лампадки, свисавшей на тонкой цепочке с держака над дверью комнаты. В камине едва теплились прогоревшие угли. Натопленная с вечера спальня ещё не успела выстыть, и Владислав вдруг почувствовал, что он попросту задыхается под шерстяным одеялом. Скинув его он опустил ноги на пол, нащупывая там ступнями куда-то задевавшиеся войлочные шлепанцы. Быстро встав - тело задеревенело и болело так, словно он всю ночь действительно бегал среди скал своего сна, Владислав, всей своей мокрой кожей ощутив ледяной холодок сквозняка, продувавшего комнату из каминного дымохода, поспешил накинуть на тело полотняную рубашку, венчавшую груду одежды, небрежно сброшенной им на стул возле кровати во время вчерашнего полубессознательного раздевания.
Ему всё ещё было душно, невзирая на продувающий сквозняк от камина.
Владислав подошёл к конторке, стоявшей под правым из двух окон комнаты, и распахнув - сначала внутренние ставни, а потом и тяжёлую бронзовую раму, в переплетения которой запутались тускло взблеснувшие в отсвете лампадки ромбовидные кусочки слюды аж отступил под порывом ледяного ветра, ворвавшегося в комнату снаружи.
Из-за решётки окна резкие, влажные порывы швырнули ему прямо в лицо мелкое крошево крупы первого в этом году снега, которого вчера вечером на улице ещё не было. Где-то внизу шумела в оковах набережной невидимая в темноте река. На противоположной стороне в заречной половине тлели сторожевые огни на башнях внешней городской стены.
Внезапно тучи разошлись, и промоину выглянул совершенно ясный диск полной, изливающейся синим ядом всезатопляющего света луны. В этом сияющем мареве резко вычертились силуэты домов с противоположного берега, набережные, и чёрная лента реки. Редко поблёскивали отдельные крупинки совершенно несущественного, как оказалось, снегопада. Едва цедящего с низких туч тёмного небосклона.
Луна всё ещё была почти круглая, лишь слегка надщербленная с правого каря. Всего пару дней тому Владислав как раз использовал это полнолуние для заговоров над своим оружием. Свет её залил конторку, девственно чистый обрывок листа папируса лежавший посредине, кинутое поперёк листа свежезаточенное гусиное перо, плотно закупоренную простую бронзовую чернильницу, и две полуоплывшие свечи в кованых, крученных светильниках по краям конторки. Повинуясь бессознательному порыву Владислав быстрым движением откинул крышку на чернильнице, окунул туда перо и лихорадочно заскрипел по папирусу. Строчки ложились неровными, почти нечитаемыми буквами, остро оточеное перо иногда продирало его белую поверхность. Первые строфы бежали стремительно и плавно, сложившись в голове у Владислава ещё до того, как рука его потянулась к чернильнице. Но к концу он уже лихорадочно пытался ловить внутри себя ускользающие рифмы, уже две строчки пришлось в досаде перечеркнуть, и начинать всё заново.
Наконец перо, пробежав последнюю строчку бессильно замерло почти над нижним краем листа, горящего белесой синевы отсветом ещё секунду - и вдруг погасшим в почти полной темноте - проталина за окном исчезла, и тучи вновь заволокли всё небо непроницаемой серой теменью.
Владислав бросил перо и отшатнулся от окна, внезапно поняв, что давно уже совершенно заледенел, продрог, и его тело бьет мелкая противная дрожь. Он захлопнул раму окна, отошёл к кровати, и ежась накинул на плечи тёплый камзол. Ложится смысла уже не было - время на водяных часах показывало полчаса до всеобщей побудки. Владислав не торопясь оделся, и отчаянно зевая, зажёг от лампадки взятую с ночного столика свечу в небольшом подсвечнике с круглой ручкой, специально предназначенного для переноски и подсвечивания в доме ночью.
Отрыв дверь, он вышел в холодный после душной спальни коридор. Дед, судя по всему, ещё спал, но снизу, из кухни раздавался звон посуды приуготовляемого служанкой, как всегда, встававшей раньше всех в доме завтрака. Вода в котле ванной наверняка также уже была вскипячена, и Владислав решил, пока дед ещё спит, первым воспользоваться этим, чтобы окончательно привести себя в порядок, и смыть с тела остатки ужасного сна. Быстро пройдя к лестнице он начал осторожно по ней спускаться - тело всё ещё плохо слушалось - высоко подняв сечу над головой.
