Аннотация: Немного о моем любимом городе, а в основном, для всех родителей.
Письмо.
Письмо было соткано из света и счастья. Они излучало радость и смеялось. Пронизанное ожиданием неведомого, оно было ласковым и нежным. Твердые, с легким наклоном, буквы рассказывали о волшебных путешествиях, невероятных открытиях, небывалых свершениях. Они грезили о просторах бездонного неба и обещали подарить миру нового Пушкина, Достоевского, Толстого.... Слегка шероховатая белая бумага была волшебной палочкой, способной сотворить чудо. Она поцеловала бумагу, прижала письмо к груди и закружила по комнате. Через открытое окно в комнату входил летний воздух, наполненный жужжанием пчел, запахом зленной листвы и влетали мягкие звуки песни, которая в этот миг была для нее также прекрасна, как вальсы Чайковского и сонаты Бетховена. Счастливо рассмеялась она тихим внутренним смехом от того, что свершилось чудо. Чудо, которое она так долго ждала. Это письмо обещало прекрасное будущее, как первое слово сказанное ребенком открывающее пред ним новый мир, как первый шаг, ставящий в начале удивительного путешествия в неведомое. Она кружилась по комнате, озаренной светом этого письма, и вместе с ней танцевали солнечные зайчики и заблудившаяся бабочка. Потом, опомнившись, она робко рассмеялась и взяла конверт. На нем не было обратного адреса, но она знала, что письмо пришло из Петербурга. Он уехал туда две недели назад и забрал с собой шум, веселье, крики и песенки из мультфильмов. В доме поселилась тишина, золотистая и мягкая. Она уже устала от этой тишины. Две недели назад, когда он только уехал, она радовалась молчанию дома, напоенному солнечным светом. Иногда, читая книгу, она закрывала глаза и наслаждалась покоем, о котором мечтала, как о несбыточном, с того дня, как он появился в ее жизни. Сидела и слушала тишину. Но теперь ей хотелось, чтобы он скорее вернулся. Мысленно посчитав, сколько осталось дней, она облегченно вздохнула: он уехал на месяц, две недели прошло и осталось еще две, с хвостиком. Рассеянно включив телевизор, услышала знакомую с детства песенку и подхватила ее: "Хорошо живет на свете Вини-Пух...". Как ребенок она смеялась над воспитанным Кроликом, затем плакала вместе с героиней какой-то мелодрамы, потом пошла готовить ужин. С его отъездом рассеялась половина ее забот или, вернее, он забрал их с собой. Не надо было творить или изобретать несуществующее, потому что он многое не любил, а то, что любил, ел не всегда охотно. Теперь можно было готовить все и ей, несмотря на пустоту и грусть без него, это нравилось. Думая о нем, она улыбалась, тепло и ласково.
Когда пришел муж, весело смеясь, она обняла его и стала рассказывать о письме, затем побежала в комнату. Он вошел вслед за ней и, взяв таинственный лист, стал читать. Ровные буквы складывались в слова, которые рассказывали о городе, о его соборах, хранящих сон великих людей, об ангеле, благословляющем город, об истории, незаметно бродящей по улочкам, о торжественной тишине музеев, о садах, напоенных белым мрамором скульптур, о полуденном пении Петропавловской крепости, о величавой реке, о молчании Царского села, с его бело-голубыми дворцами, о торжестве Петергофских фонтанов, о спокойной пестроте улиц, о загадочных сфинксах и могучих, никогда не дремлющих львах... Письмо обещало показать сотни фотографий. Затем его взгляд упал на постскриптум, и усталое лицо тронула теплая улыбка. Он взглянул на нетерпеливое лицо жены и глаза полные ожидания, и мягко сказал: "Да, чудо".
Вечером, отдыхая, он снова вспоминал это письмо и улыбался. Он был счастлив. Счастлив тем более, что его счастье было разделено им с любимой женщиной. Душа его наполнялась нежностью и теплотой. А на столе белело письмо. Там, в постскриптуме, неровными буквами, нетвердо держащимися на ногах, неумелой детской рукой, было написано: