Аннотация: Это выборка из обзора Анатолия Герасименко конкурсе "Свободное творчество-2015". размещено отдельным файлом по согласованию с автором обзора.
Здравствуйте, уважаемые финалисты.
Я придумал такую затею: в этот раз буду проводить мистические ритуалы и взывать к теням великих литераторов. Они-то и станут писать обзор. А я так, со спиритическим планшетом посижу рядышком.
Постараюсь вызывать Пушкина и Белинского, но ничего не гарантирую. Придет Говард Лавкрафт - будет обзор от Лавкрафта. "С дрожью приступая к греховному чтению зловещего гримуара, вышедшего в финал..." Как-то так. Ну что ж, карандаш наточил, планшетку на колени пристроил, свечки зажёг. Жду заявок.
Он всё-таки пришел на мой зов. В ненастную петербургскую ночь из стука капель о стекло соткался его кашель, из теней в углу сложился изломанный каторгой силуэт. Горящий взгляд, взгляд игрока, философа и революционера, казалось, смотрит мне прямо в сердце. В общем, он просто сидел и говорил, никаких чаепитий у нас с ним, разумеется, не было и быть не могло. Он всё-таки гений, а я - человек глупый, простой, пишу себе что ни попало, так может быть, вы там чего-нибудь и такого - ну, да уж что!
Васильева Татьяна Николаевна. Красная дорожка
Рецензент: Ф.М.Достоевский, редактор журнала 'Гражданин'
Господи боже мой! Куда это девались старинные злодеи старинных мелодрам и романов, господа? Как это было приятно, когда они жили на свете! И потому приятно, что сейчас, тут же под боком, был самый добродетельный человек, который, наконец, защищал невинность и наказывал зло. Этот злодей, этот tirano ingrato, так и рождался злодеем, совсем готовый по какому-то тайному и совершенно непонятному предопределенью судьбы. В нем все было олицетворением злодейства. Он был еще злодеем в чреве матери; мало того: предки его, вероятно предчувствуя его появление в мир, с намерением избирали фамилию, совершенно соответственную социальному положению будущего их потомка. И уж по одной фамилии вы слышали, что этот человек ходит с ножом и режет людей, так себе, ни за копейку режет, бог знает для чего. Как будто бы он был машиной, чтоб резать и жечь. Хорошо это было! По крайней мере понятно! А теперь бог знает об чем говорят сочинители. Теперь, вдруг, как-то так выходит, что самый добродетельный человек, да еще какой, самый неспособный к злодейству, вдруг выходит совершенным злодеем, да еще сам не замечая того.
Как-то: в рассказе г-жи Васильевой изображен весьма натурально персонаж, на первый взгляд, исполненный самых благих намерений. Юрий Владимирович принимает живейшее участие в судьбе Альки, спасает её от побоев, окружает платонической, бескорыстною любовью и заменяет девушке отца. Позже, однако, мы видим, как сей участливый муж превращается в коварного соблазнителя и, растлив Альку, не гнушается обществом падшей женщины, которая - о рок! о судьба! - по несчастнейшему стечению обстоятельств приходится Альке родной матерью. Мы знаем примеры такого, на первый взгляд, несуразного поведения, когда мужчина, имея нежную, юную любовницу, отдает предпочтение гнусной опытности зрелых гетер. Что поделать! Dеmon du midi, как говорят французы о подобных вещах, толкает человека к распущенности в середине жизни, или, как принято выражаться в России, 'седина в бороду, а бес в ребро'. Не приведи Господь примерить на себя такую долю тем, кто винит г-жу Васильеву в недостаточной правдоподобности её персонажа, поскольку тело человеческое слабо, а дух еще слабей тела, соблазны же ожидают его на каждом шагу.
Вы, должно быть, скажете: да полно уже писать о Юрии Владимировиче! неужели в рассказе г-жи Васильевой нет иных персонажей, кроме этого добродетельного ловеласа? Отчего же, ответим, есть, еще числом три. Но Юрий Владимирович, пускай непригляден и слаб, всё же вышел удивительно живым, проникновенным. Прочие же действующие лица так или этак приходятся родственниками тому старинному типу злодеев, о которых мы распространялись в самом начале. Извольте: мать героини, Милка, изображена гулящею бабою. В России таким бабам несть числа, в одном Петербурге их, если верить околоточным надзирателям, без малого сорок тысяч, но все ли они такие уж злодейки? Разумеется, среди них бывают и пьяницы, и те, кто бросают детей своих сиротами, но это случается по крайности, когда им нечем кормить новорожденных отпрысков. В основном же они, когда бывают не с гостем, ведут обычную жизнь, заботятся о детях, и многие даже высылают родичам на деревню денег, заработанных срамным трудом. Милка же глядится натуральной фурией: с охотой предается лишь разврату, чурается работы, дерзка с матерью, охоча до возлияний и - о ужас! - ненавидит дочь, плоть от плоти своей. В её портрете нет решительно ни единого светлого штриха, это негодяйка по рождению. Бабка же Алькина, Мария, напротив, заключает в себе все добродетели, свойственные женскому началу. Она души не чает в потомстве, трудолюбива, жертвенна, кротка нравом и относится к своей мерзкой дочери с христианской сердечностью, отвечая на её выходки смиренным молчанием. Последнее качество выглядит уж слишком елейно и, по сути, должно быть предано осуждению: ясно, что Милка дурно влияет на Альку, и мудрой Марии следовало бы, скрепя сердце, выгнать дочь из дому, тем более, что та способна своим порочным занятием обеспечить себе угол. Но нет! Коршун остается под одним кровом с голубками, и мы видим в финале рассказа, к чему это приводит. Алька, подобно беспутной матери, в нежном возрасте обманута, брюхата и рожает дитя в нищете, без отца и средств к жизни. Даже невзирая на присутствие в доме младенца, обе бабы не имеют смелости или воли прогнать Милку прочь, и вызывает немалые опасения судьба ребенка, которому грозит подвергнуться тому же растлительному влиянию, что подверглась его родительница.
Что касается самой героини, Альки, то её будто бы и нет на страницах. Литературный герой ведь оттого и зовется героем, что совершает на свой страх и риск значительные поступки. К примеру, Мария пускается в приют за брошенным младенцем, Юрий спасает Альку, Милка совращает Юрия - они действуют, ко злу или к благу. Алька же просто позволяет событиям происходить с собою. Её бьют - она не противится, её спасают - она лепечет 'спасибо, я пойду домой', её поносит мать - она покорно сносит шельмования, её бросает любовник - она в слезах убегает. Убегает, даже не спросив оправдания! Почём знать, может, страшная Милка намеренно зашла в квартиру к Юрию, действуя из свойственного классическим злодейкам желания творить лихо ради лиха? Почём знать, может, она наговорила Юрию клеветы на Альку? Может, целью визита и было единственно напакостить дочери и расстроить её счастье? Героиня... да что там, любая неглупая женщина, у которой есть голова, а не только клубок страхов и дамских предрассудков! Такая женщина не преминула бы зайти к Юрию и, по крайней мере, высказать ему. Но нет, Алька убегает и плачет, плачет у бабушки на плече. Единственное же действие Альки, которое можно считать поступком - это отсутствие поступка, верней, нежелание идти к повитухе. Мы отдаем себе отчет, что здесь на нас могут накинуться известного рода эмансипированные девицы, заявляя, что, дескать, оставить ребенка и растить его и есть величайший поступок, которому нет примера в человеческом мире, и... Мы же, полностью соглашась с такой позицией, отметим все же, что рождение младенца - лишь первый шаг, обусловленный самой бессознательной природой. Вот воспитать дитя, дать ему образование, манеры, знание о мире, ошлифовать его сердце в драгоценный, в неподдельный блестящий алмаз - это поистине непросто и, возможно, потребует от Альки подлинно героических усилий. Что ж, в добрый час! Но о воспитании в рассказе нет ни полслова, а есть только о 'ночных бдениях, кормлении, прогулках, болячках, тетёшках'. Все это означает только, что Алька нашла в себе силы встать на путь обычной, нормальной бабы. Сие прекрасно, но нравоучительно до скуки. В этом и есть главная беда рассказа г-жи Васильевой: он излишне нравоучителен. Не плох, не дурно написан, не короток или длинен; в нем чувствуется мысль, что прежде мечтаний о славе и богатстве человеку надобно достойно вести себя и продолжать род. Однако оные душеполезные заветы давали нам еще со библейских времен, и заинтересовать нынешнего читателя, искушенного и привередливого, такой прописной истиной - дело исключительно неблагодарное.
Впрочем, отчего же нам нужно непременно видеть в г-же Васильевой основателя какого-то нового взгляда в описаниях народного быта, изобретателя какой-то новой точки зрения, с которой следует смотреть на народ? Она подходит к народу просто, без всяких предубеждений и заране составленных взглядов; она разбирает дело прямо, как оно есть, потому что общество к верному взгляду на народ еще не приготовлено и даже, на теперешней степени своего развития, стоит ниже настоящего понятия о народе; а следовательно, и всякий литературный предзаданный взгляд будет ошибочен. Ответим: предзаданный, заране составленный взгляд, конечно, ошибочен, хотя и трудно писателю от него отказаться.
Но взгляд и идея писателя, выведенные уже вследствие разработки накопленного матерьяла, совсем другое дело, совсем не предзаданный и идеальный взгляд, а реальный взгляд, выражающий, судя по силе писателя, иногда даже всю современную общественную мысль о народной жизни в данный момент. Да оно и естественно. Нельзя сказать человеку: удовольствуйся анализом и накоплением матерьяла и не смей мыслить и выводить заключения. Это все равно если сказать: не гляди глазами, не нюхай носом. В таком предписании будет насилие, а всякое насилие неестественно, ненормально, преступно. Конечно, даже и не в предзаданном взгляде, а в таком, который составился уже вследствие подробнейшего изучения матерьяла, может вкрасться ошибка. Но чрез ошибки приходят к истине. Все-таки это выжитая действительною жизнию мысль. А сидеть и ждать на одном матерьяле, покамест идея слетит к нам сама собою с какого-то верху, значит подражать тому господину, который поклялся не прикасаться в воде, пока не выучится плавать. Посему можем только пожелать г-же Васильевой искать новых событий и поворотов, исследовать их самою душою своей и излагать для благодарного читателя с бережливой страстью искусного рассказчика, которым она, безусловно, себя зарекомендовала.