Разбудила его достаточно сильная качка. Вокруг всё скрипело и постанывало различными тонами трущегося о дерево дерева. В частый переплёт слюдяного оконца, прямоугольного, с скругленным верхом рамы, сочился серый рассветный сумрак. Ким уже был на ногах, и давно переоделся в грубой вязки овечий шерстяной свитер, поверх полотняной рубахи, серые полотняные штаны и мягкие коричневые полусапожки. Он успел сгонять в общую каюту, и радостно сообщил, что завтрак будет минут через двадцать. В их каюте было зверски холодно и очень сыро. Владислав с грустью подумал, что в этой промозглой сырости ему предстоит провести ещё кто знает сколько дней. Одним резким движением выскочив из шерстяного кокона узкой койки он поскорее оделся. Сполоснув лицо из закрытой медной миски, которую Ким приволок откуда-то с палубы, Владислав, чувствуя себя совершенно разбитым - всё тело болело так, словно его вчера весь день палками гоняли, поплёлся за Кимом в общую каюту. От качки под горло непрерывно подкатывала жуткая тошнота.

Там уже собрались все остальные пассажиры. Большое помещение с плоским белым потолком, покрытым переплетением таких же выбеленных палубных балок, было тускло освещено четырьмя окошками - по два с каждой стороны. А сверху, с низкого потолка, прямо над столом, свисала слега чадящая масляная лампа, которая отчаянно раскачивалась, заливая помещение бликами красноватых лучей, пробивавшихся во все стороны через предохранительную решётку. Свет от лампы, еле тлевшей, лишь окрашивал тусклый свет из окошек в красноватые тона, пробегавшие бликами по деревянной, дощатой обшивке, также выкрашенной известью в грязно-белый цвет.

Кроме них в Звездоград кораблём плыли ещё три купца с приказчиками - один, судя по всему, из княжества, и двое - очень смуглых, весьма восточного вида, откуда-то из эмирата, а то и с более отдалённых краёв, а также пожилой благообразный, чисто выбритый господин, из туземной аристократии княжества - судя по всему служивый княжеской канцелярии по посольскому ведомству, со своим то ли оруженосцем, то ли, скорее всего, письмоводителем. Одеты все были в неброское, тёплое дорожное платье тёмных тонов, и даже восточные купцы не очень выделялись на общем фоне своими облачениями.

На жаровенках уже стояли кофейник с горячим кофе, и молочник, судя по запаху, наполненный горячим вином с гвоздикой. На столе приютилась миска со свежеиспеченными восточными сладостями, которых там было как минимум пять разновидностей. Публика налегала на горячее вино - даже восточные купцы не стесняясь хлебали его из фаянсовых кружек. Владислав ограничился лишь большой чашкой кофе, щедро заправленной сахаром. На сладости он даже глядеть не мог, так его подташнивало.

Раскрылась дверь капитанской каюты, находившаяся сзади, прямо напротив входной двери из коридора в общую каюту, и из неё вышел сам капитан. Сейчас, при свете дня, Владислав ясно разглядел, что капитан был одет в наглухо застёгнутый короткий коричневый кафтан, чёрные шаровары и мягкие, чёрной замши сапоги. Лицо у него было такое же коричневое, совершенно в тон кафтану, обветренное, суровое, но глаза - быстрые, живые, светились сейчас приязнью, и мягким лукавством. Капитан поприветствовал пассажиров, и сел во главе стола, на торце, обращённом к его каюте.

Матрос, в белой куртке и белых шароварах, резко контрастировавших с его мягкими, чёрными кожаными туфлями, с длинными, загнутыми носами, тут же вволок с другой стороны каюты дымящийся котёл с овсянкой. Публика на лавках оживилась, и весело загалдела. Взгромоздив котёл на отдельный столик, в особые держалки на нём, матрос начал раскладывать кашу в оловянные тарелки, в которые втыкал медные лужёные ложки, и передавал их затем ближайшему к нему пассажиру - чиновнику княжеской канцелярии, а тот уже пускал их дальше, сидящему с ним рядом восточному купцу, после чего они, предаваясь из рук в руки, разбегались по всему столу.

Поставить тарелку на стол из-за качки не было совершенно никакой возможности. Её приходилось держать в руках, и хлебать ложкой варево прямо у самого рта. Для чашек на столе были специальные держалки из дерева, вроде маленьких плотницких козлов, куда их и втыкали, когда выпускали из рук. А вот тарелку пришлось крепко зажать в левой руке, правой черпая ложкой оттуда горячее, густое варево. Каша была отменно сварена, и заправлена чем-то вроде душистого клубничного варенья - необыкновенно вкусная и меру полужидкая. Владислав, почувствовав зверский голод, жадно проглотил сразу же чуть ли не пол-тарелки, наслаждаясь её отменным вкусом (у них в семье мать приучила его с детства к горячей, прямо с огня пище, и он любил, чтобы варево аж обжигало рот, и совершенно терпеть не мог полутёплых блюд). Но проглоченное моментально запросилось у него обратно. Сунув поспешно тарелку назад матросу, и еле сдерживаясь, чтобы тут же не вывалить содержимое желудка на пол, он прожогом выскочил из-за стола, выбил дверь в коридор, проскочил его, взлетел по недлинной лестнице, выбежал на палубу и кинулся к борту. Схватившись за невысокий бортик он согнулся практически в пополам, и его желудок словно вывернуло наизнанку - всё съеденное и выпитое моментально ушло за борт.

Отплёвываясь - во рту стоял отвратительный привкус рвоты, и поёживаясь на промозглом, влажном ветру, Владислав мутными глазами ошалело огляделся вокруг. Над кораблем, тяжело, с какой-то натугой врезающемся в набегающие гребешки высоких волн низко нависали плотные как вата тучи, явно беременные то ли дождём, то ли даже снегом. Вода за бортом была серая, с явным коричнево-зеленоватым оттенком. Разрезаемые слегка задранным над палубой носом корабля, из которого далёко верёд выдавался толстый, округлый брус, с привязанным к нему, в начале, и в самом конце, белым косым треугольным парусом, верхним концом своим закреплённым к самой верхушке передней мачты, грязно-коричневые серые струи с шумом проносились вдоль бортов судна.

