Мы с Мишкой часто деремся. Не до смерти, конечно. Мы живыми почти всегда остаемся после наших драк.
Только царапины вспухают на руках, будто граблями нас причесывали. И шишки на голове ноют, не дотронуться, будто косточка абрикосовая закатилась под кожу. И под глазом разукрашено, как у девчонок, которые добрались до маминой косметички.
И сначала поболит все немножко, а потом только чешется.
А больше всего чешутся кулаки, просто жуть...
И мы с Мишкой опять ногами топаем друг на друга. И брови сдвигаем с грохотом. И закатываем рукава до самых локтей. И плюем на ладошки. И толкаться начинаем.
Между прочим, перед хорошей дракой обязательно надо как следует потолкаться. Для разогрева. Он тебя в плечо, и ты его тоже. Он тебя в спину, и ты отвечай. Он тебя в ухо, и ты не зевай. А потом все летит кувырком. Воротник трещит, пуговицы отрываются, щеки горят огнем, а в глазах искры и полный ералаш, так что даже самого себя можно укусить за пятку.
И как только мы живыми остаемся после этого?
Не понимаю...
И однажды нам с Мишкой надоело драться.
Мишка так и сказал:
- Что это мы с тобой, Сашка, все деремся и деремся?.. Скажи, Сашка? И как нам только это не надоест?..
И я тоже сказал:
- Ага, Мишка! Каждый день деремся и деремся! Не надоест нам это никак!
Мишка сказал:
- Мы же не собаки какие-нибудь, скажи, Сашка? На четырех лапах не ходим, правда?.. Зубы не скалим. Блох не чешем. Чего же мы грыземся? А-а?..
А я руками развел:
- Вроде, и не собаки! Правда твоя! Слюни у нас не текут по мордам. На цепи нас никто не держит. А все грыземся и лаемся, правда, Мишка!
Мишка взъерошил челку.
- И не петухи мы, Сашка? У которых хвост веером, грудь колесом, в глазах чертики. Чего мы так петушимся, а-а?..
А я потрогал себя за нос.
- Какие же мы петухи? Нет у нас ни клюва, ни шпор, ни гребешка на черепе... Вовсе мы не петухи!
Мишка почесал макушку.
- И не бараны мы, Сашка, а-а? Стричь у нас нечего... Копыт нет... Чего же мы так ломаем себе рога? А-а?..
А я только вздохнул и потер голову.
- Да какие у нас рога? Рогов у нас нет! Только шишки одни! Какие же мы бараны...
И мы с Мишкой решили помириться на всю оставшуюся жизнь.
До самой гробовой доски.
До всемирного потопа.
До второго пришествия.
Чтобы никогда больше не драться. Ни кулаками, ни ногами, ни коленкой под зад, ни звонкого щелбана пальцем. Совсем чтобы не драться. Ни за какие коврижки. Ни за что на свете. И мы протянули друг другу мизинцы, сцепились покрепче и стали качать вверх-вниз:
Мирись, мирись, мирись!
И больше не дерись!
А если будешь драться,
Я буду кусаться!
Супу наедимся,
Снова помиримся.
Чаю напьемся,
Снова подеремся!
И наши мизинцы разжались, и кулаки наши тоже разжались сами по себе, будто они никогда и не дубасили, не молотили, не лупцевали почем зря что было мочи.
И у Мишки брови расправились пушистыми гусеницами, а у меня губы разъехались по щекам, чи-из...
И внутри, там где стучит сердечко, вдруг что-то пролилось теплое, словно молоко убежало с огня!
Здорово!
Мирись, мирись, мирись... - это самая лучшая клятва за мир и дружбу, честное слово! Лучше не бывает!
И мы с Мишкой даже обнялись.
А Мишка шмыгнул носом и сказал:
- Э-эх, Сашка, хорошо же в мире жить! Правда?..
А я потер старую шишку и сказал:
- Правда, Мишка! В мире жить хорошо!
Мишка посмотрел на расцарапанные руки и счастливо вздохнул:
- Ни царапин теперь не будет...
Я подмигнул фиолетовым глазом.
- Ни синяков...
Мишка похлопал себя по затылку.
- Голова будет цела...
Я потянул за воротничок:
- И рубашки тоже...
И мы совсем развеселились.
- И чего мы дрались раньше, а-а?..
- Чего мы не поделили?..
- Что у нас языков не было что ли?..
И мы высунули языки почти до самой земли. Надо же! И языки были. И головы на плечах. И мизинцы на каждой руке. А помириться раньше мы не догадались.
И мы решили нашу дружбу скрепить сливочным мороженым. Потому что мороженое - это самый лучший цемент для дружбы. Весь мир стоит на мороженом!
И у меня было мелочи немножко, и у Мишки что-то звенело в карманах, и когда мы сложили наши копеечки вместе, то как раз хватило на сливочный пломбир.
И Мишка сразу сказал:
- Вот видишь? Если бы мы с тобой не помирились, то и мороженого не увидели, как своих ушей!
А я только облизнулся:
- Правда, Мишка! Не видать бы нам никакого мороженого!
- Вот как хорошо в мире жить! - воскликнул Мишка и хлопнул меня по спине.
И мы всю дорогу к киоску с мороженым удивлялись и ахали, надо же!
Ведь если задуматься, то мы могли бы каждый день мороженое есть. Если бы мирно жили и денежки в одну ладошку складывали! И во всем мире так! Если бы люди не дрались, как мы с Мишкой, то все бы лопали мороженое каждый день. Лизали бы сливочный пломбир по очереди. Да что там пломбир!
Если бы Мишкин папа с моим отцом пошарили бы в дружно карманах, так им бы хватило на целую машину с багажником на крыше.
А если бы все перестали драться, да стали жить в складчину, охали мы с Мишкой, это же было бы ой-ой... Домов бы понастроили, сараев, курятников разных, на все бы всем хватило... Не жизнь бы была, а малина!
И мы с Мишкой только вздыхали и за голову хватались.
Как бы люди хорошо жили, если бы не ссорились!
Всего бы им хватало!
Чай пили бы ведрами!
Кашу ели бы бочками!
В молоке бы купались!
В сахарной вате валялись!
Вот бы жизнь была!
А ведь всего-то надо мизинцы протянуть друг другу и сказать:
- Мирись, мирись, мирись...
И мы с Мишкой так и сделали, сцепили свои мизинцы намертво и заорали во все горло:
- Мирись, мирись, мирись...
Пока не увидели на дороге странную бумажку, сложенную вдвое.
Бумажка была какая-то необыкновенная.
Она переливалась тонкими узорами на всю улицу.
Она сверкала золотистыми жилками на солнце.
Она вздрагивала на легком ветру пузатыми цифрами.
И суровый дядька в бобровом воротнике покачивал длинными усами до самых плеч и немножко прищуривал лукавый глаз.
И мы с Мишкой сразу поняли, что это большущие деньги валяются на дороге.
Что это не какая-то там мелочь в пыльных карманах!
Что это в одной бумажке настоящее сокровище!
Это мороженое ведрами!
Это жареные семечки горами!
Это черешня ягодным дождем!
Это лимонад рекой!
И меня тут же понесло к этой бумажке вихрем.
И Мишку тоже понесло смерчем.
И я Мишку легонечко толкнул под бок. А Мишка меня в ответ пихнул локтем. И я Мишку покрепче двинул плечом. А Мишка меня саданул коленкой. Я ответил Мишке коленкой. И тут все полетело кувырком...
Все покатилось каруселью перед глазами. Все понеслось перекати-полем.
Красные Мишкины уши, расцарапанные коленки, острые локти, стриженый затылок - все это я старательно пересчитывал сжатыми кулаками, и только звон стоял в моих собственных ушах. Потому что Мишка тоже стучал кулаками, куда не попадя. И только пыль стояла столбом на проселочной дачной дороге.
А когда мы устали махать руками мельницей и уселись друг против друга на дороге, то сильно прибавилось царапин на наших руках, даже и не сосчитать...
Царапин сильно прибавилось, а пуговиц, как всегда, стало меньше.
Воротнички свисали мышиными хвостами.
Под бровями темнели махровые георгины.
Волосы сбились болотными кочками.
И только жалкие клочки остались от денежной купюры.
Мы с Мишкой выпучили глаза...
Ничегошеньки не осталось от недавнего сокровища. Зарылось в дорожную пыль рваное кружево тончайших узоров.
Погасли искры золотистых прожилок.
Лопнули круглые пузатые циферки.
И только лукавый глаз ядовито щурился на нас с Мишкой и, казалось, нахально подмигивал: