Аннотация: Что в голове у сумасшедшего? Бред или...? Он сам проверит это.
Тихо скрипнула дверь палаты. Коридор пуст. Предутреннее время. На посту никого, да и не должно никого быть. В это время всегда тишина - четыре пятьдесят утра - время самого крепкого сна, и дежурная медсестра - не исключение из правил.
Я спокойно прохожу в дальний конец - к чёрной лестнице. Вход бдительно закрыт, и дверь вполне железная, но у меня есть один скромный козырь - поворотная ручка от створки окна. Я незаметно позаимствовал её в процедурной - там на окнах капитальные решётки, и ручки не сняты. Теперь эта ручка откроет окно на площадке чёрного хода.
Решётка здесь - просто металлическая сетка, типа заборной - сказывается ремонтная неразбериха в больнице. Я аккуратно снимаю её нижний край с гвоздей - просто забиты в раму. Какая беспечность. Летняя ночь сладко дышит в лицо запахами земли и травы...
Однако третий этаж. Ну, что ж, и это не проблема... Здание начала прошлого века удачно украшено рустиками, геометрическими рельефами и, так кстати - водосточная труба крепится буквально в метре от оконного проёма.
Темно. Но я этого хотел. Я ждал безлунной ночи.
Городовой Игорь Олегович. Меня так зовут - И.О. Городовой.
Где-то далеко - в чёрной, безлунной дали спит мой маленький тихий город, скорее городок. Несколько тысяч жителей, и каждого я знаю.
Почему? Потому что мне так положено.
Кто я там? Да я сам задаю себе этот вопрос раз за разом. Может быть, начальник паспортного стола? А может мэр? Или директор школы наконец...
А все говорят, что моего города нет.
Совсем нет. Нет на картах, нет в справочниках, нигде нет.
А все, что я рассказываю, бред воспалённого сознания и последствия тяжёлой травмы. Ретроградная амнезия, осложнённая острым психозом.
Это диагноз, батенька. Причём опасный.
С такими буковками в истории болезни не то что в мэры не возьмут, но и банально дальше ворот не пустят.
Может быть, пора сказать себе - ну хотя бы себе - что все кончено? Что никакого Игоря Олеговича не было и нет. А я - просто заблудший псих. Любые сдвиги объяснимы и даже вполне извинительны, если человек попал под удар молнии. А в результате - потерянный, потерявшийся, пустой человек - жертва своей ложной памяти.
И хотя все говорят, что я долго был без сознания, практически в коме, но я отчётливо помню едкий запах тлеющих ботинок, фоном - боль от ожогов ступней, сначала острую, потом просто дискомфорт и неуклюжесть нижних конечностей под повязками. Как так можно - быть в коме и помнить - этого никто не может объяснить.
Но эти странности - просто цветочки по сравнению с тем, что я не помню ничего, кроме того, что не имеет под собой никаких фактологических доказательств. Мне нечего предъявить людям.
Моё бессознательное тело было найдено после мощной грозы, практически шторма. Характер повреждений кожи - лёгкие ожоги необыкновенной красоты, тянущиеся вдоль всего тела от ступней до плеч - не оставляли сомнений - удар молнии.
Стихия расписала меня, как дорогой мастер тату - изысканно и бесплатно, из любви к искусству. Место, где нашли меня - поле где-то под Рязанью. Мне называли посёлок, но я о нём никогда не слышал. А теперь я в областной психиатрической клинике.
Створка окна качнулась, едва не прищемив пальцы. Я стоял, прижавшись к стене грудью, под окном на узкой полочке рельефа. Одна рука вцепилась в крепление водосточной трубы, другой надо закрыть окно и нацепить сетку. Сетка не поддаётся, царапает лицо острыми концами. Царапины мне ни к чему - это особые приметы, а их у меня и так в избытке. Оставляю её в покое. Это не так уж важно. Важно, чтобы выдержала труба. Выдерживает, а я и не сомневался.
На земле я перевожу дух. Очень темно, но и на ощупь я найду дорогу. Собственно, можно и по запаху, потому что я иду к больничной помойке. По пути забираю свёрток с одеждой и паспортом, вещи самые простые и неприметные - футболка, джинсы, кроссовки, бейсболка, солнечные очки. Я сделал закладку ещё третьего дня, предчувствуя, что совсем скоро сложатся воедино необходимые условия моего побега.