От режущего волны носа корабля летели солёные брызги, долетая иногда даже до самой середины палубы, где, с наклоном вперёд, распятая на пяти толстых тросах, возвышалась передняя мачта, на которой шумно бился на также наклонной, косой, свисающей по ходу движения перекладине белый, огромный парус достаточно сложной формы. Задняя, более короткая, и совершенно прямая, также удерживаемая в своём положении двумя толстыми тросами мачта, торчала уже из надстройки, скрывавшей каюты, и по размерам занимавшей чуть ли не треть общей длины корабля. И на ней также бился по ветру, на такой же косой, свободно висящей перекладине, парус несколько меньшего размера, чем на передней мачте, хотя и тоже достаточно сложной формы. Вершины косых перекладин на мачтах - передняя повыше, задняя чуть пониже, которые в своей верхней, задранной к небу части были чуть ли не в два раза длиннее, чем, концы, наклоненные к палубе, со своими парусами создавали впечатление задранных к небу острых рыбьих плавников, почти акульих, которыми корабль, как чудовищная рыбина, словно бы рвал низко висящие облака.

В длину корабль быль никак не короче 16 саженей, а в ширину - почти 12 аршин. Доски палубы - струганные, плотно пригнанные еловые, были слега желтоватого, смолянистого цвета, и буквально до блеска выдраены. Их и сейчас продолжали драить швабрами матросы в серых рабочих курках и тюрбанах, а на носу большая группа их трудилась над разложенным парусом, то ли правя его, то ли сшивая заново. На корме, возле огромного рулевого весла, упираясь в него грудью, неподвижно стоял кормчий в широком чёрном кожаном плаще с накинутым на голову глубоким капюшоном.

К Владиславу, усмехаясь в усы, подошёл помощник капитана, надзиравший за порядком на палубе. "Что, рыб покормить вышли, господин хороший? - спросил он, и разразился громким, незлым смехом. - Видать впервой в море вышли? Ну ничего, разве что недельку помучитесь, а потом привыкните. Будете наворачивать всё за милую душу!" Тут Владислав с грустью вспомнил, что в корабельной компании им с дедом предложили или платить за еду на боту подённую плату, или сразу же взять - с большой скидкой - весь пансион на целое плавание. И как они помниться, порадовались тогда этой скидке.

Помощник, всё ещё усмехаясь, достал деревянную фляжку, и предложил "прополоскать горло господину хорошему". Там оказалось лёгкое белое вино, и Владислав, сполоснув рот, с удовольствием сделал несколько маленьких глотков. Вроде даже как полегчало. "Вон - видите, там, слева от корабля, берег? - указал рукой помощник туда, где в тумане едва-едва угадывались возвышенности, - так и будем идти, прижимаясь. В такую погоду упаси Высшая Сила потерять его из виду - ни звёзд, ни солнца неделями не видно. Унесёт в море - так и сгинуть навсегда можно. И никто никогда так и не узнает, где корабль найдёт своё последнее пристанище. Будем плестись, шарахаясь от скал и мелей от порта к порту. Чуть погода хуже - будем тут же прятаться в гаванях. И дай Высшая Сила, чтобы до дельты Великой реки дойти до того, как главная протока от холода встанет. Зима-то уже на носу! Не дай Судьба - вмёрзнем в лёд. Нам тут тогда куковать всю зиму, а вам с корабельным грузом на санях до Звездограда тогда добираться придется". Он покачал головой сокрушённо. "Ну да ничего, вроде в этом году зима не ранняя. Будет на то воля Высшей Силы - дойдём нормально" - тут же успокоил он встревожившегося было Владислава. Похлопав его по плечу помощник снова пошёл к матросам на носу корабля.

Владислав покуковал ещё немного на палубе. Пронизывающий ветер аж дышал солёной влагой. Тут наверх выскочил Ким, в короткой куртке грубого сукна, волоча на руках его дорожный плащ, и накинул его ему на плечи. За кормой громко кричали чайки, целой стаей сопровождавшие корабль, и время ото времени нырявшие в остающийся за ним след - видимо за рыбой, оглушенной его продвижением. Ким весело улыбался. Он часто плавал по коммерческим делам отца, пусть и не так далеко, как в этот раз, и к качке был вполне привычен. Как, впрочем, кажется и все остальные пассажиры, за исключением Владислава. Во всяком случае "кормить рыб" за ним никто выскакивать не собирался.

Когда они, уж совсем продрогнув, спустились во влажную промозглость общей каюты, там народ баловался кофеём и тёплым вином со специями, заедая всё это сладостями из почти опустевшей миски. Пахлаву Владислав рискнул лишь слегка надкусить, невзирая на волчий голод пустого желудка. А вот от чашки кофею со сливками не отказался.

Общая беседа давно разбилась на неторопливое общение по интересам. Купцы образовали свою группу - ближе к дверям капитанской каюты, а Владислав, и пожилой аристократ, действительно оказавшийся доверенным посланником посольского приказа княжеской канцелярии, вместе с его письмоводителем и Кимом собрались за противоположным концом стола. Беседа у них с посланником быстро отыскала общие точки соприкосновения, а письмоводитель с Кимом больше помалкивали, лишь внимательно прислушиваясь к разговору старших.

Так и потянулось это нескончаемое, утомительное своим однообразием плавание. Больше всего Владислав страдал именно от этой промозглой сырости, от которой невозможно было спрятаться даже под толстыми одеялами. Ким постоянно притаскивал с кухни разогревавшиеся там для этого специально в печи пышущие жаром кирпичи в толстых холщовых чехлах, которые там держались для сугрева пассажиров. Их нужно было брать с собой под одеяло, и они действительно существенно облегчали жизнь. Но для Владислава, в общем - домашнего мальчика, никогда серьёзно не только ни в какие походы не ходившего, но даже и в городе, в холодную погоду, всегда предпочитавшего ютится в хорошо протопленном помещении, у печки, или же у камина, это плаванье действительно стало весьма тяжёлым и суровым испытанием. Он постоянно соплил и кашлял, в лёгких у него першило и перекатывалось мокротами, а руки и ноги всё время стыли, невзирая на шерстяные носки и варежки.

