Вероника впервые услышала часы, когда лежала в разобранной постели, одетая, вся покрытая плёнкой из грязи и пота - день выдался жаркий. Звук шёл из-за балконной двери. Он был как тиканье, или как стук старого сердца: два тихих удара и хриплое прощёлкивание между ними. Вероника ещё немного послушала, но потом всё стихло.
Кроме непонятного тиканья шумели машины от дороги под окнами, покрикивали соседи и визжали стрижи.
Вероника перевернулась на живот, укрываясь одеялом с головой. Под одеялом было неуютно, но это уже вошло в привычку: ложиться, как только вернёшься домой, неважно, когда и откуда. Как будто она двигалась по инерции, как будто энергии хватало только на то, чтобы изобразить жизнь на людях: а как только эта необходимость исчезала, можно было выключаться. Постельное бельё было жестким от пота, кожу стягивало.
Часы умолкли.
Вероника поднялась и прошла в туалет, а потом на кухню. Открыла холодильник, посмотрела внутрь него, закрыла. Нутро холодильника было неприятное, залитое жёлтым цветом, полное предметов, без которых прекрасно можно было бы обойтись. Вероника подумала, что постоянное желание что-то съесть - признак недолюбленности, и что хочется чего-нибудь эдакого, но потом примерила на себя ситуацию, в которой идёт, и покупает, и сжирает, и поняла - нет, не то. Она была как капризный ребёнок, который отказывается от конфет, томимый желанием волшебства. Да и магазин уже закрылся.
Она подумала про старые настенные часы, которые вынесли на балкон через полтора года после того, как они сломались. Часы принадлежали деду с бабкой по отцовской линии. Часы были в фанерном ящике, крашенном под настоящее дерево, у них было прямоугольное окошко внизу, через которое был виден маятник, и круглый жёлтый циферблат вверху.
Вероника вернулась в комнату и снова легла, продолжая думать о старых часах. От дороги послышалась музыка, но её тут же заглушили и Вероника не успела узнать мелодию.
Часы были уродливые. Они выглядели так, как будто их недоделали, но Вероника знала: что к ним не добавь, они всё равно будут уродливые. В верхней части циферблата у них было написано название производителя. Когда их заводили, маятник издавал такой звук, как будто ломалась ветка. Отец не хотел от них избавляться, но повесил в той комнате, где спала Вероника, а не в своей. Его трусость могла бы показаться даже забавной, если бы не часы, которые поначалу били каждый час, днём и ночью. Они начинали кашлять, хрипеть, а потом гремели, как железной посудой. Звук разносился по всей квартире: отец оторвал какой-то проводок у самого маятника, и часы перестали звенеть. Теперь, после хрипа и кашля, они издавали тот самый звук ломаемой ветки и молчали.
Вероника помечтала немного, попредставляла себе всякое. Ей не хватало храбрости представить себя делающей те или иные вещи, поэтому в фантазиях её фигурировали чужие люди, которые поступали так-то и так-то, и делали то-то и то-то.
Небо стало равномерно серым, с еле уловимым голубым оттенком. Этот цвет, если Вероника помнила правильно, назывался устричным; краской такого цвета часто покрывали стены в общественных туалетах, школах, и других похожих местах.
Вероника подумала о том, что не так себе всё это представляла. Она думала, что это она похожа на тех, которые поведут за собой. Ей не стало стыдно от таких мыслей - она осознавала, и ничего особенного по этому поводу не чувствовала, кроме раздражения. Когда всё начиналось, предполагалось, что это она выйдет вперёд, что это она, наконец, докажет, что она, безусловно, будет лучше. Нет, конечно, она не стала бы этим кичиться - или стала?
С улицы запела сирена. Стоял всё тот же душный летний вечер, спальный район скрипел стрижами, шумел редкими машинами; от железной дороги погромыхивали и свистели поезда. Звук сирены был таким нелепым, что Вероника даже почти собралась встать и посмотреть, что случилось.
- Сюда! - сказал мужской голос с улицы, и добавил матерно. Залаяла тоненько собака, сирена пролетела мимо и сделалась неслышна от расстояния.
Темнеть стало всё быстрее и быстрее. Скоро будет совсем темно, потом похолодает. Нужно будет подняться и закрыть балконную дверь. Вероника дотянулась до телефона и набрала номер.
- Привет.
- Алло, - сказала трубка. - Что случилось.
- Ничего, просто соскучилась.
- Понятно.
Вероника замолчала. Трубка тоже помолчала, а потом начала что-то такое петь. Вероника сказала:
- Если не хочешь разговаривать - так и скажи. Извини, если отвлекаю.
- Да нет, - сказала трубка. - Что ты.
- Давай лучше спать, - сказала Вероника, прислушиваясь к ощущениям. - Завтра поговорим, ага. Спокойной ночи, - и нажала отбой раньше, чем трубка успела ответить.
Вероника раскрылась, закинула пухлые, белые с внутренней стороны руки за голову и немножко подумала кокетливые, надменные мысли.
Ночью ей снились уродливые дети, и собаки, которые кидались под ноги, и куда-то она шла, и всё это путалось странным, ничего не значащим комком. Аккомпанементом сну служило тиканье часов.
Утром на работе Веронику, как всегда, охватило беспомощное чувство. Она снова ждала чуда, как и всегда, после выходных. Почему-то казалось, что новый понедельник обязательно начнётся так, как нужно, или наоборот - случиться катастрофа. Ни чуда, ни катастрофы не происходило, ненужное чувство холодило затылок и парализовало ноги. С преувеличенной бойкостью Вероника поздоровалась с сотрудницами и поставила ссобойку в холодильник: она улыбалась, но глаза и голос от волнения делались плаксивыми. Первая за день сигарета, выкуренная по дороге, заставила видеть всё более чётким; зато звуки будто отдалились, будто доносились с другого конца узкой длинной трубы. Чириканье рабочего компьютера снова напомнило Веронике звук часов.
- Какая-то ты испуганная, - сказала та Аня, которая блондинка. - Ника.
- Нормальная, - сказала Вероника, стараясь показать, что нормальная, и выпучила глаза от усердия. Глаза тут же заслезились: кажется, попала тушь.
Старые часы перестали идти через полгода после того, как отец сломал тот проводок. Ещё полтора года они висели на стене, молчаливые, собирали пыль. Иногда Вероника снимала их - они при этом позванивали начинкой, - открывала окошко и специальным ключиком вертела за маятником. Часы начинали звонить, безо всякого хрипа и кашля, мерно отстукивали: "Бом! Бом!" Это продолжалось недолго, потом они умирали заново. Вероника закрывала часы и вешала их обратно на стену: для этого ей приходилось становиться на стул, а снимать их получалось и так.
Через полтора года после смерти часов, Вероника прочла где-то, что неидущие часы в доме - к несчастью, и часы вынесены были на балкон. Весь бесконечный рабочий день Вероника гадала, стоят ли они там до сих пор. Она их давно не видела.