Сумерки. Там, за стеной избушки, опасное волшебство вечера. На охоту выходят притаившиеся днем. Тень мелькнет - то ли медведь, то ли марал в темноте, то ли собственный страх. Шум деревьев под ветром и шум горной реки укрывают отдельные шорохи, шелесты и малые похрустывания.
Ночь в горах трудно назвать приветливой к человеку. Рокот реки тревожно, угрожающе усиливается: талая вода, накопившись за день среди горных вершин, к вечеру стремительно сбегает вниз. Я знаю это, и все же в звуках реки слышится возможная угроза предстоящей ночи. А сразу после захода солнца здесь поднимается ветер. Ночной ветер в горах опасен, он особенно ледяной, он пронизывает насквозь. Вода и камни, деревья и травы на этом ветру, звери и птицы, рыбы в реке - это единая, живая сеть: жизнь леса. Взаимно пересекающиеся пищевые цепочки образуют объемную сеть: оборвется одна нить -- качнутся, придут в движение другие, но все это не различимо в наступающей темноте. Каждую ночь эта невидимая пищевая сеть накрывает горы, и как трудно вырваться из ее приготовленных ячеек маленьким слабым обитателям...
"Мать всех покинутых детей,
Спаси меня из злых сетей!"
-- если бы эту чешскую молитву могли повторять бессловесные ночные существа, но жизнь дикой природы устроена по-другому.
Идешь по тропе утром, когда все выглядит так безмятежно, а под большим деревом -- два влажных розовых комочка, эмбрионы белки: их маму съел хищник, отбросив то, что пришлось не по вкусу. Скорее всего, этим хищником была куница, а ей самой надо как-то выкармливать свое потомство. Идешь дальше, а в траве издали виден треугольный лазоревый лепесток. Раздумываешь, какому цветку он мог принадлежать, подходишь ближе, хочешь наклониться, поднять -- а это вовсе не лепесток: в лазоревый цвет окрашено запрокинутое горлышко ящерки, которой хищник оторвал голову, пожирая ее тело. Вскоре эти следы ночной активности исчезнут, будто ничего и не было, муравьи и другие маленькие существа растащат их на корм. Так устроена природа, в ней ничего не пропадает зря.
В сумерках орудуют и куда более крупные хищники, чем куница, но человек не может услышать этого среди рокота реки и шума деревьев, не может увидеть в наступающей темноте... Все это, со всеми тревогами и грозными ночными тайнами, - там, на ветру, за бревенчатой стеной избушки.
Внутри нее наше собственное безопасное пространство невелико. Уютно потрескивает хворост в печи, отдавая тепло. Земляной пол чисто выметен, столик с посудой в углу аккуратно прибран. В консервной банке, прибитой к стене, горит фитилек жирника, освещая маленькое помещение. Саша сидит на пороге, подбрасывая сухие ветки в печь, поправляя поленья и напевая. Потом он заботливо поставит наши резиновые сапоги к теплу и тоже будет отдыхать.
Завтра с утра - снова наверх, к тем водопадам и высокогорным озерам, которых нет на карте. Мы сделаем еще одну попытку подняться. Мы поищем другую тропу наверх.
...Сколько лет прошло с тех пор? Теперь, в городе, мне снова надо искать тропу, поднимаясь словно по светлым ступеням памяти.
Я снова попробую подняться...
Нужно было догадаться, что мы попали в аномальную зону, но в те годы я и не слышала о таком понятии. Увы, зачастую понимание ситуации приходит, когда возможность что-то изменить уже упущена.
Находясь в селе на берегу, я подолгу смотрела на север, на вершины гор за озером. Самая высокая была похожа на белоснежную пирамиду. Так хотелось побывать там, в тех горах за ней, которые отсюда не были видны и все же притягивали к себе, словно кто-то звал меня оттуда. Далековато и не безопасно идти одной... И как вообще обследовать отдаленные участки заповедника, если ловкие лаборанты догадываются устроиться на работу с осени, числятся в штате заповедника зимой, когда их помощь не нужна: стаж капает, оклад какой-никакой получают - и увольняются весной, когда приходит пора вывозить их собственных пчел на пасеку, или в начале лета, косить сено для личного скота.
А у меня как раз наступает сезон полевых работ. Если только позволяет погода, каждый день бываю в окрестных горах, зачастую прихватывая воскресные и праздничные дни. Добываю материал по научной теме, попутно немного фотографирую. К вечеру возвращаюсь домой: собранный материал нужно камерально обработать. Для более далеких передвижений мне никто не даст коня, огнестрельное оружие полагается только егерям, а не научным сотрудникам, да и тяжеловат охотничий карабин, чтобы всегда носить его с собой. Ситуация казалась тупиковой, но мой добрый знакомый из Алма-Аты, Владимир Николаевич Мазин, посоветовал:
- А вы выпишите из Омска пару студентов-парней, будет и для них пратика по зоологии, и вам помощники.
Так появились на озере Шурик и Саша. Саше все настолько понравилось, что на другое лето он приехал сюда снова.
- А это кто, такой белобрысый?.. - за нарочитой насмешливостью приезжей практикантки сквозила чисто женская заинтересованность.
Я глянула из окна музея природы -- и в следующее мгновение была рядом с человеком, чьи светлые волосы казались еще светлее по контрасту с кожей, успевшей обгореть на непривычном солнце.
- Вы что, знакомы???
Вместо ответа мы смеялись, глядя в глаза друг другу, и снова полетели дни, наполненные работой и приключениями.
Лето подходило к концу, когда однажды Саша появился с самым восторженным видом:
- С кем я сейчас познакомился! Человек из Алма-Аты, пришел пешком с той стороны перевала, - он кивнул на зубчатую линию Курчумского хребта, - и пришел совсем один. Говорит, там в верховьях есть водопады и целая россыпь озер. Говорит, водопады все разные: Каскад, Веер, Чаша. Говорит, они красивые!
Последнего он мог не добавлять, решение я приняла тотчас: мы туда пойдем. И что за странность, стоит мне услышать, что где-то в пределах условной досягаемости есть водопад, я реагирую на эту информацию как на предписание оказаться там побыстрее -- о, водопад, магическое кодовое слово!
Для руководства свои планы мы обосновали: необходимо уточнить видовой состав млекопитающих высокогорного участка заповедника, так что удалось даже мобилизовать катер "Прогресс", что должно было сэкономить время и силы. Почуяв, что без угощения рулевого дело не обойдется, провожатым до того берега увязался бесполезный для всех лаборант Мухтар, большой любитель быть третьим в компании мужчин.
И вот уже позади дикие утки и чайки, которые кормятся в ближнем мелководном заливе. Одна чайка неожиданно взлетает прямо перед нами: тугая белоснежная изнанка крыльев, любопытный взгляд золотых глаз вниз, на людей в катере, - и ввысь, и ее крылья уже далеко-далеко, словно светлая мерцающая точка на фоне туч и темных грозовых гор -- как раз тех гор, куда мы направляемся.
Где-то примерно на середине озера нас благополучно осенило, что грозовая погода может и не благоприятствовать нашим планам, так что вместо намеченных трех дней придется задержаться на все пять. Решили, что продукты можно растянуть, если пустить в ход грибы как добавку к рациону. Конечно, если грибы там есть. (Нам, дуракам, захватить бы с собой кулек обычной муки: вес небольшой, а пригодится и клецки сделать сварить, и лепешку душистую свежую на камнях испечь.) Так и договорились с нашим рулевым, высаживаясь на незнакомый песчаный берег: катер придет за нами через пять дней. Достали припасенную бутылочку, мужчины по скольку-то употребили.
- Саньке много не наливайте, а то он наклюкается и идти не сможет.
На мои слова Санька обернулся и посмотрел замораживающим взглядом удава на дурацкого кролика. Молча взял два рюкзака, свой и еще один, поменьше, с ловушками, надел его на грудь как запасной парашют, помог надеть рюкзак мне, и мы пошли.
Только шагнули от воды, как на первом же микроскопическом подъеме я споткнулась, ударившись о камень, незаметный в траве, и как раз над местом давнишнего перелома. Захромала, заработав еще один взгляд на дефективного, самого бестолкового в мире кролика и попыталась изобразить, что у меня все в порядке.
Здесь недавно прошел дождь, трава влажно блестела, промытый воздух дышал особой свежестью. Там, куда мы шли, в небе нежно сияла радуга, как бы ободряя нас: казалось, к нашему прибытию все было приготовлено в лучшем виде, и земля, и даже небо.
Я чувствовала себя на грани реальности, ведь мы наконец-то шли к тем вершинам, на которые я так часто смотрела и думала: там - сердце гор. Не знаю, откуда взялось у меня это книжное понятие, но именно там, за пирамидой - вершина Аксу-Бас, высота 3 305 м - сердце этих гор. Пирамида - как бы указатель, думала я. За ней наверняка должен начинаться несколько иной мир, почти волшебный, очень отличающийся от того, в котором мы живем.
Я даже не догадывалась тогда, насколько верны мои ощущения...
Собираясь за озеро, мне как-то очень не захотелось надевать часы, будет достаточно Сашиных механических, на серебристом браслете в виде флажков. Утром он аккуратно завел их, как всегда. Тем не менее, через некоторое время после высадки из катера обернулся с вопросом: который теперь час? -- Его часы остановились, хотя он заводил их при мне.
Обычно по своим ощущениям я могла назвать время с точностью плюс-минус пятнадцать минут, вот и теперь назвала то, что чувствовала. Пошли дальше, однако по мере продвижения стало казаться: времени то значительно больше, то меньше, но не столько, как я предположила ранее. По моим отчетливым ощущениям, время здесь словно пульсировало, то растягиваясь, то как бы сжимаясь.
Извинившись, попросила перевести стрелки на полчаса вперед. Оглянулся, посмотрел долгим, как бы не своим взглядом:
- В следующий раз, когда вам захочется иметь другое время, скажите это мне.
Кстати, именно после этой поездки я начисто потеряю свою способность определять время суток, не глядя на часы.
Где же тот хороший мост через реку, о котором нам говорили на катере, и что он собой представляет? Ладно, попробуем перейти вброд.
И вот мое "ноу хау": переходить реку нужно обязательно в х/б носках. Босая нога, как и обувь на жесткой подошве, тут же соскальзывает с камней, покрытых мелкими водорослями словно мхом, а в носках сцепление нормальное, равновесие не потеряешь. (Конечно, сгодятся и шерстяные носки, но они дольше просыхают.) Идти нужно с длинной палкой, прощупывая истинную глубину потока впереди себя, чтобы не ухнуться в незаметную с виду яму. К тому же, палка служит дополнительной опорой.
Перебрались, мокрые носки сложили в пакеты и убрали в боковые карманы рюкзаков. К Сашиному рюкзаку за спиной был приторочен не зачехленный топорик. Этот рюкзак немного съехал на бок и я решила его поправить, оплошно проигнорировав лезвие топорика. Бритвенно-заточенная сталь не вызвала боли, но Сашино лицо снова изменилось, когда он увидел четыре струйки крови, брызнувшие из моих пальцев. Вздохнув, снял рюкзак, достал пластырь, аккуратно заклеил порезы, и кровь тут же остановилась, как заговоренная. Обычно-то она у меня сочится дня по два.
Наконец вышли в нужную нам долину. Вскоре оттуда, куда мы шли, раздался раскат низкого гула: "Ввууу... Ввууу..." и долгий, вибрирующий рокот. Не только земля задрожала под ногами, но даже сам воздух вздрогнул, толкнув нас в лицо.
- Что это?.. - Саша обернулся, побледнев.
- Камнепад, пойдем, Саш, - произнесла я как можно равнодушней, хотя никогда в жизни не слышала ничего подобного. Похоже, впереди произошло не только землетрясение, но и оползень. Здесь сейсмозона. За годы моей жизни здесь село не было подвержено землетрясениям, зато эти горы за озером, по словам местных жителей, трясет довольно часто, свидетелями чего мы и стали. Но у меня была железная уверенность: никакая сила в горах не повредит нам. Я шла сзади и мысленно пыталась передать куда-то наверх: нас это не коснется, мы будем в безопасности.
Шли, сверяясь с наброском того парня из Алма-Аты, с непривычки теряя тонкую тропу, когда она пропадала то на россыпях крупных камней, то на заболоченных участках. Ведь тропа здесь - это не расчищенная грунтовая дорожка в парке, а всего лишь чуть примятая трава. Сообразили не сразу: нужно придерживаться линии телеграфных столбов, не уходить от них далеко в сторону, тогда и тропу не потеряешь надолго.
Было пройдено уже достаточное расстояние, мы устали и стало казаться: избушку связистов, в которой планировали переночевать, вообще не найдем -- точно так же, как не нашли обещанный мост через реку. Она стоит себе в стороне под большими развесистыми деревьями, а мы пройдем-таки мимо...
Неожиданно Саша, прибавив темп, резко ушел вперед. Попыталась догнать, но тут же безнадежно отстала и потеряла его из виду. Как он мог оставить меня одну, почему?..
Я растерялась. И тут же всей кожей почувствовала: чьи-то глаза придвинулись из леса, напряженно, жадно ловя каждое мое движение. Кто-то был совсем близко, оставаясь невидимым в заболоченных зарослях ивы, кто-то недобро ловил каждый мой жест, дожидаясь оплошности и проявления слабости. Я через силу заставляла себя двигаться вперед, шагая по возможности твердо, стараясь не выдать своего отчаяния неуверенной походкой, хотя от слабости и внезапного одиночества хотелось тут же упасть на землю вместе с рюкзаком и расплакаться, чего никогда не было со мной даже в детстве. Но если упаду - тогда все, мне конец, я отлично чувствовала это и силы были на исходе.
Вдруг увидела: Саша бегом бежит назад, без обоих рюкзаков, довольный:
- Я нашел избушку!
Снял с меня рюкзак, надел на себя. Я даже покачнулась от неожиданности, поняв: он просто хотел помочь мне, когда так быстро ушел вперед. И все же нельзя, ни в коем случае нельзя оставлять человека на тропе одного, даже из самых лучших побуждений, тем более вот так -- молча, без предупреждения. Случиться может всякое, в чем мы не раз убедились позднее.
Я снова шла сзади, теперь уже без рюкзака за спиной. Невидимая опасность, затаив досаду, чуть отступила в глубину деревьев и неприязненно, тяжело смотрела вслед, выжидая своего удобного часа.
За лугом, поросшим высокой, в мой рост, сухой травой, показалось маленькое строение. Избушка. Потемневшие бревенчатые стены, оконный проем, туго затянутый полиэтиленом, два ивовых прутика крест-накрест вместо оконного переплета. Некое подобие сеней из валежин, приставленных вертикально, открытых сверху и продуваемых со всех сторон.
Внутри справа - железная печь, слева - маленький столик в углу, прямо - нары из длинных жердей от стены до стены. Каких-то семь квадратных метров, но Саша был так рад, словно нашел настоящий дом, о котором давно мечтал. Удовлетворенно распаковал рюкзак, вытер чем-то стол и постелил плотную пленку: получилась то ли клеенка, то ли скатерть, тут же преобразившая заброшенное помещение, сделавшая его уютным, жилым. Что до меня, то из покрытий для стола я добровольно взяла бы в горы даже не скатерть -- разве что салфетку-самобранку, ведь каждая мелочь имеет свой вес, берем только необходимое. А я удивлялась все больше: следующим номером из рюкзака были извлечены комнатные тапочки, черные в ярко-желтый квадратик. В походе и иголка тянет, он с самого начала нес два рюкзака, и тащить на себе такое домашнее? Но он знал, что делал, и делал правильно, когда так старался создать посильный комфорт.
Мы принялись заготавливать хворост. Вокруг росли ивы и высокие тополя, давшие название реке Тополевке, так что опавшего сухого материала было в избытке.
Быстро стемнело, подул ночной ветер. И тут же ледяными сквозняками обнаружили себя дыры между бревнами там, где почему-то отсутствовал мох, которым эти бревна изначально были проконопачены. Набрав сухой травы, я спешно определяла, где еще требуется ремонт, ведь с таким ветром не шутят. Ржавая железная печь, дверцу которой заменяет кое-как навешенное расплющенное ведро, не имеет ни колен-обогревателей, ни даже печной заслонки. Совсем не жаркие тополевые дрова быстро прогорят и все тепло тут же вытянет в трубу, а тут еще эти ледяные сквозняки со всех сторон, бр-р-р...
И вот печь уже согревает наши спины, уставшие от рюкзаков, на костре перед избушкой варятся каша и чай, раскрыта тушенка и мы повеселели, поужинав.
Но как быстро теряет тепло это маленькое строение! Задолго до рассвета я проснулась от холода, который проникал в спальник, несмотря на подшитое шерстяное одеяло. "Пока не подошьете одеяло, в горы не пойдем", - накануне произнес Саша таким ультимативным тоном, что мне оставалось только взяться за иголку и выполнить задание собственного студента. Насколько оно было разумно, я оценила в первую же ночь, и все же холод разбудил. Стараясь поменьше шуметь, растопила печь, потом еще раз добавила дров и задремала, чувствуя, как сквозь сон доволен теплом Санька, переходя из окостеневше-скрюченного состояния в расслабленное. Его спальник был куда менее теплым, чем у меня.
С самого утра небо одарило нас шуршащей, беспрерывно сыплющейся снежной крупой. Не уверенные, что поступаем правильно, мы все же имели глупость выйти в горы. В соответствии с чужим неточным наброском местности, вроде нужно обогнуть склон справа... И попали на сплошные каменистые осыпи, не особо проходимые даже в нормальную погоду. Съезжали, скатывались к воде по мелким камням и тупо шли дальше, где по невнятным тропам животных с отдельными следами маралов и горных козлов-тэке, где просто по сыпучим склонам без намека на чьи-то хоженые следы. Ни один из нас не пожелал повернуть назад, вовремя включив мозги -- похоже, из одинакового бараньего принципа:
На мосточке утром рано
Повстречались два барана...
Кстати, финал детского стишка в моем исполнении окажется примерно таким же!
Пока с трудом пробирались наверх, внизу в ручье заметили одинокий красивый островок. Он возвышался над шумными потоками, как граненый каменный стакан-останец. Совсем маленький, островок все же был обитаем. На нем росла высокая взрослая ель, а вокруг нее - плотно столпившиеся небольшие елочки: точь в точь хоровод ребятишек, взявшихся за руки вокруг большого новогоднего дерева.
...Много лет назад ветер занес на каменистый остров семечко ели, маленькое семечко с одним коротким крылышком, чтобы можно было немного путешествовать по воздуху: один-единственный раз бывает такое воздушное путешествие в жизни будущего дерева, оно и не запомнится, будто было во сне. В скудной пыли, принесенной тем же ветром, семечку удалось-таки зацепиться в трещинке, пустить корешок, прорасти. Со временем своими опадающими и разлагающимися хвоинками, по большей части все-таки выдуваемыми, деревце стало поддерживать не только свою жизнь, но и опустившиеся здесь семена лесных трав. Через долгое-долгое время, как и положено всем деревьям, на ели появились хвойные шишки, из них высыпались и полетели по ветру семена. Часть их упала на почву, к тому времени уже образованную на каменном островке корнями трав. Эти семена дали всходы, и к небу потянулись новые хвойные деревца, окружая стройную материнскую ель и плотно прильнув к ней. Сколько времени сможет продержаться эта стойкая зеленая семья? - Насколько хватит прочности самого? скалистого островка: противостоять бурным потокам воды, обступающим со всех сторон, несущимся вниз беспрерывно и летом, и зимой -- и не расколоться на части изнутри под давлением растущих древесных корней...
С трудом мы продвинулись на четыре-пять километров. Потом снежная крупа перешла в моросящий дождь. Не удержавшись на тут же обледеневшей осыпи, я целиком скатилась в ручей, успев спасти над водой лишь фотосумку. К счастью, это купание в ледяной воде не по сезону, да еще в верхней одежде и с последующим длительным переохлаждением, обойдется для меня без малейшей простуды. "Возвращаемся", - все-таки сказал кто-то из нас, и мы понуро побрели назад под холодным дождем, все так же оступаясь и скатываясь вниз.
В избушке полностью переоделись во все сухое, обогрелись, обсушились, просушили белье и одежду, а к вечеру выглянуло солнце.
Мы сидели снаружи у мирно горевшего костра, когда со стороны гор пугающе-бесшумно появился всадник, высокий, смуглый, темноволосый, с улыбкой смотревший на наши растерянные лица. Пригласили его к чаю, но он снова загадочно-молча улыбнулся. Тогда я насмелилась спросить его о тропе к водопадам. Оказалось, мы неправильно поняли рисунок. Нужно было обойти избушку не справа, а слева и дальше, как в сказке, перейти один за другим три ручья позади избушки, поднимаясь по еле приметной тропе.
Всадником был один из местных связистов, в памяти осталась только его улыбка, темные брови и добрые глаза.
Заснула я быстро. Проснулась от приглушенного шепота:
- Что это?..
- А? Что?
- Тише! - шикнули на меня, и тут же нечто глухо ударило в угол избушки с такой силой, что стены содрогнулись. От неожиданности я крутнулась, едва не свалившись с нар прямо в спальнике.
- Уже второй раз такое...
- Наверное, медведь, - предположила я, хотя звук был такой, будто кто-то со всего размаха двинул в угол крупным камнем на высоте человеческого роста. - Давай разговаривать громче, он испугается и уйдет.
- Ну да, испугается он! Представьте: вот вы лежите с краю и головой к окошку, а через окошко медвежья лапа с когтями тянется, а-а?.. Может, местами поменяемся, я лягу с краю и к окну ногами?
- Лежи, Ивановский, где лежишь. Не мешай мне спать, только разговаривай погромче, чтобы он испугался, - от полной невозможности понять происходящее моя логика была довольно специфичной. Но еще не хватало обнаружить свою тревогу перед студентом. И вообще тревогу здесь лучше не выказывать, хотя быть настороже приходится всегда.
Наутро осмотр стен снаружи не дал никакого результа: ни одной медвежьей шерстинки, ни царапин на бревнах, ни вмятин от когтей медведя на каменистой твердой земле.
И снова погода была не для подъема, мы топтались неподалеку от избушки, то собирая топливо, то грибы. Грибы здесь - большущие, душистые розовые волнушки, подберезовики, разноцветные сыроежки и паутинники с необычным пряным запахом. Собрала букет мокрых цветов под дождем, лиловые луговые васильки и желтую пижму, поставила в тяжелую зеленую бутылку, обнаруженную неподалеку. Саша нашел круглый, истлевший изнутри древесный наплыв, хорошенько вычистил его: получилась изящная пепельница.
К концу дня я разболелась, то ли, как считал мой спутник, отравилась зонтичным растением, которое для аромата добавила в свою чашку грибного супа, то ли просто поджелудочная железа не выдержала вчерашнего перенапряжения на осыпях. Тогда я не знала, что при больной поджелудочной вообще нельзя поедать грибочки, ни в каком виде. Чувствовала слабость, а к вечеру стало казаться: вижу большие вспышки света.
- Смотри-ка, молния, а грома нет, - я подняла наивные глаза и увидела ясное вечернее небо без единой тучки и перепуганное лицо Саши:
- Только не умирайте, пожалуйста!
Да не собиралась я умирать, вначале боли почти не было, только слабость и эти мягкие серебристые вспышки перед глазами, бесшумно блиставшие в воздухе как снаружи, так и внутри избушки.
Ночью проснулась, хотелось пить. По своему недомыслию, воду на ночь мы не запасли. Вышла, попыталась собрать немного росы, чиркая кружкой по траве, но моя кружка осталась сухой: на траве была уже не роса, а иней. В луче фонарика морозные блестки сверкали, как толченые осколки звезд, но были так малы и мелки, что не отделялись от листьев.
Мне нужна была вода, и кое-как поплелась к речке, наклонилась.
"Цок... Цок..." - тут же донеслось из темноты тихо, но внятно, словно специально для меня. Будто несколько выше по течению человек в сапогах с подковками осторожно переходил эту речку по камням. Или постукал двумя камешками в руках: специально, очень внятно, привлекая внимание к себе.
И снова: "Цок... Цок..."
Может быть, марал? - Но марал обычно передвигается на всех четырех ногах, а не на двух. Осознав это, к избушке я добралась настолько быстро, насколько позволяло мое состояние. Преодолевая угрызения совести, тронула спящего за плечо:
- Мне хочется пить, а по речке кто-то ходит...
Молча поднялся, взял фонарик, пошли. Желтый луч такого слабого фонарика освещал лишь жалкий пятачок земли под ногами. Получалось, со стороны нас видят, а мы как дураки - нет, и вскоре его выключили.
В темноте я наклонилась, зачерпнула воду котелком.
В тот же миг кто-то, находившийся выше по течению, с высоты бросил в воду ну очень тяжелый камень, плюхнувшийся с большим плеском и глухим костяным стуком, уже знакомым нам по ударам в угол избушки предыдущей ночью.
И опять к избушке мы двигались довольно быстро и молча. С тревогой закрыли за собой дверь на символический крючок из алюминиевой проволоки, но больше никаких происшествий не последовало.
Утро было мирным и солнечным, наконец-то мы смогли выйти на верную тропу. Долина становилась все более узкой, растительность быстро менялась. Высокие тополя исчезли, появились лиственницы, потом карликовые березки, полярные ивы. Все больше бесприютно-голых, свежих осыпей виднелось на другой стороне ручья. Этот пологий подъем был пройден довольно легко, мы еще удивились, что на схеме было указано гораздо большее расстояние.
Ближе к верхней избушке встретились впадины, когда-то бывшие небольшими озерцами, а теперь заросшие травой, похожей на бескильницу. Сухая, бледно-призрачно-желтоватая, она выглядела словно освещенная каким-то другим, не нашим солнцем. Ее невесомые метелочки, распростертые в воздухе, были совершенно неподвижны, хотя другие травы вовсю клонились и шуршали под ветром. Казалось, эта трава затихла специально и чего-то ждала, как расставленная сеть. Попробуй, шагни туда: под тонким слоем ее корней явно стоит вода неизвестной глубины. Может, не только вода, но и нечто совсем неожиданное...
Мой студент шел впереди и я хорошо видела, как неприязненно он посмотрел туда, повернув голову и ускорив шаг мимо этого странного места вблизи тропы.
Вот и верхняя избушка под двумя высокими лиственницами, крохотная и аккуратная снаружи до неправдоподобности, как игрушечная. Время еще оставалось. Не рассчитав силы, спрятав рюкзаки в кустах можжевельника от все-таки возможных посторонних глаз, решили тут же налегке подняться к озерам. Дошли до конца долины, где ручей разделялся на два притока, и тут впервые не смогли единодушно договориться, в какую сторону дальше идти. Меня как магнитом тянуло направо, хотя нагромождение крупных валунов на предполагаемом пути издали и не выглядело располагающим. Саша же считал, что повернуть нужно налево, куда уходил уже привычный нам ряд телеграфных столбов.
Чтобы только не спорить, пошли по "его" притоку.
Тут вообще не было никакой растительности, только сплошные осыпи темных камней с обеих сторон ручья, уходящие в воду и местами больше похожие на свежие оползни. За каждым поворотом водного потока все повторялось снова и снова. Нескончаемость и фантасмагорическое однообразие мрачных осыпей были таковы, будто мы не поднимались, а с трудом спускались не то в необитаемые недра земли, не то в сумрачное преддверие некого ада. Даже горы в стороне, еще недавно выглядевшие как застывшие аккорды замечательной музыки, теперь могли звучать только как "Финляндия" Сибелиуса: симфония, величественная по замыслу, и все-таки исключительно мрачная: в свое время моя бабушка Анна только охала, слушая ее финальные аккорды.
Лишь тонкая линия телеграфных столбов говорила: хотя бы изредка эти мрачные места посещают люди. А значит, все в порядке, и мы не перешли в какую-то иную реальность -- по крайней мере, пока не перешли. Вероятно, в верховьях этого ручья тоже есть свои озера, но только они совсем не те, которые нам нужно увидеть.
Мы пытались идти дальше, но через каждую пару шагов камни, шурша, с противным костяным постукиванием съезжали вместе с нами к воде. В итоге почти не продвинулись, сползая к ручью опять и опять. Измотанные, вернулись к избушке ни с чем.
Здесь с топливом было похуже, но все же удалось набрать сухих веток лиственницы. Вечером сортировали их на крупные, средние и совсем тонюсенькие сухие веточки не толще спички, как раз подходящие для растопки. Как и в нижней избушке, сделали целый склад дров, убирая самые крупные под нары: они пригодятся тем, кто придет после нас, тем более, если к тому времени выпадет снег.
Калорийность тяжелых дров из лиственницы, жарких, почти как каменный уголь, по сравнению с хворостом тополевых веток, кое-кто явно недооценил. Он как-то слишком увлеченно продолжал подкладывать их в печь, а я со все возрастающей тревогой смотрела на жестяную трубу, раскалившуюся докрасна и при этом одной стороной касавшуюся дощатого потолка над головой. Даже гвозди в стенах стали обжигающе-горячими...
- Пойду за водой, пока совсем не стемнело, что-то не нравится мне такая жара.
Вернувшись в избушку с полным котелком в одной руке и большим старым чайником, обнаруженным на импровизированном чердаке, в другой, услышала блаженно-радостный возглас:
- Ой, Гал, уже гори-им!
Языки пламени пока еще медленно и бесшумно лизали доски потолка.
От интонации беспредельной радости вся посуда с остро необходимой сейчас водой едва не выпала у меня из рук.
- Чему ты радуешься? - я не добавила: как идиот.
- Так я еще ни разу в жизни не горел!!!
Безмерного восторга в голосе было уже столько, что вместо тушения огня я некоторое время молча смотрела на своего студента, плоховато понимая, как соотнести его положительные эмоции с необходимостью немедленных конкретных действий.
Вскоре здравый смысл в компании двух идиотов восторжествовал, потолок был успешно залит, вода запасена во все имевшиеся емкости. Пищу приготовили на костре, как обычно: так быстрее, к тому же, топить эту печку как следует мы больше не решались.
- Хорошо, что успели потушить. А то рысили бы до деревни в одном исподнем, всю ночь на ледяном ветру, - прикинул один из вариантов развития событий Саша, запивая чаем очередную ложку еды.
Я же почти не могла есть. Так, два крошечных, по сантиметру, сухарика и немного теплой кипяченой воды.
Рядом с избушкой была старая крупнокаменистая осыпь, явно обжитая, поросшая кое-какой травой и редкими кустами. В этом биотопе мы и выставили на ночь сорок ловушек, еще десять - среди небольших листвениц и пихт. Неподалеку на зеленой травке демонстративно, открыто красовалась куча помета, похожего на медвежий. Во всяком случае, он был крупнее человеческого, состоял сплошь из ягод черники и выглядел совсем свежим, будто появился за то время, когда мы пытались подняться по ошибочному ручью.
Вскоре отдельными легкими снежинками пошел снег.
Поздним вечером с Сашей начало твориться что-то неладное. Посыпались вряд ли обоснованные упреки: и интонация у меня не та, и мимика не такая, и вообще все не так. Я растерялась, не понимая, что вдруг на него нашло. А парень был вконец расстроен чем-то непонятным, он все говорил, говорил, быстро-быстро говорил и никак не мог остановиться, потом по-детски разрыдался на словах, что он - котенок, маленький пушистый котенок и с ним нельзя обращаться резко, ведь маленькие котята очень обидчивы и ранимы.
Уже в котенка превратился, а я и не заметила...
Было непонятно, какой нервный недуг его поразил и что мне со всем этим делать. Как могла, старалась успокоить его словами, чтобы он поскорее заснул, время позднее. Он-то заснул, а мне еще долго было не по себе. Чего ожидать дальше при таком изменившемся раскладе? До нашего села отсюда далековато, километров под тридцать...
Только через много лет узнала: такое странное поведение было проявлением горной болезни. На большой высоте кислорода в воздухе мало, поэтому у человека в крови падает гемоглобин, что может вызвать не только головную боль, кровотечение из носа, приступы с сердцем, но и неправильное поведение, нелепые поступки. Бывает, даже самые лучшие друзья начинают ссориться без повода, бывает, даже опытный мастер спорта по альпинизму отдает вопиюще-безрассудный приказ, приводящий к гибели всю его группу.
Один из индийских альпинистов вспоминал: на высоте 7300м он обратил внимание, что его напарник как-то странно держит руку, будто тащит за собой нечто невидимое, а временами что-то говорит в ту сторону. На недоуменный вопрос тот объяснил: "Проклятый козел, вот скотина, никак не хочет идти сам, изо всех сил приходится тащить его на веревке!" В действительности, на подъеме к вершине не было ни козла, ни веревки в руке, ни какой-то обоснованной необходимости тащить животное на самую верхотуру: весь этот систематизированный бред возник от неправильной работы мозга по причине нехватки кислорода. Хотя мужчины были вовсе не новичками здесь, попавшими в высокогорье нетренированными и непривычными к высоте: это люди, известные успешными восхождениями.
Если у кого-то гемоглобин и без того низкий или не совсем стабильный, вероятность горной болезни обеспечена даже на небольшой высоте. Поэтому знающие люди вместо сахара берут в горы плитки гематогена, увеличивающего кислородную емкость крови. Думаю, как вспомогательное средство помогут и усиленные дозы витамина С. Если же гематогена с собой нет, приходится отправляться с пострадавшим на несколько сот метров вниз, на пару дней, пока пройдет адаптация к высоте.
Мы были на высоте чуть менее 3 000 м, но у некоторых даже на ней могут начаться эти злосчастные проявления. Горная болезнь - вот что приключилось с Сашей и так напугало меня. Впрочем, и его дурашливую реакцию на загоревшийся потолок трудно назвать адекватной: легковесное отношение к окружающему, ускоренный темп речи были началом проявлений кислородного голодания мозга. Хотя возможно, к кислородному голоданию прибавилось избирательное энергетическое воздействие того ночного невидимки, который начал преследовать нас еще до нижней избушки, настораживая своими выходками по ночам. Похоже, в моем юном спутнике он почувствовал своеобразного конкурента и разделывался с ним по-своему, дистанционно.
Прошли годы, и когда я вспоминаю все это, мне даже жаль его, невидимого в своем одиночестве. За все время он так и не решился показаться на глаза, как чудище из сказки, сознавая свою внешнюю непохожесть на людей.
Кстати, я и сама родилась на свет с некоторыми атавизмами: нет-нет, никакого хвостика у меня не было, и как замечательно нелепо звучит это оправдание с моей стороны! Просто вдоль всего позвоночника и под лопатками росла темная шерстка. Такое иногда бывает, и тогда шерстку младенца осторожно выкатывают на размятый мякиш хлеба, чтобы она не раздражала его нежную кожу. В моем случае делать это было некому, матушка, прооперированная по поводу гангренозного мастита специально прилетевшим из другого города хирургом, была не в состоянии так заботиться обо мне. Хорошо, если время от времени меня кормил кто-то другой, и через месяц с лишним нас выписали, меня -- с таким дефицитом массы тела, что еще в больнице потребовались переливания крови.
Но речь не о том. Может, снежный человек потянулся ко мне не как к женщине, он просто родню свою волосатую признал: сестренка! -- тук-тук камешками в руках. -- Сестренка, слышишь, я здесь!.. -- Узнав о моих младенческих атавизмах, такое объяснение предложил Вадим Авдеев, мой добрый знакомый, всерьез занимавшийся альпинизмом: он-то настоящий интеллектуал, мне самой подобное и в голову не могло прийти, такая примитивная у меня голова.
...Проснувшись утром, Саша вел себя как обычно и о своем пугающе-странном поведении накануне ничего не говорил или просто ничего не помнил.
Наутро при осмотре ловушек выяснилось: в две из них попали пищухи, есть такие самые маленькие родственницы зайцев. Размером они вдвое больше, чем упитанная мышь, но при этом бесхвостенькие, как зайцы. Еще три ловушки бесследно исчезли: то ли несчастные зверьки унесли их на лапах, то ли попавшихся животных вместе с ловушками унес хищник.
Нет, что бы там ни говорили, но изучение видового состава млекопитающих таким варварским, архаичным методом, как отлов давилками "Геро", представляется мне не лучшим видом занятий. Впрочем, конкретно для зоологов использование таких ловушек позволяет выявить типичные закономерности.
1) Привычное нежелание научных руководителей шевелить собственными мозгами, ссылаясь на классически-устаревшие методы более чем вековой давности.
2) Отсутствие должного финансирования исследований. Даже эти смертоубойные металлические давилки, надежные, прибалтийские, я приобрела на свои личные деньги и на свои же деньги доставила их из Алма-Аты в заповедник: самолетом, еще одним самолетом, автобусом и попутной машиной. Никто ничего мне не возместил, где уж мечтать о гуманных типовых живоловках, деревянное подобие которых делают у нас лишь умельцы-кустари.
3) Со стороны представителей научного мира - приоритет защиты собственых диссертаций. Своя диссертация превыше всего! Отсюда парадоксальное, но принципиальное нежелание зоологов признать ценность жизни каждого индивида в природе. Это тем более касается редко встречающихся и исчезающих видов, к тому же, на заповедной территории. Так, прибывшая на практику в один из заповедников Средней Азии студентка МГУ (!) отловила и упаковала в банки с медленно умерщвляющим раствором формалина более 70 ящериц-гекконов редкого вида, "просто для препарирования в университете". Гекконов именно того вида, для сохранения которого и создан этот заповедник... Популяция была подорвана на корню. Прыткая особа даже не соображала, что совершает преступление. Почему она не была как минимум немедленно отчислена из МГУ и кто являлся дубинноголовым куратором активной барышни - вопрос остается открытым.
4) Отсутствие заинтересованности вышестоящих структур -- Главка и в особенности института зоологии -- в изменении сложившейся противоестественной ситуации. Всем проще варварски-бездумно работать по старинке, ведь диссертации стабильно защищаются.
5) Короче, "Да кто сейчас так делает!" - как в сердцах сказал знакомый слесарь-электрик из райцентра, не чуждый просмотра сугубо научной литературы, если она случайно попадалась ему на глаза.
Осознание неприемлемости подобного истребления животных, пусть даже самых мелких, вскоре заставит меня сменить тему работы в заповеднике на более миролюбивую, но менее "перспективную".