Поэтому почти всё своё время он проводил или с Кимом в каюте, или же в долгих беседах с господином посланником.

Общение с Кимом оказалось на удивление плодотворным для каждого из них. Киму Владислав мог до бесконечности пересказывать древние легенды, исторические хроники, а также и различные семейные предания, объяснять секреты мироздания, древних сил и сокрытых влияний, которым учили детей западных аристократов в школе Дома, но которые даже для благородных семейств нижнего народа оставались часто тайной за семью печатями. А уж Ким, практически не получивший даже и начального образования в княжестве, по причине постоянной занятости по торговым делам в лавке отца, всё это слушал вообще раскрыв рот, и вытаращив глаза от изумления.

Ким же, в свою очередь, в свои молодые годы уже успел повидать немало, связанного с чисто практической жизнью среди простого люда, что для Владислава было, в свою очередь, абсолютно неизвестным срезом бытия. От Кима он выслушал и усвоил немало такого, что вполне могло ему пригодится как в продолжение путешествия, так и вообще в дальнейшей самостоятельной жизни. Владислав знал немало теоретических выкладок о тайнах души человеческой, которые им активно преподавали в Доме Мастера, но Ким, за свою недолгую жизнь успевший великолепно тике изучить человеческую природу именно на личном опыте, мог поделится с ним массой таких наблюдений и выводов, которые Владиславу, в ином случае, пришлось бы добывать немалыми шишками и тяжёлой кровью.

День за днём они просиживали в своих узких лежаках, закутавшись почти по самые носы в толстые одеяла из верблюжьей шерсти, всё равно постоянно влажные, и потому не так уж хорошо защищающие от пронзительной сырости в комнате, от которой изо рта постоянно шёл пар, держали в озябших руках толстые глиняные кружки со стремительно остывающим кофеём, чаем, или вином со специями, и непрестанно болтали, веселились, строили планы, или вспоминали прежние весёлые деньки, прожигаемые в кабачках и кофейнях родного города, и всё дальше отодвигавшиеся куда-то в малореальную даль их общей памяти.

С господином же посланником у Вадима, в общей каюте, происходили беседы гораздо более серьёзного плана. Они как-то сразу же отделились от круга купцов, с которым у них обоих в принципе не могло быть никаких общих тем для бесед, ибо интересы последних неизменно крутились лишь около торговли, цен, товаров и других подобных предметов. Иногда, впрочем, оба они, из своего угла каюты, с интересом прислушивались, когда какой из купцов начинал вдруг громогласно, для своей компании, рассказывать какую-нибудь из бесчисленных историй своих приключений в дальних, безвестных странах - а купцов этих, видимо, достаточно помотало по свету. Но такого рода пассивное выслушивание всё равно исключало возможность взаимообмена мнениями, и они, прослушав очередную из этих историй, снова возвращались к своему неторопливому, серьёзному диалогу.

Посланник, видимо, держал Владислава за равного, хоть и младшего собеседника. Принадлежность того к аристократии Запада избавляла посланника от необходимости дважды думать, прежде чем поделиться с ним какими-либо конфиденциальными мыслями, или же подробностями своей службы, нежелательными к публичному упоминанию.

Желание покормить рыб за бортом у Владислава совершенно прошло уже к середине пятого дня плаванья. Так что он наворачивал кушанья корабельной кухни, при всём своём качестве оказавшейся всё же несколько однообразной, наравне со всеми. Ещё более однообразным оказалось времяпровождение на борту корабля. Книг тут почти что и не было (несколько развлекательных романов крайне вольного содержания в личной библиотечке капитана можно было сбросить со счетов сразу же), с корабельной палубы вид также всегда оставался неизменно однообразным, а в нескольких гаванях, куда они заплывали, скрываясь от возможной непогоды, искать, кроме матросских припортовых кабаков и портовых же продажных девок тоже было, в общем нечего. Кроме того, в гаванях капитан никому и так не разрешал далеко уходить от корабля, ибо не желал там задерживаться и лишней минуты сверх необходимого. Так что наличие на борту господина посланника оказалось для Владислава просто даром судьбы, ниспосланным свыше.

Собственно, это знакомство с посланником - его имя было Многодар, и происходил он из боковой ветви весьма почтенного в княжестве рода Быстроконных, корнями своими восходившему к ближайшему сподвижнику и главе дружины первого князя, когда-то проведшего свои полки с северо-запада, через перевалы, и основавшего нынешнее княжество, вытеснив с этих земель на юг, в эмират, местные племена, заселявшие их с незапамятных времён, для Владислава вообще оказалось не только интересным, но и во многом полезным. Посланник великолепно ориентировался в тонкостях внутренних общественных раскладов как Империи, так и сопредельных (и - по сути, вассальных) с ней земель, через которые Владиславу ещё предстояло пройти на своём пути к Чернограду. Поэтому Владислав постарался выудить из посланника как можно больше сведений о предполагаемых землях своего похода, не раскрывая, однако же подлинных целей своего интереса к этим сведениям.

Сложно было сказать, какие именно выводы тот сделал из его расспросов, но, по крайней мере, своих догадок на сей счёт, если таковые у него и были, он, как истинный мастер тайных дел, ничем не обнаруживал. Официально Владислав всё ещё путешествовал в Зведоград, и, возможно, сопредельные земли с целью повидать мир и набраться практического опыта общения с людьми разных народов. А также и посетить родственные дома аристократов Запада в этих землях.

Посланник всегда ходил в весьма дорогом, но неброском дорожный сюртуке серого бархата, с чёрным бобровым воротником, в серых кожаных лосинах, чёрных мягких полусапожках, под сюртуком же, под серой кожаной жилеткой, надетой поверх серой шелковой рубашки с отложным воротником тонкого кружева, носил богатый пояс, шитый серебром, с кинжалом в чёрных деревянных ножнах, украшенных золотыми бляшками, и внушительный берет того же серого бархата, что и у сюртука, с чёрным орлиным пером. По всему было видно, что в средствах он не особо стеснён, и живёт отнюдь не только на жалование от княжеской канцелярии. Высшая аристократия княжества в общем часто служила ради дела и чести, а не ради денежной необходимости.

Помимо всего прочего, посланник много рассказывал и о делах текущих. О том, что с прошлого года через Звездоград, с севера и с востока, непрерывным потоком тянутся к Чернограду воинские подразделения, и что судя по всему, уже этим летом, быть очень большой войне. Которую западные королевства навряд ли переживут. Что Империя с Ченоградом хоть и не на ножах, но, пока что, но не проявляет особого рвения в помощи, хотя проходу вооружённых отрядов и торговле продовольствием и не препятствует. Возможно имперский совет надеется в результате всё же выйти с хозяином чёрной крепости на паритет, и как-то разделить области влияния. Но что, с его точки зрения, надежды эти совершенно беспочвенны. Если властелин Тьмы одолеет Запад, то на востоке, севере и юге вряд ли найдутся силы, способные противостоять его неудержимому распространению. В имперском совете это тоже, скорее всего, понимают, но всё ещё пытаются сохранить лицо, не проявляя излишней суетливости в проявлениях излишней покорности его воле. И что это им, возможно, ещё дорого обойдётся в будущем, насколько он себе представляет характер хозяина Чернограда.

Владислав прислушивался ко всем этим рассуждениям с повышенным вниманием, хорошо осознавая, что вполне возможно ему в самом скором времени придется оказаться в самой середине этого закипающего котла событий.

Такого рода разговоры они, впрочем, предпочитали вести в одиночестве, подальше от всех остальных, стоя на палубе, у левого борта, всматриваясь в еле видимые в тумане отдельные детали далёкого берега, кутаясь в толстые кожаные плащи с глубокими капюшонами, которыми всех пассажиров заботливо сразу же снабдил капитан, и перебрасываясь, сквозь свист и завывания ветра в канатах, вескими, негромкими фразами.

Особенно запомнился Владиславу разговор, который у них как-то состоялся буквально в самый последний день этого тяжкого и утомительного плавания. Они, стоя у просмоленного, чёрного борта корабля, на мокрых, желтоватых досках палубы, опять обсуждали значение, и все возможные последствия для судеб мира грядущей окончательной победы, и непререкаемого утверждения в Срединном Мире воспрянувшего древнего Властелина. И тут разговор них как-то незаметно сполз на взаимосвязь и положение в происходящих событиях собственно аристократии Запада.

"Вообще говоря, ведь даже далеко не все ваши, западники, столь уж рады возвращению из небытия властелина Чернограда - вдруг неожиданно заявил собеседник Владиславу, - Особенно же ваши вожди. За столетия его отсутствия всё в этом мире тем или иным образом как-то утряслось, сложилось в более-менее устраивающую большинство последовательность. Всякий тут занял своё место, силы и влияния распределились и утряслись между собой. Кого из вождей сейчас радует ломка установившегося равновесия? Да никого! Мастера ваши - ну, не знаю. Это ведь люди, в определённом смысле не совсем от нашей реальности. Чем они там живут - высшим веданием, или же попросту своими фантазиями - не знаю, не скажу. Мне сие неведомо, и судить в этом вопросе я не возьмусь. Тут вам, западникам, конечно же, виднее. Но вот вожди ваши, предводители воинств - они же все люди в основном призёмлённые, конкретные, весьма и весьма деловые. Они с мастерами, очевидно, считаются. Не спорю. Но - всех ли из них радует роль Мастеров в определении общего направления жизни вашего сообщества? Имею веские основания полагать, что там масса своих тонкостей и предпочтений".

"Вот и потянулись в Черноград, в основном, ваши непристроенные и неприкаянные. Амбициозные, но - не вписывающиеся в действующую систему на уровне своих ожиданий. Настроенные на любые приключения, готовые рискнуть всем, и поддержать кого угодно - в надежде улучшить свое положение в обществе. - Нет, нет, я не возражаю - заградительно поднял он руку, увидев нетерпеливое возмущение на лица Владислава, - конечно же там много и действительно идейных из вашего сообщества. Да и из низших сообществ тоже. Но.. Поверьте моему опыту, юноша. Даже самому идейному кушать всё же нужно весьма регулярно - усмехнулся он. И - желательно посытнее, повкуснее. На одних голых идеях долго не протянешь, и рода своего не построишь"

Владислав, опёршись о бортик, задумчиво смотрел на бегущие за бортом коричнево-серые струи. Где-то над мачтой пронзительно закричала парящая одиноко чайка. В чём-то, конечно же, этот не старый, но очевидно весьма многоопытный работник тайного дела был, разумеется прав - размышлял про себя Владислав. Даже - наверное, прав во многом. Но - всё же, далеко не во всём. Далеко. Только.. Только очень сложно возражать, когда отталкиваясь от очевидного вдруг начинают опровергать те вещи, которые для тебя всегда были непреложной и ясной как день правдой, впитанной, можно сказать, прямо с молоком матери. Да и многое, совершенно ясное и реальное для тебя, для этих, для людей низшего рода есть не более чем туманными фантазиями, что тут и говорить.

"Видите ли, Многодар, - осторожно начал он, - при всём при том властитель Чернограда - это, прежде всего - зримое воплощение порядка. Того вселенского порядка, в котором мимолётное существование наше обретает хоть какой-то смысл в хаосе этого неупорядоченного мира. Все правители ведь здесь заняты чем, кроме решения своих личных проблемок? Упорядочиванием, и сохранением порядка, доставшегося нам от наших предков. И почему все благородные люди их в этом начинании по преимуществу всегда поддерживают? Ведь именно по этой причине, скажем, я, вот, всадник - совершенно незначительная и самая начальная ступень у подножия порядка рода нашего, мирюсь с тем, что я всего лишь простой воин, а отнюдь не князь, не владетель, и что таковым я никогда и не стану. И мирюсь с этим совершенно добровольно, даже, в какой-то степени, охотно. И вы вот миритесь, и со своим титулом, не весьма блестящим в системе княжества, и со своим положением в нём. Хотя ведь наверное же, вам хотелось бы, в глубине души своей, самому творить дела общественные а не продвигать чужие решения, не правда ли?"

