Однажды в частично сохранившемся старом журнале "Нива" за 1914 год, с твердыми знаками в конце слов и "ятями", я нашла заметку об экспедиции ледоколов "Таймыр" и "Вайгач" к берегам Чукотки, организованной в самом начале двадцатого века: да-да, ледоколы существовали уже в то время, хотя и не такие мощные, как сейчас! В устье Колымы экспедиция обнаружила поселение потомков прежних старообрядцев, на тот момент вымиравших от болезней и какой-то унылой апатии-депрессии, мешавшей им жить полной жизнью: то ли авитаминоз их губил по сравнению с местными северными народами, то ли еще что, сразу и не поймешь. В отличие от них, эвенки смешивали голубику с сушеной кровью северных оленей, получая природный витаминизированный гематоген, поддерживающий жизненные силы и не дававший хандрить. В примитивных жилищах староверов, топившихся по-черному, дым выходил через отверстие, прорубленное в потолке, голые стены были грязными, совсем закопченными.
Читая те непривычно тонкие журнальные страницы, узнала: давным-давно, когда начались гонения на старообрядцев, горстка их решила искать спасение на Крайнем Севере. Не на каких-то больших кораблях, надежных и оснащенных хотя бы по тому времени, а на простых рыбацких лодочках-кочах эти люди семьями шли в открытое холодное Белое море, не представляя, что ждет их впереди. Год за годом, постепено они сумели добраться почти до восточной оконечности Чукотки, основав поселение в устье реки Колымы -- по сути, добравшись на край света.
Я читала и словно кожей чувствовала больше, чем было напечатано в журнале: не сотни, а тысячи медленных верст по всегда неспокойным северным волнам, раскачивавшим темные рыбацкие скорлупки на воде, вообще без каких-либо карт и даже без компаса, тысячи верст опасного пути неизвестно куда -- вдоль незнакомого, каменно-неприветливого побережья. Шорох снега, падающего на мокрые лодки, постоянный плеск холодных волн, звуки сталкивающихся в стороне и тут же осыпающися льдин. Ставшее уже привычным, царапанье ледяной крошки о доски бортов, холодный запах морской воды. Вечная пронизывающая сырость на ветру, непредсказуемые шторма северных морей и затяжные дожди, встречные айсберги, которые нужно обойти, и глухие снеговые туманы, которые нужно переждать, чтобы не потерять из вида линию берега и не уйти в гибельно открытое море. (Это только у мореходов норвежцев был их простой, зато безотказный компас: маленькие камешки минерала лабрадора, как живые, всегда вспыхивают серебристо-голубым огоньком именно с той стороны, где в этот момент находится солнце, даже если оно скрыто плотными тучами. В открытом море эти камешки помогают сориентироваться по солнцу даже в самое затяжное ненастье.) Сзади, впереди и со стороны океана -- все одинаково. Взгляды людей постоянно напряжены вперед и вправо, на береговую линию, но подходить к ней близко -- опасно, здесь можно разбиться на незаметных подводных камнях.
Зимой ни на минуту не прекращается нестерпимый обжигающий холод, а порывы ветра разрушают временные зимние укрытия людей на берегу. Такой ветер может длиться и пять календарных дней, неразличимо-слитных в полярной ночи, и все пятнадцать, когда кажется, что над целым миром летит бесконечная метель, заметая любые признаки жизни на земле.
Но никакие кислые мерехлюндии на свете не могли заставить этих людей опустить руки! Преодолевая лишения и недостаток пищи, нападения хищных зверей Севера, которых в те времена было куда больше, они все шли и шли морями, пока их не накрывала давящая тьма полярной ночи, когда двигаться морем дальше невозможно, а впереди на всем пространстве земли, занесенной снегом, нет ни одного теплого, живого огонька, который может хоть как-то ободрить и поддержать их. С северной стороны, со стороны застывшего и завьюженного океана -- только ледяная немыслимая бесконечность тьмы, охватившей почти половину планеты, от которой становилось жутко: так подавляла она человека на протяжении всей долгой полярной ночи.
Пища путешественников тоже таила в себе смертельные опасности. Мясо белого медведя иногда бывает нашпиговано мелкими личинками паразита "трихинелла спиралис", и чем ближе к Полюсу, тем чаще они встречаются. Если такое мясо не проварить как следует, оно станет причиной гибели: попав с пищей в организм человека, паразиты разносятся по всему организму и дальше могут развиваться где угодно, и в мышце сердца тоже, и спасения от трихинеллеза нет. Печень белого медведя, даже идеально приготовленная, содержит такое токсически-огромное количество витамина А, которое запросто может привести к смертельному отравлению, если этой жареной вкусняшкой питаться вволю.
Но и длительное отсутствие свежего, а не засоленного впрок мяса на Крайнем севере куда чаще оборачивалось совсем другой бедой: цинга уносила немало жизней, а на незнакомых холодных берегах нелегко найти растения, спасительные от цинги. Например, черная полярная ягода ши?кша, или водяника: вроде, такая маленькая и совсем безвкусная, пресная, как вода, но такая нужная, со стелющимися по земле вечнозелеными веточками, похожими на игрушечную елочку. Этот маленький кустарничек доживает до ста лет, хотя ростом он не выше травинки: я и сама встречала его в районе горной тундры на Маркаколе! Целебны и мелкие черные ягодки без запаха, сумевшие впитать короткое тепло полярного солнца, и вся надземная часть, если пить ее отвар: в нем содержится очень много витамина С. В высоких широтах людям требуется в несколько раз больше витамина С, чем в средней полосе, ведь в стрессовых ситуациях потребность в нем резко возрастает, а жизнь в условиях Крайнего севера -- это постоянный стресс для всего организма. Маленькие слабые травки тундры помогают выжить, но надо знать, какие из них употребить в пищу свежими, из каких приготовить лечебный отвар, а какие достаточно просто жевать, не проглатывая, как ложечную траву кохлеарию: это поможет привести десны в порядок и постепенно восстановить весь организм.
Кто знает, сколько тех полярных странников-староверов погибло от холода, болезней и нападений хищников на их невероятном северном морском пути...
Все это не сломило волю людей к свободе! Они спасали себя от неминуемой казни: тех, кто не смог скрыться в море и отказался принять новую веру, опричники целыми семьями загоняли в строобрядческие деревянные храмы и сжигали там заживо. Зная это, старообрядцы иногда и сами сжигали себя -- не самые веселые страницы русской истории. Из-за религиозных распрей льется много крови, когда гибнут и люди, ставшие агрессивными, и материальные памятники культуры. А ведь мозги у всех есть, и можно бы договориться по-человечески...
В поисках сободной страны, где никто не будет притеснять их, русские люди упорно уходили морем все дальше на северо-восток. Они находили опору в своей вере, их спасала физическая выносливость, находчивость и здравый смысл. Они знали, как добыть северного оленя, что и как можно сшить из его выделанной шкуры, как добывать более мелких животных, в какое время, где и каких рыб лучше ловить, по каким приметам предугадывать погоду, будь это изменившиеся голоса птиц, животные, ведущие себя по-другому, или появившиеся на небе другие облака, или изменившаяся скорость этих облаков; знали, где на морском берегу искать выброшенные стволы деревьев и как развести костер из сырых дров. Огромный открытый мир был полон опасностей и возможностей их избежать, люди из маленьких лодочек старались в нем выжить.
Одни из них остановились на реке Индигирке, основав там свое поселение, другие продолжали двигаться еще дальше, дойдя до устья Колымы и немного поднявшись по ней. Имена этих русских крестьян, подлинных первооткрывателей Крайнего севера России -- еще до Беринга, Баренца, Дежнева и братьев Лаптевых, могли бы войти во все всемирные учебники географии и истории, если бы они хоть приблизительно нанесли на карту новые берега и устья сибирских рек, впадающих здесь в океан, описали их вид и рассказали о своем опасном путешествии другим людям.
История сохранила и другой факт: недалеко от Шпицбергена летом 1743г. небольшую промысловую шхуну сковали льды. Ситуация становилась угрожающей, и четверо русских моряков, бывших крестьян с берегов Белого моря, пошли на разведку к острову, который виднелся впереди: младшему 23 года, двое постарше, а самому старшему -- штурману, или кормчему, как говорили тогда, уже 47. Двигаясь по ледовым торосам, обходя трещины с открытой водой, через четыре версты опасного пути люди выбрались на берег. Это был восточный остров Шпицбергена, и где-то здесь могла находиться изба, поставленная несколько лет назад русскими промысловиками: ее выстроили, доставив сюда подготовленный заранее строительный материал.
Изба отстояла от берега за две версты, они ее нашли и кое-как в ней переночевали. К их ужасу, ночью ветер усилился, полностью разогнав льды, по которым они пришли сюда, их шхуна погибла вместе со всеми людьми, которые оставались на ней. Оказавшись на острове одни, на что теперь сами они могли надеяться? Промысловые суда голландцев, шведов и англичан приставали только к западному острову, этот же, восточный, корабли обходили стороной из-за опасных подводных камней на подходе к нему.
Все, что имелось у четырех людей, вышедших сюда налегке, -- нож, топор, одно ружье с двенадцатью зарядами к нему, небольшой котел для пищи, жаровня и примерно восемь килограммов муки. Скалистый остров кишел агрессивными белыми медведями, на вечной мерзлоте не росло ни деревьев, ни заметно крупных кустарников. Здесь все было ростом по колено и ниже: обычные приземистые травы заполярья, лишайники, мхи и стелющиеся по земле слабые прутики полярных ив.
Учитывая самые суровые услови я на 78® северной широты и ничтожность имеющихся у людей средств, сколько времени они могли продержаться там?
Получилось, что шесть лет и три месяца! Используя все свои крестьянские, охотничьи и морские навыки, трое из них выжили. Первым делом тут же починили прохудившуюся промысловую избу, ее утеплили, законопатив все щели мхом снаружи (если бы вдобавок стены изнутри еще и оленьими шкурами завесили! Ведь каждая шерстинка северного оленя устроена очень целесообразно, как микроскопически тонкий термос, полый внутри и запаянный с наружного конца, поэтому шкура северного оленя практически не пропускает холод.)
Тридцатилетний моряк, который изначально был намного слабее других, первым заболел цингой. Он так и не смог заставить себя пить еще теплую кровь оленей хотя бы понемногу, и слабея все больше, постепенно угас. Его товарищи с помощью этой естественной биологически активной добавки благополучно выздоровели и даже обрели в себе новую быстроту движений.
Двенадцать зарядов для ружья были израсходованы, мясо отстрелянных северных оленей подходило к концу, ниток, чтобы связать рыбацкую сеть, у них не было. Люди были обречены на голодную смерть, когда на берегу нашли доску от кораблекрушения с кое-какими металлическими деталями. Из более массивной сделали подобие молота. Этим примитивным молотом, используя вместо кузнечных клещей рога северных оленей, с трудом удалось выковать два больших наконечника для охотничьих рогатин, и четыре маленьких -- для стрел, затем все кованые наконечники отшлифовали камнями. Пользуясь только этим оружием, известным с древнейших времен, люди и кормили, и полностью одевали-обували себя шесть долгих полярных лет, выделывая шкуры добытых зверей, как могли!
Через шесть лет внезапный ветер неожиданно пригнал корабль, который заметил людей на берегу и подобрал их. С капитаном они договорились: нужно захватить их имущество, а его доставку они оплатят по прибытию домой. Имуществом людей, очутившихся без средств к существованию на голом острове среди полярных льдов, стала немалая промысловая добыча: примерно пятьдесят пудов жира оленей, в то время ценившегося довольно высоко, двести шкур северных оленей, больше двухсот белых и голубых, самых драгоценных шкурок полярного песца. Впридачу -- ровно десять шкур белых медведей, на которых вынужденно пиходилось ходить с рогатиной, отбиваясь от их нападений. Подкарауливая на острове повсюду, белые медведи преследовали людей и нападали с необыкновенной яростью и силой, а привлеченные запахом мясной пищи, эти огромные хищники лезли и в сени промысловой избы.
Надо сказать, что промысловики всех стран, и России в том числе, отправлялись на Шпицберген именно за добычей пушнины, которая казалась там неисчерпаемой. Нещадно истребляя песцов на берегу и китов в северных морях, в погоне за прибылью люди нередко отдавали и собственные жизни. Но этот-то случай был совсем особенным! По всей логике, оказавшись на заполярном острове с голыми руками, выжить люди не могли. Да, конечно, течение Гольфстрим приносит сюда некоторое тепло, и тут нет настолько лютой стужи, как у восточной оконечности Чукотки. Возможно, здесь присутствует и еще какая-то аномалия: в списке местных растений я обнаружила папоротник гроздовник: он совсем крошечный, не больше человеческого пальца. Это древнейшее растение планеты, не имеющее внутри даже обособленных сосудов, в средней полосе России считается реликтовым, то есть пережившим великое оледенение. Но маленький гроздовник, растущий в наши дни на заполярном Шпицбергене, а его там даже два вида -- такое должно бы заставить наших академиков задуматься о ходе эволюции...
Помню, как на практике по ботанике ранним утром я нашла гроздовник и показала его преподавателю. С неприязнью блеснув на меня глазами: почему это неприметный, но не похожий на все остальные растения папоротничек обнаружила какая-то студентка, а не она сама? -- в следующий момент она вырвала его из болотистой почвы, завопив: "У-уникум!.. У-уникум!.." Те, кто были подальше, поспешили укрыться за деревьями, остальным пришлось долго стоять на месте, переминаясь с ноги на ногу и выслушивая ненужный набор бестолковых сведений.
Есть народное поверье: если найти гроздовник рано утром, еще до восхода солнца, выкопать, высушить маленькое корневище целиком и всегда носить его в ладанке -- тебе будут открыты мысли других людей...
Преподаватель рванула дальше, при своих внушительных габаритах не оступаясь на кочках и нигде не проваливаясь в болотную грязь. Про нее напевали:
Там, где пехота не пройдет,
Где бронепоезд не промчится --
Зенюк всегда нас проведет,
И ничего с ней не случится!
-- честно, это веселое народное творчество омских студентов, я не имею к нему никакого отношения, но за что она так не любила меня, неужели можно всерьез не любить человека только за его знания?
Наша практика проходила на севере Омской области, в Та?рском районе, у села Пологру?дово: там леса таежного типа и разнообразные болота. Свой гроздовник я нашла на открытом низкотравном лугу.
Папоротник -- папоротником, Гольфстрим -- Гольфстримом, но Шпицберген лежит так близко к Северному полюсу, что никакие аномалии не отменяют его пронизывающие ветра и долгие полярные ночи: четыре месяца тьмы подряд. Даже человеку в современной экипировке, с набором полноценных продуктов и надежным оружием, выживать там целыми годами -- не просто. Ведь это не остров Робинзона, лежащий в таком комфортно-теплом море, где круглый год длится лето и по самому счастливому стечению обстоятельств, есть источники хорошей питьевой воды; и не остров его прототипа, матроса Селькирка.
Обреченные на лютую голодную смерть в окружении белых медведей и льдов, люди возвращались домой живыми и невредимыми, да еще с таким богатством, как в сказке, только сказкой все это не было.
Захватили на корабль и свое оружие: две рогатины с самоковаными наконечниками, охотничий лук с тетивой из медвежьих жил и четыре стрелы с прикрепленными к ним стабилизаторами из птичьих перьев. Какими все-таки странными бывают титулованные ученые-историки и писатели, напрочь оторванные от жизни в своих кабинетах! На полном серьезе те и другие отмечают: "стрелы украшены птичьими перьями", даже не вникая в суть: на охотничьей стреле украшения уместны так же, как на моей штормовке -- шлейф от дамского парадного платья времен средневековой Европы. Прикрепленное перо птицы -- это стабилизатор, уменьшающий турбулентность полета стрелы, и надо точно знать, какие именно перья каких видов птиц подходят для этой цели, тут годятся далеко не всякие.
