Я и мой друг, Егор Шестерков, прятались от испепеляющего солнца за козырьком остановки. Рядом с фонарным столбом курила толстая женщина лет пятидесяти, обставленная пакетами с какими-то цветками, корнями и прочей садоводческой чепухой. Егор оттолкнулся от скамейки и быстро шмыгнул за спину женщины так, что она не заметила. И просто остановился. Его грудь стала надуваться, лицо медленно поднялось к небу, и на физиономии возникла ироничная улыбка. Он нюхал дым табака. Я тоже стал давить лыбу, и Шестерков шаловливо оглянулся.
- 'Винстон Синий', - Егор непринужденно вернулся под козырёк, - В завязке две недели, а уже на стену лезу, не могу...
- Было дело, пройдено уже, - Я снова посмотрел на женщину и расхохотался, Шестерков махнул рукой и заржал вместе со мной.
Через пятнадцать минут подковылял общественный транспорт. Автобус 545 был в плохом состоянии и разваливался на глазах. На окне висел лист с надписью "ПОС. ЧИСТЫЙ" - скромно и понятно. Да, нам туда. Обгоняя любого, кто собирался ехать в Чистый, мы влетели в красный автобус и заняли места. Двигатель зарычал, тронулись. Кондуктор, мужчина очень худой с зачёсанными назад волосами, кудрявыми длинными усами, не смотрел пассажирам в глаза, а будто взглядом скользил по макушкам. Он то неотрывно глядел в окно, то вдумчиво изучал новогодний плакат со змеёй, иногда забывая взять за проезд у пассажиров. Впереди сидели деды в пиджаках, спорившие о былом. Старик в кепке в клетку задвигал что-то вроде агитационной речи, юношески захлёбываясь слюной; собеседник, худощавый дедуля с подрагивающей губой, перебивал, не дослушав до конца соглашался и начинал свою тираду; третий что-то шептал невпопад. Позади страстно лобызалась парочка, вызывая недовольные вздохи. Они так ужимались и предавались друг другу, казалось, парочка сплетётся в крысиного короля. В середине салона огромных размеров женщина вытесняла тщедушного паренька, который, однако, неудовольствия не выражал и терпеливо держался на краю сиденья - он единственный, кто ехал зайцем. Напротив нас молодая измученная девушка буравила взглядом мужчину, качая белый свёрток с ребенком. Мужик, лицо которого всю дорогу было пунцовым, старался не замечать гневного взгляда, часто ерзал на сиденье, бессмысленно жестикулировал, громко вздыхал и проклинал Бога. В самом конце автобуса сидел молодой человек в спортивном костюме с окровавленными кулаками. Он вылил на рану весь бутылёк перекиси водорода, и костяшки вспенились грязно-розовым цветом. Парень выглядел жутко, поэтому место рядом с ним пустовало. Все мы, пассажиры автобуса 545, страдали от душащей, непереносимой, зверской жары. Автобус нагревался, внутри машины все пыхтело и жужжало. Духота была меньшим из всех зол: запах пота был всеобъемлющим и въелся в воздух, казалось, что атмосфера целиком состояла из этих выделений. Когда началась грунтовая дорога, пыль полетела в лицо, приходилось дышать через футболку. Нас изрядно потряхивало, чудилось, что одновременно гремела каждая деталь вместе с подлетающими на дороге пассажирами. Поездка и впрямь была испытанием. Мне стало обидно за всех этих людей: старики не разговаривали, а молча с убитым лицом смотрели кто куда, парочка уже не предавалась поцелую - девушка уткнулась в возлюбленного и что-то мычала; обливаясь потом и вытирая лоб, толстенная женщина окончательно вытеснила тщедушного парня, теперь он с понурым видом держался за поручень и иногда с опаской косил на кондуктора. Проводник отвернулся от пассажиров и больше не оборачивался. Пунцовое лицо побледнело и взглядом уткнулось в меня, оно уже не бунтовало, глаза слезились, но от пыли; девушка склонилась над свёртком и закрывала ребенка от праха, парень в конце салона прятал кулаки в рукавах и рассматривал остальных. Пейзаж за окном почти не менялся - мы плыли через равнины и видели бесконечную даль берёз и сосен. Тряска смягчилась. Я не спал всю ночь, и упал в объятья Морфея. Последним, что я видел, были холодные и безразличные глаза водителя.
