Ватруха Николай Степанович : другие произведения.

По плацу текли Миссисипи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Юмористический роман о жизни курсантов военного училища
  
  
  
  Н.Ватруха
  С.Бардин
  
  
  
  "По плацу текли Миссисипи..."
  
  
  роман
  
  
  
  
  
  Содержание
  Пролог Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Глава 10 Глава 11 Глава 12 Глава 13 Глава 14 Глава 15 Глава 16 Глава 17 Глава 18 Глава 19 Глава 20 Глава 21 Глава 22 Глава 23 Глава 24 Глава 25 Глава 26 Глава 27 Глава 28 Глава 29 Глава 30 Эпилог От авторов
  
  
  
  
  
  ... Равня-я-яйсь!Смирна-а-а! Шаго-ом...Арш!..
  (из словарного запаса командира)
  
  
  
  
  Пролог
  
  
  - Молодой человек, вы здесь не выходите?
  Тот, к кому относились эти слова, устало посмотрел на говорившую старушку, затем молча повернул голову в сторону водителя.
  Было жарко, весь автобус задыхался в спертом воздухе.
  - Ну, так как? Выходите?
  Молодой человек снова впустил в поле зрения надоедливую старушку:
  - Нет, а что?
  Тогда уберите, пожалуйста, свой чемодан с моей сумки... Там яйца, знаете ли, пирог хочу внукам испечь... - затараторила бабулька.
  - Парень бегло оглядел свой большой дорожный чемодан: "А ведь тяжёлый, собака... Говорил маме, не клади лишнего..." - он поднял багаж, - "Мда-а-а, не видать внукам пирога".
  - Кто просил остановить возле училища? - послышалось вдруг из водительской коморки.
  - Извините... - молодой человек отодвинул загораживающую обзор чью-то голову и улыбнулся, - это я.
  ...Автобус скрылся за поворотом, оставив парня наедине с внушительным зданием, рядом с которым, словно сталагмит, застыл в последнем порыве старенький, давно отлетавший своё, МИГ-21.
  Молодой человек огляделся по сторонам, перекинул через плечо спортивную сумку и поднял чемодан.
  "Ну, вот и приехал, - пронеслось в голове, - быть или не быть и никаких вопросов. Ни пуха мне, ни пера". Он вдохнул свежий воздух и добавил про себя: "К чёрту".
  
  
  
  
  Глава 1
  
  Пётр Трошкин, молодой человек, который так жестоко поступил с внуками незнакомой старушки, лишив их долгожданного пирога, был тем самым яблоком, которое после десятилетнего висения на яблоне среднего образования, упало, наконец, в бурный поток самостоятельной жизни, и было вынесено им далеко от родительского крова, в чужом городе.
  Говоря проще, Петя всего месяц назад окончил среднюю школу в одном из приморских городов и теперь приехал сюда, за многие километры, как некогда д'Артаньян прискакал в Париж в поисках карьеры и славы.
  Не будем описывать всю жизнь Трошкина, начиная с момента рождения и заканчивая разговором в автобусе. Скажем только, что за время своего бесшабашного детства Петя успел познать: квадратные километры разбитого мячом стекла, реки красной пасты в дневнике, силу дружбы, ненависть к билетёрше, не пускавшей на "детям до 16-ти", горы мороженого, восемь шишек, два привода в милицию и ГАИ и одну несчастную любовь.
  Здание, перед которым остановился Трошкин, было большим и серым. Массивные двери периодически открывались и выпускали или впускали людей. Петя с неподдельным восхищением смотрел на входящих и выходящих... Ещё бы! Ведь все они имели то, о чём он так долго мечтал. То, что, по его мнению, должно было решить его судьбу. То, чего ему сейчас так не хватало...
  Все эти люди, одетые по одному покрою, носили на плечах Петину голубую мечту - погоны с жёлтыми галунами и буквой "К" посередине.
  - Слушай, куда тут обратиться? - Петя выбрал себе молодого, почти ровесника, нескладного курсанта, очень похожего на первокурсника после первого года обучения.
  - А ты кто? - парень остановился, огляделся по сторонам, но не обнаружив ничего подозрительного, принял позу Петра Первого, наблюдающего сражение под Полтавой.
  - А-а-а, абитура, ну-ну, топай в штаб, военный, - он указал на серое здание. - Рановато ты что-то...
  - Да мне вот вызов пришел.
  Трошкин с завистью смотрел на курсанта.
  - А ты, сколько уже учишься?
  - Я-то?.. - парень лихо сплюнул и хотел было уже трепануть что-нибудь душераздирающее этому "школьнику". Но заметил вдруг что-то за Петиной спиной, мигом превратился из Петра Первого в нечто незаметное и, буркнув: "Ну ладно, некогда мне...", ретировался.
  Трошкин обернулся, но ничего необычного, если не считать офицера с повязкой и двух курсантов в парадной форме, с белыми ремнями, не заметил. Петя пожал плечами и направился к большому серому зданию с таким романтическим названием "ШТАБ"
  Всё было очень просто. Надо было сделать один шаг, чтобы изменить свою жизнь, и Пётр его сделал. Он ступил за порог КПП. Трошкин ещё не осознал, что крутанул судьбу на 180 градусов. Он пока не мог этого понять, потому что, несмотря на аттестат о полном среднем образовании, Петя был всё-таки школьник и имел понятие о взрослой самостоятельной жизни довольно смутное.
  Служба в армии виделась ему как что-то большое, захватывающее и романтическое. И только позже к нему придёт прозрение, и серые армейские будни сбросят с него розовые очки, через которые он, радостно хлопая глазами, смотрел сегодня на божий свет. Но это будет потом, а пока первой ступенькой к осуществлению мечты были экзамены.
  ...В школе в Трошкине, кроме клоуна, никто другого ничего не видел. Всем хотелось, чтобы он смешил. Все хотели смеяться, особенно девочки. И когда в разгар выпускного, в общем хохоте он сообщил вдруг, что собирается поступать в военное училище, у всех окружающих это вызвало ещё больший приступ неудержимого смеха. Тогда Трошкин понял, что его заявление приняли за очередную шутку, и горько усмехнулся. А нарядная отличница Наташа осведомилась:
  - Петечка, а почему не в цирк?
  На что уязвленный Трошкин ответил:
  - Однажды на вокзале одна очень шустрая цыганка всего за рубль сказала мне: "Ждёт тебя, золотой мой, долгая дорога и казённый дом". А так как казённые дома бывают только двух видов: тюрьма и казарма - я выбрал естественно второе.
  - А третий вид, Петечка, - не унималась Наташа, - ты мог с таким же успехом податься в монастырь.
  - Монастырь, Наташенька, заведение божье, а не казенный дом, а такому грешнику, как я, там делать нечего...
  Мы не будем останавливаться на этапах трошкинского поступления, всё выглядело достаточно буднично. Скажем только, что июль подходил к своему завершению, и палаточный городок для абитуриентов, в котором Трошкин провел двадцать волнующих дней, стал постепенно пустеть.
  Двойки, полученные на вступительных экзаменах, выкашивали поступающих. С некоторыми из них Петя успел познакомиться и даже подружиться. Однако, это знакомство, к сожалению, оказалось недолгим, потому что Трошкин, несмотря на все свои недостатки, умудрился-таки доказать комиссиям и медицинской, и преподавательской, что он не жалкая жертва школьной программы, и что есть ещё порох в пороховницах. Тогда как некоторые его сопалаточники не смогли этого сделать.
  Экзамены остались позади, и Трошкин, последний раз укладываясь спать под брезентовый потолок, даже не подозревал, что завтра ему нечего будет расчёсывать на голове. Ведь очень скоро их оденут во всё зелёное и состригут ставшие неуставными патлы, тем самым лишая парней индивидуальности, которой каждый из них так гордился на гражданке.
  Откуда было знать Петру, что его фамилия попала всё-таки в списки, хранящиеся в генеральском сейфе, прочно срытом толстыми кирпичными стенами массивного здания с таким романтическим названием "ШТАБ".
  
  
  
  
  Глава 2
  
  Что может обычный человек за одну минуту? Самое большее, на что он способен, это чиркнуть спичкой о коробок и поднести её к сигарете, ну, в крайнем случае, прикурить.
  В отличие от него курсант может многое. Потому что он курсант. Этим все сказано. Тем-то он и необычен. Военный человек знает, что в одной минуте целых шестьдесят секунд, и всегда действует, исходя из этого соображения.
  Петр Трошкин тоже был военным. Тем более, заметим еще раз, что учился он в ВВУЗе, а это вам - не на форточке кататься.
  Боевая готовность этого заведения ставилась выше личных интересов, а так как она зависела напрямую от времени, все упиралось в эти проклятые, как позже скажет Петя, шестьдесят секунд.
  С этим нормативом Трошкин столкнулся в первое же утро, когда в его безмятежный сон ворвался истерический крик сержанта:
  - ...Подъем! Минута времени, всем встать в строй!
  Трошкин щелкнул зубами, но не успел - окорок, который он во сне собирался съесть, исчез. Он открыл глаза и увидел грохочущий под сапогами соседей потолок, который то и дело вздрагивал, роняя на подушку куски штукатурки.
  - И у них тоже... - вздохнул Петя и едва успел увернуться от очередного "метеорита".
  - Осталось тридцать секунд... - отчитывал Шмаляйло. - Кто не успеет, будет наказан!
  Все резко засуетились. Трошкин спрыгнул со второго яруса, не опасаясь за последствия. Он не задумывался о собственной жизни, когда речь шла о БОЕВОЙ ГОТОВНОСТИ подразделения.
  Однако о нелегкой судьбе военнослужащего в этот момент пришлось поразмыслить Васе Бабулю - соседу снизу. Он вдруг ощутил всю тяжесть, которая легла ему на плечи в виде соседа с верху. Оседлав товарища по оружию, Трошкин подумал: "Не плохой повод для знакомства". В отличие от Васи, которым в эту минуту управлял животный страх, Петя смотрел в будущее. Он мыслил масштабно, просчитывая все наперед. Поэтому, чтобы Бабуль терпел подобные штучки еще несколько лет, нужны были хорошие отношения.
  Они выскочили в проход между кроватей и накинулись на новенькие "хэбчики". В этой дикой суматохе, кошмарной неразберихе, которая впоследствии канет в лету, с появлением опыта и наглости, больше всего возмущало: почему сегодня штаны застегиваются сзади, хотя еще вчера, перед отбоем, все было по-другому. И какой ублюдок, позвольте узнать, ночью поменял местами сапоги, и теперь приходится в спешке натягивать левый сапог на правую ногу, а правый - на левую.
  В итоге молодое пополнение не укладывалось в предусмотренную Уставом минуту, и начинались "полёты во сне и наяву".
  Человек, не служивший в армии, очевидно, не знает, что это такое, но мы можем вас заверить: зрелище захватывающее, и стоит двух лет свободы, чтобы почувствовать на собственной шкуре всю прелесть этих "па". Что с первого раза не доходит через голову, постепенно дойдёт через ноги. Эта старая армейская истина впиталась вместе с потом в Петино "хэбэ".
  - Минута и три секунды, - засёк Шмаляйло новый рекорд. - Не уложились. Приготовиться к отбою!
  Ещё ни разу в жизни Трошкин не ложился спать тринадцать раз в день. И поэтому, когда четырнадцатая попытка захлебнулась в поту, он согласился с выводом Наполеона, что долгий сон наносит вред здоровью. Петя прикинул, что, если суждено будет отбиться ещё раз, то на утренний туалет, умывание, чистку зубов и весь остальной джентльменский набор у него останется ни много, ни мало, а всего каких-то две минуты, и что-то около тридцати шести секунд, чего нормальному человеку явно не хватит.
  То ли червячок жалости, то ли просто усталость смягчили зачерствевшее от должности сердце Шмаляйло. Он снисходительно буркнул:
  - Ладно, на сегодня хватит! Построение по распорядку...
  "По распорядку, то есть через семь минут", - дешифровал Петин мозг это сообщение. Тогда как сам Трошкин мчался в обезумевшей толпе таких же несчастных к умывальнику, ставшему похожим в эти минуты на муравейник.
  Битва за чистоту походила на сражение при Аустерлице.
  Те счастливчики, которым удалось всё-таки просунуться к воде, бледнея от напряжения, тёрли мылом руки, носы и шеи, не забывая при этом отталкивать локтями наседающих со всех сторон менее удачливых товарищей. Затем, помятые, но довольные, они выползали из этого столпотворения и бодро шагали дальше, выполнять распорядок дня. Несмотря ни на что, жизнь ползла вперёд.
  Вся последующая неделя была набита неразберихой, недоразумениями и всевозможными казусами, словно боксёрская груша опилками.
  Необтертый личный состав дёргали все, кто хотел и куда хотел. Начиная от свежеиспеченного командира отделения, пославшего подчинённого "стрельнуть" сигарету, и заканчивая высшим командованием, которое день за днём отдавала команду: выделять и выделять людей для оборудования некоего ПУЦ.
  Все терялись в догадках, что же это за объект и какая у него степень секретности. В том, что номер у него, по крайней мере, с двумя нулями, никто не сомневался, ибо посылали туда одних старослужащих (поступивших из армии). Ну, а случившаяся однажды самовольная отлучка одного из работавших на этом самом ПУЦ, ещё больше сгустила мрак неизвестности и таинственности. И хотя всё командование наивно пыталось убедить молодых курсантов в том, что зарвавшийся "дед" просто решил сходить в ближайшую деревню развеяться. Все, до последнего сына далёкого аула, одетого в курсантскую форму, были уверены, что этот непромах парень, узнав все тайны, скрытые за зловещими тремя буквами, пытался рвануть в близлежащую заграницу. А там продать свои знания за энное количество тысяч долларов и зажить себе припеваючи на собственной вилле.
  Итак, прошла неделя... Новенькое обмундирование постепенно становилось не совсем новеньким, приобретая запах курсантского тела, гуталина, оружейного масла, пирожков с яблоками и ещё бог весть чего.
  Все училище было наводнено лысыми головами, как Африка неграми. Их (лысых) можно было встретить повсюду. В учебном корпусе, разговаривающими с каким-нибудь знакомым полковником-преподавателем по поводу предстоящей через пять-шесть месяцев сессии. Их можно было увидеть на плацу, день и ночь проверяющими его на крепость своими сапогами. Они встречались на складах, в автопарке, в казармах старшекурсников, да что и говорить, даже в офицерской очереди, стоящей за холодильниками и пылесосами нет-нет, да и мелькала одна, две или три лысых макушки.
  Всё училище жило в предвкушении того часа, когда это галдящее, шумящее, всё ломающее неугомонное молодое пополнение зашлют, наконец, в этот самый ПУЦ, что в переводе, как известно, означает - Полевой Учебный Центр. И пусть они используют свою энергию на более важные дела, чем толкаться по очередям в чайной и магазине.
  Петя Трошкин как раз протягивал измятый рубль продавщице, торгующей пирожками и, разлитыми по майонезным баночкам напитками, когда в чайную влетел запыхавшийся первокурсник, с замученной физиономией и повязкой дневального на рукаве и заорал:
  - Все бегом в казарму, тревога!!!
  Зал быстро опустел. Те немногие, у которых были причины не относить себя к "молодым", а потому пропустить этот истошный вопль мимо ушей, терялись в догадках, что же с молодёжью сейчас будут делать: оденут в противогазы и пропустят через 3 километра или посчитают да распустят на все четыре стороны.
  - Бедненькие! - жалостливо вздохнула продавщица, пряча в карман накрахмаленного фартука Петин рубль.
  - Ничего, переживут... Все там были, - ответил ей кто-то из очереди.
  Когда Трошкин, в составе нескольких десятков таких же, ничего не понимающих, но уверенных, что случилось что-то непоправимое, курсантов, суетясь и нервничая, водрузился в строй, вперёд вышел командир роты и безапелляционно заявил:
  - Послезавтра мы... то есть, вы выезжаете для прохождения всесторонней военной подготовки и приобретения различных навыков в Полевой Учебный Центр, в ПУЦ...
  Слева направо по строю прошла волна удивления и, натолкнувшись на шедшую справа налево волну ужаса, вылилась потоком недоумённых взглядов на говорившего. Тот невозмутимо продолжал:
  - Там из вас сделают настоящих мужчин и солдат. Вас научат правильно пользоваться таким инструментом как лопата. Я вам гарантирую, что к концу обучения вы будете способны в кратчайший срок вырыть окоп любого профиля. Вы узнаете, что такое палатка, и как она протекает. Наконец, вас научат беспрекословно выполнять приказы командиров, даже, если они, по вашему мнению, бестолковые... я имею в виду - приказы. И ещё многое и необходимое для вашей дальнейшей службы ждет вас в ПУЦ.
  - А теперь я вам представлю того, кто научит вас всем этим премудростям...
  Из-за спины ротного вышел и предстал перед строем невысокий человек в маскхалате, которого раньше никто не заметил.
  - Любить не прошу, а жаловать придется, - сказал ротный. - Знакомьтесь, мастер спорта...
  - Не надо, - перебил человек, - просто - майор Зондер, исконно русская фамилия, а зовут меня Иван Семенович...
  - А меня Коля послышалось из дальнего конца строя.
  По постным физиономиям стоящих в строю пробежала ехидная улыбка, все ждали реакцию.
  Ротный побагровел, а Зондер, как ни в чём не бывало, спокойно произнёс:
  - Рядовой Ватруха, ко мне.
  И весельчак Коля Ватруха, известный шутник, никак не ожидавший такого поворота, мучительно соображая, откуда этот чёртов Зингер, или как его там, знает его фамилию, протиснув свою стокилограммовую фигуру через первую шеренгу и, стараясь изобразить строевой шаг, направился к майору.
  Наступила гробовая тишина. Ватруха, не доходя до Зондера, ровно столько, сколько потребовал его инстинкт самосохранения, остановился и попытался доложить:
  - Товарищ Зон... то есть, товарищ майор, курсант Ватруха... - он не договорил.
  - Николай Степанович Ватруха, родился двадцать девятого февраля 19... года в селе Большие Новолысины, отец: Степан Архипович - профессиональный столяр, мать: Таисия Фёдоровна - доярка, не женат, не привлекался, за границей не был, - отчеканил майор Зондер, глядя в лицо растерявшемуся шутнику. После небольшой паузы он продолжил, обращаясь к застывшему строю:
  - Я знаю о вас столько, сколько вы сами о себе не знаете...Главный принцип коммандос: "Изучи врага, как таблицу умножения..." Вы для меня не враги, но, несмотря на это, я из вас сделаю настоящих солдат удачи, - и, обращаясь к ротному, добавил:
  - Курсанта Ватруху не наказывайте, если через месяц он не пробежит пять километров за пятнадцать минут, я подам в отставку.
  ...Следующий день прошёл в получении походного снаряжения. Каски закрывали лысые головы по самые уши, лопатки при ходьбе больно били по ногам, все походные принадлежности никак не хотели спокойно висеть там, где им положено было висеть. Они обязательно норовили отстегнуться и больно ударить ниже пояса в тот самый момент, когда меньше всего ожидаешь нападения. Все недоумевали: "Что же делать, если вдруг придётся бежать. Куда девать каску, лопатку, вещмешок, ОЗК, подсумки, планшет и ещё много чего в случае, если надо будет пробежаться. Ибо никто не сомневался в том, что со всем этим барахлом нормальный человек идти-то спокойно не сможет, не то, что быстро передвигаться.
  Выход назначили на пять часов утра следующего дня. Ночь прошла беспокойно. Всем снились кошмары, так или иначе связанные с майором Зондером. В одних - он, в роли кровожадного рейнджера, поливал из пулемёта выстроенных по линии, отчаянно визжащих продавщиц, поварих и раздатчиц. В других - Зондер гнал строй бегом через пустыню, беспощадно дыша огненным дыханием в затылки отстающим. Курсанты стонали и метались в холодном поту, и только один из них спал сном праведника... Это был Петя Трошкин. Наевшись снотворного, он мирно посапывал на кровати училищного лазарета, куда угодил накануне с подскочившей температурой и опасениями - как бы его не признали дезертиром.
  Проспал Трошкин до завтрака, а потому не видел, как высыпали из казармы в предрассветную прохладу невыспавшиеся, одетые по всем правилам пехотного искусства курсанты. Как, подгоняемые криками командиров, бряцая оружием длинной чёрной змеёй, поползли они по училищу. И как, бросая по очереди прощальные взгляды, исчезали понурые головы в чреве трамвая, который не замедлил доставить их через час на железнодорожную станцию, откуда первая электричка увезла всех в неизвестность.
  
  
  
  
  Глава 3
  
  Когда молодая улыбающаяся медсестра нежно, но настойчиво потрепала Трошкина по плечу, когда тот, чувствуя себя немного лучше, чем накануне, вышел, пошатываясь, из палаты и направился к пропитанному и пропахшему хлоркой туалету, совмещённому с умывальником, чтобы совершить утреннее омовение. Когда, чувствуя манящий запах перловки, он толкнул дверь обеденного зала... Именно тогда, далеко от него, за много километров от ближайшего жилья, среди степи, под поднимающимся, но уже начавшем припекать солнцем, позвякивая автоматами, двигалась нестройная, но довольно солидная колонна запыленных, усталых и злых на всё и всех людей.
  В голове колонны шёл маленький человек в "камуфляже" и кроссовках. Двигался он быстро и легко настолько, насколько позволяли ему это делать пружинящие в такт его движениям кроссовки. Иногда он оборачивался и бросал в сторону с мольбой глядящих на него грязных лиц какие-то слова. После чего вся эта нагруженная масса, приходила в болезненное возбуждение и постепенно, очень нехотя переходила с шага на тяжёлый бег.
  Маленький человек в такие моменты заходил в хвост колонны и бежал там. Он никого не трогал, не говорил ни слова, но никто из бегущих не мог допустить себе и мысли, чтобы остановиться и отдышаться, все бежали, как за уходящим поездом. Эта трусца продолжалась до тех пор, пока человек в маскхалате не делал ускорение, и не оказывался опять в голове колонны. Тогда он давал краткую команду, и все тотчас же, словно споткнувшись о невидимую преграду, переходили на шаг. Тяжело дыша и считая круги перед глазами, все до одного гадали: хватит ли сил на следующий бросок, и не убьёт ли палящее светило предательским тепловым ударом в спину или в голову, которая с большим люфтом болталась в каске.
  Человек, руководящий этими жестокими забегами, был не кто иной, как майор Зондер. Уроженец Приморского края, он всё своё детство провёл в гонениях и насмешках, которым он подвергался со стороны сверстников. Причиной тому была его исконно русская, как он считал, фамилия. Своё мнение он часто пытался доказать друзьям, причём использовал при этом все методы ораторского искусства, начиная от лекций по гениологии и заканчивая своими, не больше яблока, кулаками. Ни то, ни другое, как правило, действия не имели, и Ваня вынужден был в очередной раз искать очередное убежище, прижимая пятак к очередному синяку. Кто знает, как сложилась судьба мальчика, если бы она не свела его со старым китайцем, жившем отшельником в лесу. Никто не знал, куда каждый день на протяжении пяти лет уходил Иван Зондер ровно в четыре часа утра, и что он делал до первого звонка в сельской школе, куда он регулярно являлся за очередной порцией знаний. Но когда однажды случилось нечто необычное, все насторожились...
  Ваня шёл домой после школы, неся портфель одноклассницы Светы, которая шла тут же рядом и звонко смеялась над Ваниными дурачествами, когда из-за угла вышло четыре, воинственного вида парня из соседней деревни.
  - Эй, ты, Штирлиц, давай топай отсюда, мы сами девушку проводим, - сказал один из них
  Он был первым... Никто не мог понять, как вдруг парнишка, высоко подпрыгнув, перевернувшись в воздухе, ударил ногой говорившего в левое ухо. Тот повалился на землю, а разбушевавшийся Иван взбежал уже по стене здания и, прыгнув, оказался за спиной хулиганов. Второй вышел из строя от молниеносного удара в коленную чашечку. Третий попытался было пойти в наступление но, получив ногой в челюсть, отказался от этой затеи. Четвёртый, очевидно, занимался раньше бегом, потому что, когда Ваня, сделав сальто, встал в стойку, от хулигана остался лишь столб поднятой пыли.
  Быть может, этот самый случай помог Ивану выбрать свою будущую нелёгкую профессию. Но ни он, ни его жена, в прошлом просто одноклассница Света, а теперь Светлана Васильевна, нисколько не жалели о тех десяти годах совместной жизни и скитаний по гарнизонам. Они были счастливы вместе, а теперь, когда Зондера перевели служить в училище, они были счастливы в двойне.
  Солнце поднималось выше... Степь простиралась на всём пространстве до горизонта, и не было вокруг, куда не падал взгляд, ни одного киоска с газированной водой, ни одного пляжного зонтика, ни, даже маломальского, деревца, способного приютить в своей тени путника, дать ему покой и отдых.
  Колонна двигалась всё так же мучительно, но непреклонно. Опытный наблюдатель, если бы такой вдруг объявился в этом "степном аду", мог бы свободно различить в таком, хаотичном на первый взгляд, походном построении отдельные обособленные ячейки, это были отделения.
  Голову колонны составляла ячейка, которая называлась первым отделением первого взвода. Она насчитывала сейчас шесть своих составляющих единиц, седьмая валялась в данный момент на больничной койке училищного лазарета. Командир отделения, он же бывший суворовец, младший сержант Петрович, был восьмым, но на данный момент на месте событий отсутствовал по причине срочного отъезда домой по семейным обстоятельствам. Его обязанности были временно переданы гражданину Трошкину. Но тот, вопреки своему гражданскому долгу, в самый последний момент спрятался от них в санчасть.
  Правофланговым в первой шеренге вышагивал, возвышаясь над остальными, Жора Половой. Этот тощий верзила выделялся из себе подобных лысых созданий не только своими габаритами. Он успел снискать себе репутацию отъявленного мыслителя и философа. Не было в их новоиспечённом обществе человека, который бы не обращался к Жоре с жизненно важным вопросом и не получал бы на него исчерпывающий ответ. Правда, Половому и в голову не приходило, что все видят в нём лишь ходячую кинокомедию. А каждый заданный "жизненный" вопрос, перед этим тщательно подбирался коллективом, чтобы потом посмеяться всем вместе над подробным и серьезным объяснением, почему муха не умеет нырять, или, что будет, если слону засунуть в хобот мышь. Не надо думать, что у Жоры отсутствовало чувство юмора, вовсе нет... Иногда на него находили приступы хорошего настроения, и тогда он выдавал коллективу очередной анекдот, после чего первый заливался неудержимым хохотом. Неудивительно, что, глядя на него, окружающие тут же начинали ржать, как дикие кони, и со слезами на глазах хвататься за животы, совершенно не обращая внимания на то, что юмора-то в анекдоте было ровно столько, сколько волос на голове у лысого.
  Половой не обижался, когда над ним подшучивали, но на всякий случай напоминал временами, что он усиленно занимается восточными единоборствами. Он даже демонстрировал иногда свои способности, но это почему-то больше походило на выкрутасы ожившего и взбесившегося вдруг циркуля.
  Солнце катилось к зениту. Над движущейся колонной кружили стаи чёрных птиц, как бы поджидая, что кто-нибудь не выдержит, упадёт и станет для них лёгкой добычей. Но люди не сдавались...
  - Эх, мне бы сейчас рогатку! - мечтательно произнёс Коля Ватруха, пренебрежительно глядя на болтающийся, на груди автомат.
  - Я бы их...
  После выходки с Зондером, Ватруха попритих, но не сдался. Нет-нет, да и срывалась какая-нибудь шутка в адрес товарища, или хлопал глазами очередной брат по оружию, разыгранный непревзойдённым Колей. Никто не обижался. Его уважали, ведь он был большой и добрый. А избыточный вес, которым наградила парня природа и неудержимая страсть к маминой кухне, вовсе не становились объектом для выпадов таких же, как он, острословов. Не смотря на свои большие килограммы, Николай обладал такой прыткостью, что мог в считанные секунды догнать любого обидчика и внушить ему, что нехорошо надсмехаться над человеком, страдающим лишними килограммами. Колю в первые же дни назвали "Сдобным", и это прозвище настолько осело в обиходе, что, спустя некоторое время, даже командиры объявляли внеочередной наряд не Николаю Ватрухе, а курсанту Сдобному.
  Зондер перешёл "в галоп", а вместе с ним затрусил по пыльной дороге и весь, почти лишённый сил, отряд. Степи не было видно конца. Вера в то, что можно когда-нибудь куда-нибудь дойти, таяла, как снег в Сахаре, в июле месяце.
  - О чём задумался, Чайник? - на бегу толкнул стволом автомата Лёша Бутусик бегущего рядом Ивана Незачаева. - Опять об учебе, небось...
  Эти два выдающихся представителя всё того же первого отделения, относились к тому типу людей, которые, в силу каких-либо причин, делали всё не так, как надо, и с нервирующей окружающих медлительностью. Если нужно было встать в строй по подъёму, то предпоследним это делал Незачаев. С невинным видом и одетым наизнанку кителем, он изо всех сил старался успеть, но вдруг терял где-то свой ремень, а, найдя его, спохватывался, что забыл вчера в столовой пилотку.
  Сразу за ним в строй прибывал отдувающийся и пыхтящий, как маленький паровозик, Лёша Бутусик. Выпятив нижнюю губу, он рассеянно смотрел на одетые, на разные ноги, сапоги и никак не мог понять, за что его ругает старшина.
  Одним словом, оба они были теми, кого в такой среде называют коротко и ясно - "тормоз".
  Но была между ними и разница. Если спокойному, похожему на дьячка, Ване говорили:
  - Ну и тормоз же ты!..
  Он только рассеянно отвечал:
  - Ну и ладно, что же я поделаю?
  Иван тянулся к учёбе. День и ночь, в столовой, в парикмахерской, в бане его можно было увидеть с учебником. Каждую самоподготовку он самоотверженно гнул спину над конспектами, пытаясь разобраться в пройденном материале и доставая окружающих всевозможными вопросами. Но, несмотря на это, учёба у него шла еле-еле, и, не взирая на его титанический труд, в графе "Незачаев" тёрлись в журнале друг об друга жиденькие троечки.
  С Бутусиком всё было по-другому. Он никак не хотел соглашаться с мыслью, что во многом отстаёт от товарищей. И, если Тузик (как прозвали его товарищи) и считал кого-нибудь "тормознутым", то только не себя.
  Тем не менее, наряды, полученные за всяческие проявления нерасторопности, скапливались в Лёшином активе, нисколько не обременяя своим грузом его жизнь.
  Над раскаленной степью раздавалось стрекотание кузнечиков и мерное, в такт шагам, бряцание оружия и снаряжения. Вдруг новый, инородный звук начал пробиваться в эту шумовую гамму. Он зародился в голове колонны, постепенно креп и рос, и скоро над степью, над строем разливался молодой, чуть с хрипотцой, но правильно поставленный голос. Превозмогая отдышку и усталость, он пел:
  
  
  ...Тянет плечи к земле вещмешок,
  Шлем стальной налезает на очи,
  Взвод бежит первый свой марш-бросок,
  Только бегать, уже нету мочи...
  
  
  Усталые лица озарила улыбка: "Есть ещё богатыри среди нас, мы ещё покажем этому извергу, что мы чего-то стоим..."
  По мере того, как песня продолжалась, люди чувствовали новый прилив сил, и, когда неизвестный певец пропел:
  
  
  Снова в гору подъем, тяжко очень!
  Снова мысль: "Всё, теперь не дойду..."
  "Ещё долго бежать, между прочим", -
  Бросил нам командир на ходу...
  
  
  Десяток пересохших глоток подхватили припев:
  
  
  Учащается пульс и дыхание,
  Пропитал пот солёный хэбэ,
  Только наш командир - ноль внимания,
  Это, брат, не гражданка тебе...
  
  
  Песня захлебнулась в топоте ног, так как Зондер снова решил пробежаться.
  Отважный запевала, курсант первого отделения Степа Бардин родился, как он утверждал, с гитарой в руках. До трёх лет, он, ещё не научившись, как следует разговаривать, умел уже играть на гитаре всё, от "кузнечика" до концерта "фа-мажор с оркестром" Ференца Листа.
  Всё население маленькой рязанской деревни считало, что, если смугленький, похожий на цыганёнка, Стёпа идёт по улице без гитары, то можно собирать пожитки, ибо начнётся извержение вулкана, или случится другой катаклизм.
  Немного повзрослев, Степан узнал, что, оказывается, на гитаре можно не только играть, но и петь под неё, причём даже свои песни.
  Вся деревня следила за становлением юного поэта, а тот, в свою очередь, рифмовал всё, что попадется под руку. К восемнадцати годам он накопил достаточный запас потрёпанных общих тетрадей, измалёванных его корявым почерком. А однажды, в десятом классе, они с другом, неисправимым барабанщиком-самоучкой Олегом Зайчишкиным, даже пытались организовать "джаз-банду", чтобы делиться своим самодеятельным искусством с односельчанами. Но на первом же неофициальном выступлении Олег от переизбытка творческого энтузиазма так молотил своими палочками, что пробил насквозь один из барабанов клубной ударной установки. За это им в последствии пришлось отвечать перед завклубом материально, а мечта о ВИА из-за вредности последнего так и осталась неосуществлённой.
  С гитарой Стёпа не расставался, как считали некоторые, даже, когда ложился спать. Вот почему, двигаясь сейчас хилым галопом по степи, он страдал не от отдышки или жары. Его добивал и уничтожал тот факт, что рука не может обнять и прижать к себе лёгкий стан гитары, не может коснуться нежно-звучащих струн.
  - Здорово ты поёшь, я бы тоже так хотел, - слащаво улыбаясь, заглянул в лицо Степану Вася Бабуль, и тут же, споткнувшись об лежащий на дороге камень, запричитал:
  - Ну что же это такое!.. Идём - идём... Сколько можно?! Пора бы и привал сделать... Интересно, есть ли совесть у нек...- последнее слово ему пришлось проглотить, так как Зондер, привлечённый его нытьём, повернулся и посмотрел на Василия.
  Бабуль был сыном деревни. Тот факт, что Ватруха и Бардин тоже являлись выходцами из сельской местности, лишь подчёркивал ту разницу, которая пролегла между ними и Бабулем.
  Вася был человек из глубинки во всём. Начиная от своей причёски под копну, возвышающуюся над оттопыренными ушами, и походки сильно размахивая руками, и заканчивая тем детским интересом, который вызывал у него каждый киоск "Союзпечать" или проезжающий мимо автомобиль последней марки, коих, как известно, в большом городе хоть пруд пруди. Бабуль был в школе отличником и очень гордился этим. В первый же день знакомства у них с Трошкиным произошёл такой разговор. Стоя возле доски почёта училища, Бабуль мечтательно заявил:
  - Вот увидишь, меня здесь тоже повесят!
  - За что? - спросил Петя и попытался представить себе повешенного Василия.
  - Как за что, я же в школе отличником был и здесь буду, спорим! Вот ты как в школе учился?
  - Нормально, - сказал Трошкин и вспомнил свою классную, день за днём твердившую: "Трошкин, ты же можешь, но не хочешь..."
  - Ну, тебя, может быть, и не повесят, а меня обязательно, - настаивал Бабуль. - Спорим!
  Трошкину надоел этот разговор о Васиной казни, и он, хлопнув лопоухого Васю по плечу, со словами: "Повесят, значит, повесят", - направился в курилку...
  ...Сейчас Василий Бабуль, задыхаясь, бежал по бескрайней степи и с грустью вспоминал о своём родном тракторе, стоящем на знакомом до последней шестерёнки, машинном дворе...
  Марафон, взявший начало на железнодорожной станции, где остановилась электричка, и имевший своей целью палаточный городок, расположенный на опушке рощи, недалеко от деревни Клубниковка, длился уже пятый час.
  Люди держались, кто как мог... Одни, на честном слове и на взгляде майора Зондера, другие за ремни и плечи первых. И у тех, и у других перед глазами мелькали разноцветные круги, звёздочки и солнечные зайчики...
  Каждый думал лишь о мозолях, в изобилии появившихся в недрах нерасхоженных сапог.
  И вот в этот самый момент, когда подлая мысль: "Упасть и не вставать!" - начала прокрадываться в расплавившиеся мозги курсантов, в этот самый критический момент далеко на горизонте, как мираж, показались верхушки тополей.
  Тот, кто смог бы перенестись в один момент вперёд, увидел бы, что деревья эти являются опушкой рощи, слева от которой приютилась маленькая трёххатная Клубниковка, а на противоположном конце находился пустой пока палаточный городок, на входе в который красовался лозунг:
  
  
  "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КЛУБНИКОВСКИЙ ПУЦ!"...
  
  
  
  
  Глава 4
  
  Трошкин ехал на санитарной машине по пыльной степной дороге. Прошло уже три дня, как ушёл на "войну" его родной первый взвод.
  " Как они там без меня, - ласково думал Петя, - пропадут ведь, бедняги..."
  Лагерь встретил машину угнетающей тишиной. Легко спрыгнув на землю, Трошкин закинул за спину вещмешок и зашагал по центральной аллейке к штабной палатке.
  Кругом не было ни души, тем не менее, следы пребывания человека были на лицо. То тут то там виднелись метки "войны": ещё новая, но сломанная почему-то в трёх местах сапёрная лопатка, левый сапог с протёртым каблуком, ещё чёрт знает что. А возле палатки с красным крестом на крыше, средь опавшей листвы в изобилии валялись коробки из-под лейкопластыря.
  "Что за ерунда!.." - недоумевал Трошкин, подходя к штабу.
  В палатке царил полумрак... Присмотревшись, Петя разглядел спящего на кровати ротного писаря, маленького юркого Костю Заваляева из второго взвода. Трошкин деликатно кашлянул, но Заваляев только перевернулся на другой бок. Петя подошел поближе и, с опаской глядя по сторонам, потряс спящего за плечо.
  - Слышь, братан, я вот приехал...Куда мне податься? Где наши-то? - Петя с мольбой посмотрел на Костю.
  - А, Прошкин... - перепутал проснувшийся парень, - Приехал... Отлежался! Отъелся! И это в то время, когда мы тут потом умываемся!... - гневно закончил Костя снова поворачиваясь на бок, - Иди в третью... Все на тактике.
  Когда Трошкин выбрался на свет, сзади уже раздавался храп.
  Полчаса Петя угробил на то, что разгадывал то, в какой последовательности расположены палатки. Придя к выводу, что пол-лагеря размещены в шахматном порядке, а ещё половина по принципу хода шахматного коня, Трошкин без труда нашёл третью палатку и не замедлил в неё забраться.
  Палатка была шестиместная. На полу стояли старые артиллерийские гильзы, на них размещался деревянный настил, занимающий две трети всего пространства. На настиле лежало семь матрацев с одеялами и подушками, а также ворох шинелей.
  Трошкин кинул вещмешок на нары и уселся рядом. Неожиданно сваленные в кучу шинели зашевелились, и из них появилось нечто бледное и осунувшееся, очень похожее на голову Вани Незачаева. Голова произнесла:
  - Петя, ты приехал?.. Дурак!.. Ты дурак, что приехал!.. Я дурак...Все дураки!.. Ой!.. Что же это!.. Я так не могу. - Незачаев взвизгнул и зарылся обратно.
  - Слушай, Чайник, ты это чего... Ты чего тут валяешься? - Трошкин был сбит с толку. В ответ из-под шинелей проявились две забинтованные ноги.
  - А-а-а!.. - сочувственно сказал Петя. - А наши-то, что на тактике?
  При слове "тактика" забинтованные конечности юркнули обратно, и шинели, вскрикнув, отползли в дальний угол палатки.
  - Нет!.. Не хочу!.. Не надо!.. А-а-а!..
  Незачаева явно преследовали кошмары.
  - Нет, нет, только не это!.. Петя, беги, беги, я прикрою!.. Не сдавайся им, беги!.. Сейчас рванёт!..
  Шинели, продолжая бредить, постепенно успокоились, и вскоре оттуда послышалось мирное посапывание. Трошкин, не понимая ровным счётом ничего, прилёг рядом и закрыл глаза.
  Разбудил его звук падающего тела, раздавшийся снаружи, и голоса. К палатке кто-то приближался.
  Первым на четвереньках внутрь вполз Бабуль. Не заметив Трошкина, он швырнул автомат в угол и рухнул на нары. За ним показалась неунывающая физиономия Бардина:
  - Эй, Чайник, ты ещё жив? Выходи, подлый трус!..О!!! Какие люди и без охраны! Троня, ты каким ветром?! - Стёпа обернулся к выходу и втащил внутрь плащ-палатку, на которой бездыханно лежал маленький Бутусик.
  - Жаль, Тузик не дожил до этого часа, вот порадовался бы бедняга! - не унимался Бардин, сваливая Лёшу на подушку.
  Затем в палатке появился Половой.
  -Мда-а-а! Если бы нам ещё рукопашный бой преподавали...Хотя и так нагрузочка приличная, - произнёс он, падая на свой матрац.
  - А где Сдобный? - спросил Трошкин, не наблюдая знакомую фигуру.
  - Щас появится, он за сигаретами побежал, - пояснил Половой.
  - Ясно... А куда?
  - Да тут недалеко редут есть, мы там сегодня занимались, а потом топали оттуда до лагеря пять километров в ОЗК. Только дошли, А Зингер и говорит: "Ватруха, я на редуте сигареты забыл, сгоняй-ка не в службу... Да постарайся в полчаса уложиться. Я вообще человек некурящий, но сам понимаешь...", ну Сдобный, как был в ОЗК, так и почесал. Во, смотри, пять минут осталось, - Жора выглянул из палатки.
  - Не видать...
  Ватруха появился под вечер. Все стояли в очереди за ужином, когда из-за ближайшей палатки вынырнул, основательно осунувшийся, со своим неизменным котелком, Коля. Надо сказать, что ватрухинский котелок был темой оживленных споров. Одни считали, что он (котелок) обладал двойным дном, другие доказывали, что Сдобный, одному ему известным способом, завёл знакомство с неприступной, как пик Коммунизма, раздатчицей. Так или иначе, но после каждого приёма пищи, Ватруха, получавший тот же мизер, что и все, вставал из-за стола последним и довольно потирал живот. Все недоумевали, и никто не знал, что Коля ужасно страдал от недоедания, но ни в коем случае не хотел показывать свои муки окружающим.
  До отбоя Трошкин уже окончательно влился в лагерную жизнь. Вместе со всеми он толкался в очереди за перловкой. Вместе со всеми сидел в полутёмной палатке на пятьдесят человек и тупо глядел в учебник по тактике, это называлось самоподготовкой. Вместе со всеми стоял в строю на вечерней поверке и старательно "якал", когда старшина по той или иной причине начинал её заново.
  Ночь прошла спокойно, если не считать холода, пронизывающего насквозь шинель, одеяло, простынь, хлопчатобумажное обмундирование, тёплое нижнее бельё, спортивный костюм и эпидермис. Он проникал так глубоко в сознание, что люди вынуждены были искать убежища от него под ещё одной шинелью, стянутой с товарища, который почему-то ни как не хотел с этим соглашаться.
  Словно первый крик петуха, прозвучала команда: "Рота, подъём!!!" Условия были те же: кто не встал в строй за одну минуту, тот классовый враг и подрыватель обороноспособности страны.
  А если учесть, что сапоги располагались по палатке в ужасном хаосе, то неудивительно, что левый сапог 45-го размера был одет маленькому Бутусику на правую ногу, а правый сапог 42-го размера он держал в руках, так как его левая нога уже была обута.
  - Тузик, сапог отдай, - заорал из палатки Трошкин и, не дождавшись проявления милосердия со стороны товарища, выскочил на утреннюю росу босиком. Лёша лишь недоумённо выпячивал нижнюю губу и пыхтел. Петя на него не обижался...
  День обещал быть солнечным. После завтрака по расписанию были занятия по тактике, которые должны были пройти на тактическом поле.
  ...Вообще, это расписание сразу вызвало у Трошкина массу вопросов. Оно было до неприличия запутанным и непонятным. В нём сообщалось, что на протяжении первых двух недель всех ждёт незабываемое знакомство с тактикой ведения общевойскового боя, защитой от оружия массового поражения, а также с множеством других очень важных и полезных предметов. Оставшиеся двенадцать дней начальство почему-то посвятило некоему полевому выходу.
  Надо сказать, что этот пункт сразу поставил Петю в тупик. "Разве мы уже не в поле?.. Зачем куда-то выходить?.. - вопросам не было конца. - А если всё-таки пойдём, то где жить-то двенадцать дней? А может, лагерь перенесут..." Но никто толком ничего не знал, и потому для выяснения всего, приходилось ждать даты, на которую и было назначено это покрытое тайной мероприятие...
  Зондер выстроил взвод лицом к солнцу и, после тщательного осмотра внешнего вида и экипировки, объявил задачу:
  - Выдвигаемся на рубеж редута Кутузова и занимаем оборону. Каждому вырыть окоп для стрельбы стоя. После этого проведём ориентирование на местности... Вспышка слева!!!
  Последние два слова, прозвучавшие, как хлопок воздушного шарика, превратили строй в беспорядочно разбросанные по земле тела.
  - Плохо! Три секунды. В будущем я буду делать так... - Зондер достал из кармана небольшой пакетик, чиркнул им о коробок и бросил под ноги Бутусика... Прозвучавший взрыв был несильным, но уши заложило.
  - Впредь, это будет обозначать взрыв атомной бомбы, - невозмутимо продолжал майор, глядя, как перепуганный Бутусик выбирается из придорожной канавы, - действовать, как по команде "Вспышка"... Вопросы есть? Вопросов нет. Внимание, взвод, химкомплект надеть, газы!
  И когда, пыхтя и матерясь, строй превратился из хлопчатобумажного в прорезиненный, критически оглядел своё воинство и скомандовал:
  - Двадцать минут времени... Бего-о-ом... Арш!!!
  Что такое пять километров, когда ты бежишь в ОЗК?.. Это вырывающееся наружу сердце. Это острый дефицит кислорода и, похожие на работу паровой машины, вдохи и выдохи в противогазе. Наконец, это насквозь мокрое хэбэ и полные сапоги пота.
  "Бег в химкомплекте выдумали те, кто в нём никогда не бегал",- это было единодушным мнением всех.
  Прошло гораздо больше двадцати минут, когда на редуте Кутузова появились зелённые фигуры, издали похожие на марсиан.
  Зондер был недоволен. Те километры, которые превратили курсантов в мочало, казалось, не возымели на него никакого действия. Спокойный и невозмутимый, как всегда, он объяснил запыхавшимся подчинённым, что на войне каждая упущенная секунда может оказаться против того, кто оказался нерасторопным.
  - Ну ладно, - подвёл он итог, - обратно побежим с нагрузкой. Можете отдохнуть.
  И когда взвод, как подкошенный, рухнул на чахлую траву, добавил:
  - За время отдыха каждому отрыть одиночный окоп для стрельбы лёжа... Тридцать минут... Время пошло.
  Сухая земля, чуть размягчённая обильным потом и кровью из растёртых ладоней, всё равно просто так поддаваться не собиралась. Взвод долбил грунт с яростью саблезубых тигров. Мат давно уже перемешался с проклятиями и стонами, и в этих нелестных выражениях были упомянуты все: от изобретателя сапёрной лопатки до дальней родни самого Зондера.
  "Отдых" закончился ровно через 30 минут. Майор сделал обход новоиспеченных фортификационных сооружений.
  - Три...Три...Три с минусом... - он шёл вдоль вырытых окопов.
  - Так-так, неплохо для первого раза... Четыре с минусом, - с ноткой одобрения произнёс он, заглядывая в вырытую Ватрухой яму, на дне которой тот гонялся за перепуганным насмерть кротом.
  Построив взвод, Зондер произнёс:
  - Азимут 125 градусов - ориентир Љ1, - все уставились в указанном направлении и заметили маячившую на горизонте макушку пирамидального тополя.
  - Азимут 305 градусов - ориентир Љ2, - майор показал большим пальцем себе за спину. Там, кроме бескрайней степи, можно было заметить только тоненькую струйку дыма, источник которого оставался неизвестным.
  - Показать всем свои зажигательные принадлежности! - сменил вдруг тему Зондер, и, когда все коробки и зажигалки были собраны, продолжил. - Слушай боевую задачу! Ориентируясь по компасу, через час каждому доставить мне по обгорелой свежей тополиной ветке... Если это дерево не тополь, или ориентир Љ2 погаснет, меня это волновать не будет. Или поспешите, или будете добывать огонь трением...
  Первое отделение на всех парах понеслось к первому ориентиру. Та максимальная скорость - 3 км/час, которую оно развило, была обусловлена маршем в ОЗК, рытьём окопов, мозолями, высокой травой, солнцем и многим другим. Однако, отделение лидировало и было полно решимости не оставить конкурентам ни одной веточки, ни одного уголька.
  Но и тополь сдаваться почему-то не собирался. При первом же взгляде на него становилось ясно, что ни о каких сучках на высоте до пяти метров мечтать не приходиться.
  Двухсот сантиметров роста Полового плюс сто восемьдесят два Трошкина, явно не хватало.
  - Нужно подумать, - сказал Бардин.
  - А чего тут думать! Трясти надо! - Ватруха разбежался и больно стукнулся плечом о ствол. Тополь не отреагировал.
  Трошкин достал сапёрную лопатку.
  - Ты что, Троня, его выкопать собрался? - недоумённо уставился на друга, потирающий плечо Ватруха.
  - Темнота-а! Смотри! - Петя размахнулся и запустил свой снаряд в листву. Пролетев через крону, тот нанёс значительный ущерб веткам, а также вороньему гнезду, удобно расположенному между сучков. Трошкин был доволен разрушительными свойствами своей лопатки, однако та почему-то не возвращалась. Все задрали головы и увидели, что Петин инвентарь лежит на ветке, а на нём сидит, ставшая бездомной и, как всем показалось, ехидно улыбающаяся, ворона.
  Залп из пяти других лопат заставил коварную птицу отступить, но застрявшего инструмента хозяину не вернул.
  - Ну, теперь точно трясти надо! - не унимался Коля.
  - Да погодь ты... - Вася Бабуль достал из сапога рогатку и, не обращая на ошарашенные лица товарищей внимания, спокойно, как это делал много раз на колхозном поле, прицелился...
  Обратный путь был благоприятным, если не считать, что Бутусик два раза свалился в старый окоп и один раз рухнул просто так, на землю, очевидно, от усталости.
  Костёр не погас, потому, что возле него сидел старичок пастух и пёк картошку.
  Брошенная в огонь охапка толстых веток превратила костерок в кострище, а заодно и картошку в угли. Коровы отчаянно замычали и шарахнулись в стороны. Пахло навозом. Бабуль глубоко вздохнул и мечтательно произнёс, разочарованно глядя на ближайшую Бурёнку:
  - Мне бы ведёрко сейчас... Уж я бы тебя, родная...
  Зелёная ракета, взлетевшая с редута Кутузова, не дала дослушать рогатой молочнице, что бы с ней стало, если бы у Васи было ведро...
  Отделение похватало головешки и отчалило.
  Редут встречал победителей. Зондер стоял на макете немецкого танка и с высоты взирал на прибывавшие отделения.
  Словно вражеские штандарты, бросали курсанты к его ногам обгорелый хворост. Куча росла... Зондер не обращал на неё внимания, а смотрел куда-то в даль, о чём-то задумавшись.
  Наконец, последний курсант сдал свой трофей и повалился на землю рядом с остальными.
  - Становись!
  Лежащих словно ударило током. Кто-то сделал попытку подняться, но упал без чувств. Зондер был невозмутим:
  - Взвод, газы!
  Руки потянулись к противогазам, о пальцы шевелиться не хотели.
  - То, что вы сегодня проделали, каждый уважающий себя коммандос выполняет по утрам, вместо зарядки. Затем он завтракает и приступает к настоящим, я повторяю, настоящим занятиям. Итак, взвод, газы! - с этими словами Зондер дернул за шнурок и бросил шашку со слезоточивым газом между Ватрухой и Бардиным, которые лежали в самых неестественных позах в центре лежбища.
  Жутко неприятный, режущий запах включил аварийную систему защиты в головах измождённых людей. Открылся какой-то самый последний резерв энергии. Курсанты кинулись в рассыпную, обливаясь слезами, проклиная про себя всё на свете и доставая на ходу средства индивидуальной защиты.
  Трошкин отчаянно пытался натянуть противогаз, но тот не одевался...
  "Неужто подменили?!" - мысль резала мозг, в то время как запах резал нюх.
  - Троня, каску сними! - услышал он вдруг над ухом голос Бардина. - Не натянешь ведь так...
  Трошкин был спасён от удушья, но у него тут же появилась возможность погибнуть от разрыва сердца или захлебнуться в собственном поту. Майор Зондер, похожий в противогазе и своём неизменном маскхалате на пятнистого слоника, собрал разбежавшихся курсантов в строй и объяснил им жестами, что на лагерь напал неприятель, поэтому взводу предстоит совершить марш и сходу выбить противника с занимаемых позиций. Всё так же, на пальцах, он дал понять, что те, кто отстанет или снимет противогаз, будут атаковать заново. А для хитрецов, вывернувших дыхательную мембрану, Зондер потряс над головой связкой "синеглазок", давая понять этим, что задание будет усложнено.
  Пытка началась...
  Дорога двоилась и прыгала перед глазами, вся амуниция больно лупила по бокам, спине и животу. Воздуха не хватало...
  Взрывпакет взорвался неожиданно. Бежавший за Трошкиным Бабуль не заметил, как Петя рухнул пузом на дорогу, и с разбегу зацепившись за его автомат, полетел вперёд головой прямо на лежащего перед ним Бардина. Стёпа принял удар в бок за команду "Встать!". Он вскочил и дал было стрекоча, но, споткнувшись о Жору Полового, угодил в придорожную канаву.
  И снова марш...
  Когда до лагеря оставалось около тысячи двухсот тридцати метров, Зондер приказал:
  - Взвод! К бою! Вперёд!
  "Что за глупость - атаковать собственное жильё", - думал Трошкин, стреляя на ходу холостыми патронами, целясь в свою палатку и мысленно представляя, как жужжат над головой перепуганного Незачаева шальные пули.
  Лагерь пал без сопротивления. Казалось, что Зондер был этим разочарован. Видимо, он ожидал, что из палаток повыскакивают вооружённые до зубов захватчики, и ему удастся, наконец-то, показать этим желторотым, что такое тактические учения на самом деле.
  Но война закончилась, и грязные, замученные до предела люди расползались по палаткам.
  До вечера не произошло ничего примечательного, если не считать, что Ватруха снова бегал в степь, на этот раз к тополю, который ещё недавно служил первым ориентиром. Когда Зондер узнал, каким способом первое отделение добыло тополиные веточки, он был порадован проявленной смекалкой, однако, заметил, что нехорошо обижать невинных животных, потому послал Ватруху восстанавливать разрушенное воронье гнездо. Коля был вынужден поторопиться, так как до ужина оставалось двадцать минут, а уж на это мероприятие он опаздывать не собирался.
  Последующие недели прошли в жутком однообразии. Ночь (холод дикий) - подъём - тактика - горячее солнце - пыль - пот - стрельба - беготня - атака - оборона - окопы, окопы и снова окопы. Люди жили, как в кошмарном сне, и только два события нарушили на некоторое время эту ужасную круговерть. Первым событием было воскресение, вторым - приезд передвижного магазинчика. А так как оба эти события случились в один день, то оставалось только догадываться, какое райское наслаждение испытывали курсанты, жуя настоящее печение "К чаю", лёжа на топчанах в палатках и запивая его лимонадом, вкус которого давно уж был забыт в этой дикой местности.
  Две недели проползли, оставляя тяжёлые моральные и физические раны на телах и в душах молодых, только начавших свою карьеру военных.
  Первая часть намеченного плана была пройдена, и теперь, как никогда реальной, стала угроза полевого выхода, конечным пунктом которого было определено некое село Каркушино. Выход был назначен на завтра...
  
  
  
  
  Глава 5
  
  На следующее утро зарядки не было. У всех появилось странное чувство нависшей неизвестности и неопределённости.
  После раннего завтрака начались сборы. Всем было приказано готовить экипировку и снаряжение к будущему двухнедельному шатанию по полям, буеракам, рекам. Ко всем неожиданностям, подстерегающим военного человека, который проходит курс молодого бойца.
  Трошкин сидел в палатке и зашивал намотанную на ногу портянку. Вдруг дверной проём распахнулся, и показалась голова Коли Ватрухи, а вслед за ней внутрь скользнуло его, изрядно похудевшее, тело. Он плюхнулся на матрац и, глядя в потолок, произнёс:
  - Мужики, кто из вас шарит в географии?
  - Что, Зондер опять тебя сбегать куда-нибудь попросил? - наивно поинтересовался Бардин.
  - Хуже!..
  Жора поднял голову с подушки и, сглотнув непрожёванный сухарь, уставился на Николая. Остальные последовали его примеру. Несколько секунд Ватруха наслаждался триумфом.
  - Ладно уж, объясню, - снизошёл он, наконец, и достал из кармана скомканный лист бумаги. - Во, нашёл.
  Осторожно Трошкин изъял из Колиных пальцев листок и начал разворачивать.
  - О! Карта острова сокровищ!
  Ребята обступили Петю и уставились на то, что тот назвал картой.
  По топографии Трошкин имел твёрдую тройку, поэтому с первого взгляда понял, что данная бумажка имеет непосредственное отношение к ближайшим двум неделям. Это был план, причём план местности, где располагалась деревня Клубниковка и, где, если проследить за многочисленными стрелками, можно было обнаружить маленькую точку с названием "с. Каркушино".
  Глаза побежали по карте, по обозначенному маршруту...
  - Ой! Смотрите, редут Кутузова!
  - Мда-а-а...
  Стрелка ползла дальше
  - Лес какой-то... Здесь нас ещё не носило.
  - Теперь поносит... Э-э-э, куда это она?..
  Красная стрела уткнулась в синюю змейку, изображавшую речку, и весело побежала дальше.
  - Мамочка! - Бутусик показал на пересечение. - Я же плавать не умею!
  - Теперь научишься, - мрачно пообещал Трошкин. - Да, а вот тут с нами будет покончено! - он держал палец на красном кресте, рядом с которым был нарисован танк.
  Ещё долго продолжалось это путешествие по карте. Стрелки петляли, пересекали ручейки и речки. Не раз попадались чёрные или красные крестики, другие символы.
  Пока все разглядывали будущий маршрут, Половой взял нитку и проделал с ней какие-то манипуляции над картой. Затем он взглянул на масштаб и принялся за вычисления.
  - Мужики! - изрёк он, наконец, - я тут посчитал... Я конечно не Пифагор, но знаете, сколько здесь кэмэ?!
  Он назвал цифру. Бабуль открыл рот. Бутусик ойкнул. Ватруха посмотрел на Бардина, а тот в свою очередь взглянул на Полового.
  - Ты рехнулся, Половичок, - печально произнёс Трошкин, - это бывает.
  - Да где ты математике учился?! - возмущённо поинтересовался Ватруха. - Двоечник несчастный!
  Половой обиженно вскочил на ноги, при этом он умудрился пихнуть спящего под шинелями Незачаева. Ваня завозился и выглянул из своего убежища:
  - Ну, вы чего?!
  - А-а-а, Чайник, это хорошо, что ты проснулся, - поприветствовал его Николай. - Ты посмотри на этого счетовода! - он указал на Жору. - Этот бухгалтер нас в Африку решил загнать!
  Половой начал сердиться.
  - Я, конечно, не ручаюсь за точность после запятой, но что топать нам придётся ой, как долго, это так же верно, как то, что сейчас кто-то получит в глаз! - он посмотрел на Ватруху. Тот на всякий случай занял оборону в углу.
  - Брэк! - сказал Трошкин. - Поберегите силёнки для ратных подвигов.
  Он посмотрел на карту, затем подозрительно покосился на Полового:
  - Пересчитывать не будем, а как оно выйдет, жизнь покажет, - и добавил, подмигнув Незачаеву, - пожуём - увидим!
  
  
  
  
  Глава 6
  
  Марш продолжался уже два часа. Колонна шла по пыльной степной дороге, временами переходя на бег.
  Впереди, на расстоянии двух сотен метров двигалось передовое охранение, функции которого выполняло первое отделение первого взвода. Приказом на передвижение ему была поставлена задача: поддерживать установленную дистанцию, следить за местностью и выяснять у местных жителей правильное направление движения. Последнее делалось с целью подстраховки, так как курсанты были снабжены уже знакомым планом с нанесённым маршрутом, его дал им накануне Зондер.
  Задачей, не вошедшей в боевой приказ, но, тем не менее, выполняющейся, было обирание яблонь, груш и слив, которые в изобилие преподносились встречными хуторами и деревеньками.
  - Кажись, настигают, - выдавил измученный Трошкин, - побежали! Озверел совсем Зондер, спасу от него нет.
  Отделение дружно прибавило газу и восстановило разрыв.
  Примерно через полчаса местность изменилась. Появились какие-то подозрительные шумы, доносящиеся издалека, а так же не менее подозрительные следы на дороге.
  - Трактор! Ей богу трактор! - воскликнул, наклоняясь над следом от гусеницы, Вася. - Как он ехал!.. Как он ехал!
  - Сам ты трактор! - Трошкин пнул стреляную гильзу, валявшуюся у обочины. - Это же танк, дерёвня.
  - Да, я из деревни, - обиделся Бабуль. - А спорим, я знаю, как трактор заводится!..
  - А спорим на твои часы, что ты мне их не подаришь!
  Трошкину надоели Васины пари, он был занят другим. Шум, доносящийся издалека, начал приближаться. Вскоре он перешёл в устрашающее рычание, а ещё через минуту из-за холма показалась башенка БМП, и за ней вся остальная машина.
  Отделение остановилось, и все посмотрели назад, ища поддержки у роты, но той не было. Очевидно, она остановилась раньше и оставила своё героическое боевое охранение один на один с бронированной машиной. Та неумолимо приближалась. Механик-водитель почему-то целил прямо на сжавшихся в кучку людей.
  "Только не дёргаться! Стой, где стоишь!.." - мысль работала отчётливо. "Тонн десять... Если наедет... Зондер!.. Где Зондер? А может это опять его штучки?.. Только не рыпаться".
  Трошкин взял за руку побледневшего Бутусика. Самоходка была уже в пятнадцати метрах. Люди застыли, как в почётном карауле. Секунда... Две... Три... Перед глазами стояли лишь страшные гусеницы, грохочущие, скрежещущие и неумолимо приближающиеся... Шесть метров... Пять... Четыре...
  "Эх, гранату бы сейчас!"
  Трошкин закрыл глаза и тут же их открыл. Стальное рыло машины было уже в трёх метрах...
  "Всё!.." - пронеслось в голове.
  Вдруг бронированное чудовище, не меняя скорости, развернулось прямо на месте и, пыхнув на прощание дизельным выхлопом, покатило прочь. В последнюю секунду Петя успел заметить, ехидно улыбающуюся рожу механика-водителя.
  - А-а! Это у него шуточки такие, - констатировал Трошкин. - Идиот чёртов!
  - Вы видели? Он хотел нас напугать, - сказал Жора, выбираясь из придорожной канавы. - У-у-у!!! Консерва ржавая!
  - Подумаешь, я и то лучше на тракторе могу.
  Бабуль с завистью посмотрел на удаляющуюся БМП.
  - Но за такие вещи надо бить по морде!
  Все с ним согласились.
  Когда охранение отыскало охраняемую роту. Майор Зондер уже заканчивал какой-то инструктаж.
  - ...Итак, я повторяю: бояться нечего, действовать решительно, но с головой. Лёг, отстрелял и на дно, пропустил над собой и гранатой, целить по двигателю или под башню. Всем всё ясно? Отлично! Курсант Трошкин, занять оборону!
  Ничего не понимающий Петя двинулся к окопчику, на который указал майор.
  "Пропустил...Подстрелил..." - он мысленно передразнил Зондера, устраиваясь поудобнее в окопе. "Ничего толком не объяснят и сразу вперёд..."
  ...Петя узнал его сразу...
  Танк (это был он) самым беспардонным образом катил по наезженной колее в сторону Трошкина, и тот вдруг с ужасом обнаружил, что окопчик, его последнее убежище, остаётся как раз между гусеницами этого грохочущего монстра. Смысл последних слов командира вдруг проник в сознание и смешался там с гневной мыслью: "Второй раз за последние полчаса!.. Это уж слишком!"
  - Ну, вы меня так просто не возьмете!
  Петя вытащил из под себя автомат и захлопал холостыми по броне танка.
  Водитель, до этого сосредоточенно смотревший на дорогу, сделал обиженное лицо и, на всякий случай, скрылся в люке.
  "Хорошо хоть водила не тот же, - злорадно подумал Петя, - а то пришлось бы единственную гранату ему в харю запустить"
  Когда до машины осталось ровно столько, на сколько выдержал инстинкт самосохранения, Трошкин скользнул на дно окопчика глубиной в каких-то тридцать сантиметров и попытался вжаться в землю.
  Ужасный грохот гусениц и рёв двигателя пронеслись над его головой. Земля дрожала так, словно началось землетрясение. Всё это длилось мгновения, но Пете они показались часами. Грохот начал удаляться. Очнувшийся курсант вскочил, схватил деревянную гранату и, что есть силы, запустил её вдогонку громыхающему монстру, но не докинул.
  ...Обкатка продолжалась...
  Зондер требовал от личного состава совершенно невозможного. Например, он заставлял курсантов попадать учебной гранатой в антенну танка, тем самым, нанося ущерб врагу даже деревяшкой.
  Закончилось всё к вечеру. И то лишь тогда, когда после шестой попытки удалось "положить под танк" перепуганного Бутусика. Со стороны это, наверное, походило на цирк. Глядя на лица товарищей, вылезавших из окопа, Лёша, не говоря не слова, повернулся и скрылся в ближайщих кустах. Зондер послал группу захвата, и, когда Бутусика изловили, только покачал головой, как бы говоря этим: "Ну, что же ты, военный..."
  Но Бутусик не понимал или не хотел понимать языка жестов. Когда танк оказался в поле его зрения, он опять вскочил и задал стрекоча... Снова была задействована группа захвата.
  Это повторилось несколько раз. Наконец, поступило предложение придержать Бутусика в окопе, пока танк не подъедет. Так и поступили. Все с замиранием следили, как многотонная машина приближается к группе людей, и как те бросились врассыпную, когда до неё оставалось не больше метра, оставив "отважного" Лёшу одного.
  Кто знает, что случилось бы, если Алексею стукнуло бы в голову вскочить, когда днище танка находилось над ним. Наверное, машину пришлось бы, потом ремонтировать. Но Бутусик лежал неподвижно. Не двигался он и после того, как танк проехал. Он открыл глаза только, когда его поставили на ноги руки заботливых товарищей по оружию. И ещё долго потом он ошарашено мотал головой и заикался.
  С тех пор любимой ватрухинской шуткой в разговоре с Бутусиком было: "Да, брат, это тебе не под танк прыгнуть!" А Алексей после пережитого ужаса долго боялся взглянуть в зеркало. Он был уверен и твёрдо убеждён, что поседел и стал белым, как лунь.
  
  
  
  
  Глава 7
  
  Ночь провели в самодельных палатках, под моросящим дождём, в непрерывных тревогах и волнениях. Утро пришло, как избавление от ночных кошмаров, но принесло не выспавшимся и, поэтому злым, курсантам новые испытания.
  Они начались сразу после пережёвывания сухпайка, когда Зондер поставил задачу:
  - В десяти километрах к северо-западу расположена огневая полоса. Приказываю: выдвинуться в указанном направлении и с ходу преодолеть полосу. Что она собой представляет, поймёте на месте. Время на передвижение два часа. Внимание! Защитный комплект надеть, газы!
  И когда рота, за отведённое нормативом время, облачилась в ненавистную спецодежду, скомандовал:
  - За мной! Бего-ом!.. Арш!
  Боевое охранение заняло свою позицию, и гонка началась. На этот раз процесс узнавания у местных жителей дороги был сильно затруднён. Попадающиеся по пути старички и старушки никак не хотели отвечать на вопросы одетых в ОЗК и противогазы людей, а попросту шарахались от них, как от представителей нечистой силы с военным уклоном.
  Наверное, эта самая огневая полоса с минуты на минуту могла погаснуть, так как Зондер, не жалея и без того истощившихся людских сил, заставлял роту большей частью двигаться бегом. Подгоняя отстающих и покрикивая на них, он гнал очумевших от жары и нехватки воздуха курсантов вперёд, иногда переходя на быстрый шаг, что бы уже через несколько минут снова продолжить эту сумасшедшую гонку. Одним словом, спешил, как на пожар.
  Пот, скапливающийся под маской противогаза и в резиновых перчатках, противно хлюпал при каждом движении, застилая и без того затуманенный взгляд. И не было в строю человека, который не мечтал бы о том, что когда эта чёртова беготня закончится, он снимет, наконец, это проклятое ОЗК и выльет из "чулков" и перчаток никак не менее литра соленой жидкости.
  Первое отделение было поставлено в более благоприятные условия, ибо, несмотря на строжайший приказ, посдвигало противогазы на затылки и вдыхало воздух полной грудью.
  ...Дым они увидели издалека. Сквозь носящиеся перед глазами круги, он был похож на разноцветную грозовую тучу.
  - Кажется, нам туда, - высказал свою догадку Трошкин, указывая на чёрное облако, заполнившее уже половину небесной полусферы. Никто не стал оспаривать очевидное, и Петя, удовлетворённый своей правотой, направился к очагу пожара.
  Огневая полоса была похожа одновременно на лесной пожар, вторжение американцев во Вьетнам и празднование Масленицы. Растянувшаяся на несколько сот метров, она имела в своём распоряжении всевозможные заборы и заборчики, ходы и переходы, рвы, канавы и разрушенные дома. По земле были растянуты километры простой и колючей проволоки. Всё это разнообразие, густо смазанное напалмом, пылало и дымило так, как будто здесь разверзлось само пекло ада. К этому кошмару добавлялись, ежеминутно взрывающиеся под ногами минные имитаторы, взрывпакеты и коптящие вовсю дымовые шашки.
  Рота осторожно сгруппировалась у начала полосы, и Зондер вышел вперёд.
  - Объяснения излишни! Место сбора на той стороне, - он указал рукой. - Вопросы есть? Вопросов нет! Вперёд!..
  Первое препятствие - узкий проходик между двумя стенками, дыхнуло на Трошкина гарью и пламенем, словно из пасти Змея-Горыныча. Петя взглянул на бежавшего параллельным курсом Стёпу Бардина, тот патронов не жалел, палил направо и налево. "А он ничего себе смотрится! Даже в ОЗК!" - с завистью подумал Трошкин и выпустил очередь холостыми в стенку, как бы рассчитывая, что она рухнет от пуль и не придётся через неё лезть.
  ...Было в недолгой Петиной жизни время, когда он, повинуясь своему детскому воображению, больше всего на свете мечтал стать пожарником. Сейчас же, стоя среди полыхающего пламени, он с благодарностью вспомнил одноклассника Андрея Чижова. Тот однажды на уроке вставил заснувшему Трошкину в рот сигарету и поджёг её. Учительница от негодования слишком громко назвала Петину фамилию, да так, что спросонья он от испуга вскочил и глубоко вздохнул, скурив при этом сигарету почти наполовину. Кашлял он потом две недели и с тех пор терпеть не мог дыма, что, как ни странно, почему-то не относилось к дыму сигаретному. С тех пор Петя стал заядлым курильщиком, но о карьере пожарника больше не думал.
  Очередное препятствие осталось позади. Трошкин оглянулся, но из-за застилающего глаза дыма ничего не увидел. Где-то справа ухнул имитатор. Ударная волна хуком двинула Петю по уху и покатилась дальше. Создалось впечатление, что в голову запихали весь запас ваты из походного медпункта. Треск выстрелов и разрывы стали доноситься слабее.
  Петя натренированным движением сменил рожок и выстрелил в облако дымы, напоминающее голову майора Зондера.
  - Эй, Степанчо! Ты где? - окликнул Трошкин товарища.
  Дым оставил вопрос без ответа.
  - Стё-ёп, ты смотри, тут где-то яма-а-а!..
  Что-то больно стукнуло по подошвам сапог, и тут же Петя оказался на дне бетонированной канавы.
  "По-моему, я её нашёл!" - полезла из-под противогаза радостная мысль.
  - Тебе ещё повезло, - закопчённые стёкла бардиновской шлем-маски зловеще сверкнули, - я вообще в костёр свалился.
  - По тебе не скажешь.
  - А ты думал, я там полчаса жарился, да? Ну ладно, полезли отсюда!
  Испытание на жароустойчивость продолжалось. Трошкин остановился перед полуразрушенным, пылающим домом.
  - Эх, говорила мне мама: не лазь, сынок, по чужим квартирам!
  Петя пригнулся и, поливая холостым огнём оконные проёмы, пнул обуглившуюся дверь и кинул в образовавшийся проём взрыв-пакет. Внутри было светло и жарко. Противогаз стал заметно мешать дыханию. "Будь, что будет!" Трошкин одним движением сорвал с головы ненавистный кусок резины. Сразу запахло напалмом, горящим деревом, порохом.
  Вдруг откуда-то сверху упала дымовая шашка.
  - Э-э-э! Мы так не договаривались!
  Петин голос потонул в густом дыму. Дышать становилось всё труднее. Чтобы не стать жертвой этой газовой камеры, надо было что-то предпринимать. Трошкин разбежался и прыгнул туда, где по его расчетам должно было находиться окно. Стена, наверное, хищно улыбнулась... Окна там не оказалось.
  Дым стал подбираться к горлу, всё сильнее сдавливая его своими пальцами.
  "Жаль, так и не успел показаться дома в форме!" - последняя мысль смешалась в голове с запахом гари. Всё поплыло перед глазами. Из дыма показался и с быстротой курьерского поезда понёсся на Петю бетонный пол. Сознание почти погасло. Трошкин не потерял его лишь потому, что больно стукнулся головой.
  "Это всё!"
  Вдруг чьи-то руки схватили курсанта за шиворот и поясной ремень. "Черти в ад сейчас потащат", - безучастно отметил он. Но вместо того, чтобы провалиться под землю, Трошкин неожиданно вылетел в невесть откуда взявшееся окно. Вслед за ним на землю спрыгнул человек в маскхалате.
  Зондер, а это был именно он, рассчитал всё точно. Пролетев "рыбкой" через оконный проём, Петя перевернулся в воздухе и с грациозностью грузопассажирского аэробуса приземлился своей пятой точкой на моток колючей проволоки.
  Бардин, который только собрался было пальнуть в заблудившуюся ворону, сидящую на стене, остановился и обернулся на дикий, полный отчаяния вопль.
  Трошкин мчался, как жеребец - лидер скачек на приз "Дерби". Автомат болтался у него на шее. Противогаз, надетый впопыхах, давал возможность смотреть только через одно стекло, так как второе было свёрнуто на ухо. Руки бегущий держал так, что можно было подумать, что Петя бежит с табуреткой, причём держит её именно под тем местом, на котором сидят.
  С разбегу Трошкин промчался сквозь ряд пылающих столбов, обдал Степана гарью и, не останавливаясь, перепрыгнул заполненный горящим напалмом ров, который по правилам полагалось переходить по мостикам.
  Остановился он лишь тогда, когда, споткнувшись о камень и перекатившись по колючкам, больно врезался копчиком в бетонный столбик, на котором красовалась табличка:
  
  
  "КОНЕЦ ОГНЕВОЙ ПОЛОСЫ"
  
  На разборе занятий, который состоялся сразу после того, как последняя закопчённая физиономия показалась возле вышеупомянутого столбика, Зондер упомянул о Трошкине лишь в нескольких словах:
  - Сам погибай, а противогаз не снимай! Если становится трудно дышать, разрешаю расстегнуть крючок и верхнюю пуговицу.
  Майор повернулся к Бутусику, с невинным видом стоящему в строю, и спросил с улыбкой:
  - Алексей Викторович, расскажите товарищам, как вы умудрились пролезть в это отверстие! - он указал на стенку, из которой вывалилось пять-шесть кирпичей, образуя небольшой проёмчик.
  - Не знаю, - растерялся Лёша, - я думал сюда и надо лезть, вот и полез...
  - Там, где пехота не пройдёт, там славный Тузик проползёт! - продекламировал Ватруха.
  Зондер с укором посмотрел на поэта:
  - Вот вы-то здесь точно не пролезете!
  - Ему это, раз плюнуть, - крикнул кто-то, - только стена развалиться!
  Взрыв хохота заглушил обиженное восклицание Николая. Кто-то предложил:
  - Коля, а ну, попробуй!
  - Отставить "попробуй"! - Зондер с опаской посмотрел на стенку. - Тридцать минут перекур. Всем привести себя в божеский вид. Разойдись!
  
  
  
  
  Глава 8
  
  Следующий день прошёл спокойно. Так считали все, и это, не смотря на то, что Зондер несколько раз растягивал роту в цепь и заставлял атаковать сорняки и заброшенные окопы. Люди постепенно начали привыкать к нагрузкам, которые вместе с потом и мозолями стали неотъемлемой частью этого "трансконтинентального" перехода
  Парящий на большой высоте орёл с недоумением взирал на землю. Там по пыльной дороге галопом двигалась кучка вооружённых людей, это было боевое охранение. Словно настигая их, на определённой дистанции спокойно трусил невысокий человек в кроссовках и пятнистом маскхалате. А за ним, оставляя широкий пыльный след, громыхая автоматами, бежало несколько десятков мокрых, грязных и уставших полумёртвых душ.
  "Полевой выход, наверное", - подумал орёл и заложил крутой вираж, меняя направление в поисках пищи. Он был прав: полевой выход был в самом разгаре.
  На следующий день пошёл дождь...
  Все догадались об этом сразу, как только крупные капли забарабанили частой дробью по спинам и каскам.
  - Кажется, дождь начинается, - на всякий случай объявил Ватруха. Возражений не последовало. Боевое охранение остановилось, поджидая роту.
  Дождь крепчал, а спрятаться было негде. По этому поводу завязался спор: как же поступит Зондер, чтобы выйти из этой "мокрой" ситуации.
  - ОЗК и баста!
  Трошкин, поддерживаемый Ватрухой приготовился снимать химкомплект
  - ОЗК - это слишком просто, - возражал Бутусик. - Вот увидите: придётся копать землянку или ещё что-нибудь в этом роде.
  К подходу основных сил, спорщики успешно заключили пари на банку яблочного повидла. Помимо этого было принято единодушное решение, что легче всего непогоду будет переносить Бабуль, так как у него есть возможность укрыться от дождя под своими большими ушами. Вася как всегда обиделся.
  Зондер оказался непревзойдён. Никем не выигранная банка повидла так и осталась лежать в магазине, потому что майор, ничуть не колеблясь, приказал всем одеть шинели, которые до этого в скатанном виде были приторочены к вещмешкам.
  Именно в таком нелепом виде, мокрая, злая, еле двигающаяся рота вышла к вечеру к старому, давно заброшенному женскому монастырю, расположенному недалеко от деревеньки Каркушино. Это почти развалившееся строение, которое и было конечным пунктом изнурительного многодневного перехода по маршруту "Клубниковка - Каркушино", выглядело достаточно мрачно и неприветливо, чтобы Зондер избрал его местом предстоящей ночёвки. Оно смотрело на мир слепыми глазницами бойниц и изредка произносило скорбное "Каррр!!!" голосом какой-нибудь вороны. И теперь ни в чём не повинным курсантам предстояло провести ночь в этом жутком, кишащем приведениями и злыми духами, месте.
  Майор, как всегда, расставил "секреты" и назначил пароль. Затем он лично на всякий случай обошёл все кельи, дабы убедиться в отсутствии кого бы то ни было, не принадлежащего к курсантской расе. Всё было спокойно.
  Ночь подкралась незаметно и окутала всех предательской темнотой. Стихли последние звуки дня, и свет уступил мраку, который пробирался всюду, неся с собой шорохи и скрипы, так зловеще звучащие в этих мёртвых стенах.
  Бабуль теснее прижался к настороженному Трошкину.
  - Мне дед рассказывал, что в старых монастырях бродят души монахов и монашек, - шёпотом признался Вася. - Ой, что они со странниками творят, мама родная!
  Петя осмотрел комнатку. В лунном свете были видны каменный стол и кровать, на которой они сидели. Лучшего места для "секрета" Зондер не нашёл.
  - Да тут, кроме нас и муха-то не поместится, не то, что приведение какое, - сказал Петя ободряюще. - Чепуха это всё!
  - Интересно, а что же они всё-таки делали? - не унимался бесстрашный Вася, сильнее сжимая Петин локоть.
  - Кто они?
  - Ну, духи эти, что они с путниками делали-то?
  - А-а-а, духи... Ну ясно что, издевались, конечно.
  - Ка-ак?
  - Вопросами разными глупыми, да мало ли как ещё.
  - А потом? - не понял намёка Вася.
  - А потом... - Петя понизил голос, - убивали! Раз и всё! Баста, нету человека, один труп ходячий. И ходят эти трупы по ночам, маются.
  Помолчали немного, затем Василий снова стал развивать мысль:
  - А вот интересно...
  Но Трошкину эта тема давно уже надоела, поэтому он перебил Бабуля:
  - Тссс!.. - Петя приложил палец к губам и уставился куда-то за Васину спину. Тот непонимающим взглядом посмотрел на товарища. На Петиной физиономии был написан такой ужас, какой только позволил изобразить его актёрский талант.
  - А-а-а-а-а!!! - заорал вдруг Трошкин диким голосом.
  Среди гробовой тишины это "а-а-а" было для Васи, как удар хлыста. Он издал нечто напоминающее сдавленное "ой!", вскочил, оборачиваясь, но больно стукнулся головой о низкий потолок, рухнул на пол и затравленно уставился в тёмный угол, куда раньше смотрел Петя.
  Ничего потустороннего там не обнаружив, Бабуль сглотнул слюну и посмотрел на Трошкина:
  - Ты, Петь, чего?.. Ты того... рехнулся? Уфф! - он перевёл дух, поднимаясь. - Разве так шутят.
  - Ладно уж... Извини! Просто ты тоже хорош, привязался, как банный лист, вот и пришлось... Ну, прости.
  Следующие полчаса Бабуль заговорить не решался. "Ну, этого Трошкина! От него чего хочешь можно дождаться, а я жить хочу!" - думал он, сидя неподвижно в углу и глядя на проём окна.
  Ещё через тридцать минут Вася не выдержал:
  - Слышь, Тронь...
  - У-у-у...
  - Слышь, давай поговорим о чём-нибудь.
  - Давай. О чём?
  - Ну о весёлом чём-нибудь... Может о тракторах?
  - Нет!!! - Трошкин не сдержал вырвавшегося крика. Вася снова вздрогнул и похолодел. Трошкин тут же овладел собой и добавил уже тише:
  - Только не об этом.
  - Ну почему? Я вот... - последняя фраза замерла у него на губах и заставила Васину челюсть остаться в нижнем положении. Трошкин посмотрел на собеседника, улыбнулся и со словами: "Ой, да ладно!" - обернулся. То, что он увидел, заставило его улыбку потускнеть, а волосы зашевелиться на голове... Дверь в келью бесшумно открывалась...
  Трошкин был заядлым атеистом и не верил ни в домовых, ни в леших, ни в злых призраков. А потому, не долго думая, он шарахнул по двери из автомата, над самым ухом у Бабуля, справедливо рассчитывая, что выстрелы, выведшие, кстати, Васю из строя, отпугнут и непрошеного гостя. Так и получилось. Фантом загрохотал по коридору кирзовыми сапогами и уже из другого конца заорал голосом Жоры Полового:
  - Эй, вы, а ну, пароль! Или перестреляю всех!
  Тут уж настала Петина очередь пугаться:
  - Ты что, Полотёр, не стреляй, свои мы!
  Он назвал пароль, который, наконец, успокоил агрессивного гостя.
  - Еле вас нашёл. Все переходы излазил, страху натерпелся, уфф! Ну ладно, топайте за мной, через пятнадцать минут выступаем.
  И, оглянувшись на застывших в изумлении товарищей, добавил:
  - Ночное ориентирование. Зондер так решил.
  Не будем подробно описывать то, что случилось дальше. Майор Зондер выдал фонарики и компасы, по одному на отделение, схемы движения, сказал на прощание "Вперёд!", и повелительным жестом отправил группы в ночь.
  Эх! Романтика! Трошкин всю жизнь мечтал об этом. Тишина, звёзды, степь, ещё пахнущая дождём. А воздух чистый и прозрачный, как родник у дедушки в деревне. Жаль, что на схеме стоит лаконичная надпись: "Конечный пункт". Петя готов был бродить по этим просторам всю ночь. И не было для него ничего прекрасней дышащей ароматом степи, которую он проклинал каких-нибудь несколько часов назад. С новыми, откуда-то взявшимися силами шагал он по планете, мечтательно смотрел на звёзды, и не мог найти слов, чтобы передать своё восхищение.
  - Сам ты Альдебаран! - голос Бардина вернул Трошкина к действительности. - Тузик не изображай звездочёта, давай сюда компас.
  - На, смотри, - обиделся Бутусик и сунул прибор Степану под нос. - Я же говорю: на Альдебаран он показывает.
  - А, по-моему, нам правее, - вмешался Ватруха.
  Маршрут был рассчитан Зондером таким образом, чтобы каждое отделение, сделав несколько зигзагов, вышла к утру в район небольшого хуторка, который находился в восьми километрах от Каркушинского монастыря.
  Ровно в 4.00 для тех, кто не явится в район сбора, оттуда должна была взлететь, как ориентир, зелёная ракета.
  - Ну-ка, дайте-ка, разберёмся, - сказал Бабуль и забрал компас у Бутусика. Покрутив прибор в руках и, на всякий случай, встряхнув, он поднёс его к глазу, прицелился куда-то вдаль и оптимистично скомандовал:
  - Пошли!
  Трошкин подозрительно оглядел Василия.
  - Ну, пошли. Только смотри, Сусанин лопоухий, заблудимся - тебя первого съедим.
  Два часа брожения цепочкой по степи не принесли первому отделению ни одного ориентира, отмеченного Зондером на схеме.
  - Яма! - предупредил остальных Трошкин, шедший первым.
  - Яма! - повторил следующий за ним Бардин.
  - Яма!
  - Яма!
  - Яма! - предупреждал каждый позади идущего.
  - Осторожно, яма, - Половой свернул в сторону. - Слышь, Тузик, не упади. Слышишь!
  Молчание в ответ заставило Жору остановиться:
  - Эй, Лёха, ты где?!
  На крик вернулись все остальные и, выяснив проблему, первым делом обследовали яму.
  - Его здесь нет, - подвёл итог поискам Ватруха. - Значит он не здесь...
  - А где?
  Допросили Полового.
  - Тузик последним шёл, я слышал его пыхтение, - оправдывался Жора. - А когда он пропал, я и не заметил.
  - Ладно, будем искать!
  Через полчаса поисков они окончательно сбились с курса. Зато, когда надежда найти пропавшего безвести почти растаяла, Трошкин наступил на что-то мягкое, и это "что-то", так больно лягнуло Петину голень, что тот взвыл:
  - Ты чё, Лёха, озверел что ли! Как дам больно!
  - А зачем ты на меня наступил? - заспанный Алексей выбрался из окопчика. - Мог бы и аккуратнее разбудить!
  Когда стихло дружное ржание, выяснилось, что в момент последней остановки, пока остальные спорили о направлении движения, Лёша нашёл это местечко и решил немного отдохнуть. Что из этого вышло, ему объяснил Трошкин. Вся компания снова разразилась хохотом.
  - Ну ладно! Тузика в середину! Пошли! - скомандовал Петя.
  Бабуль хмуро посмотрел на него:
  - Чего разорался! Тоже мне Наполеон нашёлся! Куда идти-то?
  Трошкин окинул Васю холодным взглядом:
  - А ты что предлагаешь? Здесь остаться? Одичаем, будем охотиться на сусликов, а потом уши твои на холодец пустим, да?
  - Что ты вечно... - надулся Бабуль. - Куда пойдём-то?
  - Туда! - решительно указал направление Петя. - Пошли!
  Далеко, там, куда показывал Трошкин, где-то на линии горизонта, взлетела ввысь и маняще засияла зелёным светом, пущенная Зондером ракета. Петя взглянул на часы: было ровно 4.00.
  
  
  
  
  Глава 9
  
  Прошло ещё три дня. Силы закончились уже давно, и люди брели, не осознавая, как это у них получается. Из всей многочисленной компании респектабельный вид имели только двое: майор Зондер и его аккуратная причёска "бобриком", на всех остальных же было больно смотреть.
  По предварительным подсчётам ни сегодня-завтра этот осточертевший марш должен был победоносно закруглиться на одном из ближайших полустанков. Но степь оставалась бескрайней, а по встречающимся хуторкам никак нельзя было сказать, что через них проходит железная дорога.
  ...За последние 72 часа не случилось ничего примечательного, если не считать метания боевых гранат, которое Зондер организовал на следующий после ночного ориентирования день. Гранаты были настоящими, однако их смертоносная сила начисто нейтрализовалась принятыми мерами безопасности. Казалось, разорвись она в руках, и то не принесла бы ни малейшего вреда. Был проведён детальный инструктаж, вся процедура метания на 100% исключала какие бы то ни было ЧП, однако это не помешало всё тому же Бутусику получить ранение. Он с такой силой дёрнул предохранительную чеку, что ударился локтём о бруствер окопа, обрушив при этом солидный ком земли вперемешку с камнями...
  Ещё не стемнело, когда Зондер объявил привал и приказал готовить внешний вид к выходу завтра в обитаемые районы. Настроение, словно прыгун с шестом, тотчас скакнуло ввысь. На пыльных физиономиях засияли улыбки. Шутка ли?! Кончаются мучения, заканчивается эта бескрайняя степь, а вместе с ней и проклятый полевой выход!
  Наступила ночь. Посвежело. Первое отделение плотнее сгрудилось возле костра, весело потрескивающего и распространяющего тепло.
  - Не верится, - мечтательно произнёс Ватруха, - неужели завтра я попаду в "чепок"!
  - Кому что, - прокомментировал Трошкин, - тоже мне мечтатель!
  - И всё-таки мы живы, - вставил Бабуль.
  - Пока... - Петя оглянулся, - неизвестно, что на уме у Зондера.
  - Оно-то так, - согласился Вася, но хуже, чем было, уже не будет.
  Стёпа Бардин слушал этот разговор и думал о чём-то своём. Вдруг он полез за пазуху, достал из внутреннего кармана свой неизменный потрёпанный блокнот, карандаш и принялся что-то быстро записывать, то и дело, поднимая голову и задумчиво глядя на беседующих товарищей.
  Когда он закончил, Трошкин как раз горячо спорил с Половым о преимуществах северных видов единоборств перед восточными. Дискуссия вот-вот должна была перейти из стадии теоретических аргументов в стадию практических. Все остальные вдоволь потешались, глядя на споривших.
  - Я тут это... Вот, родил кое-что...- тихо произнёс Стёпа, - про нас, одним словом... Песня...
  Спор тут же прекратился, все замолчали, а Ватруха поощрительно кивнул:
  - Ну, что же ты, спой.
  И стёпа спел.
  Когда он замолчал, никто не проронил ни слова. Все с немым восхищением глядели на Бардина, а тот в свою очередь разглядывал свои сапоги.
  - Да это же!.. Это!.. - Ватруха не мог найти слов. - Это же просто во! - и Коля показал большим пальцем, как ему понравилась Стёпина песня.
  - Да-а, так ведь всё и было, - задумчиво произнёс Петя. - Это про нас.
  Была последняя ночь полевого выхода. Все были счастливы вместе, и каждый был счастлив отдельно. Живя завтрашним днём, они забыли тревоги и усталость, свято веря, что впереди у них новая, светлая и такая интересная жизнь.
  
  
  
  
  Глава 10
  
  - Товарищи курсанты!..
  С этими словами обратился майор Зондер к затаившему дыхание строю на следующий день, где-то около полудня. Рота совершила свой последний переход и теперь находилась в виду небольшой деревеньки, у которой было одно большое преимущество - полустанок.
  - Товарищи курсанты, мы победили!
  По строю прошёлся гул одобрения.
  - Точнее, вы победили! Целый месяц я водил вас в атаки и приказывал рыть окопы, гонял в ОЗК и заставлял решать немыслимые задачи. Это хорошо! За этот месяц вы сильно изменились. Из желторотых гражданских юнцов вы превратились, если не в коммандос, то, по крайней мере, в хорошо обученных курсантов первого курса... Вспышка слева!
  Степь опустела за одно мгновение. Сто с лишним человек слились с землёй, быстро и бесшумно.
  - Рота, становись!
  Строй вновь почтительно застыл перед командиром, тот продолжал:
  - Через час электричка доставит вас в город. В училище будут все условия для жизни, это плохо!
  Зондер замолчал и оглядел возмужавшие лица подчинённых.
  - Я вас попрошу лишь об одном: где бы вы ни были, никогда не забывайте, что вы военные, а тем более, помните то, чему я вас здесь учил. Знайте, что любой враг опасен лишь до тех пор, пока вы его боитесь. Деритесь всегда, когда это нужно, но никогда не теряйте головы. Зло не должно быть безнаказанным, а уж, где зло, а где добро, вы, я думаю, разберётесь. И последнее... Что бы ни случилось, знайте и помните: безвыходных положений не бывает. По крайней мере, для вас, тех, кто прошёл этот месячный курс, кто знает, что такое жизнь и что такое смерть. Внимание! Рота-а! Напра-а...Во! Шаго-ом...Арш!
  И когда строй дружно двинулся по направлению к деревне, Зондер обратился к Ватрухе:
  - Что невесел, Николай?
  - Жалко, товарищ майор.
  - Чего жалко-то?
  - Возвращаться жалко... Привык уже.
  - Неужто понравилось? А ну как прикажу сейчас в монастырь сгонять? - и, остановив рванувшегося было Колю, добавил, - не стоит, это я к слову. А вообще, хороший из вас офицер получится, толковый и с чувством юмора. Может повеселите песней?
  - Да что вы, товарищ майор, мне же слон по ушам прошёлся всеми ногами, у меня слуха нет, а вот Бардин, он кое-что может. Вы сами спросите.
  - Что же вы молчите, Степан Романович, порадуйте людей.
  Стёпа опустил взгляд. Приятно всё-таки, когда тебя по имени отчеству называют и не кто-нибудь, а сам товарищ майор.
  - Да это вообще-то не настоящая песня, так шуточная...
  - Ничего себе шуточная! - вскричал Трошкин. - Всё, как есть, описал! Или ты считаешь, что мы тут шутки шутили?! Нечего ломаться, давай запевай, а мы подхватим.
  Стёпа откашлялся и поправил висящий на груди автомат.
  - "Ветеранам полигонов..." я её назвал, нам, то есть, посвящается.
  И Бардин запел своим молодым, по-своему красивым голосом:
  
  
  ...Вспышка слева! Вспышка справа!
  В землю носом ткнулся взвод.
  По степи ползёт орава,
  С губ, облизывая пот.
  
  "Встать! Вперёд! Броском сто метров!
  Газы! Химкомплект надеть!"
  На "зачем?" здесь нет ответов,
  Нам вложиться бы, успеть!
  
  "Вобщем так! Отрыть окопы!
  Лёжа, стоя и зарыть!
  Шевелитесь, остолопы!"
  И давай нас матом крыть.
  
  В кровь растёртые ладони,
  Разъедает грязь и пот.
  Кто молчит, а кто-то стонет,
  В землю вгрызться должен взвод.
  
  Смерть и тактика едины!
  Это понял каждый "дух".
  Таем, словно в пекле льдины,
  Стали мы полегче мух.
  
  Только вещмешок проклятый
  Не меняет, гад, свой вес.
  И под тяжестью ребята
  Изогнулись буквой "S".
  
  Полигон огнём пылает,
  Автомат гремит в кустах.
  Нам чего-то не хватает,
  Если нет его в руках.
  
  Запах пороха вдыхаем,
  Выдыхаем сизый дым.
  Днём мотаемся, стреляем,
  Ночью под шинелью спим.
  
  Через всё прошли ребята,
  Разобрались, что к чему.
  Ясно всё без маскарада,
  Кто, куда и почему.
  
  День и ночь с собой таскали
  Верный новенький АК,
  И в обратный путь шагали
  В предвкушении "чепка".
  
  В общем, все крутые парни!
  Даже хваленный спецназ,
  Хвост поджал, как волк на псарне,
  Издали, завидев нас.
  
  Не для вас бессилье стонов,
  Здесь ребята - высший сорт!
  Ветеранам полигонов
  Посвящаю свой аккорд.
  
  
  
  
  
  Глава 11
  
  Началась мирная Жизнь.
  Первый день пребывания в училище только что вернувшихся с полей "крутых ребят" (так ласково между собой называли первогодков старшекурсники), к всеобщему удивлению не оставил в лысых головах ни малейшего отпечатка. Он прошёл в непрерывной беготне и толкании по всевозможным инстанциям, начиная от командира отделения и заканчивая бабой Маней - кладовщицей. Вся эта кутерьма имела одну цель: освободить прибывших курсантов от тяжкого, цепляющегося и бьющегося, бремени сапёрных лопаток, котелков, касок, подсумков и многого другого, так необходимого в поле и совершенно не нужного в училище барахла. А так же снабдить молодежь всем тем, от чего пришлось отвыкнуть на жёстких нарах, в сырой палатке.
  Следующий день, как обычно, начался с подъёма.
  - Рота! Подъём!!! - прокукарекал дневальный.
  Повинуясь рефлексу, сонные курсанты натягивали обмундирование и, судорожно соображая, почему сапоги не мокрые, пытались найти выход из палатки, чтобы поскорее выскочить на улицу. В результате этих обречённых на неудачу поисков в проходе образовалась "куча-мала", которая, ругаясь, спотыкаясь и падая, двинулась в коридор, чтобы изобразить там нечто, отдалённо напоминающее строй.
  - Пятьдесят девять секунд! - удивлённо изрёк Шмаляйло. - Неплохо!
  ...Сержант Шмаляйло был ротным старшиной. Поступив в училище из армии, он вместе с сержантскими навыками привёз с собой твёрдое убеждение, что своё он уже "оттарабанил", а здесь пусть корячится молодёжь, или, как говорят в частях, "духи". Как бы идя ему навстречу, ротное начальство назначило Шмаляйло старшиной. А потому ни на какие полевые учебные сборы тот не поехал, а вместе с ещё тремя "старослужащими" остался в училище, приводить казарму в порядок и делать в ней мелкий ремонт. Как они его делали, становилось ясно с одного взгляда на неровно выкрашенные подоконники, закапанные краской окна и целый ряд пустых бутылок из-под "Русской", стоящих у Шмаляйло в каптёрке за шкафом. Естественно, последнее из-за понятных причин не афишировалось...
  Зарядка закончилась со счётом 1 : 0 в пользу подчинённого личного состава. Уже на втором километре запыхавшийся старшина, чтобы не отстать от бегущего строя, был вынужден останавливать его и делать замечания о равнении в строю и посторонних разговорах. Затем движение возобновлялось, но ненадолго.
  Утренний туалет, совершенно не походивший на те побоища, устраиваемые любителями чистоты перед выходом в поле, завершился в спокойной и дружественной обстановке. Кровати были застелены, кантики отбиты, полосы на одеялах выровнены по всем правилам солдатского искусства. Впереди был завтрак.
  В столовую шли строевым шагом. Топали так, что у сержанта закладывало уши, но, несмотря на это, тот все равно останавливал строй и, поковырявшись мизинцем сначала в левом, потом в правом ухе, заявлял, что это не строевой шаг. Затем, оставляя безмолвный вопрос: "А какой же тогда?" без ответа, предупреждал, что, если так будет продолжаться, то придётся вернуться и пройти весь путь заново. В результате этих несправедливых обвинений и угроз, все приходили к выводу, что Шмаляйло, очевидно, добивается, чтобы на асфальте оставались борозды, выбитые отчаянно топающими сапогами.
  Команда "Слева по одному зайти в столовую!" прозвучала, как выстрел стартового пистолета... "Что-то тут не так, - мелькнуло в голове у Трошкина, - второй день заходим слева... Рехнулись что ли?.."
  Тем не менее, старт он взял удачно и уже на первых метрах обошёл отчаянно несущегося Бутусика.
  Приближался первый опасный участок - входная дверь. Петя отлично помнил свой вчерашний спор с косяком на тему "Кто упрямее?" Тогда курсант проспорил, но сейчас он был полон решимости. Поддав скорости, он нагнал пару "гонщиков" бегущих плечо к плечу. "Погибать, так с музыкой!" - подумал Трошкин и, закрыв глаза, ринулся между ними.
  Конкуренты остались позади. "Жив! - мелькнуло в Петином сознании. - Только не расслабляться, ещё немного!"
  На лестнице Трошкину пришлось повозиться, отцепляя от ремня сопротивляющегося неугомонного Бутусика.
  Выскочив из-за угла и чуть не сбив зазевавшуюся повариху, которая, словно регулировщик, махала перед несущимися курсантами половником, Трошкин вылетел на финишную прямую. Раздача приближалась со скоростью гоночного автомобиля. Схватив на ходу чистую тарелку, Петя с разбега оттолкнулся от Бутусика и, не успев осознать, откуда тот здесь взялся, оказался с протянутой посудой верхом на Жоре Половом, который возвышался над орущей и отчаянно лязгающей зубами массой.
  Раздатчица просто так сдаваться не хотела. Она самозабвенно размахивала половником, отбиваясь от тарелок, причём часть его содержимого при этом всё-таки оседала в них.
  Через десять минут счастливый Трошкин, прижимая к груди тарелку с добытой провизией, вынырнул в районе стола, где всё тот же неунывающий Лёша Бутусик уже допивал чай из побитой железной кружки, мурлыкая себе под нос песенку "Я на солнышке лежу..."
  - Встать! Выходи строиться!
  Это был удар ниже пояса. Трошкин удивлённо посмотрел на командира, затем перевёл взгляд на часы: до развода оставалось семь минут. Петя с сожалением посмотрел на недоеденную перловую кашу, чертыхнулся и, схватив бутерброд с маслом, побежал за товарищами строиться на улице.
  Пробовал ли кто-нибудь из вас отсидеть три "пары", то есть, почти пять астрономических часов, в аудитории, слушая преподавателя, который, словно удав кроликов, гипнотизирует слушателей, внушая им своим убаюкивающим голосом одну лишь, мягкую, как подушка, мысль: "Спа-а-ать!"?
  Кто знает, что это такое, тот поймёт, как трудно приходилось бороться Трошкину сразу с двумя противниками: голодом и сном. К концу третьей пары со стороны Петя представлял собой сгорбленную над конспектом фигуру. Его голова плавными кивками всё ниже и ниже опускалась над давно уже нечленораздельными записями и, вздрогнув, возвращалась в исходное положение, когда из протестующего Петиного, а может и соседского живота, доносился очередной душераздирающий звук. Лектор давно уже обратил внимание на эти, сбивающие с мысли шумы. Он хотел уж было запеленговать их источник, но опоздал, так как "пара" закончилась.
  Не будем подробно описывать, как выходили мятые ото сна курсанты из учебного корпуса. Не будем рисовать картину баталий в столовой за право побыстрее урвать положенную по закону пайку. Не станем подробно останавливаться и на таком знаменательном событии, как баня, ибо, что хорошего можно сказать о данном заведении, рассчитанном на 30-40 человек, в которое запихнули все 100-120. Где, вместо горячей воды из душа струилась еле тёплая и, где на одно чумазое отделение была одна мочалка и два куска мыла.
  Всё это было сейчас для первокурсников вполне нормальным явлением. Ведь ещё недавно они жили в лесу, спали в мокрых палатках и вдыхали запах дымовых шашек. И пройдёт немало времени, прежде чем все эти впечатления и привычки изгладятся, а на их место придут новые, навеянные цивилизацией училищных стен.
  Этот день закончился мирно и степенно. Он скончался тихо, не обременяя курсантов новыми непредвиденными происшествиями и внезапно поступившими вводными.
  Ничто не нарушало размеренного бега жизни.
  Всё вставало на свои места.
  
  
  
  
  Глава 12
  
  Жизнь, набирая обороты, постепенно входила в нужную колею...Те несколько дней, прошедшие с момента возвращения одичавших и отощавших курсантов с полигона, в какой-то мере сгладили в головах молодого пополнения те заусеницы, что оставили взрывающиеся под ногами взрывпакеты, ночные тревоги с многокилометровыми марш-бросками, стрельба в невидимого врага, а также рытьё ненужных окопов всевозможных профилей и размеров. И хотя мозоли на ногах, руках, животе и других самых неожиданных участках тела, известных лишь одному прапорщику-фельдшеру, всё ещё давали о себе знать. И хотя глаза пока ещё глядели взглядом мыши, попавшей в мышеловку, всё-таки люди приходили в себя. И всё реже и реже вскакивал ночью, задремавший дежурный от истерического крика, забывшегося тяжёлым сном курсанта. И всё реже, придя в столовую, мелькала в голове мысль: "А где же котелок?"
  Была первая "послевоенная" суббота...
  Занятия кончились, и вся, пусть обстрелянная, но всё-таки неопытная молодежь недоумевала, что же можно делать в субботу после обеда, если не подметать листья вокруг лагеря или тянуть самокрутку, забившись в дальний угол палатки и, наблюдая в дырку, как идёт работа. А потому, когда объявили, что сейчас начнётся ПХД, по строю поползли всевозможные толки. Одни выдвигали версию, что будет проведён химтренаж и ПХД - это ничто иное, как "противохимические действия". Другие придерживались мнения, что это какие-то профилактические меры по Поддержанию Хорошей Дисциплины.
  Сам не зная почему, Пётр Трошкин, стоя сейчас в строю, решил для себя, что чем бы ни оказалось это "ПХД", ничего хорошего оно ему не принесёт. А потому, когда выяснилось, что за загадочной аббревиатурой скрывается Парково-Хозяйственный День, и в ознаменовании этого еженедельного праздника, Трошкин назначен уборщиком туалета, Петя сильно расстраиваться не стал.
  - А увольнение когда? - просто спросил он.
  Получив старшинские заверения, что всех уволят сразу после окончания ПХД, а точнее в 18.00, а, заодно проглотив угрозу, что те, кто будет выкрикивать из строя, про увольнения могут забыть, Трошкин отправился в туалетную комнату...
  Увольнение!
  Что значит это слово для гражданского человека? Процесс ухода с занимаемой должности по своей или чужой воле, вот и всё. Для солдата или курсанта это совсем другое...
  Что значат крылья для птицы? Не для страуса или пингвина, а для настоящей, летающей птицы.
  Что значат "сто грамм" утром для алкоголика?
  Что значит парашют для выпрыгнувшего из самолёта парашютиста?
  Сложите всё это, и вы поймёте, что значит для курсанта увольнение.
  Вы можете отобрать у него последнюю пайку масла, можете заставить вызубрить Онегина на китайском. Вы можете лишить его всех прав, но не можете лишить его права на очередное увольнение, не можете, если не хотите прослыть садистом и извергом. "Увал" - это всё. Это короткая передышка между криками командиров. Это кино, мороженое, девушки, наконец. Это своя, пусть только несколькочасовая, но своя, личная "зазаборная" жизнь.
  И если умножить теперь всё это на тот факт, что данное увольнение было для Трошкина первым в его военной карьере, то станет понятно, зачем он с такой яростью драил, чистил и тёр краны, трубы, окна, подоконники и ещё бог весть что.
  С поставленными задачами Петя справился намного раньше установленного срока. Туалет сверкал, блестел и искрился в лучах заходящего солнца. Не менее сияющий, довольный своей работой Трошкин, наивно полагая, что он есть теперь лицо неприкосновенное, вышел из двери своего отмытого детища и тут же угодил в лапы старшины. Тот, увидев человека без работы, не смог снести этого вопиющего безобразия и определил Петю натирать полы мастикой. Не обращая внимания на слабые попытки курсанта добиться справедливости, Шмаляйло выделил ему мешочек желтовато-рыжей массы, участок коридора в десять метров и тяжёлый металлический полотёр, именуемый в народе "Машкой". Хлопнул по спине и со словами: "Работай, негр!" - удалился.
  К восемнадцати часам Трошкин приобрёл несколько новых мозолей на ладонях и твёрдую убеждённость, что, если у него когда-нибудь родится дочь, он ни за что не назовёт её Машей.
  Построение увольняемых дежурный объявил, когда Петя, чуть не подскользнувшись на им же натёртом полу, только отправился за "парадкой".
  - Кто не встанет в строй через три минуты, уволен не будет! - цинично заявил старшина. Но не успела секундная стрелка его часов совершить три оборота, как в коридоре застыло нечто двухшереножное, состоящее из незастегнутых кителей, незашнурованных ботинок и одетых задом наперёд фуражек. Постепенно это "нечто", застёгиваясь и заправляясь, превратилось в строй, перед которым вышел Шмаляйло и медленно, растягивая своё удовольствие, стал проводить инструктаж, или попросту объяснять, что можно делать в увольнении, а чего делать никак нельзя. Слушая вполуха, Трошкин определил примерное соотношение между первым и вторым, как один к ста.
  Закончив свою "душеспасительную" речь, старшина, как показалось Пете, с неохотой раздал "увольняшки", и, когда все уже решили, что двери рая открыты, вдруг закрыл их одной фразой:
  - А теперь проверим внешний вид.
  Только через бесконечные полчаса те, кому посчастливилось пройти через все испытания, оказались на КПП. Они не поверили своим глазам... Перед ними, как сказочная страна, лежал тот, а точнее этот "зазаборный" мир, ставший за прошедший месяц совсем забытым и нереальным.
  Город, в котором учился Трошкин, имел в своём распоряжении метрополитен, целую сеть троллейбусных и трамвайных линий. Имел театры, кинотеатры, концертные залы, цирк. Но, что больше всего восхищало Петю, он имел множество гастрономов, столовых, кафе, баров, закусочных и просто булочных. Всё это сейчас принадлежало ему - Петру Трошкину.
  Сдержав первобытный крик восхищения, Петя опрометью бросился подальше от КПП и этого бесконечно длинного серого забора. Трошкин запрыгнул в первый попавшийся трамвай, и, словно уходя от "хвоста", пересел на следующей остановке в троллейбус, который по счастливой случайности и вывез его в самый центр города.
  О-о-о! С каким благоговейным трепетом смотрел он на витрины продовольственных магазинов, с каким удовольствием жевал в пятом уже по счёту кафе сладкую булочку, запивая её напитком, не тем училищным, похожим на йод, а настоящим, виноградно-яблочным.
  Так, в знакомстве с местной кулинарией Петя провёл почти час.
  "Вот это сила! Вот это жизнь!" - думал он, стоя на краю тротуара, усиленно работая челюстями. Он открыл было рот, чтобы снова укусить только что купленное пирожное, да так и застыл с отвисшей челюстью, округлившимися глазами глядя в одну точку.
  Прямо на него, в людском потоке, очевидно, куда-то торопясь, шёл, не глядя по сторонам, молодой лейтенант артиллерист.
  "Патруль!.. За мной!.. Что делать!?" - в ужасе думал Трошкин, распихивая по карманам свои съестные припасы. Лейтенант приближался... Петино сердце отстукивало знаки Морзе, то, замирая, то, выбивая чечётку. Когда до идущего оставалось три метра, Трошкин решился...
  Ещё никогда он не принимал так строевую стойку. Взмахнув, как шашкой, правой рукой, он с такой силой щёлкнул каблуками, что прошедший уже было лейтенант, испуганно вздрогнул. Недоумённо посмотрев на это, вытянувшееся в струнку, создание, он смущённо ответил на приветствие и не замедлил продолжить свой путь, оставив курсанта одного со своими страхами и сомнениями, которые, как крем в правом кармане его брюк, наполнили лысую Петину голову, не давая ему успокоиться и прийти в себя.
  Кто знает, куда бы направился Трошкин, не случись этот инцидент. Но испуганный мозг дал команду ногам, и те, не заставив себя долго упрашивать, принесли своего не на шутку струхнувшего хозяина к ближайшему убежищу, коим оказался большой кинотеатр.
  Подойдя к афише, Трошкин первым делом посмотрел на время сеансов, а не на название. Произведя некоторые вычисления, он пришёл к выводу, что два часа, которые останутся после фильма, всё-таки хватит, чтобы добраться до училища. Немного остывший Трошкин купил билет и, так и не взглянув на название картины, двинулся в зрительный зал...
  Индийские фильмы Петя не любил. Но, вспомнив только что пережитый на улице ужас, он содрогнулся и с мыслью: "Бережённого Бог бережёт", - поудобнее устроился в рваном кресле.
  Народу в кинотеатре было много.
  "Наверное, фильм интересный", - подумал Трошкин. Действительно, минут через пятнадцать он уже вовсю следил за разворачивающимися на экране интригами. А потому, когда очень отрицательный герой, спев свою отрицательную песню, сопровождая её не менее отрицательным танцем, полез воровать маленького сынишку положительных родителей, Петя не сразу заметил, что кто-то, тихо вскрикнув, уткнулся ему в плечо. Лишь после того, как выяснилось, что мальчонка вовсе и не сын своих папы с мамой, а вроде как давно потерянный отпрыск этого самого отрицательного героя, и что тот вовсе и не такой уж плохой, а наоборот, хороший. Одним словом, когда напряжение спало, Петя почувствовал запах. Это были духи, причём хорошие, может даже французские. Трошкин чуть повернул голову и увидел её... Ту, что нашла убежище от индийских семейных драм у него на плече, ту, что смотрела на него глазами полными слёз. Её взгляд выражал и боль, и недоумение, и переживание за любимого героя. Петя не видел черт лица незнакомки, видел только её взгляд, взгляд больших, блестящих от слёз глаз.
  "Не будь ослом, успокой её", - прошептал внутренний голос. Взяв её дрожащую руку в свою и пытаясь вложить в голос как можно больше теплоты, он тихо произнёс:
  - Вы не бойтесь, наши всё равно победят!
  Ещё трижды за фильм девушка находила убежище от коварных злодеев на Петином плече. Его правый рукав кителя был насквозь пропитан солёной влагой. Её дрожащая ручка не отпускала его мужественной ладони. А в конце фильма, в финальной сцене, когда главный положительный герой получал по физиономии от главного отрицательного, стоя на краю пропасти и распевая песню о любви. Когда несведущему зрителю могло показаться, что зло вот-вот победит, девушка от переизбытка чувств так сжала Петину руку, что тот чуть не взвыл от боли и только огромным усилием воли заставил себя не выдёргивать ладонь из этих "нежных тисков".
  Когда в зале зажегся свет, и Петина соседка повернулась к нему, первое, что он заметил, были её большие, как оказалось, голубые глаза, смотревшие на Петю Трошкина с радостью и благодарностью. Еще были тонкие, немного изогнутые брови, маленький, чуть вздёрнутый носик, алые губки бантиком, играющие в улыбке на щеках с нежным румянцем, маленькие ямочки. Всё эту картину обрамляли волосы, цвета июльского солнца, волнами спадающие на плечи. Ростом она была на полголовы ниже Петиной фуражки, а одета во всё то, что носят девчонки шестнадцати-семнадцати лет в октябре. Трошкин невольно отметил про себя два факта: во-первых, полное отсутствие какой бы то ни было косметики; во-вторых, эта блондинка была, если и не красавицей, то вполне симпатичной девушкой, может даже очень симпатичной.
  Улыбнувшись незнакомке, Петя нырнул в толпу и был ею благополучно вынесен и поставлен на землю уже на улице.
  Стемнело. Люди выходили из кинотеатра и растекались в разные стороны. Трошкин подошёл к трамвайной остановке и остановился, почесав подбородок. На столбе, на большом листе фанеры большими чёрными буквами было выведено: "Движение трамваев временно прекращено". Трошкин явно представил рожу сержанта, усмехаясь и гримасничая, она повторяла: "Попался, Трошкин! Попался, голубчик!" Нехорошо кольнуло в боку и отдалось в левом ухе.
  Петя стоял, размышляя, что ему предпринять, когда мимо него проплыло и скрылось в переулке нечто светлое, цвета апельсина. Пока он вспоминал, где недавно видел этот цвет, из соседнего подъезда тихо выскользнули три мрачные фигуры и направились туда же.
  Улица была пустынна... До конца увольнения оставался час... "Трамваи не ходят, зато ходят какие-то подозрительные личности..." Трошкин пытался связать все факты в один узел и сделать какие-нибудь выводы. Озарение пришло внезапно... Что есть духу, он бросился в тёмный переулок, проклиная себя за свою тупость. Стоящих под одиноким фонарём, он увидел издалека. Петя притормозил, пытаясь отдышаться. Один из "тёмных" приблизился и загородил от курсанта фигуру девушки, его соседки по кинотеатру, ибо это была она, и сомневаться в этом не приходилось. В голове у Трошкина возопил майор Зондер: "Отделение! К бо-ою!" Пётр напрягся, как в ожидании взрыва минного имитатора или дымовой шашки. Зондер не унимался: "Короткими перебежками! Справа по одному! Вперёд! Арш!!!" Низко наклоняясь и петляя, как заяц, Трошкин с криком: "Всем стоять!" - кинулся вперёд.
  Не добежав нескольких метров, он сорвал с головы фуражку и, как бумеранг, бросил её на ходу в ближайшего противника, попав ему козырьком прямо в переносицу. "Один, - отдалось в мозгу, - ещё два". Трошкин, как учили, прыгнул на землю и откатился в сторону. Процесс замешательства у противника прошёл, и тот начал активные перестроения боевых порядков. Как говорил преподаватель тактики: "Что может быть хуже дурака? Дурак с инициативой!" "Что ж, предоставим им возможность сделать первый ход", - решил Трошкин, встал и спокойно пошёл навстречу врагу. Тот явно не ожидал такого оборота. "Тёмный", что был пониже, остался на месте, тогда как другой шагнул навстречу наступающему Пете и замахнулся. Трошкин только этого и ждал. Уйдя нырком от удара, он сделал резкий выпад, вложив в него всю свою злость на этих мрачных личностей, а так же на трамвайное депо и ещё бог весть кого. Противник рухнул, перегнувшись пополам. Третий попытался было напугать Петю кухонным ножом, но курсант молча поднял палку, и в тухлых мозгах бандита заговорил голос разума... Он дал дёру.
  Надо отметить, что вся баталия происходила в полнейшем молчании. Никто не знает, почему молчали хулиганы, но Трошкин не издал ни звука потому, что в подобных ситуациях его словарный запас резко сокращался до двух-трёх нецензурных выражений. А ругаться при девушке... Нет! Уж лучше пожать лапу крокодилу или ещё что-нибудь, но такого хамства он себе позволить не мог.
  Часы обожгли руку. Взглянув на них и, с ужасом осознав, что жить в смысле "свободно", осталось всего тридцать пять минут, Трошкин посмотрел на спасённое им создание. Убедившись, что ни один золотой волосок не упал с её головки, без малейшего намёка на благородство, он определил по звёздам место расположения училища и хотел уж было начать марафон...
  - Извините, это не ваше? - эти слова заставили Петю отсрочить выполнение своего плана и повернуться на звук голоса.
  К нему приближалась девушка, её глаза уже не светились испугом, а в руке она держала какую-то картонку. Пётр похолодел. Он узнал в этом куске бумаги свою увольнительную записку. Пытаясь сдержать нетерпение, он рванул спасительную бумажку так, что чуть не ополовинил её и, буркнув в благодарность что-то нечленораздельное, повернулся и начал набирать обороты.
  Кому-то может показаться странным такое поведение нашего героя. Да что кому-то, наверное, сама насмешница Судьба, дважды сталкивающая его с симпатичной девчонкой и заставляющая его в обоих случаях приходить к ней на помощь, небось, не находила себе места от недоумения. Как же так, а где романтическое знакомство, где поцелуи благодарности, где: "А когда я увижу тебя снова?.." Так не бывает!.. И действительно, странно... С одной стороны, а с другой...Кто был такой благородный Петя Трошкин? Курсант, выбравшийся в первое своё увольнение. Заинструктированный до слёз военный, действие увольнительной записки, которого заканчивалось через полчаса. Да, наконец, просто беспомощный раб минутной стрелки.
  Не будем спорить, может кто-нибудь иной на месте Пети действовал бы по-другому, возможно, зачем гадать. Но, во-первых, никого постороннего на его месте не было, а, во-вторых, в голове незадачливого курсанта, до отказа набитой инструкциями, наставлениями и выдержками из Устава, совсем не осталось места для романтики. Увы...
  И ещё неизвестно, что выбрал бы любой из нас, окажись он на месте незадачливого курсанта: улыбку и благодарный "чмок" симпатичной незнакомки или мерзко ухмыляющуюся рожу сержанта Шмаляйло, записывающего вас в книгу нарядов.
  Поэтому Петя нёсся на всех парах к училищу, пугая своим видом бродячих собак и кошек, и мучительно прикидывая в уме, сколько будет дважды два, и как он эти четыре наряда будет отхаживать.
  
  
  
  
  Глава 13
  
  Ноги Трошкина не подвели, и на поверку он прибыл вовремя, хотя и изрядно запыхавшись. И всё началось сначала...
  День сменялся ночью, а команда "Подъём!" резала сон после вроде только что прозвучавшей такой приятной и долгожданной установки "Отбой". Первая "пара" занятий "выкашивала" ряды слушателей, вторая - проходила в мучительном противоборстве яви со сном, а третья - добивала недобитых. Редкие выпады преподавателей против особенно расхрапевшихся "спящих красавцев" поставляли довольно потирающему руки старшине "пушечное мясо" для нарядов.
  Прошедшие несколько "летучек" показали, кто есть кто, с кем можно поддерживать контакт, а кого нужно просто на руках носить, ибо два балла по "летучке" однозначно были объявлены ротным, как непреодолимое препятствие на пути в увольнение. Поэтому те из курсантов, кто "стащил" кое-что из школьной программы, были жизненно необходимы остальной массе, как противоядие от двоек, а, следовательно, как путеводители на волю. Именно эти обстоятельства не устраивали Бабуля. "Почему? - думал он. - Я должен был учиться в школе десять лет и писать сейчас летучку, когда этот тормоз Трошкин десять лет провалял дурака и теперь у меня списывает!" На что Петя неизменно думал в ответ: "И чего этот тормоз Бабуль мнётся? Во, и листок рукой закрыл, чему его только в школе учили?! Да подвинься же ты!"
  Эти мысленные диалоги в итоге приводили к Васиной "пятёрке" и Петиному, встреченному бурной радостью "трояку" или же к вызывающей уныние "двойке".
  ...Была осень, и день становился всё короче и короче. Листья желтели и падали, образуя на асфальте манящий ковёр, который, как мёд пчёл, притягивал по утрам толпы уборщиков с вениками, граблями и лопатами, и, который с каждым днём становился всё гуще и гуще...
  Тот день Трошкин запомнил надолго. Петя сидел в огромной, построенной амфитеатром, аудитории и занимался самоподготовкой. Надо сказать, что понятие "самоподготовка" включает в себя самый широкий спектр занятий. Это и написание конспектов на родину (в простонародье - просто писем). И читка художественной литературы, начиная от Джованни Боккачо и заканчивая журналом "Мурзилка". Это сон, сидя за партой или лёжа на скамейке, обсуждение последних футбольных новостей, игра в карты, шахматы или морской бой, да мало ли чем ещё можно заниматься в отведённое для самостоятельной подготовки время. В самых неотлагательных случаях, когда не было другого выхода, некоторые открывали конспект или учебник, но это было нечасто.
  Трошкин как раз заканчивал свой изнурительный труд, заключавшийся в нацарапанном на парте: "Здесь был Петя", когда в аудиторию вошёл Шмаляйло. Прервался смех, смолкли вопли и споры. В наступившем затишье сержант произнёс:
  - Через неделю ваш взвод заступает в караул, слушайте распределение по постам: первый пост...
  Караул! Ночь... Ветер на крыше охраняемого объекта... Автомат и 60 боевых патронов...Чувство необычного и жутковатого, и вместе с тем чувство ответственности и решительности... Шуршание листвы и крадущиеся шаги диверсантов... Мирный сон людей в соседних домах, и ты на его страже...
  Трошкин ждал этого момента, казалось, всю жизнь. Вот оно! Первый караул, и возложенная на тебя ответственность. Боевое оружие в твоих руках, и ты один на посту!..
  - Девятый пост, первая смена - курсант Бардин, вторая смена - курсант Ватруха, третья смена - курсант Половой, - Шмаляйло замолчал.
  Наступившая тишина вернула Трошкина из мира грёз к действительности. Сержант перевернул листок:
  - В резерве курсанты Бутусик и Трошкин, - он свернул бумажку. - Всем необходимо подготовиться.
  - Как! - вырвалось у Пети. - Почему в резерве?!
  - Будете на подмене, - Шмаляйло явно не разделял Петиного расстройства. - Но готовиться вам тоже надо.
  "Как же так! Как же так! Почему резерв? Что я самый тупой что ли?! Ведь учил же Устав! Все статьи знаю! Не доверяют что ли! И с кем?.. М-м-м!" - Трошкин скривился, как от зубной боли. Ему хотелось выть от обиды. Он обхватил голову руками, а мысль "Не доверяют!" упорно подталкивала к горлу комок. За окном уже давно стемнело, и это придавало, и без того подавленному настроению курсанта, ещё больше отчаяния и обиды.
  Остаток дня Петя провёл, замкнувшись в своей беде, и даже на ужине отказался от своей пайки масла в пользу Ватрухи, на что тот сочувственно заметил:
  - Брось, Троня! На тебя смотрю, самому кусок в горло не лезет...
  - Не ври, - сказал Бардин, - нет такого куска, который не полез бы в твою пасть.
  - Да что ты понимаешь! - начал было Коля, но, взглянув на Трошкина, закончил примирительно:
  - Смотри, как мучается...
  - Мда-а!
  Бардин посмотрел на мученика.
  - Засыхает на корню... Ну хочешь вместо меня на девятый, а? - без особого энтузиазма предложил он вдруг. Трошкин взглянул на друга:
  - Не, мне не доверяют, - он опять уставился в пол, - ладно, переживу уж.
  На следующий день Петя почти избавился от тяготящего чувства ненужности, а ощущение неполноценности притупилось постоянно мелькающей мыслью: "Это случайно! Это случайно!.." Он, что есть силы, старался выбросить из головы тот факт, что через каких-нибудь пять дней его взвод заступит в первый свой караул, а он останется в резерве. Но нет-нет, да и поднималась из глубин сознания напоминание об этом печальном обстоятельстве, и в такие моменты Трошкин чувствовал себя препогано.
  Спустя несколько месяцев, когда после очередного скандала с командиром, сообщавшем вдруг, что Трошкин должен заступить в караул с другим взводом вместо "закосившего" внезапно курсанта "Пупкина", Петя неизменно думал об этом злосчастном вечере. Он с грустью, а иногда и с улыбкой вспоминал тот день, когда факт назначения его резервным в караул вызвал у него реакцию средневекового крестьянина, отлучённого от церкви. Теперь это казалось ему диким проявлением мальчишества. Он твёрдо верил, что, если Шмаляйло вдруг стукнет в голову (чего, к сожалению, не случалось), и он запишет его в резерв, то Петя на него обижаться не будет и, даже при случае, чертыхнётся в его сторону на пару раз меньше. Но этого почему-то не происходило. Спустя месяцы, слово "караул" и слово "романтика" уже не отождествлялись его серым веществом, как это было раньше. Они стали такими же разными понятиями, как "отбой" и "подъем".
  Но это будет потом, а пока...
  ...За окном было темно. Жёлтый безликий свет фонарей вырезал тусклые круги на асфальте перед казармой, а сильный, порывистый ветер качал голые ветви деревьев, отбивая всякое желание появляться на улице.
  Был тихий вечер, когда гул самоподготовки и лязг ложек в столовой стих и затерялся где-то на время, чтобы завтра снова оглушить курсантов своей многоголосой, разнотонной какофонией.
  Был тот спокойный вечер, когда казарма впадала в дрёму, и нигде не задействованный личный состав слонялся по подразделению от "бытовки" до телевизора и наоборот. Ответственный офицер сидел в канцелярии и с нетерпением ждал вечерней поверки, чтобы с чувством глубокого удовлетворения доложить дежурному по училищу о наличии людей и умчаться на крыльях любви к молодой жене и вкусному ужину.
  Петя Трошкин завалился на свою кровать, чтобы, глядя в окно, подумать о чём-нибудь приятном и спокойном или просто помечтать, словом, отключиться от всех житейских проблем и неприятностей. Но Шмаляйло быстро разорвал призрачную нить Петиного спокойствия.
  - Трошкин, заступаешь вместо Незачаева на четвёртый... - сказал он, глядя на Петю сверху вниз, - и с кровати встань! Прослужил что ли много?
  Настоящая подготовка началась за день до заступления. Точнее подготовка закончилась, а началась проверка знаний и готовности к несению службы. В классе подготовки караула было душно и тесно. Трошкин сидел, зажатый между товарищами по оружию, и с интересом наблюдал, как Витя Кошелёвский пытался доказать старшине свои неисчерпаемые познания Устава.
  - Дальше! - в очередной раз потребовал сержант.
  - Если преступник...
  - Нарушитель.
  - Если нарушитель не останавливается, - мялся Витя, - часовой делает предупредительный выстрел.
  - В лоб?
  - Нет.
  - А куда?
  - Вверх.
  - Та-а-ак! Дальше.
  - Если и это не помогло... - Витя задумался, - если так, то часовой применяет по нему автомат...
  - А пистолет?
  - Что пистолет?
  - Ну, пистолет он может применить? Или гранатой его шандарахнуть?
  - Нет.
  - Так, хорошо-о! Последний вопрос, на сообразительность: что обязан делать часовой в случае явного нападения на него или на охраняемый им объект?
  Шмаляйло уставился на Кошелёвского.
  - Стрелять! - обрадовался тот.
  - Куда стрелять? - не унимался сержант.
  - Как куда? - не понял Витя. - В нападающих.
  - Мда, а что думает по этому поводу товарищ Трошкин?
  От неожиданности Петя вздрогнул, но сразу сообразил, что от него требовали. Он вскочил и поправил ремень.
  - Караульный четвёртого поста, третьей смены курсант Трошкин, - как положено, представился он. - В данном случае часовой обязан применять оружие без предупреждения.
  - О! - сказал Шмаляйло. - Правильно!
  И, обращаясь к Кошелёвскому, добавил:
  - Одним словом, смотри, стрелок, если завтра тебя снимут с развода, излияний нежных чувств от меня не жди, будешь учить Устав на "тумбочке"! Садись.
  Он повернулся к Трошкину:
  - Ты вместо Незачаева? Так-так, ну, тогда расскажи мне, что находится у тебя под охраной.
  Петя без запинки оттараторил табель поста, который вызубрил, как стишок на урок литературы.
  Шмаляйло довольно хмыкнул:
  - Тогда вопросик потруднее: сколько раз разрешается часовому присесть отдохнуть?
  - Нисколько, - не смутился Трошкин, - ему запрещается: сидеть, прислоняться к чему либо, читать, писать...
  - Понял, понял! - остановил перечисления сержант. - А сколько времени часовому разрешается находиться на отдалённых, неосвещённых участках поста ночью?
  - Ну-у...- растерялся Петя, - столько, сколько надо для выполнения задачи по охране поста.
  - Нет! - Шмаляйло поднялся. - Садись Трошкин, неплохо!
  Он посмотрел на Ватруху, который пережёвывал невесть откуда появившийся пирожок.
  - Скажи-ка, Ватруха, что самое ценное на твоём посту?
  - Продовольственный склад, - ответил кто-то за Колю.
  Комната наполнилась ржаньем, которое быстро смолкло, потому что Шмаляйло продолжил:
  - Нет! Запомните: ни одному террористу в мире не понадобится ваш пост, чтобы утащить постовую вышку или колёса от ЗИЛа, главную ценность на охраняемом вами объекте, представляете вы сами, а точнее - ваше оружие. А посему, вам категорически запрещается совать нос ночью в места, где видимость меньше пятидесяти метров! Уяснили? И ещё... Я вам вот что скажу: если завтра на разводе будут нести такую же чушь, как сейчас это делали некоторые, караул снимут, а уж тогда вы просто будете завидовать угнетённым и порабощённым народам Африки, ибо жизнь я вам обещаю несладкую!
  Следующий день выдался по-осеннему серым и безрадостным. Отсидев три "пары" занятий, о которых думал разве что только Бабуль, так как остальным учёба в голову абсолютно не шла, сходив на обед и, посетив санчасть, личный состав караула начал яростную подготовку к разводу. Подворотнички слепили своей белизной, начищенными сапогами можно было пускать солнечные зайчики, а уж о бляхах и говорить не приходилось. Каждый, помня о строгом предупреждении Шмаляйло, сходил накануне в парикмахерскую, и теперь под отстиранными и выглаженными пилотками красовались аккуратные причёски, не позволяющие не только сделать какое-либо замечание, но вообще, обойтись без похвалы и выражения одобрения. Самой читаемой книгой на час, который оставался до развода, стал Устав Гарнизонной и Караульной Службы.
  За полчаса до выхода на плац Шмаляйло дал о себе знать зычной командой:
  - Караул, строиться возле оружейной комнаты! Три минуты времени!
  И, когда, ослепляя сиянием блях, сапог и подворотничков, строй выстроился возле "оружейки", он напомнил:
  - Брать автомат, штык-нож, подсумок, два магазина и противогаз.
  - А противогаз-то зачем? - удивился кто-то. - С ним же таскаться неудобно!
  - А тут не надо, чтоб вам было удобно! Тут надо, чтоб вы почувствовали все тяготы и лишения военной жизни! - пояснил Шмаляйло.
  "Сами создаём себе препятствия, а потом их сами же героически преодолеваем", - подумал Трошкин, но вслух этого произносить не стал, а вместе со всеми шагнул в орущую сигнализацией оружейную комнату.
  Развод прошёл, на удивление всем, спокойно и миролюбиво. Он совершенно не был похож на карательную акцию или допрос с пристрастием. Просто дежурный по училищу - пожилой, видавший виды полковник, подходя к каждому, с улыбочкой спрашивал что-нибудь вроде: "Ну, как дела, Орёл?" или "Как, сынок, не подкачаем?" На что очередной "сынок", стараясь не заикаться, отвечал: "Так точно! Никак нет!" или ещё что-то, до неприличия краткое и уставное.
  Трошкина дежурный обозвал "соколиком" и спросил, что тот будет делать, если произойдёт нападение на пост. Полковник стоял и улыбался, а Петя лихорадочно соображал, какую статью из Устава можно выдать в данном случае.
  - Да не дуйся ты, своими словами скажи, - подбодрил Трошкина дежурный. - Ты же боевой хлопец.
  - Буду оборонять пост согласно Устава, - сказал Петя и посмотрел на стоящего за полковником Шмаляйло. Лицо последнего имело такое выражение, как будто нападали не на Трошкина, а на него самого. Причём враг был не условный, а самый настоящий, с миномётами и самоходной артиллерией.
  - Вот и славно, - полковник хлопнул Петю по плечу. - Молодец! Не растерялся, так и неси службу!
  Развод закончился прохождением под барабанный бой. Этот марш должен был, скорее всего, поднять настроение и боевой пыл заступающего наряда. А может, ритмичное буханье большого барабана нужно было просто для того, чтоб марширующие курсанты не сбивались с ноги. Кто знает, так или иначе, а барабанщики были неотъемлемым ритуалом, и без них развод просто не представлялся.
  Мы не будем ссылаться на военную тайну или режим секретности. Мы не станем утверждать, что караульное помещение (в народе просто - "караулка") являло собой нечто запрещённое и таинственное. Нет. Мы просто опустим описание этого сооружения и скажем только, что, как внутри, так и снаружи здание имело множество медных, латунных, стальных и стеклянных предметов. А так как от Шмаляйло была получена конкретная установка на очень качественный приём помещения и прилегающих территорий, то Трошкин, как и большинство его товарищей, потратил уйму времени на то, что пытался объяснить сменяющимся третьекурсникам, будто все блестящие предметы должны быть вычищены до зеркального блеска.
  - Проснись, мужик, ты бредишь! - рассмеялся паренёк, которому Петя указывал на пожарный колокол, висящий на стене караулки.
  - Но нам сержант сказал, - пытался противостоять Трошкин, - чтоб всё было начищено, и колокол в особенности.
  - Наивный чукотский юноша твой сержант! Пусть он мне покажет, как это делается, - засмеялся парень.
  Петя представил Шмаляйло в этой роли и тоже улыбнулся.
  - Ты в который раз заступаешь? - спросил, перестав смеяться, курсант.
  - В первый, - сознался Трошкин.
  - Ну-у, ты не расстраивайся, это бывает. Вот когда будет двадцать первый, вспомни эту железяку, - он стукнул по "языку" колокола, отчего тот обиженно звякнул. Парень тем временем повернулся и пошёл в курилку, оставив Трошкина наедине со своими думами. На звон из окна высунулся Шмаляйло и погрозил Пете кулаком, одновременно пытаясь покрутить другой рукой у виска, но это вышло смешно и неуклюже, и он снова скрылся в караулке.
  К одиннадцати часам в училище окончательно затихло всё движение, и похолодало.
  Трошкин шёл, стуча зубами не столько от холода, сколько от осознания того, что он идёт на свой первый в жизни пост и останется там один одинёшенек среди складов, машин и колючей проволоки. И хотя Пётр никогда не считал себя трусом, тем не менее, "мурашки" по пути на пост оттоптали ему всю спину.
  Разводящий младший сержант Петрович, бывший суворовец, а нынешний командир отделения, остановился и показал Трошкину на большие железные ворота, к которым они подошли.
  - Тебе сюда.
  - А ты пойдёшь принимать? - с надеждой спросил Петя.
  - Да ну, брось. Я в прошлый раз проверял. Всё нормально.
  За воротами послышались шаги, и вскоре между прутьев показалась голова Кошелёвского, утонувшая в шапке.
  - Выпускайте меня отсюда поскорее! - сказала голова. - Сил моих больше нету такой дубарь терпеть!
  - Выползай, Кошелёк, - Петрович открыл замок на воротах. - А ты хватай рацию и топай, карауль. Да не дрейфь, Троня, живы будем, не помрём!
  Надо сказать, что такая смена часового, выходящая даже за самые широкие рамки Устава, была возможна лишь по одной причине, и называлась она: младший сержант Петрович. Сергей имел одно удивительное качество, он был до ужаса правильным и принципиальным. Но не это было удивительно. Являя собой образец дисциплины, исполнительности и требовательности, он совершенно не чувствовал момента, когда эти качества нужны, а когда их можно и не показывать. Так, например, он чуть не до драки мог спорить со старшиной из-за того, чьё отделение должно идти на уборку территории. Он мог влепить наряд за смешок в строю и тут же сделать вид, что не заметил, стоящего неподалёку, начальника факультета и провести строй, не отдавая чести.
  Петровича любили и уважали все, хотя почти со всеми он имел стычки. Ведь в отличие от других, больших и маленьких командиров, он никогда не прикрывался своим сержантским положением. На уборке территории он мёл и грёб вместе со всеми. Он не "закосил" ни одного наряда. Он жертвовал иногда своим увольнением, чтобы мог пойти кто-то другой, если у этого другого была, конечно, на то веская причина.
  Таким человеком был Сергей Петрович, разводящий, который привёл и оставил Трошкина одного среди осенней ночи и холодного ветра.
  Четвёртый пост считался самым неприятным постом в училище. Внушительный по размерам, он имел множество проходов и проходиков между складами и машинами, всевозможные укромные уголки и неосвещённые участки. Это было идеальное место для опытного часового, решившего вздремнуть часок, но, одновременно, этот пост с его декоративными кустиками вдоль дорожек, был лакомым кусочком для тех, кто собирался ссориться с законом.
  Трошкин знал это, и, так как сон на посту пока не входил в его планы, ему ничего не оставалось делать, как взять автомат наперевес и двинуться вперёд, то и дело озираясь и прислушиваясь.
  Чтоб хоть как-то развеселиться, пришлось разговаривать вслух:
  - Куда идём мы с Пятачком?.. На остановку за пивком... Кто ходит в гости по утрам? Тарам-тарам, тарам-тарам... Если бы по утрам, темень, хоть глаз выколи... Ой, что это там шевельнулось?! Тфу, чёрт, ветка - зараза!
  Трошкин осторожно продвигался вперёд, готовый в любую секунду занять оборону и отразить нападение кого бы то ни было, но никто почему-то пока не нападал.
  Через полчаса нервное напряжение спало. Петя перестал шарахаться от шевелящихся веток и только изредка брал на мушку какую-нибудь неосторожную тень, как две капли воды похожую на террориста.
  Прошёл ещё час, и Трошкин понял, что чересчур расслабился. Он осознал это, когда, стоя, облокотившись о кузов машины, заметил подошедшего к нему рыжего кота, каких много водилось на мусоросборнике и возле столовой.
  - Здорово, Трошкин, - голосом Петиного завуча сказал кот. - Что, службу тянешь?
  - Угу, - ответил Петя, - но вообще-то мне разговаривать не положено, я...
  - Знаю, - перебил кот, - часовой ты.
  - Угу, - снова подтвердил Петя.
  - Да плюнь ты на этот пост, - предложил кот теперь голосом Шмаляйло, - пойдём, мышей половим.
  - Ага, мышей, - согласился Петя, - это часовому не запрещается, у меня вот и автомат есть.
  - Неплохо, - похвалил кот. - Автомат - это хорошо, взять бы его, да по воробьям!!! Тра-та-та-та!!!
  Кот упал и затрясся в припадке.
  - Ну, ты чего, - испугался Трошкин. - Эй, да что с тобой?
  - Не обращай внимания, - кот поднялся на ноги, голос его теперь был похож на голос ротного, - это у меня с Вьетнама, охотились мы там, на крыс местных, ох и попрыгали они у меня, узкоглазые.
  - А ты, я смотрю, кот бывалый! - восхищённо произнёс Петя.
  - Подумаешь, я ещё и на машинке могу... и вышивать...- кот вдруг стал полосатым. - Ну, ты, дядя Пётр, давай бороться.
  - С тобой, что ли, чучело?
  Трошкин попытался пнуть собеседника, но почувствовал, что земля ушла из-под ног и тут же больно стукнула его по копчику.
  Сон, как ветром сдуло. Петя сидел на холодном асфальте и ошарашено озирался вокруг... "Ну и ну, это же надо, заснул... Как слон, стоя! - пронеслось у него в голове. - И сон же какой-то дурацкий. Нет, надо что-то делать, не-то охранять придётся меня самого, на "губе".
  До смены оставалось ещё минут двадцать, когда принесло дежурного по училищу. То ли от недосыпания, то ли от холода, но знакомый по разводу пожилой полковник, очевидно, оставил своё добродушие в "дежурке" и явился на пост Трошкина в агрессивном настроении. Компанию ему составляли Петрович и Кошелевский, которые сонно плелись сзади.
  Трошкин заметил их ещё на подходе. Не раздумывая, он сиганул за колесо ближайшей машины и затаился.
  Проверяющий прошёл в открытые Петровичем ворота и направился в Петину сторону.
  - Стой! Кто идёт?!
  Трошкин точно помнил требования Устава. Дежурный остановился, а вперёд вышел разводящий.
  - Разводящий с проверкой, - объявил он.
  Свет фонаря давно уже позволял Трошкину рассмотреть прибывших, но, видя, что разводящий явился не один, а с проверяющим, Петя решил быть твёрдым до конца.
  - Разводящий, ко мне, остальные на месте! - потребовал он.
  Петрович побрёл вперёд. На его сонном лице можно было прочесть что-нибудь, типа выражения: "Что же ты, Трошкин, выпендриваешься, вылезай, проверяйся быстрее, да мы пойдём в тёплую караулку, на желанный топчан". Но Петя не унимался:
  - Стой, осветить лицо!
  Сергей остановился и поднял фонарик. Трошкин был готов уже встать и выйти к гостям, но фонарик, которым Петрович собирался удостоверить свою личность, почему-то не сработал. Петя задержался. "Что-то не так! Может специально! Проверка!.." Мозг лихорадочно работал, пока он смотрел на разводящего, возящегося с выключателем.
  - Стой! Стрелять буду! - на всякий случай громко крикнул Трошкин.
  Фонарик чуть не выпал из рук Петровича, он поднял голову и с испугом посмотрел в сторону говорившего.
  - Разводящий, - повторил он, - с проверкой!
  На слове "с проверкой" Сергей сделал ударение. Как бы давая понять Трошкину, что не с дурными намерениями он сюда явился, а всего лишь с дежурным по училищу, и устраивать стрельбу сейчас было бы очень некстати.
  Наконец, фонарик сжалился над Петровичем и высветил Пете побледневшее лицо разводящего. Трошкин облегчённо вздохнул и выкарабкался из кустов.
  - Продолжайте движение, - скомандовал он и направился к дежурному.
  - За время несения службы происшествий не случилось! - отрапортовал Петя полковнику, но тот, очевидно, ещё не оправился от небольшого шока. Он молча озирался по сторонам, как бы желая убедиться, что здесь не прячется больше ни одного такого же бравого вояки.
  - А что, стрельнул бы? - обратился он, наконец, к Петру. - Что, прямо так, в своего командира пиф-паф!..
  - Может по ногам, - стараясь не выглядеть жестоким, ответил тот и, вспомнив недавнюю ссору с Петровичем из-за воскресного наряда, про себя добавил: "Или в голову, чтоб не мучился".
  Полковник как-то странно посмотрел на Трошкина:
  - Ну-ну! А расскажите-ка мне ваши обязанности.
  Петя отчеканил ему обязанности часового.
  - Хорошо! - сказал дежурный. Он задумался, но вдруг, взглянув куда-то Пете за плечо, громко произнёс:
  - Нападение на ваш пост! Действуйте!
  "Два автомата и пистолет, - прикинул силы Трошкин, пока мчался к ближайшему укрытию, - да, ещё же Кошелёк!"
  Петя сиганул в кусты и затаился. "Сколько их? Как вооружены? Почему не стреляет полковник? Может, сдался? Нет! Там же Петрович, он живым не сдастся! Почему же они молчат?" Трошкин выглянул из-за укрепления. Предварительно он поднял над кустами шапку, надетую на штык-нож. Дежурный, как ни в чём не бывало стоял на месте, за ним мялся Петрович. "Вот это да!- восхищённо подумал Петя. - Делают вид, что ничего не заметили, а потом..." Он аж присвистнул оттого, что представил, какие широкие тактические возможности открываются, благодаря такому героическому поведению.
  Противник всё не появлялся. Трошкин снова выглянул и на этот раз заметил, что Петрович за спиной дежурного делает ему какие-то знаки. Он то крутил пальцем у виска, то начинал изображать бег на месте, а затем делал вид, что звонит по телефону. Трошкин запутался. Окончательно сбитый с толку, он не придумал ничего лучшего, как передернуть затвор и, пригибаясь и петляя, как заяц, побежать к стоявшим. "Пусть уж скажут, что делать..." Услышав звук передёргиваемого затвора и увидев бегущего на него отчаявшегося Петю, полковник снова почувствовал себя неуютно. Он шагнул к Петровичу, как бы ища у него защиты от этого головореза, и спросил:
  - Они что, все у вас такие буйные?
  - Никак нет, товарищ полковник, не все.
  Ответ разводящего ему облегчения не принёс, зато Трошкин стоял уже в трёх метрах и тяжело дышал.
  - Плохо! - твёрдо произнёс дежурный, стараясь не делать резких движений. - Плохо вы действовали по вводной!
  "Вводная!!!" Первым Петиным желанием было превратиться в человека-невидимку.
  "Вводная! Это была только вводная, а я, как последний идиот..." Он почувствовал, что краснеет. Полковник молча смотрел на потупившегося курсанта.
  - Но, если бы обстановка была боевой, - сказал он, наконец, - вы бы вышли победителем! Не сомневаюсь. Всё, несите службу.
  Он повернулся и зашагал к воротам. Петрович погрозил Пете кулаком и направился за ним. Трошкин снова остался один. Это было невыносимо: "Так опозориться! Ну и ну! Хорошо хоть в атаку не ринулся с криком "Ура!" - думал он, шагая по посту. - Ну, да ладно, в следующий раз, если он снова шутить вздумает, вместе посмеёмся"...
  Кто знает, что такое караул, тот, вероятно, поймёт, почему Петя так устал, когда через двадцать четыре часа время подошло к смене. От непрерывной ходьбы ноги казались деревянными. Бессонная ночь оставила свой след на лицах и в мыслях курсантов, все думали лишь об одном - предстоящем отдыхе. Но сам факт смены уже ободрял людей, наступала эмоциональная разрядка после суток бдительности, ответственности и напряжения.
  Трошкин последним сменился с поста и подходил к комнате для сменяющегося караула, когда стены потряс взрыв хохота. Петя недоумённо открыл дверь:
  - А он мне: "Коля, не стреляй! Это я!"
  Ватруха увлечённо рассказывал эпизод из прошедшей службы:
  - А я ему: "Стой! Ты куда?" А он мне: "Коля, не стреляй... я свой... я заблудился!"
  Снова дружное ржание заполнило тесную комнатушку. Трошкин устало улыбнулся и уселся на свободную скамейку, Ватруха продолжал:
  - "Как ты попал-то сюда?!" - спрашиваю, а он: "Коля, я пост найти не могу... мы по вводной бежали, а я отстал!" Ха-ха-ха!..
  Дверь открылась, и на пороге показался старшекурсник из нового караула. Все притихли и стали ждать, когда парень скажет, по чью душу, он явился.
  - Эй, орлы, кто тут за комнату начальника караула отвечает? - спросил тот. Ватруха буркнул:
  - Так я и знал!
  Встал и под сочувственные взгляды товарищей поплёлся устранять недостатки. Когда дверь за Колей закрылась, Бардин очень серьёзно произнёс:
  - Жаль Сдобного, милейший был тормоз.
  Все опять заржали и стали вспоминать смешные случаи, которые произошли за последние сутки.
  Первый караул подошёл к концу. Люди сидели уставшие, но счастливые, и смеялись до слёз над любым пустяком. Смех так и лез наружу. И нельзя было его сдержать. Трошкин смеялся вместе со всеми, иногда он вставлял слово-другое в общий гам. Он рассказал, как чуть не до инфаркта довёл проверяющего и Петровича своими решительными действиями по отражению нападения превосходящего противника. Своим рассказом Петя вызвал новую волну смеха. Трошкин хохотал сам над собой, а там, где-то внутри, его грыз вопрос: когда же придут за ним, чтобы он шёл чистить колокол. И ещё одна мысль не давала покоя. Петя с грустью думал: "Я всё-таки заступил в этот караул, но ведь это же случайно".
  ...Несколько месяцев спустя, Трошкин сидел в столовой, когда к нему подошёл Шмаляйло и сказал:
  - Будешь теперь ходить на первый пост, Трошкин, ты отдан приказом по училищу.
  "Вот оно! - пронеслось в голове у курсанта. - Вот оно признание!" Трошкин ликовал, ещё бы. Первый пост - пост у Боевого Знамени. Сюда ставят не кого попало, здесь стоят лучшие, значит он, Пётр Трошкин, лучший! И теперь ему, а не кому-то другому будут отдавать честь все проходящие мимо самого почётного места в училище. А как всё плохо начиналось, но ничего, теперь-то всё будет хорошо!
  
  
  
  
  Глава 14
  
  Дни становились всё длиннее, а ночи уменьшались пропорционально увеличению дня. Февральские морозы грозили мартовскому солнцу белым снежным кулаком и нехотя отступали за полярный круг. Они уносили с собой пронизывающий до костей ветер, утренний неубранный снег и воспоминания о тяжёлых металлических скребках и лопатах шириной с аэродром, так грациозно бороздивших ещё недавно белую целину плаца.
  Деревья, ещё вчера напоминавшие большие ватные тампоны, под действием мартовских лучей распрямлялись, поднимая ветки к солнцу. На них намечались маленькие отросточки-почки, из которых потом появятся листья, которые, в свою очередь, будут радовать глаз всё лето. И о которых будет сказано так много неласковых слов во время уборки территории осенью.
  Зиму и начало весны Трошкин почти не заметил. Они пронеслись мимо него, точно так, как электричка проносится мимо пасущейся на лугу коровы. Если бы вдруг нашёлся кто-нибудь любопытный и спросил Петю о прошедших месяцах, то после непродолжительного раздумья услышал бы в ответ что-то вроде:
  "Первый отпуск проворонил! Чёртов грипп! Три недели в лазарете провалялся с осложнением.
  Зима осточертела! Скребки... Сугробы... Мороз... Бррр! Гололёд. По плацу хоть на коньках катайся, а Шмаляйло-придурок строевым заставлял ходить... Можете представить, на что это было похоже? Вот-вот, на коллективные выступления по фигурному катанию, с произвольной программой.
  Да! Новый Год, встреченный в казарме под звон железных кружек с лимонадом - это что-то, скажу я вам! Ротного хотели Дед Морозом нарядить, но никто, почему-то, ему этого предложить не решился. А здорово было бы!
  На зарядке, как пингвины ходили, ей богу не вру, на прямых ногах. Холодно же! Да ну её, эту зиму!
  Что ещё?.. Ну, Восьмое марта было, маму поздравил, больше некого...пока. Контрольная по "матану" была, повезло, со второго захода написал, а Сдобный, так тот четыре раза ходил. Сказал, если в пятый придётся идти, возьмет с собой верёвку, но не понадобилась, слава Богу.
  Ха! Первое апреля же было! Бутуса надурили... Сказали, что его ротный вызывает, срочно. Ну, тот, как был в трусах и тапочках, так и попёр! Ох, и видок же у него был! Долго потом ржали. Правда, ротный пять нарядов бедолаге вкатил, но чем не пожертвуешь для общего веселья!
  Апрель теплее марта, и на зарядку ходить приятнее...
  Что ещё сказать? Да всё вроде... Жили как-то однообразно, буднично всё как-то было".
  Но никто почему-то Трошкина ни о чём не спрашивал, и поэтому жизнь спокойно и размеренно струилась дальше.
  
  
  
  
  Глава 15
  
  Вечер был тихим и по-майскому тёплым. На тёмно-синем небе проклюнулись первые звёздочки, обозначив направления на север, юг, восток и куда-то там ещё.
  Петя любил это время суток, особенно здесь, в училище. Не потому, что в такие вечера можно было посидеть где-нибудь на скамеечке, укрытый от посторонних глаз плакучей ивой, с прелестной "girl". Как раз этого в армии себе позволить нельзя. Нет. Трошкин любил эти сумерки за то, что именно в их тёплых объятиях, он мог меньше опасаться патруля, а значит "самоволка", или как ещё говорят "самоход", пройдёт в спокойной и дружественной обстановке.
  До вечерней поверки оставалось два часа...
  Петя перемахнул через забор и приземлился на "большой земле", оставив тем самым училищную жизнь с её правилами, запретами и остальными заморочками, за двухметровой оградой. Бросив беглый взгляд по сторонам, курсант ещё раз убедился, что поблизости нет людей в форме с красными повязками, и, придерживаясь тёмных мест, зашагал к булочной.
  ...Слово "самоволка", очевидно, появилось одновременно со словами: "забор", "увольнение", а также вместе с понятием "лишение очередного увольнения". "Самоходчики" обычно заканчивали плохо. В случае разоблачения, их военная карьера усыхала на корню, так и не успев начаться. С законом, как известно шутки плохи. Но уж где-где, а в армии всегда хватало людей азартных, способных бросить вызов в лицо фортуне. А потому этот факт, да ещё то, что редкое несколькочасовое увольнение никак не могло компенсировать неизбыточную тягу молодёжи к свободе, объясняли всё. И никакие репрессии, никакие потуги начальства, а тем более уговоры не могли изжить такого явления, как самовольная отлучка. Хотя и пытались это сделать.
  Петя был приверженцем тонкого юмора. Он шутил с установленным порядком легко, едва касаясь щекотливых моментов "тёмной стороны" курсантской жизнь. Трошкин не злоупотреблял. Он вообще не любил ставить на кон своё дальнейшее пребывание в училище против нескольких минут или часов свободы. Но сегодня всем почему-то, как никогда, захотелось батона, и жребий хладнокровно пал на Петю.
  В булочной подозрительно пахло хлебом. Трошкин заставил продавщицу выбрать ему батон потолще, расплатился и хотел было тут же попробовать покупку, но передумал, так как вспомнил про ждущих его в училище семь голодных ртов. Он вышел на улицу и глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух, но надо было спешить, и он тронулся в обратный путь.
  Их он просто не заметил. Они появились внезапно, из-за угла. Новая портупея, просунутая под капитанский погон, угрожающе скрипнула, не обещая ничего хорошего. А красные повязки с надписью "ПАТРУЛЬ", словно сигнал светофора, кричали о нависшей над Петей опасности. Офицер и двое курсантов с начищенными бляхами на белых ремнях подошли к остолбеневшему Трошкину.
  - Вашу "увольнительную", гражданин хороший, - потребовал капитан.
  Под темечко закралась скользкая мысль: "Конец!" Батон уже не грел так настойчиво, как прежде.
  - Я жду...
  Голос начальника патруля был каким-то странным, но совсем не злым.
  - Только не говорите, что её у вас только что украли.
  Трошкин зачем-то полез в карман.
  - Подержи, - сказал он, протягивая драгоценный батон одному из курсантов. Вдруг в мозгу всплыл образ Зондера: "Безвыходных положений не бывает!" "Это уж точно, - со злостью подумал Петя, - только где выход-то?!" "Где, где, - образ майора стал ехидным, - вот в той подворотне! Ну, ходу! Живо!"
  Ещё никогда в жизни Трошкин не бегал так быстро. Дворы мелькали один за другим, кошки едва успевали прятаться в водосточные трубы. Он то и дело оборачивался, но не мог точно сказать, где сейчас преследователи, да и преследуют ли его вообще. Вдруг впереди выросла стена... Тупик! Сзади послышались чьи-то приближающиеся шаги. Сердце разрывалось от бега и волнения. "В бою надо умело использовать местность". Зондер, как всегда, был прав. Трошкин повертел головой и увидел подъезд. Ещё толком не осознав, что можно выжать из этого убежища, Петя скрылся в чреве парадной.
  Запыхавшийся военный опустился на ступеньки лестничной клетки третьего этажа. "Батон уплыл... Пропаду не за грош...И дернул меня чёрт!.." - раздумывал он. Неожиданно его мысли прервал стук двери, в подъезд кто-то зашёл.
  "Нашли!"
  Трошкин вскочил и заметался по площадке, как загнанный зверь. Но недаром говорят, что в критически ситуации, человек способен на многое, и Петя забарабанил в чью-то квартиру.
  Щёлкнул замок, дверь открылась и на пороге появилась девушка в домашнем халате.
  - Извините, ради бога! - курсант ввалился в прихожую и закрыл за собой дверь. - Я сейчас всё объясню...
  Он прислонился спиной к стене и, закрыв глаза, съехал по обоям вниз.
  В комнате тикали часы, подчёркивая своим "тик-так" наступившую тишину. Пахло чем-то вкусным и знакомым. Всё как дома...
  Трошкин поднял отяжелевшие веки и увидел склонившееся над ним симпатичное юное личико.
  - Простите, - пролепетал он, - но у меня не было выхода.
  Девушка с улыбкой разглядывало раскрасневшуюся от бега физиономию курсанта.
  - Ну, здравствуйте, благородный рыцарь! - вдруг сказала она.
  - Чего? - не понял Трошкин.
  - Вы меня совсем не узнаёте, да?
  Петя внимательнее взглянул на хозяйку квартиры и был вынужден признать, что действительно где-то её уже видел, но где?..
  - Вы меня, наверное, с кем-то спутали, - выдохнул он и снова закрыл глаза. - Вы не волнуйтесь, я сейчас уйду.
  - Нет, нет, я не путаю, - не сдавалась девушка. - Вы тогда этих хулиганов раз-два! Я вам так благодарна!..
  - Ах, вот оно что!.. - Петя вспомнил своё первое увольнение и усмехнулся.
  - Это той осенью было, да? - уточнил он.
  - Вспомнили! - обрадовалась она. - А я думала, что не увижу вас больше... Что же вы тогда так быстро исчезли, я вам даже спасибо не успела сказать!
  - Да-а...- Трошкин замялся, - спешил я очень... Слушай, а давай на "ты"? Я Петей называюсь.
  - А я Ксюшей, - оживилась хозяйка. - Вы... то есть, ты чай пить будешь?
  Петя посмотрел на часы:
  - Почему бы и нет.
  Ксюша радостно хлопнула в ладоши и упорхнула на кухню.
  - Ты проходи, - крикнула она оттуда.
  Трошкин стянул пыльные сапоги и поскорей засунул портянки поглубже в голенища. Он взглянул на свои босые ноги: "Да- а, эталон красоты и этикета!"
  Он вошёл в гостиную. Комната была обставлена со вкусом. Одну из стен украшала репродукция картины, где Иван Сусанин вёл в чащобу неприятельских солдат.
  - А-а, это мы пятно на обоях закрыли, да и сюжет папе нравится, - пояснила Ксюша. - Он ведь у меня тоже военный.
  Петя посмотрел на девушку. Та смущенно опустила глаза и принялась расставлять чашки на столике.
  - Папа у меня прелесть: умный, добрый и на собрания родительские не ходит. Я ведь школу заканчиваю, - пояснила она.
  - Везёт тебе, - сказал Петя.
  - А вот это мы с папой.
  Трошкин обернулся, чтобы взглянуть на фотографию и замер... Со стены на него всё тем же пронизывающим взглядом смотрел человек в капитанских погонах, с которым Петя имел несчастье познакомиться пятнадцать минут назад, как с начальником патруля.
  - Ну, мне пора, - Трошкин попятился к двери. - Засиделся я у тебя.
  - А как же чай? - глаза Ксюши были полны недоумения.
  - Видишь ли...
  Продолжение наспех придуманной версии прервал раздавшийся в прихожей звонок.
  - О! Это папа! Как здорово! Я вас сейчас познакомлю!
  Она бросилась открывать. Петин мозг снова заработал... "Какой этаж? Третий. Высоко... Холодильник, сервант, шкаф... О! Шкаф - это мысль..."
  - Папка, а у нас гость, - подписывала тем временем приговор Ксюша. - Помнишь, я тебе рассказывала?
  А-а, тот полуночный герой-ковбой?
  - Он не ковбой, - обиделся девичий голос, - он курсант, и нечего тут иронизировать! Он, между прочим, один их всех...
  - Всё, всё, сдаюсь... Ну, давай, знакомь с кавалером.
  Густой румянец залил Ксюшино личико.
  - Он не кавалер, он курсант...
  - А разве курсант не может быть кавалером? - лицо входящего в комнату капитана светилось улыбкой. - Или он может быть только кавалером орденов?
  Петя молча смотрел на вошедшего. Взгляды двух военных встретились. Папа удивлённо присвистнул.
  - Что ты говорила, дочка, сделал твой спаситель, раскидав хулиганов, скрылся? Хм... Верю, охотно верю. И, наверное, быстро, да?
  - Волка ноги кормят, - буркнул Трошкин. Ему было уже всё равно. Он жаждал лишь одного: поскорей бы всё закончилось, и его доставили по назначению.
  Ксюша непонимающе уставилась на двух мужчин.
  - При чём тут скрылся? Он же просто поступил благородно.
  - Да, да, конечно, - согласился капитан. - А батоны направо и налево ты тоже из благородства раздаёшь?
  - Нет, по доброте душевной, - огрызнулся Петя.
  - Какие батоны? - удивилась Ксюша. - Вы что, знакомы?
  - Нет ещё, - улыбаясь, Ксюшин отец протянул Пете руку. - Пал Саныч...
  Тот недоверчиво посмотрел на протянутую ладонь.
  - Курсант Трошкин, - сказал он, пожимая руку. - Петя.
  - Петя значит. Ну, хорош ты, Петя, бегать! Я и сам так бегал...раньше. Эх, молодость!
  Когда Трошкин через полчаса вышел на улицу, было уже совсем темно. Свежий воздух охладил разгорячённое чаем Петино тело. Он улыбнулся, вспоминая недавние события: "Бывает же!.." Он удивлённо хмыкнул и почесал затылок: "А Ксюша, прямо скажем, ничего девчонка, да и папа у неё, что надо!" Петя ещё раз улыбнулся, вздохнул и зашагал в сторону училища. До вечерней поверки оставалось пятнадцать минут...
  
  
  
  
  Глава 16
  
  "...Только спокойствие! - Петя с силой опустил молоток на шляпку гвоздя, да так, что тот бедный согнулся пополам. - Только спокойствие! Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Да какое ж тут к чёрту спокойствие!"
  Бабах!!! Ещё один гвоздь прекратил своё существование.
  ...Ещё вчера, ничего не подозревающий, Трошкин улыбался в трубку телефона и рисовал в воображении их с Ксюшей сегодняшний поход в Центральный Парк Культуры и Отдыха, а сегодня...
  Тот, кто знает, что такое солдатский (курсантский) быт не понаслышке, а испытал его на себе, тот, вероятно, знает и то, что наряды у военного человека могут быть трёх видов. Очередные, внеочередные и, так называемые, наряды "за того парня". Первые два вида комментариям не поддаются, как говорится: "От каждого по способностям, каждому по заслугам". Но вот о последней разновидности следует рассказать особо.
  В жизни всякое может случиться, ведь человек - раб судьбы... Можно выиграть в "Спортлото" большую сумму, а можно и на арбузную корку нечаянно наступить и грохнуться так, что про любое "Спортлото" забудешь. Всякое бывает...С Фортуной не поспоришь. И именно поэтому, если вас, вдруг накануне наряда скрутит невыносимая боль в мизинце правой ноги. Или совершенно случайно на голову свалится какой-нибудь предмет весом в несколько килограммов, например, телевизор, никто вас ни в чём не обвинит. Никто и слова обидного не скажет, когда своё право тащить службу в наряде вы передадите другому. Это всё в порядке вещей. Но вот, если вам вдруг захотелось уволиться, погулять, расслабиться и, пораскинув умом, вы нашли способ "закосить" наряд, тут уж ничего хорошего в свой адрес услышать, не ждите. А уж от того, кто займёт ваше место, тем более...
  ...На Чайника Петя не дулся. Чёрт с ним. Не каждый день всё-таки у человека аппендицит вырезают, а пропустить свою операцию, находясь в наряде по клубу, это было бы крайне неразумно. Но вот Шмаляйло!..
  Бабах!!! Гвоздь до упора вошёл в дерево, и большой плакат с надписью:
  
  
  ПРИВЕТ УЧАСТНИКАМ КОНКУРСА "СМЕХ В ПОГОНАХ"!
  
  наконец, повис в глубине сцены.
  "Почему именно я!? - Трошкин сел на табуретку. - Ну почему!"
  Петя был назначен дневальным по клубу вместо заболевшего Незачаева совершенно неожиданно в субботу вечером, когда вышел из казармы, чтобы подышать воздухом. И сейчас, сидя в клубе, он испытывал чувство глубокой обиды и досады вовсе не оттого, что выходной так неожиданно и глупо накрылся. Его бесил Шмаляйло, со своим "суперсправедливым" подходом к назначению в наряд, выбравший на эту роль Трошкина только лишь потому, что тот первым попался ему на глаза, когда стоял на улице. Этого-то и не мог простить Петя сержанту.
  Конкурс начался. Пока на сцене всевозможные клоунады, пародии, пантомимы, рассказывающие зрителям о полной казусами курсантской жизни, вызывали в зале смех, а иногда и бурное ржание. Пока жюри выставляло оценки. Одним словом, пока шёл конкурс, Трошкин работал. Он держал декорации и уносил реквизит, подавал реплики и крутил занавес, единственное, чего он не делал, это не веселился, как все вокруг.
  Наконец, конкурс начал близиться к завершению... Петя стоял за кулисами, готовясь поймать брошенную со сцены тарелку, когда его внимание отвлёк голос, который, несомненно, принадлежал ротному:
  - ...Я вот только не пойму, кто должен был об этом позаботиться?!
  Тон говорившего не предвещал собеседнику ничего хорошего.
  - Но, товарищ майор, я не думал...
  - Что значит "не думал", старшина! Думать всё-таки надо, хоть иногда! Прохлопали! Завтра на совещании меня спросят, где же были наши курсанты... Что я отвечу?! Что они в трауре по неудачно написанной контрольной?! Или, что все юмористы в наряде?!
  - Что же делать? - Шмаляйло был озабочен.
  - "Что"? Да ничего особенного: пойти сейчас на сцену и изобразить Чарли Чаплина! Одним словом, так, старшина, если сегодня не будут выступать наши курсанты, пеняйте на себя! Идите!
  "У-у-у, зараза, получил! - ликовал Трошкин. - Будешь знать, как невинных людей в наряды ставить!"
  - Трошкин! - Шмаляйло с красной после разговора с ротным физиономией заметил Петю. - Ты что здесь делаешь?!
  "Трамвай жду", - хотел ответить тот, но не стал.
  - Тарелку ловлю.
  - Какую та...
  Фарфоровая тарелка, брошенная по сценарию какой-то сценки, пролетела мимо отвлёкшегося Трошкина. Описав плавную дугу, она со звоном разлетелась об стену в метре от Шмаляйло, заставив того шарахнуться в сторону.
  - Вот эту, - ответил Петя на незаконченный вопрос. - Правда, не поймал.
  Шмаляйло с опаской взглянул в сторону сцены.
  - Значит так, - сказал он, - сейчас тебе надо будет что-нибудь изобразить.
  "Ну вот, начинается! - подумал Петя. - Старая история".
  - Я не умею.
  - Неважно! Иди сейчас на сцену и делай там, что хочешь, лишь бы это было похоже на выступление!
  - Но...
  - Что непонятно, товарищ курсант?! В строю разговаривать вы все мастера, а тут сразу "не умею"! Живо на сцену! Кругом! Шагом марш!
  Инсценировка уже закончилась, в зале нетерпеливо шумели, а жюри готовилось назвать победителей.
  - Ну!
  Шмаляйло был похож на испанского быка, и Трошкин представил себя торреодором. Хладнокровие, а вместе с ним презрение и обида, пришли на смену, наступившей было, растерянности. Он повернулся кругом.
  - Значит, что хочешь? - пробурчал Петя. - Ну, хорошо.
  Он вышел на сцену. Зал мгновенно замолк, разглядывая курсанта в сдвинутой на затылок пилотке и с повязкой дневального на рукаве.
  - Трошкин, курсант, - представился Петя. - Монолог.
  Жидкие аплодисменты быстро смолкли, и наступила тишина.
  ...Были моменты в нелёгкой курсантской жизни Пети Трошкина, когда становилось тяжко. Не физически, нет - морально. Стычки с командирами, глупые порой приказы, идиотские задачи, всего этого в армии хоть отбавляй. И, естественно, без следа это не проходит, западает в душу и заставляет искать ответы на всякие "почему?", "для чего?", "зачем?". И Петя не был исключением. Иногда, стоя возле окна и глядя, как дождь смывает, только что с таким трудом побеленные бордюры, он тоже задавал себе эти вопросы и пытался найти на них ответы. А когда становилось совсем невмоготу, он облекал свои мысли в предложения и представлял, как в один прекрасный день, выскажет всё накопившееся в лицо кому-нибудь, этого заслуживавшему. И вот этот момент настал...
  - Хочу поговорить о нецензурных выражениях, - после небольшой паузы начал Трошкин. Голос его немного подрагивал от волнения:
  - Точнее об одном из них...
  - Конкретнее! - крикнул кто-то из зала. - Мы их много знаем!
  - "Конкретнее", подойдёшь отдельно, - ответил Петя, - а тут всё-таки приличное общество.
  "Приличное общество" загалдело и заржало.
  - Тихо, тихо! Объясняю, сейчас поймёте. Это слово заканчивается на три распространённые буквы, - Трошкин переждал хохот. - Зря смеётесь, оно на "изм" заканчивается и употребляется почти всегда с прилагательным "армейский". Дошло? Ну, ладно... Представьте себе картину: полянка, гектара два... травка, цветочки, бабочки порхают, самолёты, вертолёты... И такой разговор:
  "Надо скосить всю траву!"
  "Нет проблем, товарищ прапорщик, считайте, что травы уже нет, косу давайте".
  "Чего?"
  "Косу, говорю, чтоб косить".
  "Косы нет, косить будете лопатами".
  "Да, но ведь лопатами, я извиняюсь, копают, а не косят".
  "Ты где же это вычитал, вундеркинд недоделанный?! В соседнем батальоне вчера прекрасно лопатами косили, а ему, видишь ли, косу подавай! Одним словом, так, умник, когда траву скосишь, землю вскопать, чтоб мысли умные при себе держал! Выполнять!"
  Вот это и есть тот самый армейский "изм". Нет, ну, я же ничего не имею против, когда мне тонко намекают, что плац нужно вымыть с мылом и немедленно, иначе могу пенять на себя. Плац - это ж, прошу прощения, место общего пользования, и гигиену тут блюсти обязан каждый. Но вот никак не могу я понять смысл фразы: "Живо на уборку снега, пока он не растаял!" Куда его убирать? Туда, где он не тает, или туда, где он всё-таки пусть уж тает, но, чтоб талой воды на нашей территории ни литра, ни пол-литра.
  Тут уж этот самый "изм" сам по себе на языке появляется, да всё сержанту в ухо норовит попасть. А тот, хоть и наш парень, но без него ни туды, ни в красную армию, как говорится. Вот и приходится "изм" глотать и, сломя голову, бросаться на груды снега. Или закапывать окоп для стрельбы с лошади, который только что вырыл, но, как выяснилось, не там, а на два метра правее.
  И самое обидное тут знаете что? Да нет, я не про окоп. Самое обидное в том, что там, на гражданке, нет, ну как ты не ищи, синонима этому слову, наиболее полно отражающего его смысл.
  Можно поискать... Пожалуйста, говорят "идиотизм". Давайте разберёмся. Идиот это кто?.. Кто сказал: "Наш старшина"? Про вашего не скажу, не знаю, а про нашего промолчу. Так вот, идиот - это человек, у которого не все дома, и у дома крыша поехала. А как же вашему старшине без "крыши"? Вы ведь попробуйте в "сдвинутом" состоянии, увидев (не дай бог) улыбающегося курсанта в строю, придумать такую фразу: "Вам весело, товарищ курсант?! Я вам сейчас быстро настроение испорчу!" Ведь как глубоко надо вникнуть в проблему! Действительно, чего он веселится?! Ведь в это же самое время, где-нибудь в джунглях Амазонки племя воинствующих индейцев бродит по лесу, нападает на мирных охотников, отбирая у них оружие и боеприпасы. Вы вдумайтесь только! Ведь воинствующий индеец это кто? Да что ты привязался со своим старшиной! Не нравится, вызови его на дуэль! А индеец - это враг бледнолицых. И это надо понимать, а не веселиться, когда противник вооружается.
  Вот можно взять слово "дуббизм" (красивое словечко, не спорю). Но при чём тут ботаника. Дуб - это дерево хорошее и умное. Ведь не где-нибудь, а под дубом приковал Пушкин своего кота, чересчур разговорчивого. Только не говорите мне, что Пушкин был сержантом и таким способом боролся с разговорами в строю, не поверю!
  В общем, нечего природу трогать... И искать нечего. Нету в ней, матушке, подобного слова. Ну не родился ещё человек, способный сказать: "Блин, ё-моё, не жизнь, а сплошной гражданский "...изм"!" Да так, чтоб, услышав эту фразу, какой-нибудь пожилой полковник вспомнил бы родную казарму, ежеполучасовые построения, прогулки строевым шагом под луной, разметание луж, побелку бордюров перед дождём. Вспомнил бы родного сержанта и, улыбнувшись, подумал: "Ну, наконец-то, теперь он и у них появился!"
  
  
  
  
  Глава 17
  
  - Ой, Петечка! Ну, куда же ты запропастился? Привет! Проходи, проходи... - затараторила Ксюша, пока смущённый Трошкин топтался в прихожей. - А правду папа говорит, что ты теперь знаменитость, место какое-то занял, правда?
  - Да какая знаменитость, - смутился ещё больше Петя. - Ну, занял призовое место, с кем не бывает, чего ж сразу знаменитость.
  Он попытался перевести разговор на другую тему:
  - А ты чем сейчас занимаешься?
  - Да так, ерундой всякой. А что?
  Петя загадочно улыбнулся и вынул из фуражки два зеленых листочка бумаги:
  - Я вот тут совершенно случайно купил два билета на самый индийский фильм из всех индийских, ты ж ведь их любишь, правда?
  - Ой, ну тебя! - сказала Ксюша.
  - Так как?
  Девушка смущённо опустила глаза:
  - Только при условии, что ты снова предоставишь мне свой рукав, - сказала она, улыбаясь.
  - Да хоть весь китель, - обрадовался Трошкин. - Собирайся.
  - И ещё, - Ксюша посмотрела на курсанта, - ты мне расскажешь о своём триумфе.
  Трошкину явно не хотелось вдаваться в подробности своего недавнего бенефиса, поэтому он предпринял слабую попытку отговориться:
  - А может не надо? Ей богу, ничего интересного.
  - Тогда плачь сам в свой рукав!
  - Ой! Не, самому неудобно как-то, - Петя вздохнул. - Ладно, собирайся, расскажу уж.
  Пока они не спеша, шли рядом по улице (благо, до фильма, который, кстати, оказался французской кинокомедией, оставался ещё час), Петя вкратце рассказал, как неделю назад он волею случая в сержантском звании, оказался на сцене. Как высказал пару соображений о существующей в армии привычке всё круглое носить, а квадратное катать. И как, почему-то жюри признало в нём победителя конкурса "Смех в погонах" и наградило его книгой "Политико-воспитательная работа в подразделении".
  - Но это всё ерунда несерьёзная, - подвёл итог Петя. - Как говорится, "чем больше в нашей армии дубов, тем крепче наша оборона". Кстати, ты есть хочешь?
  - Да нет, вообще-то...
  - Значит, хочешь! - он потянул Ксюшу за руку. - Идём.
  Кафе называлось "Мечта". Трошкин толкнул массивную дверь и галантно пропустил девушку вперёд, подумав при этом, что черта с два он стал бы так миндальничать в училищной столовой с Ватрухой или Бутусиком, например.
  Меню оказалось небогатым, но, всё же, читая его, Петя успел прочувствовать всю несостоятельность своего наличного капитала. Он украдкой взглянул на спутницу, сидящую за свободным столиком и изучающую солонку. "По-моему, она и в самом деле есть хочет". Петя поставил на поднос два супа, два шницеля, размером с грецкий орех, хлеб и два напитка из шиповника. Он опять посмотрел на Ксюшу. "А-а! Ладно! Гулять, так гулять!" - весело пронеслось в голове, он взял две сметаны и одно пирожное.
  - С детства пирожных не люблю, - объяснил он кассирше, - это для неё...
  Кассирше было, в общем-то, всё равно, она вежливо улыбнулась и хладнокровно приняла из Петиных рук две третьих его наличных денег. Прихватив по две ложки и вилки, Трошкин, как заправский официант, направился с подносом к столику, где сидела Ксюша.
  Суп оказался невкусным, но Петя усиленно работал ложкой, делая вид, что это его любимое блюдо.
  - Недосолен немного, - заключил он, наконец, и отодвинул тарелку. Ксюша последовала его примеру.
  - А зачем тебе поднос? - вдруг спросила она.
  Петя уставился на кусок пластмассы, с которого по курсантской привычке не снял своих тарелок, затем исподлобья оглядел находящихся в кафе посетителей.
  - Э-э-э... Привычка, знаешь ли...
  Он быстро освободил поднос и отнёс его на столик для грязной посуды.
  - Это у нас в столовой порядки такие, - стал он оправдываться, усаживаясь на место и принимаясь за второе. - Ты даже не представляешь, какие у нас порядки.
  - Представляю! - прыснула Ксюша, глядя, как он ложкой пытается поймать шницель. - А вам, что, вилок не доверяют, да?
  Трошкин посмотрел на зажатую в руке ложку взглядом, от которого та непременно бы расплавилась, если бы он не поспешил заменить её вилкой.
  - Доверяют, - объяснил он, - но не всем. Ты подожди, я ещё и не то могу выкинуть. Но не обращай внимания, "болезнь солдатских сапог" излечивается только долговременным ношением гражданской формы одежды...О!
  Петя перестал жевать и, глядя в тарелку, подумал: "Хм, а неплохо ведь сказано!"
  Ксюша с улыбкой посмотрела на Трошкина:
  - Будем надеяться, что эту болезнь ты не запустишь... Да не расстраивайся ты, - он смотрела на сконфуженную Петину мину, - у всех бывает.
  - Но не у всех проходит, - подхватил Петя. - Ладно, хоть не додумался за добавкой побежать.
  Ксюша засмеялась.
  - А почему пирожное только одно? - вдруг спросила она. - Я так не играю.
  - Я их с детства не ем, - выдвинул старую легенду Трошкин, - ненавижу просто.
  - Ну, уж нет! - Ксюша решительно взяла пирожное и разломила его пополам. - На, попробуй.
  Трошкин изобразил на лице гримасу "скорпионов-я-не-ем".
  - Ну же, - девушка поднесла половинку к Петиному рту. - Ну, за меня.
  Трошкин поборол желание щёлкнуть зубами, как это делает собака, когда ловит мух.
  - Ну, разве что за тебя... - пирожное мгновенно исчезло в Петином желудке. - Спасибо.
  Он посмотрел на часы:
  - Ой! Опаздываем уже!
  Они выскочили на улицу.
  - Побежали, кто быстрее, - предложила вдруг Ксюша. Трошкин снисходительно посмотрел на девушку:
  - Ну, давай, попробуем... Только не отставать. На старт... Внимание... Марш!
  Стометровку в училище Трошкин бегал на твёрдую пятёрку, но Ксюша, очевидно, этого не знала, так как тут же опередила курсанта. Она неслась, как лань, высоко подняв голову, и её красивые волосы, развевающиеся на бегу, всё дальше и дальше удалялись от запыхавшегося Пети.
  Ксюша подождала Трошкина возле кинотеатра, и, когда тот, мучительно сознавая своё поражение, вялой трусцой приблизился, она радостно заявила:
  - Ура! Я первая! А наш тренер говорит, что я бегаю, как черепаха, и в сборную меня не берёт. А на всех соревнованиях курсанты почти всегда наших побеждают. Я тебя обогнала, значит, я не черепаха, правда?!
  "А если и черепаха, то с реактивным двигателем", - хотел сказать Трошкин, но сказал только, что мол, во-первых, он не любит торопиться, а во-вторых, ему мешала бежать фуражка. Но, тем не менее, Ксюшины способности он признал и даже спросил невзначай:
  - А ты что, в секции занимаешься?
  - Уже пять лет, - ответила Ксюша, и они вместе вошли в кинотеатр, когда билетёрша уже собиралась закрывать двери.
  ...Домой они возвращались, вспоминая смешные эпизоды фильма, и Ксюша заливалась звонким смехом каждый раз, когда Трошкин копировал французского комика.
  До конца увольнения была ещё масса времени, и Петя предложил зайти в Парк Культуры и Отдыха.
  - И на фонтан посмотрим, - заявил он. - Сильная вещь!
  Они не спеша, шли по центральной аллее парка. Трошкин в весёлых красках рассказывал Ксюше о своих буднях, та весело смеялась, а Петя был ужасно доволен своим чувством юмора.
  Впереди показался фонтан... Вечерело, и в вечерних сумерках он, как огромный цветок, подсвеченный изнутри множеством ламп, поднимался ввысь на десять метров и спадал, переливаясь в такт звучащей из динамиков современной эстрадной музыке. Он то становился большим, сиренево-красным, то уменьшался, когда музыка становилась тише, и светился слабым сине-зелёным светом. Звук падающей воды придавал картине ещё больше очарования. Вокруг центрального "цветка", так же искрясь и переливаясь, журчали четыре "цветочка" поменьше. И завершали это великолепие алые, голубые, жёлтые, зелёные струйки. Они заключали центральные "цветы" в квадратный, переливающийся всеми цветами радуги, водяной вазон и придавали чудесной картине ещё больше объёма и неповторимой красоты.
  Ксюша и Трошкин остановились среди многочисленных зрителей и, так же, как все, зачарованно уставились на это чудо.
  - Сила! - резюмировал Петя после пятиминутного молчания. - Скажи, а?
  - Ага, - подтвердила Ксюша, не отрывая глаз от фонтана. - Знаешь, уже, сколько лет здесь живу, а красоты этой не видела. Бывает же так?
  - Держись меня, ещё не такое увидишь! - весело заметил Петя.- Пошли, что ли.
  Они двинулись дальше. Аллея была наводнена гуляющими, невдалеке слышался звон гитары.
  - Петя, можно вопрос? - спросила Ксюша.
  - Давай, - разрешил Трошкин.
  - Петь, - девушка на несколько секунд замялась, - а у тебя дома есть девушка?
  - Дома нет, здесь есть, - не задумываясь, ответил он, - а что?
  - Да так, просто, - смутилась Ксюша.
  Она остановилась:
  - Знаешь, мне, наверное, домой пора.
  Она высвободила руку из Петиной ладони.
  - Постой, постой, какой дом? - возразил Трошкин. - А я тебя хотел познакомить с моей девушкой.
  - Не надо, я не хочу.
  - Почему? - Трошкин хитро смотрел на Ксюшу.
  - Не хочу и всё! Она тебя одного ждёт.
  - А она меня не ждёт, она сейчас с парнем гуляет.
  Ксюша удивлённо посмотрела на Петю:
  - Что ж так? Вы что, поссорились?
  - Да нет пока...
  - Так в чём же дело?
  - Не в чём, а в ком, - Трошкин загадочно улыбнулся девушке.- В тебе дело.
  Он взял Ксюшу за руку, и они снова не спеша, зашагали по аллее. Минуту шли молча, наконец, девушка не выдержала:
  - Опиши её, если помнишь, конечно...
  - Помню. Она... - Петя задумался, - она необыкновенная... Она лучше всех... Она спасла меня однажды... Ты знаешь, я бежал от патруля и случайно попал к ней в квартиру, а начальник патруля оказался её отцом, а потом...
  - ...А потом вы сидели, пили чай и всё время смеялись, вспоминая какой-то батон, да?
  - А ты откуда знаешь? - Петя остановился и повернулся к девушке. - Подсматривала?!.
  - Нет, догадалась просто, - Ксюша положила руки на Петины погоны. - А она тебе никогда не говорила, что у неё тоже есть парень, и он ей очень нравится?
  - Да нет, вроде...
  - Странно... Тогда можно, я это сделаю за неё?..
  Она поднялась на цыпочки и поцеловала застывшего Трошкина в щёку:
  - Не возражаешь?
  Петя не возражал, он наклонил голову и тихо произнёс:
  - Знаешь, я ей не говорил, но тебе скажу... - он поцеловал её, и алая помада осталась у него на губах. - Вот...
  Ксюша положила свою голову на его грудь и прижалась к нему всем телом. Петя нежно обнял её за талию и прошептал, вдыхая аромат её волос:
  - Чтобы не случилось, я буду помнить этот вечер.
  Она подняла на него свои голубые глаза и тихо ответила:
  - Не хочу, чтоб что-нибудь случилось...
  В ответ он коснулся губами Ксюшиного лба и только ещё крепче прижал её к себе.
  Прохожие шли мимо и, улыбаясь, смотрели на счастливую пару. А они стояли, прижавшись друг к другу, и в их маленьком мирке не существовало прохожих, не было там ни парка, ни деревьев, ни аллеи со скамейками... Были только они вдвоём, Ксюшины голубые глаза и тихий Петин голос. А за ними, словно прекрасный и чарующий символ любви, журчал и переливался всеми цветами радуги, поднимался и падал в такт музыке, большой цветок музыкального фонтана.
  
  
  
  
  Глава 18
  
  Сессия... Как точно подметил один знаменитый поэт: "Как много в этом звуке!.." Действительно, ведь сессия, это время, когда отпуск уже не за горами. Когда курсанты начинают задумываться об учёбе и потихоньку прикидывают, на какое число брать билеты, и брать ли их вообще. Это пора, когда все сбиваются в кучки по землячеству и, не торопясь, рассудительно договариваются между собой о количестве спиртного, которое необходимо будет заготовить, чтобы уничтожить его в предстоящем пути на родину.
  ...Солнце нещадно палило с небосвода, расплавляя асфальт и беспощадно нагревая всё, что не было спрятано такой желанной в эти дни тенью. Изнывающий от жары, как и все, но, тем не менее, исправно выполняющий свою работу, термометр устало сообщал желающим, что на улице +36 градусов по Цельсию.
  Плац был похож на гигантскую сковородку. Сегодня, кроме трибуны и плакатов со строевыми приёмами, ему, вдобавок, принадлежало курсантское подразделение. Шёл обычный развод на самоподготовку. День хоть и перевалил за половину и близился к вечеру, все равно, словно половые тряпки, выжимал ошалевших от жары людей. Пот стекал с самого затылка и терялся где-то в глубине душного и влажного хэбэ.
  Трошкин, стоя в строю, приступил к перевариванию полученной за обедом порции перловки. Она сопротивлялась, в результате чего Петин живот издавал всевозможные звуки, которые вместе с "мелодиями" других протестующих желудков, образовывали нечто вроде аккомпонимента ротному, ведущему перед строем душеспасительную беседу. Подошвы нестерпимо горели, и Трошкин чувствовал себя маленькой яичницей. Он сдул с носа капельку пота, которая осела на спине стоящего впереди Жоры Полового. "Пивка бы холодненького, - мечтательно подумал Петя. - Или в море окунуться. Скорей бы отпуск!"
  Наконец послышалась команда "Правое плечо вперёд, шагом марш!" Подразделение оторвало каблуки от расплавленного плаца и, как полагается, вногу направилось в учебный корпус. Чтобы там расслабиться...
  Шла сессия... До отпуска оставалось всего лишь три дня и один экзамен, но учиться (не считая, конечно, Бабуля, который твёрдо решил вызубрить всё) в такую жару никому не хотелось.
  Началась самоподготовка. Дверь в аудиторию была закрыта изнутри, а окна распахнуты настежь. Как и все остальные, Трошкин достал из сумки тапочки, стащил сапоги с дымящимися портянками и разделся сам (до разумных пределов, разумеется). Он разлёгся на одном из столов, придвинутых к окнам, и подставил солнцу свои белые рёбра. Через секунду он почувствовал, что падает в бездну...
  - ...Петя! - тихо позвала Трошкина пирожочница. - Хочешь пирожок?
  - Ясное дело! - удивился Петя. - А почему шёпотом?
  Он подошёл к лотку на колёсиках, на котором размещались пирожки и другие сдобные изделия. Вместо ответа продавщица Галя взяла овал запечённого теста и, улыбнувшись, протянула его курсанту. Трошкин сунул руку в карман, но вместо мелочи обнаружил там только дыру. Он не стал объяснять, что в туалет неожиданно зашёл старшина и, что ничего не оставалось делать, как сунуть горящую сигарету в карман, чтоб тот не заметил. Трошкин просто обрисовал ситуацию кратким: "Тю-тю", и направился было в корпус, но фея-продавщица остановила его:
  - Возьми так, бесплатно. Бери, не стесняйся.
  Недоверчиво глядя на Галю, Петя осторожно взял из её рук пирожок и подозрительно его оглядел.
  - Ешь, не бойся, - усмехнулась она.
  - Спасибо! - сказал Трошкин, пожимая плечами, и откусил большую половину.
  - Ты сможешь заглянуть в будущее, Петя... - услышал он за спиной Галин голос. - Пирожок-то волшебный...
  Трошкин обернулся, но вокруг никого не было. Женщина исчезла, а там, где она стояла, покоилась кучка мусора, которую, очевидно утром забыли замести уборщики по территории.
  "Совсем поехал! - подумал Петя. - Чёртова сессия! Но откуда тогда пирожок? Может галлюцинация?!" Он потрогал голову: "Горячая...Стоп! Откуда здесь взялся мусор?! Ведь я же сегодня убирал на этом самом месте! Не мог я кучу пропустить! Выходит, всё правда! Значит, территорию убирает уже другой взвод и значит... - он аж остановился, - значит, пирожок и в самом деле необыкновенный! Значит, прошла неделя, и сессия уже закончилась! Ха! Узнать бы, уехал в отпуск или нет!"
  Петя подошёл к своей казарме.
  "Была, не была!"
  Он надвинул пилотку на глаза, чтоб его не узнали, и поднялся на второй этаж.
  АРТЕК, или Ассоциация Разгильдяев, Требующих Ежеминутного Контроля, как называли тех, кто по той или иной причине, не сдавал экзамен (экзамены) и задерживался в отпуске для их пересдачи, издавна славился своей демократичностью, если не сказать анархизмом. Поэтому Трошкин, привыкший к железной дисциплине, был прямо-таки ошарашен, когда увидел, лежащего на раскладушке, дневального. Тот приоткрыл левый глаз и с видом "тебе-то-чего-здесь-надобно-старче" выдавил:
  - Ну?
  Петя сразу узнал Ватруху, но вида не подал. Он ещё больше вжал голову в плечи и, изо всех сил, коверкая голос, спросил:
  - Слушай, брат, Трошкина не видел?
  Коля лениво потянулся, отчего раскладушка жалобно скрипнула, и с неохотой ответил:
  - В отпуске твой Трошкин...
  "В отпуске! В от-пус-ке! Это значит: море, солнце, тёплый лимонад, девушки! Это мокрые плавки! Это пиво, наконец! Много, много пива!" - пронеслось в голове обалдевшего курсанта.
  "Свобода! Это целых 43200 минут свободы, когда ты принадлежишь только себе! 30 суток ты сам себе и генерал, и взводный, и командир отделения! О, свобода!"
  Петя вылетел на улицу и пробежал кружок по училищу, чтоб хоть как-то успокоить вспыхнувшую радость. По утрам, на зарядке, он это делал с неохотой, но сегодня было исключение. Время для него остановилось, учёба стала бессмысленной, а черепную коробку сверлила одна только мысль: "Я в отпуске!"
  Немного успокоившись, Трошкин направился в учебный корпус. По дороге он отметил, что кучка мусора исчезла. "Значит, всё вернулось на свои места", - подумал Петя.
  В классе во всю шла "подготовка" к экзаменам. Петя с сожалением посмотрел на Ватруху, который сидел в дальнем углу и отчаянно резался в карты. Ставкой в игре был "чепок", и обстановка была накалена. Карта Николаю шла, и он подшучивал над партнёрами. Трошкин по-братски хлопнул Колю по плечу и украдкой смахнул непрошеную слезу. Ватруха не мог догадаться, что его ждёт АРТЕК, поэтому он, охваченный азартом, не обратил внимания на этот нежный дружеский порыв. Пете было по-настоящему жаль его.
  Трошкин распластался на скамейке и сразу провалился в глубокую дрёму. Снились ему слоны, пальмы, море, горы мороженого и отпускной билет...
  ...Он проснулся так же мгновенно, как и уснул. В памяти всплыла продавщица мучных изделий Галя. Трошкин улыбнулся своим мыслям: "Скоро последний экзамен, - подумал он, - а я уже сдал".
  ...Цветы в вазе обречено уткнулись в стекло в ожидании своей гибели. Они в последний раз выставляли на показ свои обмякшие лепестки, которым вскоре суждено, будет провести остаток своих дней на мусоросборнике. Класс был светлым и просторным, однако один вид его приводил сегодня экзаменующихся курсантов в трепет. От него веяло прохладой, так не свойственной июльскому дню, и АРТЕКом, очень неприятной штукой, но настолько реальной, что ужасно хотелось курить. Посреди аудитории стоял роковой стол, накрытый скатертью, на котором стояли бутылки с газированной водой, и лежала пачка "Явы" и зажигалка.
  Вообще, экзамен, это самая азартная игра, которую выдумало человечество и, как у любой игры, у него есть свои правила, писаные и неписаные законы, уловки, тактика, игроки и судьи, победители и побеждённые. Иногда Петя сравнивал экзамен с гусарской рулеткой (наиболее близкому по духу занятию для русского офицера, где заправляет Его Величество Случай), но сегодня он особо не философствовал, потому что за исход был спокоен.
  "Моя очередь", - подумал он и толкнул дверь.
  То, что Петя ничего не знал, он знал точно. И на каверзный вопрос преподавателя: "Что вы можете мне сказать?" - мог сказать только одно: "Ничего".
  Пожилой подполковник, которого Трошкин изучил за эти два семестра, как тумбочку дневального в роте, был на закате своей военной и преподавательской карьеры. Близкая пенсия окрыляла его, и он не боялся ни Бога, ни чёрта, ни тем более, всевозможных ходатаев с большими званиями, к помощи которых прибегали накануне сессии некоторые "высокопоставленные" курсанты. Он ставил "два" без угрызений совести. Выкашивал на экзаменах по полвзвода, тем самым, производя "чистку" или, как он сам выражался - "естественный отбор". Его боялись все, даже Пётр.
  - А-а-а, Трошкин, голубчик, - добродушно произнёс подполковник, когда Петя по всем правилам военной науки подошёл к нему и отрапортовал, - за двойкой пришёл? Ну-ну, тяни билет.
  "Врёшь, не возьмешь!" - прошептал про себя Петя знаменитую чапаевскую фразу. Он спокойно, словно из колоды карт, извлёк из пачки, лежащей на столе, экзаменационный билет. В это солнечное утро Трошкин был спокоен, он знал, что счастливая карта принесёт ему "очко".
  - Билет номер 21! - командным голосом отчеканил курсант и посмотрел на преподавателя, тот молча что-то писал в экзаменационной ведомости.
  - Мне что, идти готовиться? - уже менее уверенно спросил Петя.
  - Сделай одолжение.
  Трошкин медлил. Он недоумённо смотрел на подполковника, тот не менее недоумённо рассматривал курсанта. Пауза затянулась.
  "Чего он ждёт? - думал в это время Трошкин. - Тройку писать разучился что ли? А может он хочет поставить "4", зачем, этого много... Хотя, если для дела, то уж ладно. Но чего же он медлит?"
  - Трошкин, ты билет на поезд купил? - вдруг спросил преподаватель.
  - Купил! - обрадовался Петя. - Только на самолёт.
  - Можешь сдать!
  - Как сдать? - не понял Трошкин. - Что сдать?
  - Билет, говорю, можешь сдать, так как экзамен на данный момент ты сдать не можешь. Извини за каламбур, но ты, я вижу, не готов, дружище Трошкин.
  Он пододвинул к себе ведомость.
  - Та-ак, где ты тут у нас?
  От неожиданности Петя забыл все слова.
  - Как?!. Нет... Я ж ведь это... Галя... Пирожок... Я ж в отпуске... Я ж у Ватрухи... - мысли рвались наружу, но речевой аппарат явно подводил.
  - Ничего, ничего. Подготовься и приходи. Может, и сдашь, - попытался успокоить его подполковник. - Всё в твоих руках, подготовься и сдавай...но через три дня после окончания сессии, ты же знаешь, такие правила. Да не расстраивайся ты так, Трошкин, я тебе ещё кого-нибудь подкину, чтоб нескучно было в АРТЕКе.
  Петя не помнил, как хлопнула за ним дверь, не помнил, как расступились перед ним притихшие товарищи, как шёл по улице, спотыкаясь и натыкаясь на деревья. Он очнулся лишь тогда, когда больно стукнулся лбом о дверь своей родной казармы.
  "Вот и уехал!.. Нагулялся!" Трошкин со злобой пнул подставку для чистки обуви.
  Дневальный Ватруха, увидев, внезапно возникшего в дверном проёме, Трошкина, чуть не подавился булочкой, которую жевал, читая конспект.
  - Троня, ты ужо? Ну что, домой?!
  - Да уж, - вздохнул Петя, - домой.
  И добавил:
  - Если меня кто будет спрашивать, я в отпуске...
  
  
  
  
  Глава 19
  
  "Узник замка Иф" вышел за КПП. Чемодан приятно оттягивал руку, глаза светились безумной радостью, и мир казался таким большим и приветливым, что хотелось кричать и смеяться... Отпуск!
  Петя опустил на тротуар свою ношу, снял фуражку и вытер пот со лба. Летний день был в разгаре. Отпускной билет, словно талон на усиленное питание, жёг грудь и торопил...торопил...торопил... Собственно, в этом городе его больше ничего не задерживало. Ротный пожал на прощанье руку, а с Ксюшей он попрощался раньше, и одним рукопожатием там, естественно, не обошлось.
  Трошкин уже представлял, как выйдет завтра утром на перрон родного вокзала и втиснется в переполненный автобус, который доставит его в нужный микрорайон, где прошло Петино детство, отрочество и юность. Где он окончил школу, и где однажды вечером получил по физиономии за то, что нагрубил кому-то.
  АРТЕКу Трошкин посвятил три с половиной дня и теперь чувствовал себя, как человек, выполнивший свой долг до конца. Петя с нескрываемым удовольствием посмотрел на две новенькие курсовки и счастливо вздохнул: "Да-а-а, это вам не на форточке кататься..."
  Вокзал гудел, как пчелиный улей. Люди толкались, спешили, радовались встрече, возмущались нерасторопности поездов, плакали и заталкивали раздутые чемоданы на полки.
  Трошкин определил свою сумку на место в купе, снял китель и вышел к окну. Он хотел в последний раз подышать воздухом этого города и осознать, когда поезд тронется, что всё это не сон, а явь, причём явь, которая будет длиться двадцать семь суток.
  ...Проснулся Петя к вечеру. Усталость, накопившаяся за последние две недели, сделала своё дело и свалила обессиленного, но счастливого курсанта, на отведённую ему полку почти сразу после того, как поезд тронулся... Сумерки забрызгали небо розовой акварелью. Заходящее солнце бежало за вагоном по верхушкам деревьев.
  Трошкин взглянул на счастливую семейку, разделившую с ним купе. Папа, мама и маленький сын ужинали. Петя сглотнул слюну и спрыгнул вниз.
  - Извините, - сказал он, засунул ноги в армейские ботинки и направился искать вагон-ресторан.
  Колёса спотыкались на стыках рельс. Поезд плавно покачивало.
  В ресторане пахло бульоном и пробками от винных бутылок. Народу было немного. Какая-то компания за последним столиком громко смеялась и оживлённо гремела посудой.
  Петя купил бутерброд с колбасой, бутылку лимонада и сто грамм ирисок.
  - Эй, служивый! - услышал он за спиной чей-то голос и обернулся. - Иди к нам, места хватит!
  Трошкин взглянул на изобилие продуктов на столе компании, по виду студентов. Два раза ему повторять не пришлось. Он подсел к столу и вывалил весь запас ирисок:
  - Угощайтесь, - он улыбнулся.
  - В отпуск? - спросил один смугловатый паренёк, самый шустрый из всей компании. Он пододвинул курсанту стакан и наполнил его, чем-то красным, ну очень похожим на "Мадейру".
  - Да, вот... - Трошкин, не отрываясь, смотрел на вино, - отпустили...
  - Ну, за знакомство!
  Шустрый налил остальным и первым чокнулся с Петиным резервуаром:
  - Тебя как звать-то?
  Трошкин осмотрелся. Патруля рядом не было.
  - Петя, - сказал он и расслабился.
  - А меня Володей нарекли.
  Владимир представил остальных:
  - Ну, давай!
  Он кивнул Пете и вылил содержимое стакана в себя. Петя последовал его примеру и тут же почувствовал, как блаженное тепло разливается по всему телу.
  - Ну, что, Пётр Великий, споём? - Володя достал из-под стола гитару. Он взял несколько аккордов и прокашлялся:
  
  
  Где я раньше был? С кем я раньше пил?
  И каких друзей я имел?
  И лупили меня, и я тоже бил,
  В общем, жил, не тужил, песни пел...
  
  
  - Вот так, Петруха, - Владимир прервался. - Великим, как ты, я не стал, но в строительный поступил.
  - Дело нужное, - философски заметил Трошкин.
  - Да, брат, - шустрый хлопнул Петю по плечу, - кто-то учится разрушать, а кто-то строить. А посему, давай выпьем, у нас с тобой много общего!
  ...Петя не помнил, как добрался до своего вагона. Узкие проходы не давали ему упасть, а пол, то и дело уплывал из-под ног. В голове кружилась мелодия Володькиной песни: "Где я раньше был? С кем я раньше пил?"
  "Это ж надо было так набраться", - просочилась сквозь шум в башке трезвая мысль.
  Трошкин стащил с себя рубашку и повалился на верхнюю полку. Через минуту послышался юношеский храп. Он не знал, сколько проспал, но проснулся от того. Что кто-то тряс его, как бутылку шампанского. Петя приоткрыл левый глаз, но тот отказался смотреть и опять спрятался за веком.
  - Вставай, алкоголик!.. - отдалённые голоса едва проникали в сознание пьяного человека. Звонкая оплеуха вернула его к жизни. Пётр окончательно проснулся. Он увидел перед собой шесть девушек. Вернее, не шесть, а три пары двойняшек. Трошкин сфокусировал свой взор и убедился, что двойняшки, это обман зрения. Незнакомок было трое, и лицами они абсолютно не были похожи друг на друга.
  - Вы чего хулиганите в чужом купе! - вскричал курсант.
  Он схватил подушку и швырнул её в нападавших.
  - В чужом!!! - возмущению девушек не было предела. - Нет, вы только посмотрите на него! Забрался в наше купе, алкаш несчастный, и ещё возмущается! А ну, вали отсюда, живо!
  В Петю полетела его рубашка.
  Ничего не соображающий Трошкин свесил ногу с полки и стал нащупывать столик.
  - Ну, помогите же мне, я же могу...упасть.
  Последнее слово он произнёс, уже сидя на полу.
  Проворные девичьи руки подхватили его и выставили за дверь. Трошкин не любил ночь, она напоминала ему о нарядах. Поэтому он решил продолжить прерванный сон и, погрозив закрытой двери кулаком, двинулся на поиски своей законной полки.
  Так он проблуждал с полчаса, но безрезультатною, все купе были заняты. Наконец, он снова оказался возле двери, за которой скрывались его недоброжелательницы. Трошкин заглянул внутрь. Девушки переодевались, готовясь ко сну. Их пронзительный визг едва произвёл на Петра впечатление.
  - Простите, пожалуйста, - пролепетал он, - но мне негде спать...совсем.
  Петя умоляюще смотрел на девушек, прикрывшихся простынями. Его жалкий вид смягчил выражение их лиц. Теперь они увидели перед собой не бандита, забравшегося в их покои, а несчастного человека, к тому же, симпатичного парня в военной форме... А то, что пьян, ну с кем не бывает?!
  - Ты есть-то, хочешь? - спросила одна.
  Петя замотал головой.
  - Ладно, проходи, чудо ты в перьях... Да отвернись пока. Доедем как-нибудь.
  ...На утро Трошкина мучило жестокое похмелье и стыд.
  - Вы меня ради бога простите! - извинялся Петя перед подружками Леной, Таней и Наташей. - Просто в отпуск вот еду, домой.
  - А мы так и подумали, - засмеялись девчонки.
  Петя осмотрел себя, в кармане брюк что-то выпирало.
  - Вообще-то, я не пью, - начал Трошкин и извлёк из кармана, зачем-то прихваченный из ресторана стакан. Новый приступ девичьего смеха не дал закончить ему свою мысль. Да он и не стал этого делать, а присоединился к попутчицам и захохотал так, как может хохотать только курсант, у которого впереди почти месяц летнего отпуска.
  ...Поезд подъезжал к пункту назначения. Пассажиры суетились, сдавали проводнику постели, в тамбур выносили чемоданы и сумки. Все говорило о том, что перрон вот-вот вплывет в окна купейного вагона.
  Петя ждал этой минуты. Ждал её уже целый год, потому что зимой двухнедельный отпуск не состоялся из-за гриппа, который упёк невезучего курсанта в лазарет.
  Поезд остановился.
  Трошкин попрощался со своими спасительницами и спрыгнул на землю.
  Боже! Как давно он здесь не был! Целую вечность! Было раннее утро... Город только оживал. Солнце ещё не успело выползти на "огневой рубеж", и воздух ещё не утратил своей свежести.
  Петя сел в знакомый автобус. Всё вокруг напоминало курсанту о том, что он когда-то здесь жил. И это прекрасное ощущение воскрешало в памяти, казалось бы забытые, эпизоды прежней, гражданской жизни. Всё его существо радовалось, и сердце стучало и рвалось из груди на волю.
  В лифте Петя нашёл старую надпись, старательно выцарапанную им ещё в первом классе. Всё походило на сон, на прекрасную сказку, давно забытую и вновь прочитанную в более зрелом возрасте.
  Трошкин достал ключ, которым не пользовался уже целых 369 дней, и сунул его в замочную скважину.
  В прихожей было темно. Все ещё спали. Петя поставил сумку на пол, стянул ботинки и бесшумно, на цыпочках направился в их с братом комнату. Аккуратно приоткрыл дверь и увидел сладко спящего братишку. "Вымахал, чёрт! - думал Петя, разглядывая улыбающуюся во сне физиономию. - Скоро меня бить будет".
  В родительской спальне зазвонил будильник. Трошкин вздрогнул. Этот звук напомнил ему орущую сигнализацию комнаты для хранения оружия, тревоги...вещмешки... Он услышал, как мама прижала трепещущую кнопку на затылке часов, услышал, как она откинула одеяло и взяла с кресла халат. Петя знал, что будет дальше. Сердце замирало от счастья. Он снова дома! Трошкин вспомнил школу. Точно так же, как для него когда-то, мама будет готовить завтрак для брата, который через полтора часа пойдёт в свой седьмой класс. "А" или "Б"... Боже мой! Он забыл даже, какая буква у малого... А впрочем, какая школа?! Каникулы на дворе!
  Солнце, наконец, показало свою заспанную физиономию. Это было первое гражданское утро в военной жизни курсанта Трошкина.
  
  
  
  
  Глава 20
  
  Знакомые чаще не узнавали Петю при встрече, а когда "прозревали", очень удивлялись: "Трошкин, ты ли это?!"
  Красавицы одноклассницы смотрели на него широко раскрытыми глазами и восхищённо хлопали ресницами, когда тот рассказывал им о своей курсантской жизни. Одноклассников же интересовало, как там насчёт "дедов" и рукопашного боя.
  Одним из таких знакомых был Гриша Ненароков. В школе он учился, как попало и чем попало. А потому, Трошкин ужасно удивился, когда увидел в троллейбусе Григория, сосредоточенно читающего книгу, в которой Петя сразу узнал ненавистный учебник по физике.
  Трошкин протиснулся сквозь галдящую пассажирскую массу и приблизился к товарищу.
  - Здорово, буквоед! - Петя хлопнул Гришу по макушке.
  Ненароков обернулся и уставился на говорившего невидящим взглядом. Трошкин изо всех сил попытался принять свой прежний школьный облик, но это не помогло. Ненароков снова уткнулся в книжку. "Не узнал", - решил Петя.
  - Эй, читатель, запомни страницу и обрати на меня внимание.
  Гриша снова обернулся.
  - А теперь поздоровайся, - продолжал Трошкин. - Скажи: "Здравствуй, Петя!"
  - Троня! - содержимое троллейбуса повернулось на Гришин вопль:
  - Это ты?!
  - Нет, моё зеркальное отображение.
  - Прости, старик, заучился, сам видишь.
  - Что?! - Петя сделал удивлённое лицо. - Я не ослышался?!
  - Поступаю, понимаешь? Во-от так надо поступить! Я в армию не хочу, нет уж!.. Ты где сейчас?
  - Я... - Трошкин замялся, - институт гидроусилительной кибернетики имени Чайковского, знаешь такой?
  - О! Повезло, устроился, а мне вчера уже вторая повестка из военкомата пришла. Если провалюсь, осенью загребут!
  - Боишься?
  - Да что ты понимаешь?! Вот мне один парень рассказывал, правда, он сам не служил, но ему другой пацан говорил, что в армии полный аут. Тебе-то чего бояться?!
  - Да уж, куда мне, грешнику, - вздохнул Петя.
  Они проехали ещё пару остановок. Говорил в основном Гриша, Петя же молчал, у него почему-то пропало желание поддерживать эту беседу.
  - Граждане, приготовьте билетики, пожалуйста! Проверка!
  Гриша, что-то проворчав, полез в карман за проездным, а Трошкин достал из кармана джинсов военный билет. Легенда о гидроусилительном институте лопнула, как мыльный пузырь, забрызгав Петю пеной изумления.
  - Как?! Так ты...уже?! Ты ОТТУДА!
  Трошкин взглянул в окно.
  - Извини, потом договорим, моя остановка, пока.
  На ступеньках Петя неожиданно обернулся:
  - А насчёт армии, ты прав, там тебе делать нечего.
  Странно, весь военный уклад жизни, который в училище они проклинали, вдруг стал близок Трошкину. Ему было обидно выслушивать Гришины высказывания, тем более что тот как раз ничего и не знает о военной жизни. Петя прекрасно понимал, что и у "вояк" не всё гладко, но зачем чернить всех и вся, да к тому же ничего в этом не соображаючи. Он вдруг осознал, что, если понадобится помощь друга, к Ненарокову он не обратится. Он предпочтёт мужественную спину Коли Ватрухи или твёрдую руку Жоры Полового, проверенных не раз парней первого отделения, первого взвода.
  С подобными мыслями Петя шагал по улицам родного города, а витрины магазинов, в которые он иногда заглядывал, отражали его возмужавшее за год лицо.
  Навстречу шёл патруль... Петя давно уже научился не шарахаться в сторону от офицера с повязкой, но, тем не менее, он вынул руки из карманов, выбросил бычок и перешёл на другую сторону улицы. "Бережённого, Бог бережёт".
  Перед строительным институтом было многолюдно. Делать особенно было нечего, и Петя решил поискать среди галдящей массы гражданской молодёжи знакомых. Не спеша, он направился к бурлящей и гомонящей толпе будущих архитекторов, дизайнеров или кого ещё там готовят?
  Петя всматривался в лица абитуриентов и улыбался, вспоминая себя, ещё необстрелянного новобранца, движимого благородными порывами.
  Позади осталась "абитура",
  Генеральским росчерком был зачислен я.
  И ремнём затянута стройная фигура,
  А в душе ребячество и стремления...
  Стёпка Бардин, как всегда был прав в своём творчестве.
  Толпа выкрикивала какие-то формулы, спорила и курила. Всё походило на обычный очередной этап поступления в ВУЗ.
  Трошкин, глядя на галдящее и улюлюкающее будущее нашей архитектуры, думал о Ксюше. О том, что она сейчас далеко, и что университет, который девушка собиралась штурмовать после школы, должен будет непременно выкинуть белый флаг и капитулировать перед её средним образованием.
  - Петька! - услышал вдруг Трошкин. - Петька, чёрт! Ты откуда?!
  Он обернулся и очутился в объятиях Вадика Штуцева, или просто Штуцера. С ним Петя в своё время облазил всё морское побережье. С ним он в первый раз подпольно попробовал затянуться "беломориной". С ним однажды попал в милицию за то, что они забрались на подъёмный кран, готовясь к ВДВ. После школы они твёрдо решили поступать в десантное училище, и по выпуску служить вместе где-нибудь на Дальнем Востоке. Дышать из открытого люка самолёта романтикой облаков и видом недосягаемого горизонта. Но со временем взгляды на будущую военную специальность изменились. Да и зрение у Вадика, к сожалению, изменилось в худшую сторону. Его "забраковали" на медкомиссии в военкомате, и Пете пришлось поехать в чужой город одному.
  Теперь же Вадим с нескрываемым восхищением разглядывал Трошкина.
  - Да-а, изменился ты, брат!
  - Да, брось ты... - Пете было не по себе. - Каким был, таким и остался.
  - Какая выправка! Нет, серьёзно! Быстро там из тебя человека сделали. Ну, пойдём что ли в тенёк, покурим.
  Друзья выбрались из толпы и уселись на свободную скамейку, неподалёку от институтского муравейника.
  - Давай, - Штуцер чиркнул спичкой, - рассказывай.
  Петя открыл было рот, но тут же его закрыл.
  И, правда, что рассказывать? Что с ним было за этот год? Подъём-занятия-сампо-отбой. Это если отбросить завтрак, обед и ужин, да обычные курсантские разговоры в курилке о смысле жизни, о "лычках", и ещё о том, почему у поварихи кривые ноги, и носит ли она парик.
  Трошкин удивился: год, как корова языком слизала. Целых двенадцать месяцев! Провал... Пустота... Но нет! Многое произошло за это время, и многое случилось. Но разве поймёт Вадик, каким бы классным парнем он ни был, всё то, что пережил за этот год Трошкин, что проклинал и чему радовался, чего ждал и что получал. Нет. Так зачем понапрасну сотрясать воздух. Поэтому рта Петя так и не раскрыл, а с благодарностью принялся слушать более словоохотливого Вадика, который взахлёб рассказывал о том, что нового произошло за последний год в городе, и кто из одноклассников на ком женился или за кого вышел замуж.
  - Ну, ладно, - прервался вдруг Штуцер, - скоро моя очередь. Ты приходи на наше место вечерком, там по-прежнему все наши собираются...почти все.
  Он встал:
  - Может, к тому времени вспомнишь что-нибудь, а то, я вижу, память тебе отшибло напрочь, вояка.
  Вадик пожал Петину руку и снова скрылся среди будущих светил мировой архитектуры.
  ...Вечер бесшумно опустился на крыши многоэтажек. Словно домашний кот, ступал он своими мягкими лапами по улицам, обжигаясь об раскалённый за день асфальт. Оранжевые лучи заходящего солнца потеряли свою жгучую настойчивость и теперь, оставив в покое дымящиеся тела на пляжах, весело отражались в стёклах домов, похожих друг на друга.
  Знакомую беседку в детском саду Трошкин вычислил сразу. Она мерцала огоньками сигарет, смеялась чьим-то тенором и дребезжала шестиструнной гитарой.
  - О-о-о! Наш воинствующий Петюня притопал! - весело заорал Вадик и поднялся Пете навстречу. - Не понял!.. Почему не строевым?
  Трошкин шагнул в беседку и беззлобно пообещал:
  - Штуцер, в дыню получишь.
  - Вот так всегда! - Вадим сделал обиженный вид. - Чуть что, сразу "в дыню".
  "Поредели ряды, поредели, - Петя совершал традиционный обход, пожимая руки товарищей. - Вадик, Костя, два Андрея, сёстры Валя и Наташа... Эх! Как давно мы собирались вот так вместе, и тогда не страшен был нам ни соседний двор, ни чёрт, ни леший! Да, правда, тогда нас было больше..."
  - А знаешь, кого я вчера видел?.. - прервал Петины мысли один из Андреев, боксёр по прозвищу Карапуз. - Светку! Она на каникулы при... ой!.. ехала!
  Андрей обиженно посмотрел на Вадика:
  - Чего пихаться-то? Может человеку интересно.
  - Я вот не посмотрю на твой первый разряд! - ответил Штуцер.- Я вот возьму и скажу тебе, что думаю по поводу твоего языка!.. Ты, Петь, присаживайся, чай, не командиры мы тебе, не стесняйся.
  "Светка! Да, её здесь сильно не хватает, - Трошкин снова отключился от общего галдежа. - Вот на неё бы я сейчас посмотрел. Хотя зачем? Она же военных не любит, она, видите ли, не умеет ждать и не любит этим заниматься. А я-то, тупица, думал, что у нас с ней что-то большое и светлое может получиться, как ни как, всё-таки два года вместе. Говорят, учится сейчас где-то. Нашла себе невоенного и с нетрошкиновским характером... Интересно, изменилась ли? Нет, всё-таки хочется её увидеть!"
  - Петь, ты у нас мужик бывалый, почти нас, грешных, рассказиком из военной жизни, - Костя подмигнул Вадику. - А то Штуцер утверждает, что ты в каком-то суперсекретном заведении учишься, и сегодня наотрез отказался с ним об этом разговаривать.
  - Тэ-экс! - Трошкин принял угрожающий вид. - Какие ещё пакости возводил на меня этот подлый человечишка?
  - Мама! Этот милитарист меня бить собрался! - Вадик выскочил из беседки. - Люди добрые, защитите от агрессора!
  - Солдат ребёнка не обидит.
  Трошкин шутливо ткнул в бок подошедшего Штуцера.
  - Живи уж...
  Петя обвёл взглядом компанию, все чего-то ждали. Давешняя проблема снова встала во весь рост. О чём рассказывать?
  - Стёпа! - вдруг вскрикнул Петя. - Как же я раньше не додумался!..
  Все удивлённо уставились на отпускника, а Вадик уже приготовил очередную шутку, но Трошкин, не обращая на это внимания, подошёл ко второму Андрею и взял у него из рук то, что по Петиному убеждению, являлось его спасением.
  ...Слухом Трошкина Бог не обидел, и ещё в детском саду маленький Петя совершенно правильно распевал "В лесу родилась ёлочка" и "Жил-был у бабушки серенький козлик". Но не поддерживаемое ни уроками музыки, ни музыкальной школой, Петино дарование постепенно угасало, и так и осталось бы лежать где-нибудь в дальнем углу сознания, если бы не Стёпа Бардин. Год, это достаточно большой срок для того, чтоб выучить две дюжины аккордов и полсотни песен и песенок, если принять во внимание Петину сметливость и бардиновский напор.
  Трошкин пробежался по струнам, дав пальцам привыкнуть к грифу незнакомой гитары, вздохнул, и в вечернем воздухе зазвучал печальный перебор...
  - Ну, что вам рассказать?..
  
  
  ...И снова сапоги...
  Я вновь попался в сети.
  О, Боже, помоги!
  Прожить полгода эти!
  Без той, кого люблю,
  Кого боготворю я,
  С гитарой ночь делю,
  Со струнами горюя...
  
  Печален твой мотив,
  Зачем, гитара, плачешь?
  Обнял твой стройный гриф,
  Не можешь ты иначе.
  Остановись, постой!
  Не плачь, мне душу раня,
  Верни в неё покой,
  Напрасны все старанья!
  
  Упал кленовый лист,
  Осенняя погода.
  На вышке ветра свист,
  А впереди... полгода!
  
  
  Гитара затихла. Парни молчали, и каждый думал о своём осеннем призыве. Девчонки зачарованно глядели на исполнителя.
  - Ну, чего потухли? Как говорит мой приятель Зондер: "Кто не был - тот будет. Кто был - не забудет!" Ладно, эта повеселее.
  Петя ударил по струнам...
  
  
  Сапогами громыхаю
  И беру под козырёк.
  Я служу, не унываю,
  Пусть мой дом родной далёк.
  
  
  Гитара смеялась и плакала. Трошкин пел, стараясь изо все сил. Компания восхищённо слушала, и только после очередной песни слышалось что-нибудь вроде:
  - Класс! Во даёт!
  Её он заметил раньше всех, но виду не подал. Только пальцы, сжимающие гриф, непроизвольно дрогнули, и аккорд не удался. Трошкин извинился и замолчал на несколько секунд. "А Светка всё-таки изменилась... Но всё такая же красивая... Пришла... Интересно, из-за меня ли? Что ж, всё равно приятно её видеть".
  Петя улыбнулся Вале и Наташе:
  - Вашему брату посвящается...
  Гитара тихо зазвучала:
  
  
  С тобой не виделись давно,
  И утекло воды немало,
  С тех пор, как бегали в кино
  Вдвоём с тобой моя Светлана...
  
  
  ...Никто не знает, что побудило Стёпу написать эту песню и использовать именно это имя, но, тем не менее, она была написана, и, что важнее всего, очень понравилась Трошкину. И вот теперь он использовал её по назначению...
  
  
  Я вспоминаю, как с тобой,
  Сачкуя школу, шли на море,
  И теплый ласковый прибой,
  Тогда с печалью были в ссоре.
  
  Затем десятый класс и бал,
  Рассвет встречали вместе летом.
  Тебя тогда поцеловал
  Я впервый раз... Смеёшься Света.
  
  
  Трошкин закрыл глаза. Делая вид, что ничего не видит, он внимательно следил сквозь ресницы за девушкой, которая подошла к беседке и теперь широко открытыми глазами, с неподдельным удивлением, смотрела на поющего.
  "Нет, она не знала, что я здесь! Иначе не уставилась бы на меня, как на пирамиду Хеопса..."
  Трошкин замолчал и с улыбкой посмотрел на Светлану. Вадик проследил его взгляд и тут же соскочил с лавки.
  - Какие люди! Светик, привет! Что же ты стоишь, как неродная, проходи... - он кинул быстрый взгляд на Трошкина. Тот улыбался.
  - Привет всем! - голос девушки напомнил Пете те незабываемые два года. - Да я так, на секунду... Я думала, тут никого нет, решила заглянуть... А тут песни, да какие... - она взглянула на Трошкина, но тут же отвела глаза.
  - Ну, посиди с нами, - попросила одна из сестёр, Валя.
  Светлана засмеялась:
  - Да нет, мы, вообще-то, торопимся в гости. Знакомьтесь, это Алёша...
  Только теперь Трошкин заметил парня, который до этого стоял в тени, а теперь вышел вперёд.
  "Что ж, на вид порядочный, и не доходяга, вроде, - рассматривал незнакомца Петя. - Если и характер у него "антимой", то цены ему нет". Он пожал протянутую руку и представился. "Чего она на меня так уставилась?! Неужели так изменился? Не ожидала? Хм! Приятно, однако!"
  Алексей вышел из беседки и вопросительно посмотрел на Свету.
  - Ты иди, я сейчас догоню, - сказала та. И, кинув взгляд на Трошкина, добавила:
  - Петь, можно тебя на минутку?
  Отпускник передал гитару Косте и под понимающие взгляды друзей вышел в сумерки.
  Они остались одни.
  - А ты изменился, - подтвердила его догадки Света. - Как ты?
  - Да как?.. Нормально, как видишь.
  - Вижу. Не женился ещё? - равнодушие, с которым был задан вопрос, было поддельным, и Петя это заметил.
  - Нет ещё... Пока.
  - Пока? Что, есть кандидатуры?
  - Всё может быть, - Трошкин поменял тему. - А он кто?
  - Кто кто?
  - Ну, этот твой...избранник.
  - Алёша? Хороший парень, учимся вместе... А что?
  - Да вот думаю: сильно ему морду бить или не очень.
  Света испуганно захлопала ресницами:
  - Петя...
  - Да шучу, шучу я, - улыбнулся тот. - Что ж я совсем Бармалей какой, что ли.
  Они помолчали.
  - А ты ж раньше не пел и не играл?
  - Ну и что, зато сейчас пою, играю, ещё и танцую, всё течёт, всё изменяется.
  - Света!
  Белая майка Алексея нетерпеливо маячила неподалёку.
  - Ты скоро?
  - Иду!
  И снова, обращаясь к Пете:
  - Знаешь, у меня ведь даже адреса твоего нет, может дашь?
  - Может дам...
  Трошкин вспомнил тот роковой вечер перед отъездом в училище. Вспомнил прошедший год. Внезапно забившееся сильнее сердце свидетельствовало о том, что он вспомнил ещё что-то, точнее кого-то. Он посмотрел на Свету:
  - А может, не дам. Зачем он тебе? Ты иди, а то кавалер заждался. Всего тебе!
  Он вернулся в беседку, уселся на скамейку и задумчиво уставился на Вадика. "Эх, Светка, Светка! Адрес ей понадобился...Эх-хе-хе! А чего я, собственно, расстраиваюсь? Я же в отпуске, а значит нужно веселиться, а не нюни кукчить..."
  Трошкин снова взял гитару, пробежался пальцами по струнам и посмотрел на друзей.
  "И всё-таки грустно..."
  ...В луче прожектора купаются снежинки,
  На вышке ветер пел тоскливый свой романс.
  Застыли капельки на крышах, и прозрачны,
  как слезинки,
  Что из твоих в тот день катились глаз...
  
  
  
  
  Глава 21
  
  Прошла неделя...
  О, какое это было блаженство - просыпаться у себя в комнате, в своей кровати! Как описать несведущему тот восторг, который охватывает тебя, проснувшегося и непонимающего, почему дежурный не орет: "Рота! Подъём!" Когда ты осознаешь, что находишься дома, в отпуске, и не надо бежать на зарядку, выслушивать придирки командиров и чистить сапоги. А надо лишь лежать в кровати, нежиться и ждать, когда же это занятие наскучит.
  Трошкин наслаждался жизнью...
  За прошедшие дни он успел обойти все памятные места. Посетить школу, в которой, как всегда делался ремонт. Загореть на пляже до цвета коренного жителя южной Африки, и море успело уже ему наскучить. Вот и сегодня он решил оставить пляж в покое и заглянуть к Вадику в институт. Там сегодня был последний вступительный экзамен, и Штуцер приглашал поприсутствовать.
  Толпа гудела не так, как обычно. По всему было видно, что именно сегодня решалось: быть или не быть прекрасным замкам и радужным дворцам.
  Вадик чуть не сбил Петю с ног. Он был крайне возбуждён и аж побледнел от волнения.
  - Ну, здорово! Я уж думал, не придёшь!
  Они обменялись рукопожатиями.
  - Слушай, ты как к покойникам относишься?
  - Вот уж не задумывался, а что? - не понял Трошкин.
  - А то! От тебя сейчас зависит: жить мне или нет!
  - А-а-а! Ну, ладно, живи! - разрешил Петя.
  - Да ты не понял... Чурка ты нерусский! Понимаешь, я вчера с предками на даче был, еле уговорил...
  - Ну...
  - А позавчера на день рождения ходил, да с тобой, кстати, помнишь?
  - Ну...
  - Вот тебе и "ну", - передразнил Петю Вадим. - Сегодня жизнь моя решается...
  - ...Сегодня Верка соглашается, - закончил Трошкин. - Ха-ха-ха!
  - Да иди ты!.. У меня экзамен сегодня последний, а ему смешно!
  - Поздравляю.
  - С чем? С тем, что я к "матану" почти не готовился и знаю только, что на ноль делить нельзя, да? Да понимаешь ли ты, что от сегодняшнего экзамена зависит: быть мне или не быть!
  - Будь, - снова милостиво разрешил Трошкин. - А я-то тут при чём?
  - Ну, как же! Ты же целый год учился, ты ж в высшем училище учился, это ж не ПТУ какое-нибудь!... Сдай за меня экзамен!
  Петя ошарашено посмотрел на друга. "Брррр!" - его аж передёрнуло от слов "сдай экзамен".
  "Да знаешь ли ты... - хотело вырваться у него, - каким потом далась мне эта сессия! Знаешь ли, что такое остаться в АРТЕКе! Как всё это противно!" Но он сдержался и только нервно закурил.
  Вадик выжидательно смотрел на товарища. Трошкин же молча затягивался, о чём-то думая. "Матан... Что они могут сейчас сдавать? Уравнения, производные, функции... Если на то пошло, то в училище мы уже прошли матрицы и тройные криволинейные интегралы, но ведь это было давно..." Петя посмотрел на Вадика. "А интересно было бы попробовать... Да и в АРТЕКе остаться не рискую... Но, чёрт возьми, как противно само слово "экзамен"! Брр!" Трошкин скривился.
  - Слушай, а если я завалюсь?
  - Это, по крайней мере - 50%, тогда как я сяду на все 100!
  - Ну вот, а говорил, что в математике не сечёшь. Ладно уж, придётся показать вам преимущество высших военных учебных заведений перед этой гражданской чепухой. Но за последствия я не отвечаю.
  - Вот и чудненько!
  Но тут вдруг оказалось, что на Вадиковой "зачётке" наклеена не Петина фотография.
  - Я всё учёл, - обрадовал он Трошкина. - Тут недалеко есть срочное фото, ты знаешь, кто там работает?
  - Джордж Вашингтон...
  - Нет, Зёзя!
  - Да ну! Пан Зёзя - фотограф! Ой, держите меня!..
  - Ну, пошли.
  И Вадик потащил Петю за угол, в фотомастерскую, где работал их бывший одноклассник Славик Беренштейн по прозвищу Зёзя.
  Через два часа Вадик с Петей уже проталкивались по коридору через толпы абитуриентов. В руках у Трошкина была "зачётка" на имя Вадима Штуцева, но с Петиной физиономией на фотографии.
  - Преподавателя зовут Иван Степанович. Не любит, когда с ним спорят и не переносит, когда говорят "игрэк", вместо "игрек", - напутствовал Вадик. - А ну, скажи "игрек".
  - Игрек, - сказал Трошкин и улыбнулся, вспомнив, Бабуля.
  "Да-а! Тот со своим костромским "ыгрэком" здесь бы точно не прошёл".
  - Ну, вот, - Вадим посмотрел список очерёдности на двери, - через одного я иду...то есть, ты.
  Прошло две минуты, и из класса выпорхнула счастливая симпатичная абитуриентка. Показав всем свою маленькую пятерню, она весело убежала.
  Ей на смену кто-то зашёл. Ещё через десять минут из-за двери показался хмурый парень. Не глядя ни на кого, он под сочувственные взгляды побрёл по коридору.
  Вадик испуганно посмотрел на Петю:
  - Ну, с Богом! Ни пуха, ни пера!
  - К чёрту!
  Трошкин застегнул верхнюю пуговицу на рубашке, пробежался пальцами по остальным и поправил ремень на брюках. Он подошёл к двери, что-то вспомнил, расстегнул пуговицу и засунул руки в карман. Затем, всё-таки, передумал, вынул их. Постучался, и со словами: "Разрешите?", толкнул дверь.
  Класс не был похож на ту аудиторию, в которой ещё недавно в училище Петя сдавал математику. Этот был темнее и уже. Да и столы стояли не так, поэтому любимая Петина формула "ряд у окна, четвертая парта, возле батареи", не подходила.
  Преподаватель, лысоватый человек лет пятидесяти, сидел за столом, на котором в беспорядке лежали билеты, какие-то учебники и методические пособия. Трошкин вспомнил свою сессию: "Мда-а, а мы цветочки преподу покупали, лимонадик. У нас уютней было..."
  Он подошёл к преподавательскому столу:
  - Товарищ преподаватель...
  "Курсант Трошкин", - чуть не вырвалось у него, но он вовремя спохватился:
  - ...Абитуриент Штуцев для сдачи вступительного экзамена по математике прибыл! Разрешите взять билет?
  Он протянул зачётку. Иван Степанович удивлённо взирал на Петю.
  - Да, пожалуйста, берите... берите, - спохватился он.
  Трошкин взял ближний к нему листок.
  - Билет Љ13. Разрешите идти готовиться?
  Ошарашенный преподаватель только кивнул, и пока Петя шёл к ближайшей парте, пробурчал себе под нос:
  - Что за молодёжь пошла, не поймёшь... Одни чуть ли не с гитарами-песнями заходят, другие строевым шагом... Что творится?
  Неравенство Трошкин решал минут десять, да и то только потому, что не мог вспомнить из школьной программы: куда поворачивается знак "больше-меньше", когда делишь обе части на отрицательное число. Функцию он исследовал так, как его учили в училище: нашёл промежутки возрастания и убывания, экстремумы и точки перегиба, это было несложно. А вот с системой уравнений Петя решил немного пофорсить. Систему с двумя неизвестными, состоящую из двух уравнений, которую, по его мнению, решил бы и шестиклассник, он наделил третьим неизвестным и дописал ещё одно уравнение. Затем поднапряг память и после десяти минут работы на черновике, решил эту систему матричным методом, составив матрицы коэффициентов, свободных членов и неизвестных.
  Он вспомнил "пару", полученную им за то, что он однажды на практическом занятии не смог сделать всего того, что делал сейчас. Та двойка была давно пересдана, но сейчас Петя вспоминал ее, чуть ли не с благодарностью.
  "Эх! Если бы у нас такие экзамены были, я бы досрочно всё посдавал, наверное", - подумал Трошкин.
  - Разрешите отвечать? - громко спросил он, и под удивленные взгляды остальных готовящихся абитуриентов, пошёл к преподавательскому столу.
  Первое задание никаких эмоций у Ивана Степановича не вызвало, так как было решено правильно, несмотря на ошибку в третьем знаке после запятой. Зато, прочитав второе, он удивлённо взглянул на Трошкина:
  - Это кто ж вас учил находить промежутки выпуклости?
  "Профессор Баньков Д.Ю." - подумал Петя, а вслух ответил:
  - В школе учили, а что, неправильно?..
  - Странно, мне казалось, что в школе этого не дают.
  - У меня школа того... с уклоном была, - заверил Петя.
  - Всё равно странно... Гм, ну ладно, что тут у вас дальше?
  Иван Степанович взглянул на систему. Эффект был подобен удару дубинкой по лысине. Трошкин прицелился и снова "стукнул":
  - Я хотел методом Гаусса решать, но...
  Иван Степанович мысленно поднял руки, чтобы защититься, но Трошкин "ударил" снова:
  - ...Но там транспортировать матрицу надо, да и решать дольше.
  Преподаватель минуты две молчал, тупо глядя в листок. Наконец, он нанёс ответный удар:
  - Хорошо, можете идти... Четыре.
  Настал Петин черёд удивляться:
  - А почему четыре? Всё же правильно!
  - А потому, что, по сути, вы с третьим заданием не справились! Вы не решили данную систему!
  - Но простите, я же сделал более сложную работу...
  - А вас никто не просил.
  - А...У... - Петя потерял способность членораздельно выражаться.
  - Как же так?! - выдавил он, наконец.
  - А вот так! Здесь вам не школа, чтобы самовольничать! А представьте, что вас в армию заберут... - Иван Степанович сделал паузу, чтоб насладиться обычным в таких случаях испуганным выражением лица, но, заметив лишь непонятную улыбку, продолжил. -Что же вы и там приказы нарушать будете?
  "Да профессор Баньков за такую "самодеятельность" расцеловал бы меня, наверное, - подумал Петя. - Ну ладно, засиделся я тут".
  - Задайте ещё один вопрос.
  Преподаватель хитро посмотрел на абитуриента:
  - Хм,хм... Вопрос? Пожалуйста! Напишите ряд Тейлора.
  "Смухлевал старый чёрт, это уж точно в школе не проходят, это мы только во втором семестре изучать начали". Петя задумчиво взял ручку. "Но откуда ему знать, сколько раз я пытался защитить лабораторную по этому треклятому Тейлору, пока, наконец, не сдал".
  - Вам до какого члена?
  - До третьего, - Иван Степанович начал понимать, что опять попался.
  Трошкин взял листок и набросал на нём формулу ряда Тейлора. Особенно жирно он навёл знаки факториалов, о которых в школе даже и не подозревал.
  - Неплохо... - Старичок аж вспотел. - Ладно, называете мне годы жизни Тейлора, ставлю "5".
  - А я думал, что здесь математику сдают, а не историю, - разозлился Трошкин. - Или, может, вам назвать, сколько любовниц было у Пифагора?
  - Не грубите, молодой человек, и скажите спасибо, что ставлю "4".
  - Спасибо, - Петя взял протянутую "зачётку", четвёрка на ней была маленькая и кривая. - А можно последний вопрос?
  - Только побыстрей, пожалуйста...
  - Конечно, конечно...
  Трошкин спрятал зачётную книжку в карман.
  - Вот скажите, а если бы Гаусс не ответил бы вам, в каком году у Архимеда аппендицит вырезали, вы бы ему что поставили?
  И под дружный хохот сидящих в классе, он вышел из аудитории.
  ...Возвращался он домой уже затемно. В голове играла музыка, и сверкали разноцветные лампы кабачка "Якорь", где они с Вадиком отмечали успешное поступление последнего в институт.
  Теперь Петя шёл по тротуару, пошатываясь и улыбаясь про себя, так как понимал, что похож сейчас на пьянчужку из анекдота, который не мог посчитать Луны. Сейчас же небо было затянуто облаками, и спутница Земли отсутствовала. Но зато всевозможные деревья и столбы изрядно роились перед глазами, усердно размножаясь и, то и дело, норовя больно стукнуть по лбу.
  Тот путь, который при условии ясности рассудка, Трошкин мог проделать за пятнадцать минут, сейчас занял у него час с лишним. Время уходило, в основном, на извинения, объяснения и обход препятствий. Вот почему, когда он, наконец, добрался до своего микрорайона и плюхнулся на скамейку, было уже около полуночи, и двор давно опустел.
  Он сидел и вспоминал лысую голову Ивана Степановича. Мысленно Петя переносил её в их училищный тир и ставил вместо мишени. Он хватал свой верный АКа и навскидку очерчивал пулями круг вокруг этого упрямого черепа.
  Трошкин сидел на скамейке возле самого подъезда, а потому, когда там раздались приглушённые голоса, он прислушался. Если бы не хмель, он, наверное, сразу бы узнал и этот подъезд и, тем более, этот голос, однако Вадик был очень рад своему поступлению и не скупился, разливая свою радость по рюмкам.
  В подъезде ссорились...
  - Не ходи за мной, я сама дойду!
  - Но что случилось? - говоривший парень недоумевал.
  - Ничего.
  - Ты какая-то странная в последнее время.
  - Такая, как и всегда.
  - Нет, не такая. Я не понимаю, что происходит. Может, всё-таки объяснишь... Что бы я ни делал, всё тебе не так! Как тебе угодить?
  - А не надо... - девушка повысила голос, - не надо угождать. Пойми ты, любой женщине нужен рыцарь, принц, а не лакей какой-нибудь!..
  - Прости, но ты же говорила, что любишь командовать и принимать решения сама и не выносишь, когда наоборот, так ведь?
  Наступила пауза, затем девушка тихо ответила:
  - Да...любила. Но это было раньше, и теперь я жалею об этом.
  - Опять ты про него!
  - Да, про него! И буду опять и снова! Пусть он был не сахар, но с ним я себя чувствовала спокойно и знала, что верховодить должен он, но была дурой... Что ж так мне и надо!..
  - Значит, со мной тебе не спокойно?
  Девушка засмеялась:
  - Лёшенька, ты ж ведь, как щенок, что скажу, то и сделаешь... А я не могу так, милый!
  Минуту стояла тишина.
  - Интересно, ты дрался когда-нибудь? - спросила вдруг она.
  - Но причём тут это?
  - Так, ни при чём. Ладно, счастливо! Ты говорил, тебе надо вернуться, поезжай. Я останусь пока. Ещё увидимся...за партой. Покедова!
  Послышался шум отъезжающего лифта, а через несколько минут из подъезда медленно вышел парень.
  Почти с самого начала разговора Трошкин всё вспомнил. Этот подъезд, ещё бы, он изучил его досконально, когда дожидался, пока она спустится, или, когда стоял с ней вдвоем поздно вечером под одинокой лампочкой. А голос!.. Конечно, это была Светлана, а обиженный кавалер - Алексей.
  Быть может из-за исключительности момента, а может, благодаря свежему ветерку, так или иначе, в Петиной голове всё более или менее прояснилось. Хмель отступил, и Трошкину стало жаль этого незнакомого паренька. Петя вспомнил, как год назад, примерно в такое же время, он вышел из этого же подъезда, и на душе у него было то же, что, наверное, и у Лёши сейчас. Хотелось выть, а карман жёг билет на поезд, который отходил через 12 часов.
  Парень прошёл мимо, даже не взглянув на сидящего. Через 15 минут Петя сделал, наконец, над собой усилие. Он поднялся и поплёлся по хоженному-перехоженному пути, насчитывающему 992 шага. На одном конце которого был знакомый подъезд, а на другом - жил вместе с семьёй Пётр Трошкин, курсант, наслаждающийся отпускной жизнью.
  
  
  
  
  Глава 22
  
  ...Видели ли вы стадо диких антилоп, несущихся по прерии, спасаясь от зубов хищников?
  Видели ли суперзаезд гоночных автомобилей?
  А может, ваш космический корабль попал однажды в метеоритный поток и был унесён им со сверхъестественной скоростью куда-нибудь на задворки вселенной? Нет?! Ну, так знайте, что Петя Трошкин, так же, как и любой из нас, очень недоверчиво относился к всякого рода потокам: метеоритным, магнитным или селевым, и старался обходить их стороной.
  И вот теперь, сидя в вагоне, монотонно стучащем на стыках рельс и увозящем его всё дальше от дома, Петя пришёл к выводу, что самая страшная стихия - это время.
  Ещё вчера он бултыхнулся в спокойную речушку под названием "отпускная жизнь", не думая, что его прыжок вызовет такое волнение, и ручеёк превратится в бурлящую реку. А та, в свою очередь, тут же вынесет его обратно к их училищному КПП.
  27 дней прошмыгнули, как антилопы, за которыми гонятся охотники на гоночных автомобилях. Трошкин сидел в душном вагоне и прикидывал, что нового принёс ему этот месяц. Во-первых, смену трёхразового питания на бутербродно-сухомятное. Во-вторых, смещение подъём-отбоя на 2-3 часа, причём, как ни странно, в сторону уменьшения сна, а не наоборот. Дальше... Несколько литров спиртного начисто нейтрализовали три месяца физзарядок. Петя поёжился от пронизывающей мысли: "Неужели лучше было никуда не ездить, а сидеть, куковать в училище?!"
  Ответ пришёл неожиданно. Этот ответ был, как и Петя, одет в курсантскую форму с новенькими двумя курсовками на рукаве. Курсант просунул в купе козырёк фуражки и уставился на Трошкина.
  - Здорово, братан! Ты откуда и куда?
  Петя пожал протянутую руку:
  - Я-то обратно, в училище, а вот ты, по-моему, в отпуск, бо так и светишься.
  - Ага, в отпуск! - собеседник заулыбался ещё шире. - Наконец-то!
  Петя, улыбаясь, смотрел на сияющего курсанта и думал, что стоит всё-таки на полгода отказаться от всего, забыть, что такое свобода. Стоит жить за забором и топать сапогами по плацу. Стоит испытать все эти "тяготы и лишения" лишь только ради одного этого момента - возвращения домой.
  
  
  
  
  Глава 23
  
  Всё возвращалось на круги своя...
  Жизнь курсанта, словно огромный валун, запёртый в прошлом семестре на вершину горы, название которой "Отпуск", чтобы полежать там положенные тридцать суток и погреться на солнышке, теперь снова устремилась вниз. Набирая обороты, она легко покатилась по наклонной плоскости, встречая на своём пути незначительные пока препятствия, типа первого семинара по философии или легко исправляемой двойки по какому-нибудь новому предмету.
  Но бег этот будет не бесконечен. Через некоторое время "валун" достигнет нижней точки своей траектории, прокатится по инерции вперёд и... Снова появятся на партах надписи "Хочу домой!" и "До отпуска осталось..." Снова "хвост" за "хвостом" будет накапливаться гарантия двойки на экзамене.Снова жизнь ляжет тяжкой ношей на плечи курсанта, который, как маленький трактор, будет переть её к очередной вершине под романтическим названием "Отпуск". Всё это будет неизбежно, а пока начался второй курс.
  ...Стояла пора, когда на улице умещалось сразу два времени года, а точнее не было ни одного из них. Лето уже закончилось и осталось лишь в памяти, да ещё в зелёных пока листьях. А осень, хоть и началась, но догадаться об этом можно было только, взглянув на календарь.
  Трошкин сидел в классе самоподготовки. Положив голову на руку, он рассматривал тускло-красное солнце, которое вот-вот должно было коснуться фонарного столба и спокойно удалиться на покой. Его внимание отвлёк Кошелёвский, который вошёл в аудиторию.
  - Мужики! - начал он с порога. - Важная новость!
  Все замолчали и уставились на Витю. Лицо последнего имело выражение загадочности и торжественности одновременно.
  - Ну? - сказал Трошкин, убедившись, что солнечный диск повис на фонаре. - Что стряслось? Инопланетяне на плац приземлились?
  - Не-а!
  - Неужели на столовую?!
  - Да нет!
  - А куда?
  - Да при чём тут инопланетяне?!
  - Наверное, он в спортлото выиграл, - предположил Бардин.
  - Выиграл! - улыбка Кошелёвского стала шире. - Ещё как выиграл!
  - Неужто шесть номеров?: - удивился кто-то. - Ну, Кошелёк, с тебя "чепок" со сметаной.
  - С ведром сметаны, - уточнил Ватруха.
  - Каждому!..
  Все загалдели, но Кошелёвский замотал головой.
  - Ну, до чего ж вы все узко мыслите! - заявил он. - "Чепок", сметана... Причём тут спортлото? Женюсь я! Вот!
  Наступившую тишину нарушил Ватруха:
  - Ты чё, Кошелёк, совсем двинулся?
  - Она что, уже того?.. Она тебя прижала? - спросил Половой.
  - Нет! Ни того, ни этого! Всё нормально! Я с ней в первый день отпуска познакомился. Оля зовут, на первом курсе учится, в институте.
  - А что ж ты в отпуске не женился?
  - Изучали друг друга, приглядывались. А теперь вот решили.
  - Изучили, значит?
  - Ага! Она, кстати, тоже местная и живёт недалеко от меня.
  - А предки? - спросил Трошкин. - Предки-то что скажут?
  - Ха! Так ведь в чём и парадокс! Это родители нас познакомили, они оказывается, давно уже дружат, а теперь не против.
  - Значит, решили? - подвёл итог Бардин.
  - Решили!
  - И что?
  - Как что? А! Да! Прошу на торжество. Время и место будет объявлено дополнительно.
  Кошелёвский подошёл к Трошкину.
  - Слышь, Тронь, такая просьба у нас с Олей, будь, пожалуйста, у нас свидетелем.
  Петя открыл было рот, потом снова закрыл, наконец выговорил:
  - Ну, ты и сморозил! Да я гостем на свадьбе не был ни разу, а ты свидетелем! Не, сам женись, а меня не впутывай.
  - Видишь ли... В общем, мы тебя очень просим. Я Оле фотки наши показывал, ты ей понравился, так что вот...
  - А не боишься, что уведу?
  - Да брось ты... И ещё вот что, её подружки поразъезжались по институтам, ещё куда, да и мои знакомые тоже... Одним словом, попроси Ксюшу быть свидетельницей, - и, торопясь, чтоб Трошкин не успел возразить, добавил, - и тебе веселее будет. А?
  Петя почесал макушку. "Быть свидетелем, это ж не шутка, а ну как опозорюсь. С другой стороны - Ксюша! Она как раз гуляет ещё со своей сельхозпрактикой университетской, "закосила" и правильно сделала, нечего ей там надрываться". Трошкин улыбнулся, приятные воспоминания последнего увольнения всплыли из памяти.
  - Ладно, Кошелёк, я...то есть, мы подумаем.
  ...Дверь открыл Пал Саныч.
  - О-о-о! Какие люди в гости к нам, - он посторонился, давая Трошкину пройти. - Ну, как дела ратные?
  - Здравия желаю, товарищ штабс-капитан, - весело поздоровался Петя, пожимая протянутую руку. - Дела, что надо. А где ваш зам. по тылу? Что-то не видать.
  - Ща! Один момент, - Пал Саныч сложил руки рупором. - Сюха-а! Бросай свои блины, тут кавалеры подвалили, соскучились!
  - Ну, па!
  Ксюша появилась в дверях кухни. Волосы её были аккуратно уложены под синий платочек, передник того же цвета и руки носили на себе следы муки. Девушка улыбалась.
  - Твои шуточки, - сказала она отцу, - могут оставить тебя сегодня без блинов.
  - Ой! Только не это! Всё ухожу, ухожу, меня здесь нет, я пропал! - Пал Саныч ретировался в зал и, взяв газету, плюхнулся на диван.
  - Чуть что, сразу блинов лишают! Нельзя же так!
  Он углубился в чтение.
  - Привет! - Трошкин был похож на северное сияние. Он разулся, подошёл к девушке и обнял её за талию. - Как дела?
  - Отпусти, запачкаешься, - совсем не делая попыток освободиться, сказала Ксюша. - Плохи дела, Петечка, скучно мне без тебя...
  Петя поцеловал её, а она прижалась к нему. Так они простояли некоторое время, наслаждаясь близостью и не говоря ни слова.
  - Ой! - вдруг сказала Ксюша. - Блины!
  Она шмыгнула к плите. Петя зашёл и сел на табуретку. Глядя на девушку, он подумал, что Кошелёвский, наверное, счастлив, раз нашёл себе невесту.
  "А тебе что мешает? - спросил подслушивающий мысли внутренний голос. - Возьми и женись!"
  - Да? А семью ты кормить будешь? - вслух возразил Трошкин.
  - Ты голоден? - по-своему поняла этот возглас Ксюша. - Потерпи, сейчас блины будут.
  - Да это я о своём, - смутился Петя, - но блины - это здорово!
  "Рановато ещё жениться, на ноги встать надо, а потом уже и семью заводить, - закончил он про себя. - Ладно уж, потерплю".
  - Знаешь, а нас на свадьбу пригласили, - сказал Трошкин и посмотрел на удивлённую Ксюшу.
  - Интересненько!
  Она опустила лопатку.
  - И не просто пригласили, а попросили, чтоб я был свидетелем, а ты свидетельницей.
  - Вот так-так! А чья свадьба-то? Я их хоть знаю?
  - Ну не знаю, знаешь или нет, но они оба местные. Витя со мной учится, а Оля в "меде" на первом курсе.
  Петя сделал вид, что уже всё давно решено.
  - Одним словом, ты готовься, недельки через две и провернём это мероприятие.
  Ксюша выглядела растерянно, и Трошкин опять ею залюбовался.
  - Хорошенькое дело! А меня кто-нибудь спросил?!
  Она попыталась контратаковать.
  - Ну, Ксю-юш...
  - Я никогда не была в этой роли!
  - Ну, Ксю-юшечка...
  - Я не успею подготовиться!
  - Пожа-алуйста...
  - Я стесняюсь! Я никого там не знаю, наконец!
  - А меня?
  - Глаза б мои тебя не видели!
  - Ну, о-очень тебя прошу...
  - Не знаю.
  - Очень-очень... По рукам?
  Он протянул свою пятерню.
  - В общем, смотри, если что, я тебя побью.
  Она подала ему свою ладошку.
  - Только ради тебя.
  - Вот и чудненько!
  Трошкин нежно пожал Ксюшину ручку.
  - Допекай свои блины и пойдём, мне сейчас твоё мудрое слово понадобится, будем подарок покупать...
  Две недели прошли в подготовке к предстоящему событию. Никто не знает, как готовился к нему Витя, ибо он по такому случаю увольнялся каждый день после занятий, зато первое отделение менялось на глазах у всей роты.
  Заявление ротного о том, что при малейшем нарушении воинской дисциплины или распорядка дня, никто никуда отпущен, не будет, возымело действие. Ватруха стал похож на монаха. Шмаляйло, хорошо знавший длинный Колин язык, с неподдельным удивлением взирал на молча стоящего или идущего в строю курсанта. Бутусик подгонял и понукал Ваню Незачаева и даже помогал ему с заправкой постели и уборкой территории, произнося при этом что-нибудь вроде: "Чайник, ну почему ты такой тормоз?!", или: "Чайник, не тормози!" При этих словах Трошкин с Бардиным переглядывались и с улыбкой смотрели, как Лёша воспитывает Ваню, когда кровать самого Бутусика похожа на картину Айвазовского "Девятый вал", а из сапога у него торчит треть портянки. Никто не хотел пропускать торжество, все готовились. "Парадка" была выглажена ещё за неделю, парикмахер замучился выполнять прихотливые просьбы "там чуть убрать, а там чуть оставить", преподаватели протирали глаза и балдели от повальной пересдачи задолжностей.
  И вот этот день настал.
  ...Была суббота, светило солнце, и было по-осеннему тепло и весло на душе.
  Сразу после занятий, взяв штурмом каптёрку и завладев своей "парадкой", первое отделение начало перевоплощение. Десять минут, и счастливая семёрка предстала перед ротным. Ещё десять, и получив порцию нравоучений и инструкций, она вышла за КПП.
  Жених был одет в чёрный костюм, белую рубашку с красной бабочкой, белые носки и чёрные туфли и походил на конферансье. Он счастливо заулыбался, когда в комнату протиснулся Трошкин:
  - Ну, слава Богу! Я уж думал, что вас не отпустили!
  - Отпустили. Давай, будем ехать за невестой.
  Петя посмотрел на часы, до регистрации оставался час.
  - Что, уже?.. - как-то нерешительно спросил Витя.
  - Кошелёк, ты мне это брось! Что с тобой?
  - Я боюсь.
  - Раньше бояться надо было, пошли!
  Невеста жила в десяти минутах езды от Витиного дома. Поэтому, пока они ехали за ней в новенькой "Волге", Трошкин только и успел, объяснить Вите, что сейчас всё зависит от него, и если он не перестанет трястись, то всё торжество может пойти коту под хвост.
  Машины остановились, и Петя пошёл за Олей. Всё было как на любой свадьбе: торги, выкуп невесты, крики, шутки, песни. Трошкин, тщательно проинструктированный, как себя вести, всеми, кто хоть раз с этим сталкивался, изо всех сил старался теперь не ударить лицом в грязь. И, надо признать, это у него довольно хорошо получалось.
  Олю Петя видел несколько раз за последние две недели. Невысокая, черноволосая и кареокая, в белом платье с кружевами и белых туфельках, она выглядела сейчас, как впрочем, и в первый день их знакомства, довольно привлекательно и мило. Когда после всех церемоний, она появилась на пороге, Петя отметил про себя, что Кошелёк всё же не дурак, раз нашёл себе такую невесту. Он шагнул было ей навстречу, чтобы проводить к жениху, стоявшему с цветами возле машины, но вдруг остановился. Позади Оли появилась девушка, до боли знакомая, и в то же время, Петя смотрел на неё и не узнавал. Ксюшины волосы были уложены в высокую, очень элегантную причёску, и солнце, играя лучами на красивой заколке-цветке, переливалось в ней жёлтым светом и, казалось, что причёска светится. Тёмно-синее платье было отделано люрексом, на груди, искрясь всеми цветами радуги, красовалась брошь. Чёрные туфельки на каблучках подчёркивали белизну и правильность её ножек.
  Петя обалдел. С минуту он зачарованно смотрел, как Ксюша спускается по ступенькам и подходит к невесте. Не в силах вымолвить ни слова, он стоял, хлопая глазами, и не мог пошевелиться. Наконец, он овладел собой, тряхнул головой, чтобы прогнать оцепенение. Всё это, конечно, прекрасно, но он-то здесь не посторонний наблюдатель.
  К ЗАГСу ехали недолго, но весело. Сама церемония бракосочетания Трошкину очень понравилась. Всё было торжественно и красиво. И Петя даже подумал, что, может, это и ерунда, но если вдруг придётся, то он бы предпочёл расписываться здесь же. При этом он взглянул на Ксюшу, но та не обратила внимания на эти серьёзные мысли, а продолжала о чём-то перешёптываться с Олей. Надо сказать, что за последние дни они сильно подружились, и даже выяснилось, что в третьем классе они ходили в одну музыкальную школу.
  Сфотографировались. Сначала сняли саму церемонию, а потом уже на ступеньках загса запечатлелись всем коллективом. Причём, курсанты стояли в первом ряду, плечом к плечу, и Бутусик предложил, чтоб он лёг на руки товарищей, так де будет оригинальней, но Бардин посоветовал ему сесть на руки невесте, и Лёша успокоился.
  Потом поехали веселиться. Ресторан "Театральный" был заказан на пять часов, поэтому, когда они к нему подкатили, всё было уже готово. И снова Трошкин курсировал туда сюда, выполняя свои почётные обязанности
  По русскому обычаю Витя с Олей отломили по кусочку от поднесённого им каравая, при чём Петя очень переживал за Кошелёвского. Тот пожаловался ему перед этим, что со вчерашнего дня ничего не ел, и теперь Трошкин молил небо, чтобы Витя не зацапал себе полбуханки. Но всё обошлось.
  Жениха с невестой усадили за центральный стол, и зал быстро наполнился гостями, всего их было вместе с курсантами человек 45-50. Вечеринка началась. Поздравительные речи, шутки, затейливые и не очень, тосты. Крики "Горько!", конкурсы, загадки, снова "Горько!" Всем было весело и хорошо. Официантки сновали тут и там, меняли блюда и выполняли заказы. Причём, надо отметить, что основную работу им задавал один стол, за которым, как нетрудно было догадаться, сидели курсанты.
  Наконец, подошло время дарить подарки. И снова с шутками, поздравительными речами и тостами, приглашённые накинулись на молодожёнов. Не прошло и двадцати минут, а молодая семья Кошелёвских уже имела в своём распоряжении: энную сумму денег, стиральную, швейную машину, магнитофон, зеркало, люстру, часы настенные, бельё для спальни, два ковра и кучу наилучших пожеланий.
  Трошкин, находящийся за спиной Кошелёвского и следящий за происходящим, дождавшись, пока какой-то парень (Олин знакомый) оставит на столе букет гладиолусов и конверт, поднял правую руку и показал Ватрухе, стоящему возле двери, большой палец. Тот важно кивнул и вышел на середину зала. Он принял позу оратора и откашлялся:
  - Дорогие Оля и Кош...гхм...и Витя! Разрешите мне от лица всего нашего курсантского коллектива и от себя лично поздравить вас с этой, выражаясь по военному, замечательной встречей на Эльбе! Хочу пожелать вам долгого и удачного ведения совместных боевых действий против тех трудностей и неожиданностей, которые встречаются на жизненном пути! Пусть Витя никогда не вырвется из Олиного плена, а Оля пусть будет неприступной крепостью для всех, кроме супруга, естественно! И ещё... Все мы прекрасно знаем, что самое ценное на свете, это дети, они наши цветы, а потому собирайте их в букеты и дарите бабушкам!
  Все засмеялись и зааплодировали, но Коля поднял руку и, дождавшись тишины, продолжил:
  - Исходя из последнего, разрешите преподнести вам в подарок от нашего коллектива универсальное транспортное средство для хранения и транспортировки "цветов" всех сортов и размеров!
  С этими словами дверь распахнулась, и Лёша Бутусик вкатил в зал детскую коляску, украшенную гирляндами, разноцветными лентами и воздушными шариками. Вместе с Ватрухой, они подошли к столу, где сидели молодожёны.
  - Ну, а, как известно, - сказал Коля, - большее очарование букету придаёт ваза.
  И он достал из коляски новый, цветной, перевязанный ленточкой ночной детский горшок.
  - Садите, на здоровье!..
  Надо отметить, что одним из непременных условий ротного было отсутствие спиртного в организмах курсантов. Правда, были сделаны некоторые уступки в сторону шампанского, но на этом они и заканчивались. Ротный даже беседовал с родителями Кошелёвского по этому поводу, и те обещали, что на курсантском столике будет полное отсутствие горячительных напитков, опять же не считая шампанского. Но, как говорится, одним шампанским сыт не будешь. Поэтому минут через сорок после начала застолья Бардин с Ватрухой куда-то испарились и появились в поле зрения Трошкина через четверть часа с загадочными физиономиями и спортивной сумкой, которая мирно позвякивала содержимым на плече у Коли. Петя усмехнулся, чтобы там не говорил ротный, а свадьба, это дело святое, и содержимое Колиной сумки тому подтверждение.
  Когда начались танцы, ноги уже сами рвались в бой. Трошкин, помня о своей роли, а так же о Ксюше, ограничился лишь двумя рюмками запретной многоградусной жидкости. Одну выпили, соблюдая меры конспирации, за молодых, а вторую за "лося", то есть, чтобы всем хорошо и вдоволь "жилося, спалося, елося, пилося" и так далее. Остальные этим не ограничились...
  Трошкин сидел за столом, когда к нему подошла Ксюша. Он усадил её рядом и, улыбаясь, сказал:
  - Видишь, всё хорошо, а ты боялась.
  Но вместо ответа девушка пристально посмотрела на него.
  - Ты тоже пил? - спросила она. - Говори, ты пил?!
  - Нет... То есть немного, совсем чуть-чуть.
  - Дыхни!
  Петя наклонился, чтобы исполнить просьбу, но вместо этого чмокнул Ксюшу в щёчку и шепнул ей:
  - Ксюшечка, я абсолютно трезв, и вовсе не такой я горький пропойца.
  Он вдруг вспомнил поезд, в котором ехал в отпуск.
  - А что тебя так встревожило?
  - А то, - Ксюша смягчила тон, - что Лёша только что попытался откусить вилку, а Коля и Стёпа увели куда-то официанта, который что-то перепутал в их заказе.
  - Но, Ксю! Бутус у нас малый не промах, - Петя попытался реабилитировать друзей, - он недавно говорил, что у него ужасно чешутся дёсны, вот он и чешет их, обо что попало. А Сдобный с Бардом, наверное, просто решили помочь официанту на кухне.
  - Да?! - Ксюша подняла бровь. - А Жора спит лицом в салате, наверное, потому, что устал в наряде, да?
  - Очень даже может быть, - серьёзно ответил Трошкин. - Знаешь, как трудно не спать ночью, охранять мирный сон своих товарищей, когда...
  - Ладно тебе, горе ты моё, но только ты не пей больше, хорошо? И вообще, пойдём танцевать!
  ...В училище возвращались поздно вечером. По просьбе курсантов, ротный уволил их до 24 часов и теперь, когда до назначенного срока оставалось чуть больше десяти минут, из троллейбуса в районе КПП появилось интересное шествие. Впереди шёл Бабуль и боязливо оглядывался по сторонам. Он шагал совершенно нормально, так как не принимал участия в незаконном распитии. Дальше, держась друг за друга, ковыляли Бутусик и Незачаев. Лёша заплетающимся языком рассказывал Ване о своей школьной юности, очень часто вставляя в своё повествование фразы типа: "Да знаешь ли ты..." и "Эх, Чайник, тебе не понять..." На что Ваня непрестанно грустно повторял: "Несомненно...Да, да, несомненно..." За ними шли Бардин, Ватруха и Половой, но Жору идущим можно было назвать с большим трудом, так как он только еле переставлял свои длинные ноги, обхватив за шеи товарищей и свесив буйную голову. "Носильщики" в свою очередь сами спотыкались на каждом шагу, и вся эта пьяно-военная композиция грозила рухнуть в любой момент. Замыкал шествие Трошкин. Он шёл, молча наблюдая за остальными, и думал, что не дай Бог сейчас встретить какой-нибудь запоздалый патруль. А так же о том, как им проникнуть в расположение так, чтобы избежать ненужных свидетелей и вопросов.
  Но всё обошлось. До казармы добрались без приключений, если не считать, конечно, Лёшиного порыва пойти пожелать дежурному по училищу спокойной ночи. Однако Трошкин вовремя обратил внимание на подозрительные манёвры Бутусика и успел перехватить "доброжелателя" в нескольких метрах от входа в штаб.
  Сдали увольнительные дежурному по роте и завалились спать. Правда, Половой так и не снял рубашку, брюки и ботинки, но никому не было до этого никакого дела, и дежурному, как заботливому отцу, самому пришлось раздевать Жору и укладывать его под одеяло.
  Засыпая, Трошкин ещё раз вспомнил Ксюшу, вспомнил подъезд и слова, которые она говорила, прощаясь перед своей дверью. "Эх, здорово, что я её встретил!" - подумал Петя и тут же заснул сном человека, на плечах которого ещё совсем недавно лежала такая ответственность, а теперь она пропала.
  Он спал, и ему снилась Ксюша в подвенечном платье, идущая по ковровой дорожке под руку с Лёшей Бутусиком, который как-то странно улыбался и ковырял в зубах большой нержавеющей вилкой.
  
  
  
  
  Глава 24
  
  Теперь отвлечёмся немного от нашего повествования, ибо это необходимо, чтобы дать некоторые пояснения. Не секрет, что военная жизнь штука сложная и запутанная, непонятная порой самим людям в форме, а уж о гражданских в таком случае и говорить не приходится. Вот и хочется пояснить кратко, что же оказывает влияние на тот или иной поступок или проступок человека в погонах, что побуждает его к этому.
  Скажите, чем отличается гражданский человек от военного? Нет, ну кроме количества извилин, конечно? Не знаете? Откуда вам знать. Так вот, нормальный, невоенный субъект катится вниз по склону жизни, как придётся, в то время, как нашего брата ведёт по жизни на коротком поводке Его Величество Распорядок Дня.
  Объясняем...
  Захотел, например, ученик шестого класса "А" сходить вечерком на лекцию по теме "Кто такие антисемиты, и как семитам с ними бороться" и пошёл, а что, понравилось. Или захотела, к слову, бабушка этого вундеркинда из шестого "А" заняться парашютным спортом в свободное от хоккея время, пожалуйста, никто слова кривого не скажет.
  У военных по-другому.
  Решил, скажем, курсант Пупкин сходить в чайную, кутануть (ну, вот появились у него деньги на три стакана сметаны, что поделаешь), ради Бога! Иди на здоровье!.. Только предварительно сделай то, сходи туда, посиди там, выслушай это, выучи и забудь, а потом иди на все четыре стороны, хоть в Стамбул по берегу Чёрного моря... Но за пределы училища ни-ни, и чтоб через двадцать минут был здесь!
  - Эй, братан, ты откуда в таком виде? Только что с постели? А что невесёлый такой? Три наряда дали? Кто? Старшина?! Ну, старшина зря не обидит! А ты тоже хорош, додумался лечь спать, когда все на обед строятся. Что? Ну, знаешь, то, что ты три ночи не спал, отгружал слонов для Африканских зоопарков, это уже твои и этих самых слонов проблемы. А распорядок, он для того и распорядок, чтобы его блюли... То есть, соблюдали.
  - Так, товарищ курсант, куда это вы направляетесь в учебное время? Кто вызвал?! А-а-а! Ну, иди, иди родной, товарищ полковник ждать не любит.
  - А вы, почему занятия прогуливаете? Какой диплом? А-а, так бы и сказал, что выпуск через две недели. Иди уж, двоечник.
  - Ну-с, а у вас какая причина здесь стоять, да ещё с чемоданом? Ка-ак не знаете, что делать?! Ну и что, что первокурсник! Ну и что, что только что перевёлся из другого училища! У вас там что, распорядка не было? Какой у вас там сейчас элемент? Как, давно отбой был?! Ты откуда? Из Владивостока?!
  Умные люди говорят: "Выслушай женщину и сделай наоборот". Бывалый вояка скажет: "Заслушай командира, сверься с распорядком дня, почитай Устав, потом ляг поспи, и всё пройдёт! Ну и что, если наряд дадут? Наряд, если разобраться, это тоже элемент распорядка дня.
  Одним словом, как ни крути, а военный человек без подсказок этого ценного документа чувствует себя очень неуютно, привык уже. И плохого в этом не так уж и много, скорее даже много хорошего. Например, думать не надо, чем занять время. Написано "Вечерняя прогулка", значит, нечего слоняться по казарме, иди плац полируй и песни пой, может певец из тебя выйдет знаменитый. Дальше... Точно знаешь, чем занимаешься в данный момент. Сказано ужин, значит ужин, а не обед, не завтрак и не полдник. И если ты даже и не пошёл в столовую (а зря, кстати, в перловке сегодня была обнаружена тушёнка), то хочешь ты того или нет, а в бумажке написано, что ты сейчас работаешь ложкой, и пусть твой желудок не возмущается, раньше думать надо было. И ещё одно бесспорное достоинство...Знаете ли вы, как приятно, проходя мимо доски документации, на которой рядом с дневальным и красуется этот самый распорядок, прочитать такое блаженное слово "Отбой". А потом, сверив его время со своим хронометром, счастливо прикинуть, что эти полчаса не такой уж и большой срок, и пережить их можно запросто. Блаженство, вам не передать!
  Вот так мы и живём... Кто-то может сказать: "Ха, тормоза! Можно и без этих выкрутасов обойтись прекрасно!" Но, во-первых, нельзя нам без них, как нельзя роботу без программы, паровозу без рельсов, бредущему алкашу без деревьев и столбов. А, во-вторых, за "тормозов" можно и по морде получить!
  
