Я была молода. Совсем молода. Все девочки-подростки собирали фотографии актрис, актёров, певцов и певиц и конечно влюблялись в своих кумиров. Я собирала репродукции. Был среди этих репродукций портрет юноши. Я родилась слишком поздно и, конечно, не могла влюбиться в человека, который умер, где-то около пятьсот лет тому назад, но всё же я мечтала о юноше с таким лицом. Фотографии актёров и певцов, были безжизненными. Мне казались мёртвыми лица живых людей, и живыми лица мёртвых.
Твоё лицо было необыкновенным. Ты меня спросил, считаю ли я тебя красивым. И я сказала: "Нет. Ты не был красивым, но ты был прекрасен. Я не сказала, что считаю тебя прекрасным, а жаль. Скорей всего, никто тебе этого никогда не сказал.
Ты рассматривал репродукции, рука твоя застыла, ты положил передо мной открытый альбом - там был портрет юноши, того самого, написанного, пятьсот лет назад. Вы были похожи, как бывают, похожи родные братья, но ты этого не заметил, ты любовался прекрасным лицом человека. Лицо на портрете было чистым, умным, казалось, вся мудрость мира застыла в этом юном лице, но так не бывает, мудрость приходит позже. А может быть, мудрость вне человека, одна на всех, и возраст тут не причём. У тебя были такие же губы, такие же глаза и тот же, удивительный овал лица. Ты был немного старше этого юноши, и ты тоже был молод, но, тем не менее, иногда казался мне старым, сорокалетним, прожившим целую жизнь.
Вот, фотография одного из моих самых любимых художников. Передо мной толстенький, самодовольный франт, гладко выбритый, отутюженный, в узких, начищенных, модных штиблетах. У него полное, высокомерное, брезгливое лицо. И это лицо художника! Но, всё же, оно оставалось в памяти. Оно не хотело исчезать, уходить из моей жизни.
Я рассматриваю автопортрет художника с фотографии. Бабье, обрюзгшее лицо, жидкие непричёсанные волосы, и глаза, глаза сумасшедшего. Он напряженно, с ужасом смотрит на себя и сквозь себя на что-то ещё. Что он видит? Глаза не дают ответа. Лицо творца - лицо безумца, прозревшего в безумии своем. Я смотрю на себя в зеркало. Он нарисовал моё лицо. Это моё, безобразное лицо смотрит с автопортрета, которому больше ста пятидесяти лет. Где он мог это видеть? Неужели, зеркала отражают одни и те же лица? Что рисуют художники? Сохранились воспоминания современников, Этот художник был очень красивым человеком. В него влюблялись женщины, он был стройным, подвижным, одухотворённым. Он не дожил до старости. Каким же он был на самом деле?
Гравюра. На ней Христос, идущий на Голгофу. Лицо Христа, лицо человека. Как же прекрасно лицо Иисуса! Нечеловеческое страдание освятило его нечеловеческой красотой, но я с ужасом смотрю на это страдание. Я не хочу его видеть. Я не хочу это видеть. Я уже это видела. Твое лицо - лицо Бога. Это грех, это нельзя рисовать, это безбожно. Ты чудовище, но только этот, внутренний свет он один и тот же, и у вас одинаковые лица. Вы не просто похожи, художник рисовал Христа с тебя. Он нарисовал твоё лицо сто пятьдесят лет назад.
В церкви пахнет мёдом, ладаном, воском. Церковь сияет золотом. Алтарные врата - врата рая, и женщинам туда нельзя. Над горящими куполами свечей дрожит, течёт воздух. Отрешённые, суровые лица Христа, апостолов, святых. В них нет ничего двойственного. Они для молитвы, для суровой правды. В них нет ничего елейного. Тёмные лики, не лица. Что ж, наши батюшки знают, что такое святость. Распятый Христос суров, чудовищное страдание, обожжённого солнцем и болью лика, заставляет человека ужаснуться бесчеловечности жизни, бесчеловечности человека, способного творить такое и с Богом, и с людьми, и, всё же, это спокойное страдание. Оно не прекрасно, и оно не уродливо.
Нигде в православных изданиях я не встречала лица Христа с гравюры, поразившей меня. Правы, правы наши батюшки, и, всё же, не лик, а лицо Христа, живёт в моей памяти. Стоит перед глазами живое лицо человека, прекрасное нечеловеческим страданием, лицо человека, искупающего грехи всего мира.
Иконоборцы и иконопочитатели. Кто прав? Кто виноват? Канон, или отсутствие канона? Греческая скульптура безлична, и всё же, это лица их богов, отрешённо-прекрасных и грешных. А как нарисовать безгрешное лицо? Могут ли это сделать грешники? Кто позирует им? Что они видят? Чьи лица потрясают наше воображение? Я смотрю в зеркало, и ужасаюсь бесконечному единству наших лиц. Возможно, гении рисуют лицо вечности, которое иногда отражается в лицах людей. Мне кажется, что у вечности одно и то же лицо. Мы глядим в вечность и не хотим с ней расставаться.
Мне двадцать один год. Мужчина средних лет проверяет мои документы. Он смотрит на фотографию, потом на меня и говорит изумлённо: "Как вы похожи на... - и называет картину известного художника. Я улыбаюсь. Мужчина долго смотрит мне вслед.
Я рассматриваю портрет женщины, на которую я похожа. У меня такой же лоб, нос, губы, волосы, но она старше и полнее меня. Мы похожи, как бывают, похожи родные сёстры. Что-то чуждое мне есть в этом лице. Я не хочу быть такой, как она. Она мне не нравится. Моё лицо смотрит на меня, насмешливо и мудро, моё немолодое лицо, написанное сотни лет назад.
Я иногда прихожу в тот храм, которым ты любовался, который ты любил.
Прекрасный и светлый храм, пленяющий античной красотой снаружи, и поражающий византийской роскошью внутри. Каскады мутных льдинок хрусталя, блеск позолоченных люстр, алтарь кажется литым из чистого золота. Батюшка на распев читает молитву, светло и чисто, монотонно. Мне хорошо в церквях. Такое ощущение, как будто я пришла в прекрасный девственный лес. Ощущение от церкви у меня сливается с ощущением природы. Я прошу у Бога, что бы он тебя простил. Что бы ты там не натворил, я тоже виновата - оставила тебя одного. Ты смотрел в глаза вечности. Ты умел видеть то, что другим людям недоступно. Ты мог сделать очень много, и если ты не сделал того, что должен был сделать - это сделаю я, потому, что я смотрю на мир безумными глазами художника.