Аннотация: Жизнь еще не кончилась. А вы в этом уверены?
Ненависть и вороны.
1. Знакомство.
Парк. Скамейка. На скамейке сидит человек в кожаном пальто, лаковых ботинках, очках с толстыми линзами и в шляпе. Черной шляпе. На нем брюки в полоску. Теплые, шерстяные. Несмотря на то, что апрель выдался довольно теплым и солнечным. Человек шумно ест яблоко. Большое, зеленое. Откусывает от него большие куски. Щурится через линзы на весеннее солнце.
К скамейке не спеша подходит пожилой мужчина с тросточкой, претендующей на некоторое изящество.
- Гады, - мужчина злобно сплевывает на парковую дорожку. - Уроды! Что они творят, а!
Человек в шляпе продолжает безмятежно щурится на солнце.
- Сволочи! Нет, это надо, а! - не унимается старик. Человек в шляпе привстает, держа яблоко в левой руке, правой массирует себе колени, садится обратно.
- Дерьмоеды! Как их земля-то носит, е-ей, - старик возбужденно подпрыгивает. Человек в шляпе откусывает от яблока большой кусок и, шумно чавкая, глотает его.
- Нет, вы только гляньте, что творится! И это среди бела дня, хочу заметить... - старик нервно постукивает тросточкой по спинке скамейки.
- Петр, - человек в шляпе кладет яблочный огрызок в карман своего кожаного пальто, вытирает ладони о брюки и протягивает руку старику. Старик презрительно морщится, однако протягивает свою руку Петру, - Нахруй, Нахруй Некатович.
- Пожизняк? - без особого энтузиазма интересуется Петр поглядывая на Нахруя Некатовича поверх своих диоптрий.
- Да, это моя фамилия... - старик слегка опешил, но через мнгновение его лицо опять становится непроницаемой маской, сплетенной из морщин с частыми вкраплениями седых щетинок и бурых пятнышек. - Как я сразу не догадался! Мудила грешный! Ты один из НИХ!
- Отец, яблочком не угостишь? - лицо Петра ничего не выражает, он смотрит куда-то мимо Пожизняка.
- Да как ты смеешь, щенок! - старик бледнеет, его жилистая чешуйчатая рука судорожно сжимает трость, но вдруг внезапно расслабляется. - На те яблочко, сынок.
Петр принимает из рук Пожизняка маленькое сморщенное яблочко, вытирает его о брюки и глотает целиком. Пожизняк достает из кармана еще два таких же яблока и протягивает их Петру, - Для своих, любимых рОстил. А то травят их тут химией, гниды гноеродные! А у меня-то садик, домик... эта-а-а, дачка в Петушках...
- Нахруй Некатович, если не ошибаюсь, - деловым тоном зачем-то уточняет Петр.
- Да-да, Пожизняк Нахруй Некатович, прошу любить и жаловать, - старик склоняет голову в легком поклоне. Петр глотает еще два яблока и выпускает сквозь зубы громкую отрыжку.
- Домик в деревне говоришь... А моя фамилия Столыпин. Не слыхал чай про Петьку Столыпина, а? - Петр подмигнул Пожизняку.
- Нет, вынужден признать. Не слыхал, - старик поежился, как будто от холода. - Так вы из этих, или как?
- Кого этих-то? - лениво поинтересовался Петр.
- Ну гадов этих, которые по паркам сидят и голубей крошками хлебными кормят, средь бела дня, ни стыда ни совести! Хлеб - наше все! - Нахруй Некатович опять начал распаляться.
- Успокойся, папаша. Не люблю я птиц, глубей - особенно, - Петр встал рядом со стариком и дружески похлопал его по плечу. - А ты сам-то откуда? Имя у тебя странное.
- Я из татар, крымских татар, - с достоинством сообщил Пожизняк. - А откуда, не сочтите мой вопрос за наглость, вы узнали мою фамилию?
- Посмотрел я, батя на тебя, и понял - это все, пожизняк, пиздец не лечится, - добродушно пояснил Столыпин. Нахруй Некатович хотел было что-то возразить, но ему не дали - мужчин со всех сторон облепила стайка гомонящих нечто сбивчивое детишек. Ребят было человек десять, все крайне возбужденные, в съехавших на затылки шапочках и расхристанных курточках. Их лица раскраснелись, а глаза блестели.
2. Труп.
- Тихо, пацанва! - строго прикрикнул на детей Петр. Мальчишки притихли. - Что случилось?
Опять защебетал хор детских звонких голосков, близких к ультразвуку. Понять что-либо было решительно невозможно.
- Так, всем молчать! - скомандовал Петр. Дети опять умолкли, нетерпеливо сопя носами. Столыпин выбрал из кучки ребят полного мальчика, на вид самого спокойного и рассудительного и, глядя ему в глаза, сказал - Ты рассказывай. Остальным - цыц!
- Мы с ребятами во-о-он там в футбол играли. Я на воротах стоял, а Лешка в нападении бегал, - начал мальчик. - Лешка ка-а-ак даст по мячику со всей дури - он в кусты и улетел.
- Ну и что? - встрял в рассказ Пожизняк. - Я когда моложе был, так мог по мячу вдарить, что...
- Не перебивай, папаша, мать твою! - раздраженно повел плечами Петр и кивком дал мальчику знак продолжать.
- Ну во-о-от, Леха как даст по мячику - и в кусты его запулил, значит, - мальчишка дал пинка воображаемому мячику, показывая, видимо, как этот фокус проделал Леха. - Мы на него, конечно, сразу, типа это, сам запулил - сам и доставай. Леха обзываться начал, типа я - толстый, Вадик -рыжий, а у Сереги - мама проститутка. Мы, конечно, не обижаемся - Леха-то дурак - все это знают. Ну, побили его ногами и бросили...
- Так-так, -Петр пристально смотрел мальчику в глаза. - Продолжай.
- Так вот, Леха на поляне зубы выплевывает, а мячик так где-то в кустах и лежит. А мы с ребятами еще поиграть хотели, - с удвоенной скоростью затараторил мальчик.
- Тебя-то как звать, карапуз? - ласково скалясь золотыми зубами ни с того ни с сего поинтересовался Пожизняк.
- Павлик, - мальчик отмахнулся от старика, как от назойливой мухи. Все его внимание сосредоточилось на пытливом взоре Столыпина. - Решили с ребятами в камень-ножницы-бумагу скинуться - кому в кусты бежать. У меня камень выпал, у Вадика - бумага, а у Сереги - ножницы. Ну мы и говорим Вадику, типа звездуй за мячиком. Он и пошел - у нас все по честному. Потом слышим, чего-то он там шубуршится в кустах, ветки ломает. Мы ему кричим, типа, Вадик, где тебя черти носят! А он - ща, мячик найти не могу. Мы ему - протри гляделки. А Вадик вдруг как завопит, как будто его за письку оса укусила, и из кустов пулей!
Павлик запыхался и возбудился еще больше от собственного красноречия. Переведя дух он продолжил: - Мы Вадика спрашиваем - тебя, Вадик, чего, оса за пиписку укусила? А он серьезно так пересрал по виду - глаза из орбит вылазят, коленки трясутся, на губах пена выступила розовая...
- Кто из вас Вадик? - спросил Петр, перебив Павлика. Рыжий тощий паренек судорожно сглотнул и сделал шаг в сторону Столыпина. Петр ободряюще улыбнулся Вадику и спросил: - Чего ты в кустах-то увидал, постреленок?
- М-м-м-м! - бешено вращая глазами замычал Вадик.
- Он теперь только мычать и может, - деловым тоном заметил Павлик. Потом, подумав, добавил: - он с рождения глухонемой, Вадик-то наш...
- Ты же говорил, что он из кустов отвечал, что мячик найти не может и так далее! - удивился Петр.
- Ну, он так мычит с разными интонациями - мы его почти с пол-мычания понимаем, - ответил Павлик, остальные мальчики согласно закивали.
- Кто-нибудь знает, что такое страшное Вадик увидел? - Петр обвел взглядом мальчишек.
- Мертвяка! - выпалил Павлик.
- Вот-те-на-а-а, - цокнув языком, протянул Нахруй Некатович. - Ни хрена себе! Среди бела-то дня!
- Это уже интересно, не так ли, коллега? - Петр заговорщически подмигнул Пожизняку. Пожизняк нервно повел плечами и сплюнул на землю едкую старческую слюну. Петр обратился к мальчикам: - Где это? Показать сможете?
3. Ворона.
Тело лежало в кустах тальника. На спине. Поза покойника была довольно странной, как будто он прилег отдохнуть на бережку тихой речушки в знойный летний денек: левая нога была согнута в колене, правая - закинута поверх левой, руки сложены за головой - для полного сходства с отдыхающим не хватало только травинки в зубах. Несмотря на безмятежность позы, лицо мертвеца вселяло если не ужас или острое чувство брезгливости, то, по крайней мере, полную уверенность в том, что его обладатель отошел в эфирные миры. Правый глаз был широко раскрыт, его невидящий взор буравил бледное весеннее небо. Левый же, в отличие от своего напарника, по неведомой причине не захотел оставаться в своей орбите и теперь висел на ниточке возле левого уха. Губы отсутствовали - казалось, что их либо оторвали, либо откусили. Ничем не прикрытые зубы как-то неловко щерились. Из челюсти на правую щеку вываливался синий язык, невероятно длинный для человеческого. Картину дополняла ворона, которая нагло топталась на плече мертвеца и пыталась своим мощным клювом оторвать от вывалившегося языка кусочек побольше.
- Кыш, бесстыжая! Кыш! - замахал на ворону тросточкой Пожизняк. Ворона обвела пристальным взглядом черных блестящих бусин-глаз мужчин и притихших поодаль мальчишек. Особенно долго она смотрела на Петра, точнее заглядывала ему в глаза. Петр дрогнул и отвел глаза. Ворона трижды пронзительно каркнула и, шумно хлопая крыльями, улетела. Столыпину показалось, что все вздохнули с облегчением.
