"В темноте все кошки серы". Тот, кто сказал так - не был во тьме. Она безгранична жадна и поглощает любой цвет.
С лязгом закрылись внешние двери, отгрохотали запоры, но эти звуки были слышны только тем, кто снаружи. Я, привязанный к нитке собственного тщеславия жук в бархатной черной коробке, словно оглох.
Интересно, как сюда подается воздух, ни малейшего сквознячка, но грудь сдавливает не недостаток кислорода, а обступившая меня со всех сторон жирная темнота.
Ничего, это только на семь часов. Что такое семь часов для молодого и здорового. Сейчас улягусь поудобнее на жестком полу и просплю все отпущенное мне на испытание время.
Ночь размышлений. Просто красивое выражение. О чем размышлять в пустой черной комнате, в которую не проникает ни один звук? О сданных накануне экзаменах? О будущих свершения? О том, от чего я отказался, выбрав этот путь?
"Alea jacta est".** Поэтому я использую это время для того, чтобы просто отдохнуть.
Я уселся, прислонившись к обитой чем-то мягким стене. Закрыл, наконец, ненужные здесь глаза и постарался максимально расслабиться.
Как же я мечтал выделить лишние пару часов во время сессии, чтобы поспать, но здесь сон все не приходил.
- Посчитай барашков, - говорила мне в таком случае мама.
- Посчитай и постарайся представить каждого из них.
Может мне сейчас поможет этот немудреный совет из далекого детства? Прости меня, мама. Я не оправдал твоих надежд. Ты хотела видеть меня врачом или учителем, но не к этому стремилась моя беспокойная душа.
Один баран. У него крутой лоб, большие рога и тупой взгляд маленьких глаз. Второй баран с красивой белоснежной шерстью, пожелтевшей от мочи на заду. Третий баран...
Бараны прыгают через увитый сухим плющом забор, а сон ко мне все не приходит.
Триста пятый баран приземлился с глухим стуком. Триста шестой баран зацепился копытом за край ограды и чуть не упал. Триста седьмой баран вместо того, чтобы прыгнуть, остановился возле забора и развернулся прямо ко мне. У него грустное человеческое лицо и укоризненный взгляд. Я всматриваюсь, и постепенно черты его становятся узнаваемыми. Это мой старый приятель. Мы вместе поступали в университет, учились в одной группе, жили в соседних комнатах в общежитии. Я почему-то не могу вспомнить, куда он потом пропал.
- Не можешь или не хочешь? - укоризненно говорит баран знакомым до боли голосом.
И непрошенные воспоминания потоком захлестывают меня.
- Я не хотел. Но что я мог сделать? Их было пятеро на двоих. Если бы я не вырвался и не убежал, то изуродовали бы обоих.
Но картина подонков, избивающих ногами его, моего друга, делает все эти оправдания бессмысленными. И я жалко лепечу.
- Да, я трус. Трус, а не подлец. Просто я хочу жить.
- Он тоже хотел жить.
Я поворачиваюсь и вижу сияющую юную Мадонну. Мадонну с младенцем на руках. Она протягивает его мне и повторяет:
- Он тоже хотел жить.
- Но ты же сразу знала... Я предупреждал... Целибат строг, нам нельзя жениться, у меня никогда не будет семьи. Я предупреждал тебя.
- Любовь глуха и слепа. А ты убил нашу любовь, ты убил нашего малыша, а он тоже хотел жить.
Младенец смотрит на меня моими глазами, я пытаюсь отшатнуться, но некуда. Я и так уже вжался в стену. А со всех сторон ко мне выходят призраки моих воспоминаний.
Утром они открыли все засовы, распахнули двери и вывели его, подхватив под мышки, так как колени у него подкашивались.
Главный встал напротив и посмотрел ему прямо в лицо. Оно было мокро от слез, в глазах сквозило страдание. Страдание, но не безумие.
Главный кивнул остальным и отошел.
Они повязали на его глаза полупрозрачный черный платок, возложили на побелевшую голову венец из бессмертника и вывели на свет.
Испытание окончено. У народа появился новый Экзорцист, ибо только тот, кто справился со своими демонами, сможет изгнать их и из других.
* "Темнее всего в предрассветный час" Бенджамин Дизраэли