Посланник искоса, с интересом взглянул на него. Беседа его явно забавляла. "Нет, я ведь не возражаю, что все, кто сейчас сбегаются на зов Чернограда - он аккуратно отделил себя снова от подлинной цели своей поездки, что все они в этом грядущем порядке не мечтают, под сень перемен, занять места гораздо лучшие, чем им принадлежат сейчас. И это - вполне естественно. Но дело здесь ведь, прежде всего, в ведущем начале, а не отдельных личных частностях. Пусть даже и в существенных для каждой отдельной личности частностях. Ведущее же начало, стержень всего проходящего суть в том, что именно в этом, грядущем порядке наше личное, сугубо случайное и весьма преходящее существование, будь ты там просто воин под командой, князь, владетель, король и даже - сам император, только в нём оное и обретает вполне конкретный, ясный смысл. Смысл соприкосновения с ВЕЧНОСТЬЮ этого порядка.

"Ведь совершенно бесспорно, что мы в этом мире - лишь временные и вполне возможно - случайные гости. Никто ведь не знает, зачем и откуда мы приходим, и куда уходим по завершении всего. А кое-кто, - тут он искоса бросил быстрый взгляд на лицо собеседника, также задумчиво сейчас смотревшего на бегущие за бором струи, - и вообще возможно сомневается, что человек уходит хоть куда-нибуть, покидая пределы земного существования. Неважно. Важно лишь то, что именно в грядущей надежде этого всеобщего, вечного порядка, который, установившись, будет здесь ВСЕГДА, наше мимолётное существование обретает хоть какой-то след, хоть какое-то продолжение, хоть какое-то место в его несомненной вечности. Нерушимой обеспеченностью чего есть, кстати, прежде всего именно существование Властелина Чернограда, который своим новым явлением в наш бренный мир, по утрате когда-то, в необозримой древности, своего в нём существования, таки доказал, что ЕГО бытие куда как продолжительнее и твёрже, чем наше, столь короткое, и безвозвратно утрачиваемое. И вот- лишь служа этому неуничтожимому бытию мы и обретаем если уж и не надежду продлить радом с ним наше, собственное, столь быстротечное пребывание здесь - хотя легенды о "кольценосцах" звучат конечно более чем заманчиво, но мы прежде всего обретаем нечто гораздо более существенное и зримое. Именно так. Прежде всего мы обретаем для своего бытия весьма конкретное место в цепи того неуничтожимого и - уж наверное вечного в себе ПОРЯДКА, который в этом мире воплощается в личности владыки Чернограда. Ведь сам-то Черноград можно и снести - было дело. Владыку можно и изгнать отсюда, на время - уже случалось. Но.. Корни Чернограда неуничтожимы, как мы сейчас таки убедились. Как мы это сейчас таки видим наочно - в происходящих у нас на глазах событиях. Доказательно. И так же неуничтожимо будет и наше мимолётное существование в этой реальности, если мы свяжем с ним себя, займём своё место в этом порядке. Даже - пусть лишь как звено в цепи памяти дел, как лишь частица малого вклада в непрерывную цепь этого вечного порядка. Но - всё же, мы тогда будем его вечное, навсегда воплотившееся в дело этого порядка звено!"

Бритое лицо дипломата пошло морщинами, челюсти его сжались несколько раз, по щекам забегали желваки. Оно у него как-то всё сразу вдруг превратилось в одну подвижную маску сомневающегося неудовольствия и вполне явственного сомнения. Владислав понимал, конечно же, что даже и это утверждение не произведёт на его собеседника должного впечатления. Поэтому он и не стал прибегать к доводам той гораздо более отдалённой от практических дел этого мира общей картины существования, которая являлась непреложной реальностью для любого, воспитанного в традициях аристократии древнего Запада. Чувствуя, что сейчас это было бы лишь бесполезным сотрясением воздуха.

"Вечный порядок! - с недовольством начал его собеседник, - Да, порядок - это, конечно же, хорошо, кто спорит. Но мне совершенно не нравится идея некоего такого вечного порядка, в котором мы все будем висеть впаянными неподвижно. Как та неизвестно в какую эпоху когда-то летавшая муха, влипшая в кусочек древней окаменевшей смолы. Конечно, возможно лишь благодаря этому муха та и смогла как-то досуществовать до наших дней. В отличие, скажем, от своих современниц, уже давно рассыпавшихся в пыль и в прах. Но - ведь, подумай - её исчезнувшие безвозвратно товарки всё же ПРОЖИЛИ как-то там своё короткое существование ПОЛНОСТЬЮ - и так, как им положила их природа. А ВЕЧНОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ этой мухи - это существование оборванной жизни, продлившееся лишь в вечной СМЕРТИ! Забальзамированная мумия! И - ничего больше!"

Он сердито дёрнулся. - "Вот, смотрите, Владислав - мы, вольные, дикие сыны природы, сжигаем наших умерших. И провожаем дым, в который обращается прах их, весёлой тризной. Не все из нас верят, при этом, в то, что мы действительно их куда-то провожаем. Но, при этом, никто из нас не хмурится. Не печалится. Мы знаем - что человек этот ПРОЖИЛ здесь так, как сумел. И он стремился получить от каждого мгновения своей жизни здесь наибольшее наслаждение. И сослужить службу чести своей. Своей семье, своему роду, своему княжеству и народу родному своему, в конце-концов. Он жил каждой секундой своего существования. Жил - ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС. И не думал, не мечтал о каком-то там ВЕЧНОМ порядке. Что там будет ПОТОМ - то нам не ведомо. Да мы этого и знать не желаем. Мы не заботимся о будущем в своём настоящем. Мы заботимся о настоящем, сегодняшнем дне, и от того, как мы о нём заботимся ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС, таково и будет грядущее у наших детей, внуков, правнуков. У нашего рода и у нашего княжества.

"А в остальном - будущее будет заботиться само о себе. В лице наших наследников и потомков. Нет - меня не вдохновляет мысль о будущем, и уж тем более - о вечном. Я не люблю думать о вечности. Эти мысли меня пугают. И раздражают. Как мечты и размышления о чём-то для меня совершенно пустопорожнем. Нет!. Я человек практики, минуты, возможности. Говорят- что моё занятие - это лишь искусство возможного. И вот с этим я совершенно согласен. Меня не интересует работа для совершенства, для какой-то там вечности. Меня интересуют практические дела сегодняшнеденья. Даже - не завтрашнего дня. Завтра - завтра будут другие дела. И я буду решать их в согласии с наступившим ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫМ моментом. В зримых, действительных обстоятельствах. Вот это - основа моего мышления. И - если хотите - основа моего существования. Другой у меня нет. И - не будет."

Перед Владиславом, в этом разговоре, впервые столь зримо раскрылась самая суть пропасти, столь непреодолимо разделяющей высшую и низшую расы срединного мира. Слушая рассуждения господина посланника он вдруг подумал с грустью, что вот, наверное, любопытно было бы поспорить на эту же тему с каким- либо отщепенцем. При всёй несовместимости их позиций в этом вопросе, вполне может оказаться, что в основах мировосприятия они всё же окажутся практически почти что одинаковыми между собой, по сравнению с народами нижней линии существования. Пусть даже они между собою и смертельные враги. Но это враги - близнецы-братья. Может быть поэтому нижние народы, даже вынужденно вступая в союзы, всё же с очевидностью ненавидят втайне их обоих - и тех и других совершенно одинаково. Всё-таки действительно здесь, в самом образе мышления и мировосприятия между ними, живущими не просто рядом, а в общем перемешанном между собою, во многом остальном - людьми похожего происхождения, социального положения в обществе, образования и даже, в общем, жизненного опыта, лежит всё же непреодолимая пропасть. И они, западники, совместно с отщепенцами, пусть и сражаясь смертельно - на взаимное уничтожение, всё же находятся по одну строну этой пропасти, а все остальные народы - по другую. И вряд ли это хоть когда-либо преодолимо - с грусть подумал он. И тут дело ведь даже не в том ведании, которым совместно, каждый в своих книгохранилищах и сокровищницах родовой памяти, обладают наследники давно павшего Запада. Нет, тут что-то гораздо более глубокое, можно сказать - врождённое изначально.

Господин посланник, кажется, вполне догадывался о чём размышляет замолкший Владислав. "Да, мы, народы нижней ветви человеческого рода, конечно же во многом от вас, западников, отличаемся. Лучше вы, или нет - нам о том не судить. Дело ведь не в этом. Дело в том, что мы, младшие нарды, в конце-концов оказались заложниками вашей взаимной грызни. Не мы, в древности, пришли к вам - нет. Это вы когда-то приплыли с заката, как гласят легенды, на своих быстрых и необоримых кораблях. Ваше пришествие принесло нам много прекрасного, интересного и полезного - не спорю. Но оно же и разделило нас друг с другом по обстоятельствам, нам совершенно чуждым. И ввергло нас когда-то в ужаснейшую войну за ВАШИ, а не наши стремления. И война эта не затухала практически никогда. Постепенно и вы, и ваши отщепенцы, всё же стали как то врастать постепенно корнями своими здесь, сред нас. Их королевства на западе, и ваши сообщества в наших землях начали постепенно становиться такими же как и наши сообщества. У нас была уже почти оправдавшаяся надежда, что вы в конце-концов растворитесь здесь, среди нас, станете лишь лучшей частью наших благородных родов. И ваши знания вольются лишь копилкой законного наследства в сокровищницы духа наших империй, королевств и княжеств, существенно их дополнив, и став их неразделимой частью. Уж поверьте, Владислав, в конечном счёте так было бы лучше и для нас, и - для вас."

"И что же в результате? Воспрянувший властелин Чернограда показал, что все эти надежды и упования были лишь совершенно беспочвенными мечтаниями. С самого своего начала. Снова нас вовлекают в войну, и войну нам совершенно чужую. В которой мы будем учувствовать без всякой радости, и без каких-либо ожиданий на то, что она принесёт, в результате, нам хоть что-либо. Нужное для нас, полезное нам, и нам приятное!"

"Но, - начал Владислав осторожно, поражённый тем оборотом, который неожиданно прияла их беседа, - ведь владыка Чернограда обещает щедро нагадить всех тех, кто поможет добиться ему полной и окончательной победы. И действительно.." "Что - действительно? - прервал его в крайнем раздражении собеседник, - какого такого рода награду могут получить сражающиеся за него нарды Востока, кроме гордого права именоваться отныне бессловесными рабами этого Владыки? Если уже сейчас он созывает нас на эту войну лишь угрозами, и мы подчиняемся ему лишь из одного голого страха? Думаете, он и сейчас не ведает об этом? Да всё он ведает, и никаких сомнений на наш счёт не испытывает!"

"Вы, западники, вы, наверное - дело совсем другое. Вы всегда служили ему верой и правдой. Не скажу - из любви, но наверняка рассчитывая на какие-то свои собственные обретения в результате. Уж не знаю, чем он вас там манит - нездешним веданием каким, сверхприодными силами, или вечностью бессмертия призраков тьмы. Это вам наверное лучше известно, - тут он хмуро покосился на задумчиво вглядывающегося в туманный призрак недалёкого берега Владислава, - но вот что достанется нам, нижним народам, уже сейчас гонимым на эту войну, как скот на бойню? До этого момента мы сам решали свои дела здесь, пусть и не без вашей постоянной назойливой опеки, конечно же, - ту последовал ещё один косой хмурый взгляд в стону собеседника, - но мы к ней как-то уже успели привыкнуть, притерпеться, да и не без пользы конечно же она была нам время ото времени. Да, были и войны, и утеснения, и несправедливости - не без того. Но всё это - в порядке вполне понятных и доступных нам целей и интересов. А теперь взаимные разборки между народами - всеми народами, возможно, и отойдут в прошлое. Под гнётом "всеобщего порядка". Но - отойдут вместе с нашей личной свободой. Пусть даже и свободой иногда резать друг друга до смерти. Но - знаешь, в остроге колодники тоже ведь друг другу голов не могут резать без позволения стражи. И красть не могут друг у друга. И не без того, что - особо и нечего красть, впрочем". - Тут он хмуро усмехнулся и замолк на некоторое время.

"А вообще-то, - вдруг неожиданно добавил он после короткого молчания, - я вовсе не так уж уверен в том, что и вы, западники, получите в результате то, на что так надеетесь. По крайней мере - ВСЕ из вас. Да, возможно часть из вас, вряд ли все - хотя кто знает, и станут НАДСМОТРЩИКАМИ в этом вечном порядке. Но, знаете, Владислав - ведь разница между надсмотрщиком и рабом - она, в общем и целом, не столь уж и велика. Только - только не всякий надсмотрщик это сразу понимает. Если, если, конечно же, его не устроит, в конечном счёте, лишь участь высокопоставленного раба на усиленной пайке".

Тут он снова замолк, и по лицу его был ясно видно, что он уже совершенно сожалеет о том, что вдался в этом разговоре в такую неожиданную для самого себя откровенность.

Тягостное их молчание прервал помощник капитана, который, кажется, на палубе корабля дневал и ночевал. Шумно подойдя к ним сзади, он обнял их, положив свои широкие, могучие ручищи им на плечи - "Чего приуныли, господа хорошие? Ничего, скоро, даст Высшая Сила, уже конец вашим мучениям наступит. Даст Судьба - завтра же будем у главного протока. Вон, первый из маяков Звездограда в тумане просвечивает, - он показал пальцем в направлении бледного, красного язычка пламени, чуть мигавшего далях туманных очертаний недалёкого берега, - значит, хорошо идём. С курсу не сбились, и по времени поспеваем. И то сказать - Судьба от бурь весь переход почти миловала - для этого времени года просто удивительно! Хотя - сейчас явно холодает. Что ни говори - северный берег, и ночь явно будет морозной! - тут он тревожно потянул носом ветер - Щас холодать начнёт, так что уж лучше, господа хорошие, шли бы вы вниз. Там как раз время к ужину поспевает. Скоро кормёжку раздавать будут". Он смачно причёмкнул губами, повернулся, и криво переваливаясь на ходу, и сквернословно вопя при этом помчался к матросам, бесконечно драившим палубу. Матросов на корабле было человек с тридцать, и, видимо, в его обязанности входило непрерывно находить им какое-либо занятие.

К вечеру небо действительно стало развидняться. Ночью даже показались звёзды, которых они не видели от самого начала плавания. Ударил лёгкий морозец, брызги на палубе стали застывать льдом, иней покрыл канаты и края бортов. Внутри кают стало не так влажно, но куда как более прохладно.

Поздней ночью Владислав, лёжа на кровати, укутанный всем, что только возможно, непрерывно откашливающийся, и никак не могущий от этого заснуть, долго смотрел на масляный ночничок, болтающийся на железном крюке, вбитом в побеленные доски облупившегося от сырости потолка каюты, и под бодрый храп Кима, всё размышлял, и всё переваривал в уме свой дневной разговор с господином советником.

До сих пор ему и в голову не приходило даже задуматься о том, как младшая раса относится к ним, к наследникам и остаткам великой расы Запада. Он как совершенно должное воспринимал и то, что его личное положение, как принадлежащего по рождению (пусть и не совсем чистому - но всё же) к этой расе ставит его в совершенно особое положение, по отношению ко всем остальным в княжестве, даже - к туземной аристократии, и то, что наследники Запада являются не просто высшей кастой в княжестве, но, по сути - народом в народе, который с "туземцами" сосуществует на каком-то совершенно особом положении. Вне зависимости от происхождения, статуса или любых, даже самых выдающихся свойств ума и характера последних.

Нельзя сказать, чтобы западники были во всём полными хозяевами общественных структур в княжестве. И уж тем более нельзя было сказать, что они занимают положение абсолютных хозяев, как в родном княжестве Владислава, так и во многих остальных государствах. Безусловно - все западники безоговорочно принадлежали к аристократии. Даже наименее родовитые, и наиболее бедные из них. Вроде Владислава. Смердов среди них не было, и быть не могло. Но конечно, тот же господин советник, пусть и принадлежал он к несколько побочной ветви великого туземного рода, всё же занимал в системе аристократической иерархии княжества место гораздо более почётное, высокое, да и по привилегиям своим куда как более значительное, чем тот же Владислав. Если б дело дошло до столкновения интересов - в любой области, и Владислав попробовал бы перейти дорогу господину советнику в его законных притязаниях, то никакая принадлежность к клану запада Владиславу ни в чём бы не помогла. Клан безусловно защитил бы его от прямого беззакония, и любому было известно, что пытаться в обход закона и справедливости "задавить" западника - дело безнадёжное и исключительно опасное. Но в законной общественной иерархии обе ветви аристократии шли на равных, согласно степени знатности конкретно своей семьи, или своего рода. Свитки местничества, опирающиеся на вековечные традиции, были однозначны. И там аристократия запада, относительно каждого конкретного рода, имела своё определённое, и раз и навсегда утверждённое место.

По этой причине, на уровне общественного порядка в княжестве, каждый конкретный "западник" был с туземным аристократом совершенно равен перед законами княжества. И никакой такой статус "высшей расы" на это их общее равенство перед законом - на индивидуальном уровне, совершенно не влиял. Другое дело, что в своих внутренних делах и раскладах западники, на совершенно законных, писанных и неписанных основаниях были совершенно вне юрисдикции княжеской администрации. В их внутренние дела даже сам князь не имел права совать носа. И - никогда не рисковал на это покуситься. Да что говорить - даже императоры Восточной Империи, уж на что они были абсолютными властелинами в своей империи - во внутренние дела западников практически никогда не рисковали вмешиваться. А те, что рискнули (была пара попыток) - те потом об этом очень пожалели. И такого примера, ставшего общеизвестным, вполне хватило, чтобы отбить желание ему следовать не только в Империи.

Правда и то, что Владетель и Страж в любом государстве, хотя формально тоже был на ступень ниже туземного владетеля, и никогда не покушался публично вмешиваться в его управление над страной, а все насущные надобности решал исключительно через "челобитные" к местному правителю, тем не менее, в экстренных случаях безоговорочно давал тайно знать правителю свою волю, и тот никогда не решался его ослушаться. Но такое экстренное вмешательство было возможно лишь с общего согласия всего Совета Владетелей, и до местного правителя доводилось исключительно как "просьба всего Совета". Сам по себе местный Владетель злоупотреблять такими обращениями не имел ни малейшего права. И в случае подобного злоупотребления он безусловно рисковал подвергнуться наказанию Совета, то есть всех остальных Владетелей. Опять же, даже если вдруг обнаруживалось такое злоупотребление, то виновного наказывали сугубо келейно, а местного владыку о произошедшем - ни о том, что "просьба" не была санкционирована, ни о том, что виновный в этом наказан по всей строгости, естественно не ставили в известность. Это были внутренние проблемы клана, и пресекалось подобное злоупотребление именно потому, что оно расшатывало равновесие безусловного тайного господства клана над туземными народами через их правителей.