- Мда-а-а, дела, - проворчал себе под нос Нахруй Некатович.
- Бестия! - Петр мрачно провожал взглядом ворону, которая уже успела превратиться в точку, чернеющую на бирюзовом небе. Мальчики, прижавшиеся друг к другу не проронили ни звука.
4. Дело.
- Спокойствие, - наконец произнес Петр Столыпин, достав из недр своего кожаного плаща красную потертую корочку и помахав ею в воздухе. - Я из органов. Мы с коллегой займемся этим делом.
Пожизняк и мальчики смотрели на него открыв рты.
- Коллега, не правда ли? - с нажимом произнес Столыпин, обращаясь к Нахрую Некатовичу.
- А? Что, простите? - Пожизняк зашелся приступом сухого кашля.
- Я говорю, коллега, что мы распутаем это дело. Дело, скажу вам, крайне необычное даже на первый взгляд. Что вы можете сказать, дорогой Нахруй Некатович, насчет возможных причин смерти жертвы?
- Э-э-э, кхе-кхе, - Пожизняк сделал вид, что тщательно вглядывается в распростертое перед ним тело. Наконец он смог выдавить из себя: - Мне необходимо произвести вскрытие.
Мальчишки раскрыли рты еще шире - такое они видели только по телевизору, в детективах. Каждый из них считал, что ничего более крутого в жизни и быть не может - ужасный труп и расследование. Они уже представляли, как придут завтра в школу и начнут рассказывать эту жуткую историю, а все будут слушать, и они станут самими популярными пацанами в школе, и все девчонки будут их, и... Резкий голос Столыпина вернул их на землю: - Прошу всех оставить свои адреса и номера телефонов, нам понадобятся ваши показания.
- Вот, записывайтесь, ребятишки, - Пожизняк достал из заднего кармана брюк замусоленный блокнотик и карандаш с обкусанным ластиком и протянул детям. Мальчишки, деловито сопя, принялись выводить каракули своих координат, чуть не подравшись, кто будет записываться первым.
- А теперь прошу покинуть это место - теперь это зона оцепления, - сообщил Столыпин, когда последний мальчик - рыженький с аккуратненькой плешкой на темечке Вадик, что-то мыча под нос, записался и вернул блокнот Пожизняку. Ребята стали нехотя расходится.
- И, не вздумайте болтать. Никакая информация не должна разглашаться в интересах следствия, - крикнул им вслед Петр. Пацаны, не сговариваясь, огорченно вздохнули.
- Надо бы с них еще подписку о невыезде взять, - задумчиво пробормотал Пожизняк. Но Столыпин его не слушал - он уверенными широкими движениями обматывал кусты по периметру зоны оцепления туалетной бумагой, невесть откуда возникшей в его руках.
- Где будем вскрытие производить? - Петр скомкал и кинул за спину остатки туалетной бумаги.
- Вы, молодой человек, должно быть шутите? Хе-хе... - Пожизняк сделал неловкую попытку засмеяться. Но Столыпин выглядел предельно серьезным: - какие могут быть шутки, коллега? У нас тут труп, на самоубийство дело явно не тянет. Вывод один - необходимо найти преступника. Что смешного в том, чтобы вскрыть труп? Вскрытие поможет нам понять методы, которыми действовал убийца, узнать предположительное время преступления. Может, на теле убийца оставил какие-нибудь следы, улики, послания.
- Да вы что? Совсем рехнулись?! - Пожизняк позеленел. - Одно дело - разыгрывать детектива перед соплячьем, и совсем другое - в мокрухе путаться. Я, между прочим, не мент - я потомственный черноморский пляжный спасатель!
- Нахруй Некатович, а-я-яй, - Петр неодобрительно покачал головой. - Нехорошо получается - дети уверены, что им ничего не угрожает, что отважный Пожизняк защитит их никчемные жизни от посягательств злобных маньяков. А "отважный" Пожизняк кровушки капельку увидал - обделался и в кусты. Так выходит?
- Я?!!! - Нахруй Некатович затрясся от гнева. - Да я срал на опасность! Ясно вам - Пожизняк в кустах отродясь не прятался!
Мужчины огляделись, и поняв, что на самом-то деле они сейчас стоят в самых настоящих кустах, дружно рассмеялись.
5. Вскрытие.
- Ну-с, - Пожизняк натянул на руки резиновые перчатки, а на лицо - марлевую повязку. - Голое посиневшее тело лежало перед ним на кухонном столе. Вскрытие решили делать на квартире Столыпина, так как Пожизняк в Москве жил в гостинице, куда, несмотря на вечно пьяную охрану и консьержку, пронести труп без привлечения излишнего внимания возможным не представлялось. А квартира Столыпина располагалась в пяти минутах ходьбы от парка, в котором был найден покойник - мужчины просто взяли тело под руки и "привели" к Петру домой. Чтобы не слишком смущать прохожих неаппетитным видом лица убитого, Петр даже пожертвовал своей черной шляпой, натянув ее несчастному до самого подбородка. Без шляпы Петр выглядел еще внушительнее, так как был лыс на манер бильярдного шара.
