У нас есть финские домики. Целая нечетная сторона улицы. Штук восемь их. Щитовые одноэтажные, на четыре однокомнатные квартирки с печным отоплением и приусадебным участком. Там и огородик, и стайки для скотины, у некоторых даже бани свои пристроены.
Они были своеобразной разделительной полосой города. Выше, в гору, частный сектор, "деревенские", "куркули". Те, кто привык жить своим домом, своим хозяйством, без этих "лентяйских" удобств, но обязательно при огороде, скотине и собственной бане. А ниже их - сам "культурный" город, с его двух-трех-четырехэтажными домами, где и воду таскать не надо, и печку за тебя на центральной котельной истопят, и даже мусор вывезут - только вынеси его в бачки.
Если многоэтажки строили и строили, частный сектор дальше не рос. Все, кранты, четыре улицы и два проулка. Не нужен он закрытому городу, потому как свободной земли мало. А еще потому, что здесь строится жизнь образцовая, и нет в этой новой коммунистической жизни старому патриархальному укладу с его частнособственническими замашками, со свино-коровьими запахами и следами недавно прошедшего табуна на чисто вымытом асфальте.
Я постоянно слышал от родителей, что скоро наши дома сносить будут, а на их месте построят современный микрорайон с небывало высокими девятиэтажными домами. Это, в конце концов, претворили в жизнь, правда немного позже, лет через двадцать после того, как я окончил школу.
Ну да не о том я...
Финские домики - это особенные домики. Переселенческие. В них жили те, кто недавно в зону приехал и еще квартиру с центральной водой и паровым отоплением не получил - ждали, когда очередной дом построят и сдадут жильцам. А строили у нас много. Сколько надо было заводу рабочих рук, столько и строили. А подолгу здесь жили только неквалифицированные рабочие. Которые не особо производству нужны были. Попасть на работу в поселок было сложно. Анкеты до седьмого колена просвечивают. Любая судимость или пятнышко в биографии, и до свидания.
Мой дядька паспортный сварной, газопровод "Бухара-Урал" тянул. Когда его в зону ввезли - тридцать шесть месяцев анкета ходила, он через год новую квартиру получил. И талон на мотоцикл "Урал". И ордена один за другим. А потом и машину. "Запорожец". Мог взять любую, на выбор, хоть "Волгу". На какую денег в тот момент набрать мог, такую и выбирал.
В одной такой финской квартирке и жил Ляля со своими родителями и сестрой одиннадцати лет.
С ним никто не дружил.
И никто не играл.
Он дебил.
Выскочит с диким воплем на улицу, схватит какую игрушку и сразу ломать ее, топтать. И плюется во всех, и мычит, как теленок. Пятнадцать лет, а здоровый как мужик, силы у него полным полно.
Хорошо, что его на улицу не выпускают, взаперти держат. Он только в своем дворике играет. Разве что не уследят иногда.
Дворик огорожен штакетником, выкрашенным в темный зеленый цвет. И дом тоже темно-зеленый. И наличники. И крыльцо. И двери. Как будто у строителей для этих домиков другой краски не было.
Мы старались близко к забору не подходить. Ляля хоть и дурачок, а тоже свое в голове имеет. Забудется кто и напротив их дома игры устроит, Ляля наберет полные карманы камней, залезет на скамейку и давай кидаться. Он дебил, даже глаз выбьет - ему ничего не будет.
А потом Ляля умер.
Спать лег, лицом в подушку, и задохнулся. Дурачок же.
Сразу на нашей улице просторнее стало. Места вон сколь добавилось. Теперь и возле их дома можно кучковаться.
Мама у Ляли хорошая тетка, никого никогда не гоняла, не ругала, даже если мы ее сына дразнили. И красивая немного. Такая маленькая, как девочка-подросток. А коса с руку толщиной.
Когда ее сын сам задохнулся, она потом сразу побелела вся, седая стала. А муж ее куда-то неожиданно уехал.
А на самом деле он не уехал.
Ему три года тюрьмы дали.
Ляля ел за всех их, себе забирал все лучшие куски. Потому и был в семье самый здоровый. Он один раз бабушку-соседку, ей уже за пятьдесят лет, наверное, в бане подкараулил ну и... изнасиловал. Тогда милиция приезжала, но ничего с Лялей сделать не смогла. Дурачок он, - и весь спрос. Он потом, понравилось, наверное, много раз мать свою... Попробуй, посопротивляйся ему! Она долго терпела, сын же, хоть и дурачок, а свой. А потом Ляля сестренку, которой одиннадцать лет... и она в больницу надолго попала, ей операцию делали, сшивали все.
Он после этого сразу в подушке задохнулся. А отец, выгораживая жену, все на себя взял.
. . .
Через три года отца Ляли назад в город не пустили - он же теперь судимый. И они уехали насовсем из моей жизни. Но еще долго жили в моей памяти. Я не раз вопросом задавался - откуда берутся такие Ляли? Ясно, откуда, оттуда же, как и остальные дети. Но я не про то думал. Я думал - или это бог наказывает за что-то родителей такими вот детьми. Или сами они что-то не так натворили.