Забрали с собой на корабль и самодельные глиняные лампы-жирники, освещавшие избу и сохранявшие в ней постоянный огонь, который было бы страшно потерять в тех условиях, а еще самодельные иглы вместе с простейшим шилом, длинные кожаные ремни и уже сильно сточенный старый нож. Как хорошо я это понимаю! Люди почти срослись со своими орудиями, изготовленными с таким трудом. Самодельные вещи каждый день спасали им жизнь, и остаться без них было просто немыслимо. По крайней мере, нельзя оставить их раньше, чем они вернутся домой: кто его знает, что еще может приключиться с ними в пути...
Русские моряки вернулись живыми и здоровыми из ситуации, которая изначально была абсолютно гибельной. На палубе корабля, входившего в родной порт, стояли обросшие и изменившиеся, но крепкие, сильные люди. Они были похожи на героев древних северных сказаний: в невероятной одежде из дорогих полярных песцов, в немыслимой обуви из оленьих шкур, которую кроили тем единственным ножом и сшивали медвежьими жилами. Русские люди были непобедимы!
Мало того, старший из них, штурман Алексей Химков, вел календарь. Обычная палка в его руках превратилась в астрономический инструмент, по которому в течение полярного дня, а здесь он длится четыре месяца, штурман отмечал изменения высоты солнца, отсчитывая по ним реальные календарные дни пребывания на острове, а не менее долгой поляной ночью -- отмечая меняющуюся высоту определенных полярных созвездий. Зачастую наблюдениям мешала непогода, и тогда он полагался только на собственное чувство времени. Оказалось, за шесть с лишним лет погрешность составила всего два дня.
Перенести вынужденную изоляцию ему было сложнее других: дома у Химкова была жена, которая осталась одна с тремя детьми. Увидев на палубе подходившего корабля трех заросших мужчин в меховых одеждах, в одном из них жена узнала мужа и тут же бросилась в воду, как была, едва не утонув в ледяной сентябрьской воде. Она считала мужа погибшим, все годы оплакивала его, и все-таки надеялась. Неожиданно увидев его живым и невредимым, женщина была не в силах перенести еще несколько бесконечных минут разлуки: чтобы быстрее встретиться, бросилась было вплавь, пока корабль медленно разворачивался, пришвартовываясь в порту.
А у равнодушных ко всему, не способных на эмоциональые порывы потомков староверов на Колыме стены их домов, голые внутри, снаружи годами зарастали привычным зловонием отбросов и нечистот... Длительная изолированность небольшой группы людей привела к депопуляции, вырождению отдаленных потомков. Кроме вынужденно повторяющихся родственных браков, к вырождению неизбежно ведет белковый голод и хроническое недоедание. Да разве может младенец появиться на свет здоровеньким, если его родители, не потрудившись сделать на зиму хотя бы достаточных запасов рыбы, подолгу питались только борчой: борча -- это всего лишь высохшие кости когда-то съеденных рыб, которые сначала толкли в порошок, а потом варили с добавлением рыбьего жира. А уж муки, крупы и хлеба у них и вовсе не бывало.
Эти странноватые колымские жители на заимке Шалаурова только повторяли, будто свой унылый припев: "Примираем, как собаки", болели, чахли в своих черных закопченных стенах и уже не старались ничего изменить. Когда участники экспедиции, обнаружившие поселение, предложили реальный спасительный вариант: на их судне спуститься всего на двадцать пять верст по реке, чтобы на ледоколе получить для себя охотничьи ружья, табак, муку, сахар и прочие продукты, которые помогут выжить -- в такое даже верится с трудом, но поселенцы так и не решились на эту поездку, совсем ничтожную по сравнению с великим путешествием их далеких предков.
"От яркого огня, горевшего в крови их предков-староверов, покоривших Крайний север Сибири, у этих пришибленных поселенцев не осталось даже слабого отблеска." (И. Кириченко, "У Полярного круга", 1914г.
...Некий невидимый атавизм, запоздало сохранившийся внутри меня, время от времени как магнитом начинает тянуть на Север, у нас в роду это наследное семейное стремление, правда, реализованное не всеми, пока только тремя мужчинами. С острова Врангеля -- и ведь хватило у меня ума написать и туда тоже, когда только искала работу в заповеднике! -- пришел лаконичный отказ в одно предложение: "Женщин принять не можем, научные сотрудники живут в балка?х, условия экстремальные."
Из Таймырского заповедника пришло два отказа: "Заповедник находится в стадии становления, лабораторий и жилплощади нет, просим понять нас правильно." "Приезд в наш заповедник невозможен по техническим причинам: у нас наступила зима, ничего интересного, кроме снежной бескрайней тундры, вы не увидите." Зато подпись стояла достаточно интересная: директор заповедника Магамадов. Ну да, типично северная фамилия: не то Азербайджан, не то Дагестан. Однако, насколько заботливо предупреждение насчет зимней тундры, которая может показаться однообразной для приезжих...
Среднегодовая температура в Таймырском заповеднике --14®, полярная ночь длится более 100 календарных суток. Конечно, наставления московских врачей я помнила: хотя бы первое время после операции избегать переохлаждений, ушибов и перелетов на больших самолетах, которые могут добавить незначительное, но совсем ненужное облучение на высоте. А так хотелось своими глазами увидеть Север, пусть не надолго! Рассудком я прекрасно понимала: давным-давно там нет того, к чему так стремится мой запоздалый атавизм. Целые тысячелетия назад на планете что-то изменилось, и нет больше той теплой, манящей к себе страны с ее комфортным мягким климатом, теплолюбивыми животными и растениями. Ничего этого нет и в помине, но атавизм-то об этом не знает и работает по-прежнему, притягивая туда. Как знать, может быть и другие люди, которых притягивает Север, тоже подвержены зову своих атавизмов, но в отличие от меня, не могут более четко определить это, принимая свое стремление за "северную романтику", "зов белого безмолвия" или что-то в этом духе.
Именно о Севере и как раз о Таймыре, о холодном прекрасном Карском море, вернувшись оттуда, рассказывал Андрей. В то время со стороны мы выглядели, как благородный принц и совсем бедно одетая Золушка. Если бы не моя прекрасная и очень воспитанная собака, думаю, он и не заметил бы девочку в плохоньком пальто, тускло-черном в тускло-серую крапинку: другого варианта осенней одежды у меня просто не присутствовало. Да разве может настоящий принц обратить внимание на замухрышку-Золушку, да разве кто-то нормальный в наше время может в это поверить? Невероятный принц -- и наивная, бедно одетая шестнадцатилетняя Золушка, заметная в пространстве только рядом со своей большой красивой собакой...
Хотя на Таймыре уж точно никто меня не ждет и вряд ли кто там обрадуется моему появлению, и все же... В аэропорту Москвы пересчитала оставшиеся деньги. Какая сейчас там погода, у кого бы узнать, чтобы не попасть впросак?
В этот момент объявили регистрацию рейса в Норильск. Подошла, оглядела выстроившуюся очередь. Выделялись трое крупных мужчин, все в одинаковых темных куртках на меху, черных мужских меховых унтах и с шапками-ушанками из длинного меха, болтающимися за спиной на завязках, и все примерно двухметрового роста.
-- Есть кто-нибудь недавно из Норильска?
Три богатыря в один голос дружно ответили: мы!!!
-- А температура там какая сейчас?
Трое смотрели на меня с недоумением: тонкие рыжие осенние туфли, совсем тонкое приталенное пальто, скорее все-таки летнее, чем осеннее, шапки нет, дорожная сумка маленькая... Один из них с достоинством ответил: три дня назад было минус двадцать пять!
Я призадумалась вслух: "Вообще-то, мне дальше Норильска надо, в Ха?тангу, а от нее еще семьдесят километров..."
Гомерический хохот трех слонопотамов только что не обрушил потолок Домодедово. Таких чудес и таких дураков они в жизни не видели, чтобы человек без теплой одежды на самый Крайний север наладился, где октябрь -- это уже настоящая зима, где вот-вот наступит полярная ночь и плановые полеты будут сокращены, а в декабре-январе летать вообще нельзя...
Пока великаны веселились, я тихо отошла в сторону. Моих денег не хватит на дополнительную экипировку плюс стоимость билетов. Я потратила их и на зряшную поездку в один из заповедников -- по настоянию матушки, и на дорогостоящие покупки, затребованные ею в обязательном порядке, тут же отправив ей эти вещи посылками. А жаль...