В квартире Столыпина нашлось все необходимое для вскрытия - пара резиновых перчаток, большой кухонный стол, чистая скатерть и набор острых столовых ножей и нашедшаяся на балконе ножовка. Под марлевую повязку приспособили свернутую вчетверо накомарную сетку, снятую с форточки. Решили, что резать будет Пожизняк, потому что Столыпин, по его же словам "вегитарианец, и вообще противно". Столыпин должен был вести протокол вскрытия.
- С чего начнем-с? - Пожизняк подкинул в воздух волосок и разрубил его в полете кухонным ножом.
- Коллега! - Столыпину явно было не по себе. - Режьте уже...
- Э-эх! - Пожизняк с видом заправского мясника всадил тесак между ребер трупа в области сердца и резко рванул на себя. Послышался треск.
- Да ты еще крепкий старик, Пожизняк, - похвалил Петр. Пожизняк склонился на разверзшейся раной. - Несчастный умер от того, что его сердце разрезали пополам острым режущим предметом, предположительно - ножом.
- Нахруй Некатович, сдается мне, что вы сами только что разрубили ему сердце, - скептически заметил Столыпин.
- Ваша правда, буду аккуратнее, - Пожизняк рассек кожу на животе покойника и замер.
- Что там? - Петр заглянул через плечо Пожизняка.
- Известно что - требуха. Кишок одних метров на десять. Тьфу, дерьмо какое-то...
- Так от чего он помер-то в результате?
- Хрен его знает! Я доктор что ли? - Пожизняк подцепл лезвием какую-то пленочку и рассек желудок, из которого полезла полупереваренная гречневая каша. - О! С жареной печеночкой!
Столыпин позеленел и шатаясь дошел до раковины, куда его обильно стошнило. Вытерев рот тыльной стороной ладони Петр поморщился и с трудом произнес: - Пойду, осмотрю его вещи, может хоть там какая-нибудь зацепка окажется...
- А как же протокол? - напомнил Нахруй Некатович остервенело кромсая легкие жертвы.
- Хер с ним! - уворачиваясь от летящих из под ножа Пожизняка ошметков плоти Петр спешно покинул кухню.
- Ну а мы пока сделаем трепанацию... - мурлыкал себе под нос Нахруй Некатович. - Где у нас ножовочка?
6. Барахло.
Петр Столыпин достал из сливного бачка унитаза бутылку водки и жадно припал к горлышку. (Привычка хранить выпивку в бачке у него сохранилась с тех незапамятных времен, когда он был женат.) Вообще, водку он не любил, но лишь она могла его хоть как-то примирить с объективной реальностью, данной ему в ощущениях.
Петр прополоскал водкой рот, хотел ее выплюнуть, но передумал и проглотил. Он попытался вспомнить, из-за чего они с женой разошлись. После нескольких секунд раздумий он, наконец, смог вспомнить - из-за барахла. Начиналось все довольно безобидно - они, тогда еще молодожены, как могли, старались наладить свой быт: покупали комплекты посуды, белья, одежды, обуви, занавесок и прочей мелочевки. Петру даже нравилось ходить со своей женой за покупками - ему казалось, что совместный выбор скатерти для праздничных застолий - самых лучших и ярких моментов семейной жизни, как он тогда думал - может их сблизить еще больше. Потом, когда аппетит на мелочи слегка поутих, жена начала привлекать его к более крупным покупкам - стиральная машина, микроволновка, телевизор, видеомагнитофон, компьютер ("Боже! Зачем ей компьютер - она и калькулятором-то не пользуется" - начал раздражаться Петр). В квартиру потекли бесконечные потоки бытовой техники. Следующим витком стало увлечение жены Петра всяким антикваром и произведениями псевдоискусства. Стены ощетинились африканскими масками, запестрели пятнами всевозможных репродукций, углы чернели мебелью викторианской эпохи, шкафы и полки ломились от всякой сувенирной хохломы и гжели. Петр начал испытывать приступы беспричинного страха, ночами он часто просыпался в холодном поту. Ему чудилось, что все эти предметы смотрят на него, тянут из него жизненные соки, душат его своей пылью, норовят упасть ему на голову, броситься под ноги, вцепиться в глотку. Петр запил. Жена это переживала крайне тяжело, вернувшись в своих пристрастиях на первую ступень - белье, посуда, занавески... Видя, как тяжело ей приходится, Петр попытался бросить пить, но тут же кошмары начали преследовать его с новой силой - он уже начал слышать голоса глиняных статуэток, шепчущие проклятья, видеть агрессивные движения на литографиях, диафрагмой ощущать ненавистный гул электроприборов, жадно пожирающих электрический ток. Петр начал прятать водку в сливной бачок...