Я проснулся, когда Шестерков вытаскивал меня из автобуса. Инферно на колёсах клубком пыли отправило нам воздушный поцелуй, а у меня от чего-то заныло сердце. Мы стояли в полном одиночестве среди дачных домов и бескрайнего пустынного поля. Егору легче далась поездка:
- Слушай, а ехать до твоей дачи всегда такой ад? - спросил я.
- Да, я привык. Иногда мне кажется, что я еду на дачу с одними и теми же людьми. Лица меняются, а пассажиры - нет, - Шестерков повернулся в сторону дачных домов, - Ладно, погнали, а то искупнуться не успеем. Если не смою эти нечистоты в озере, я плюхнусь в лужу.
- Да сейчас луж нет, все высохли, я думаю.
- И то верно.
Начало смеркаться, и мы быстрым шагом побрели до дачи Егора. Дом добротный, не загородный коттедж, конечно, но и не заброшенный барак, на участке строилась баня. Внутри было ничего лишнего, пусто и скромно. Шестерков объяснял это тем, что систематически выбрасывал ненужные вещи. Мы сунули в рюкзаки еду, плед, полотенца и несколько небольших дров. В сарае стояло несколько старых велосипедов: Шестерков вручил мне "Каму", а сам оседлал "Урал". Я научился кататься в 12 лет, и когда делился этим, все в ответ удивлялись и спрашивали, мол, почему так поздно. Я не умел держать равновесие и после двух дней ссадин и ушибов разлюбил двухколесную езду. В общем, с великом у меня не лады. Мы отправились в путь, но на первом же спуске я чуть не улетел в канаву, потому что не нашел на руле тормоз. Посмеявшись, Егор объяснил, чтобы затормозить, нужно тянуть педали назад. Отставая от Шестеркова, я пытался не попасть под машину и не съехать в овраг, раз за разом ударяясь икрами о железные педали. С виду посёлок как посёлок - деревушки, дома одноэтажные, двухэтажные, местный магазин, около которого отдыхали деревенские маргиналы; вроде даже есть клуб досуга, в котором, правда, кроме как сыграть в нарды и выпить водки делать было нечего. Мы миновали дачную местность и подъехали к лесу. При неполной темноте путь был жутковатый - деревья шумели и склонялись над нами. Укрощая продавленную колёсами дорогу, я дрогнул, потерял управление и кувыркнулся на землю. Лямка рюкзака лопнула как струна. Я связал порванные концы, и, не желая продлевать пир местным комарам, которые кидались на людей как бешеные собаки, сел на велосипед и стал в изнеможении крутить педали. Егора не было видно, я повернул наугад и стал следить за горизонтом. Он стоял на краю шоссе, опершись на велосипед.
- Я испугался за тебя, - Шестерков увидел меня и сел на велосипед.
- Поэтому уехал.
- Мне было интересно, выберешься ли ты.
- Ну, ты бы за мной приехал, спас бы меня?
- Конечно.
Мы ехали по обочине. Снова пыль, поток автомобилей и смрад. Машины выезжали из под грунтовых облаков, словно римские колесницы из под топота копыт. Кто, куда ехал, зачем - все путались и извивались в дорожной нефеле. Призрачные всадники рассекали туман как рассекают облака птицы, летающие высоко. Прищурившись, я пытался не упустить из виду Егора. Когда мы подъехали к озеру, стало совсем темно и тихо, лишь на соседнем берегу сдавленно играла автомобильная магнитола. Шестерков бросил велосипед и рюкзак на песок и с криком "ура" побежал в воду. "Ура" Егора пронеслось по всей местности и взбодрило озеро. Я расстелил плед и сел. Шестерков плюхался в воде как ребенок - прыгал, плескался и всячески барахтался.
- Иди искупайся, велогонщик, вода тепленькая! - его голос раскатывался по всему водоему, - огонь потом разведем.
Я оставил вещички и, отмахиваясь от комаров, полез в воду. Действительно, тепло и просто замечательно. Как будто вся кожа смылась, и образовалась новая, более крепкая и живая. Я топнул ногой и дно продавилось. Егор уже не волновал озеро, а спокойно сидел на дне. Я подплыл:
- Ну, кажется, это все было не зря, да?
- Что? - из под воды торчала только голова Шестеркова, я присел.
- Ну, автобус этот, сюда добираться.
- А, ну, да, вода просто прекрасная.
- У меня до сих пор не выходят из головы эти люди, - я пододвинулся, - Кондуктор, толстая баба, семейка - все, с кем мы ехали.
- Жалеешь их? - у Егора приподнялась бровь, - Напрасно. Никто не заставлял их садится в автобус.
- Да не в этом дело, - я смутился, - Ты помнишь их? Не забыл их лица? Кажется, коснешься их кожи, а она рассыплется как песок, и кости, и мясо. Я думаю, вся трагедия в том, что это не осуществимо.
- А они тебя считают безнравственным мудаком.
- Почему это безнравственным?
- Ну, и какие у тебя ценности? - Шестерков скептически усмехнулся. У него был взгляд, будто всё, что я скажу - он с легкостью опровергнет и разгромит.
- Я не буду изливать тебе душу сейчас.
- Вот-вот, - покивал Егор, - Мне вообще кажется, что у нашего поколения есть только одна ценность - отсутствие ценностей. Это камень преткновения всей нашей действительности, - он привстал и иронично поправил невидимые очки, проведя пальцем по носу, - и они, твои пассажиры, нас ненавидят за то, что их ценности продали, оставив их дохнуть, а нам ценности в принципе не нужны. Мы, дружище, животные, и мы живем в дремучем диком лесу, - он поднял со дна камень и бросил в воду, глыба ударилась и потонула, оставляя за собой круги. Тишина. Не прошло и пяти минут, как проснулись кузнечики. Я вздохнул:
- Сплаваю до середины.
- Давай, не утони там.
- Ага.
Не помню, как долго я плыл, просто грёб руками и дрыгал ногами. Потом нырнул: зажмурил глаза, сжал зубы и стал по-лягушачьи опускаться вглубь озера. Чем дальше - тем теплее; Был трудно о чем-то думать, и я вообще о нынешнем времени. Ещё недавно мир в твоей голове был плоским диском, а теперь он раздулся, как гнойник. Я плыл. В ушах заныла боль, кажется, уже глубоко. Во тьме я замер и слышал, ощущал, как мое тело пульсировало, билось и тряслось. Быстрее, быстрее, вверх! Тело билось в истерике. Вода меня выталкивала, и я вступил с ней в бой. Вылетел кометой в космос, выбросился в ночь, вдыхая жизнь, остановку с козырьком, пыль, пот, красный автобус, пассажиров, продавленные колёсами дороги, грунтовые облака, это озеро, эту ночь, и эту луну. А луна, луна-то какая! Наливная, большая, круглая, она глядела на меня, прилетела мне в лоб, в глаза, в сердце, как удар молнии, как разряд дефибриллятора, как укол адреналина, как жизнь, как смерть. На берег я плыл на спине, смотря на звёзды, которые рассыпались по небу, твердь опустилась и маяки вселенной провожали меня. На земле Шестерков сидел у костра и жарил сосиски. Я на полусогнутых ногах добрел до огня и уселся, чуть не упав, около Егора и укрылся полотенцем. Шестерков предложил мне перекусить, но я отказался:
- Пойдем. Пора.
Егор внимательно посмотрел на воду, потом на звёзды, и кивнул:
- Да, ты прав.
Мы потушили огонь, собрали вещи и поехали в дом. Уезжая от озера, я наблюдал за исчезающей луной. После попытался догнать Егора. Тогда он сбросил скорость, поравнялся со мной и крикнул: