Это было у Пушкина: "Я помню чудное мгновение...". Пушкин - гений, а лучше гениев, как известно, никто ничего сделать не может. Мир все пытается и не может... На то они и гении, что они гении - таков закон природы.
В данном случае невозможно сказать красивее о том самом мгновении. Действительно оно было чудным - по-другому не скажешь. Прекрасным? Незабываемым? Классным? Улетным? Или и того хуже потрясным? Все это слова, не более того, а вот чудным... Это уже не слово, это чувство, это состояние души, это полет мысли, это с разбегу и в пропасть, это момент перед раскрытием парашюта, это оно, то самое!
Насчет помню... Как же его не помнить? Серое дождливое небо за стеклами концертного зала, помятый микрофон в моих мужских руках, острая боль в квадратной голове после четырех пар, неприятное урчание пустого еще со вчерашнего вечера желудка, тусклый свет ламп в зале, сломанное кресло в четвертом ряду, чуть правее третьей люстры, фольга от шоколадки под первым рядом, помятый воротник у парня в коморке ди-джея... Я помню, помню все: запахи, цвета, чувства, лица, слова, звуки... Все от самого начала, до самого конца.
Как насчет "я"? Пойдем от противного: если не я, то какого черта! Ага... Что и требовалось доказать - получаем, что все-таки я.
Вот и выходит, что я помню чудное мгновение: передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты. Керн я видеть в глаза не видел, но почему-то догадываюсь, что она по сравнению с той самой, которая заставила сесть меня за это эссе, просто-напросто дурнушка. Вот и выходит, что спасибо дяде Саше за специально для меня приготовленное послание самой-пресамой красивой {умной, обворожительной, ласковой, чуткой и далее по списку} девушке.
Гениев не перефразировать - они же гении. Ну а коль гении, это гении, то ничего мне не остается, как добавить голосом совсем похожим на что-то Булгаковское: "Любовь выскочила передо мной, как из-под земли выскакивает убийца в переулке... Так поражает молния, так поражает финский нож!". До кучи присыплю Пушкинским "Чего же более..." и выйдет рассказ о моей уже трехнедельной болезни.
Так выскакивает убийца, так внезапно, неожиданно, но удивительно отчетливо для тебя самого происходит пробуждение от долгого и нудного сна, от бездействия, от лаконичного молчания длинною, кажется, в целый век.
Я увидел ее, и сила громадной скорости, мощности вырвалась на волю из моих, давно поросших чем-то неопределенным, закромов сердца. Полетели вдребезги все убеждения, снесло опасения, сорвало последние приличия, разбомбило покой и вырвало надменность... Сила эта, срывая все уличные плакаты, ломая шлагбаумы и заборы, подтачивая вековой прочности платины, взлетая на сотые этажи, понесла меня, вместе с ней унесло разум и остатки логики ...
Что может влюбленный? Обогнать комету, выпить океаны, вечно держать на своих плечах небесный свод, обернуть воды Леты вспять... Он может летать! С того самого мгновения за спиной вырастают два больших и красивых крыла. Недельку тренировок и вот... Однажды вечером, стоя у окна, держа в руках кружку с фальшивым и обжигающем кофе, разглядывая свои крылья в отражении занесенной улицы, я попытался... Внизу дома, текучесть длинных проспектов, холодное кофе у меня на рубашке, приятный и очень холодный ветер по лицу, несколько городских звезд на небе, растерянные взгляды прохожих... Я полетел. Летают только влюбленные, влюбленные по-настоящему, сильно и навечно.
Любовь это вообще навечно. Неважно, что уже завтра ты забываешь о ней, предаешься потоку бесконечных дел, любовь это вечно. Когда ты летишь, ты точно знаешь, что это навсегда, это и есть вечность, даже если вечность закончиться через пару мгновений. Вечность любви бесконечна, хотя и очень коротка. Ты летишь и понимаешь, что следующего мгновения нет, его украли, вырвали ненужной страничкой помятого сценария, слизали с кромки голубого блюдечка. Его просто нет. Время останавливается, а ты летишь, а проспект все тянется, а дома внизу, а ты вверху и ты летишь...
Кофе в кружке остыл, отражение улицы в стекле скрылось за легкой испариной, вместе с отражением скрылись и мои крылья. Я понял, что вечность кончилась - допил кофе и пошел по своим делам. Она снова оказалась хуже Керн - еще большей дурнушкой. Дядя Саша, возьмите свои рукописи назад - извините за беспокойство. До следующего раза.
Так уж получилось, что и не умна - немного смахивает на что-то хроническое, и не обворожительна - если, конечно, не считать дрожи на спине после ее шуток, и не очень ласкова - все наращенные ногти мешали, и не очень чуткая - училась в музыкальной школе, там-то слух и подпортили. Хотя снова забыл - о наших прежних ни слова дурного, так что тс-с-с-с-с! Оставим все это в стороне, и, поблагодарив в триста сорок седьмой раз Дядю Сашу, снова налью себе обжигающего кофе...
Гении - это гении. Они и любят, наверное, как-то по особенному, не по нашенски, одним словом - по гениальному. Любовь гения должна быть выше, сильнее, лучше, красивее - в общем это понятно: любовь гения должна соответствовать своему громкому названию.
С какого перепуга тот же дядя Саша вдруг написал: "буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя..." - чую я тут дело без той самой злосчастной Керн не обошлось... Это тоже понятно, а не понятно вот что: гениев-то их мало, и все они практически мальчики - так уж получается, - а любовь-то любовью от этого меньше не становиться. Для того чтобы любить нужен хотя бы кто-то еще. Насчет "практически все мальчики" это тоже понятно - даром что ли Оскар Уайльд в Оксфорде наконец изобличил давно умалчиваемую формулу: "девочек-гениев нет, пойдем от противного" - и еще как пошел... Чайковский тоже пошел, хотя его потом всю жизнь совесть мучила, но о том ли речь? Не понятно остается, как Дядя Саша обходился: они же все были не гении, его девушки, а любовь остается любовью, даже если она гениальна.
Вот сидят они с Керн (или с Наташей, или еще с кем-то там) и он ей снова: я для вас... я всю ночь... вы мне... любовь... и так далее, потом вдруг, совсем неожиданно: "буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя...". Это все, Саша, конечно гениально - спору нет, но буря бурей, а у нее пудра отваливается - опять не тот "фаберлик" продали; "мглою кроет"? - ах какая прелесть! - только у нее на юбке несколько новых пятен - снова в автобусной толчее не заметила кулька с черешней; "вихри снежные крутя"? - забавно-то как! - только у нее завтра снова "гости из Красноярска" приезжают и ведь на целую неделю. Представляете, Саша, каждый месяц приезжают, неделю гостят и снова в свой Красноярск, потом снова оттуда и снова туда, так все и мотаются. Так что зря, дядя Саша, вы про бурю тут рассказываете, зря про снежные вихри - все напрасно.
И это гении, а они, как известно, - соль земли, сами гении! Что же с нас с вами взять? Снова сижу я с ней в кафе. Я про погоду - она про то, что зря надела сапоги на высоком каблуке - будет в снег проваливаться; я про розы - она про то, что чуть не убила вчера парикмахера, он, бедняга, что-то там перепутал - выщипал не то; я про проблемы в университете - она про своих подруг. Все заканчивается всегда одинаково - кто-то неизбежно не выдерживает. Как всегда оказывается, что у нее дома бабушка; идем ко мне, снова думаю, зачем купил бутылку шампанского - даже не откроем, снова все начинается в гостиной.
Через полчаса - это обычнее всего, может через час - если я превзойду сам себя, она снова скажет, что ей нужно туда, куда-то в ту область, ну-у, в общем, отсюда по направлении двери- я снова промолчу: у нее каблуки - у меня погода, и не нужны здесь никакие комментарии.
Она снова нашла своё нижнее белье и снова, выходя из комнаты, сказала, что ее провожать не надо, я в свою очередь снова скажу, что мне не сложно, прикрою самые дорогие мои места полотенцем и посеменю босяком к двери, поцелуемся в щечку и сердечно пообещаем, что созвонимся. Я знаю точно - она позвонит, через недельку - когда уедут гости из Красноярска или что-то там еще...
Снова лежу на своей постели - закупоренная бутылка шампанского у балконной двери, - как и догадывался не пригодилась...
Гении - это гении. Но гении разные. Где тот Рубикон, который протекает между Эйнштейном и Достоевским. Один написал одно, другой, как и положено, - совершенно другое. Это потом окажется, что физик прочитал свою теорию в романе литератора. Все удивительно скорчат рожи и согласятся - всем вроде хорошо. И Эйнштейну честь - вишь какой интеллектуал: даже Достоевского читал; и Достоевскому почет - это оказывается он теорию относительности открыл, просто из крайней вредности не сказал - зашифровал в романах! И вы будете спорить, утверждая, что Рубикон между гениальностями мним? Может и мним, но тогда и гениальности не больше иллюзии. Рубикон...
И если даже между гениальностями течет Рубикон, то что же такое великое и могучее плещется между мной и Гениями? Это не Рубикон - это целая Атлантика. В том и проблема, что они - это гении, а я - это человек. У нее каблуки - у меня погода.
Снова встаю через полчаса - иду в душ. Смотрю на свое обнаженное тело - все прилично: выше груди - на самом интересном зеркало запотело. У дяди Саши тоже были два уха, нос был, кажется глаза тоже имелись... Но он - гений, и в отношениях с девушками - с его, гениальными, - ему тоже везло. У меня иначе все и выходит - закупоренная бутылка шампанского маме в подарок. "На мам, радуйся. Какой у тебя заботливый сын! Не забыл про гостинцы, заехал шампанское купил. Как шампанское не пьешь? Я же и в прошлый раз привозил. И в прошлый раз сказала, что не пьешь? Ничего - кому-нибудь подаришь или выпьем на Новый год". Тьфу! Даже самому противно...
Гении - это гении. Но счастлив ли гений? Он ведь допрыгивает туда, куда остальным даже при сильном желании не допрыгнуть - прыгай, прыгай, ничего не получиться, - а он, видишь, взбирается, фотографирует то, запредельное, и спускается к нам.
А тут получается, что фотография у дяди Саши вроде бы занятная получилось, но у меня сейчас обеденный перерыв начнется, завтра нужно забежать в аптеку - йодид закончился, а послезавтра меня шеф на ковер вызывает - отчет не готов. Нате, дядя Саша, ваш огрызок - некогда... По всем параметрам выходит, что гений счастлив.
А если счастлив гений, то и я должен быть счастлив... Он же гений, а я - так, бесплатное приложение к журналу Огонек, пустой звук без цели и задачи - просто банальная эмоция и не более того.
Гении - это гении, а я -это я. У них - космос, у меня - голодный желудок, у них - "переправа, переправа", у меня - снова конфликт с отцом. Так все и выходит: "верните дяде Саше фотографию - она, может быть и умна, но уж больно не для нас. Извините, дядя, но нам некогда". Снова некогда...
Она снова позвонит, я куплю шампанское, снова у нее бабушка, снова полчаса или от силы час, снова "извините, дядя, некогда". А что потом?
Человека всегда спасало только одно магическое слово: "потом". Сейчас плохо - потом будет хорошо! Тяжело в учении, легко будет потом - в бою. Снова у вас проблемы - не страшно: жизни как зебра, потом все будет хорошо. Другое дело, что это потом никогда не наступало, но это уже вторая важность - потом разберемся, сейчас, видишь, некогда! Потом, все потом - сейчас не до этого, есть дела большей срочности; что пристал? Скаженно же, что потом!
Потом... Потом будет другая. Опять полетят все до одной афиши города на землю, опять рухнут высокие шпили, опять разнесет плотину, залив все вокруг тухлой водой. Опять буду вырывать у Пушкина его "мгновение", отпихивая чудака локтями и жутко извиняясь... Немного полетаю над городскими проспектами с глупым кофе в еще более глупой кружке... Опять она окажется хуже Керн, опять придется возвращать помятые листки дяде Саше, наивно косясь на Булгаковскую "Мастер и Маргариту" с четкой мыслью: "надо бы перечитать, видимо, чего-то не уловил". Снова позвонит, снова куплю, снова бабушка, снова полчаса, снова некогда.
Потом? Потом снова полетят, опять рухнут, и снова полчаса... Извините, дядя Саша, я не хотел.