Но вскоре, даже изрядно набравшись, он перестал ощущать что-либо, кроме ненависти. Лютой ненависти к барахлу. Приходя домой, он запирался в туалете, затыкал уши и вопил: "Барахло! Сучье барахло! Будь ты проклято! Все, все пусть будет проклято!" Потом, затолкав в себя очередную бутылку водки, чувствуя, как спиртное жжет его слизистую оболочку, Петр постепенно успокаивался и выходил из туалета. Не глядя по сторонам, он добирался до кровати и сразу засыпал. Так продолжалось довольно долго. Но однажды ночью Петр проснулся оттого, что не мог дышать - что-то в горле мешало ему. Бешено колотя кулаками по груди он с трудом выхаркал на колени металлический цилиндрик - пальчиковую батарейку - такие были в фотоаппарате, плеере, фонарике и еще в сотне приборов, наводнявших его квартиру. Издав дикий вопль, разбудивший мирно спящую рядом с ним жену, Столыпин вскочил с кровати и как был - в трусах и майке - пулей вылетел из квартиры. Ничто в мире не смогло бы заставить его вернуться туда снова.
С тех пор Петр своей жены не видел, официально они до сих пор были супругами, хоть с той ночи и прошли годы. Она даже не пыталась найти его, за что Петр в глубине души был очень благодарен. Петр силой неимоверных усилий заставил себя забыть все, отформатировал память и старался жить. Просто жить, как будто ничего этого никогда не было. Он не помнил ни где жил раньше, ни даже имени своей жены, хотя оно и было записано в штампике регистрации брака в его паспорте.
Квартира, в которой Столыпин обитал теперь, больше походила на монашескую келью - железная кровать, тумбочка со сменой белья, в прихожей - вешалка с теплым зимним тулупом, на кухне - стол, раковина, заполненная посудой, ножами и вилками, крошечный холодильник и электроплитка, в ванной комнате - зеркало, мыло, шампунь, мочалка и принадлежности для бритья. На подоконниках не было цветов, на окнах - ни штор, ни тюля. Когда Петр покидал свое жилище, он каждый раз запирал дверь на ключ. Зачем? Это было неизвестно и ему самому.
Петр Столыпин выстроил свой собственный замкнутый мирок, свободный от всяких признаков наличия БАРАХЛА.
В сливном бачке унитаза всегда плавали несколько бутылок дешевой водки...
7. Барахло II.
После символического возлияния Петру стало значительно лучше. Мысли вновь обрели четкость и ясность. Спустив воду и сунув початую бутылку обратно в бачок, Столыпин решительно хлопнул дверью туалета и вернулся на кухню, где вовсю орудовал Пожизняк.
- Какие-нибудь новости? - осведомился Петр. Фартук Нахруя Некатовича сплошь покрылся бурыми пятнами. Лицо имело вид крайне сосредоточенный.
- В горле батарейка. Пальчиковая. "Варта", 1,2 v. Самая вероятная причина смерти - удушение. Травмы лица, очевидно, возникли уже после смерти, предположительно при доставке тела на место обнаружения. Признаков борьбы не обнаружено.
- Это ж как надо было "доставлять"? - удивился Петр, пропустив слова про батарейку мимо ушей. - Чтоб глаз вывалился и губы оторвались, а на лбу и щеках - ни царапинки?
- Хер его знает, но я больше уж и не знаю, чего путного тут можно выискать, - согласился Пожизняк. - Куда теперь тело-то девать?
- В таком виде - только на свалку. Была бы кислота - мы бы его в ванне растворили, а так - расчленяйте помельче, суйте в пластиковые мешки, а там закопаем где-нибудь в парке.
- Эх-хе-хе, - вздохнул Пожизняк и принялся угрюмо пилить ножовкой суставы и сухожилия. Батарейка, испачканная в крови, лежала рядом на столе.
А Петр тем временем решил, наконец, поковыряться в карманах одежды убитого. Взглянув на сваленное в углу тряпье, Петр подавил повторный приступ тошноты и сквозь зубы злобно прошипел: "Гребаное барахло".
8 Ангельская пыль
За грязным окном бушует гроза,
Завтрашний день нассыт мне в глаза.
Ангелов пыль не ляжет на дверь.
Никто мне не скажет, где ты теперь.
Завтрашний день уйдет без следа,
Растают глаза серебристого льда.
Сможешь ли ты простить меня? Нет -
Слышу безмолвный суровый ответ.
Солнце взойдет и закатится в бездну,
Следом за ним и я тихо исчезну.
Ангельской пылью на грешной земле
Мы станем завтра, так кажется мне.
Скорее бы завтрашний день наступил!
Здесь мне никто уже больше не мил.
Ангельской пылью наполнив карманы
Завтра отправлюсь к истокам нирваны.
Ты меня там, конечно, не встретишь -
Больше не веришь... и меньше не веришь...
Пыль к праху, прах к пыли, к пыли, к пыли,
К пыли, к пыли, к пыли... ко мне
9. Мотивы.
Петр озадаченно комкал в руках найденную в кармане куртки убитого записку.
"Ангельская пыль... героин, что ли?" - пытался сообразить Столыпин, но что-то ему подсказывало, что в этом стихотворение речь шла не только и не столько о наркотиках. Петр чувствовал, что главный смысл стихотворения от него ускользает.
Кроме бумажки со стихотворением в карманах одежды удалось отыскать записную книжку, совсем новую - даже уголки не успели обтрепаться, размашистым, слегка корявым почерком было исписано всего несколько первых страниц - три имени, женских, адреса и телефонные номера. Ни денег, ни документов - вообще ничего больше в карманах не было. Сама одежда была простой и грязной - попробуй, полежи в апреле в кустах и не испачкайся. "Может, деньги и другие вещички мальчишки прикарманили - те, что труп нашли? - подумал Петр, но тут же отмахнулся от этой идеи. - Они были слишком напуганы, ни за что не подошли бы к трупу ближе, чем на пять метров"
- Ну как, результаты есть? - Петр вздрогнул, настолько неожиданно за его спиной возник Нахруй Некатович, видимо, закончивший расчленять тело.
- Вот. Почитайте, - Столыпин протянул Пожизняку записку со стихотворением. Пожизняк пробежался глазами по тексту и вернул бумажку Петру, - Нет, я больше Байрона уважаю. Свобода и баррикады! Смерть и море!
- Именно, что смерть, - Петр еще раз прочитал стихотворение. - Ангельская пыль...
- Героин, - буднично заявил Пожизняк.
- Как говорил Шерлок Холмс, ищите мотив и вы найдете преступника. Нам нужен мотив. Есть соображения? - Петр подумал, что хватит уже ходить вокруг да около - пора предпринимать решительные действия. Вот только какие, он никак не мог придумать.
- Шерлок? Еврей, что ли? - Пожизняк неодобрительно покачал головой. - Какие мотивы, батенька? Мы даже не знаем, кто наша жертва - ни имени, ни профессии, ни адреса, ни знакомых, ни родных... Круг подозреваемых - вся Москва и московская область.
- А вот тут, коллега, вы не совсем правы - кое-какая информация о круге знакомых имеется, - Петр потряс перед носом Пожизняка записной книжечкой. Нахруй Некатович выразительно чихнул.
10. Катя.
Катя лежала в пенной ванне и с наслаждением вдыхала лавандовый аромат. Внезапно, в Катином носу что-то засвербело и защекотало, как маленькое перышко или волосок. Катя зажмурилась и громко чихнула. Потом радостно рассмеялась - просто так, от полного ощущения счастья. "Будь здорова, Катенька" - сказала она себе вслух и вновь залилась искренним радостным смехом - таким беспечным, каким в наше время могут смеяться, пожалуй, лишь дети. В носу опять что-то защекотало, Кате захотелось чихнуть, но она усилием воли сдержала чих. Вместо этого воздух вырвался сквозь ее плотно сжатые губы - раздался звук, похожий на пуканье. "Ну ты здорова, Катюша!" - Катя опять засмеялась. Ей нравилось просто так лежать в теплой расслабляющей ванне, ни о чем не думать и радоваться жизни. Ей нравилось, что она может так счастливо и глупо хихикать - и никто слова ей не скажет, косо не посмотрит - в ванной-то она была одна. Когда кто-нибудь был рядом - не важно кто - Катя сразу напрягалась. Она давно, сколько себя помнила, уверилась в том, что никто не сможет понять и принять такой, какая она есть. Все судят и будут судить ее лишь по внешним поверхностным чертам и признакам, никто не посмотрит на красоту ее души (в бесспорности которой Катя не сомневалась). Стоит громко засмеяться - все зашушукаются, стоит пошутить - все отводят глаза, стоит просто улыбнуться своим мыслям - все зашепчутся "чего лыбится, дура? Дура - вот и лыбится.", скажешь что-нибудь погромче - все сразу умолкнут и напрягутся. Полной жизнью Катя могла только в полном одиночестве, которое ее нисколько не угнетало. Ее угнетали люди - толпа завистливых, зажатых до невозможности, закомплексованых моральных уродов, боящихся любого настоящего искреннего чувства, кроме своего стадного страха. Кате казалось, что все люди вокруг ходят ссутулившись, вжав голову в плечи, высматривая белых ворон - счастливых и свободных, не таких как они сами. И если они тебя высмотрят - конец - сломают, сделают таким же серым и сутулым. Катя не любила такие мысли, но они в последнее время все чаще и чаще стали приходить ей в голову. "Ненавижу!" - воскликнула Катя и стукнула кулаком по краешку ванны. Из глаз Кати брызнули слезы боли (сильно стукнула) и обиды. "НЕНАВИЖУ-У-У!!!" - взвыла Катя раненой волчицей. Ей очень хотелось, чтобы они сдохли жуткой медленной смертью - все эти "прилизы" - так она называла всех людей-статистов в своем маленьком театре жизни.
Когда-то Катя услышала шутку - Вся жизнь театр, а люди в нем в буфете. Она подумала, что это чистая правда - вместо того, чтобы играть, или хотя бы наслаждаться игрой других, люди-"прилизы" только и делают, что жрут, набивают животы и ничем не интересуются, лишь шикают на тех, кто поднимает рыло от тарелки и пытается оглядеться вокруг. Катя даже придумала свою собственную сентенцию на эту тему: "Весь мир - буфет, коньяк закончился".
Все эти умозаключения, однако, не помешали Кате в свое время выйти замуж - ей был нужен кто-то, кто ее пусть и не поймет, зато будет защищать от посторонних "прилиз". Но муж не смог прожить с ней и года - дома Катя уже не могла скрывать своего презрения, граничащего с агрессией. Ему казалось, что она его ненавидит больше всех остальных - в действительности же она просто пересказывала свои мысли об окружающем "буфете". Однажды муж просто исчез из их квартиры. Катя сделала вид, что не заметила этого исчезновения, и вскоре уже не могла вспомнить ни имени мужа, ни его лица.
Вода в ванне остыла, Кате стало холодно и неуютно. От состояния безмятежного счастья не осталось и следа. Катя вылезла из ванны, вытерлась большим махровым полотенцем и вышла в комнату, которая называлась бы гостиной, если бы хоть кто-нибудь заходил в гости. Халаты Катя не носила - ее воображение уж чересчур живо рисовало румяных домохозяек в бигуди, расхаживающих по своим квартирам в цветастых халатиках и мягких тапочках - от этого Катю начинало тошнить. Поэтому девушка предпочитала ходить дома либо в уличной одежде, либо голой - как сейчас. Она была уверена, что порядочные домохозяйки голыми в принципе не бывают - ни в ванне, ни даже во время занятий сексом (с "прилизами").
По полу гостиной задумчиво бродила большая серо-черная ворона. Катя называла ее Зойкой. Клюв Зойки открывался и закрывался, но ворона не издавала ни звука. Истоптанный ковер, покрывавший паркет не давал стучать черным когтистым лапам Зойки по полу. Зойка, увидев Катю, наклонила голову, зашлепала по полу крыльями, глаза пытались поймать взгляд хозяйки. Катя не любила, когда ворона заглядывала ей в глаза - по спине сразу начинали сновать мурашки, становилось очень неспокойно, поэтому сейчас Катя смотрела чуть выше Зойкиной головы.
- Что ты разволновалась, Зоинька, негритяночка моя? - ласково заговорила Катя. Ворона подпрыгнула, села на подоконник, стукнула клювом в стекло и опять уставилась на Катю
- Ну лети, погуляй, гулена, - Катя открыла форточку и отошла в сторону. Ворона сразу же вылетела из распахнутой форточки, сделала круг перед окном и исчезла из Катиного поля зрения.
В дверь постучали - звонка у Кати не было никогда. Катя очень удивилась - кто это мог вдруг пожаловать, содей снизу она, кажется, не заливала.
На пороге стоял мужчина. Определять возраст по внешнему виду Катя не умела. Сразу бросалось в глаза, что мужчина - не "прилиза", так как череп его был абсолютно лыс.
- Катерина? - уточнил мужчина, не поздоровавшись. Катя кивнула.
- Я пройду, с вашего позволения, - сказал мужчина и, не дожидаясь ответа, просочился в гостиную и устроился на диване.
- Не сочтите за наглость, но что вам здесь надо? - нависла над ним Катя.
- Все нормально, - успокаивающим тоном заверил ее мужчина. - Я задам вам пару вопросов и уйду.
- Давайте, - легко согласилась Катя и села рядом с ним на краешек дивана.
- Вы были знакомы с мужчиной?
- С каким мужчиной? - Катя нахмурилась - не нравились ей такие вопросы.
- Боюсь, этого я вам сказать не могу... В интересах следствия, - довольно уверенно заявил мужчина.
- Вообще, я, как, наверное, и любая другая женщина, знаю несколько мужчин, - Катя начала раздражаться. - А что за следствие и при чем тут я?
- Скажите, пожалуйста, - проигнорировав катин вопрос, продолжил мужчина, - вы никогда не желали смерти никому из своих знакомых мужчин?
- Желала, и не только знакомым, - совершенно серьезно сообщила Катя и, чуть помолчав, добавила, - Ненавижу "прилиз".
- Вы хоть кого-то не ненавидите? - не меняя тона, спросил мужчина.
- Да, Зойку люблю - ворону свою.
- Спасибо, - мужчина встал с дивана, прошел в коридор, наклонился, как будто искал ботинки, но увидев, что не разувался, открыл дверь и ушел. Не прощаясь. Так и не сказав своего имени.
Все произошедшее показалось Кате чрезвычайно странным.
Только закрыв за таинственным посетителем дверь, Катя поняла, что все это время была абсолютно голой. Она подумала, что это очень смешно, и залилась радостным смехом.
11. Таня.
Таня нетерпеливо поглядывала на большие настенные часы. 12:37 - Тане казалось, что последний раз она смотрела на часы вечность назад, а те издевательски показывали, будто прошло только 8 минут. "Это безнадежно" - простонала Таня.
С тех пор как исчез ее муж, Тане приходилось работать. Раньше он обеспечивал ее всем необходимым и даже тем, без чего удалось бы легко обойтись. Теперь же Таня сама зарабатывала себе на жизнь. Так как она ничего не умела, ей пришлось стать бебиситером - приходящей няней. Для Тани такая работа была настоящим наказанием - скучная, муторная, особенно, учитывая то, что детей она не любила, считая капризными, взбалмошными и слюнявыми, с вечно потными, грязными и липкими ладошками.
Тане часто снился один и тот же сон - Таня лежит на летнем лугу в высокой некошеной траве, вокруг нее вьются стрекозы, порхают бабочки, где-то невдалеке журчит река. Солнышко ласково греет танино тело, наполняя его приятной тяжестью. Таня лежит, нежится, знает, что скоро она пойдет домой, где ее ждет гамак, натянутый в тени яблонь, кувшин прохладного молока и свежие бабушкины пирожки. Вдруг какая-то тень закрывает солнце. Таня поднимает глаза и видит склонившийся над ней силуэт. Детская фигурка с коротенькими ножками, покатыми плечиками и ореолом светящихся в солнечных лучах пушинок вокруг головы. Лицо фигурки находится в тени, видно только большие блестящие глаза и темнеющие пятнышки веснушек. Девочка.
Птица с черным опереньем,
Подскажи мне, где дорога
В мягкий сумрак опьяненья,
Где меня еще не много.
В мрачном шорохе забвенья
Не ходи - там ждет опасность.
Там найдешь лишь отреченье
От себя и слова "радость".
Слово "радость" - это я,
И любовь моей могилы.
В знойном мареве звеня,
Ты поможешь мне, мой милый?
Ворон каркнул "невер мор",
Принял облик мой - Леноры,
В злых глазах сверкнул задор,
Указал крылом на горы.
Там, за горною грядою,
Ты найдешь свое забвенье,
Но не станешь больше мною!
Знай, не я твое спасенье!
Таня хочет взять девочку за руку, но видит, что у той вместо рук крылья, черные, как у вороны. Девочка кричит "НЕВЕР МОР". Таня просыпается в холодном поту.
Таня даже нашла в англо-русском словаре перевод этого крика-карканья - "больше никогда". Что это может значить, Таня не знает. Знает только одно - она ненавидит всей душой две вещи - детей и ворон.
12:42 - Таня подумала, что не плохо было бы сдохнуть - терпеть эти муки и дальше нет никаких сил. Каждую ночь - лето, луг, девочка, "больше никогда". Каждый день - сопливые дети. Таня понимает, что у белки в адском колесе есть только один шанс вырваться - сдохнуть окончательно и, по возможности, бесповоротно.
12:46 - Уложив подопечного (им, на сей раз, оказался очень тихий и покладистый мальчик по имени Никита) спать, попутно объяснив ему всю важность и пользу послеобеденного отдыха, Таня плотно закрыла за собой дверь детской спальни. Таня знала, что действовать надо быстро - иначе они ее никогда не отпустят. Они будут держать ее как пусть и любимую домашнюю белку, но в тесной стальной клетке. Никогда ее клетке не стать золотой. Таня ясно видела перед собой прутья, не дающие ей выбраться на волю - исчезнуть из этого мира, не важно куда. Мама, ее глаза, руки, какие-то детские воспоминания, осознанное удовольствие, получаемое от сна и вкусной пищи, знакомые, которым она была рада, и которые отвечали взаимностью, робкое смутное счастье, приходящее ранней весной с первыми солнечными днями, необходимость как-то жить вообще. Таня отчетливо понимала, что решаться нужно сейчас, в этот короткий момент, когда над ней нет власти этих соломинок, этих ниточек, связывающих ее с жизнью.
Таня распахнула окно, вспугнув пару ворон, дремавших на карнизе, взобралась на подоконник и посмотрела вниз. Двенадцатый этаж, под ногами детская площадка. Совершенно пустая, что было странно в это время. Грибок песочницы, пара покосившихся качелей, низенькие турники и брусья, скрипучая хромая карусель, "избушка на курьих ножках" - излюбленная препараторская уличных людей, горка - так близко - сделай шаг и ты с веселым визгом скатишься с нее. Горка призывно блестела отполированным детскими попами жестяным языком. Тане сразу вспомнился преследующий ее сон - сверкающие на жарком солнце снежные пики гор, на которые указывал ворон.
12:49 - Таня сделала шаг вперед, чувствуя, как она выпадает из своей клетки, просачивается между ее прутьями.
- Тетя Таня! - взъерошенный Никита подбежал к открытому окну и перегнулся через подоконник. - Я тоже хочу на горке покататься!
12. Нина.
Нина сидела на паркетном полу и двумя руками сжимала молоток. По ее щекам катились слезы, тушь потекла черными разводами.
- Папа, папочка, - всхлипывала Нина. - Папа, я так больше никогда не буду. Честное слово. Никогда-а-а!
Но ни ее слезы, ни обещанья не могли заставить папу ответить - он лежал у ног Нины с пробитой головой, из раны на пол текла загустевшая кровь. Нина выронила молоток, закрыла лицо руками и разрыдалась. Плечи ее тряслись.