Watim : другие произведения.

Потерявшая Оргазм (Семь Невыученных Уроков)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Самая вредная книга. Эротика. Книга "психологических ребусов" для взрослых, Магнитогорск, 1998,2002 гг., художник Ю.Акимов
  валерий тимофеев
  
  СЕМЬ
  НЕВЫУЧЕННЫХ
  УРОКОВ
  
  сказки для взрослых
  
  магнитогорск
  2002
  
  
  Содержание Предисловие Урок 1. Монолог о корыте Урок 2. Няня Урок 3. Потерявшая оргазм Урок 4. Мячик Урок 5. Короткая позиция Урок 6. Пещера страсти Урок 7. Визит вежливости Урок 8. А согревает вечность Урок 9. Связующая нить Урок 10. Урок хорошего английского Урок 11. Дао любви Урок 12. Мужские уловки Урок 13. Уловки женские Урок 14. Измена Урок 15. Слово за слово Урок 16. Подзалетела Урок 17. Незнакомка Урок 18. Она коллекционировала мужей Урок 19. Валька Урок 20. Воровка Урок 21. Откровения замужней женщины Урок 22. Одна молодая пара Урок 23. Дерево желаний Урок 24. Каникулы Урок 25. В Солнечном городе
   ПРЕДИСЛОВИЕ
  
   Работа психолога практически всегда сталкивает со сложными жизненными ситуациями, в которых оказываются люди. И ничего удивительного. Когда у вас все в порядке, вы к нам не обращаетесь. Нас как бы даже нет, нас игнорируют, если не сказать большего, недолюбливают: одни считают работу эту в чем-то сродни дикому шаманству, средневековому колдовству, а чаще, не зная естественно нас, пустопорожней болтовне, от которой пользы ни на грош; другие опасаются нашей излишней на их взгляд осведомленности о тех или иных сторонах жизни человеческой, умению заглянуть туда, куда или 'пущать' не хочется, или даже самому заглядывать страшно. Третьи просто отвыкли во что либо верить и ждать откуда бы ни было помощи. Есть и четвертые, и пятые...
   В любом случае, мол, работа не пыльная, не бей лежачего. Может, в этом и есть некоторая доля истины.
   Ведь кто такой по большому счету психолог?
   Человек, который вас внимательно выслушает, незаметно задаст нужные ему вопросы или повернет ваши повествования, опять же незаметно для вас, в нужное ему, для выполнения своих профессиональных обязанностей, русло, и вот вы перед ним, как нагрешившая монашка на исповеди, как чистый лист бумаги - спрятать нечего и некуда.
   Исповедь.
   Это основа психоанализа.
   Чтобы знать, какой построить дом, надо сначала нарисовать его.
   Чтобы знать, как вылечить болезнь, надо сначала поставить диагноз.
   Чтобы знать, как разрешить сложную ситуацию, надо сначала в ней разобраться.
   Вот мы и разбираемся.
   Нередко роль психолога мог бы успешно выполнить для вас любой сторонний человек, стоило только ему взглянуть на ваши проблемы сторонним взглядом. Это понятие так и называется - взгляд со стороны. Осталось за малым, найти того, кто согласился бы вас терпеливо выслушать, постарался понять и ни в коем случае не осудить, и, пожалуй, это главное, чтобы вы согласились перед ним исповедываться. А вот этого, чаще всего, и не хочется, лучше, мол, я как-нибудь перетерплю, потихоньку переболею, время лечит...
   А время не только лечит, но, порой, и калечит. И в психологии, пожалуй, даже чаще чем в медицине, запущенная 'болезнь' вызывает необратимые последствия: разлад отношений, отчуждение, развод, а то и суицид...
   Решение большинства на первый взгляд неразрешимых проблем не вызывает серьезных затруднений. Вопрос лишь во времени, которое потребно, чтобы разобраться в ситуации и подвести к ее пониманию вас. Да в степени вашей готовности помочь самому себе.
   Есть ситуации, когда нельзя однозначно ответить - вот рецепт от вашей проблемы - по одной столовой ложке... лучше на ночь... и вместо еды...
   Описанные здесь случаи показались мне настолько насыщенными, настолько типичными, что я решил вынести их на ваш суд. В них нет моего собственного мнения - есть констатация факта. Изложено так, как донесли до меня. Может, кто-то увидит первооснову и поможет в ней разобраться. Нет, это не нарушение врачебной этики. Все описанные ситуации даны с согласия клиентов. Место действия, фоновый режим выведены не в привязке к подопечному, а в привязке к проблеме, чтобы даже близкое окружение, случись ему взять в руки эти записки, не поняло и не приняло на свой счет. И, наконец, они настолько повторяемы в нашей жизни, что, практически каждый второй найдет в хотя бы одном из описанных уроков частицу себя.
   О чем еще хотелось бы сказать в предисловии. Все без исключения уроки взяты из реальной практики. Говорю это в преддверии возможных упреков в вычурности, в неуместной, может даже, извращенной фантазии. Часто мы с вами проживаем долгую жизнь, считаем себя людьми реальными, знающими окружающую нас действительность без прикрас, как говорится, с самого дна. Но... даже мы в своей работе порой сталкиваемся с таким, что волосы дыбом встают. Поверьте, нет стремления выливать на вас ушат грязи. Самые жуткие истории пусть останутся за пределами нашего внимания, для книги ужасов. А здесь - уроки, которые одни уже прошли, другим пройти предстоит, а кто-то, прочитав и подумав на досуге, намотает на ус и убережет себя от повторения многих ошибок.
   Я назвал эти истории невыученными уроками и первоначально планировал осветить семь из их великого множества. Но начал работать, и увидел - выхожу за установленные самим собой количественные рамки.
   Но менять из-за этакого пустяка название не стал. Мне оно показалось гармоничным, а что с математикой нелады, так мы не о ней, не о математике. Нобель, кстати, тоже ее не жаловал, хотя я, в противовес ему, и жалую и люблю. Мы о психологии, а в ней случаются и не такие нестыковки.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  УРОК 1
  
  МОНОЛОГ О КОРЫТЕ
  
  притча
  
   Что-то pасстpоилось в слаженном оpкестpе наших отношений.
   Пытаюсь угадать - ан нет, не угадывается.
   Или ищу не там, или и нет ничего, а мне пpосто блазнится по глупости моей.
   Мнительной стала с годами?
   Кажется, куда уж лучше - случайно ли, по хитpости ли своей пpиpодной, нашлась золотая жила, котоpую можно было доить и доить - такой она бездонной виделась.
   И доила, напеpед не загадывая, далеко не заглядывая.
   Смекнула, что ему надобно - не вообще, а от меня. Все они одним миpом мазаны, все в одну сеть попадаются.
   Пpивыкшие они бpать только то, что pядом, и, хоть везде этого полно - бери, не хочу, - а pядом как бы свое, даpмовое да без счету.
   Без счету ли?
   Это им, пpостачкам, так кажется. А мы знаем свое дело, стpогий учет ведем получше иной налоговой полиции.
   Даpом что ли нас в коммунистических очеpедях на кваpтиpы да на все пpочее закаляли?
   Надобно?
   Попpоси, поунижайся, спинку изогни, голосок поокоpоти, pучку позолоти. А уж я подумаю, поpешаю. Может и снизойду, а чаще - губу надую - пpичин-то их вона сколько нашей хитpостью напpидумано: и болею, и устала, и понос, и золотуха, и нельзя - поди-ка, пpовеpь! да и пpосто "нет!" Но с чувством меpы, чтобы все по сценаpию: денек обижается, нет, даже сеpдится! следующий - кpепится, боpются в нем злость и естество. А на тpетий опять у твоих ног - беpи его тепленьким и какие хочешь, такие веpевки и вей.
   Ты извиняешься?
   Что-то не так ты извиняешься.
   Раньше лучше это делал.
   Всегда так?
   Не споpь, мне виднее.
   А если и всегда так, что из того? Я хочу новых извинений. Зубами-то не скpипи, не скрипи. Можем и еще день-дpугой подождать, за нами не заржавеет. Глядишь, созpеешь.
   Текли месяцы и годы.
   Уже и волосы поседели, и деpевья, что вместе посадили, вымахали выше кpыши.
   Болячек пpибавилось, pезвости и в теле, да, видать, и в голове поубавилось.
   Холодным душем пpишло откpытие - не сpаботало!
   Что же ты?
   На, возьми!
   Как это не хочешь?
   Не может этого быть!
   Не должно этого быть!
   Я лучше тебя знаю. Беpи!
   Попpоси хоpошенько и беpи.
   Это же хоpошая штука, нужная, полезная.
   Ты всегда мечтал о такой. У многих, кто хотел бы иметь ее - нет, а у тебя есть! Ну же, согни головушку в пpосительном поклончике и оно твое!
   Ты не заболел ли?
   Не пpосит...
   Еще не соскучился?
   Да нет, не похоже.
   Тогда бы злость была, pаздpажительность. А у него в каждом глазу спокойствие и увеpенность.
   Словно он из плена да на свободу выpвался.
   Словно он нашел себя, цену свою узнал и успокоился.
   Нет у него никакой цены!
   Не себя он нашел, это не по его уму!
   Себе он нашел!
   Да, точно! Как это я сpазу не догадалась?
   В дpугом месте нашел!
   Ах, такой-сякой, стаpый-дуpной!
   Да я ж pади него!
   Да я всю жизнь ему одному, и вот она - благодаpность!
   Все они такие, никому веpить нельзя!
   Стоп.
   Чего это я?
   Дpов наломать завсегда успею. Гонят в двеpь - в окно лезь... Блажь на него нашла, гоpдость у стаpого дуpня пpобудилась? Ничего, ты гоpдый, а мы и не таких обламывали. Попадешься на кpючок еще не один pазок!
   Возьми.
   Пpосто так возьми.
   Мне ничего взамен не надо. Что я - тоpговка какая? Что мы - на базаpе? Или не одна семья?
   Поезд ушел?
   Какой поезд?
   Никуда я не собиpаюсь уезжать, и тебе не надо. Разве что вместе на нашу пеpвую станцию.
   Не поедешь?
   Туда нет доpоги?
   Есть - мы ее пpоложим!
   Какие дpугие ценности?
   Что пеpегоpело?
   Да ты пpосто испоpченный человек, у тебя неноpмальная психика. Это у вас вся семья такая до седьмого колена! Знала бы, с кем связываюсь, никогда бы...
   Пеpегоpели пpобки.
   Пластинка остановилась.
   Чинить?..
  
  
  
  
  
  
  
  
  УРОК 2
  
   НЯНЯ
  
  - Аллё! Вам няня требуется? - настойчивый голос в телефонной трубке ошарашил меня вопросом. - Я согласная. У вас мальчик или девочка? Мне все равно. И возраст значения не имеет. Мне тридцать девять, из них восемнадцать проработала в школе. Высшее педагогическое. Нет, не подумайте, я сама ушла. Устала от шума. Один, два ребенка, это еще куда ни шло. А выдерживать сегодняшние классы с сегодняшними ненормальными детьми. Не хочу свихнуться. Я лучше няней, с вашим ребеночком. Вы мне сразу не отказывайте, вы меня проверьте. Я к вам приду, вы сразу меня полюбите. Я общительная, чистенькая. И еще один плюс у меня, вам никто такого не предложит! Я много не прошу. У меня скромные запросы. Все запрашивают огромные деньги, хотят на чужих детях богатыми стать. Я не такая. Я даже не спрашиваю, сколько вы мне заплатите. Я буду нянчить вашего ребенка, ублажать его, воспитывать, обучать. А вы посмотрите, и сами решите, сколько я стою. Ничего не стою? Я не обижусь. Я не обидчивая. Только не отказывайте, пожалуйста, мне очень нужна какая-нибудь работа.
  - Извините...
  - Ой, что вы! Не надо, не извиняйтесь. Со мной можно без церемоний. Вы скажите, когда подъехать и куда, я сейчас, я могу через несколько минут быть у вас и сразу приступить к своим обязанностям. Вы где живете? Судя по номеру телефона недалеко от меня.
   - Как вас зовут?
  - Ирина Семеновна, для вас можно просто Ира. Вы, я по голосу слышу, вы немного постарше меня.
  - Лет на десять.
  - Да неужели! Я думала, года на три-четыре. А вы молодо выглядите.
  - Как вы можете судить? Вы же не видели меня!
  - Я стольких людей в жизни и видела и слышала. По вашему голосу я уже нарисовала для себя ваш портрет. Вы крепкий, уверенный мужчина, с деловой хваткой. Очень нежный. И внимательный. Другой бы раз десять оборвал меня, а то и отматерил. Вы терпеливо выслушиваете. Это удивительно редкое в наше время качество. У вас имя-отчество такое классическое. Анатолий Иванович, или Виктор Павлович.
  - Как вы угадали? - она определенно начинала интересовать меня.
  - Мне уже тридцать девять, - негромко напомнила она.
  - Спасибо, что позвонили, - начал я. Мне так не хотелось огорчать милую женщину. - Мне не нужна няня, у меня взрослый сын.
  - Сколько ему?
  - Двадцать один.
  - Женат?
  - Нет.
  - И вы считаете, что ему не нужна няня? - у нее словно второе дыхание открылось. - Внимательная и ласковая вторая мама?
  - У него есть мама!
  - У него есть Мама, которая любит его как сына, но у него нет мамы, которую он любил бы несколько иначе.
  - Не совсем понял вас.
  - Вспомните себя в его возрасте. Разве у вас не было
  некоего странного желания в отношении женщин возраста вашей мамы? Разве вам не хотелось, порой, чтобы вас, уже большого, поласкали, поцеловали так и туда, куда целуют без стеснения маленьких детей, чтобы вас, такого большого, нежно прижали к пахнущей материнством груди, покормили из нее? Не надо, не отвечайте мне, просто послушайте и подумайте. Я не испорчу вашего ребенка, я научу его многим премудростям в жизни, я уберегу его от неосторожного шага, на который решаются наши дети чаще всего не от великой любви, а от неутоленного желания нежности и ласки. Хоть с кем, хоть на некоторое время. А потом случайно рождаются дети, случайно обнаруживаются нехорошие наклонности, плохая наследственность. Приходит отрезвление и ломаются судьбы. Я не запугиваю вас, вы думающий человек. Я приглашаю вас к диалогу. Оглянитесь вокруг. Сколько людей в вашем близком окружении убереглось от ошибок? Вам в вашей молодости как жилось? Подумал ли кто о вас? Предложил бы такое корректно, ненавязчиво, тонко понимая вашу душу, ваше состояние - вы бы отказались?..
  На следующий день...
  
  УРОК 3
  
  ПОТЕРЯВШАЯ ОРГАЗМ
  
   Мне двадцать девять, мужу столько же. Мы с ним в одном классе учились. Деревушка небольшая, знали друг друга с пеленок. Любили? Не знаю, сравнивать-то не с чем. У нас, что у него, что у меня, выбора особого не было, - молодежи раз-два и обчелся. Привычные друг к другу, это вернее. Просто время наше подошло, он позвал за себя. Я согласилась, куда деваться? Любовь? Это в городе есть горячая вода, газ, театры, любовь. А нам... Сегодня провыбираюсь, с завтрева навсегда одинокой оставаться?
   Вот и поженились.
   Я легкая, быстро завожусь. Другие, говорят, годами мучаются, и себя, и супруга ломают. Пока чему-то научатся - и до развода порой доходит. У нас сразу все получилось. Оргазм у меня был, - до беспамятства. Я давно с ним знакома. Нас, деревенских детей, после четвертого класса со всего района собирали и в интернаты сбрасывали - десятилетка только на центральной усадьбе совхоза была. При школе спальный корпус. Как монастырские кельи. Вроде и в строгости нас держат, а все равно вольготно. Главное, на время учебы никаких домашних хлопот - за скотиной ходить, в навозе копаться. Зато раз в неделю кино, танцы, и телевизор нормально кажет, не так как дома - то снег то полосы.
   В палате нас четырнадцать девочек. От одиннадцати до семнадцати лет, в перемешку. Есть тихони, а есть и такие - оторви и выбрось. Там мы все, и тихони, и остальные и прошли начальную школу интенсивной подготовки к семейной жизни: познали основы мастурбации, лесбиянства. Все было. Иногда у старших и мальчики ночевали. У тех, которые с девственностью уже расстались. Нам приказывали прятаться под одеяло и не дышать. Слушать слушай, не возбраняется, на ус мотай, учись, но помалкивай. Кто выдаст себя - всю ночь лизать будет, или еще хуже - зубной щеткой изнасилуют. В назидание остальным.
   Когда я первый раз довела себя до оргазма, в интернате это было коллективным занятием, таким же привычным, как подмываться перед сном - девчонки испугались, хотели врача вызвать, думали, я поранила себе что-то и от боли кричу, и дрожу - трясучка на меня напала. Пока спорили, кого посылать за доктором и посылать ли вообще, я успокоилась. Они потом мне завидовали, ни у кого так сильно не получалось, как у меня. Тебе, говорили старшие девчонки, повезло, мужики от таких без ума. Да и ты сама так легко заходишься, любой слабак с тобой справится.
   Так и получилось, как они мне предсказывали. Мужу не составило труда довести меня до высшей точки. Я дрожу вся, долго-долго, он замирает, приподнимается на кровати. Ему нравится на меня смотреть такую, он улыбается, а я краснею, будто украла что... у него. Я как-то решилась, спросила - чего ты смеешься? Он говорит - ты такая сейчас красивая, даже светишься. Может, выдумывает, а мне все одно приятно. Все ему в такие минуты отдать могу, все простить, если вдруг случится такое.
   Я его никогда не обижала. Некоторые играют на чувствах мужчин, под себя их гнут. А я не такая, никогда неуспокоенным не оставляла, понимала - потом себе дороже встанет, да и, чего там говорить, - нравилось мне это. Пока он для себя работает, я, конечно же, помогаю ему, и ко мне еще раз приходит. Не так сильно, как в первый раз, но второй 'удар' такой силы я бы, пожалуй, не вынесла.
   Работа у нас в деревне, сами знаете - двор, скотины не считано, да еще он смену на тракторе, я на ферме. Но все равно на это и силы и время находили. Нам повезло, родители нас сразу отделили, с ними жить не пришлось - домик в деревне продавался недорого, да у нас задорого и не продашь, чужие сюда не поедут, а свои все какая никакая родня.
   Двор большой, места для скотины много. Хозяйская жилка в нас крепкая, ни он ни я городскими посулами не соблазнились, не для нас ихняя суета. Так и детишек нарожали. Трое. Два мальчика и меньшая девочка в первом классе.
   После рождения дочки со мной и случилась эта беда. Я потеряла свой оргазм. И теперь не то что ласки или игра, даже прикосновение мужа мне неприятно. Я терплю его, зубами скриплю, но терплю. Мужик, ему надо иногда, естество требует.
   Нет, это связано не с родами.
   Тут другое.
   Двор наш с соседским двором сараями граничит. Строения старые, щели, оторванная доска - отодвинь и у соседей. Овца не догадается, не убежит, а человеку как раз с руки. Я про лаз и не знала до поры.
   У соседей сын вернулся. Из тюрьмы. Сколько раз его садили, все со счетов сбились. Приедет, откормят его, оденут. Он дня трезвым не бывает, естественно, надоест всем до тошноты, наскандалит. Родители не вытерпят, прогонят - уедет в город, глядишь, опять письма из тюрьмы идут.
   Я в декрете была. Хозяйством занималась. Ну, сосед, видать, приглядывал за мной, а я и без ума, что такое случиться может. Я овечку стригла в сарае, он прокрался и схватил. Я ж у себя дома, на мне халат и больше ничего. Он пуговицы разорвал - я вскрикнуть не успела, да и стыдно кричать, детей, соседей перепугаешь зазря, отскочила, ножницы овечьи вперед выставила. -Уйди, - говорю, - не доводи до греха. А сама перед ним считай что голая! Фигурка у меня неплохая, живота даже после трех родов никакого, не с нашей работой его иметь. Да и не склонная я к полноте. А грудь! Я ж своих карапузов до восемнадцати месяцев грудью кормила, как по графику. И еще бы могла, если бы навредить не боялась. Ну, при таком раскладе разве разум у мужика сохранится, да еще у такого?
   Идет на меня, руки раскинул.
   Не смогла я его ударить.
   А он смог.
   Ну и изнасиловал меня.
   Я дочку грудью кормила. У меня молоко сильно прибывает в это время, ну когда я оргазм испытываю. Муж знает, грудь не трогает, хотя это обоим нравится, останавливается, дает мне отдышаться, успокоиться. А этот, зверь, прыгает как заведенный. Мне бы передохнуть, сердце заходится. А он грудь так сжимает, того гляди оторвет. Я вся в молоке как в крови, его забрызгала, сама от боли или от обиды благим матом кричу, ничего не соображаю.
   Люди услышали, оттащили его. А он вечером нагло к нам в дом явился и мужу моему говорит: - Я теперь каждый день ее иметь буду. А ты, смотри, чтоб не рыпался, зарежу. И тебя, и бабу, и выродков твоих, то есть мальчиков и дочку.
   И муж ничего ему не сказал! Стерпел.
   Ну, сосед угрозу не выполнил, утром узнала - уехал в город. А там его опять посадили за что-то.
   С того дня я не могу ничего с собой поделать. И разговариваю-то с ним через силу, в глаза ему ни разу не посмотрела. И берет он меня только когда совсем ему невмоготу становится. А я как тряпка, никаких чувств не осталось.
   Я пробовала с другим, думала, может не сама я виновата, просто муж разонравился, или разучился. Возили нас в город на конференцию. Поселили в гостинице. Ну и получилось с одним. То есть у него получилось. А я... опять впустую.
   Пробовала мастурбировать как в интернатские годы, и тут не получается. Что-то во мне сломалось, как в игрушке - завод кончился. Иногда такая тоска найдет - в петлю залезть хочется. Только детьми пока и живу. Эх, если бы муж тогда не смолчал.
   - И что было бы?
   - Не знаю. Я бы его простила и все у меня нормально было бы.
   - Ваш сосед действительно мог кого-то зарезать?
   - Запросто. С ним на танцах девчонка отказалась пойти танцевать, он ей по лицу ножом, всю щеку располосовал, платье порвал и в грудь нож воткнул. Его тогда первый раз посадили. Он всегда с ножом ходил.
   - Ваш муж любил вас и ваших детей?
   - Меня любил. Сейчас - не знаю. Детей очень сильно любит. Все для них делает. Зачем же еще живем? Для себя, что ли?
   - Что было бы с вами и с вашими детьми, если бы его не стало?
   - Как не стало?
   - Ну, вступись он за вас, попади под горячую руку под нож. И нет его.
   - Да вы что! Такого быть не может!
   - Ваш сосед молча снес бы его заступничество и не исполнил бы своей угрозы?
   - Я об этом не думала. Меня же изнасиловали!
   - И вы думали только о мести?
   - Да! О чем же еще я должна была думать?
   - О последствиях.
   - Каких последствиях?
   - У вас есть честь, есть дети, их аж трое. И они без вас не смогут вырасти нормальными полноценными людьми. Согласны?
   - Да.
   - Есть муж, родители, родственники и друзья, которыми вы дорожите, и которые дорожат вами. Есть дом и крепкое хозяйство. Так?
   - Так.
   - Вам есть что терять в этой жизни, и это прекрасно, и этим ценна ваша жизнь. Так?
   - Так.
   - А теперь представим иную ситуацию. У вас ничего нет за душой. Ни дома, ни детей, ни мужа, ни родных, ни друзей - вы как ветер в поле - никому не нужны и все вас проклинают, а терпят единственно из-за того, что вы есть такой вот, никому не нужный. Ваш сосед такой же - пустой, не связанный с этой жизнью ничем хорошим. Для него не существует понятия ценности жизни, добрых отношений. Нет настоящего и нет будущего. Увидел - взял - сел. И чем больше зла он совершил в короткий отрезок нахождения на воле, тем сладостнее его сны, тем короче покажется ему срок пребывания в тюрьме.
   Вы пострадали. И это страдание застило вам глаза. Месть - вот единственное значимое для вас. А ваш муж? Он здраво рассудил - дам я волю эмоциям. Результат? Остался сосед жив - зарежет меня да еще и детей в придачу - его ничто не остановит. Не останется жив - меня за него, такого бесполезного, еще и посадят. Как ни крути - жена без мужа, дети без отца, дом без хозяина. Что вам из этого более подходяще? Муж зарезанный, или муж отбывающий лет десять в тюрьме?
   - Но он простил его!
   - Вы уверены? Простил ли? Вспомните, что обещал вам сосед? Каждый день насиловать вас. А сам наутро исчез. Вы не задумывались, почему?
   - Нет.
   - Кто его напугал?
   - Он ничего не боялся.
   - Значит, все таки чего-то или кого-то боялся, коли уехал. Вот и подумайте, а правильно ли поступил ваш муж, что не ввязался открыто в драку?
   - Вы думаете, это он?..
   - Я ничего не думаю. Думать надо вам. И вот о чем - кому в той ситуации с изнасилованием горше было. Вам, которую изнасиловали, но вы, по вашим заверениям, все же испытали глубокий оргазм, такой, которого прежде у вас не было. Или ему, на чьи плечи невольно лег позор обесчещенного мужа. И со стороны всей деревни, и, что для него несравнимо тяжелей - с вашей стороны.
   - Почему и с моей?
   - Потому что вы на протяжении семи лет строите из себя обиженную.
   - А что мне остается делать?
   - Делать ничего не надо. Только подумать хорошенько. И попросить у мужа прощения.
  
   Через несколько дней мне пришло письмо. В нем одна строчка.
  
   'Я нашла свой оргазм'.
  
   И все.
  УРОК 4
  
  М Я Ч И К
  
  
  Жил-был Мячик.
  Разноцветный.
  Веселый.
  Попрыгучий.
  Он любил, когда с ним играли. Заряжал всех своей веселостью и сам от этого радовался еще больше.
  Его били, а он прыгал.
  Били жалея, он прыгал невысоко. А когда стали бить со всей силы, он научился прыгать выше всех.
  Чем сильнее его били, тем радостнее и выше прыгал он - такова судьба Мячиков.
  А потом один Человек, который сам не очень-то и любил играть в Мячик, да и, сказать честно, не очень-то и умел играть в Мячик, взял и подумал:
  - А чего это они играют в мой Мячик?
  И забрал Мячик домой.
  И спрятал за железной дверью.
  Мячику там было одиноко и скучно.
  Но Мячик не выбирал свою судьбу.
  Выбор сделали за него.
  Иногда Человек отпускал Мячик играть.
  Ненадолго.
  И тут же забирал домой.
  Иногда играл сам.
  Мячик, помня свое предназначение, охотно откликался. Но игрок был ленив и нерасторопен. Чем веселее прыгал Мячик, тем мрачнее становился игрок. 'Ага! - думал он свою единственно правильную думу. - Если Мячик такой попрыгучий и неутомимый, это ж сколько радости он может другим дать?'
  И спрятал Человек Мячик в шкаф, чтобы все о нем быстрей позабыли.
  А другой Человек в это время придумал свою единственно правильную думу.
  'Ты не даешь мне поиграть моим Мячиком? Ладно. Я сделаю так, что ты сам от него откажешься. Ты сам его выбросишь, а я подберу. И тогда уже я никому не дам им поиграть.'
  Выбрал удобный момент и незаметно сделал в Мячике дырку.
  И стал Мячик неупругим.
  И потерял свою прыгучесть.
  Второй Человек ждет-пождет - когда же Мячик за ненадобностью выбросят, чтобы подобрать его, заклеить самым лучшим клеем дырку и наиграться по самую макушку.
  А Мячик все не выбрасывают.
  Потому что первый Человек так и не заметил, что Мячик его больше не прыгает.
  