Внезапно резко распахивается дверь, выпуская столб света и человека в белом халате. Спокойно. Быстро за угол, надо просто переждать. Человек меня не увидел - после светлого помещения он ничего не различит в плотном мраке, да ему и ни к чему - санитар просто вышел покурить. Он делает несколько шагов в темноту, светит красной точкой сигареты, томительно долго для меня, а на самом деле всего минуты три, наслаждается своим ритуалом и, наконец, уходит.
В три прыжка я заворачиваю за низкое здание котельной и, вот она, ребристая громада контейнера - пухто. Большой, на двадцать кубов. Мне повезло, что больница находится в состоянии ремонта, что по пятницам вывозят пухто, полные строительного мусора, что спрятаться среди этого мусора можно без опасения пропитаться помойной вонью.
Цепляюсь за рёбра конструкции, ничего сложного - я уже внутри. С грацией слепой макаки балансирую в темноте на битом кирпиче, обломках досок, бесконечных мешках, пылящих белым. А это задача - устроиться тут без риска быть замеченным, с одной стороны, и не воткнуть под рёбра пару кривых гвоздей - с другой.
Укладываю под себя мешки с обрывками минваты и монтажной сетки, строю "стены" из кусков газобетона, укрепляю обломками досок, чтобы не поехали, когда камаз будет поднимать пухто на раму. В темноте это очень трудно, но глаза привыкли к мраку, и я вижу очертания предметов.
Потолком назначаю старую дверь, всю в пузырях старой краски, и даже немного зачищаю поверхность рукавом больничной пижамы, чтобы чешуйки краски не остались на моей сменной одежде.
Вот такая у меня норка, можно переодеться... Вообще я здорово устал, пока возился в контейнере. Самое время спокойно ждать утра в полудрёме. Но мозг не хочет расслабления, мысленно я уже проделал весь намеченный путь, и ожидание мучительно.
Верила мне только Катя. Это не тень прошлого, не подруга оттуда, не жена. Это мой доктор - Розанова Екатерина Валерьяновна. Выговорить сложно, да и не нужно. Просто Катя - тех лет, какие есть - не дашь, но в светлых волосах есть сединки, иногда проскальзывает усталость в движениях, в голосе, во взгляде голубых глаз. Но ямочки на щеках, боже, такие девичьи, так волнующе качнётся иногда полная грудь, такой румянец вдруг полыхнёт под моим пристальным взглядом, что жарко становится нам обоим.
Катя, милая Катя - слабое звено в их обороне против моей памяти. Мой шанс выбраться, найти свой город и себя.
Я всё продумал и никого не подставлю своим побегом, уж тем более Катю - как будто просто везение, стечение обстоятельств. Очень удачное стечение.
Особо искать и не будут, так.. Подадут в розыск, разошлют ориентировки, без строчки "особо опасен". Подумаешь, какой-то небуйный псих. Я уверен в успехе.
И никаких мобильников. Катя предлагала, но я против. Биллинг - от него нигде не скроешься. Когда всё получится и если получится, я пошлю Кате письмо или даже открытку. О, архаические средства связи гораздо интимнее, чем принято считать.
Моя Катя... Озлобленный, почти сломленный, я устал рассказывать врачам одно и то же - что живу в городе Белатьма Тамбовской области, всегда там жил, никуда не уезжал, работал - видимо в паспортном столе, потому что знаю практически всех жителей. Могу нарисовать подробную карту города и окрестностей, рассказать о добыче и использовании голубой глины, рядом с месторождением которой и возник город.
А мне отвечали: "Никакой Белатьмы нет".
Тогда, несколько месяцев назад, всерьёз вслушалась в мои слова только Катя. Она сделала не много - просто допустила, что мои рассказы - не сложносочинённый бред. Внимательно рассмотрела аккуратно нарисованные мной планы улиц с нумерацией домов, пристально изучила список жителей - поимённый, прошу заметить! Я расположил их в алфавитном порядке и приписал места работы взрослым, детсады и школы - детям. Я всё о них знаю!
И город! Я помню осень в моём городе, интимный шёпот сухой листвы под ногами, яблоки в мокрой траве, ветер, свирепеющий к концу ноября, я помню зиму - нежные пейзажные картины моих улиц, синиц у кормушек. Пьяную разливную удаль весны, рассаду за каждым оконным стеклом, шашлычный дым и лето. Лето особенно - не знаю, почему.
Ну разве можно это просто выдумать?
Утро подкрадывалось медленно. Не торопясь, светлело небо, по одной - не дружно, включали щебет птицы, наконец поехали машины. Шум просыпающихся улиц показался мне просто пением ангелов. И вот он, мой освободитель - Камаз с пустым пухто.
Довольно урча, машина поменяла пустое брюхо на полное, и всё - прости-прощай, моя палата, прощай, мой тихий скорбный дом...
Водитель прикрыл свой груз сеткой. Хорошо - легко подглядеть, где спрыгнуть. Хотя, я был готов к варианту, что покинуть борт по дороге к свалке может не получится. Но госпожа Удача по-видимому решила, что мне и так уже порядком не везло, и пора ей переметнуться на мою сторону.
Пятница, лето - Камаз завяз в плотной пробке на выезде из города. Правым бортом мы стояли почти впритирку к опорам эстакады, за моим Камазом несколько легковых - лучше не придумаешь, если я вылезу - меня не будет видно никому.
Я спрыгнул, слегка отряхнулся, проскользнул между опор и перешёл на другую сторону дороги. Идти до автовокзала всего ничего - пустырь, да пару улиц. Я хорошо понимал, где нахожусь - помнил карту наизусть, хоть это и не мой город, но уж выучил, спасибо Кате за складную схемку Рязани.
Я шагаю по утренним улицам - жарко, я отвык от активного движения, от прямого солнца, от людей, свободно идущих по своим делам. Стараюсь не вглядываться в лица, но всё равно замечаю активную мимику, летний загар, настроение. В больнице становишься восприимчив ко всему этому - месяцами меня окружали люди-тени, каждый со своим миром, вне реальности.
Невольно я и о себе думал сейчас так же - найду ли я свою Белатьму? Или я тоже отщепенец, чужой в этом мире?
Хотя, для чужака я ориентируюсь очень неплохо. Вхожу в супермаркет с претенциозным названием "Наш". Денег у меня в самый обрез - занять я их мог только у Кати, поэтому всё было рассчитано точно. Пакет пастеризованного молока, нарезной батон, сыр, одноразовые лезвия, крем для бритья. Наконец я избавлюсь от усов и бороды, которые были отпущены специально, как только я задумал побег.
Из зеркала в туалете супермаркета на меня смотрело худое, бледное, встревоженное лицо. Эх ты, потеряшка... Чёрт, лучше бы оставил, как было.Нет, не лучше, нельзя. Попробовал улыбнуться, получилось не очень. Я вообще начал улыбаться, то есть ощущать хоть какую-то радость от нынешней жизни, только с появлением Кати. Надо, надо немного размять лицо, и я оскалился пошире - фу, как неискренне, но сойдёт.
Прикрылся козырьком бейсболки, надел тёмные очки. Работаем тем, что есть.
До автовокзала буквально рукой подать, автобус на Тамбов в двенадцать тридцать пять. Полно времени. Подхожу неторопливо, приобретаю билет, незаметно, по-крайней мере мне так кажется, осматриваюсь - нет ли полиции.
Теоретически, если бы меня хватились быстро, да если бы вспомнили - куда я всё время рвался, то вполне могли бы на автовокзал заглянуть. Но не заглянули. Расслабься. Пока что.
Я оглядел зал ожидания повнимательнее, нашёл хорошее место в уголке с обозрением всего зала и входа, спокойно поел. Хотя спокойствие напускное, но уж притворятся-то я привык.
Душно. В паре метров от меня моложавая бабушка с двумя шкодными маленькими внуками и котом в корзинке с марлей обмахивается газетой и всё поглядывает на часы - замучилась ждать.
- Вы тоже на тамбовский ? - спрашивает меня, заметив, что я на неё смотрю.
Я киваю, стараюсь улыбнуться по-доброму. Потусторонний женский голос объявляет посадку на Тамбов. Кот в корзине издаёт ультразвуковой вопль, дети начинают прыгать, я встаю, в открытую дверь зала замечаю полицейских. Продолжаю улыбаться и говорю женщине:
- Давайте помогу, - помимо внуков и кота у неё одна здоровая сумка и три или четыре поменьше.
Она соглашается с большой готовностью, я подхватываю огромную сумку одной рукой, карапуза поменьше сажаю на другую, бабуля тоже подхватывается, и тут становится ясно, что кота в корзине некому взять. Не глядя в проём дверей, я цепляю на руку с малышом ещё и корзину.
Сквозь тугонатянутую марлю кот смотрит на меня холодными зелёными гляделками с бесконечным презрением и брезгливой неприязнью, малыш вертится на руках, практически закрывая мне весь обзор, и слава богу. Я еле протискиваюсь в дверной проём, толкаю своей корзиной одного из полицейских, кот гневно взывает и дерёт марлю когтями.
Полицейский отшатывается, мы с бабушкой проходим на посадку.
Я сажусь на своё место и выдыхаю. Автобус трогается. Через шесть часов я буду в Тамбове.
Вот что странно, я так хорошо и подробно помнил Белатьму, но не помнил свою семью. Как такое могло быть? Я детдомовец? Но я и об этом ничего не помню. Внутри меня нет воспоминаний о своём доме, комнате, постели, окнах, каком-то родном дворе. Почему?... Не знаю.
И это было очень веским аргументом для психиатров считать, что я всё же не в себе. Синдром пассажира - так это называется. Ложная память вместо своей, запрятанной куда-то в дальний, пыльный угол мозга. Пробовали даже гипноз - но безуспешно. Я снова говорил только о Белатьме.
Я сам сознаю, что для обычного человека его город или поселок - просто место жизни. Более или менее удобное, приятное, любимое - но не больше. Для обычного человека. А если я главным смыслом для себя считал свой город, значит, я - не обычный человек. И приходил к мысли, что я - городовой.
Когда я сказал об этом Кате, она только нахмурилась. Ей не понравилась моя догадка. "Это как домовой, но для города?" - спросила она. И предположила, что такое смещение памяти вызвано необычной фамилией. Не знаю, мне так не кажется. Но оба мы считали, что мне необходимо добраться до места, где должна быть Белатьма. Найти её. Или не найти.
И всё должно определиться. Я свяжусь с Катей письмом в любом случае, если Белатьмы нет - буду устраиваться в жизни с тем паспортом, который она мне раздобыла, а если Белатьма есть, Катя приедет ко мне. Всё будет хорошо в любом случае - успокаиваю я себя, глядя в окно автобуса на монотонные пейзажи.
Очень устал с непривычки - так много движения, волнения, и очень душно. С мыслью, что будет гроза, засыпаю и снова открываю глаза уже на подъезде к тамбовскому автовокзалу. Давешняя бабушка двоих внуков и кота, трясёт за плечо и, умильно улыбаясь, просит помочь. Да не вопрос. Заодно выясняю у неё, как мне лучше добраться до другого автовокзала, потому что с этого мне в сторону Белатьмы не уехать.
Тамбов я не узнаю. Да я и не бывал тут. Как-то вот не пришлось. Добираюсь до нужного места и вновь на автобус - до Пичаево. Не доезжая, я сойду.
Небо тёмное, тревожное. Ноет затылок, мрачная туша грозы уже буквально за плечами.
Я выхожу на покрытый трещинами асфальт - тёплый, пыльный, как шкура носорога, и чувствую себя точно как путешественник в саванне - и страшно, и тревожно, и любопытно до смерти. Куда идти, я знаю, несмотря на сгущающуюся темноту.
Если спуститься с Холмов, в низину, то слева будет мерцать огнями крайних домов Шача Молоканская, справа и подальше Грибоедово, а ещё пониже, чуть наискось - Коровино. Если на карте соединить эти поселки, то в перекрестье линий как раз моя Белатьма.
Мысленно я говорю с Катей: "Видишь, я добрался. Со мной ничего не случилось. Сейчас всё решится".
Я иду скорым шагом между полей и пролесков, в помощь мне хорошо накатанная грунтовка с ёршиками трав между колеями. Ветер усиливается, поднимает пыль, пахнет влагой, и где-то за моей спиной глухо, угрожающе рычит гром.
Но я не оглядываюсь, мне всё тревожнее, перехожу на бег. Почему-то мне кажется, что я должен успеть в нужное место до грозы... Осталось немного.
Отвыкшему от вольной жизни телу тяжело - икры немеют, лёгкие горят, но я бегу. Гроза гонится за мной и настигает, когда я сбегаю с грунтовки в поле, где должен стоять мой город.
Его нет, но это правильно.
Нет, потому что меня не было с ним. Но я вернулся. Слышишь, Белатьма?! Я вернулся!...
Человек стоял, освещённый всполохами молний, ливень нещадно хлестал его поднятое к небу лицо. Щупальца разрядов сначала вслепую тыкались рядом, потом нашли цель и били уже прицельно по одинокой фигуре с раскинутыми в стороны руками. Высоко в небе, в разрывах туч, в сполохах разрядов показывался и исчезал городок.
Человек внизу видел его. Видел его невысокие домики, тихие улицы, запорошённые тополиным пухом, сады в грозе - да, на той Земле тоже была гроза! Он тянул руки к своей потерянной родине, и не мог дотянуться, пока две молнии не ударили прямо в воздетые руки.