ли, всегдашнему первому ученику, беспокоиться? Именно
ему. Не он ли в статье ≪Парижский университет≫ восхвалял
≪высокую мудрость правительства≫, не он ли восклицал
≪стыд и горе!≫ в адрес университета, где -что
вы, речь не о Московском! -несчастный юноша погибает
окончательно, встречая ≪чуждое направление≫. Было
отчего радоваться тогда Погодину и Шевыреву. Но теперь
молодые профессора, московские западники, смотрели
косо: они были рады, что избавились от Погодина, что
ослабела ≪черная уваровская партия≫, и не хотели пускать
в свои ряды погодинского ученика, ретиво судившего
≪чуждое направление≫. Как писал Соловьев, они
≪не хотели обуваться из сапогов в лапти≫.
== Да, надо было суметь сохранить силы для деятельности среди этой круговерти многослойного интриганства в университете... И ведь кто-то за следующие 150 лет сил не сохранил? И университетская сволочня таких людей равнодушно обзывала неудачниками которые по причине недостатка ума и образования заканчивают жизнь преподавателями в захудалых средних школах. И сколько россиян за последние 50 лет многомудро рассуждали, что советская жизнь полна справедливости, и только я, конкретный Васька, со всех сторон зажат как волк в капкане... ==
Соловьев
чувствовал свое одиночество: ≪Итак, против меня
готовилось сильное сопротивление; на кого же я мог
опереться, в ком искать защиты против профессоров западной
стороны, могущественных своим единством, достоинствами,
силою у попечителя?≫
Экзамены начались в январе 1845 года.
С Чивилевым разговор не
получился. На представление Соловьева, что ему нужно
доказать способность к занятию кафедры русской истории
и написать хорошую диссертацию, а не отвлекаться на
предметы побочные, профессор сухо ответил, что будет
совершенно достаточно прочитать для экзамена все книги,
рекомендованные на лекциях. Для историка, занятого
диссертацией, это было непосильно. Заранее определить
вопросы, которые он предложит на экзамене, Чивилев
отказался, хотя в те годы это было в обычае. Ничего
не поделаешь -Соловьев ушел раздосадованный, понимая:
нелюбезность Чивилева есть проявление позиции
западной партии. К другим профессорам обращаться он
не стал. С Чивилевым потом, став профессором, он очень
сблизился, тот был честен, точен в исполнении служебных
и гражданских обязанностей, джентльмен в наружности
и манерах -всем хорош, но в делах религии ≪не
верил ни во что≫. Для строго православного Соловьева
это оставалось непостижимым.
Третий вопрос был с подвохом: Шевырев доказывал, что
русская летопись выше западной, и экзаменаторам хоте
157
лось знать, что думает Соловьев. Ему вопрос не понравился,
но Грановский настаивал, и надо было согласиться.
В ответах Соловьев показал прекрасные знания, Грановский
не мог не признать этого, но сделал существенную
оговорку: ≪...в отметке написал, что я обнаружил обширную
начитанность, но прибавил, что я затрудняюсь
в изложении -намек, что у меня нет способности к занятию
профессорской кафедры≫. Точно рассчитанный удар
западной партии!
На экзамен по русской истории пригласили Погодина,
который предложил изложить историю отношений России
к Польше с древнейших времен до последних лет.
Как всегда, почтенный профессор путал науку и ≪политический
журнализм≫, вопрос был немыслимой сложности,
и что должны были подумать те, кто знал о недавней
встрече Погодина с Лелевелем. Сергей говорил целый
вечер, старался показать знание русской истории, вспоминал
прочитанные книги по истории славянства, парижские
лекции Мицкевича, статьи из французских газет.
Погодин бестактно обрывал, замечал, что негоже вдаваться
в подробности. Скорее всего он ждал, когда Сергей назовет
его статью ≪Исторические размышления об отношениях
Польши к России≫.
Написанная под впечатлением польского восстания
1831 года, она высказывала мысли, родившиеся у Погодина
при изучении польской истории, ≪без всякого отношения
к нынешним происшествиям≫. Михаил Петрович
стоял за научную честность: ≪Да прилипнет язык к моей
гортани, если я подумаю когда-либо святое науки умышленно
представлять в ложном свете для частных видов,
хотя бы это было даже в пользу моего отечества!≫ Его
огорчали несправедливые (он так и написал) обвинения
России в участии в разделах Польши: ≪И в 1773, и в 1793,
и в 1795 годах Россия не сделала никаких похищений,
как обвиняют наши враги, не сделала никаких завоеваний,
как говорят наши союзники; а только возвратила
себе те страны, которые принадлежали ей искони по
праву первого занятия, наравне с коренными ее владениями,
по такому праву, по какому Франция владеет
Парижем, а Австрия Веною≫.
== Жаль что в Кремле при подготовке захвата Крыма не нашлось ни одного
вполне образованного человека чтобы припомнить эти прекрасные рассуждения... ==
даже Царство Польское, вошедшее в Российскую империю,
его не смущало: ≪Россия и Польша соединились
158
между собою, кажется, по естественному порядку вещей,
по закону высокой необходимости, для собственного и общего
блага≫, Естественно, после таких размышлений
московского профессора у порядочных людей возникали
сомнения в истории и историках.
Экзаменационный ответ Погодин счел удовлетворительным,
но западная партия провозгласила, что и вопрос,
и ответ были гимназические, а не магистерские, и нельзя
сделать вывода о пригодности Соловьева к занятию профессорской
кафедры. ≪Заключение совершенно справедливое!
≫ -признавал Соловьев.
В июле вопрос обсуждали на факультете, и Шевырев
заявил, что странно отдавать предпочтение неизвестному
молодому человеку, когда знаменитый профессор Погодин
159
выздоровел и готов вернуться на кафедру. Шевырева никто
не поддержал, поручили Давыдову вновь снестись
с Погодиным, который в негодовании ответил: ≪Чем более
читаю ваше письмо, тем более удивляюсь: какой злой дух
нашептал вам оное? Я готов исполнить желание товарищей,
рад читать даром, но как же вы хотите, чтоб этот
труд не считался даже и службою университетскою?
Неужели вы не знаете, что у профессоров не останется
более двух слушателей из двадцати, если они будут читать
как почетные члены, и что все эти слушатели перейдут
к швейцару Михаиле Андрееву, который будет
ставить баллы. Что же, вы хотите выставить меня на
позорище, разыграть со мною комедию?≫ Строганов преуспел:
Погодин в университет не вернулся.
== Ну что, через 170 лет в университетах России больше заведомо порядочных людей среди профессоров? ==
В сентябре Соловьев приступил к чтению лекций
в Московском университете. Ему было двадцать пять лет,
и он не защитил магистерской диссертации. После первых
лекций Грановский, чей авторитет был бесспорен, заметил:
≪Мы все вступили на кафедры учениками, а Соловьев
вступил уже мастером своей науки≫. Лестно, но ведь
правда.
Как случилось, что неудачливый экзаменующийся
вдруг завоевал расположение лучших профессоров факультета?
Выручила, как и предвидел Соловьев, диссертация.
Он подал ее ранней весной, официально, Давыдову;
тот переслал Погодину, который, прочитавши, остался
недоволен. Как историк, он не ценил полет мысли, не
подкрепленный источниками. Но еще не созрело решение:
похвалить ли ученика (к его, Погодина, славе), или высмеять.
Смущал мягкосердечный Шевырев: ≪Мне жаль
160
Соловьева, надобно бы поддержать его. Он поторопился.
Виноват набольший. Балует и торопит не в пору. А по
образу мыслей Соловьев мне нравится. Другие же, противного
направления, рады его затереть. Я заметил во
всех отступниках (Грановский и Чивилев) нерасположение
к нему≫. Разумеется, в первую голову вина на Строганове,
тут Шевырев прав. Что, если Соловьев (как же он
переменился! два года назад в Париже совсем другим
был!) одумается и впрямь станет исследователем ≪в нашем
духе≫. Следовало повременить.
Гуляя по Арбату, Соловьев встретил Грановского
и Кавелина, разговорились. ≪Что же ваша диссертация?
≫ -спросил Грановский. ≪Давно подана≫. Сергей
удивился, слыша такой вопрос от секретаря факультета.
≪Как подана? -усмехнулся Грановский. -Никто на
факультете об ней не знает≫. Соловьев объяснил, что
она у Погодина. ≪А, это дело другое≫, -сказал Грановский,
и они расстались. Случайная уличная встреча? Да.
И странный диалог. Отчего диссертация должна быть
у Погодина -он болен, он в отставке, он враждует
с факультетом. Он знаток русской истории? Но рядом
с Грановским стоял Кавелин -и отмалчивался.
Соловьев отправился к Погодину просить, чтобы вернул
диссертацию, и услышал замечательные слова:
≪Я долго думал, как объявить вам мое мнение о вашей
диссертации, ибо я чувствую, как тяжело должно быть
для вас на первый раз при первом опыте выслушать
отзыв нелестный: диссертация ваша, как магистерская,
очень хороша, но как профессорская -вполне неудовлетворительна;
приступ блестящий, правда, есть новое, чем
я и сам воспользуюсь, но в изложении нет перспективы;
повторяю: труд прекрасный, как магистерская диссертация;
но как профессорская -не годится≫. Сергей заверил,
что о профессорской (нечто небывалое, строго говоря)
нет речи, что цель его -покончить с магистерской
и ехать в Петербург искать места: ≪Если вы находите,
что диссертация, как магистерская, удовлетворительна,
то сделайте одолжение, напишите это, чтоб после факультет
вас уже более не беспокоил≫.
Без доли лукавства, вероятно, Погодина бы он не переупрямил.
Профессор отнекивался, соглашался написать
просто: ≪читал≫. Соловьев настаивал: ≪Если диссертация
удовлетворительна, то почему вы не хотите этого написать?
≫ Погодин наконец уступил, написал на диссертации:
≪Читал и одобряю≫. Крепко сжимая многостраничный труд,