А тут еще после сбора уцелевших ловушек Саша решительно заявил: на следующий год с ним приедет его сестра-студентка, заниматься изучением пищухи... Планы удручающие. Зачем уничтожать и без того малочисленных здесь зверушек, таких симпатичных, с округлыми мордочками, по-детски удивленно-лупоглазеньких и совсем безобидных, прикрываясь целями научного изучения? Внутренне вся ощетинившись против этой отнюдь не гуманной идеи, спорить загодя я не стала. До следующего лета многое может измениться.
Это ясное, солнечное утро принесло еще одно разочарование: я снова чувствовала себя слишком слабой, вчерашнее перенапряжение на осыпях не прошло даром. Все же кое-как поплелась сзади по направлению к вершинам. Взыскательно оглянувшись, Саша повернул назад: какой уж тут подъем к водопадам, если я едва переставляла ноги по ровной долине.
- Разделим работу пополам, - предложил он, доедая скудную пищу. - Вы на месте будете фотографировать окрестности, а я - собирать чернику. Приедем в село, вы сварите варенье и тоже разделим его пополам.
Кто бы спорил, он собирает чернику гораздо лучше меня. К тому же, теперь от боли я не могла нагнуться. Мы разделились, впрочем, я старалась не выпускать своего студента из поля зрения надолго, помня о захлестнувшем меня чувстве острого отчаяния, когда внезапно осталась на тропе одна.
Через какое-то время Саша с победным видом стал извлекать из рюкзака нечто заранее припасенное. Предметом его гордости на этот раз стал большой белый джемпер с капюшоном, уютный, пушистый, подчеркивавший легкий профиль и светлые, откинутые назад волосы. Эта великолепная, роскошная вещь из ангоры с трудом воспринималась моим сознанием как предмет первой необходимости в маршруте. Джемпер связала его младшая сестра-рукодельница, чем он очень гордился.
- Пожалуйста, на фоне вон той заснеженной вершины, - произнес он, облачившись. Протянул свой фотоаппарат и принял мечтательный вид, романтически устремленный вдаль. Фыркнув над его демонстративной картинностью, я несколько раз нажала на спуск, вид в профиль. Теперь жалею, что не взяла в руки собственный "Зенит"...
К вечеру мы потихоньку спустились в нижнюю избушку.
В последний день, голодные, с молчаливым сожалением о таких близких, но так и не увиденных водопадах и высокогорных озерах, понуро побрели к берегу, где должен был ждать катер. На весь день из еды у нас оставалось только полпачки маргарина, но Саша наотрез отказался поглощать его просто так, с кипятком.
И вот под вечер в условленном месте мы неподвижно сидим на берегу. По идее, сейчас должен причаливать катер, но на всей видимой акватории озера его как-то не наблюдается, всюду спокойная, ровная водная гладь. На Сашу взбирается маленький паучок, опускается на землю, потом взбирается на меня.
- Смотри, - показываю я восьминогого труженика, - через несколько часов он соткет прекрасную паутину между нами. А еще через несколько лет мы здесь мохом подернемся!
- По-моему, катер за нами не придет, я с самого начала это предчувствовал, - и отворачивается, чтобы я не видела его лица.
Ясное дело, у зам. директора по науке очередные капризы самодурства. В коллективе им вынуждены подчиняться, но нам-то какими силами выбираться отсюда? Саша -- ослабленный после перенесенной горной болезни, я -- чуть теплая из-за своей поджелудочной...
Деловитая ткацкая работа паучка была бесцеремонно прервана: в оцепеневшей тишине послышалось слабое тарахтение. Вроде бы, оно постепенно приближалось. Мы напряглись в сторону Еловки, и вот из-за поворота показался трактор. На нашу невероятную, немыслимую удачу -- с прицепом, в котором сидели люди, вряд ли ожидавшие встретить кого-то в столь отдаленном закоулке гор.
На радостях от неожиданного спасения Саша начинает голосить деревенские частушки, подражая женскому тембру и вызывая полный восторг попутчиков.
- Гляди-ка, у парня одни глаза остались да нос торчит, а этой-то пышке ничего не делается, - говорит старшая женщина, кивая в мою сторону.
- Да у нас продукты еще вчера кончились, - пытаюсь пояснить я ситуацию, что плохо увязывается с моими пухловатыми щеками.
Тут же достают из малинового матерчатого мешка и суют мне в руки небольшой домашний калач. Благодарю, передаю его Саше, тот не заставляет себя упрашивать. Второй калач проследовал туда же. И лишь третий я отваживаюсь откусить, жутко стыдясь своих щек, к тому же, сейчас ставших горячими от смущения. Душистый-то какой, мягкий, на деревенской сметанке с творогом мешан, сахаром сдобрен, белой мукой сверху обсыпан...
Что поделаешь, я такая и есть. Но Саша, хоть и питался не так скудно, как я из-за своего недомогания, действительно выглядел заморенным. Его быстрое исхудание и обезвоживание только подтверждали диагноз перенесенной им горной болезни. "А этой-то пышке ничего не делается..."
- Знаете, что мы сделаем, как только приедем в деревню? Купим вам новые резиновые сапоги, черные, как у меня, чтоб не скользили, - вспоминаю его слова, когда через каждые два шага я падала и скатывалась по склону.
- Первое, что мы сделаем, когда вернемся - это пожарим картошку и напьемся чаю с малиной, толченой с сахаром, - реалистично уточнила я тогда.
И вот уже далеко за полночь мы наконец дома, уплетаем домашнюю пищу. Ничего у меня не болит, своей очереди на завтра ждет пакет с прекрасной черникой. Варенье из черники - до сих пор мое любимое, но это совсем не та черника высокогорья, насквозь пропитанная солнцем, нежно-душистая и почти сказочная...
(Это первая часть тетралогии "ВОДОПАДЫ ТВОИ ВСЕГДА С ТОБОЙ".)