Но, всё же, это господство, при всём его могуществе и безоговорочности в установившемся порядке - не было господством господина над своим рабом. Это была скорее опека старшего партнёра над младшим. Очень строгая, очень суровая, очень тираническая, но - всё же именно опека, а не полное собственничество. Опекаемые об этой опеке безусловно знали. Все - от императоров и до последних золотарей в самом занюханном княжестве. Конечно же - им это мягко говоря не очень нравилось. Но благодаря такой опеке в восточном Среднеземье и сохранялось определённого рода всеобщее равновесие. И уж совершенно безусловно поступательное развитие во всех областях, начиная с искусств и ремёсел, и кончая социальным порядком, торговлей, средствами сообщения - та же дорожная сеть со станциями на подмену лошадей, и почтовая служба, всё это было безусловным следствием этой опеки. Это тоже хорошо понималось в свете того относительного благоденствия, от которого перепадало понемногу всем, и не только местным аристократам.

Поэтому Владислав всегда верил, что младшие народы пусть и не с благодарностью, но, по крайней мере, с пониманием относятся к этой опеке. Хотя бы туземная аристократия. И вот сегодня внезапно выяснилось, что далеко не всё так здесь просто. Что, оказывается, внутренние интересы этого общего развития, так как их понимал клан наследников Запада, могут восприниматься младшей расой как нечто, противоречащее их самым коренным интересам. И что они чувствуют себя вовсе не младшими, но - партнёрами в этом движении, а скорей уж вольной дикой лошадью, которую вдруг изловили, и отправили на шахту, обрекая на бесконечное хождение в ярме по одному и тому же кругу протоптанному возле шахтного колеса.

Это было дня него уж совсем внове. Но особенно его поразили размышления господина посланника о последствия безоговорочной победы Чёрного Властелина. Хозяин Чернограда исторически для наследников Запада был предметом безоговорочного обожания и поклонения. Его возвращения ждали, как воплощения всех надисторических надежд и упований. Детали, впрочем, всегда оставались сокрытым веданием ордена Мастеров, но всякий ребёнок в клане с детства впитывал то убеждение, что лишь с возвращением Чёрного Властелина для клана и может наступить полный расцвет и окончательная реализация всех его стремлений. И что лишь Чёрный Властелин поднимет клан наследников Запада на подлинно подобающее ему место во Вселенной. Но вот в чём именно заключалось это место? То было ведомо лишь вождям клана, остальные же об этом как-то не очень задумывались. Да собственно до недавнего времени всё это носило по большей части совершенно отвлеченный характер. Было неким так сказать "Замком в воздусях". Туманной возвышенной целью неопределённого грядущего.

И вот теперь, когда Цель эта внезапно стала до ужаса зримой, и разворошила улей жизни во всех восточных королевствах железом и кровью, вся молодёжь клана радостно воспрянула, и потянулась к Чернограду, как по весне зимовавшие птицы тянутся домой, на север. Но, опять же, за всеобщим возбуждением как-то терялись детали и конкретные ожидания от этого зримого грядущего. Возможно, у вождей клана и было более ясное понимание всех следствий происходящего. Но с кланом в целом они этим пониманием делиться явно не спешили. И уж тем более никто "на низах" не ведал, едины ли вожди в своём отношении к происходящему, или там, "наверху", всё же дуют противоборствующие ветры, и текут антагонистичные течения.

И вот, сейчас, господин посланник, несколькими словами заставил Владислава попробовать более пристально и критически вглядеться в происходящее. Действительно - а не может ли оказаться и так, что родовые интересы клана вдруг окажутся под конец в вопиющем противоречии с интересами Чёрного Властелина? Да и в чём его главный интерес? Судя по всему - в абсолютной власти. Но вот ради чего эта самая абсолютная власть? И не окажется ли, в конце-концов так, что клан действительно лишь превратиться в надсмотрщиков во всемирной рабской империи, как этого очевидно опасается господин посланник?

От предположения подобного рода Владислава аж перекосило. Может ли такое быть? Да нет - не может же Чёрный Властелин быть лишь абсолютным воплощением банального работорговца? Или может? Да и зачем это ему, властвующему над невидимыми и вечными сферами реальности? Есть он их всех, что ли, на ужин будет? Нет, Владислав чувствовал, что здесь всё-таки всё гораздо сложнее, чем в предельно примитивных, приземлённых опасениях господина посланника. Даже если Чёрный Властелин и является воплощением некоего запредельного зла, формы этого зла должны быть всё же не такими примитивными, как представляется господину посланнику (мысль о том, что на нижнем уровне существования запредельное зло вполне может воплощаться и в формы зла зримо грубого Владиславу, при всей его образованности, в голову попросту не пришла).

Путаясь во всех этих сложностях, сознание Владислава постепенно погружалось в чёрную пучину сна. Шумела и плескалась за бортом корабля пучина моря, поскрипывали, постанывали вокруг деревянные доски, балки и сочленения, выл и свистел ветер в канатах на палубе, мерно раскачивался тусклый язычок пламени над головой. Глаза слипались, откуда-то между веками вдруг промчались чёрные вихри, и исчезли. Из полной тьмы постепенно начала выплывать сначала очень далёкая, но всё быстрее приближавшаяся багровая точка, по мере приближения принимавшая очертания совершенно чёрного, до блеска отполированного шара. Шар этот в полной темноте светился внутренним, едва видимым багровым светом. Кода он приблизился - стало видно, что он действительно огромен в размерах. Заняв почти всё пространство тьмы перед глазами шар остановился, и начал медленно вращаться, постепенно всё убыстряясь и убыстряясь. И вдруг, вспыхнув непереносимо ярким алым светом, он моментально всосал в себя всё сознание Владислава без остатка, и тот провалился в эту пылающую багровую тьму его внутренностей, полностью растворившись в ней.