  
  
  
  
  
  
  УРОК 5
  
  КОРОТКАЯ ПОЗИЦИЯ
  
  
   По его учащенному дыханию, по страстным поцелуям-покусываниям ее груди, по звенящей твердости его 'компаса' она поняла - созрел. И ее завел, и сам завелся. Можно впускать. И приготовилась к самому сладостному. Но... сделав за какую-то малую минуту несколько нервных движений, он пролился и, виновато потупив голову, упал рядом. Она недоуменно пожала плечами, выждала столько, сколько позволяло ей ее возбужденное состояние. Но он и не собирался продолжать. Как она его ни тормошила, что с ним ни делала - он иссяк.
   У одной моей знакомой такой черный юмор:
   Что такое 'повезло'? Это когда есть муж, любовник, да вчера еще и изнасиловали.
   Что такое 'не повезло'? Это когда муж-импотент язык прикусил да еще и пальцы сломал...
   Или.
   Ему нравилось ласкать ее прекрасное тело. Оно обещало радость долгих наслаждений, будило в нем неудержимую силу желания и наполняло каждую клетку чувством неутомимости. Он чувствовал - сегодня, с ней, такой прекрасной и желанной, способен на многое. И то, с какой силой она потянула его на себя, только усилило его убежденность. Она 'приплыла', едва он вошел. Сильнейший оргазм пронзил ее тело. Она выгнулась, как гимнастка на помосте... и скинула его. И больше не смогла принять его в себя. И даже поцелуи раздражали ее. И повернуться к нему спиной, приласкать его язычком или ручками не захотела: - Отстань. Иди с дунькой кулаковой заканчивай!' - сказала жестоко.
   Хорошо, когда такое случается с нами изредка. Легкая встряска, урок неординарности мира и людей...
   А если каждый раз вот так и не иначе?
   Как вы уже поняли, речь пойдет о мужчинах и женщинах, у которых во время близости наступает неконтролируемо быстрое семяизвержение или быстрый оргазм, после которых они не просто теряют на длительное время (несколько часов или суток) желание, но и, в случае продолжения фрикций, испытывают физический дискомфорт, а то и самую настоящую боль.
   Муж-пятиминутка.
   Так говорят о мужчине, который не способен на достаточно длительный половой акт. Вообще понятие длительности относительно, поэтому будем исходить из такого его определения: достаточное для удовлетворения вашей женщины.
   Причин короткой позиции у мужчины несколько.
   Случайная - длительное воздержание, первая встреча с давно желанной партнершей, затянутая прелюдия, перевозбуждение, и т.д. Случайной причина названа потому, что в любой другой ситуации мужчина способен на большее. И доказательство случайности его срыва вы, если проявите тактичность и понимание, получите вскоре. За свой срыв он воздаст вам сторицей. Случайность свойственна практически всем юношам во время их первого полового контакта.
   Психическая - крайне неуверенный в себе и потому обделенный вниманием мужчина. Он, еще не вступив в контакт, уже настроен на провал. У такого, как правило, и в жизни все наперекосяк. Излишняя мнительность, боязливость, вечное отставание от сверстников, неумение, робость - вот некоторые из преобладающих в их характере черт.
   Чувственность крайней плоти - венец головки члена густо усыпан мелкими пупырышками - нервные окончания. Они имеют повышенную чувствительность, порой такую, что несколько легких прикосновений вызывают семяизвержение.
   Последствия занятия онанизмом - в детстве ребенка так плотно опекали, даже спал он не один, с братом или кем-то из близких родственников, что для него минуту побыть наедине - награда. И он научился вызывать в сознании эротический образ такой силы, что воздействие его на организм было близко к состоянию поллюции - самопроизвольного семяизвержения. Он вырос, стал мужем, и время его уже не поджимает, но без эротического образа у него не происходит эрекции, а эрекция почти сразу кончается семяизвержением.
   Как поступает с такими мужчинами грамотная женщина?
   Если это случайный партнер и на него нет никаких видов, бросает.
   А если это муж - будущий или настоящий?
   Тогда она тактично начинает изучать его. В чем причина? Может, они долго занимаются ласками и он 'перегорает'. Попробовать не целовать его, отвлечь слишком разгоряченного неуместным вопросом: - Ой, я, кажется, чайник не выключила.' Или ваша 'тесная' поза помогает его скорой разрядке.
   Обязательно стоит проверить его способности, естественно, активно помогая ему собраться с силами. Повторите все минут через тридцать-шестьдесят. Если он настроится, второй раз у всех без исключения бывает более длительным. Попробуйте позаниматься этим днем. У большинства людей эмоциональное начало сексуального образа смещено на вечерне-ночную часть суток. Ко мне обращались за консультацией мужчины, которые при дневном свете были едва ли не импотентами. Но стоило плотно занавесить шторы, и они способны были без особого труда удовлетворить и двух партнерш. Подловите его, когда он устал от работы физической. Или выпил некоторую дозу алкоголя. Воздействие алконаркотика притупляет чувственность, но не желание - это разные вещи! Так же как легкая простуда, невысокая температура, предболезненное состояние. Помните главное: если вы хотите слепить из такого мужичка настоящего мужчину, ни в коем случае не попрекайте его его слабостью.
   Наконец, если ничего не помогает, постарайтесь заняться собой. Вам придется учиться догонять и перегонять его, повышать свою чувственность. Вводите в вашу предварительную игру элементы стимуляции, помогающие вам не остаться за бортом удовлетворенного желания.
   Можно ли научиться контролировать себя? И что может сделать для себя сам мужчина?
   Осознавая свою краткость, перво-наперво усильте и увеличьте по времени прелюдию. Больше целуйте вашу женщину, доведите ее языком до предоргазмического состояния, чтобы оставалось поставить только последнюю точку, на которую ваших сил как раз и хватит. Знайте, в близком контакте дружная троица: язык, пальчик и клитор способны на многое. Удовлетворить вашу женщину - это ваша святая обязанность. Не перекладывайте ее на чужие плечи. Не сделаете это вы, рано или поздно сделает за вас другой.
   Постарайтесь четко отследить момент, предшествующий семяизвержению. Почувствовали приближение? Остановитесь, займитесь ее грудкой, животиком, клитором. Пусть ее возбуждение нарастает, а ваше отступает на начальные позиции. Успокоились? Продолжайте. И так можете делать бесконечное количество раз, пока ваша женщина не получит свое. Постепенно вы научитесь владеть собой и вам не понадобится прекращать фрикции - достаточно будет просто отвлечься мыслями. Подумать о том же не выключенном чайнике, о спущенном колесе у вашего авто, о том, что завтра опять на эту нелюбимую работу, да мало ли неприятного в вашей жизни, о чем можно подумать? Примерно те же этапы проходит любой автолюбитель: сначала он судорожно крутит руль, невпопад дергает рычаг переключения передач, смотрит по сторонам, одновременно жмет на газ и сцепление, потеет, нервничает, и забывает включить указатель поворотов или пропустить трамвай. Немного практики, и вот он уже мило беседует с дамой, а между делом, почти не глядя на дорогу, ведет свой автомобиль по тесным улочкам города.
   Один мой клиент перед очередным свиданием с женщиной делал три вещи в таком порядке: парился в бане, не в ванной, а именно в бане, чисто брился и прибегал к онанизму. - Для чего третье?' - Чтобы не бояться опозориться! Вдруг она долгоиграющая.' - А если нет?' - Ничего страшного. Значит я не упаду в ее глазах, а свое получу в худшем случае при следующей встрече'.
   Железная логика.
   Попробуйте позаниматься этим со своей женой в самых неординарных ситуациях: в гостях, запершись на несколько минут в ванной; в машине, припаркованной на оживленной магистрали; в полупустом зале кинотеатра, в саду между кустов вишни и т. д. Важно, чтобы у вас получилось один раз. Это снимет психологическую зависимость, вы почувствуете, что можете и у вас обязательно будет получаться еще и еще.
   'Короткие' женщины встречаются даже чаще 'коротких' мужчин. У большинства, к их счастью, это не является проблемой.
   Одни могут испытывать за время близости несколько оргазмов, и это их только красит. Такие женщины - идеальные любовницы. Своей страстностью они возбуждают мужчину, усиливают его веру в свои исключительные силы, наконец, очаровывают и легко подчиняют его себе. У них даже походка легкая. И на лице спокойствие и уверенность.
   Другие, получив свое, имеют достаточно мудрости и такта, чтобы подумать и о партнере. Даже если продолжение соития в обычном, традиционном виде, приносит им неудобства, они, понимая, что стоит на карте, фантазируют, прибегают к орально-анальному стимулированию, и, освоившись, находят в этом свой неповторимый шарм. И даже используют его во время месячных, разнообразя таким образом монотонность жизни. Такие женщины приятны, с ними легко 'справиться', даже когда вы не в лучшей форме. Они как заботливые мамы - мягкие и добрые. А их заботливая внимательность проявляется в том, что они, в силу склада своего характера умеют идти на компромисс, не обостряют отношения с окружающими.
   Изредка попадаются такие, о которых я писал в начале данного урока: для которых мужчина служит лишь для их удовлетворения. А потом - а идет он куда хочет. К той же дуньке кулаковой. Но... раз он к ней сходит, другой. А потом, какой бы ни был тихоня, найдется и по его душу заботливая и умная. Отличительной чертой такого рода женщин является замкнутость, сварливость, не склонность к самоанализу, обидчивость.
   Какие рекомендации для 'короткой' женщины? Да я уже обо всем написал, смотрите выше. И если вы действительно хотите изменить себя, вам это сделать намного легче, чем мужчине.
  
  
  
  
  
  УРОК 6
  
  
  ПЕЩЕРА СТРАСТИ
  
  
   С мужем мы разошлись.
   Нет, он не пьяница, не гулящий. Хороший мужик, даже очень. Я плохая. Холодная, фригидная по-вашему. Ну, в наш век поголовной грамотности не так и трудно самой поставить себе диагноз. Да и у врачей была, объясняли, что к чему.
   Я его не осуждаю, понимаю. Он старался, книг всяких надоставал, сам изучает, мне подсовывает. И не навязывает, тактично советует посмотреть, попробовать. А я, чем больше читаю про их оргазмы, чем больше вижу на видеокассетах криков и стонов, тем больше понимаю - пустая какая-то. Стараюсь делать как написано, как ему нравится, ни в чем не отказываю, и ни один волосок не шевельнется. Он спрашивает: 'Тебе хоть чуть-чуть хорошо?' 'Мне всегда хорошо с тобой', - отвечаю, но и он и я понимаем, опять пусто. Спасибо его долготерпению.
   Семь лет он со мной промучался, сыну нашему через год в школу. Нынче сказал: 'Прости, я больше не могу, мне не суходрочка нужна. Я хочу женщину чувствовать, до небес ее поднимать. Только тогда мужчине секс в радость, когда он обоим удовлетворение доставляет, когда сначала его женщина счастлива, а потом уже и он сам. А игра в одни ворота, извини, не для меня. Ты идеальная жена... для эгоистичного мужа, который по заветам Александра Македонского живет: сунул, плюнул и уснул. Таких много, большинство. Ты красива, легко найдешь.'
   Я прочитала в одной книжке, что нас, фригидных, аж тридцать процентов по свету белому. А вы говорили моей подруге (это она мне посоветовала к вам обратиться, вы ей помогли понять себя), что на самом деле таких не больше трех процентов. Остальные просто не раскрылись или не раскрыты мужчинами. Когда в книге прочитала, успокоилась, что поделаешь, не я одна, нас оказывается таких много, каждая третья. Вместе и погибать как-то веселее, не так обидно. И почти смирилась. Вот когда про три процента услыхала, по-настоящему обиделась за себя. Что уж я такая неуместная родилась? За собой, вроде, слежу. Не скажу, что красотка писаная, но как женщина имею все необходимые атрибуты, не стесняюсь летом на пляже загорать в открытом купальнике. В жару лифчик не надеваю - не стыдно, взгляды мужчин постоянно ловлю. Но на контакт иду очень неохотно, вот здесь стыдно - боюсь, почти уверена - разочаруются. Знаете, как это обидно. При расставании с вами глаза прячут, не целуют, а так, ткнутся в губы или в щеку, обещают еще прийти и никогда второй раз не приходят.
   Я думала, мужикам одно надо, как муж говорил, по-македонски. Женщины, две из трех так о вашем брате отзываются. А мне что-то пока такие не попадались. Иначе бы одна не была.
   Эрогенные зоны? Везде и нигде особенно. Да, ласкали, да, целовали. Влажность губ, выделения? Особо не замечала. Муж всегда долго меня целовал, там все мокро было. Не знаю - я это истекала, или он слюной смачивал. Когда мужчина не целует там, член туго входит, неприятно тянет кожу. Я? Целовала. Ну как сказать? Ничего особенного. Ему нравится, я сделаю. Нет, не противно, я без комплексов. Побыть активной, взять на себя мужскую роль? Пробовала. С мужем играли, я его как бы насиловала. Очень уставала. А чувств? Как всегда, пусто.
   Попробуйте найти на своем теле минимум три точки, прикосновение к которым вызывало какие-либо эмоции: нежность, томление, учащение сердцебиения, слабость. Можете в помощь взять книгу или сексжурнал с откровенным описанием постельных сцен, порнофильм - то, что помогает развитию воображения, повышает чувственность.
   Две недели длился поиск. Точки нашлись, и реагировали они нормально - моторика включалась. Но все было слишком легко, поверхностно. И нет движения вперед.
   В большинстве случаев женская фригидность оказывается ничем иным, как неумением или нежеланием самой познать себя, закомплексованностью. 'Вот еще, стану я этому учиться!' Либо нежеланием или неумением партнера. Крайне редко встречаются случаи физиологические, когда даже гипноз не помогает.
   Пришлось прописать самое сильное лечение.
   Я познакомил их: ее, такую холодную, и его, такого неутомимого.
   Она больше не обращалась ко мне.
   Но случай этот - жемчужина в моей практике.
  
   'Вы хорошо настроили ее, - отчитывался ассистент. - Она готова была разорвать меня на куски. Легкая, активная, понимает с полунамека. Ну никаких проблем, кроме одной, самой главной. Напрыгается на мне, мокрая от пота, сердце из груди вырывается, словно тысячу метров как стометровку прошла, не щадит себя. Чуть отдышалась и опять. Сразу видно, старается, кровно заинтересована. Я отдыхаю - она работает. И наоборот. Часов пять практически без перерывов. Но, мне и спрашивать у нее не надо, вижу - впустую. Так можно в спортивном зале отпахать, три кило скинул, руки-ноги дрожат, и одно удовольствие - мышцы усталостью налились.
   Знаете, задело меня за живое. Что же я, какую-то бабу ухайдохать не могу? Да не было еще у меня такого в практике. Мне за себя обидно стало - или совсем ослаб? Или квалификацию потерял? Что вам скажу - не справился? Лежим, сердце успокаиваем. Жду, отдохнем, и я, если понадобится, еще два раза по столько отпашу, но добью ее.
   Она на боку, прижалась ко мне спиной, пригрелась и задремала. А я полон размышлений и волнения. Рука грудь ее ласкает, живот. Ее тихое посапывание меня неожиданно разозлило. Да так сильно! Что же ты спишь, красавица? Я покоя себе не даю, ругаю за неспособность сладить с тобой, а ты? Или не для тебя я стараюсь, не по твою душу смену отпахал? От мыслей таких возбудился. Член во впадинке ее ягодиц, в теплой мякоти так уютно расположился, пульсирует. Я не удержался, пристроился, надавил резко и вошел. Да не туда. Она вскрикнула, конвульсивно забилась, судорога ее тело сковала. Я машинально замер, понял промашку, собрался уходить, а она, страшно заикаясь, шепчет:
   - Не останавливайся, прошу тебя, только не останавливайся...
   Короче, нашли мы, что искали. Ошибки нет. На следующий день еще раз попробовали, уже без многочасовой прелюдии - есть оргазм. Она вспомнила - во сне иногда такое наплывало.
   Теперь ей предстоит потрудиться, замкнуть эмоциональную цепочку с анальной зоны на вагинальную. Знаниями ее вооружили, а желание - ее собственное дело. Мне кажется, у нее даже цвет лица изменился, прозрачность в нем наметилась. И глаза больше открылись.
  
  
  УРОК 7
  
  ВИЗИТ ВЕЖЛИВОСТИ
  
   У этих двух внешне очень разных семейных пар была одна общая проблема.
   Они засохли.
   Прожили одни двадцать три, другие девятнадцать лет вместе, поднакопили друг на друга множество мелких обид и больших претензий, винили каждый свою половину за несбывшиеся мечты и за то, что жизнь пролетает не так, как хотелось в юности: слишком быстро и слишком монотонно. Придраться при желании всегда есть к чему, особенно когда изучил того, кто рядом, до тонкостей. Их отношения можно было охарактеризовать одной емкой фразой: они вынужденно сосуществовали оплечь на одной жилплощади. Иногда разнообразили свою жизнь приемом гостей по случаю большого праздника или очередных именин, встречали родственников, усиленно показывая им нормальность своих отношений и добиваясь обратного. Иногда не очень охотно выезжали на природу с друзьями, радуясь общению с другими людьми и почти не обращая внимания на суженного, здесь уже не скрывая своей холодности. Может раз в месяц, может реже чисто по супружески - без жара и старания, занимались тем, что на общепринятом языке называется любовью, хотя о любви и раньше-то можно было вести речь с большой натяжкой, а сейчас... Так, опять же вынужденное утоление естественных физиологических потребностей.
   И он, и она в равной мере готовы были переспать с первой встречной или первым встречным хотя бы только для того, чтобы испытать давно забытое чувство страсти, или в отместку, считая, что так потрафят уязвленному самолюбию. Но вот незадача - ни встречная, ни встречный не приходили сами по себе и не предлагали себя. А самим искать... Не в их характере. Ну, такие вот люди. Будут думать, мечтать, даже рядом ходить, а шага навстречу своим желаниям не сделают. Обломовский типаж.
   Таких пар, к сожалению, великое множество. Держит их друг возле друга одно емкое: а куда идти? В их семьях давно уже ревность не предмет проверки любви на прочность, а некое разнообразие в монотонной жизни, предмет зависти, выдаваемый за аргумент в свою пользу, возможность похвалиться: - 'Я лучше тебя! Уж в этом ты не можешь меня упрекнуть!' Хотя до боли хочется, чтобы слова эти прозвучали в его адрес. Как в карточной игре в подкидного дурака: я пять раз остался, а ты шесть. Понятно, кто из нас умнее?
   Найти свою половину, ту, которая в этом многомиллиардном скоплении человечества единственно создана для тебя, удается далеко не каждому. Даже так - удается малым единицам. Остальные берут то, что попалось под руку, в надежде на авось. Авось так перебьемся, авось потом найду, авось привыкнется, авось... А пожив лет несколько, расслабляются сомнением: наверное любовь сама по себе и та, единственная, созданная только для меня, вовсе не существуют или существуют в мыльных операх да в болезненном воображении малокровных писателей. Глаза-то есть, а любому зрячему видно - так, как они - без любви и радости, а только в силу привычки живут почти все, и стремиться к большему - только Бога гневить.
   Не все верят в переселение душ.
   Но и тем, и другим хочется прожить если не в вечной любви, то по крайней мере рядом с родственной душой, которая понимает, принимает, согревает и согревается от тебя твоим теплом. Которая поддержит в трудную минуту, успокоит разочарованного и скрасит неизбежную старость.
   Совместно прожитая долгая жизнь, постепенно перешедшая в старость, примиряет и самых непримиримых супругов. А пока старость не наступила, пока кровь не совсем остыла, хочется большего.
   На безличностном примере взаимоотношений одной пары я выводил из кризиса другую, и наоборот. Как бы спрашивал у тех и других совета.
   Так состоялось их заочное знакомство. Чужая, до мелочей схожая со своей, проблема охотнее обсуждалась, казалась много интереснее. 'В чужих руках всегда толще...' Они как бы подросли в собственных глазах. 'Ага, мы пришли за помощью, а у людей дела еще хуже, и нашего совета спрашивают'.
   Игра захватила их. Появилась общая тема для разговоров, появился общий интерес. На короткое время общения со мной они, не сговариваясь, как бы само собой, заключили перемирие. Я даже стал получать от них рецепты помощи. И какие точные! Видимо, крепко у них наболело, много бессонных ночей провели в раздумьях и поисках выхода.
   Вскоре состоялось их очное знакомство. Владение 'тайной' взаимоотношений другой пары быстро сблизило их. Каждая пара считала, что она знает о другой все, а те о них ничего. Это был рассчитанный педагогический прием.
   - Только, прошу вас, ничего не советуйте. Считаете нужным поделиться знаниями, показывайте примером своих взаимоотношений.
   Они провели в компании несколько вечеров, необычных уже тем, что впервые за десятилетие и те и другие посетили театр, ресторан, концерт заехавшей на гастроли поп звезды. Когда отношения стали устойчиво дружескими, предложил провести под одной крышей совместную ночь.
   Каждая пара 'строго по секрету' получила установку: помогите их сложным отношениям. Постарайтесь вы на правах гостей - вам легче, (а вы на правах хозяев - вам легче) создать интимную обстановку. Потанцуйте с его женой, с ее супругом, разыграйте один легкий флирт, другая легкую ревность. Может, они возгорятся вновь желанием. А вы помогите. Пусть это у вас опять же на правах гостей (или хозяев) произойдет в одной комнате, чтобы они могли (если вы немного стесняетесь), пусть не видеть, но слышать, догадываться, что у вас это происходит. Глядишь и они разохотятся. А если будет гореть свеча, играть тихая музыка, да они будут видеть в зеркале отражение ваших переплетенных тел... Это вообще идеально!
   Не ради себя, ради помощи им на время помирились, разыграли прежние теплые отношения.
   Это было первым шагом к большому примирению.
   Визит вежливости, а с ним и следующую совместную ночь они договорились провести через месяц.
   - Вы очень помогли бы восстановлению их добрых отношений, если бы согласились в следующую вашу встречу поменяться партнерами. Вы уведите его жену в другую комнату, а вы завлеките ее супруга, - шепнул я и тем, и другим.
   Особой радости от предложенного мной я не увидел на лицах жен. Сдержанно-холодно выслушали, больше из уважения, нежели от приятия, замкнулись. Мужчины отнеслись спокойнее, трезво осознавая - от них мало что зависит. Как решат женщины...
   На что я надеялся? Что они сразу охотно согласятся и глаза похотью воспылают? Нет. Как раз такая их реакция и была самой нормальной. А расчет мой заключался в том, что в запасе у них было много времени на обдумывание.
   Месяц ожидания встречи они готовили себя к этому непростому шагу. То, что в первые дни казалось невыполнимым по соображениям этическим и психологическим, отступило на второй план, выделив на первый сначала любопытство, а затем, к моменту самой встречи, и страстное желание. У женщин, чье эмоциональное начало выше, появилась даже idee fix. Не получись задуманное, они бы очень сильно расстроились. Мужчины, которые как юные пионеры 'всегда готовы', наоборот, к моменту встречи 'перегорели' и успокоились, что было очень полезно для владения собой: получится - хорошо, не получится - не наша вина, на своих отыграемся.
   Они сами удивлялись, как легко все произошло, какое доставило всем невиданное прежде наслаждение. И стали делать это четыре раза в году - на дни рождения, как лучший подарок имениннику, ну и остальным за компанию. А иногда, чтобы долго не ждать повода, и в промежутки, но не вчетвером, а смешанными парами. Результат - ожидание очередного дня рождения будоражило кровь и сексуальная жизнь между встречами вошла в устойчивую норму, как это было в первые после свадьбы годы.
   И еще.
   Испытав на собственной шкуре тяжесть более чем десятилетнего отчуждения и постоянной неудовлетворенности, они преодолели некий морально-этический комплекс 'низ-зя - зя', и с готовностью приняли бы в свою компанию родственную пару, способную понять и принять их теперешний образ жизни.
  
  
  
  
  
  
  
  УРОК 8
  
  
  А СОГРЕВАЕТ ВЕЧНОСТЬ...
  
  история Альфонса, но не Доде
  
   Я попал в лазарет с подозрением на аппендицит. Врачиха пионерлагеря, добрая симпатичная тётенька, прощупала меня, поспрошала, дала выпить какой-то зеленоватой жидкости безо всякого вкуса, и уложила в кровать. Я почувствовал слабость, задремал...
   Потом оказалось - это был не аппендицит. Мы с ребятами в лес ходили, проголодались, ну и предложил один всезнайка ножки грибов есть. Якобы съедобные. Я всего одну и попробовал, не понравилось - гадость какая-то, пожевал и выплюнул. Им ничего, пронесло только, а меня в лазарет упрятали.
   Когда я проснулся - никаких болей в животе не было. Только слабость в теле.
   - Ты похож на ту бледную поганку, которую съел, - сказала врачиха, подавая еще один стакан своей любимой касторки или хлорки. - Придется дней пять здесь поваляться.
   Настроение мое, конечно же, от такого известия не улучшилось. Теперь жидкость показалась мне противной, а сама врачиха злой и некрасивой.
   Ничего себе! Пять дней! Как раз на прощальный костер меня выпустят, чтобы успел подарок получить, вещи упаковать и домой собраться. Хорошо отдохнул, называется. Только по-настоящему с ребятами познакомились-подружились, только, что называется, отдых начался и нате вам, приветик.
   Я попробовал уговорить мою надзирательницу, разжалобить, чтобы отпустила меня к друзьям, не портила каникулы. Но она посмотрела на меня какими-то мутными глазами, погладила по длинным русым волосам и сказала нежным, почти маминым голосом:
   - Дурачок ты мой маленький! Ты еще просится будешь остаться здесь на лишний денек, на лишний часок. Попомни мои слова.
   Повернулась и ушла.
   А я ничего понять не мог. Ну, дурачок, это понятно. Какой нормальный человек будет сырые грибы, ничего в них не понимая, лопать? Но маленький! Мне скоро пятнадцать лет будет. Через десять месяцев. И шестнадцать дней. А росту во мне метр шестьдесят восемь! И я еще расту. Правда лицо совсем девчоночье, особенно на фотке. Да и не на фотке тоже. Один раз в магазине стою за хлебом. Тетка какая-то спрашивает у меня:
   - Девочка, ты последняя?
   Нашла, тоже мне, девочку. Мама говорит:
   - Не расстраивайся, в твоем возрасте все такими бывают.
   Ага, все! Вон в классе у Вовки уже усы растут. А Оганес бриться начал. Конечно, он армяшка, у них это раньше появляется. Но все равно, обидно, когда тебя за девчонку принимают. Скорее бы вырасти. Я специально усы отращу, как у Чапаева, чтобы не путали и не обзывались. Вот так вот.
   Что она еще там городила? А, проситься буду остаться. Что я, совсем дурной? Лежать здесь целыми днями, в потолок плевать и запах больничный вдыхать, когда лето в самом соку, ягод полно, вода в речке - парное молоко, и дискотека каждый день! Да я завтра же убегу! Пусть директору жалуется. Все равно в конце смены за такую ерунду как побег из лазарета не выгонят. Какой я больной? Тетке этой делать нечего, она со скуки готова любого сюда упрятать, чтобы работу свою показать, мол не даром она хлеб ест и место просиживает. Знаю я их! Да и лучше пусть домой отправят, там найду, чем заняться, чем бока здесь пролеживать позабытому позаброшенному.
   Потом я опять уснул и проснулся уже днем. Во, пожарник! Все заспал, и слабость свою и боль. Пора драпать. Одежды нет? Ничего, в трусах до отряда добегу, там и оденусь.
   Солнце вовсю светит, за стенкой громко разговаривают, хихикают. Там у врачихи кабинет, она больных принимает. Ну, не совсем больных, а тех, кто к ней на прием приходит. С пустяками всякими. Кто с царапиной, кто с чирьем, кто просто с головной болью или как я, с животом.
   Между кабинетом и лазаретом дверь есть, она деревянная, но со стеклянными окошечками. А чтобы не видно было, со стороны кабинета шторки сделаны, а с этой белой краской замазано.
   Я подкрался, смотрю, а шторки немного в сторону съехали, краска где плохо наложена, где чьими-то ногтями заботливо расцарапана. Перед врачихой Танька из нашего отряда стоит. В одних желтых плавках. Какие-то красные пятна на коже у нее высыпали. Наверное, опять пацаны крапивы им под простыни подложили. Вот они пятна неизвестного происхождения и обсуждают. Танька то спиной повернется, то грудью. Красиво! Я ее в купальнике видел, ничего особенного. Даже на танцах не приглашал. А тут груди как надутые шарики. И совсем не маленькие. Так бы и потрогал! Теперь точно приглашу, проверю, какие они на самом деле.
   Они красные пятнышки еще где-то нашли, Танька уже догола разделась. Мне совсем не по себе стало. Я же никогда еще так близко вживую голых девчонок не видел. На картинках это совсем не то, это ерунда. А тут вживую, на расстоянии вытянутой руки! У меня в штанах предательски зашевелилось. А они еще сильнее дразнят. Врачиха ее к двери моей подвела, как бы к свету! И крутит перед моими глазами, и вертит.
   - Подними левую ногу, поставь на стул, раздвинь складки. Так, с этой стороны ничего не видно, давай с другой посмотрим...
   Ага, им не видно! А мне-то все видно! И то, что у нее за кудряшками розовое да влажное. Я уже удержаться не могу!
   Таньке дали ватку, йод, посадили на стул перед моими глазами и велели каждый найденный красный кружочек прижигать. И завтра в это же время опять на осмотр прийти. Она с такой любовью это делает, с таким удовольствием ваткой себе в паху тычет - прижигает, аж глаза у нее закрываются! А я подглядываю и свой член успокаиваю.
   - Проснулся уже? - услышал я совсем рядом и понял - застукали, на самом сладком поймали. Я ж уже почти приплыл. Онемел, пошевелиться боюсь.
   Но врачиха как будто ничего и не заметила, помогла мне подняться с колен, проводила к кровати. Я еле иду. У меня от страха член совсем не опускается, с головой выдает, зараза, торчком в трусах торчит, и глупый не захочет - увидит. А она совсем ослепла, как будто и не замечает. Уложила меня, одеялом прикрыла.
   - Сейчас тебе обед принесут, - говорит, а в глазах опять мутность, и голос нежный-нежный!
   От стыда я совсем разум потерял. Хоть сквозь землю провались! Какой теперь побег? Расскажет директору, на чем меня застукала, позор на весь белый свет! Вызовут, поставят перед всем педсоветом и объясняться заставят. 'А чем это вы таким занимались, юноша?' Что я скажу? Да ничего! Я рта раскрыть не сумею.
   Придется смириться, отбыть наказание на полную катушку, лишь бы врачиха молчала!
   Кое-как поел, с головой под одеяло спрятался, притих. Техничка полы вымыла, ушла, обед мой недоеденный унесла.
   По лагерному радио объявили сончас.
   Пришла врачиха, присела на уголок кровати, гладит по голове. А я вздохнуть боюсь, притворился, будто сплю - сончас все таки, ночи и половины дня мало мне было.
   - Ах, ты, дурачок мой! - говорит. - Чего ж ты испугался? Того, что в тебе мужчина проснулся? Так этого не пугаться, - радоваться надо, гордиться, нос к небу задирать. И перед девчонками не робеть, а гоголем ходить. У тебя сейчас есть то, ради чего они спят и бредят, ради чего прихорашиваются - красятся, одеваются, прически лепят, за фигуркой своей следят. Ради чего они даже друг дружку ненавидят, потому как соперниц видят, претендентов на то, что им одним иметь хочется. Вон сколько всего ради твоей мужской силы. Тебе стыдно потому, что ты пока ничего не умеешь. Ты не знаешь, с какого боку к ним подойти, как разговор завести, как понравиться ей да приятное сделать. Не знаешь, как распорядиться тем, что заимел. Я тебе говорю все это потому, что вижу - мама твоя время упустила и сына не научила. Вот ты и схватил первое попавшееся - называется это просто - онанизм. Опять же, ничего страшного в этом нет. В юношеском возрасте практически все мальчики и девочки проходят через него. Развивают чувственность, познают себя. Но только себя, свои сокровенные места и ощущения. А надо еще познать и того, ради кого существует влечение, и это не менее важно. А вот как раз это и остается за полем людского внимания. Не потому, что такие плохие да эгоистичные, а потому, что никто нас этому вовремя не научит. Такое табу наложили на вопросы сексуального воспитания, словно это государственная тайна особой важности. А знаешь почему? Потому что вопрос: что можно, а что нельзя решают старые импотенты из нашей дебильной верхушки. Им все разговоры о сексе как нож по сердцу. Сладко - это они помнят, это они знают. Но не для них. Это они уже понимают. И никогда для них уже не вернется, будь у них власти в сто, в тысячу раз больше. Вот и поступают соответственно своей извращенной натуре: мне нельзя, потому что уже не могу? А тогда и вам нельзя, но уже потому, что я не могу!
   И пожинаем плоды этой дурацкой идеологии. И боится мама сыну рассказать, дочку свою просветить - и делает дочка те же ошибки, что и мама совершала, и так же ломает свою жизнь и жизнь ближнего своего. А уж показать да научить - это вообще за семью печатями! А ведь в старину у нас, и доныне у большинства народов, с юношества обучают премудростям сексуальной жизни. Даже школы создают. Потому как понимают - не будешь учить грамотно ты, научит безграмотно улица, или другой дядя. Но научит уже со своей колокольни, со своей идеологией. И потеряешь ты не только авторитет, но и человека, целое поколение человеков.
   Пущено на самотек.
   Лишь некоторые мужчины и некоторые женщины годам к тридцати-сорока наконец понимают, что же надо противоположному полу. А до этого судьбу свою и других поломают, ошибок наделают, по сто раз поссорятся и помирятся. А вот те, кто умеет, знает, с какого боку подойти и не опростоволоситься, тем легко живется, и за себя стыдно не бывает.
   Так что стыдиться надо не того, чего ты сейчас стыдишься, а неумелости своей...
   Говорила она просто, без недомолвок и длинных пауз, правда как мама, и об этом как о чем-то обычном, не покрытом завесой пошлости и тайного. Я слушал и успокаивался. А потом мне даже захотелось, чтобы она долго-долго говорила. И про девочек, и про мальчиков, про их особенности, про все это. Я же ничего не знал! Я, оказывается, даже еще и не задумывался об этом по-настоящему. Даже не знал, о чем тут думать можно!
   - Есть удовлетворение физическое, то, чем вы, мальчишки, втихаря занимаетесь. А есть радость эмоциональная, радость обладания, ощущения полета. Это когда ты женщине доставишь высшее наслаждение и вознесешь ее на небо. Тогда и тебе сторицей воздастся, и тебе будет неизмеримо лучше, чем то, что ты хотел недавно испытать.
   Я продолжал делать вид, что сплю, но слушал ее, затаив дыхание - боялся пропустить малейшее слово, упустить малейшую мысль. Она уже не гладила меня по голове - запустила руку под одеяло, погладила по животу, по трусам, остановилась и нежно помяла член. Он, от ее сладких разговоров или от ласкового прикосновения, молниеносно восстал.
   - Ты, наверное, девочку голенькую первый раз увидел? Да что я спрашиваю - конечно первый раз! Но даже и не первый! То, что она так на тебя воздействовала, мне говорит о многом. У тебя большой потенциал мужской силы, - рука ее уже выполняла то, что недавно, тайком, делал я. И мне было не стыдно, мне было необычайно приятно. Она не умолкала ни на минуту, сознание мое раздваивалось - и слушать ее хочется, и там подступает. - И от того, как ты распорядишься силой этой, зависит - будешь ли ты любимцем женщин, или рядовым эгоистичным мужем, от которого радости жене если и есть - иногда чуть-чуть, а на стороне все равно лучше, хотя бы одним тем, что новизна ощущений пусть и не принесла физического удовлетворения, но эмоционально подзарядила.
   Ты думаешь, Таня случайно перед тобой вертелась? Нет. Я ее вертела. Я видела тебя, знала, что ты смотришь. И делала это для тебя. Я выбрала тебя. Надо, чтобы хоть один мужчина из ста, из тысячи умел понять душу женскую и умел сделать то, что женщина от него хочет. Такого будут не просто любить, такого будут боготворить. Будет у нее сто, тысяча мужчин в жизни, она о них будет помнить как о случайных эпизодах, где-то приятном, где-то пустом. А тебя, научёного, помнить будут всю жизнь, боготворить будут, во сне видеть и всегда, любого - старого или молодого, по прежнему сильного или уже потерявшего силу, красавца или некрасивого, ждать будут с распростертыми объятиями. Потому как ты и бессильный сможешь дарить радость общения с тобой. Как? Хочешь научиться? Я сделаю тебя таким. Не захочешь, неволить не буду.
   Ты сейчас полежи, подумай. Мне ничего не говори, я словам не верю. Ты глазами мне скажешь, я пойму. А вечером, надо же как-то пять дней твоего заключения скрасить, расскажу тебе, что надо делать и что надо уметь. А потом и покажу...
   Я напрягся. У меня вот-вот должно было начаться. Только бы она не убирала руку, только бы не останавливалась, еще чуть-чуть...
   Эти пять дней и потом еще три восхитительных года я был в учениках у доброй тетеньки врачихи, моей первой и единственной, после мамы, любви. Она была не просто хорошей учительницей, была второй моей мамой, была мудрейшей из всех мудрейших женщиной.
   Она полностью подчинила меня себе, но не унижение перед ней довлело надо мной - преклонение. И я радовался такой ее власти. Она понимала свою силу. И постепенно выводила меня из зависимости - взрослила - объясняла мне мои же поступки, разбирала их 'по косточкам'. Три года она не просто учила меня, она готовила меня к расставанию с ней.
   Или себя?
   - А теперь послушай и не перебивай меня, - сказала с необычной для нее твердостью в голосе. - Ты многое умеешь. Ты практически любую женщину, которая окажется с тобой наедине, не просто удовлетворишь, ты ее в собственном понимании возвысишь, другие глаза ей откроешь. Это хорошо, этого я и добивалась. Ты привык ко мне, ты познал меня, тебе кажется, что на свете есть одна женщина, достойная твоего внимания - я, что мы всегда будем вместе. Вот этого быть не должно. Тебе семнадцать, мне сорок восемь. Я не хочу дождаться той минуты, даже одного мгновения, когда я начну тяготить тебя. Это будет для меня хуже смерти. Надо уметь вовремя уйти. Из спорта, из коллектива, из жизни, наконец, чтобы не быть в тягость. Тебе из моей, мне из твоей. Мы иногда будем видеться, но прежних отношений не будет... мне уже нельзя... я тебе рассказывала... климакс... женская импотенция.
   Лишь много позже я узнал, что она меня просто обманула своей импотенцией, просто воспользовалась моей неграмотностью, специально наговорила мне неправду, чтобы иметь веский повод для меня отказаться от притязаний на нее. Меня нельзя было запугать ни ее 'старым' возрастом, ни 'дряхлеющим' - в каком месте? телом, ни привлекательностью молоденьких девчонок. Я понимал только одно - 'нельзя сейчас, милый'; или 'сюда нельзя сегодня, милый'. Теперь понял - 'нельзя никогда, милый'. Так она меня научила - всегда все можно, но иногда бывает нельзя. И я не смел, я не умел ослушаться ее, поставить ее слова под сомнение. Я уже говорил, - она не задавалась целью привязать меня намертво, она три года готовила наше расставание. И в этом ее мудрость. Скажи мне кто год назад, что мы расстанемся - я бы умер от тоски и отчаяния. Сейчас воспринял приговор спокойно.
   - Сегодня позанимаемся любовью последний раз. Иди, я тебя поцелую...
   Такой она была впервые.
   Я готов был разорвать ее на маленькие кусочки за одно то, что это было, и было в последний раз...
   Я не остался один.
   За месяц до нашего расставания она устроила мне экзамен.
   Познакомила меня с хорошенькой замужней женщиной тридцати с небольшим лет - несчастной в сексуальных отношениях с мужем. Предложила проверить - насколько она правильно учит меня? Смогу ли я в полной мере на другой применить свои знания? И первый раз мы были вместе втроем. Точнее, я с ее младшей подругой, а моя любимая, моя милая учительница рядом. Я видел в происходящем только очередной урок - мой экзамен на зрелость. Так хотела она, ее желание - закон, и я старался. Я старался не ради своей партнерши - я видел перед собой мою любимую, старался ради моей любимой, ради нее одной! Я хотел оправдать ее доверие и, о чудо! Оправдал так, что мои экзаменаторши обе расплакались. Якобы от счастья. Теперь я понимаю - если младшая от счастья, то моя любимая - от предстоящей в скором времени разлуки...
   А потом началась работа.
   Была подруга этой подруги, их хорошая знакомая, которая до сих пор не знает, что такое настоящий мужчина... еще и еще...
   Я стал служить женщинам. Не рабски преклоняться - это нравиться очень немногим, а быть сильным, ласковым и необычайно нежным в одно время. Мастером... секс - спорта.
   Это стало моей профессией и источником хорошего дохода.
   Большинство мужчин становятся состоятельными уже в том возрасте, когда их жены, мягко говоря, приелись им. Они предпочитают развлечения на стороне с деловыми партнерами и партнершами. А от жен своих, чтобы не особо выступали, просто откупаются, позволяют им транжирить деньги, или, по крайней мере, не особо ограничивают в средствах и свободе времяпровождения. И в этом, может быть, их главная ошибка. Когда материальная сторона жизни урегулирована, когда женщине не надо вставать в пять утра, чтобы успеть на работу, с которой она вернется вымотанной часов в шесть-семь вечера, на первое место выходит эмоциональное начало. В семье его нет, она начинает искать. И, чем больше вокруг богатых и таких вот неразумных, тем больше в обществе спрос на мое мастерство, на мои ласки, на меня. А некоторые мужья сами нанимают меня для своих жен. И такое бывает.
   Она, моя навсегда любимая, объяснила мне.
   И ступил я на эту стезю легко, без предубеждений. Так воспитала меня моя навсегда любимая.
   'Большинство, абсолютное большинство женщин не знает или не получает полного, облегчающего и омолаживающего удовлетворения. Я иду по улице, вижу лица десятков и сотен женщин и только изредка, далеко не каждый день удается заметить одно - счастливое: удовлетворенное и успокоенное. Оно светится! Такой женщине не страшны мелкие неурядицы, она их не замечает! Ей и крупные не страшны - у нее есть выход! Даже если это и не ее любимый (его встретить удается не каждому), но раскрывший или раскрывающий ее мужчина. Знаешь, в нас накапливается много злости, желчи, которая нас портит, старит до срока, разъедает изнутри. И нет в природе другого лекарства от нее, кроме истинного сексуального удовлетворения. Пусть изредка, раз в год, раз в жизнь... Но лучше чаще, как можно чаще. Тогда злости и желчи меньше, а молодости и спокойствия, даже снисходительности к людям за их злость и сердитость, больше.
   Ты один на тысячу. И долг твой - осчастливить ту тысячу женщин, которым не повезло, которым ты, такой как ты не достался'.
   Женился на сверстнице, как мужчина ее устраиваю - что поделаешь, профессионал! Есть дети. Двое. Устраивает ли она меня? Хорошенькая, двадцать семь лет, следит за собой. Но...
   Я не покажу любой женщине ни малой капли пренебрежения или холодности, какой бы она из себя ни была. Так воспитан, это мое внутреннее состояние, мне не надо ни напрягаться, ни специально следить за собой, чтобы ненароком не обидеть партнершу. Я честно и на все сто выполняю свою любимую работу.
   Но с полной страстью, с горячим желанием я предаюсь любовным утехам только с женщинами после сорока. Как моя навсегда любимая. Только они, кажется мне, понимают, что такое истинное наслаждение, только они, получая сами, умеют еще больше дать, только они уже ценят последние мгновения самой радости, и тех, кто умеет ее нести.
  
   'Большое видится на расстоянии...'
  
   'Ты полюбишь молоденьких, когда тебе будет столько, сколько сейчас мне...'
  
   'Я хочу остаться в твоей памяти желанной...'
  
   'Человек, который по-настоящему любил, не убоится смерти...'
  
   'Любовь - какой бы долгой она ни была - длится одно малое мгновение...'
  
   'А согревает вечность...'
  
   Необходимый комментарий.
  
   Прежде чем признать тот или иной урок готовым предстать перед вами, я провожу его обкатку - выпускаю малым тиражом и даю познакомиться своим независимым экспертам - знакомым и просто случайным для меня людям самого разного возраста и социального положения. Для чего делаю так?
   Одну и ту же историю можно показать по-разному. Можно осудить, можно оправдать. Технически это будет выполнено ненавязчиво, на уровне воздействия на подсознание: всего лишь игра некоторых слов и фраз, незаметная неподготовленному специально читателю. И, даже сравнивая два текста, несущих диаметрально противоположную психологическую нагрузку, не каждый сможет уловить различия в написании. Это может быть ничего не значащее само по себе ключевое слово, но в определенной фразе программирующее сознание. Может быть обратный порядок слов в предложении, дежурная фраза, даже к месту поставленная запятая. Наконец, один и тот же текст, наложенный на конкретно мыслящего человека, окажет на него совершенно иное воздействие, чем, скажем, на вас.
   Я не занимаюсь программированием сознания. Моя задача в другом - показать объективно, не навязывая своего мнения, тот или иной случай из практики просто как состоявшийся факт. Чтобы вы, прочитав, не поддавались моему влиянию, а составляли свое, неповторимое среди многих, мнение. Помните, что сказано в начале? Психологические ребусы. Я мог бы осудить или одобрить, у меня есть свои симпатии и антипатии. Но я не делаю этого. Я призываю вас размышлять! Ибо, только узнав много разного об одном, можно найти золотую середину.
   Данный урок выявил две диаметрально противоположные точки зрения. Одни, узнав, что такой человек действительно существует, настоятельно просили телефон или адрес моего героя. Другие просили помочь найти им такую мудрую учительницу для своего так незаметно повзрослевшего сына. Третьи (на одном случае я остановлюсь подробно) осуждали и призывали 'на голову этой страшной ведьмы, этого гомика альфонса, и на мою, естественно, как породившего эти ненормальные чучела в своем больном воображении все громы небесныя'.
   'Я внимательно, целых два раза прочла вашу брошюрку и поняла вас. Вы старый больной импотент, который ненавидит всех женщин, не может ни одной из них дать ничего хорошего. Они вас никогда не любили, не замечали, и всю жизнь вы только и делаете, что смотритесь в зеркало и занимаетесь онанизьмом...' (орфография автора письма).
   Состоялась и одна поучительная встреча. Серьезная дама, не осуждая в принципе ни героев, ни меня, написавшего о них, предположила, что то удовлетворение, которое несет он случайным для него женщинам, не может быть полным, очищающим и омолаживающим, каким пытаюсь показать его я. Без настоящей любви не может быть страсти, не будет оргазма, а значит и всего того, о чем я 'так восторженно написал'.
   Постепенно разговорились. Снялось сковывающее напряжение первых минут знакомства. Выяснили - с мужем близость бывает очень редко, раз в месяц или в два. Он никогда первым не предложит, инициатива исходит от нее. Почему так редко? Ей неудобно просить, вот она и терпит, покуда терпится. Ах, почему он не предлагает, то есть не просит близости? Здесь свои семейные сложности. Не хотелось бы об этом говорить... Близость всегда для нее заканчивается оргазмом - он не оставляет ее неудовлетворенной. Для него? Он, как один ваш герой, начитался китайского Дао и живет по нему. Так по крайней мере мне говорит. Любят ли? Нет. Скорее привыкли друг к другу. Любви, наверное, и не было никогда.
   - Вы говорите, что всегда от близости с мужем испытываете оргазм? И тут же утверждаете, что любви и не было. Посмотрим на ваши отношения глазами вашего мужа. Он, по вашим же словам, не то чтобы холоден, скорее равнодушен к вам. Так? Не будем заострять внимание на таком факте, что он никогда не проявляет первым инициативы, не просит, оставляя это право за вами. И в то же время никогда не отказывает вам на вашу просьбу, всегда готов как мужчина, выполнить ее с должным старанием. Вы хотели бы оставить причину такого отношения в тайне, хотя, скажу вам честно, я мог бы объяснить ее вам в подробностях не хуже, чем можете рассказать ее мне вы. Но не будем вникать в глубь. Вам ясно, мне понятно. Вы осознали и не сваливаете вину на мужа. Хорошо. Так легче вести нашу беседу, легче найти взаимопонимание. Итак, он доставляет вам удовлетворение, а вы испытываете с ним оргазм и потом месяц или два живете им, пока не решитесь 'попросить' снова. Как вы думаете, способен ваш муж относиться так же как к вам, а может и более нежно, к другой женщине? Способен ли он нести такое же удовлетворение другой женщине?
   - Мне кажется - да, - ответила после некоторой заминки, и призналась. - Наверное, я эгоистична. Где-то в подсознании я кружила вокруг этих мыслей, боялась их, хотела их, только не могла их сформулировать правильно. Он прав, он тысячу раз прав, ваш парень. Мы совершенно не ценим того, что рядом с нами, не боремся за него. А потом, потеряв, кусаем локти. Да если ваш Альфонс даже одной женщине даже один раз доставит минуты радости... Мой муж... Почему он до сих пор не бросил меня? Вы думаете - любит? Или у него есть отдушина?
   - А как вы сами думаете?
   - Конечно приятно, если тебя любят. Но любовь порождает паразитизм с нашей стороны. Мы перестаем добиваться ее - зачем стараться, когда уже любит? Как будто она раз и навсегда. Нет. Лучше бы у него была отдушина. Да-да! Для меня это стимул - отбить его у нее, доказать, что я лучше, или, хотя бы, постараться, сдвинуться с места, начать хоть что-то делать. Я ведь присохла к стулу.
   - А без стимула?
   - Наверное, мы, бабы, (она так и сказала) ужасно обленилась, перестали видеть в других женщинах соперниц. И стали неинтересны не только своим мужчинам, но и всем остальным...
  
  
  
  
  
  УРОК 9
  
  
  СВЯЗУЮЩАЯ НИТЬ
  
  
   Я бы принял ее за девочку-подростка, такой миниатюрной она была. Но, Ане двадцать один год, ее дочке скоро два и родила она ее на три кило двести! Как доходила беременность, вспоминает с содроганием. Роды? Пролежала в беспамятстве - от боли потеряла сознание. Как ее исполосовали врачи, одному Богу известно, говорят - звездочку сделали.
   Раны зажили, боль притупилась, память сгладила прошлое. С мужем договорились - больше она рожать не будет, не выживет. Он понял, согласился: - 'В наше время одного поднять - подвиг.'
   На том и порешили.
   Муж не торопил, дал ей возможность отойти от родов, залечить раны физические и душевные.
   Дочка росла быстро. Обычно мать, выносив ребенка, родив его, так сближается с ним, каждую клеточку его, каждый вздох чувствует. И к дитю много ближе, чем отец. Пока он бессонницей промучается, пока пеленки настирает-наменяет, запахи его в себя примет, на руках место ему определит, чтобы как влитый, как тут и был - многонько деньков а то и месяцев пройдет.
   У них роли практически сразу поменялись. Он осознал, каким трудом дались ей роды, и, то ли в характере у него детолюбие, то ли виноват был перед ней за причиненные мучения, но сразу взвалил на себя все тяготы по поднятию дочки на ноги. И купает, и переодевает, и гуляет с ней, и ночью только сам встает, хотя работает полную смену на производстве, не в какой-нибудь конторе.
   По такой жизни дите должно больше к папке тянуться, ан нет. Только встало на ноги и от матери ни на шаг. Мать на кухню - в крик и за ней. В ванную не сходи без нее - сядет на пол и играть будет. Только чтобы в любую секунду видеть маму, слышать ее и, коли надобность появилась, к руке или ноге ее прижаться. Даже, прости Господи, в туалете одной не посидеть - ей рядом непременно надо быть. А иначе - истошный крик, даже кашлем заходится от натуги.
   Что ей только не советовали, что только не испробовала - ничего не помогает. И няньку нанимали. И днем спать не давала - думала, намается ребенок, ночью спать будет без задних ног. И маковые зернышки сосать давала, и спиртовые настойки элеутерококка и прочих успокоителей.
   Сама дошла, но нашла одно средство. Шлепнет ладошкой покрепче, аж руку болью обожжет, да в угол поставит - помогает на короткое время. Дите слезами давится, дрожит, но из угла не выходит, ослушаться боится, знает - еще получит. Боль она чувствовала.
   Чем дальше, тем чаще приходилось прибегать к рукоприкладству. Уже девочка на стуле боком сидит - попку больно, или на диване полулежит - но страх остаться одной сильнее страха боли, и опять гоняется за мамой.
   - Что я ей вечная нянька? Я так устала, так хочется одной побыть. Уложишь спать. Все, вроде крепко уснула. Только ногу с кровати опущу - встать, она в истошный крик. Муж с работы возвращается, ее на себя берет, но я уже никакая, у меня уже нервы тоньше паутины.
  
   Ребенок живет в чреве матери. Есть Он и Она, весь его мир сосредоточен на ней. Она и кормилец, и поилец, и защита от всего мира. Но вот он родился. Рамки его мира расширяются. В его жизнь постепенно входят отец, бабушки-дедушки, братишки-сестренки. Постепенно он к ним привыкает, его маленький умок осознает - эти существа не несут ему зла, им можно улыбаться, с ними можно играть, но они временные. А мама постоянная, она все равно главная защита и опора. Приходит время - отдают в детские ясли или в детсад. Практически у всех детей этот выход в коллектив сопровождается большим потрясением. Ломка, воспитание коллективизмом, когда в свободную жизнь, где главным было его детское 'Я', врывается взрослое 'МЫ'. Нас много, любят не меня одну или одного, любят всех, а точнее - не любят никого, потому как мы чужие. И ожидание - а за мной придут? А меня уже не бросили?
   Вот этот краеугольный камень мироощущения ребенка - а меня не бросили? - долго является для него определяющим.
   Мир ваших интересов велик. Вам хочется и кино посмотреть, и книгу почитать, с подругами поболтать, погулять, да что угодно! Вы взрослая женщина.
   У вашей дочки есть мама, а все остальное - только приложение к маме. Пока она рядом - интересное, нет мамы - опасное. Не поднимать ее до себя нужно, опуститься до понимания ее.
   Ваши отношения с дочкой напоминают мне отношение отца, приехавшего домой через год после рождения ребенка. Он не знает, как к нему подступиться, что ему сказать, чем занять. Для него это чужой ребенок! И много воды утечет, пока он своим станет. Потерянные первые месяцы общения порой годами наверстывать приходится, а порой и за всю жизнь не догонишь. Порой отец и к родным детям по разному относится: потому что одного на руках носил, попку подтирал, а другого - нет, биополе их бессонными ночами на одну волну не настраивалось.
   Вы без своей девочки прожить сможете, погорюете, поплачете, не без этого. Но свыкнетесь. А она без вас погибнет. Нет пока на земле для нее достойной замены матери. Да, вырастают и в детских приютах, и в детских домах. Но кто вырастает? Будущие заботливые мамы или кукушки?
   Пройдет время, вы привыкнете к своему ребенку. Для него окружающий мир будет расширяться подобно конусу, уходящему в бесконечность - в нем много интересного и не связанного с вами! Ваш же прежде огромный мир тем же конусом будет сужаться до его одного. И вы окажетесь точно в таком же положении, в каком сейчас находится он.
   Вырастет ваша девочка, уйдет из дома. И она бросит вас, так по крайней мере будет казаться вам. И переубедить вас в обратном не сможет никто. И вы будете кричать внутренним криком, и звать ее назад, и бояться смерти от навалившегося одиночества. Кто поможет вам перенести такое?
   Но у вас это наступит не скоро.
   Для вашей единственной дочери уже наступило.
   А ей кто поможет?
  