Как он и ожидал, в банной комнате уже было всё готово. Чтобы не отрывать служанку от приготовлений завтрака он сам налил воды в ванную, разделся, и, ежась от утреннего холода, поскорее погрузился в ещё горячую воду. Приятное блаженство разлилось по всем его членам, и тело начало потихоньку отпускать от последствий сна и насильственного пробуждения. Хотя в сознании его всё ещё бились стремительными коловращениями воспоминания о багровом хороводе огненной магмы из сновидения.
Постепенно проваливаясь в полудрему от тёплой, растворяющей в себе соврешенно воды он напряжённо пытался понять - что же это такое было? Да и сон ли это был? Слишком, слишком реальный, до сих пор не отпускающий сознание. Западники всегда исключительно серьёзно относились к сновидениям. Существовала целая наука осмысления сна, и Мастера Знаний на толковании сновидений часто строили свою репутацию и карьеру. Эх - не мешало бы сходить в Дом, и пообщаться с Мастером обо всём этом! Только.. Только уже не успеть.
В дверь деликатно постучали, и служанка напомнила разомлевшему Владиславу, что он в очереди на помывку отнюдь не один. Что дед уже спустился вниз, и нетерпеливо ждёт в коридоре. Владислав с неохотой вернулся назад, в реальность этого утра. Торопливо обтерпевшись, причесавшись и одевшись он открыл дверь, и служанка быстро начала готовить ванну для деда.
Завтрак прошёл в обоюдном тягостном молчании. Торопливо проглотив свою порцию омлета, и заев его большим ломтем хлеба со внушительных размеров куском копчёной свиной рульки - дорога предстояла долгая, и перед ней нужно было плотно поесть, запивая всё это большой кружкой ряженки, и завершив завтрак чашкой крепчайшего кофею, Вадим тут же не медля побежал наверх, в свою комнату, переодеться в дорожное.
Вещи были ещё вчера упакованы в огромный, дубового дерева, крест-накрест схваченного стальными полосами сундук, снесённый вниз, и поставленный прямо у входа. Когда он взбежал по лестнице на второй этаж, то в окне, выходившем во внутренний дворик, он уже успел заметить как раз остановившуюся у ворот огромную тушу многоместной междугородной кареты, запряжённой четвёркой лошадей - в столицу было решено ехать не своим ходом, а купить места в одной из многочисленных междугородных повозок, регулярно курсировавших между их городом и столицей княжества. Это было и проще, и в общем - дешевле, чем утомлять своих лошадей, и разбивать свою повозку. Да и безопаснее - по большому счёту (у владельцев общественных карет были свои договоренности и со стражей на всём протяжении пути, и - что греха таить, даже с частично контролируемыми стражей "регулярными" разбойниками).
Сменив полностью одежду на свежестиранное, с вечера ждавшее его в одёжном рундуке, начиная с белья, и кончая кожаными дорожными камзолом и штанами, натянув тёплые дорожные сапожки - не новые, а как раз аккуратно "выношенные", чтобы не преподнесли в дороге сюрпризов, Владислав перепоясался толстым, кожаным, со стальными бляхами поясом, на котором были привешены меч и кинжал, уже полностью вычищенные, со свежесмазанными касторовым маслом (для размягчения кожи) ножнами. Кожаная основа пояса, прилагавшегося к доспехам, тоже конечно давно задеревенела, и его пришлось переделывать заново, разобрав старый, и использовав с него все металлические бляшки. Так что этот пояс, хотя и был практически полной копией старого, оригинального, сохранив всю его простую, но надёжную отделку, но при этом восхитильно хрустел, был в меру эластичен и возбуждал ноздри запахом свежевыделанной кожи.
Завеших одевание, Владислав на мгновение застыл в тяжёлой задумчивости, механически взял с конторки обрывок папируса, почти бессознательно исписанный им ночью, поднёс ближе к еле тлеющему языку пламени в лампадке над дверью, и в каком-то тяжёлом трансе начал перечитывать написанное. Сначала просто про себя, а потом - чуть слышно, уже вслух шепча немеющими губами:
...Сейчас - покой, но мира, всё же,
Не обрела душа моя,
И сей покой куда как схожий
С покоем мертвым ноября,
Когда умершая природа,
В истленьи стихнувшем своём,
Последних листьев жгёт бесплодно
Сиянье в мареве златом -
Но тучи мглятся первым снегом,
И ветер холоден и сух,
И день, что серым заткан небом,
Уж стар, и безнадежно глух...
Он ещё раз рассеянно взглянул на уже сереющие, наливающиеся тусклым светом слюдяные пластинки в окне: "И день, что серым заткан небом, Уж стар, и безнадежно глух" - повторил он в наваливающейся тоске, кинул исписанное обратно на контору, окинув напоследок комнату уже совершенно диким взглядом, словно пытался всю её вместить внутрь себя, унести с собою, а затем быстро набросив на плечи чёрный толстого сукна плащ с капюшоном, схватил чёрную же войлочную шляпу с круглыми полями и высокой тульей, и, уже не, оглядываясь выскочил в коридор, и побежал вниз.
Погрузка дорожного сундука кучером и охранником повозки, душераздирающее прощание со старой служанкой, посадка в карету, где их ждали заранее заказанные задние места - всё это прошло как в одном непрерывном, тягостном кошмаре. Непривычно большой меч постоянно путался у него в ногах, и мешал нормально усесться в карете, так что Владислав его сразу же отстегнул, и положил за сиденье, хотя кинжал на поясе всё же с оставил. Кажется, они ещё заезжали за кем-то, перед тем как покинуть город, а потом, миновав городские ворота, карета застучала по шоссе, и Владислав провалился в тягостную дрёму, досыпая то, что не смог взять ночью.
Проснулся он уже тогда, когда за слюдяными оконцами кареты уже вовсю тускло отсвечивал серый день. Кроме них с дедом в карете ехало ещё семь человек - трое на переднем сидении, и четверо - на приставных опускаемых сиденьях по бокам. В основном - купцы с приказчиками, кажется, какой-то мелкий чиновник из княжеской управлеченской палаты - в общем, публика крайне скучная и для них с дедом неинтересная, со своими коммерческими разговорами, и явной отчуждённостью по отношению к "благородным" соседям.
Впрочем, им хватало о чем разговаривать этой дорогой. Дед ещё раз вспоминал, и менторским тоном проговаривал Владиславу разнообразнейшие мелкие деловые детали предстоящего ему пути, давал бесконечные рекомендации с кем связаться в Звездограде, куда и как там обращаться за проездными разрешениями, и каким путём лучше продолжить дальнейшее путешествие. Единственное о чём они не говорили - так это о его конечной цели. Ибо ни один из них даже и предполагать сейчас ясно себе не мог, что именно может ждать Владислава в конце этой долгой и опасной дороги.
В столицу они добрались уже лишь в глухую ночную пору, хотя, за исключением небольшой остановки на станции, где сменили лошадей, а пассажиры пообедали, они двигались всю дорогу практически без остановок. Восточные ворота города хоть и усиленно охранявшиеся в ночную пору, тем не менее на ночь не запирались. В том числе и для пропуска в город такого вот рода экипажей. Лишь плата за ночной проезд была вдвое большей, чем дневная.
Карета сначала развезла по гостиницам и домам всех остальных пассажиров, и лишь затем, петляя по плохо освещённым стоящими на перекрёстках фонарями в виде задранных к небу зёвами металлических плоских чёрных чаш, с грибовидными крышами сверху, в которых пылали костерки из поленьев, время ото времени подбрасываемых туда уличными надзирателями улицам, покатила в порт, располагавшися как раз с противоположной въездным воротам стороны города. Сначала они выехали на набережную, карета повернула направо, и постучала колёсами по гранитным плитам, которыми та была вымощена. Громкой дроблю звенели по плитам звуковым сопровождением деревянному стуку колёс лошадиные подковы. Слева, во тьме, угадывалась чёрная гладь реки, и отдельные мелькающие огни заречной стороны города.
К причалам они выскочили как-то совсем неожиданно. Причалы - узкие полоски каменных мостков уходили в темноту реки, и при входе на каждый причал висел раскачивающийся на ночном ветру большой фонарь, где за слюдяными оконцами тлел в масле фитиль, бросающий вокруг себя неверный, почти ничего не освещающий свет. Собственно, главной задачей фонаря, было освещать деревянную табличку номера причала, висевшую на резном деревянном столбике как раз на уровне глаз. Их корабль стоял на шестнадцатом причале, так что ехать вдоль цепи огней пришлось достаточно долго.
Наконец карета стала, возница соскочил с козел и зычно крикнул в темноту, вызывая кого-нибудь из команды. Их видимо ждали, так как из темноты откликнулись, и оттуда вскоре показались два моряка в мокрых кожаных плащах с капюшонами - с неба моросило мелкой ледяной мрякой.
Владислав, неловко двигая затёкшими налогами, соскочил на скользкие плиты набережной, держа в правой руке непристёгнутый меч и плащ, а левую протягивая деду, чтобы помочь и ему покинуть карету. В карете всё-таки было чуть теплее, чем на улице (там грела небольшая закрытая железная жаровенка), и он, зябко поёживаясь тут же накинул плащ сверху на камзол и шляпу.
Темень стояла - хоть глаз выколи. Нос корабля только смутно угадывался в темноте за причалом. Со слышным звуком плескалась вода о его борта. Моряки молча выгрузили сундук, сняв его с кареты, и унесли в темноту. Где-то там, очевидно по сходням, заскрипело, простучали их башмаки, и всё снова затихло.
Дед рассчитывал на карете добраться до гостиницы при столичной станции междугородних карет, переночевать там, и утром, этой же каретой, вернуться в Осточье. Поэтому прощание было торопливым, немногословным и недолгим. Впрочем, всё уже было и так сказано на протяжении их долгой поездки. Дед даже обнял Владислава на прощанье, неумело и неловко, потом, уже не оборачиваясь, сел в карету, и она тронулась. Владислав ещё минуту постоял, задумчиво провожая взглядом растворяющиеся во тьме набережной огни боковых фонарей экипажа, а потом повернулся, и почти наощупь побрёл по причалу. Меч он так и не пристегнул, лишь переложил из правой руки в левую.
Впрочем, над мостками, со стороны корабля, тоже тлел подвешенный на каком-то крючке небольшой фонарик. Который, правда, он увидел уже лишь вплотную подойдя к нему. Расшатываясь с непривычки Владислав влез по сходням из тонких дощечек, переплётённых верёвкой, и совсем без перил, сначала на высокий борт корабля, откуда соскочил на низкую дощатую палубу. Там его уже ждал палубный матрос, который, схватив его за руку, вежливо помог найти ему вход в кормовую пристройку.
Вошли в узкий коридорчик, тянувшийся к самой корме, и упиравшийся в двери кают-компании. Сверху у входа, на крюке, висел небольшой фонарь, совершенно такой же, как и у сходен, скупо освещавший коридорчик. В кают-компании его ждали капитан и его помощник.
Обменялись рукопожатиями, началось знакомство. Капитан, хоть явно был откуда-то с юго-восточных земель - смуглый, высокий, великолепно сложенный, на общеязе говорил великолепно. Владислав присел за узкий прямоугольный, сколоченный из грубых, струганных досок стол, по бокам которого в пол намертво были вкручены две низкие лавки из того же материала.
Капитан угостил его с дороги горячей жжёнкой в коричневой фаянсовой кружке, небольшой бронзовый котелок с которой стоял тут же сбоку, на жаровенке. Блаженное тепло тут же начало разливаться у Владислава по всему по телу. Капитан тут же пододвинул к нему глинянное ему блюдо с холодным мясом, и тарелку с ломтями серого хлеба. Когда Владислав утолил голод - перешли к делу. Владислав подтвердил капитану оплату им проезда для Кима, который уже находился на корабле. Сговорились, что слуга будет спать в его каюте, на приставной койке, что позволило снизить цену проезда чуть ли не вдвое. Владислав тут же и расплатился за Кима. Затем капитан сообщил, что они хотят покинуть порт чуть только засветает, потому что погода очевидно портиться, и он боится застрять в гавани надолго.
После этого они все встали, и помощник капитана пошёл с Владиславом - показать ему его каюту, которая находилась сразу же справа от выхода на палубу. Сундук его туда уже доставили.
В каюте его встретил улыбающийся, румяный, уже успевший отдохнуть с дороги, как всегда неунывающий и весёлый Ким. Они радостно обнялись. Матросы следом за Владиславом уже заносили и приспосабливали в каюте узкую койку для Кима. Как только всё устроилось, Владислав быстро скинул с себя верхнюю одежду, повесил у двери на "плечики" плащ для просушки, завалился на койку, укрывшись колючим одеялом из верьблюжьей шерсти в полотняном чехле, и немедленно провалился в тяжёлый чёрный сон без всяких сновидений.