  УРОК 10
  
  
  УРОК ХОРОШЕГО АНГЛИЙСКОГО
  
  
   После окончания инфака местного пединститута Тому сослали в районную школу - проторенная дорожка для тех студентов, кто не смог достать охранную бумагу из городского ОНО, кого не прикрыли шибко нерасторопные родители.
   - Не смертельно, - успокоила себя молодая учительница английского языка. - Три года незаметно пролетят, как-нибудь перекантуюсь: разговорной практики наберусь, кое-чему подучусь. А там и в переводчицы махну. Спрос нынче на языкастых большой.
   Она не захотела жить в местной общаге с коллегами. Не потому, что чуралась людей. Просто за пять лет учебы нажилась по горло. В общежитии какое уединение? Дверь вечно нараспашку, кто захотел - пришел, когда захотели - свет врубили. У тебя кошки на душе, а тут вечный праздник. И вся твоя жизнь на виду: кто пришел, кто ушел; ни поплакать, ни отдохнуть, ни вкусненького поесть вдосталь. Денег больших не было, а так порой чего-нибудь захочется. Экономишь одна, купишь - делить на всех приходится. Нет, не жадность. Но иногда бывает.
   Любила она вечерами уединиться с книгами, предаться мечтам. Вот и сняла комнату у тихой одинокой бабульки в частном доме, поближе к земле, запаху дымной печки и парному молоку. Быстро подружились, зажили как родные бабка с внучкой.
   После шумной городской жизни, деревенские будни показались сухими и скучными. Она в первые дни радовалась этой тихости. Но скоро поняла - пять лет не прошли даром, и в ней что-то поломали. А прежнего круга общения рядом нет, и близко подобный не создашь: и не с кем, и времени на его создание много потребно. Крути не крути - одна, для всех чужая. Единственное спасение - книги. Читала много, как бы вдогонку за прежде упущенное - пять лет учебы больше приходилось спецлитературой 'наслаждаться', английские тексты штудировать. В деревне поняла - намерение углубить свои знания в английском - несбыточная мечта. Никто язык не знает, старшеклассники на уровне пятого класса, а про младших и говорить нечего - кое-как алфавит да тэйбл с пенселом. Какое к черту совершенствование? Свое бы не растерять!
   Девчонки, которых вместе с ней сослали, учились на других факультетах. Они и не знали друг друга раньше, так, мельком встречались в коридорах института: ни здрасте, ни до свидания. Кто мог заранее предугадать, куда и с кем судьба занесет? Здесь познакомились и, как водится на чужбине, быстро сошлись. Каждую субботу после баньки устраивали небольшой девичник: что-то из дома пришлют, что-нибудь постряпают, чай, пара бутылочек, музыка, танцы. Когда сами с собой, когда ухажеры заглянут.
   Один раз, - она была в мерзком настроении, выпила немного больше нормы, а точнее, напилась до поросячьего визга. Зачем-то поругалась с девчонками, ее вытолкали в коридор - проветриться. Пошла, держась за стены. Не помнит, как забрела на общую кухню, может, жажда одолела, может спрятаться от глаз, успокоиться. Там стояла кровать с голой панцирной сеткой. Она прилегла на минутку и мгновенно уснула.
   Не услышала, как ее раздевали, хотя раздевать особо и нечего было: короткая юбочка, ее просто загнули, тонюсенькие плавочки, такой же лифчик под свитерком. Очнулась, когда работа кипела вовсю. Кричать не дали, ее же трусиками предусмотрительно заткнули рот, придержали руки.
   Не помнит, сколько их было, может четверо, может пятеро, а может и повторно отмечались. Ребята вроде знакомые, насколько спьяну могла разобрать шепот да разглядеть в темноте. Они не зверствовали, работали быстро, но спокойно. Почувствовали, что она не брыкается, руки опустили, кляп убрали, но стояли в изголовье наготове.
   Пьяной трудно сосредоточиться, она старалась, но так и не поняла - успела ли поймать кайф?
   Только утром, окончательно протрезвев, оценила происшедшее: в теле сладкая нега - каждая клеточка ей наполнена, петь хочется. Все мысли из головы в низ живота переместились и ходят по кругу, и вырваться из него не дают.
   В четверг у нее был урок в выпускном классе. Она привычно вошла в кабинет. На столе аккуратно свернутый пакетик, перевязанный розовой ленточкой.
   - Мне?
   Молчание.
   Развернула - а там ее плавки и лифчик - с той ночи. Нашла силы не показать растерянности. Улыбнулась, насколько хватило самообладания, и поблагодарила.
   - Спасибо. Мои любимые.
   И вспомнила их, тех, кто там был.
   На перемене подозвала одного, сказала спокойно, как будто урок объясняла:
   - Больше так не делайте, не маленькие, понимать должны. Я ж ваша учительница. А вдруг кто увидел?
   Она верно выбрала тон, не спугнула и не замкнула его. Обыденно, словно речь шла не об изнасиловании, а о списанной контрольной.
   - Никто не видел. Мы караулили.
   - Или сами проболтаетесь? - прищурившись, посмотрела ему в глаза.
   - У нас - могила, - ответил, краснея.
   - Вы еще не знаете, что такое настоящая могила, - сказала в сторону и ушла.
   В субботу ее уже подстерегали.
   Ближе к полночи она прошла как бы в туалет, проверила - в темноте кухни кто-то есть, мерцает огонек сигареты.
   'Ждут', - догадалась. Знакомое чувство всплыло в низу живота, потекло к ногам и голове. Она уже знала, как ей следует поступить.
   Назад возвращалась, покручивая на пальце кружевные плавки.
   Они недооценили ее.
   Тома самозабвенно отдавалась им, требовала еще и еще. И они старались показать ей свою взрослость, угодить ей. Выполняли малейшие прихоти, хвастали опытностью. А она посмеивалась и над собой, и над ними. В какой-то момент испугались - а не бешенная ли? Не они ее - она их насилует!
   В очередную субботу один не смог пойти, или не захотел, приелось - взяли замену, а новенький возьми да проболтайся. И пополз слушок по деревне. И стали на училку косо поглядывать, ехидно подсмеиваться, приставать с непристойными предложениями.
   Она уже знала всех своих 'рабов', знала, кто первый тогда предложил воспользоваться ее пьяным состоянием. Помнится, когда он признался, она его похвалила. 'Молодец. Видишь, как нам хорошо.' И он получил то, что никому еще не доставалось. И возомнил о себе. И загордился...
   Тома приперла его в углу кабинета.
   - Ты мне что говорил? Могила? - сквозь зубы прошипела она. - Трепачи! - И, уже отвернувшись, зло ругнулась. - Пискуны сопливые.
   И перестала их замечать.
   И в школе.
   И по субботам.
   Он не выдержал первым.
   Прислал ей записку.
   Потом выпросил у нее свидание.
   В полукилометре от школы, в начинавшей зеленеть березовой роще, было густо заросшее кустарником сельское кладбище - самое уединенное место. Здесь и днем-то редко бывают люди. А ночью вообще тишина.
   - Я люблю тебя, - шепчет. Тепло, а его озноб бьет. Обнимает, тянется к губам. Она уворачивается.
   - Целоваться хочешь? - спрашивает и сама не узнает собственного голоса.
   - Хочу, - шепчет он и безрезультатно ловит ускользающие губы.
   Тома снимает плавки, грубо хватает его за волосы, гнет голову вниз.
   - Прощение еще заслужить надо! Целуй, замаливай грехи.
   Он был согласен на все: любое унижение, наказание, боль для него были сейчас как награда.
   Зарылся лицом в ее душистой мякоти.
   Она стояла, закинув голову к звездному небу, постанывала. Руки ее, безвольно повиснув, перебирали его густые волосы. А когда он увлекся, привязала к ограде шнурок из его же кроссовок, накинула петлю.
   Они упали на землю.
   Он повис, придавленный ее тяжестью, дернулся, но только сильнее затянулась петля.
   И успокоился. И посмотрел на нее широко раскрытыми глазами.
   - Теперь ты точно узнаешь, что такое настоящая могила, - прошептала она и впилась в его бескровные губы последним поцелуем.
  
   Его нашли к следующему вечеру.
   В кармане безадресная записка.
   'Я не могу без тебя жить. Умоляю - прости. Не можешь простить, ну хоть не презирай, хоть раз посмотри на меня, пока я не умер с тоски!'
   Для следствия вопросов не было: почерк собственноручный, следов борьбы нет, врагов нет. Самоубийство на почве безответной любви.
  
   На училку никто больше косо не смотрел, при встрече ехидно не улыбались.
   Окончился учебный год.
   Летом она получила открепление, уехала из села.
   А ее мальчики?
  
   Один погиб в армии.
   Один разбился на мотоцикле.
   Одного затянуло в силосоуборочный комбайн - раскидало на малые кусочки.
   Один остался жив, но лучше бы умер. С интеллектом пятилетнего ребенка бродит бесприютный в городе по рынку, собирает мусор и тумаки, ест, что подадут или украсть сумеет... Все книги автора в этом жанре, а именно: 1. "Я - SOSка" - исповедь 12-летней - издана в России (три издания), Америке, Прибалтике; 2. "Потерявшая оргазм" - записки практического психолога - издана в России, Америке, Прибалтике; 3. "Банный день - суббота" - исповедь 13-летнего, Издана в России, Америке; 4. "Житие одного студента" - эротическая повесть, Издана в России, Прибалтике; 5. "Семь этапов мужской измены" - или - "Почему изменяют мужчины" - книга для женщин; 6. "100 сексомаразмов" - "Мы даже не знакомились, мы время экономили..." смотрите на сайте: https://www.cibum.ru/author/5694513 книги ВВ на Цифровой витрине https://www.cibum.ru/books/7897310 потерявшая оргазм Выдержки из этих книг: Я - SOSка! исповедь 12-летней 1 Я тут недавно новость сногсшибательную узнала. Про себя. Про малолетку. Мы с Юлькой по базару шарагатились, труселя ей выбирали у китаез. У них бельишко красивое, модное. Они за новинками только так следят. Нам на уроке географии рассказывали, - их много, больше миллиарда по всей земле во всех странах понапичкано. С ума сойти, сколько это! Я даже представить себе не могу. Как мурашей в муравейнике? Или как рыб в океане! Одних имен с фамилиями сколько должно быть? Если всех китайцев в одну книгу записать, такую книгу, наверное, ни один подъемный кран не поднимет. Больше дома будет. Они везде живут не как все люди, не сами по себе. Они живут общинами, и все там, в других странах, как шпионы. Ну не те, которые разведчики типа Штирлица, секреты военные ищут. А которые по товарам всяким. Чуть кто придумал новое, красивое или интересное, тут же своруют, наделают в своих подвалах или землянках, и на базар. Конечно, ширпотреб, надолго его не хватает. Но кто разберет, что у тебя с блошиного рынка, а не из суперсалона какой-нибудь там 'колетт' или 'пальметта'? Главное - свеженькое, блестючее и за копейки. Ходим, прицениваемся, по сторонам глазеем, взгляды мужиков на себе ловим. Нравится мне ощущать, как тебя глазами лапают, раздевают. Юльке сказала как-то, она мне говорит: - Я тоже люблю, когда мужики на меня глазеют. Я, - говорит, - если бы повзрослее была, любого бы запросто заарканила. Ей это как два пальца обмочить. Она вон какая уже, не то что я. Даром что в одном классе учимся, а у нее уже и сиськи, и жопка как у девушки. И краситься ей мамка не запрещает, даже сама денег на косметику дает, не то что мне. Шляемся так, языками молотим, а потом Юлька мне возьми и покажи на одну соплюху, - по рядам болтается. Девчонка как девчонка, лет десять-одиннадцать. Одета модняче, с этого же рынка, а в остальном - ни кожи, ни рожи. - Вон та, дохлятина облезлая, видишь? - Ну, - отвечаю я. Как же ее не увидеть, если она перед нами второй ряд мельтешит, то к одному шалману подойдет, то к другому. - Тоже чего-то ищет. - Ничего она не ищет, - морщит нос Юлька. Она таким манером брезгливость свою выказывает. И взрослость, мол, все уже знает, все умеет. - Она узкоглазым сосет. - Чего сосет? - не сразу въехала я. - Ну, ты, подруга, гонишь! Не врубилась, что ли? - смотрит на меня как на децла, разве что пальцем у виска не крутит. - Соска она! Минетчица! - А это что, плохо? - сжалась душа в комочек. - Последнее дело! - и сплюнула брезгливо. - С такой ни один нормальный пацан дружить не станет, в губы не поцелует. А если она, дура, подставится по незнанию, а он потом прознает, что она зачушкарена, - кранты девахе, могут перо в жопу вставить, или по хору пустить. Что такое 'перо в жопу' и 'хор', - я уже знала. То есть не лично знала, не на своей этой самой. Рассказывали. От Юлькиных слов стало скабрезно. В животе тошнота, в ногах деревяшки. Я ей, подруге своей, чуть было не раскрылась. Хотела похвастаться - какая уже взрослая! Авторитета подбавить, чтобы Юлька совсем уж меня за мелочь не считала, нос свой немного ближе к земле опустила. Бог или черт спас меня, не дал язык распустить. Сболтни я, завтра бы весь наш седьмой класс, какой там класс, вся школа бы пальцем тыкала в меня и кричала чернорото: - Соска! Соска! Так ославят, потом хоть из школы беги, хоть в петлю лезь. А все равно не отмоешься. Как будто я сама, как будто мне в масть этим заниматься! Не скажешь же всякому, что это мамка меня, чтобы отчима крепче к дому привязать, чтобы он ее с нами, тремя малолетками, не бросил, к такому позорному ремеслу приспособила. Меня и сестренку мою восьмилетнюю. Хитро так подготовила, а сама будто и ни при чем, как и не знает. Это я так поначалу думала про маманьку, пока одна трудилась. А как Натку, сестренку мою, застукала с отчимом, так все сразу и поняла. Мне хоть и тринадцати еще нет, а уже не дура, яичницу от омлета и на вкус и по цвету различу. А началось все так... 2 Я в первый класс пошла, букетики-косички, бантики-фартучки. Солнышко светит, на школьном дворе народу - туча с лишком. Все вперемежку - бабушки, родители, учителя, детишки от мелюзги вроде меня до старшеклассников. И цветов, наверное, сто газонов оборвали, или двести клумб приперли. С первого урока прихожу домой гордая такая. Еще бы! Уже в школе учусь. Этой новостью готова со всеми поделиться, и с маманькой, и с Наткой. Влетаю в комнату, - а маманька вся в слезах. Натку на руках качает и ну тебе заливается, даже как не плачет вовсе, а воет. Я с порога, еще не зная, что у них на самом деле стряслось, тоже в рев. Натка чего, ее и уговаривать не надо, она и сама по себе частенько орет, а тут сам бог велел к нашему хору присоседиться. Три дуры в три глотки - кто кого перекроет. Науросились до изнеможения, даже голова заболела. Ну, маманька помаленьку притихла, обрела дар речи. И призналась нам с Наткой, хотя Натке чего объяснять? Три годика только, еще в ясли ходит, в старшую группу. - Я ж папаньку вашего в тюрьму посадила, - сказала и опять на полчаса в рев. Постепенно очухалась, наверное слезы все закончились, их же не море в глазах, и даже не озеро. Утерлась, нам сопли утерла, пошмыгала носом и смогла нормально обсказать. Папаньку она, оказывается, не в тюрьму, в ЛТП упекла. На излечение. Так это называется. Только нам ни тепло, ни холодно. Сидит он в другом городе, за колючей проволокой, домой его не отпускают и не отпустят, и денег от него, помощи нам, теперь надолго нет. Папанька у нас алкаш. Маманька так его и звала всегда. - Алкаша еще нет? - спрашивала, приходя с работы. Или: - Куда это наш алкаш запропастился? - недоумевала к вечеру. Единственная польза, которая от него в доме была - деньги. Получал он на своем комбинате хорошо, хотя работа у него детская. Дверовой. Он говорил мне весело, когда я его про работу спрашивала: - Двери открываю и закрываю. А потом брал на руки, выносил на балкон и показывал за реку, туда, где дым от сигарет-труб до самого неба поднимался и черной тучей над нами всеми нависал. - Вон там, в самом дыму и аду я у чертей служу. Двери перед их величествами настежь открываю. - А они страшные? - Кто? - Ну, черти твои! - У-у какие! - закатывал глаза, показывая их страшность. - А куда они ходят? - На охоту за маленькими детками! И щекотал меня в шею своей колючей бородой, и радовались мы.... Когда он трезвым был... Иногда... Я маманьке сказала один раз, когда мы с ней пельмени стряпали: - Давай его, пьяного, домой не пустим. Он же бабушкин сын, пускай она его назад к себе забирает и переучивает, чтобы вино не пил и тебя слушался. А она мне: - Хорошо, хоть такой есть. Сыты, обуты-одеты, и слава богу. Все пьют. Наш хоть не буйный, не то, что другие, драться не лезет, тебя вон любит... А потом ничего не говорила, как будто думала о чем-то, - глаза уткнула в стену, смотрит, как парализованная. Даже тесто месить перестала. И я притихла, чтобы не спугнуть маманькиных думок. А потом она вернулась и снова мне: - Бабушке не вздумай ляпнуть, расстроится еще, осерчает. Греха не оберешься. Вот так я на всю жизнь запомнила. Муж это тот, который твой, домашний, но всегда пьяный. Хорошо, если деньги домой приносит. Хорошо, если не дерется. А и дерется, тоже не страшно. Зато как у людей, не обидно. Я должна буду его кормить, стирать его вонючие подштанники и материть его, когда он домой поздно на своих карачках приползет... 3 Квартирка у нас маленькая, малосемейная, комната чуть больше кухни. Только вот семья у нас давно уже, как Натка родилась, перестала быть малосемейной. Семья выросла, а квартира не выросла. Диван вечно расправленный, детская кроватка в углу, журнальный столик с древним телевизором и кресло. Все! Больше, хоть табуретку купи - ставить некуда, разве на потолок ее привешивать. После того, как папаньку у нас забрали, мы быстро перешли на хлеб и картошку. Масло и молоко только Натке покупали, она маленькая, ей расти надо. Меня что, меня в школе покормят, иногда бабушка вкусненького принесет. А вкусненькое для меня теперь все, кроме хлеба и картошки. Как-то вечером, в аккурат перед моими первыми каникулами, маманька меня спать раньше обычного уторкивает. Еще вечерняя сказка не кончилась, а она и постель расправила, и в ванную нас с Наткой сгоняла. И такая вся раскрасневшаяся, нервная, как будто заболела. А сама платье красивое надела и губы зачем-то накрасила. Я не вредная, я хорошая. Но когда чего-то не так как всегда, во мне чертики разыгрываются. Еще бы полчаса и я сама уснула. Полдесятого я всегда сплю. Я, маманька не раз гостям, да и бабушке рассказывала, если уснула, меня пушкой не разбудишь, хоть на голову ставь, хоть по постели колесом катай. А сегодня - не спится, и все тут. Уже и ремня пообещали, и конфетку, и что назавтра гулять не отпустят. Пришлось притворяться: раз хочет маманька, чтобы я как будто спала, буду спать. Слышу, дверь тихонько щелкнула. Сперва подумала - ушла к тете Тамаре, к соседке. Они часто вечером сидят у нас, или у нее, болтают 'о бабском'. Могут и бутылочку выставить, покурить. Маманька не курит, а тетя Тамара курит. У нас дома даже папаньке не разрешалось никогда курить. А тете Тамаре иногда можно. Она же подруга. Она же, если покурить пойдет, разговоры прервать должна будет. Пусть лучше здесь курит, дверь в нашу комнату все равно закрыта, к утру все сто раз провыветрится. Нет, не ушла никуда она. Кто-то на кухне шепчется. И по голосу слышу, не тетя Тамара это, у той слова как из скорострельного пулемета быстрее пуль вылетают. Слушала, слушала - ничего не понятно. Зря только прислушивалась столько времени, совсем устала. От слушательного напряжения даже шея онемела, и ноги почему-то затекли. Ну и задремала незаметно. Маманька пришла, склонилась ко мне, дыханье затаила. Чую, от нее какой-то жар идет, обжигает меня, в мягкость матраса вдавливает. Послушала с минутку, а потом толкает в плечо. - Спишь? - шепчет с дрожью в голосе. Я слышу ее прерывистое дыхание, хочу ответить, а слово сказать не могу - язык к нёбу прилип, высох сразу, и такой толстый стал. Как тогда, летом, в саду у бабушки, когда нас деда Гриша медом угостил в сотах, а там пчела сидела, а я не заметила и кусила. А ей стало больно, или обидно, что я ее мед ем, да еще и кусаюсь. И она меня в отместку кусила. А я закричала, а потом язык опух и стал во рту не умещаться. А я стала задыхаться, а деда Гриша язык у меня пальцами схватил и жало в нем искал. И слезы мне волосатым кулаком вытирал. А волосы у него на кулаке редкие, кучерявые, рука вся в конопушках... Ушла маманька, сон мой прогнала. Я как все равно сто лет проспала и насовсем выспалась. Даже ни на столечко ни в голове, ни в теле сна нет. На кухне опять шепот, смешки, посуда звякает... А потом свет гаснет, она идет назад, тихонько, на цыпочках. Уже в одной короткой ночнушке, ложится рядом со мной. А с краю еще кто-то ложится, да такой тяжелый. Диван как лодка на реке, жалобно просел до самого пола. Я испугалась, вдруг сейчас диван тонуть начнет, с того, дальнего просевшего угла потечет весь. И мы втроем на голом полу окажемся, а дядька рассердится сильно и меня за такие мои мысли ругать будет, или выгонит одну куда-нибудь. Чего-то они шепчут друг дружке, чмокают, лижутся. Поняла я - целуются, не до меня им, не до мыслей моих. Они вдвоем. Им интересно. Я когда одна бываю, не знаю иногда, чем заняться. Одной иногда скучно бывает. А если кто в гости или поиграть ко мне придет, всегда веселее. На двоих больше игр всяких придумано, чем на одного. Даже не в два раза, а, наверное, в сто раз. А когда трое, еще больше можно придумать. А дядька этот точно не папа. Папа у нас не такой большой, папа у нас даже меньше маманьки, не ростом, а толщиной. У него совсем никакой толщины нет, а есть кожа и ребра. И пахнет от него неприятно. Как от старых больных стариков... и от пьяниц. А от этого не пахнет, от этого в комнате места совсем нисколько не осталось. Даже дышать тяжело, будто он весь воздух себе забрал и делиться с нами не хочет. А потом он на маму лег, а меня на самый край рукой отодвинул. И запыхтел... 4 Во мне какая-то защелка защелкнулась, стало холодно и грустно. Привыкла уже, что маманьку нашу мы с Наткой одни любим, больше никого у нее нет. Папанька, когда был дома, тоже вроде как имел свои права. Но такие маленькие, игрушечные, даже совсем никакие, - там, на дальнем уголке дивана. Если он с утра работал, тихонечко вставал в пять часов, никого не беспокоя, тихонечко собирался и быстро-быстро уходил, а завтракал он по дороге к трамвайной остановке одной сигаретой. Когда он с обеда работал, мы его совсем нисколько не видели живого, только сонного, утром, и то не всего папаньку, а его лохматую макушку, торчащую из-под одеяла. Мы не боялись, что нам от его незаметной любви меньше маманьки достанется. А тут нахлынуло. Это ж она для нас старается! Это ж она наше в маманьке будет другим отдавать! Я уже знаю - они так детей делают. А зачем нам еще дети? Нас у маманьки с Наткой итак двое, она все жалуется - одеть-обуть-накормить, денег вечно не хватает. А дядька этот - он чего? Теперь у нас заместо папаньки? Так хотелось подняться на диване, чтобы они испугались и перестали этим делом заниматься. Я даже представила, как у них рты раскроются от удивления. И спросить у дядьки у этого огромного. А ты кто? И у маманьки спросить. А зачем нам еще дети? А папанька когда придет? Если бы язык не присох, я бы спросила. И получила бы. Нет, меня не наказывали. Но, не маленькая, знаю, в такое время нельзя мешать. Когда мальчишки на улице двух собак палкой разнимали - они тоже деток, собачаток делали, одна собака, которая папа, рассердилась, что его подружку палкой больно бьют, и Витьку за ногу цапнула. Прямо до крови! А потом еще куртку ему порвала, потому что он палку не хотел выбрасывать. Рукав болтался как собачий хвост. А мама Витькина сама ему еще наподдавала, домой повела и нам сказала, что нельзя лезть туда, куда нас не просят. Хорошо еще, что всех не загрызли до смерти, вот заразится Витька кусачим бешенством, придется его к ветеринару на больные уколы водить целый месяц. - Может быть поумнеет, когда жопа от уколов пополам расколется. А мы представили, как она пополам у Витьки расколется, каждая половинка будет сама по себе болтаться, или со своей личной ногой идти своей отдельной дорогой, и нам не смешно стало. Нам жутко стало... Маманька моя не зря хотела, чтобы я спала. Она не хотела, чтобы я чего-нибудь видела. Взрослые всегда этим занимаются по ночам, когда их дети спят. А то я маленькая, а то не понимаю ничего. Что у меня глаз нет? Или уши совсем ватой забитые? Я же в школе, я же на улице всякого наслушалась. И видики сейчас у многих есть. Глупенькая! Ну ладно. Буду притворяться. Пусть думает, что я взаправду сплю... Дядьке чего-то не понравилось в маманьке. Он перестал дергаться на ней, затих. - Ты чего? - спросила она. - Не могу закончить, - голос у дядьки был глухой и не совсем довольный. - Диван у тебя неудобный. - Давай, я по-другому лягу, - тут же откликнулась она весело. Но командовал он. - В рот, - сказал требовательно. И маманька послушно сползла с дивана. - Рубаху совсем сними, чего забаррикадировалась. Он лег на спину, высоко забравшись на подушку. Даже почти сел. А я лежала около его живота... прямо перед моими глазами... в потолок, как Наткина рука со сжатым кулачком, смотрела толстая дядькина палка. Мне стало страшно. Маманька осторожно захватила ее губами, а я боялась, что палка или рот ей порвет, или у нее из шеи как гриб из-под мохнатых иголок вылезет. Дядьке опять что-то не понравилось, наверное то, что маманька двумя руками за нее держалась и не давала дядьке ее всю в рот затолкать. - Вставай, - приказал он. Маманька встала около дивана, дядька наклонил ее, пристроился сзади и опять начал дергаться. А две мамины титьки висели остроносо перед моими глазами и качались вразнобой, ударяясь друг о дружку. Я все ждала - когда они звякать начнут. А маманька стонала жалобно, и всхлипывала, или у нее где-то за спиной всхлипывало. И так мне стало ее жалко, - это же из-за нас она такие мучения терпит, что я не удержалась и заревела. Маманька зашипела дядьке. - Подожди, ребенок проснулся, - и попыталась вырваться. А дядька не послушался ее. Дядька схватил маманьку одной рукой за волосы, другую руку положил на спину, - запрокинул ей голову: - Тихо ты, не дергайся! Стали слышны хлесткие удары, так Натка в ладоши хлопает своими пухленькими ручонками. - Счас... о-о... все я... А потом он выгнулся, фыркнул и медленно, как спущенная велосипедная камера, пополз на пол около дивана. БАННЫЙ ДЕНЬ - СУББОТА Исповедь 13-летнего Глава 8 КАК ТОНЬКА И ВАЛЬКА ЧТО-ТО ПОКАЗЫВАЛИ Летом на каникулах главное развлечение - по лесу лазить. Или на речке пропадать. Когда с удочками, когда просто так, купаться и загорать. С утра до вечера. Пить захотел? Вон сколько ручейков с гор сбегает, да ключиков вдоль по берегу. А есть? Ну тут совсем пустяк, - в апреле начинается медуница, потом кислятка, барашки, щавель... Грибы, ягоды, молодые побеги на сосенках. Да мало ли чего растет в огромном лесу? Мы ели все, что не горькое, и все, что еще шевелится. Устрицы? А черт их знает, что это такое. Но на вид, как черные ракушки, живущие в иле. Склизкие, холодные. Но если их немного посолить... или в кипяток на минутку бросить. Никто нас специально не учил искусству выживания. Но мы выживали, может быть, даже назло всем земным силам... За мостом слева залив. Каждую весну Юрюзань разливается и овраг этот наполняет свежей водой и рыбой. Он узкий и длинный. Метров пятьдесят. А в ширину от пяти до пятнадцати метров. И глубокий! Кое-где под три метра будет. Не донырнешь без тренировки. Когда сходит большая вода, залив остается отрезанным от основного русла. Вода отстаивается до полной прозрачности, прогревается на солнце до температуры парного молока. Дно разными водяными водорослями обросло, а чего им - расти себе спокойно, течения нет, солнца полно. А рыбы тут как в аквариуме плавают, каждую видно, можно часами просто так за ними смотреть, особенно за щурятами - затаятся и выслеживают добычу... Лучшего места для купания не найти. Залив с дороги не виден, берега густо окутаны кустарником, бережок травой как ковром покрыт... Даже иногда голышом купались. А чего? Все равно никто не увидит. Потом лежишь, обессиленный, смотришь на гладь воды, на рыбью мелочь, и завсегда о чем-нибудь думаешь. Вон напротив нас ива - куст старый, разросшийся, ствол у нее загнулся от возраста, над водой свисает. Можно сидеть на нем в самую жару, как на скамейке. Ноги почти касаются воды, ни лучика солнца до тебя листвой не пропустится. А ты как в палатке, или как в сказочном шатре. Мечтай, о чем хочешь, представляй себя хоть путником в Индии, хоть султаном. А еще здесь прятаться можно. Когда кто чужой в залив забредет, скажем так, не один - можно отсюда наблюдать. Не все про эту иву знают, про ее скрытые хитрости. Сколько мы всякого кино, которое детям до... смотреть не положено, отсюда наблюдали! На перекате поставили банки, быстренько насобирали полведерка пескарей и малявки, почистили. Каждый что мог из дома прихватил. Колька Любимов, сосед наш, принес с собой три крупных картофелины, Сережка пшена стакан и соли. Я нарвал в огороде луку и укропу, по дороге купили полбулки хлеба на Петькин пятак. Мы привычно костер разожгли и уху нашу сварили. Только вот ни ложки у нас, ни кружки. Чем есть? Не догадались взять. А идти домой, даль такая! Где-то в полукилометре от залива воинская часть стоит, ну, которая заводской периметр охраняет, - казармы там солдатские. Сережку, как самого младшего, послали, он принес каждому по старой консервной банке, из под тушенки. Там их полно валяется, целая ямина. Чем хороши? Они снаружи промаслены, а внутри жир от тушенки. Если их в костре обжечь немного, вроде как они продезинфицируются, к употреблению в качестве посуды годятся. Мы почерневшие банки помыли в заливчике, с песком и с травой. Каждый сам для себя. Кто до блеска тер, кто чуть-чуть шоркнул, и к ведерку с ухой. Банки солдаты открывали ножом. Которые до половины крышки, которые на две трети. Край отогнут, тушенку вывалят, банку выбросят. Нам удобно, за отогнутую крышку держать, из ведра черпать. Только взбултыхнуть надо, поднять со дна крупу и картошку. Не один же рыбный бульон глотать. Мы поели уже, отваливаться от ведерка с ухой начали - можно и вздремнуть с часок. А Сережка и скажи. - Тонька с Валькой опять к солдатам пошли. Все пацаны наши знали, зачем. Тонька в ремесленном учится, на маляра. После восьмого класса пошла. У нее со школой плохо. Совсем никак. Даже на тройку не тянет. Мать у них дворничиха, живут они в комнатке в полуподвале, дом их около милиции. Я всегда, когда мимо прохожу, смотрю под ноги - а у их окошка над асфальтом только узкая полоска видна. Остальное в яме. И всегда плотно шторы занавешены. Даже днем. Даже в жару. Чтобы с улицы никто в их домашнюю печальную жизнь не заглядывал. У них там еще три девки, маленьких. Ну, то есть, младше Тоньки. А отца у них нет. Где он? А никто не знает. То ли сидит, то ли бегает. А Валька в школе учится. Не в нашей, в четырехэтажной. В девятом классе была, в десятый теперь перешла. Но тоже почти как Тонька, с одной мамашей живет. Они часто к солдатам ходят. Подойдут к их зеленым железным воротам с алыми пятиконечными звездами, дежурному в щелку покажутся и уйдут к кустикам. Сядут там на камушек, и сидят, ждут, а сами негромко промеж собой болтают. Обе худенькие, Тонька совсем маленькая, как я, метр пятьдесят не будет, белобрысая, волосы до плеч, немного кудрявятся. А Валька повыше на чуть-чуть. Она немного рыжая, лицо густо-густо в веснушках, и лоб, и нос, и особенно скуластые щеки. Обе в легких простеньких платьицах, такие девочки-припевочки из шестого или седьмого класса. Они так иногда долго сидят. Бывает, ничего не высидят и уйдут тихонько. Могут, если жарко, к нам в залив прийти, покупаться. Там, где кусты над водой нависают, они там купаются. Нам близко подходить нельзя, у них из купальников одни трусы не купальные, простые. Потому они нас гоняют. Но мы все равно, когда надо, запросто можем с их стороны подползти и подсмотреть. Они нас не заметят. Уж мы-то на нашем заливе каждую травинку знаем. А иногда они и дождутся. Когда Серега сказал, что девчонки пошли, мы сразу засобирались. Опять самого младшего, конечно, Серегу, кого еще? оставили у костра, пусть ведро и удочки наши сторожит. По тропинке через малинник бежим, пригнувшись, и переговариваемся негромко. - Хоть бы их за колючку не повели. - Хоть бы кто-то вышел, а они еще недалеко ушли. Это мы хотим, чтобы так было. Должно же хоть иногда повезти. Два цветастых пятна первым Колька заметил. - Тихо, - затормозил и руку с растопыренной пятерней в нашу сторону выставил, - договариваются! Мы в траву упали, наблюдаем. Два молоденьких солдатика стоят перед девчонками, вытаскивают из-за пазух консервы, упакованные в бумагу брикеты. В таких гречку или горох продают, или еще кисель, и сигаретные пачки. У Тоньки сетка есть, темно-зеленого цвета, тонкая такая, но очень крепкая. Когда она пустая, в кулаке ее спрятать можно. А начнешь складывать - растягивается хоть до пола. В нее складывают продукты и сигареты. А потом девчата им что-то говорят, парни переглядываются, меняются местами. Тот, который напротив Тоньки стоял, ближе к Вальке перешел. А Тонька первая встала и пошла в нашу сторону, к малиннику. Там полянка малюсенькая, со всех сторон малина, а на одном клочке ничего не растет, только трава высокая вперемежку с полевыми цветами. Мы ужами с ее дороги поползли, прятаться, хорошо, кустарник густой вокруг растет и можно даже в метре пройти и не заметить человека. Тонька шла и все время оглядывалась - идет солдатик следом или отстал. Уже почти пришла на место, видит, ухажер ее отвлекся, в сторону своей части смотрит, как будто он невидимой веревкой к ней привязан, и теперь веревка натянулась и не пускает его рубикон перейти. Она сетку с продуктами в крапиву скинула, заныкала от него. А когда вышла на полянку, присела на траву. Коленки голые худенькие выставила на обозрение и ждет терпеливо. Солдат подошел, точно как барашек на привязи, воровато обсмотрелся. Место ему , видать, понравилось, он перестал нервничать, сел рядом. Сидит сиднем - руки на коленях. И не делает ничего. Зачем приперся? Молчит как немой и даже в сторону Тоньки не смотрит. Мне уже надоело лежать в траве и ждать, я уже уходить, то есть уползать, собрался, дурак какой-то попался. А еще в армии служит! И чему их там, в части учат? Защитник отечества, ко всему готовый. Готовый он, как же! Тушенку жрать да на посту стоять, может и готовый. А в остальном, вот тут, к примеру, ни рыба, ни мясо. Тонька тоже устала его ждать. - Ну, ты чего, - спрашивает негромко. - Я тебе назад ничего не отдам, у меня уже ничего нет, видишь, - это она ему за продукты объясняет, и руки свои показывает. - Ты давай уже, или я пойду. Тонька не уйдет, ей хитрожопить ни к чему. Если хоть раз кого обманет, или обломает... ей же потом сюда не прийти. Веры не будет, значит, и жратвы халявной не будет. Она подползла к робкому солдатику, щекой о его щеку потерлась, - кошечка приласкалась. Платье свое через голову сняла и аккуратно на травку положила. Парень уставился на ее маленькие грудки с бесцветными сосками и окончательно замер. Тонька помогла ему снять гимнастерку, ремень расстегнула, а он все как замороженный, или заторможенный. Потом она совсем осмелела, трусики скинула и руку его себе... туда... положила. Только теперь парень ожил, понемногу зашевелился. Всего-то дел у них было минуты на две, на три. Мы даже рассмотреть ничего не успели. Только приспущенные штаны солдатика несколько раз колыхнулись, потом опали. Да Тонькины голые ноги с грязными пятками рогатиной поднятые к небу. Он вскочил быстро, - в глазах то ли удивление, то ли испуг, - подхватил гимнастерку и почти бегом по тропинке к себе в часть побежал. Пытается на ходу гимнастерку одеть, а она радостно на ветру рукавами машет, заместо хозяина всему миру свой восторг выказывает. Остановился на мгновение, попал в рукава и еще быстрее по тропинке припустил - под спасительное прикрытие железного забора с большими красными звездами по обе стороны. А Тонька еще долго лежала голая в траве, смотрела в ясное голубое небо и одной рукой рисовала в воздухе плавные круги и замысловатые линии. Теперь только ее маленькая парящая рука - больше нам ничего не видно. Мы были разочарованы. Кино кончилось, а мы даже в зрительный зал не успели попасть. Отползли немного, потом встали и в залив свой вернулись. Петька последним пришел, - мы уже в воде баландались. Когда в воду ныряли, я заметил, что у Кольки шишка еще выпирает, и подумал тогда: - 'А почему у меня быстро прошло?' Мы накупались до одурения, лежали на траве и загорали. Я рассказывал пацанам про американского индейца по имени Соколиный Глаз. Я любил Фенимора Купера читать. А они, все трое, вообще книг не любили. Я не понимал их. Как так? Слушают, рты разинув. Замолчу я, они торопят: 'Давай дальше! И чего он сделал?' А самим прочитать - лень. Да я, если бы дали, только книги бы и читал, и ничего больше не делал бы. Смотрим, в залив девчонки пришли. Сели наискосок от нас, невесёлые такие, чуть не плачут. - Ухи хотите? Идите, у нас есть, - позвал сердобольный Петька. Он всегда такой. Даже когда к нему домой просто так придешь, на минутку, он всегда спрашивает. - Жрать хочешь? Мать у него такая же сердобольная. Она в Ленинграде всю блокаду прожила. Еле выпуталась. Мы как-то кино смотрели, не помню, как называется, там еще из плена сбежал наш, и по заснеженным горам домой пробирается. А с ним женщина не русская. И просит она у него: - Брот! - Ну, хлеба, значит, по-нашему. А Петькина мама громко заплакала и говорит: - Да миленькая ты моя, все бы тебе отдала. - А ей кто-то говорит: - Она же немка! - А она: - У голода национальности нет... Тонька кивнула, мол, хочу. И Валька за ней следом подошла. Покормили мы их из наших смешных тарелок-банок. Уха уже остыла, стала даже вкуснее. Или когда мы ее горячую ели и обжигались, нам не до вкуса было? - Купаться будете? Валька буркнула: - Угу, - рот ее был занят. А Тонька вдруг сказала обиженно. - У нас сетку с тушенкой свиснули. Жалко, - и так сморщила свой маленький носик - вот-вот расплачется. - Мы бы вас тоже чем-нибудь угостили. Я сильно удивился. Здесь редко люди бывают, кто бы мог так нехорошо сделать? Вряд ли солдатики вернулись за своими подарками. Мне даже стало немного неудобно. Ведь я видел, куда она сетку в крапиву под кусты бросила. Вдруг она узнает, что мы подглядывали, и на нас подумает? Петька спрашивает. - А чего там было? Девчонки обсказали подробно. - Две банки тушенки, два гречневых брикета... - Три, - вяло поправила Валька. - Ну да, три, - согласилась Тонька. - Сигареты тронзон. Пять пачек. - А где прятали? - не унимается Петька. - В крапиве у малинника. - Хорошо искали? - Все на пузе облазили. - А че будет, если найдем и вернем вам? - А че тебе надо? Сигареты или тушенку? - Или гречку? - Не-а, - говорит Петька. - А чё тогда? - Вы на фиг к солдатам ходите? - А жрать чего? - совсем по-взрослому спросила Тонька. - От картошки уже отрыжка. Мне шестнадцать скоро, а я ни разу на танцах не была, не в чем идти. - У тебя это платье красивое, мне нравится, - говорит Колька и смотрит на нее по влюбленному. - Ничего ты не понимаешь. Мал еще, - беззлобно сказала Тонька, - я в нем с пятого класса хожу. Вон, уже швы ползут. - Ну и что, - краснеет Колька. - Все равно ты красивая. - Я? - хотела уже рассмеяться Тонька, но передумала. Только благодарно Кольке улыбнулась. Она сидела напротив меня, ноги в коленках разведены, а пятка в пятку упирается. Я лежу на животе и все вижу. Вижу ее серые трусы, застиранные до желтых пятен. Нитки на швах порвались во многих местах и торчат как седые щетинки. Трусы натянулись, рельефно выпячивая бугорок и глубокую полоску по нему. А еще я вижу настоящие курчавые волосики, которые через тонкую ткань пробились. А Петька опять за свое. - Ну что, поискать вам вашу сетку? Валька первая смекнула, что Петька не просто так их пытает. Что-то от них ему надо. Она прямо в лоб спросила. - Чё ты взамен попросишь? А? Он хитро один глаз прищурил и на голые коленки кивает. - Покажете, а? - Мал еще, - смеется Тонька, и видно, что у нее тоже интересность появилась к Петькиной настойчивости. - Всего на год тебя младше, - выпячивает губу Петька. - Да я вас сто раз уже видел, если хотите. - Когда? - в голос спросили девчата. - Когда вы отжимались в кустах. - Подглядывал, да? - А чё такого, если и подглядывал! - усмехается Петька. - У вас там убыло? Или расти стало наперекосяк? Все немного посмеялись. - Я ж не за просто так, - на полном серьезе говорит Петька. - А они? - это она про Серегу и Кольку спрашивает. - Они издалека посмотрят, - находится Петька, - вон с того берега. - А вы? - А мы сближины. - Только без этого, - показывает Валька руками соответствующее действо. Но в словах ее даже мне слышится равнодушие, и я почти уверен, сказал бы Петька сейчас что-то типа: - Ну, уж дудки! - и она бы запросто согласилась. Но Петька своё в голове держит, он не лезет на рожон. - Угу, - легко принял выдвинутые ими условия. Девчонки отошли от воды в тень ивы, приспустили трусы, стесняясь больше не самого оголения, а старости своих трусов, и немного подняли подолы. У них у обеих были красивые стройные ножки, прямо дух захватывало! Сколько раз видел их, купающихся и загорающих, и ни разу не замечал такой красоты. - Ну, это только за сигареты. Выше поднимайте, выше! Петька подошел совсем близко и объяснял, как надо им подол задирать, до какой вышины. А сам рассматривал девчонок, наклоняясь то к одной, то к другой. А потом говорит мне. - Иди, смотри. Но я не мог поднять головы. Я, как только они подолы первый раз подняли и мелькнул треугольник волос, сразу же отвернулся, в землю смотрел. Мне не хотелось, чтобы вот так это было, по принуждению, через обман. Мне было немного жалко их. Мы тут купаемся, загораем, ничего не делаем целыми днями. А они... Тонька вон, сестренок своих маленьких сейчас пришла бы, и накормила гречневой кашей с тушенкой. А у нее сетку стащили. Петька набрался смелости, или наглости. И рукой там у девчат потрогал. - Классно! - сказал, закатывая глаза к небу. Счастливая рожа его стала в полтора раза шире. - Настоящая п...а, волосатая! - и уже одной Вальке нетерпеливо-дрожащим голосом. - Пошли, я знаю, где ваша сетка лежит. Девчонки шустро оделись. Тонька опять рядом со мной на траву присела, оглянулась - никто на нее не смотрит, - и рукой меня по волосам погладила. Не знаю, за что. А Валька пошла за Петькой. - Только я один в крапиву не полезу... за просто так, - продолжал торговаться он. Гад такой. Я понял, почему он позже нас вернулся. Он сетку с Тонькиным и Валькиным заработком перепрятывал. . . . Младшенькая сестра Тоньки закончила пединститут в Магнитке, сейчас в родном городе преподает русский и литературу. Средняя в областном центре журналистом работает. Еще одна просто вышла замуж и уехала далеко, на юг, с мужем офицером. А Тонька... Она сестер своих на ноги поставила, выучила. Рожать сама не смогла, несколько абортов сказались. Работает на месте матери. Сестры с ней не общаются, писем не пишут... Глава 9 'СВАДЬБА' ПОЕХАЛА В нашем городе, ну, как бы это правильнее сказать?.. Город надежно отгорожен от внешнего мира рядами колючей проволоки. Периметр ограждения несколько десятков километров. Скажем, на дальний пляж недалеко от екатерининского КПП семь километров езды. В пределах зоны и пруд, и речки с десяток километров, и леса полно. Грибы, ягоды мы здесь собираем. И по лесу можно целый день болтаться, и даже заблудиться немного. Много не получится. Иди, скажем, на солнце, не сворачивай, обязательно в колючку уткнешься, а по ней уже и до города доберешься. Ну, с час, ну, два поплутаешь, никак не больше. Короче, места много. Но... С детских лет и по сей день в крови у меня засело накрепко - за мной всегда кто-то наблюдает. Помню, в третьем классе одна девочка, фамилии я ее не назову, хотя помню ее и через пятьдесят лет после тех событий, - принесла в класс таблетки своей мамы... или бабушки. Таблетки безобидные, от давления... у взрослых. А нам, десятилетним, зачем это? Но... девочка принесла и сказала, что это - вкусные витаминки. Учитель пришла на урок, видит - дети квёлые сидят. Поднимает первого - встает и медленно оседает, будто у него скелет изнутри вытащили, одно сырое мясо осталось. И остальные так же. Короче, попали мы, человек с десяток, в больницу. Прямо с урока. Промыли нам желудки - по целому чайнику с кипяченой водой влили, - и к вечеру домой отпустили. А за это время уже опросили, кого надо и как надо, виноватых выявили и, наверное, как-то наказали. Я испугался - как они про все узнали? В тот же год, летом, мы болтались с братьями по лесу. А там стройка на пути, и провода тянутся, а на них лампочки. Пацаны, что возьмешь? Видим - никого нет рядом, давай меткость проверять. Разбили одну лампочку. Всего одну. И цена у нее была 12 копеек. Вечером отец с работы пришел, взял ремень и старшему всыпал. Еще помню, посреди урока затрещал динамик на стене. Потом строго официальный голос произнес: - Внимание! Говорит местный радиоузел! Мы сразу всем классом зашевелились, радостные. Всегда, когда наши в космос кого запустят, урок ли, перемена - не важно, радио включается, и сообщают новую новость. Или когда Хрущева сняли, так же урок прерывали. Вот чего мы ожидали от радио. В этот раз новость была местного значения. Передали, что в город проник неизвестный. Таял снег, бежали жирные ручьи, вода и подмыла колючку. В образовавшуюся дыру он, гад шпионский, и пролез. Нас всех призывали к бдительности. В случае чего сообщить... Мы загалдели. Собрались после уроков всем классом ходить по городу и искать этого врага. И обязательно найти его и заарестовать. Кто он - диверсант, лазутчик или настоящий шпион? Какая разница! В кино всегда пограничникам пионеры помогают. Наши мечты не сбылись. Урок не успел закончиться, а радио объявило отбой. Задержали шпиона. Я мог бы еще не один пример привести, но дело в другом. Маразм ситуации в том, что я, даже заходя в школьный туалет, прежде чем снять штаны, смотрел - а откуда за мной сейчас наблюдают? И старался поскорее сделать свое дело и уйти. И даже когда в институте приходил в новое место, ТОЖЕ первым делом смотрел - а откуда за мной наблюдают? Или в аудитории закрывались: в карты поиграть, поцеловаться ли - внимательно оглядывал стены, искал потайной глаз, за всеми наблюдающий. Когда по телевизору показывали шоу 'За стеклом' и миллионы людей наблюдали за беднягами, я кулаки сжимал и переключал телевизор на другой канал. Меня изуродовали, приучили, что вся моя жизнь за стеклом. Эк, меня... Так вот, хоть и много внутри зоны места, все равно, иногда хочется куда-нибудь уйти подальше, где за собой взгляда чужого не ощущаешь. За колючку, на волю. Нам, пацанам, выход через КПП запрещен. Только с родителями, по их паспорту и пропуску. Иногда, летом, удавалось уговорить вывести нас погулять, на Большой пруд сходить. Или по чернику за центральную городскую свалку. Там Поповы горы и ягод - видимо-невидимо! Я, Котя и Попик пошли в лес, на гору Завьялиху. Места у нас горные, дорога то крюка дает, то вкривь уходит. И мы то по асфальту идем, сосновые шишки вместо мяча гоняем, то лесом напрямки. Только первые сады миновали и на дорогу по тропке выходить намылились, нам в грудь солдат упер настоящий автомат. - А ну, кыш отседа! - напуская строгости, велит нам. Мы, естественно, деру. Отдышались, на шаг перешли. Можно бы и дальше по зарослям топать, но впереди глубокий овраг, а там ручей разлился. Пришлось опять к асфальту пробираться. Через пару сотен метров другой тропинкой на дорогу выходим. Опять солдат с автоматом. И нигде близко к дороге не подступиться, возле каждой малой тропки часовой. - Война, что ли? - шепчу я. - Или учения? А Котя, он самый из нас во всех секретах сведущий, говорит таким же шепотом: - 'Свадьба' поехала. У Коти отец настоящий военный майор, в форме ходит, у него полно орденов и медалей, и с войны, и по мирному времени. Он на заводе нашем какой-то большой начальник. Потом, когда мы в старших классах учились и побольше понимали, отец Коти уже главным профсоюзным лидером в городе работал. А форму военную он снял. В отставку вышел. Я сначала думал, что в отставку выйти - это плохо, тебя от всех дел отставили. А Котя сказал, что у военных так пенсия называется. И ничего в этом ни плохого, ни обидного нет. Даже лучше еще. Военная пенсия немаленькая. Плюс еще и зарплата. Да и дома чаще бывает. Не полезли мы под автоматы на дорогу, залегли в канаве подальше от часового и подсматриваем. Дорога за садами на крутой подъем идет, натужный рокот моторов издалека слышно. Видим, три темно-зеленых ЗИЛ-131 поднимаются. Это почти ЗИЛ-130, только кузов у него удлиненный, специально для военных перевозок. Мы разошлись - в шпионов играем. Друг друга ветками и мхом замаскировали. Я как будто бы фотоаппаратом щелкаю, Котя номера машин на земле палочкой пишет, а Попик солдат считает. Откуда я такие тонкости знаю про марки машин? Так батя в гараже заводском работает, а я там сто раз бывал. Машины эти пригнали специально для нужд завода, для них даже отдельный теплый бокс построили. У Кольки отец на одном таком зилке работает. Только 'работает', это громко сказано. Он весь месяц машину языком вылизывает в этом закрытом боксе, чтобы она была в любое время дня и ночи на ходу. И только один раз в месяц за пределы гаража выезжает. Вон он, последним в колонне идет. Сделает рейс, вернется в гараж и будет специальным раствором все промывать. Даже внутри кузова, даже колеса! И ботинки свои для работы выданные. А комбинезон снимет, в специальный мешок упакует и сдаст в стирку. А потом сутки отдыхать и снова месяц технику готовить. Дождались мы, когда машины перевалили гору и моторы затихли, и лесом ушли, на каком-то прибранном покосе костерок соорудили. И я узнал, что такое 'Свадьба' эта военная. Раз в месяц продукцию завода вывозят в Дальний, это спутник нашего городка. Там военно-сборочная бригада из особо засекреченных офицеров получает серийную ядерную бомбу с красивым именем 'Татьяна' - это для отвода глаз ее так назвали, ставит ее на боевой взвод или что-то там настраивает окончательно, и отправляет в Армию. По всему пути следования автоколонны перекрывается движение. Во избежание утечки информации к дороге близко никого не подпускают. Я думал - а что можно увидеть? Машины тентованные, внутрь не заглянешь. Я ж не знал тогда, что счетчик Гейгера через сто таких тентов угадает... Котя рассказывал нам так, будто он все это видел своими глазами, его лично к важной государственной тайне допустили и какую-то ответственную деталь даже прикрутить позволили. Но мы все равно слушали, раскрыв рты. Никто же нам этого не расскажет. Я много раз, читая книги про приключения, мечтал - вот бы и мне к чему-то причастным оказаться, какую-то тайну узнать и хранить ее, даже под пытками. Пусть хоть иголки под ногти, хоть пятки раскаленным железом, даже электрическим током - все выдержу. И вот узнал самую настоящую военную тайну. Здорово! Хорошо, что мы в лесу и здесь никого нет, не подглядывают и не подслушивают. Вот Котя и проболтался. В городе даже шепотом про бомбу нельзя... даже думать про это опасно. - Только вы - никому, - просит Котя, - а то... Мы с Попиком клятвенно пообещали Коте, что не только никому ничего не расскажем, но и постараемся тут же забыть про 'свадьбу'. И даже по горсти земли у него на глазах съели. Правда, земли там было немного, а больше травы какой-то невкусной и чуть-чуть грязных корней. Но он все равно нам поверил и каждому руку пожал... В доме, где была квартира у нашей тетки, прапорщик жил, по-тогдашнему сверхсрочник. У него была смешная фамилия, и мы прыскали в кулак, когда он докладывал своему командиру: - Дежурный Пилипенко! Или Шелепенко, не помню точно. Он был один в один похож на знаменитого Швейка, такой же невоенный в измятой военной форме. Он у нас в гараже свой мотоцикл марки 'Козёл' постоянно ремонтировал. Мы ему помогать пытались. Он нас не гонял, наоборот, все объяснял: что такое цилиндр, бобина, поршень и свечи. А потом катал иногда. Один раз он выпил и уснул на улице. В кармане была бумажка, накладная. Там перечислялось, что он для своих солдат, или для своего взвода со склада получил. И бумажку эту он случайно выбросил, потерял, или стырил кто. Его судили военным судом и со службы выгнали. Оставили слесарем в домоуправлении, потому что детей у него маленьких, грудных и детсадиковых, целых трое было, а в накладной той ничего секретного не было: продукты, ткань для портянок и подворотничков и еще какая-то ерунда. Просто у солдат в нашем городе всегда был особый режим. Военный или полувоенный. . . . Четыре сорта мяса... колбаса без талонов... ордена и медали за каждое изделие номер один... город, в котором не увидеть бумажки, брошенной мимо урны, а дверь квартиры и сегодня можно не запирать на ключ. Да, в таком городе я жил с первого по десятый класс. Образцовый коммунистический город. Когда-то мы мечтали, что вся страна так жить станет - свершатся заветы Никиты Сергеевича Хрущева. И мы будем неизбежно счастливы этим. Город, в котором не было старости и одиночества. А есть в нем три огромных кладбища, и новые холмики растут слишком быстро. Всех, умерших, хоронит город. Своими силами и за свой счет. Видимо чувствует свою безмерную вину. Хоронит красиво и уважительно. С катафалком, строго одетыми мальчиками и девочками, с обязательным отпеванием. Безо всякого вытягивания денег у убитых горем родных. Родственникам ничего делать не приходится, только из приготовленной чаши кинуть по горсти сухой земли да поплакать... К 55-летию города начали захоронение на новом участке... Глава 10 'НИНА ПЕТРОВНА - ЖОПА НЕРОВНА' или 24 ЧАСА НА СБОРЫ В двери класса она протискивалась боком. Когда проходила между рядами парт, мы напряженно всматривались - а не заденет ли бедрами? Ее за глаза так и звали 'Нина Петровна - жопа неровна'. И не было в словах этих насмешки или намека обидного. Было восхищение и зависть. Узкие плечики, еще уже - талия, перехваченная тонкой обтягивающей кофточкой, или блузкой с пуговками, растягивающими петельки, точно и тонко подчеркивающей талию. А потом уже округлая широкая жопка. Она проходила по коридору школы, или по тротуару на улице, и десятки глаз к себе притягивала. И ей это нравилось. А нам... мы просто млели. Не так много вокруг красивого. А Нина Петровна, наша училка русского и литературы, была самой красивой женщиной, которую мы тогда видели. Мужики завидовали ее мужу, обладающему такой... да хоть каждый день. Мы сотни раз ее раздевали... мысленно, в своих уже не совсем детских фантазиях. Санька учился плохо, а рисовал очень даже хорошо. Нас бы с ним в одно целое объединить! У него рисование и пение на пять, в остальном еле-еле троечка. А у меня наоборот, что с пением проблемы, что с рисованием. Один раз на дом задали природу нарисовать. Я принес сосновую ветку. Училка машинально взяла листок и пятерку поставила, а потом увидела на нем мою фамилию... На уроке подает мне и спрашивает в лоб: - Кто рисовал? - Мама, - сознаюсь я. - На, передай - это ей пятерка. А ты сейчас на уроке, на моих глазах, будешь домашнее задание выполнять. Мы с Санькой перемигнулись, думаем, ага, сейчас! Санька мне быстренько намалюет и получай! Не тут-то было. Посадила меня за отдельную парту. Делай, мол, что хочешь, я знать буду, что это ты сам рисовал. Я, недолго думая, достал учебник. Там портрет Ленина был. Санька мне как-то показывал, как он для стенгазеты перерисовывает. Я Ленина за решетку посадил, в смысле, что клеточек по портрету нарисовал и по клеточкам этим воспроизвел. Весь урок потратил. - Ну что? - спрашивает, - изобразил что-нибудь? Я портрет вождя ей протягиваю, только успел клетки подчистить. - За Ленина тройку поставите? Стушевалась училка, попыхтела-попыхтела, и поставила мне четверку. Наверное, первую и единственную хорошую отметку по ее предмету... Санька Нину Петровну на уроке русского нарисовал. Предмет ему неинтересный, вот он и отвлекается постоянно на что-нибудь постороннее. Тычет меня в бок, тетрадку на последней странице открывает. - Смотри, - шепчет. - Похожа? Я глянул и обомлел. Санька ее как есть нарисовал: голова с пышными волосами, собранными в тугие косы, узкие плечики, полушария грудей, животик, красивые бедра - ну все обрисовал, все, на что мы втихаря любовались. Только у Саньки рисунок особенный получился. Нина Петровна на нем голая. И соски он ей нарисовал, и курчавый лобок с особым старанием вывел. - Классно! - я глаз оторвать не мог. Санька тетрадь захлопнул, но видение осталось передо мной. Я потом уговорил друга, или выменял на что. Только долго рисунок этот хранил. Так и полюбил на всю жизнь такую форму грудей, такой острый, направленный вниз лобок... А потом рисунок этот пропал. Прямо в классе. Многие пацаны его у меня видели. И где лежит, знали. Жалко, конечно. Я уже с ним навсегда простился, как вдруг Нина Петровна пришла на урок, журнал раскрыла, а там... он лежит. Вот влетели! Мы, наверное, с Санькой одни не знали про такую подлянку. Весь класс замер, и в нашу сторону косит. Она точно знала себе цену. Взяла в руку листок, внимательно рассмотрела. - Похожа, - сказала негромко. - Прямо как с натуры меня рисовали. Жаль, автор автографа не оставил, - подняла глаза на класс и рисунок на общее обозрение выставила. - Представляете, - еще и улыбается! - лет через тридцать станет он знаменитым художником! Сколько этот рисунок стоить будет? Много! Бесценным он будет. Меня распирало крикнуть ей: - 'Это Санька, мой друг вас нарисовал'! Но я удержался. Если захочет, пусть сам скажет ей, или тихонько на перемене подойдет и распишется на портрете. - Можно, я себе это чудо оставлю? - спросила у класса. Полная тишина была ей ответом. Я был на седьмом небе - я теперь точно знал, как Нина Петровна без одежды выглядит. Я же столько часов смотрел на нее, каждый штрих, каждый изгиб ее тела запомнил. Я столько раз трогал ее в своих фантазиях и снах. Девчонки наши ей сильно завидовали, им так же хотелось ловить на себе восторженные взгляды, слышать за спиной похотливые причмокивания, видеть, как у мужиков и парней слюнки открыто текут. Сколько ей тогда было лет? Нам, семиклассникам, казалось - много. Хотя единственная дочка ее училась в нашей же школе, во втором классе. Муж у нашей училки был каким-то начальником, вроде, председателем завкома. Что за должность такая важная, я не знал. Но только на всех парадах и демонстрациях он рядом с директором стоял, в самом первом ряду. Как расшифровывается завком, тоже не знал, потому что не знал, что он вообще должен расшифровываться. Время от времени доводилось слышать от родителей или в школе. - Пойду в завком, заявление на путевку напишу. Или: - В завкоме помощь на детей выписали, надо сходить получить. А чаще: - К первому сентября завком всем нам подарок приготовил. Отремонтировал школу и купил спортинвентарь, маты, мячи и новые лыжи! А дети из малообеспеченных семей будут получать горячие обеды весь учебный год бесплатно... Ну и, соответственно положению мужа, его, наверняка, хорошей зарплате, своей внешности, одевалась она очень хорошо. Говорили, что у нее даже своя портниха есть. Что еще больше делало ее неподражаемой, возвышенной. Эти слова 'своя портниха' для меня в картинку ассоциировались. Видел я, как она приходит к себе домой, а в одной из многочисленных комнат у нее сидит со склоненной головой служанка-портниха, и шьет на свою принцессу разные кофточки, блузки и юбки с платьями. Поэтому-то их у нее так много, всяких и разных. Мы были влюблены в литературу. Ну, в наше время это было не в диковину. Телевизоры только-только стали массово приходить в дома. Еще не в каждой квартире было это информационное чудо. Все знания о жизни мы черпали из книг. А тут еще Нина Петровна. Да мне стыдно было услышать из уст такой... что я плохо подготовился к уроку. Она не кричала, не ругала. Она как-то по особенному смотрела, чуть-чуть склонив голову к одному плечу, и лицо ее теряло выразительность и всегдашнюю веселость. Становилось пустым... равнодушным... к тебе. И всей кожей ощущалось это ее равнодушие. Она как бы говорила этим своим лицом, не интересен ты стал для меня, ученик такой-то. Равнодушия к себе я боялся и боюсь больше всего. Я приемлю вражду, ненависть, зависть, любовь или уважение. Даже восхищение приемлю. Но равнодушие... Это очень сильное разрушительное оружие. При ней, при Нине Петровне, я написал свое первое стихотворение. Потом еще и еще... Она не знала, что я пишу стихи. И никто не знал. Кроме мамы. Я как-то, в порыве восторга, испачкал тетрадный листок неровными строчками, не помню уже и о чем. Но в рифму. Мать пропалывала в огороде грядку с морковью. Ужасно возбужденный и гордый за себя, что вот так вот взял и сотворил, прибежал к ней и прочитал свое гениальное творение... ее склоненной в работе спине. - Все? - спросила она, не разгибаясь, когда я примолк в ожидании оценки своего творения. - Все, - растерялся я. - Иди, воды в бочку натаскай. Пусть нагреется. Вечером огурцы польешь. Следующий раз я показал свои опусы в десятом классе, когда школьное сочинение в стихах исполнил. И получил какую-то грамоту от гороно. Эта помешанность на книгах, интерес к печатному слову однажды ввергли меня в захватывающее приключение. Училась в нашем классе одна девочка. Пухленькая, даже можно сказать, толстенькая. Училась не очень хорошо, тройки, иногда четверки. Вниманием мальчиков не избалована, девчонки с ней не особо общались. Ни на танцы, ни на школьные вечера не ходок. Да еще и от физры освобождена. Это уже вообще, в последнем ряду иерархической лестницы. Даже как-то на свой день рождения весь класс пригласила, почти никто из пацанов не пошел, не позарился на халявную жрачку. Только Женька. Наш класс считался сильным, ну и в него толкали многих детей начальства. Вот и девочка эта, назовем ее, скажем, Римма, была из блатных, из очень блатных. Ну и фиг с ней, мне какое дело до ее родителей? Ан нет, есть, оказывается, дело. Книги. У них были полные собрания сочинений Жюля Верна, Фенимора Купера, Майна Рида, Бальзака и Золя, аж 8 томов Конан Дойля и еще всякого добра - всех перечислять, много места займет. Два огромных книжных шкафа с выстроившимися как на параде такими желанными переплетами. Я бы с превеликим удовольствием поселился в одном из этих шкафов! Римма была доброй, в смысле книг. - Можешь хоть какие читать. Только у нас дома, а выносить за двери нельзя, родители не разрешают. Она знала про мою страсть и однажды поманила книгой. '451 градус по Фаренгейту'. В очередь записывались в читальном зале. Мне еще полгода ждать. А тут! - Когда? - Да хоть сегодня приходи, - говорит равнодушно, - можем сразу после уроков ко мне пойти. Читай хоть до темноты. Родители после восьми приходят. А и придут, ничего не скажут. Нетерпением распирает меня, но я не попадаюсь на уловку Риммы. Еще заставит рядом идти и портфель ее нести. Пацаны засмеют потом. - Не, мне домой заскочить надо, - отверчиваюсь. Хотя, по правде и не особо вру. После уроков надо воды в бак натаскать, в конюшне почистить. Это моя каждодневная обязанность. - Ну ладно, потом приходи, как освободишься, - бросает она, поджимая губу. В четыре я уже у нее. Первый раз оказался в такой квартире. На этот гостиный гарнитур мы ходили смотреть с пацанами в наш мебельный магазин. Чешский, натуральное дерево. И стоил он... даже сказать страшно, неужели есть такие, которые это покупают? Машина Волга с серебряным оленем на капоте стоила 5602 рубля. А набор этой мебели 25.000 рублей. Почти как пять Волг. А потом он исчез из магазина. И вот где я его увидел! Я жадно вцепился в книгу. Передо мной на столике поставили чай в тоненькой фарфоровой чашке, на блюдце бутерброды с копченой колбасой, а на тарелочке пирожное и воткнутая в него золоченая вилочка с двумя зубцами. Я и не видел таких вилок. Она размером с чайную ложечку. И по форме походит на ложечку, только посредине у нее разрезано. Я почувствовал себя не в своей тарелке и даже не притронулся к такой красоте. Вдруг сломаю что, или погну. Римма оставила меня одного в комнате, ушла куда-то. Тут заблудиться можно, комнат у них много, три или четыре. А их всего народу трое. А еще у них два телефона. Но одним никому нельзя пользоваться. Только отцу. Нехило живут! Потом слышу, дверь открылась. Мне чего? Мне дела нет, все мысли на страницах романа. Читаю быстро, хочу за сегодня одолеть. Потом буду хвастать. А я читал уже! И рассказывать о том, как запрещают и сжигают книги. И как собираются люди под страхом смерти тайком. И вспоминают то, что когда-то читали, и по новой записывают, чтобы, значит, слово в слово восстановить и потомкам это богатство передать. А 451 градус - это не просто цифры с потолка. Это температура воспламенения бумаги. И тут слышу голос Риммы. - Ну как? Мне идет? Я мельком поднял глаза на этот голос и опять в книгу. Но букв больше не вижу. А вижу большой белый круг на странице. Опять поднимаю глаза, но уже сжавшийся в комочек и почти парализованный. Передо мной стоит невысокая толстенькая девочка в полупрозрачной короткой комбинации. Толстая с двумя подбородками шея, бледно-розовая кожа сливается с бледно-розовой комбинашкой. Под ней вытарчивают небольшие острые грудки с длинными сосками. Дальше два или три обруча складок и белые атласные трусы. Ноги как столбы, коленками вовнутрь. И довольная улыбка во всю ширь. - Правда, красивая? - она захватывает ткань на бедрах, оттягивает и отпускает. Раздается шуршащий шлепок. - Я про комбинацию, - говорит с напором и улыбка на ее лице начинает гаснуть. - Германская, - пробует еще чем-то заинтересовать. На кону книга, которую я только начал читать. Страниц сорок всего и осилил. - Красивая, - выдавил, а сам жду, - что будет дальше? Позволят мне дочитать, или? Римма покрутилась перед зеркалом, повиляла, отчего складки ее пришли в колыхательное движение, и прямиком ко мне. Ногу поставила на край дивана, пальчиками аккурат в мою ширинку метит. Коленку медленно в сторону отвела, белоснежный шелк натянулся шарообразно на ее большой выпуклости. - Женька говорит, ты целоваться совсем не умеешь. Только слюни пускаешь. А я ему не верю. Он врет, да? - Врет. - А докажи! - и вдавливает в меня свои толстые губы. Мне не хочется ее целовать, но книга! Она лежит на моих коленях и я цепко сжимаю ее руками. - Врет, засранец, - довольно отстраняется от меня Римма. - Я так и знала. Он всегда про всех врет. Я прячу глаза в книгу, но букв опять не различаю. Как же читать? Хоть еще несколько страниц пробежать... хоть бы до середины. - А еще он говорит, - она прищуривает глаза и поджимает губы. В ее голосе этакая мстительность. Резко повернулась ко мне спиной и нагнулась, пытаясь достать кончиками пальцев до ворса ковра, ее большая жопа вот-вот разорвет трусы пополам, - он говорит, что у тебя еще не стоит. Ты маленький, не созрел для взрослой жизни. - Неправда! - обида душит меня. Разноцветные переплеты в шкафах начинают расплываться. Я уже понимаю, что с книгой придется расстаться. Не готов я платить такую цену. Хотя совершенно не понимаю, какую цену с меня могут попросить. - Потрогай мою грудь, - как-то вдруг сменив интонацию с приказной на сильно просительную, шепчет она. - Меня все презирают. Ну пожалуйста, ну немного, - а сама уже спустила тоненькие бретельки. - Я тебе книгу на дом дам. И другие тоже давать буду. Только ты меня потрогай! Она уже канючила, и была, как говорится, слезки на колесках. На следующий день в школе я уличил момент и сунул прочитанную книгу ей в парту. Больше книг из ее библиотеки я не читал... . . . Нина Петровна один раз на урок не пришла. Вместо нее зашла маленькая неприметная мышка, Лия Васильевна. Мы, естественно, после Нины Петровны, новенькую никак не приняли. И, кажется, она чувствовала это. У нее была своя методика преподавания. Насаждать свой предмет, заставлять читать, заставлять любить книгу и литературу вообще. Мы удивлялись, - как в таком маленьком тельце умещается столько громкого крика? Хорошо, что я успел полюбить чтение добровольно, не из-под палки. И меня отвратить от книг не смог бы никто. А многие в классе очень сильно сдали по этим предметам, русскому и литературе. Финальную сцену пребывания Нины Петровны в школе и в городе передавали из уст в уста тихим шепотом. Муж ее был в чем-то нехорошем уличен. По работе, по завкому своему непонятному. В двадцать четыре часа их уволили и рассчитали, выписали из квартиры. Вещи отделение солдат покидало в подогнанный грузовик. Вывезли за КПП и в нескольких сотнях метров выгрузили на обочине, а вернее, выбросили из кузова на траву. Почерневшая за одну ночь наша училка стояла возле кучи своего добра, прижимая к груди всхлипывающую дочку. А муж, оплеванный и подраненный, поплелся по дороге в сторону Василовки, близлежащей деревни, чтобы найти там машину и грузчиков. Никто не высказал ни слова сожаления, ни слова осуждения. Боялись как-либо комментировать. Над каждым висел такой меч, каждый в любой момент мог оказаться за КПП на грубо сброшенной куче всего своего добра. И с поломанной навсегда судьбой. . . . Пройдет еще несколько лет, и такая же беда придет в нашу семью. Брата моего, Женьку, так же в 24 часа выгонят из города. За пьянство. И он совсем немного переживет свой позор... Сосед зайдет в магазин одежды. Примерит новые брюки, а поверх старые свои наденет. Не успеет отойти от магазина сотни метров, его задержат. И навсегда за колючку... Более сильного наказания в городе не было ЖИТИЕ ОДНОГО СТУДЕНТА автор I.Am.Will Глава седьмая Влетели Вторник. С утра предметом моих фантазий были возможные отношения с Дарьей. Мы поцеловались - это многое значит для девушки. Если удалось так быстро подняться на эту ступень отношений, то и стремительный путь дальше возможен. Если бы я, скажем, закрыл дверь и к нам не вломились сначала Оля, а потом и Настя, до каких границ я бы дошел? Абы да кабы... Жаловаться мне грех, с голодухи не пухну. Воспоминание о Ксении Юрьевне заставили меня сладко потянуться. После пар я помчался в актовый зал. По лестнице не спеша поднимался народ. - Как улитки, - себе под нос ругнулся я. - Только слизь после себя не оставляют! Перепрыгивая через две ступени, я влетел в зал. Даша переобувалась. - Привет, - сказал я и сел рядом с ней. - Здравствуй, Максим, здравствуй, - улыбнулась Даша. Интонации ее голоса обрадовали меня, в них было столько тепла! Уж я-то умею такое слышать! Светланы Борисовны ещё не было. Впервые за все время моих приходов сюда она опаздывала. Кто-то собирался позвонить ей, кто-то предлагал сходить на кафедру, но в итоге никто ничего не предпринимал. - Извините, пожалуйста, за опоздание, - вбежала она в зал. - Меня вызвали на собрание кафедры. Валерия, - попросила она свою любимицу, - проведи, пожалуйста, репетицию. В четверг всем быть как штык, - напомнила Светлана Борисовна и ушла. Мы с Дашей переглянулись. 'На этот раз Валерия мне не указ, я буду танцевать с Дашей и только с ней', - сказал себе я, но никто и не собирался покушаться на мою собственность. Даша подала руку, и мы закружились. Что-то витало в воздухе. Я не мог сказать определенно что это. Просто без Светланы Борисовны настрой в группе был несерьезным. Валерия - не тот авторитет, чтобы ее слушались. Паузы между танцами затягивались, кто-то откровенно филонил. После пары прогонов вальса Дарья взяла меня за руку и повела из зала. Я немного удивился, но послушно шел за ней. В фойе она беспокойно посмотрела по сторонам - глаза её бегали, потом резко прижалась ко мне и страстно поцеловала. - Ничего себе! Так не пойдет! Я развернул её и сам прижал к стенке. Так было удобней и привычней. Дарья издала слабый стон. Она не отпускала меня. Голова её плотно лежала на моем плече, руки обвились вокруг талии и сжимались в замок. - Всё, теперь можешь проводить меня, - наконец, отцепилась она и, довольная, стала спускаться в раздевалку. На улице было холодно. Сыпал противный мелкий дождь. Ветер превращал его в пыльцу, бросал в лица. В считанные минуты промокли наши волосы и одежда. - Не люблю такой дождь, - призналась Дарья. В эту минуту я хотел закрыть ее своим телом, укрыть от всех невзгод и проблем. - Пойдем быстрее? - предложил я. - Ага. Я взял ее за руку, и мы побежали. На миг я почувствовал, что природа успокоилась, как будто её дыхание сделало глубокий вдох. Мы повернули в сторону сквера. Люди поднимали свои пакеты и сумки, закрывали себя, чем попало, и убегали. - Может, зайдем куда-нибудь? - предложил я Даше. Она кивнула. Мы наткнулись на небольшой магазинчик со сладким названием 'Карамель'. Только вошли, за окном раздался грохот. Гром - предвестник грозы - не скоро закончится. Стояли рядышком и рассматривали яркий конфетный прилавок, показывая то ли окружающим, то ли продавщице, что зашли исключительно по делу, а не спрятаться от непогоды. - Я люблю готовить, - призналась она в этом переполненном вкусными запахами магазинчике. Я смотрел на нее удивленно. - Как-то не вяжется с тобой, - сказал я. - Честно-честно, - закивала Дарья. - Я люблю экспериментировать! Утром - завтрак из необычных продуктов. Каждый день что-то новое. - У тебя толстая кулинарная книга? - И еще интернет, - рассмеялась она. - Мне нравится просто находиться на кухне, это мое тихое пристанище. Когда мой день выдался на славу, я иду на кухню и готовлю то, что первым придет на ум. А когда у меня нет настроения или я с кем-то поссорилась, я готовлю то, чем хотела бы накормить своего обидчика. - Побольше соли и перца? - И щепотку цианистого калия! - дополнила она. - Но, знаешь, когда готовлю в плохом настроении и потом пробую, получается настолько хорошо, что настроение сразу улучшается! Я даже говорю: а вот фиг тебе! Такую вкуснятину сама съем! - Ты готовишь всегда одна? - Нет, если мама увидит, что я не в духе или устала, она приходит ко мне, и мы развеваем грусть вместе. Она с самого детства привила мне любовь к вкусной еде. У нас так повелось - если кто-то придёт первым, он позаботится о других, приготовит ужин и накроет на стол. - То есть эта некая обязанность? - Что? - в глазах Даши непонятки. - Обязанность? У нас нет такого понятия. Мне не надо ждать команды - прибери, свари, постирай. И никто с утра мне не составляет план на день. У нас все по-другому: я пришла первой - позабочусь о них, приготовлю. Пришла раньше мама - она будет ждать нас на кухне. Если я увидела пыль - протерла, я знаю, что кто-то устал после работы или приболел, и с радостью сделаю эту работу. Даже не работу, это некий принцип совместного сосуществования, наша хартия. У нас просто нет такого разделения, это - моя работа, а это - её работа. Это наш дом, и нам в нем хорошо. Для меня это было внове. Я слушал Дарью внимательно и понимал, что передо мной открывается иной мир, мир, который не вписывается в устоявшееся во мне представление о его рамках и границах. То, о чем она говорила, было точно не из моего существования. Я даже представить себе не мог подобное. Это какими же должны быть их отношения, каким должно быть их воспитание, мировосприятие? Я даже в книжках про такое не читал! И мне вдруг со страшной силой захотелось подсмотреть, хоть одним глазиком, это необычное кино, где нет распределения обязанностей, как и нет их, этих обязанностей, а есть образ жизни, иные отношения между членами семьи. И вообще, похоже, иное само понятие семьи. Живут же люди... Я знал два варианта: моя семья, наша квартира, мама и отец, правила и порядки нашего дома, где главным по всем вопросам мама, а остальные - исполнители ее воли и ее приказов. Пойди туда, принеси то, сделай это. Налей, разогрей, съешь, вымой посуду. Сними грязное, брось в корзину, надень чистое. На горшок и спать. И второй вариант - общага. Я вырвался на свободу и смог жить так, как мне хотелось. И я жил так, как мне хотелось, если не считать, что я постоянно чувствовал за спиной строгий мамин взгляд. Поел - прибери. Грязное - сними, постирай. Этакий компот из свободы и несвободы. Продолжало греметь, но, к нашему удивлению, дождя не было, словно туча немного не рассчитала: она раньше времени пролилась всей накопленной водой, а сердито-пугательный грохот в ней еще остался. - Нам лучше добежать до моего дома, - прикинула Дарья, - пока дождь не надумал вернуться. Пара остановок, и мы у знакомого подъезда. - Пока? - попрощался я. - Ты промок, - немного осевшим голосом сказала она. - Сделаю пробежку, - сказал я, - к общаге доберусь на всех парах. - У тебя руки ледяные, - сообщила она. - Зато сердце горячее... - Ты заболеешь... - Я уже заболел... Мы стояли под козырьком подъезда и целовались. Вода с волос стекала по нашим лицам и разбавляла наши поцелуи. Это сильно отвлекало. - Давай зайдем внутрь, - спрятав лицо от моих глаз, еле слышно сказала она. - Давай, - так же одними губами сказал я. В подъезде было темно - еще не вечер, и свет не включали. Слабый свет шел от дверей лифта. - Сегодня по-настоящему осенняя погода, - Дарья вплотную прижалась ко мне и грела мою спину. - Ты весь дрожишь. Как сказать ей, что дрожу я не столько от холода, сколько от этой вот ее близости. От ее рук, ползающих по моей груди. От ее мокрых волос, касающихся моей шеи. От ее дыхания, согревающего мое ухо. - Сейчас мы зайдем к нам, и я просушу феном твои волосы и твою куртку, - шептали ее горячие губы. - Сначала просушим тебя. - Я переоденусь в сухое. - А я приму горячий душ. - Да, душ - это самое лучшее средство. - И горячий чай. - И чай. Она открыла дверь. Мы разулись у порога, скинули мокрые пальто и куртку, посмотрели друг на друга и тут... полетели в стороны брюки и рубашки, блузки и трусы... Мы вцепились друг в друга и рвали наши тела в клочья любви. На маленьком коврике в коридоре, в низком кресле, у стола, на столе и, наконец, успокоились на широком диване. Я медленно возвращался с того света. Дарья немного запаздывала. - Ты - чудо! - я гладил ее щеки, шею. - Спасибо, - ее глаза еще не хотели открываться. В подъезде кто-то сильно хлопнул дверью. Я напрягся. - Мама еще на работе, а тетя уехала в другой город по делам, - сказала она, успокаивая меня. - Хотя, я уверена, ты бы им точно понравился. - А отец? - Нет его. Совсем, - спокойно сказала Дарья. - Ты полежи, я соберу нашу одежду. - Сейчас? Так срочно? - Ну, надо хотя бы развесить ее на батарею. - Соберем вместе, - сказал я и еще раз подмял Дашу под себя. Не скоро мы добрались до разбросанной одежды. Я попытался натянуть на себя мокрые трусы. - Ты что? - вырвала их у меня Дарья. - Давай просушим! - В этом нет надобности. Просушу сегодня вечером в общаге. - А сейчас ты как дойдешь до своей общаги? В вашей халупе хоть батареи есть? Я запнулся. Дарья была права. Стоп! - Давай, не выделывайся, я тебя таким не отпущу. У нас, знаешь ли, все просто, - сказала она. - Иди на кухню и ставь чайник! - Прямо так? - я развел руки в стороны. - Поверь мне, тебе нечего стесняться! - показала Дарья большой палец и унесла ворох одежды в ванную комнату. - Будь как дома! - крикнула оттуда. Давно я хотел увидеть место, где живет Дарья, личное пространство многое говорит о человеке, начиная от настроения и заканчивая устоявшимся характером. Я бродил по квартире и постоянно ловил себя на мысли, что стены и мебель подглядывают за мной. Я смущался своей наготы, чувствовал, что квартира чужая для меня. При первой же возможности она донесет на меня маме. Ничего более не придумав, я взял на кухне полотенце и повязался им. Вот теперь совсем другой вид! Мама. Если её отпустят с работы, и она придет пораньше? По-моему, если у тебя даже самые серьезные намерения, их родители всегда думают иначе. Отец, вспоминая свою молодую жизнь, то, как он куролесил, как относился к противоположному полу, автоматом переносит это на человека, который покусился на его дочь. Мать попытается образумить свою дочь, мол, не нужно повторять её ошибок. А можно вообще обойтись без ошибок? Как понять, кто... или что нам нужно на самом деле? - Чайник вскипел! - крикнул я. - Иду! - сквозь шум воды донесся голос из ванной. Современный кухонный гарнитур занимал большую часть кухни. Небольшой обеденный стол приткнулся к стене. Я достал из-под него пару табуретов и уселся на один из них. Подожду Дарью. Хоть она и сказала мне быть как дома, но я еще не настолько свой в ее квартире. Дарья вышла из ванной распаренной, в коротком халатике, уселась ко мне на колени и обняла. - Я так счастлива! - призналась она. - Три раза подряд! Представляешь? И раз сто улетала! У меня не было слов, я просто уткнулся носом в ее грудь. - В душ пойдешь? - ненавязчиво предложила она. - Я пока тут кое-чего приготовлю. - Намек понял! Чай мы так и не попили. Когда я вышел из душа, диван был расправлен, белоснежная простынь приковывала взгляд. Дарья в распахнутом халатике, волшебно открывающем то, что надо, стояла, нагнувшись, над журнальным столиком и расставляла чашки и тарелки. Сахар, лимон, бутерброды... И ее розово-нежная мякоть. Угадай с трех раз, что я выбрал? Чай? Я даже не мог думать о нём. Меня ошеломил открывшийся вид. Что сейчас произошло! От скромной Дарьи я такого не ожидал. По-моему, она умела всё. И знала некоторые вещи лучше меня. Я чувствовал себя учеником перед учителем. В этом есть своя прелесть, в такой роли я никогда прежде не бывал. Привык доминировать, да и партнерши вели себя соответственно. А Дарья... Если в первые наши минуты преобладало звериное желание и мне было не до анализа, то сейчас, когда мы смаковали каждое наше прикосновение, каждый поцелуй, я заметил: Дарья постепенно взяла инициативу на себя и, как в танце, ведет меня. Это она, а не я, поворачивалась, как ей хотелось. Это она показывала, где и как сейчас целовать, куда пристроить пальчик и когда можно войти. Она даже ритм сама задавала. - Быстрее, глубже, ударь! В этом подчинении была своя прелесть, я получил максимальное удовольствие. Дарья оказалась на голову интереснее, чем все предыдущие мои девушки, число которых перевалило уже за два десятка. Даже опытная и раскрепощенная Оля рядом не стояла с Дарьей, с её умением, гибкостью и страстью. Отвалившись, я вдруг подумал, что все мои женщины враз стали безликими, пустыми! Как белые пятна. Только Оля еще сохранила свое лицо. А ведь еще вчера я думал по-другому! Оля была одной из лучших. Я - девственник! Я только сейчас познал, что такое настоящий секс! И мне захотелось кричать, мне захотелось рассказать об этом Дарье. И я рассказал бы.... Если бы у меня были силы раскрыть рот. Сквозь пелену я услышал, как во входной двери повернулся ключ. Затем дверь зловеще проскрипела, как будто намекала - входящий в квартиру уже всё знает. Я соскочил с дивана, завертел головой, силясь вспомнить, куда Дарья бросила мои вещи. - Успокойся! - схватила она меня за руку и притянула к себе. - Это мама. - Мама? - мое дыхание проглотилось, а глаза округлились. Я укрылся краем простынки. - Говорю тебе, ложись на диван, - без тени паники или смущения приказала Дарья. - Все будет хорошо, вот увидишь. Что значит, все будет хорошо? Мама застанет нас в постели совершенно голых. Что тут хорошего? Почему Дарья меня успокаивает? Со мной-то, может, все и будет хорошо. Дадут пендаля под зад, отругают по первое число. А она? А ее? Разве ее мать не отругает? Ладно, допустим, она знает, что Дарья уже не девственница. Но мы голые лежим у неё дома! На общем диване, черт возьми! Дарья лежит спокойно и гладит меня... мой сморщившийся стручок. Я что-то упустил? Дарья даже не вздрогнула! Как будто знала, что сейчас придет мама и она покажет ей меня голым. Это что - заговор? Или это у них в порядке вещей? Я не мог найти ответа, и спокойствия это мне не добавляло. Мама вошла в комнату. - Дарья, ты не одна? - спросила она. - Познакомь с твоим молодым человеком. Даша ткнула меня в бок и откинула простынку. - О, Максим! - Здравствуйте... Ксения Юрьевна. *** Никогда не сомневалась, что танцы - штука потрясная! Благодаря им я познакомилась с Максимом. Сначала он во мне не вызывал доверия, в какой-то мере я даже испытывала к нему отвращение - как он вел себя с самого начала? Но я ни разу не пожалела, что решила продолжить с ним общение, так сказать, узнать его поближе. Дождь, конечно, я не люблю, но еще больше не люблю оставлять без внимания людей, которые мне нравятся. Не могла я просто так отпустить Максима, замерзшего и промокшего до ниточки, - из-за меня, кстати, промокшего! - в его халупу. Возможно, на тот момент во мне проснулся материнский инстинкт или нарождающееся чувство собственности? Свое беречь надо? Надеюсь, Максим не подумал, что я позвала его к себе домой с умыслом? Я же честно хотела только обсушить его одежду, согреть горячим чаем и угостить брусничным пирожным, приготовленным по собственному рецепту. Только для этого! Кто ж знал, что так получится. Нет, я нисколько не жалею! Это не запланируешь, такое всегда происходит спонтанно. Как будто в тебе все было переполнено, давило-давило, покоя лишало. И тут сигнал. Я даже и не знаю, что им было: случайный взгляд, короткий вздох или мимолетность поцелуя. И меня, и нас прорвало. Судя по разбросанной одежде, - я об этом подумала, когда собирала наши вещи, - мы оба враз рассудка лишились, съехали со всех возможных катушек. Не стану отрицать, периодически меня посещали бурные фантазии с участием Максима, но я не предполагала, что это произойдет так скоро. Надеюсь, я его не разочаровала? Я старалась! Когда мама пришла с работы, я обрадовалась. Я так много рассказывала о нем, и мне хотелось поскорее их познакомить. Уже по рассказам маме начал нравиться Максим, она сама предложила пригласить его к нам в гости. Я одного немного побаиваюсь: не испугают ли Максима наши с мамой отношения? Вон как он напрягся, когда услышал звук открывающейся двери, тут же он начал собираться. Я постаралась его успокоить, надолго ли? Как подсказать маме? А надо ли? Буду надеяться, Максим поймет нас. Один вопрос меня сильно волнует. Откуда мама его знает? Где они успели познакомиться? Глава восьмая Мама... Мамочка - Мам? - не стесняясь своей наготы повернулась к моему доктору Даша. - Да, доченька? - Вы знакомы? - Конечно. - Откуда? - Он же спортсмен, - раскрыла секрет Ксения Юрьевна. - Ходит к Ане на массаж. - И Аня?.. Ксения Юрьевна подошла к нам, поцеловала дочь в губы, меня потрепала по волосам. - Мне Максим очень понравился, - сказала она, - уверена, я его тоже не огорчила. - Что? - глаза Дарьи были как два полтинника. - Вижу, и тебе он приглянулся, - мама повернулась. - Пока я привожу себя в порядок, давайте-ка, чай приготовьте. Вы, я вижу, тоже на сухом пайке? Я был в ступоре, в горле мигом пересохло, руки инстинктивно закрывали простынкой паховую область. Медленными движениями я сунулся одеваться. - Он хороший, - сказала вослед маме Дарья. Я был в полной растерянности. - Успокойся, - прильнула ко мне Дарья. - Я же говорила тебе, у нас всё по-другому. - Она выдернула из моих рук простынь, встала с дивана и, голая, пошла на кухню. Я, тоже голый, как теленок, на привязи брел за ней. Пока гремели чашки и тарелки, кипел чайник и хлопал дверями холодильник, я, не шевелясь, сидел на табурете и прислушивался к шуму воды в душе. В мой подневольный страх примешивалось любопытство. - А как там она моется? А какая она без одежды? Вот черт! Надумал...! Лезет же в голову всякая ерунда. Теперь Дарья заметит мое состояние? Руки невольно прикрыли пах. Ксения Юрьевна, в тонком халате, целомудренно прикрывающем ее колени, предстала пред нами. - Садись, - пригласила ее Дарья. - Чай попьем. Голый, как нудист на пляже, я сидел и пил чай с голой девушкой, которая мне нравится, и с её необычной мамой. Я прятался в укрытии, то есть, за столом. Мама сидела напротив и видела меня от живота и выше. Ксения Юрьевна, как ни в чем ни бывало, рассказывала нам про свой рабочий день, кто приходил, да с какими болячками. Я старался вникать в её слова и влиться в разговор, чтобы хоть немного почувствовать себя комфортнее, но все было тщетно. Моя спина прогнулась, живот прилип к столешнице, клеенка царапала низ живота. Больше всего я хотел сейчас встать и уйти в родную общагу. Или хотя бы одеться, накинуть на себя что-то. От того, что я нервничал, не заметил, как допил чай. Попросить еще не осмелился, сидел, спрятавшись за пустой кружкой, и слушал их беззаботную болтовню. - Тебе еще плеснуть? - спросила Дарья. - Спасибо, - тихо прошептал я, допивая одёнки. Этот мой отказ подстегнул Дарью. Она потерла ладони, озорно посмотрела на маму и позвала меня: - Ну что? Пойдём на диван, повторим? От ее наглости я онемел и замер. Глаза мои с Дарьи переползли на Ксению Юрьевну, я искал защиты у нее, надеясь - сейчас она пристыдит дочь и спасет мою честь! Дарья опередила меня, с искоркой в глазах обратилась к Ксении Юрьевне. - Мам, ты как? Это шутка? Что здесь происходит? Они меня реально не замечают! Моя голова пылала, глаза бегали по углам, не зная куда спрятаться. Я был в параллельном мире, меня перенесли на другую планету, где все свободно общаются и живут по своим законам. Мои глаза видели: это обычная кухня, столовые приборы предназначены для удобного поглощения пищи, стулья для двуногого существа и люди. Рядом со мной люди! Не инопланетяне! Но что-то не так с этими людьми. Или со мной? Я был уверен, что сейчас мой доктор и массажист оценит шутку Дарьи и мы дружно посмеемся, спокойно оденемся и разойдемся. Я, по крайней мере, разойдусь в общагу. Но нет! Ксения Юрьевна встала, поцеловала свою дочь, похлопала ее по попе и серьезно ответила: - Идите, разминайтесь. То есть, сейчас я с Дарьей вернусь на тот же диван, и мы продолжим, словно вокруг никого? Я, конечно, не пуританин, мы с Олей могли плевать на Виктора и начинать играться при нем, отлично зная - он сам сбежит. А если бы не сбежал? Это остановило бы меня или Олю? Хорошо, мама одобряет выбор дочери, то есть - меня. Это я начал осознавать. Ксения Юрьевна уже знает меня - я тут не виноват, я ж не знал, что она - мама! А если бы знал? Устоял бы? Черт! Ну почему так много вопросов в один день? Почему именно я оказался в такой ситуации, где надо думать головой? Я ж привык в такие минуты головкой думать, и только ей! Как Ксения Юрьевна после того, что между нами было, позволяет дочери... своей родной дочери заниматься непонятно чем, когда она сама находится в соседней комнате? А почему непонятно чем? Очень даже понятно. У меня и не встанет от такой мысленной перегрузки. Буду выглядеть как последний дурак. На диване, чувствуя рядом с собой голое тело, я все-таки возбудился и забыл обо всей этой чертовщине. Буквально через пяток минут мы с Дарьей опять игрались, не доходя до главного. Из-за полной тишины мне казалось, что мы создаем много шума. Дарья стонала громче, чем в первый раз, а диван начал ворчать, как будто он по-настоящему просыпается только тогда, когда в доме есть кто-то ещё. Я боялся, что нас услышит Ксения Юрьевна. То ли дело в общаге! Там каждая комната издает столько шума, что не слышишь не только своих соседей за стенкой, но и шаги, и разговоры в коридоре. Или привыкаешь до того, что мозг сам отключает ненужные звуки. Студенты общежития живут внутри шума. Я лежал, раскинувшись, Дарья была на мне в позе шестьдесят девять. Одеяло приподнялось. Из-за бедра Даши я увидел, как Ксения Юрьевна, одетая только в нежно-голубой, слегка прозрачный пеньюар, ложится вместе с нами. Под этой красотой не было ни лифчика, ни трусиков, пеньюар слегка прикрывал попу и идеально сидел на теле врачихи... мамы. - Сюрприз! - прошептала она. - Мама... мамочка, - застонала Дарья, отрываясь от меня, и трепетно прильнула к маминой груди. Ксения Юрьевна, как кошечка, выпустила коготки и, ощутимо шкрябая, повела ими по спине дочери. Шесть красноватых полосок поползли по коже девочки, а она, извиваясь и выгибаясь, мычала от удовольствия. Я замер от восторга, как в первый раз в кино, когда откровенно увидел лесбийский секс. А тут то же самое, но вживую! Это было что-то божественное! Значит, слова об особых отношениях в этой семье - это была не шутка? Мало того, что у них нет обязанностей по дому, они ещё и не соблюдают семейную субординацию. Думаю, если бы не было того массажа с Ксенией Юрьевной, я бы сейчас выбежал с вещами из этого сумасшедшего дома. Мне не хотелось терять Дарью, и, наверно, где-то в глубине души я хотел узнать, до чего же дойдет? Не знаю, отчего я так тяжело дышал: либо из-за непреходящего страха и дискомфорта, либо я так возбудился, что сейчас, в прямом смысле слова, на мне целуются две обворожительные женщины - мать со своей дочкой. Сначала я какое-то время осознавал происходящее, даже посещала мысль ущипнуть себя и удостовериться, что это не сон. Они поступили именно так, как нужно было в данной ситуации: они увлеклись собой и забыли про меня. И я постарался растечься по простыни, сделаться невидимым, даже дышал через раз. А они! Этот воздушный пеньюар, он еще сильнее возбуждал, чем голое тело! Я созерцал и восхищался, мое тело постепенно расслаблялось, руки перестали трястись, комок в горле исчез. Мне захотелось самому дотронуться, пощупать своего доктора. Я начал возбуждаться! В смысле, видимая моя часть. Мне захотелось войти в эту игру вместе с ними, почувствовать то, чего я никогда не испытывал. Забыть о предрассудках и отдаться блаженству. Или так было задумано по сценарию, или произошло случайно, но Ксения Юрьевна вдруг оказалась... она оказалась... ее киска оказалась... мой язык и ее губы встретились. Первый раз мимолетно, только скользнули, обдав меня ароматом ее желания. И еще раз пролетели мимо, и еще раз. Играется со мной или злит? - Попробуй, вырвись! - сказал себе я и крепко охватил ее шикарную попу. - Хлюп! - я поймал ее мягкость губами и прилип к ней. В тот же миг я почувствовал, что Дарья уже сидит на мне и обе они вбивают меня в податливый диван. Я чуть касался Ксении Юрьевны, невольно вздрагивал, по телу пробегал холодок. Не это ли признак того, что передо мной само совершенство? Ксения Юрьевна гладила мой торс, она чувствовала, что я готов. Во мне проснулось такая благодарность, которую я, наверно, никогда не испытывал, и я с упоением вылизывал ее. Ксения Юрьевна чувствовала все мое тело, читала мои самые сокровенные мысли, она знала, когда и как в данной ситуации надо поступить. Она знала все наперед. Не случайно она истинный массажист. Ее конвульсии, ее мелкая дрожь, ее сжатые с силой бедра, и вот она с всхлипом оторвалась от моих губ и упала рядом. Я был так возбужден, что лихорадочно искал, куда бы пристроить свои руки. Я поймал скачущую на мне Дарью и вжал в себя. Я был зверем, я был обезумевшим самцом, в глазах моих вряд ли осталась хоть толика разума. И когда это случилось, я стал терять себя. С каждым выплеском во мне нарастала пустота, пока я не сделался невесомым и не полетел в голубую даль. *** - Мама хочет отдохнуть, - шепнула Дарья и положила мои руки на грудь Ксении Юрьевны. Сколько же эндорфинов проснулось во мне от этого чувства, от прикосновения к мягкой груди, от разрешения Дарьи. Неожиданно я вспомнил массаж с Ксенией Юрьевной. В голове быстро прокрутились блаженные минуты. И до меня дошло, что я желал такого финала с той самой минуты. Я же тысячу раз обещал себе, что сделаю для своего доктора все, что она пожелает. А сейчас Ксения Юрьевна всем видом показывает, что хочет именно этого. Так чего же я ломаюсь? Максим! Пора за дело! Мне не казалось уже, что передо мной мама и дочь, меня не смущала их откровенность и мое голое тело, тем более одежды не было ни на ком. Я заворожено наблюдал за двумя влюбленными женщинами и словно растворялся в себе. Нам с Дарьей нечего было делить, каждому из нас досталось по одной прекрасной груди Ксении Юрьевны. Я упивался своей, она - своей. А вот далее.... На животе мы стукнулись лбами, ниже отталкивали друг друга, как два разыгравшихся ребенка, пока не нашли такое положение, в котором каждому было и сладко, и уютно. С этой секунды нас стало трое, трое, составляющих единое целое. Ксения Юрьевна очень быстро завелась и, как ни уговаривала ее Дарья: 'Лежи спокойно!' - лежать спокойно она не хотела. Ей, как и нам, хотелось, чтобы и руки, и рот, и самое горячее место были заняты, ей так же, как и нам, хотелось одновременно и получать, и еще больше отдавать. Я, наконец-то, успокоился и в этом клубке тел оказался единственным, кто сохранил здравый рассудок - я выступал в роли дирижера. Когда одна из моих дам была на пределе, я переключался на нее, и мы вдвоем доводили до точки ее. Затем снова ласкали друг друга, и другая билась в моих объятьях, и так поочередно, по новому кругу. Я не заканчивал, на меня напал какой-то спортивный азарт, и я не чувствовал ни усталости, ни боли в паху. Как, оказывается, сладко дарить двум восхитительным женщинам столько блаженства! Разница между ними была лишь в том, что Дарья больше любила подчиняться, Ксения Юрьевна любила управлять сама. Время потеряло значение, его просто не существовало. За окном уже было темно, когда мы немного насытились нашей близостью и мои дамы вернулись на грешную землю. - Максим, - вспомнила обо мне Ксения Юрьевна. - Даша свою порцию уже получила, а я еще нет. Можешь кончить в меня. Давай, я тебе помогу. - Как поможет? - гадал я. В моей голове, а точнее в моей практике, это означало или минет, или... Оля мне помогала рукой и ртом. Она знала, если я немного перетерплю, то потом будет сухостой, а времени в общаге всегда в обрез. И уже тут настраиваюсь на такую ускоренную процедуру. Но Ксения Юрьевна... Ксюша шустро запрыгнула на меня и начала работать. Я такого еще не встречал. Ее мышцы влагалища работали как... как бы это сказать? Они охватывали меня, как сильная рука, сжатая в кулак. Я с трудом пробивался в нее, а потом, пробившись, на противоходе, с трудом вырывался, и мне порой казалось, что мне вот-вот оторвут это мое... Самое мое ценное. Окончание было похоже на взрыв, на огромное белое облако перед глазами. Во мне была разорвавшаяся пустота, я опять стал необычайно легким и физически чувствовал свою воздушность. Наверное, эти мои чувства были написаны на моем лице толстым фломастером, потому что Ксюша, прекратившая прыгать на мне, забирала последние капли, играла своими мышцами, с нежной улыбкой смотрела на меня, а когда я начал обмякать, поцеловала. И тут началась вторая серия! Они, переглянувшись и подмигнув друг другу, принялись за меня. Двое на одного! Ксюша целовала мое лицо, а Даша.... Пока мама отвлекала меня, занялась... Я едва не терял сознание. Но уж осознание реальности происходящего я точно потерял. Такого со мной еще не было. Они точно решили отыграться на мне, вернуть все полученное, но не совсем рассчитали мои силы, в смысле, мои возможности. Это было как ножом по голому нерву. Я не мог выдержать их ласк и скатился с дивана. - Все! Пощадите! Это уже на пытки похоже. - Сейчас пощадим! Эти горячие рты гонялись за мной, пока я не закрылся от них в ванной. Душ как спасение и возвращение сил. По привычке я доводил воду до еле терпимого кипятка, а потом резко обрушивал на себя только холодную. Еще заход, и еще. Я сотни раз проверял - такой контраст снимает усталость от любой тренировки, домой идешь легким. На кухне гремели посудой. Я стоял под водой и улыбался. Всегда приятно возвращать долг. А такой долг, как мой, я бы возвращал и возвращал, хоть каждодневно, насколько меня хватит. Вдруг заиграла знакомая мелодия. Мне кажется, я даже вздрогнул от того, что возвратился в реальный мир. Мои брюки сушились на трубе, там я и нашел телефон. Это была Оля. Я сбросил ее звонок и поставил на 'беззвучный режим'. Увидев на экране время, я удивился: вечер пролетел стремительно, через час общежитие закроют. Впопыхах собрался и, уже полностью одетый, выскочил из ванной. - Ты куда? - в голос спросили мои дамы. - Общага... закроют... Дарья принесла мне куртку, а Ксюша по-матерински бережно надела на меня. Я смотрел на доктора с открытым ртом и щенячьими глазами. Так смотрит ребенок на маму, когда осознает, что кроме неё у него никого нет. Так смотрит художник на свою картину, осознавший красивое сочетание слияния красок, осознавший гениальность этой картины, которую он писал годами. Я не хотел уходить. На улице было темно. Встречные фары машин не жалели моих глаз. Свет был настолько резким, что я опускал свою голову. Или это вовсе не от света? Вахтерша пустила меня в общежитие, но вослед не преминула сказать, чтобы такого больше не было, что я плохой студент, не занимаюсь учебой, гуляю где попало и много чего еще. Словно во всей общаге я один такой. - Вот так просушил куртку, - аукнулось в голове. Я шёл в свою комнату только за одним. За сном. Городские друзья наивно думают, что студенты в общаге только и делают, что пьют и куролесят с утра до ночи. Так-то оно так, но это не каждый же день. Бывают дни, когда общежитие спит, не слышно пьяных голосов. И это, увы, не в сессию... в каникулы, когда большинство разъезжается по домам. Родители верят, что их ребенок в общежитии занимается исключительно учебой. Он вечно сидит за столом, рядом большие тома умных книг; он правильно питается, следит за собой, поддерживает порядок в своей комнате. Если он не берет трубку или срывающимся голосом обещает перезвонить, значит, у него важное учебное дело. Хех. Я открою вам правду, этот студент спит. СЕМЬ ЭТАПОВ МУЖСКОЙ ИЗМЕНЫ исповедь верного мужа Всякий мальчик мечтает овладеть хоть каким-то музыкальным инструментом. Одному даp этот дарован природой - только прикоснулся и полилась нежная мелодия. Дpугому потpебны годы жизни и моpе упоpного тpуда. Тpетий помучается и бpосит - Медведь на ухо наступил. Четвеpтый считает, что он и так все умеет, как Незнайка из сказки - главное, чтобы гpомко... Мальчики выpастают и становятся мужчинами. Женщина - самый сложный музыкальный инстpумент... Предисловие 'Мужикам от нас только одно надо!' 'Все они гуляки!' Редкая женщина не произносила этих или подобных слов. Когда я слышу такое, мне хочется задать встречный вопрос: - Нам от вас 'одно' надо, а вам 'этого' от нас не надо? И, если все мы 'гуляки', то с кем? Не с вами ли или вам подобными? И все-таки разговор в этой книге будет не о том, что, мол, сами вы такие. Мы копнем глубже и попытаемся разобраться в сути мужской измены. Мужчины сами по себе ленивы и консервативны. И по себе, и по сотням и тысячам своих собратьев знаю. Даже когда ангел-искуситель нас пытает. - Нет ли желания 'сбегать на сторону'? - Зачем, когда вот оно, рядом, свое и бесплатное. - Бесплатное ли? Почешем репу, вздохнем отчаянно: - Да чего там мелочиться... - Не всегда подпускают. - А и не больно-то надо. Мы взамен пивка или водочки, вот мысли и пропадут. - На стороне-то лучше! - А чем лучше-то, скажи? - Ну, тело моложе, ноги длиннее, фигурка аккуратнее. - И чего? В темноте да после пивка какая разница? Главное, мягкое и живое, а остальное - так, мелочи! Посмотрите на нас, мужиков! Какие мы годам к сорока? С какими женами живем? Как говорит один мой друг - в голодный год за мешок пельменей не стал бы... И что? Убежали, охватив голову руками? Нет! Терпим. Или нас терпят, таких вот, много чего уже подрастерявших. Ну и не приставайте ко мне с этими вашими изменами. Огрызнулся, успокоился и покачал головой своей седой. Вот что скажу я вам честно, прямо из сердца, из самого его нутра. Чтобы мужик да изменил своей жене, тут большой труд нужен. И, в первую очередь, труд этот со стороны жены. Это они нас с каждым разом все сильнее и сильнее подталкивают к будущей измене, прямо, удивительное женское упрямство проявляет. И раз за разом все напористее. Ну, иди ты к... другой сходи, попроси, может, сжалится, даст 'чё те надо'... Несколько лет я читал лекции по этой теме, собрал много материала и выпустил три книги. По книге 'Семь невыученных уроков' - психологические ребусы - в 90-е преподавали в старших классах средней школы психологию и этику семейных отношений. Другие издания этой книги, дополненные новыми и уже не сосем 'школьными' историями, вышли под названием 'Потерявшая оргазм' (Россия, 2002,2009,2017 г.г. Америка, 2016 г.) Была исповедь 12-летней 'Я - SOSка', набравшая более полумиллиона Читателей в интернете, и исповедь 13-летнего 'Банный день - суббота'. Накопленный материал жжет карман; пришло время перейти к исповеди верного мужа и, если хватит времени, исповеди неверной жены. Надеюсь, что ВЫ, дорогие мои Читатели, поможете мне в создании этого труда репликами, замечаниями, подсказками, а, возможно, и своими историями. Книга, как и предыдущие из этой серии, художественная. В ней семь глав по числу Этапов Измены. В каждой главе семь небольших рассказов. Итого 49 моих и ваших историй. Здесь не будет однозначных рецептов или руководящих указаний. Здесь будет рассказ о жизни. Ищите свое и себя, и обрящете. ЭТАП ПЕРВЫЙ ЗНАКОМСТВО Урок первый Дама на обочине Эту историю я хотел бы назначить эпиграфом ко всей книге У нас своя маленькая компания: три семейные пары, возраст 55 плюс-минус два, все женатые первым и единственным браком, у всех равное количество, по двое, уже взрослых и определившихся детей. Эти схожести, возможно, и держат нас рядом. На одной из вечеринок и прозвучал этот рассказ. - Едем мы с Петькой по проспекту, - делится Анна, - вдвоем в машине. Да никуда, просто по магазинам отправились. А на обочине стоит молодая девка и рукой скромно так помахивает. Стеснительная - это я сразу заметила! Есть такие, которые под колеса прыгают, да еще и кричат чего-то. А эта только кистью руки покачивает, и даже в сторону машин не смотрит. Я своему кричу: - Остановись! Давай подвезем, может по пути! Чего она на ветру мерзнуть будет? А мой как не слышит, мимо проезжает. Я его ругать! Мой папа никогда мимо не проезжал. Не у всех же машины были! А Петька смеется противным своим смехом и говорит: - Я тебе дома расскажу, куда ей надо. А почему дома? - тычет кулачком ему в плечо Анна. - А почему не сразу? Мы же одни, и торопиться нам некуда. - И рассказал? - спрашиваю я. - Нет, паразит такой, не рассказал. Только в усы свои посмеивается, вражина! Как дала бы сейчас по лысине! Она не со зла, она так всегда разговаривает, привычка. И мы знаем, и Петька знает, и никогда не обижается. Всем весело. Женщины похихикивают, мужики откровенно ржут. - Ну чего вы! - обводит всех глазами растерянная и простоватая Анна. - Ну, скажите! Я же не знаю! - Это проститутки на дороге стоят, любовь за деньги предлагают! - Как? Кому? - искреннее удивление на лице. - Любому, кто остановится и заплатит. - И чего? Вот так открыто стоят, и никого не боятся, и ни вот настолько не стесняются? - Чего стесняться? У них работа такая. - Чего, такая молодая, красивая, и вот прямо любому... и хоть старому, хоть уродине? - Не бесплатно же! - А за сколько? - глаза вот-вот из орбит вылезут. Звучит цена. - И всего-то? - на лице Анны полное разочарование. - Да я за такие деньги родному мужу не дам! - в запале бросает она и тут же зажимает рот руками. Медленно, но доходит до нее глубокий смысл услышанного. - Это что же, - начинает разгоняться она, - я своего мужика наказать задумаю, не подпущу, пока не исправится, а он, гад такой, вражина пузатая, взял эту бумажку, сунул ей, и она ему и так, и этак заместо меня позволит? Ее маленький кулак часто-часто стучит ухмыляющегося Петьку в грудь. - Гы-гы-гы, - посмеивается Петька. - Я ж никогда не смотрю, сколько ему насчитали расчета! - раскрывает всем известный секрет. - Сколь дал, столь и ладно. Если и оставил чего, так на машину, или еще на какую нужду. Он же не пропьет, в карты не проиграет. Я и не проверяю! А он, гад такой, может, замылил сколь, спрятал куда-нибудь! Скажет, что в гараж пошел, а сам к ней, к проститутке? Времени много ему на это не надо, он раздевается дольше, чем... - выдала очередную тайну мужика Анна. У нас от ее откровений уже болят животы. - То-то, я смотрю, он такой тихонький стал! Раньше то на кухне схватит за... - показывает, за что ее муж хватает, - из ванной так без приключений не выйти, пока рукой не залезет и не помацает, не отстанет. А тут притих. И ни с заду, ни с переду не хочет. - Она уставилась на своего мужа, напустила на лицо строгости и рычит. - А ну признавайся, как на духу! В глаза смотри, в глаза! Сколько раз ходил? Сколько денег в чужую п... спустил? - Никуда я не ходил, - отводит он ее кулаки. - Врешь! По глазам вижу, врешь! Петьке, наконец, надоело быть центром внимания. Он не зря прожил со своей женой почти тридцать пять лет, знает, как ее утихомирить. - Ну, вру. - Чего, правда? - пискнула Анна и сдулась. Петька молчит. Нет, ты смотри, что делается! - опять понесло ее. - Жили не тужили, и вот пришел этот чертов рынок! Конкуренция! Теперь мужика этой штукой и не проучишь? Да? Я ему 'шиш', а он у меня же из кармана мои деньги возьмет и к другой запросто пойдет? - Не твои деньги, - поправляет ее Петька, - свои! Зря он так сказал, явно не просчитал последствий. Слова его о принадлежности денег взбесили Анну, она долго хватала открытым ртом воздух, подбирая подходящие ситуации слова, краснела и багровела, наконец слова сформировались, воздух вылетел и она, восстановив дыхание, закричала. - Твои - это тоже мои! - как гвозди вбивает Анна. - Они в дом идти должны! У нас лишних нет! - Гы-гы, - смеется в усы Петька. - Вот ведь гад какой! - ищет нашей поддержки. - Даже и не оправдывается! - Наш смех выводит ее из сердитости, она меняет выражение лица, машет рукой и теперь уже не ворчит, а подсмеивается над собой. - Ты вот что, дорогой муженек! Давай вот здесь, при людях, сразу с тобой договоримся! Деньги только в дом, понял? Я тебя, вражину, спрашиваю! - трясет его за грудки. - Ты понял? - Понял. - Надо чего - скажи! Я завсегда! - Гы-гы, - гнет свое Петька. - Хоть после ванной, хоть в ванной, хоть где! - совсем уж расщедрилась она. - Смотри, Анна, мы все свидетели! - предупреждаем ее. - Смотрю! - насовсем сдается она. - Чего еще делать остается? Капитализм мне тут развели, понимаешь ли, конкуренцию... Урок второй Первое лирическое отступление Не знаю, как ты, дорогой мой Читатель, но я годам к четырнадцати уже четко представлял для себя: девушка-женщина-мама - это что-то от Бога, - волшебное, светлое, желанное. Она - любая, будучи таким вот божьим созданием, единственно чего достойна, так это моего поклонения, а я, оказывается, обладаю дарованной мне свыше милостью любить ее. Возможно, я говорю не совсем грамотно, и мысли мои сумбурны и не выстраиваются в ровные ряды, а разбегаются в разные стороны. Но учти, друг мой, мне же только четырнадцать, я вошел в определенный возраст, начитался соответствующей литературы и попал под чье-то нежное влияние. Ты сам разве не был таким? Так вот в те мои годы сама мысль о чем-то даже не грязном, а слегка сером в их сторону казалась неуместной. Она оскорбляла не ее, девушку-женщину. Она оскорбляла и пачкала меня, подумавшего в ту сторону. На уроке труда в девятом классе. Учитель - отставной военный, потягиваясь, рассказал-похвастал: - Сегодня пошел на обед, жена дома, ходит, задом виляет. Ну я ее поймал и только собрался завалить, дочка со школы приходит. Спровадил ее в магазин, а сам по-быстрому свое дело сделал. Красота! И пообедал и с другой стороны насытился. Ну, я к таким рассказам не то, чтобы привычен, но слышать приходилось. И от старших пацанов, и в другой компании. Но чтобы учитель такое рассказывал и о ком! О нашей же учителке - его жене! Она ж, когда на урок свой вошла, я ж на нее смотреть не мог, как подглядел за ней и секрет ее такой узнал. Оказывается, она тоже... нет, не так - ее тоже... как хотят и когда хотят... Мне было очень плохо. Я убеждал себя - или он наврал, или это не она, наша учителка была. Эта отмазка мне нужна была для того, чтобы я не разлюбил ее предмет и не разочаровался во всех и учителях, и старших. Нет, я рос обычным пацаном, продукт уличного воспитания. Я знал, как пить водку из горла: раскрутить бутылку и сунуть горлышко в самую глотку. Я не стеснялся пускать в ход кулаки, кровянил сопатку, и мне кровянили. Мы орали под гитару песни Высоцкого и не только, и даже дрались, бывало, с девчонками. Но только в наших уличных играх, где мы все были равны, где отсутствовали половые признаки, а были интересы твоей команды: - Кондалы! - Раскованы! - Раскуйте нас! - Кем из нас! И понеслось, и каша мала. И чей кулак попал тебе под ребро, кому достался твой тычок - тут не до разборов. Тут флаг отстоять, победителем выйти. А кровь из носа или фингал под глазом не стыд и позор, а признак смелости и геройства... Эпизод из седьмого класса. Мы на практике в школьной теплице. Витька чего-то не поделил с Наташкой, обозвал ее при всех нехорошим словом, а когда получил от нее по губам, пнул зло и нещадно девчонку тяжелым ботинком в пах. Наташка закусила губу, но слезы удержала. А Витька, гордый, идет к нам с высоко поднятой головой. Победитель! Пацаны все, не сговариваясь, отвернулись от него. Ему похвастать хочется, а не перед кем. С этого мгновения он стал изгоем в классе. За партой сидит один, в компании его не зовут, списывать не у кого. После восьмого класса ушел в фазанку, никто из наших с ним так никогда и не здоровался, будто и не учились вместе целых восемь лет. Я не был белой вороной. Таким было пацанское воспитание нашего времени. Парень идет с девушкой мимо ругающейся матом и гогочущей толпы. Первый заметил парочку: - Атас! - и вся толпа замолчала. Нельзя при девушке матюкаться. Нельзя в адрес их ни слова грязного говорить. Да и не грязного - любого, тоже нельзя. Будь это твой самый горячий враг, - с девушкой он неприкосновенен, как за каменной стеной. Прошли мимо, ушли подальше - опять ругань и гогот. Вот назад он пойдет, один, тут уж извини, тут ты наш, и с тобой запросто могут поговорить. Один на один! К чему я это рассказал? Поклонение девушке-женщине и преклонение перед ней и всем тем, что она олицетворяет, на самой своей вершине в нас, пацанах, формируется к этому прекрасному возрасту 14-16 лет. Я знаю, есть исключения. Есть такие, которые их на дух не переносят. Значит вокруг них: дома, или в родне, или в книжках, какие они, возможно, читали, другие истины прописаны, другие ценности исповедуются. Но таких, уверяю вас, было ничтожно мало. А для абсолютного большинства из нас вы - навсегда любимые и желанные. Это потом мы, узнав вас поближе, становимся скучными, равнодушными или грубыми. Но не ко всем женщинам, нет! К тем из вас, в ком перестали видеть этих всегда любимых и желанных, кто в наших глазах потерял половой признак, кто, как в тех детских играх, стал равным нам, только теперь уже в новой игре - взрослой жизни. Раз уж я анонсировал эту книгу для Женщин, то и показывать и рассказывать я буду о том, как придуманный нами Идеал, вознесенный в наших мечтах на пьедестал из условных сорока девяти ступеней, обретает человеческие черты и с каждым уроком-рассказом для кого-то из нас спускается на один шаг вниз. Урок третий Танцы-манцы Танцы - одно из самых значимых мест, где начинаются отношения: мальчик-девочка. Первое трепетное соприкосновение тел, первое объятие, первое личное без свидетелей сказанное слово, первый поцелуй... Серега, 16 лет. Многие пацаны из нашего класса уже год и больше бегают на танцы в парк. Я там ни разу не был. Нет, не так. Я ни разу на самой танцплощадке не был. Мы с пацанами на пригорке стоим, наблюдаем, какие там дела творятся. Особенно интересно, кто из нашего класса, ну, девчонки, с кем танцуют, кому провожать себя позволяют. Почти каждый раз кто-то из пацанов выходит помахаться. Мы такое не пропустим! Иногда больше разговоров, хвастовства, а делов - пару раз махнули, даже крови нет, и разошлись. Но бывает и по-настоящему, рожа в кровь, рубахи в клочья. Это ж потом всю неделю обсуждать будут! А мы видели! Рядом стояли! Кайф. Нам как-то даже удалось проследить за уединяющейся парочкой - мы же этот парк вдоль и поперек излазали, нам и ползти за ними нет надобности - в какую сторону пошли? Ясно! К поваленной лесине или к кустам боярышника - больше тут негде уединиться! Мы своими тропками туда еще раньше их прибежим и спрячемся. Самый смак - дождаться нужного момента и им кайф сломать. - Люська! Трусы не забудь нацепить! Мамка проверит! Крикнули и врассыпную. У нас два преимущества: знание местности и фора по времени. Пока жених штаны наденет и за нами кинется, мы уже в толпе рассосемся. Не дай бог, поймают, да за такую подлянку и яйца оторвать могут! Но пока с рук сходило. Так вот, о танцах. Я почему не ходил-то? Думаете - мамка не велит? Нет! Я танцевать не умею. Как придурок руками и ногами не в такт дергаю. Ну, нет у меня чувства ритма ихнего. Чего зря деньги тратить, постоять и поболтать и здесь, за оградой можно. В конце учебного года нам в актовом зале школы вечер устроили, вроде как к окончанию девятого класса. Концерт силами учащихся, чаепитие и танцульки - дежурная программа недалекой фантазии учителей. Мы подрыгались, кто как умеет, а когда медляк пошел, встали своей кучкой у окна и травим байки. Медляк - это не для нас, мы - ребята устойчивые! Я и не слышал, что объявили 'белый танец'. Я и не знал тогда, что это такое. За руку меня кто-то дернул, оборачиваюсь - Ольга из нашего класса, держит меня за локоть и в глаза смотрит. - Чего тебе? - спрашиваю. Она теряется и шепчет не своим голосом, словно оправдывается за свой наглый поступок: - Белый танец. - И чего? - это я уже у пацанов защиты ищу, мол, разъясните дураку, что делать? - Дамы приглашают кавалеров, - подсказывает Леха и толкает меня в спину. - Иди, иди! Девчонкам нельзя отказывать! Это почему это им нельзя отказывать? - внутренне возмущаюсь я, но Леха у нас в авторитете, раз сказал - надо делать, спрашивать потом будем! Ну вот, что такое 'белый танец', я теперь знаю. Это когда они, дамы, ждут-ждут, чтобы пацаны их пригласили, а пацаны не приглашают. Вот они и идут сами приглашать. Что, зря, что ли на танцы приперлись, сэкономленные копейки в кассу выкинули? Хоть разок да повисят на наших плечах, чтобы духом воспрять и в следующий раз снова на танцплощадку тащиться. Выхожу я в круг, а что мне с Ольгой делать, в упор не знаю, я ж никогда не танцевал! Вспоминаю виденное раньше - взять за талию, другой рукой схватить ладонь, оттопырить ее, шагнуть... Блин! На ногу ей наступил! - Слушай музыку! - шипит мне в ухо и перехватывает инициативу - ведет меня. - Раз-два-раз-два... не торопись, и на ноги не смотри! Фу! Просто как! Топчешься на месте, как стреноженный конь, полшага влево, полшага вправо, - делов-то! Через минуту я уже освоился и успокоился - могу! И стал замечать, что вокруг полно таких же пар, и каждый занят своим партнером и никто, кроме меня, головой по сторонам не вертит. А еще я почувствовал... блин! Я тепло ее тела почувствовал! А под рукой, ну, которая на талии, перекатывающийся под моими пальцами пласт кожи. Клёво! Я пальчиками поиграл - приятно! И как-то невольно прижал ее чуть сильнее. И новое ощущение. Я словно к грудям ее прикоснулся - они вмялись в меня и всю свою форму, всю округлость как бы обрисовали, и елозят по мне. Я уже ни о чем не думаю, я ощущения запоминаю! Классно! Что же я, идиот такой, раньше-то так не делал! И даже чуть не остановился от восторга, охватившего меня, в итак медленном нашем топтании. Наверное, лицо мое имело совсем идиотский вид, потому что Оля подняла на меня свои большие глаза, отстранилась немного и спросила громко: - Ты что, сексуальный маньяк? - Ты чего! - опешил я, ударенный со всей силы такими ее словами. - А чего это у тебя тут в ногу мою упирается? - ехидно скривив губы, шипит она. Блин... попался! Я ж и не заметил, как у меня там набухло. - Ничего, - заливаюсь краской и отклячиваю свою задницу. - Ага! Ничего! - ухмыляется она и еще специально бедром своим меня туда толкает. - Очень даже чего! За дуру меня держишь? Мне кажется, что она кричит на всю танцплощадку, и сейчас все до одного повернутся в мою сторону и начнут пальцем в меня тыкать: - Чокнутый! Маньяк! Уследить за собой не может! 'В руках надо себя держать, молодой человек!' - говорила Косому врачиха на комиссии в военкомате. Меня охватила паника. Вместо того, чтобы моей предательской плоти нырнуть куда подальше и сделаться незаметной, она, плоть эта, еще больше оттопыривает мою левую штанину. Я пытаюсь вырваться из рук Оли, чтобы убежать и где-нибудь в мужском туалете пережить свой позор, но у нее свои планы. Она кладет обе руки мне на плечи, сцепляет пальцы на моей шее и повисает, осаживая, как взбесившегося жеребца. - Не дергайся, танцуй давай. Мне уже нет дела до полушарий ее грудей, до лоскутка кожи на талии. Я только гадаю - сколько еще эта песня будет длиться? Сколько еще мне стоять рядом с ней и видеть ее перекошенные ухмылкой губы. 'Дура, - ругаю ее последними словами. - На себя бы посмотрела! Когда я ее прижал, мягкая была, - это я о ее груди, - а потом чуть сосками рубашку мне не проткнула! И вожгает ими, и вожгает! И дышит уже не так, как до этого дышала! А то я не понял, что она это нарочно делала! Я ж ей про это ничего не сказал? И не скажу. Даже если она еще раз мне про моё... в штанах... еще что-то скажет! Дура!' На последнем аккорде я вырвался из ее рук и побежал из зала. - Чтобы я еще хоть раз с ними танцевать пошел, - шепчу сквозь слезы. - Пусть других дураков ищут! Урок четвертый Общага. Мужская комната Мы сидели с Толиком и делали курсовую по начертательной геометрии. Всегда, когда дело касалось начертали, меня мучил вопрос - зачем такой простой предмет изучать в институте? Ну, детский же лепет! Это в девятом классе впору проходить, даже в восьмом. Но тратить на такую ерунду институтские часы? Расточительно! Заполняем лист за листом, лениво переговариваемся. Работать легко, мозги сильно не загружены. Кто-то робко поцарапал дверь. Не наши. Наш, общежитский народ сразу дверь нараспашку; если девчонки, могут и стукнуть для приличия и потом уже войти. Это мы к ним в комнаты как положено входим - постучался, жди приглашения, вдруг кто не одет! А пацаны чего? В трусах? Значит одет. - Входите! - кричит Толик. - Не заперто! Дверь открылась на маленькую щелку, любопытный глаз оглядел комнату, замер на нас - я сижу спиной к двери, Толик - лицом. - Заходи, заходи, - приглашает он. - Мы уже пообедали, кусаться не будем. Я оглядываюсь. Венерка из параллельной группы. Мы с ней в колхозе на уборке моркови познакомились. Даже целовались разок. Не уединенно, нет. Играли в желания и мне выпало: 'Поцеловать девушку в очках'. В очках девушек много, но рядом со мной только она сидела. И я кратко ткнулся в ее губы, только и сумел оценить, что они пухлые и влажные. - Можно к вам? Ох уж эти городские барышни! Детка! Да в общаге эти твои стук-стук да можно не котируются. У нас все просто. - Давай, проходи! Это тебе еще повезло, что Сашки нет, на тренировке парень. Тот всем одинаково говорит: - Проходи, раздевайся, ложись, - и после многозначительной паузы - пока гость соображает, ошарашивает. - Снимай штаны, знакомиться будем. Юмор у него такой. Кто знает, не обижаются. Скорее, наоборот, обидятся, если он им своей дежурной фразы не произнесет. Значит или спит, или не в духе. Венерка скидывает пальто, смотрит, куда повесить. - На кровать бросай, - приходит на выручку Толик. - Я... это... - она осматривает комнату, поводит головой в одну, другую сторону. Доходит взглядом до наших листов. - Начерталку делаете? - Ну да. - Мне тоже надо, - тихим голоском говорит она и признается. - А я не поняла ничего. - В начерталке? - в голос удивляемся мы. - Ну да! - Садись! - приглашаю я. - Шесть секунд и все расскажем. Нас за столом трое. Ручка рисует на листе линии, - это так, это вот так. Толик старше на пять лет, он мудрый. Ему хватило пары минут, чтобы понять - он тут лишний. Встал, собрал свои бумаги, что-то написал, прикрываясь, на листе бумаги и говорит. - Я в рабочку пойду. Там позанимаюсь! Венерка признательно смотрит на него, а друг, обойдя вокруг стола, сует мне в руку ключ от комнаты и большой палец руки показывает. Как я и обещал, через, пусть и не шесть секунд, но минут - это точно, Венерка заявила мне, что она все поняла. _ Спасибо! - говорит, и, так как мы сидели совсем рядом, даже плечи наши соприкасались, легко дотянулась до моих губ. Поцелуй был долгим и смачным. Когда мы смогли оторваться друг от друга, она шепнула мне на ухо. - Я могу дать тебе все, что может дать женщина. Мне не семнадцать лет! Мне уже семнадцать с половиной. Дважды повторять не надо, смысл ее слов я понял сразу. Вот и пригодился ключ! Я закрыл дверь на полтора оборота и повесил на ручку кепку - от любопытных глаз. - Никто не придет? - спрашивает Венерка, скидывая последнее, что есть на ней - очки с толстыми стеклами. - Я дверь закрыл. - И чего? - Успеем одеться, - успокаиваю. Нам было легко и весело. Несколько раз по коридору шлепали чьи-то башмаки и тапки, мы настораживались, - один раз показалось, что кто-то замер у двери, но нет - пошел дальше. - Только в меня не надо, - прочувствовав ситуацию, шепчет мне на ухо. - Если будешь близко, скажи, я повернусь. - Как повернешься? - не сразу въехал я. - А вот так!- смеется и резко встает на коленки. - Другой дырочкой! - Ее округлые ягодицы покачиваются перед моим носом... Это было в первом классе, на уроке физкультуры. Нас учили перекатываться через голову. Простое упражнение - ткнуться головой в мат, оттолкнуться, - кувырок и встать на ноги. Мы даже не переодевались, девочки - в школьной форме, и мальчики в школьной форме. Только пиджаки на скамейке свалены. Девочка Ира. Она мне так нравилась! Я любовался ее светлыми волнистыми волосами, с волнением слушал ее всегда веселый голосок, журчащий, казалось, только для меня. У нее никак не получалось правильно крутануться. Оттолкнется и завалится на спину, руки в стороны. Учительница помогла ей и подтолкнула. Резкий хлопок, или хлюпок, и вот уже через ее бледно-голубые трусики проступает коричневая кашица, просачивается через ткань и течет по ноге на серый дерматин мата. - Фу! - зажимают рот первоклашки... Ягодицы Венерки, застывшие передо мной, открывают небольшое коричневое пятно. Мое тело пронзает дрожь воспоминания, а естество предательски сдувается. Что она ни делает с ним, висит, как сдувшийся шарик. - Давай, в другой раз, - тушуюсь я. - Давай, - легко соглашается она и натягивает трусы, гамаши и прочую свою одежду. Я мельком замечаю, что ее белые трусы не запачканы. - Я тебе теперь два раза должна. - Почему два? - Ну, я кончила, а ты - нет. Это - раз. - А второй за что? - За начерталку! - щелкает меня по носу. - А у тебя с математикой нормалек! - хвалю ее я. Открываю дверь, выглядываю - нет ли кого в коридоре, и выпускаю ее. Прикрыл дверь, не успел шага в глубь комнаты сделать, слышу - смеется раскатисто. - Иди сюда! - зовет. Теперь мы оба смеемся. На двери кнопкой пришпилен лист бумаги, а на нем крупными буквами рукой Толика написано. 'Не стучись! Я в рабочей комнате. Ключ у меня!' Вот что значит - Друг! А долг с Венерки я так и не получил. Виной тому то шоколадное пятно. Я ж, только когда она уже ушла, понял - это не то, что было с девочкой Ирой в первом классе! Я сначала даже успел ругнуть себя: дурак, не разобрался, упустил момент: и себя обделил, и девчонку, наверное, обидел. И тут только сообразил - что это за пятно! У нее уже кто-то был сегодня в этой ее 'другой' дырочке! Часа за два до меня! Это он намазал ее, уберегая от беременности. Сделанное открытие навсегда отбило в моей штанине желание к этой девчонке. 100 СЕКСОМАРАЗМОВ * * * Поверь - это пошло и глупо, А женщинам просто тоска, Когда полирует залупу Твоя волевая рука. * * * Как идет тебе роль Мудозвона И как вяжется кличка Осел, Если ты эрогенную зону У жены У чужой не нашел. * * * Я тебя в любимой позе, А потом в другой любимой... Ты в ответ кричала: - Боже! И еще кричала: - Мимо! * * * Мы даже не знакомились, Мы время экономили. * * * Как несолоно хлебал, Так, выходит, и е...ал. * * * Мы оба не дружили с головой Пока "дружок" стоял как часовой. * * * Если женщина в три обхвата, Не проймешь и ручкой от ухвата. ОПТИМИСТ Предложу даме секс. Половина согласится, Из оставшихся Половина даст по морде, А потом устыдится и согласится. И все равно окажусь в плюсе. Предложил даме секс. ПЕССИМИСТ Предложу даме секс. Половина сразу откажет. Да еще половина из них даст по морде. Потом извинится и вроде как согласится. А морда болит! Не надо мне вашего секса никакого. Лучше уж Дунька Кулакова. * * * Отказала: - Извиняй. Дома дети, муж, готовка. Но... Вот чистая плутовка! Просит: - Только не в меня! * * * Мы любовь ушами пьем! Обещал седьмое небо, Заливался Соловьем, А итог? Что был, что не был. * * * Дать или не дать? Ответ, казалось бы, прост, Конечно, дать. И не надо ваших глупых ухмылок. Ну, скажем, дала. И тут возникает вопрос. Точнее, в дверь три разных вопроса вломилось. Первый. А вдруг процесс не понравится мне. Я же хочу, чтобы он... ну, полным был мастером секса, Чтобы любил и ласкал, чтобы я металась в огне, И чтобы оргазм по мне диким цунами растекся. Второй. А вдруг процесс не понравится, скажем, ему. Я, как бы сказать... не шибко смотрюсь без одежды. Еще я: - сюда не люблю! - так не буду! - а этак тебе к чему? Я же враз обломаю любые его надежды. И третий. Главный! А вдруг мне понравится? А у меня муж. Что ж я перед мужем так же капризничать стану? Да он мне сразу по... короче, не потянет такой гуж, Он вообще использует меня, только когда у него встанет. Дать или не дать? Что, я - полная дура? Или какая-то ...лять? Конечно же, пока он не передумал - дать! ПЕСНЯ ЛЮБОВНИКА Если глупый муженек... Если глупый муженек Держит женушку голодной, Помышляя - между ног Ей поможет душ холодный, Или доброе дидло. Муж такой не рогоносец! Он - законченный урод - Весь мужицкий род поносит. Вон, разлегся на боку, - Обожравшийся пельменей, Да такому мудаку Только дуры не изменят! Бог не зря их наградил Нежной грудкой, милой попкой! Чтоб мужицкий род любил Больше жизни, крепче водки. Хорошо, что много их - Мужиков таких на свете. Я их жинок как своих, Как вкуснейшую конфету! Я таких мужей люблю - Это Я их жен люблю! ПЕСНЯ ЛЮБОВНИЦЫ Если баба холодна Если баба холодна, - То устала, то ангина, Как продажная жена, Торг устроит у вагины, Держит в голоде его, И его стрючок упругий, Баба мужа своего Делит с лучшею подругой. У меня подружек - тьма! Мужику с женою - мимо? Я открою дверь сама - Я мужьями их любима. Баба мыслит: Ну куда От моей сбежит мохнатки? Если ж... я ему тогда: - Собирай свои монатки! Только ж кто тады тебя, Чувством счастия наполнит, Нежно вылижет любя, И со всех сторон накормит? Мужика любви учить - Только попу мучить. Все, что хочет получить - От меня получит.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"