  
  
  
  Глава 25
  
  Письмо пришло внезапно, когда его уже перестали ждать. Оно небрежно лежало на ватрухинской кровати и бросалось в глаза своим аккуратным, красиво написанным адресом.
  Все были на занятиях, и в казарме царил покой и спокойствие, изредка нарушаемые телефонным звонком или разговором дневальных.
  Наконец, где-то в Москве Куранты пробили четырнадцать, и в коридоре послышались голоса, рота возвращалась с пар.
  - ...Я смотрю, он встаёт и на меня смотрит, а у меня шпора под... - увлечённо рассказывал Бардин о только что написанной контрольной. - Первый вопрос скатал, но не то, что надо, а второй вообще не успел, чёрт!
  Трошкин вынул маленькую шпаргалку из рукава.
  - Я вот не понимаю, нафига я их писал?
  Он достал ещё две мелко исписанные бумажки из карманов брюк. - Мне и с конспекта неплохо списывалось.
  Петя извлёк из-за пазухи конспект и две "методички". Он бросил их на кровать и тут заметил письмо.
  - О! А это ещё что такое? - Петя поднял конверт. - Мужики, про нас, кажись, вспомнили!
  Первое отделение моментом сгруппировалось вокруг Трошкина, и Жора, прочитав адрес, рассудительно произнёс:
  - По-моему, это от той тёлки из журнала.
  - Нет! Это я тебе написал, вчера ночью, под одеялом! - передразнил его Стёпа. - Тронь, не томи, открывай.
  Петя разорвал конверт и достал сложенный вдвое тетрадный листок, в котором лежала фотография.
  - Оба-на! Фотка! - возбуждённо засопел Ватруха. - Дай заценить!
  - Погодь, сначала посмотрим, что пишет.
  Трошкин спрятал фото в конверт и развернул письмо:
  "Здравствуй, Петя!
  Я уже и забыла про своё письмо в журнал, а тут вот получила от тебя письмо и сразу вспомнила. Если честно, не ожидала получить ответ на своё письмо. Немного о себе. Учусь я в десятом классе, увлекаюсь музыкой, вышивкой и книгами. Очень нравится гулять по парку. У нас очень красивый парк. Ещё у меня есть пудель, его зовут Эскимос, мы вдвоём гуляем по парку и играемся. Ну что ещё написать? Мой знак зодиака "Стрелец". Высылаю тебе свою фотографию, это я в Крыму правда я здесь неочень получилась. Напиши мне о себе буду очень ждать твоего ответа. Я больше не знаю что написать. До свидания. Жду ответа как соловей лета!
  Наташа.
  P.S. Если у нас ничего не выйдет верни пожалуйста фотографию. Она одна у меня такая"
  - Ну же, давай фофирку посмотрим! - не унимался Ватруха, возбуждённо потирая руки. - Если тёлка ничего, то я её забил!
  - Кого ты забил? - переспросил Трошкин, вынимая из конверта фото и накрывая его листком. - Идея-то, чья была? А имя чьё?
  - А фамилия чья? То-то... И вообще, ты-то что развыступался? Смотри, Ксюхе заложу.
  - Ладно, ладно, не бузи, - примирительно сказал Петя, - это я так, ради порядка. Мне и с Ксюшкой неплохо.
  Возбуждённый спор друзей привлёк всеобщее внимание, а слово "фотка", словно магнитом, собрало возле них приличную толпу.
  - Давай! - скомандовал Бардин и вместе со всеми уставился на лист, под которым лежала фотография.
  Петя медленно начал сдвигать листок вверх, освобождая снимок. Многоголосое "Оооо!" встретило появление голых девичьих ножек. Петя, не спеша, продолжал движение, и чем выше он поднимал листик, тем громче становилось "Оооо!" Дойдя до середины бёдер, Трошкин не выдержал и остановился.
  - Эй! Руку отпустите, больно же!
  Бумага возобновила движение вверх, и многоголосый хор снова пришёл в действие.
  - Оооо! Уууу!
  ...Появилась коротенькая юбочка...
  - Оооууаа!
  Девчонка стояла, сложив руки за спиной. Трошкин немного задержал своё движение, подождав пока рёв не достигнет своего апогея.
  - Ууууааааоооо!!!
  Он открыл лицо и убрал с фотографии листок, тут же толпа взорвалась восторженными воплями:
  - Класс!!!
  - Вот так пудель!!!
  - Ну и краля!!!
  - Тёлка, что надо!!!
  Ватруха выхватил у Пети фото и закричал:
  - Я забил! Я забил! Она моя!.. Ну что за собрание?! - накинулся он на столпившихся сослуживцев. - Больше двух не собираться!
  Он взял конверт.
  - Вот так деваха! Сегодня на самохе и закрутим...
  ...На улице было 19-ое января, и погода была с этим согласна. Тот пушистый, белый снег, который выпал в канун Рождества, давно уже превратился в огромные грязно-серые сугробы на газонах. Солнце показывалось крайне редко. Словно большой начальник, оно являлось на глаза раз в три дня и за несколько часов своего правления успевало превратить в кашу то, что находилось под ногами. Но ночью всё возвращалось на свои места. Асфальт становился гололёдоопасным, и утреннее шествие в столовую больше напоминало передвижение выстроенных в строй младенцев, только-только научившихся ходить. С крыш свисали устрашающего вида сталактиты, а выражение "закоченел, как цуцик" повторялось так часто, что этот самый цуцик вполне мог бы зазнаться...
  В этот день Трошкин на самоподготовку не пошёл. Совсем наоборот, после уже известной сцены коллективного прочтения письма, он натянул "парадку", надел шинель, поправил шапку и ремень, мысленно перекрестился и постучал в дверь канцелярии.
  Одному только ответственному офицеру известно, что говорил ему Трошкин, и только Петя мог определить, что из сказанного в тот раз было правдой, а что было выдумано. Ведь фантазия курсанта, это нечто особенное и заслуживает отдельного описания в многотомной работе.
  Так или иначе, Трошкин был уволен до 22.00 сего дня и, как любой порядочный увольняемый не замедлил оставить своих товарищей за обсуждением любовных писем и направить стопы ботинок к цели своего увольнения.
  
  
  
  
  Глава 26
  
  Виктор Лахов никогда не хотел стать военным, более того, он боялся армии. Одна мысль, что его скоро призовут, приводила его в ужас, а чувство неизбежности заставляло дрожать руки.
  Он пытался поступить в политехнический институт, но не сдал вступительных экзаменов.
  Он пытался обмануть медкомиссию, но не смог этого сделать. Чудом и неимоверными усилиями ему всё-таки удалось добиться отсрочки на год. Он прожил его, нигде не работая, сидя у родителей на шее, в мрачном предчувствии весеннего призыва. С каждой неделей, приближающей его к страшному маю, становясь всё угрюмее и раздражительнее.
  И вот, когда Виктор, прокляв всё на свете, был готов на что угодно, лишь бы избежать участи призывника, и появился Анатолий Васильевич. Он был каким-то маминым или папиным знакомым, носил звание подполковника и имел отношение к военному образованию. Он-то и предложил Лахову устроить его в какое-то военное училище.
  Решив, что училище, это не армия, и перекантоваться здесь два года будет парой пустяков, Виктор дал своё согласие. Не обделенный большим умом, он и здесь бы провалился, если бы не огромная помощь Анатолия Васильевича. Так или иначе, но в один, не слишком прекрасный день, оттеснив на "мандатке" кого-то, кто действительно мечтал о профессии офицера, Лахов был зачислен на первый курс Высшего Военного училища, находящегося в его родном городе. Но Виктор ошибся...
  Жизнь превратилась для него в ад. Подъёмы, построения, проверки, приказы командиров, бег, хождения по плацу... Он пережил курс молодого бойца, только благодаря своей изворотливости и душевной доброте прапорщика-фельдшера. Но и тут его страдания не закончились... Учёба плюс жёсткий распорядок дня помноженные на военную дисциплину заставляли Лахова вскакивать по ночам с постели и с тоской вспоминать гражданку, где он прекрасно обходился без всего этого.
  Отчислили его на третьем месяце обучения за самовольную отлучку с пьянкой. После совета училища с него сорвали курсантские погоны и выдали солдатские. А через два дня его перевели в батальон обеспечения. Вот тут-то и начались настоящие неприятности...
  Не наделённый особой физической силой, да вдобавок, обделённый силой духа, Лахов тут же стал безмолвной жертвой "дедовщины". Не будем подробно описывать его страдания, они того не стоят, скажем лишь, что к "дембелю" Виктор шёл очень долго и трудно. И за время этого пути его характер менялся, а душа желтела и съеживалась, словно осенний лист. В нём пропали и те немногие положительные качества, что были раньше.
  Через порог КПП он переступил без праздничного шума и рукоплесканий. Его "дембель" остался таким же невзрачным и малопривлекательным, как и вся служба. Виктор смотрел на окружающих и, с пугающей отчётливостью, сознавал, что он теперь не такой, как все они. Что он будет в их среде, как марсианин на футбольном поле, и виной тому был он сам, вернее то, что из него сделал не лучший армейский коллектив. И Лахов затаил жгучую злобу. Он решил, что раз стал таким, то пусть всё так и остаётся, пусть другим от него будет хуже. Раз он страдал, пусть и другие теперь страдают.
  Он попал на учёт в милицию. Он собрал компанию, и все окрестные дворы знали Витьку Нахала. Драки, пьянки, дебоши стали неотьемлимой частью его существования, а постоянное хождение на грани между законом и преступлением, делало, по его мнению, жизнь интересней.
  ...Виктор Лахов, известный многим, как Витька Нахал, вышел из подъезда своего дома и закурил. Солнце уже спряталось за крыши, и сумерки окутали город. Было довольно прохладно, и Виктор поднял воротник кожаной куртки.
  Он уже почти докурил, когда к подъезду подрулила компания, состоящая из уже подвыпивших пацанов 17-18 лет, таких же, как и Лахов, противников общественного порядка. Их было шесть человек.
  - Ну что, в кабак? - поинтересовался один из прибывших у Виктора. - А потом пойдём развлечёмся, а?
  - Увянь, Плафон!
  Лахов вытащил из кармана нож с пружинным лезвием и нажал кнопку.
  - Развлеклись вчера, еле ноги унесли.
  - Так ведь, Витёк, их же больше было!.. Ясное дело, шоблой...
  - Да закройся ты!
  Виктор выплюнул окурок и посмотрел на дверь подъезда.
  - Ты ж первый и дернул оттуда, а?
  Он прицелился и метнул нож в косяк. Тот, пролетев метров восемь, с глухим дребезжащим звуком вонзился в дерево.
  - Пойди, принеси лучше.
  Плафон побежал выполнять поручения, а Лахов презрительно оглядел дружков.
  - Ну и рожи, - сплюнул он.
  - А шо такое?.. - начала было одна из "рож", но Виктор сделал угрожающий жест, и компаньон заткнулся.
  Именно в такие моменты одиночества и безысходности Лахову больше всего хотелось быть жестоким, хотелось издеваться и заставлять страдать. Но сейчас он только крепче сжал кулаки и выдавил:
  - Вперёд, в кабак.
  
  
  
  
  Глава 27
  
  Дверь Трошкину открыла нарядная Ксюша. Она улыбнулась, и заговорщицки подмигнув, втащила его в прихожую.
  - Привет, Ксю, а где начальство? - весело, но тихо поинтересовался он. - Что-то не видать виновника-то.
  - А ну его! Я на него обиделась, - Ксюша сделала возмущённое личико. - Представь, я сделала крем для торта, а он слопал чуть ли не половину, и я сказала, что торта он не получит.
  - Очень даже несправедливо, - послышался знакомый голос, и на пороге комнаты появился Пал Саныч. - И не половину, а три ма-а-аленькие ложечки. Ксюх, ну прости старого. Здорово, атаман! - он протянул Пете руку. - Как делишки? Как детишки?
  - Всё на уровне! Кстати, о детишках...
  Петя засунул левую руку в карман, а правой отдал честь.
  - Товарищ штабс-капитан, поздравляю вас с днём рождения, желаю счастья, много денег, больших звёзд и хорошего зятя!
  Он вытащил левую руку и протянул Пал Санычу авторучку в футляре.
  - Это вам "самоходчиков" записывать.
  - Ну, спасибо, корнет, уважил! - именинник пожал Петину руку.
  - А вот насчёт последнего пожелания, не поможешь, а? - он лукаво взглянул на дочь.
  - Началось, - сказала та, краснея, - спасайся, кто может. Ухожу я от вас, всё...
  - Куда, в монастырь?
  - Нет, на кухню.
  Ксюша развернулась и проследовала в указанном направлении, оставив мужчин одних.
  - О, стесняется, - подмигнул Пал Саныч Трошкину. - Ну ладно, пойдём, я тебя кое с кем познакомлю.
  Они зашли в зал, и Петя онемел...
  За столом, уставленном всевозможной посудой с едой, сидел никто иной, как сам незабываемый и легендарный майор Зондер. Он улыбнулся оцепеневшему курсанту и произнёс:
  - Что ж ты, Пётр, на меня уставился, как на мумию? Проходи.
  - Ха! Да вы знакомы?! - Пал Саныч был удивлён.
  Петя был удивлён не меньше.
  - А вы что, меня ещё с Клубниковки помните? - спросил он. - Ну и ну...
  - Помню. Всех вас помню. Как бегали друг за другом по утрам, сапоги забирали, как курили в палатках тайком, как столовую оккупировали, всё помню. Садись, курсант, сегодня день рождения моего друга и сокурсника, а это я тебе скажу праздник, что надо!
  Он позвал Ксюшу:
  - Хозяйка-а! Иди же к нам!
  Зондер разлил шампанское и поднял бокал, когда Ксюша присоединилась к ним:
  - Выпьем же за именинника, а потом уж и повспоминаем, что было у нас и что было у вас. За Пашу! Пей, курсант, не стесняйся.
  ...Ксюша с Петей вышли из подъезда и медленно пошли по улице. Прошло два часа, и Пал Саныч с Зондером, оставшиеся дома заменили бутылку шампанского на кое-что покрепче. Петя же благоразумно отказался, и теперь он, не спеша, шагал рядом с Ксюшей и вдыхал полной грудью чистый морозный воздух.
  - А почему ты не захотел с ними выпить? - спросила вдруг Ксюша.
  - Неудобно как-то, да и в училище скоро.
  Девушка посмотрела на курсанта.
  - Петь, не ходи в училище, - грустно сказала она. - Я скучаю без тебя...мне трудно.
  - Но ведь в университете...
  - Что в университете? - она не дала ему договорить. - Все они или бабники, или алкаши. Там нет тебя... Не ходи в училище...останься.
  - Меня посадят на "губу".
  - Я буду носить тебе передачи.
  - Меня отчислят.
  - Ну и что. Не ходи.
  - Скажи, ты умеешь ждать? - вдруг спросил Петя.
  Ксюша некоторое время молчала, наконец, ответила:
  - Не знаю... Я не пробовала... Наверное, умею.
  - Это хорошо, - одобрил Петя. - Главное в нашем деле, это терпение и умение ждать. Но не всем это дано.
  Они замолчали и продолжали, не торопясь, идти по улице. Было уже поздно, и прохожие встречались редко.
  - А вот здесь я с твоим отцом познакомился, - заявил Петя, когда они свернули налево и оказались возле булочной. Ксюша засмеялась:
  - Хорошее знакомство, нечего сказать!
  Они прошли ещё метров сто, снова свернули и оказались в небольшом сквере. Где-то впереди за ним находилось родное Петино КПП, и само училище. Они шли по аллее, освещённой фонарями, и тихо разговаривали.
  - Знаешь?..
  - Знаю...
  - Что же ты, интересно, знаешь?
  Они остановились, и девушка поправила "молнию" на сапожке. Когда она подняла голову, их взгляды встретились, и слова, готовые было слететь с губ, так и остались там. Петя осторожно, словно на китайскую вазу, положил ладони на девичью талию. Ксюша прикрыла глаза и обвила руками Петину шею. Шинель и шубка мешали их движениям, но им было всё равно. Они стояли, обнявшись, и глаза их, их губы были рядом...
  - А помнишь, как я разревелась в кинотеатре? - шёпотом спросила Ксюша. - А ты меня успокаивал.
  - Помню... Но тогда я не знал, что ты - это ты.
  - А если б знал, не успокаивал бы?
  - Успокаивал, но не так...
  - А как?
  - А вот так...
  Он прижался губами к её губам и почувствовал, как в ответ она прильнула к нему, как учащённо забилось её сердце, как нежные девичьи руки гладят его непослушные волосы...
  ...Сказка оборвалась внезапно, вместе с треском раздвигающихся кустов и пьяным хохотом.
  - О! Тёлка! Смотри, Витёк, какая тёлка! Иди к нам!
  - Ну ты и хам, Штырь, - ответил ему Плафон, - это же не тёлка, это телушка!
  Он заржал над своей шуткой.
  Ксюша испуганно смотрела на пьяную компанию, спрятавшись за Петину спину.
  - Ха, а это ещё что за урод?! - Штырь перевёл взгляд на Трошкина. - А ну, катись отсюда!
  - Тихо, Штырёк, тихо.
  Лахов вышел вперёд. Он был пьян, и глаза его горели недобрым огнём.
  - Сейчас мы с ним договоримся... Слышь, командир, давай меняться, ты нам бабу, а мы тебе здоровье, - обратился он к Трошкину.
  В ответ Петя только положил руки на ремень возле бляхи. Лахов не унимался:
  - Слушай, герой, мы же всё равно её возьмём, только ты калекой на всю жизнь останешься.
  Ксюша сжала Петин локоть и прошептала:
  - Бежим, Петечка...
  -Ну, конечно, - вырвалось у Трошкина, и Лахов непонимающе уставился на него.
  - Ну что, договорились?
  - Сейчас договоримся! - сквозь зубы бросил Петя и расстегнул ремень. Одним движением он скинул на землю шинель и освободился от шапки. Чуть повернув голову к девушке, он тихо, но властно произнёс:
  - Быстро на КПП, будь там.
  Ксюша попыталась возразить, но Петя отрезал:
  - Живо!
  Девушка, что есть силы, кинулась по аллее, а Трошкин тотчас преградил путь двинувшемуся ей вслед Штырю.
  Курсант стоял, намотав на правую кисть свой кожаный ремень, и во взгляде его было столько холода, что, казалось, от этого враги должны были покрыться льдом.
  - Ну, падла, ты сейчас пожалеешь! - выкрикнул Штырь и бросился с палкой на Трошкина.
  Не дожидаясь, пока дубинка опустится ему на голову, Петя метнулся в сторону и взмахнул ремнём. Бляха взвилась в воздух и, сверкнув в луче фонаря, рассекла нападавшему щёку. Тот выронил палку и схватился за рану. Трошкин тут же сделал шаг вперёд и что есть силы, двинул бандита кулаком в лицо.
  В этом бою не было правил, была слепая ярость, и один только закон "Бей первым! Бей сильнее!". Да и не бой это был вовсе, а страшная в своей непредсказуемости, жестокая и беспощадная драка. И драка не на жизнь, а насмерть.
  Тяжело дыша, Трошкин стоял и смотрел на врагов. Двое из них, Штырь и ещё один, стояли на коленях, держась руками за лица, и стонали. У Трошкина болела спина, и была разбита губа. "Парадка" его перестала походить на "парадку". Петя сплюнул кровь:
  - Ну, скоты, давай по одному, вашу мать!.. Давай, подходи!
  Лахов с разбитым носом с ненавистью смотрел на курсанта.
  - Убью, сволочь!
  Он кинулся к Трошкину, размахивая велосипедной цепью. Петин ремень давно куда-то подевался, и парень стоял с пустыми руками, только крепче сжав кулаки. Он увернулся от первого удара, сделав нырок, и ударил Лахова в живот. Виктор охнул, выпустил цепь и схватился за пуп. Трошкин сразу же метнулся к нему и съездил по физиономии. Один раз, другой, третий. Он хотел ударить ещё, но сзади кто-то схватил его за шею и прижал к себе. Тут же спереди оказался Плафон с разбитыми губами, и его кулак полетел Пете в живот. Он ударил ещё раз, ногой. Трошкин чуть не потерял сознание... "Ещё удар, и крышка!" - мелькнуло в голове. Плафон, ухмыляясь, размахнулся. Петя, не дожидаясь, пока он ударит, собрал силы, ткнул затылком державшего в лицо и освободился от захвата. Плафон замешкался, и этих мгновений хватило, чтобы пнуть его в пах. И снова всё смешалось в кучу... Трошкин бил направо и налево, бил руками, ногами, бил головой. Он бил, пока чувствовал, что рядом кто-то есть.
  Наконец, ему удалось вырваться. Петя стоял и сквозь разноцветные круги рассматривал поле битвы и то, что осталось от нападавших. Лицо его горело, словно факел, во рту всё время скапливалась кровь, а в животе не унималась дикая боль. Голова кружилась и болела. Сквозь пелену Петя вдруг заметил нож в руке Лахова. "Всё!" - пронеслось в мозгу.
  Виктору досталось не меньше, если не больше, но злоба, казалось, придавала ему новые силы. Он сделал шаг в сторону курсанта и вдруг остановился. Откуда-то издалека послышался топот бегущего человека и девичий голос:
  - Петя, держись, они сейчас прибегут!
  Ксюша подбежала и остановилась, как вкопанная, увидев избитого Трошкина, присевшего от боли в животе на корточки и то, что осталось от лаховской команды.
  - Я их позвала! Сейчас они будут здесь! - выкрикнула она в лицо бандиту.
  Их разделяло каких-нибудь шесть-семь метров и, казалось, не будь этого расстояния, он тут же бросился бы на девушку. Его лицо исказила гримаса ненависти:
  - Ах ты, падла!
  Что-то произошло в покалеченном Петей мозгу Лахова, и он поднял нож.
  - Умри, сука!
  Как в замедленном фильме, Трошкин видел происходящее. Последние два слова и блеск лезвия привели в движение какую-то скрытую пружину и заставили её действовать. Он прыгнул... Прыгнул изо всех сил, которых оставалось совсем немного. Он летел, казалось, целую вечность, медленно, очень медленно приближаясь к девушке. Он видел, как надвигаются излучающие ужас глаза на бледном, таком родном личике.
  Время остановилось... Он налетает на девушку грудью... Они вместе начинают падать... Ещё немного, совсем немножко, и нож пролетит над ними...
  Трошкину показалось, что они падали бесконечно, и, когда он уже решил, что всё позади, острая, пронизывающая боль возникла в спине, и холод разлился по всему телу.
  Тут же время вернулось к своему нормальному состоянию. Они упали, и, уже теряя сознание, Трошкин услышал отчаянный Ксюшин крик: "НЕТ!!!"
  Он стукнулся головой об асфальт, и это, как ни странно, вернуло его на миг к действительности. Сквозь красный туман он увидел то, что в другое время вызвало бы у него чувство гордости, и от чего захватило бы дух...
  По аллее, словно единый грозный механизм, громыхая сапогами, неслась его родная рота. Вся, как один. С отчаянной решимостью на лицах, без шапок, но обязательно с ремнями, молча и неумолимо неслись курсанты, и никто не смог бы их сейчас остановить... Да никто бы и не пытался этого сделать.
  Трошкин собрал силы и поднял голову. Он посмотрел на Ксюшу и попытался улыбнуться, но улыбка вышла невесёлой.
  Девушка стояла перед ним на коленях. Петина голова лежала у неё на руках, глаза его были закрыты, а из спины торчал нож. Не в силах больше сдерживать себя, Ксюша зарыдала, и слёзы катились по её щекам и падали на окровавленный курсантский китель...
  
  
  
  
  Глава 28
  
  ...Здоровье было для Петра Трошкина тем самым многопудовым камнем, который жизнь взвалила на его плечи в раннем детстве. Который нисколько не мешал ему все эти годы ни в личной, ни в общественной жизни. Но о который он непременно спотыкался по пути в санчасть, куда он нет-нет, да и направлялся с целью "закосить" наряд. Этот камень никак не хотел проходить в дверь больничной палаты, и поэтому каждый раз приходилось возвращаться ни с чем. Думая при этом, что неплохо было бы заиметь что-нибудь эдакое позаковыристей, артеросклероз или остеохандроз, например, и с нарядами проблем бы не было. Однако, несмотря ни на что, Трошкин чрезвычайно бережно относился к своему здоровью, доставшемуся ему, как он считал, от прабабушки, которая была альпинисткой...
  Он выжил...
  Быть может благодаря своему безотказному здоровью, а может быть из-за того, что нож, брошенный Лаховым, вошёл с правой стороны, но не повредил жизненно важных органов. Так или иначе, Трошкин остался жить. Больше того, он начал выздоравливать.
  Потеря сознания в тот роковой вечер, вызванная болевым шоком, помешало ему досмотреть спектакль под названием "Побоище в парке", в котором он сыграл главную роль, до конца. Но боевые товарищи, навещавшие его регулярно раз в сутки, перед самоподготовкой (выздоравливать Пете приходилось в центральном военном госпитале, поэтому визиты были вынужденно ограничены), так вот друзья подробно описали ему события финальной сцены. Они рассказали, как перед самой вечерней поверкой по казарме пронёсся клич: "Наших бьют!!!" Как моментально опустело спальное помещение. Как неслись они по пустынному училищу, а затем по улице, и люди в недоумённом страхе шарахались от этого "железного потока". Они поведали Трошкину, как Лахов с дружками, обезумев от страха, попытались смыться, но были настигнуты и смяты разбушевавшейся толпой. Как после самосуда, первое отделение разделилось и, никому не доверив этой работы, понесло бездыханное Петино тело в училищную санчасть. При этом Бардин, загадочно подмигнув, рассказал Пете, что Ксюша до двери санитарной машины была с ними и всё просила, чтобы никто не сделал ему больно. А Ватруха, которому поручили сопровождать раненного до госпиталя сообщил, что уже возле операционной тот пришёл в себя и, увидев находящегося здесь же ротного, попросил:
  - Родителям не сообщайте, пожалуйста, не надо...пока хотя бы...
  Тогда ротный вопросительно посмотрел на хирурга.
  - Всё будет в порядке, рана не смертельная, - произнёс тот. - И не таких вытаскивали.
  - Товарищ майор, обещайте... - не унимался Петя.
  - Обещаю, - ротный кивнул. - Ты только выздоравливай.
  Странно, но этого разговора Трошкин не помнил, однако он выздоравливал.
  Каждый день после обеда, когда заканчивались занятия, в палате появлялась Ксюша в белом халате и такой же шапочке. Петя был до чёртиков рад её приходам, но, лёжа на больничной койке, чувствовал какое-то смущение в её присутствии. Тем не менее, он ждал каждого её появления с нетерпением наркомана, ждущего очередного укола.
  Прошёл месяц...
  Рана почти зажила, и силы постепенно возвращались в тело под названием Петя Трошкин. Это "тело" сидело на кровати и смеялось, слушая, как Ватруха рассказывает о событиях прошедших дней.
  - ...Ну вот, а этот тормоз утверждает, что присваивать чужое имя неприлично.
  - Конечно, неприлично, - подхватил Бабуль.
  - Но ведь я же ничего не присвоил! Мне же Троня его сам уступил, чукча ты африканский! Скажи ему, Петь...
  - Уступил, уступил, - сквозь смех подтвердил Трошкин, - пользуйся уж.
  Он ещё раз пробежался глазами по письму, которое держал в руках, и заметил:
  - Уж больно она тут разоткровенничалась... Слышь, Казанова по переписке, не перегнул бы.
  - Не боись, всё будет путём! Может у нас ещё всё даже очень серьёзно получится, а? - спросил Ватруха. - Вы-то откуда знаете?
  - У тебя серьёзные отношения могут быть только с батоном или с бутылкой кефира, - заметил Бардин.
  Все заржали.
  - Ладно, пожуём - увидим, - философски изрёк Трошкин и положил письмо на прикроватную тумбочку. - Ну, что ещё нового-то?
  Они просидели ещё минут двадцать и курсанты засобирались.
  - Ну, будь! - сказал Бардин. - Выздоравливай, герой.
  - Угу, - ответил Петя.
  Он поочерёдно пожал всем руки.
  - Когда на волю-то? - уже возле двери поинтересовался Коля.
  - Говорят дня через три-четыре, сил моих уж больше нету!
  - Ну, давай, ждём, не скучай...
  Ватруха закрыл за собой дверь и побежал догонять остальных. Уже при выходе из госпиталя он вдруг вспомнил, что забыл кое-что в палате Трошкина, но, подумав, решил не делать из этого проблемы. Коля ничего не сказал остальным, а двинулся вместе со всеми к троллейбусной остановке. Возвращаться было плохой приметой...
  ...Они разминулись всего на один троллейбус. Ещё не успел "рогатый", забравший курсантов, скрыться из виду, как к остановке подкатил следующий. Из него вышла Ксюша со своей однокурсницей Ирой. Ира жила в этом районе, и поэтому до госпиталя они почти всегда ехали вместе.
  - Я не знаю, что это, - говорила Ксюша, - я не понимаю, что со мной происходит.
  - Это любовь, дорогая моя, - отвечала ей подруга, - любовь, и ничто иное.
  - Наверное, - девушка задумалась, - может быть... Но я не знаю, может это не по-настоящему.
  - А как же? - удивилась Ира.
  - Понимаешь, когда он рядом, мне ничего больше не надо, я счастлива на все сто, но...
  - Что "но"?
  - Но он же курсант...
  - Ну и что?
  - Он курсант. Большую часть времени он проводит в своём училище, а не со мной, и вот тогда-то мне и трудней всего.
  - Думаешь, изменяет?
  Ксюша остановилась и удивлённо посмотрела на подругу:
  - Ты...ты что?! Он?! Изменяет?! Не-ет! Он не такой!
  - Все они такие! - авторитетно заявила Ира. - А курсанты, тем более.
  - Не верю! - твёрдо произнесла Ксюша. - Не-ве-рю!
  Они замолчали, и некоторое время шли молча. Сама мысль, что Трошкин может оказаться бабником, была для неё новой и дикой. Но слова подруги оказались неким катализатором, и маленький подлый червячок сомнения вылез из своей норы.
  - Нет! - наконец, снова произнесла она, как бы убеждая саму себя. - Петя не может!
  Они подошли к госпиталю и попрощались. Ира направилась домой, а Ксюша толкнула ставшую уже знакомой дверь.
  Девушка поздоровалась с дежурной медсестрой и поднялась на второй этаж. Прошла по коридору и остановилась возле двери с номером "15". Она приоткрыла её и заглянула в палату:
  - Ку-ку!
  В палате было пусто. Ксюша вошла и прикрыла дверь. "Ну, я так не играю, - подумала она. - Наверное, ещё с процедур не вернулся". Девушка села на стул и приготовилась ждать. Пакет с принесённым для Трошкина печеньем собственной выпечки, она положила на тумбочку. На ней лежали какие-то бумаги.
  Ксюша обвела взглядом палату. Всё здесь напоминало ей о Трошкине, о тех днях и ночах, когда она сидела над его забинтованным телом. Шторы на окнах, она всё время задвигала их, чтобы свет не падал ему на лицо. Картина на стене... Банка с цветами... Его тетрадь, в которой он рисовал смешные рожицы и подписывал их её именем. Ещё какие-то бумаги... Она пригляделась. В глаза бросился конверт с неестественно яркими цветами на картинке. Ксюша перевела взгляд и тут же отвернулась, это было письмо. Она посидела минуту, изо всех сил борясь со своим женским любопытством, и, сдавшись, взяла листок в руки...
  "Милый, Петя!
  Огромное спасибо тебе за твоё письмо, за твои ласковые и нежные слова в нём..."
  Письмо было всего на тетрадный лист, но, прочитав его, Ксюше показалось, что оно бесконечно. Словно лунатик, она встала и сделала шаг вперёд, смотря куда-то перед собой. Она ударилась коленкой об угол кровати, и это вывело её из оцепенения. Девушка посмотрела на письмо в своей руке и, будто вдруг ошпарившись, бросила его на пол. Как осенний лист, плавно падало оно к её ногам, а она заворожено следила за его полётом. Но лишь только листок с тихим шуршанием коснулся пола, словно выстрелили из стартового пистолета... Сдерживая рвавшиеся наружу слёзы, девушка бросилась прочь из палаты. Ксюша бежала по лестнице, и все недоумённо расступались перед ней. А она, не обращая ни на кого внимания, летела, и ком, подкативший к горлу, уже мешал дышать. И в мозгу пульсировал лишь один вопрос: "Как он мог?!"
  ...Вернувшись с процедур, Трошкин надеялся застать в палате Ксюшу, но её там не оказалось. Зато оказалось его любимое Ксюшино печенье. Он тут же запустил в пакет руку и выудил несколько чудес домашней кулинарии. Засунув одно из них в рот, он увидел лежавшее на полу письмо, нагнулся и поднял его. Расправившись с ещё одной печенюхой, он прочитал послание ещё раз. Усмехнулся, подумал: "Во даёт!" и засунул его в конверт. А тот, в свою очередь, положил в карман кителя, который покоился тут же на тремпеле: зашитый, отмытый и поглаженный.
  Он снова взглянул на пакет. "Странно, почему она не подождала?" - подумал Петя. Он сел на кровать и задумался. Сегодня его вызвали к главврачу, и тот сказал, что курс лечения подошёл к концу, и что он, курсант Трошкин, вправе вернуться к прерванному обучению. Но перед этим ему по закону предоставляется отпуск по болезни сроком на тридцать суток. И теперь ему предстояло выбрать: ехать ли домой или вернуться в училище. Собственно, выбор уже был сделан. Из-за ранения, как и год назад, Петя пропустил свой очередной зимний отпуск.
  
  
  
  
  Глава 29
  
  Всё произошло так быстро, что он не успел опомниться. Пожатия рук, тёплые слова ротного, небольшой инструктаж, и вот он, отпускной билет. Трошкин стоял на КПП и рассматривал кусок бумаги, дающий ему право ехать на родину.
  Он зашёл в ближайшую телефонную будку и набрал Ксюшин номер. С того самого дня, когда он жевал её печенье в палате, она больше ни разу не заглянула к нему, а прошло уже почти три дня. Пётр терялся в догадках: "Заболела?.. Занята?.. Уехала?.." Телефон не отвечал. Он повесил трубку и отправился по знакомому пути к её дому. Внутренний карман неприятно оттягивал билет на поезд, отправляющийся через два часа. Ротный сам заказал его для Трошкина, и Петя не переставал думать об этой медвежьей услуге.
  Он поднялся на третий этаж и позвонил. Ответом была тишина. Он позвонил ещё, и на какую-то долю секунды ему показалось, что в квартире что-то скрипнуло, но дверь не открывалась, и Петя решил, что это действительно только показалось. Он снова надавил кнопку, и звонок в очередной раз обиженно звякнул в тишине пустой квартиры.
  Трошкин развернулся и уныло побрёл по лестнице. До поезда оставалось что-то чуть больше часа, а он так и не увидел Ксюшу. Искать её в университете было бессмысленно, да Петя и не знал, где именно это надо делать.
  Он вышел на улицу и пошёл к остановке, отчаянно вертя по сторонам головой, пытаясь отыскать в толпе знакомую золотую причёску, но тщетно...
  Через час тепловоз, дунув на прощание, тронулся от шестой платформы, унося с собой в пятом вагоне задумчиво глядевшего в окно Петю Трошкина.
  ... Дома он пробыл две с половиной недели...
  Не станем останавливаться подробно на этом временном отрезке, ибо его можно было описать всего одним словом: "хандра".
  Причину своего позднего и растянувшегося отпуска домашним Трошкин изложил осторожно, тщательно сглаживая острые моменты, такие, например, как пружинный нож. Тем не менее, мать была в панике, а отец только и сказал: "Ну, ты мужи-ик!"
  Две недели Петя просидел дома, а из головы его не выходила Ксюша. Как известно, хуже неведения может быть только абсолютное неведение, и Трошкин от него ужасно страдал.
  Так или иначе, но, в конце концов, он собрался с мужеством и сообщил родным, что покидает их не далее, как через день-два. Мать пыталась возразить, но отец, взяв её за руку, произнёс, внимательно глядя на сына: "Надо, значит поезжай..."
  И Трошкин поехал...
  Было начало марта, когда он весело и легко спрыгнул на платформу ставшего уже родным вокзала. Петя глубоко вдохнул весенний свежий воздух, сдвинул шапку на затылок и тут же, подумав о патруле, вернул её обратно. Он счастливо улыбнулся своим мыслям и зашагал к трамвайной остановке.
  Было утро третьего воскресения его вынужденного отшельничества. Таял снег, и с крыш, весело постукивая по макушкам прохожих, падали сосульки.
  До центрального рынка, именуемого в народе "толкучкой", оставалось ещё целых три остановки, а эта подлая машина - трамвай ползла, словно улитка на похоронах. Трошкин готов был подталкивать вагон сзади, лишь бы быстрее попасть на рынок, а туда он должен был нагрянуть сегодня обязательно, ибо только там можно было выбрать настоящие цветы
  Петя не знал, чем "чайные" розы отличаются от "кофейных" или "какавных", например, но это незнание вовсе ему не помешало. Через полчаса усиленного конкурсного отбора Петину ладонь приятно покалывал букет, состоящий из пятнадцати ужасно симпатичных и благоухающих огромных роз. А ладонь бабульки-продавщицы грела пачка купюр, состоящая из Петиной получки и его личных сбережений.
  "Господи, неужели это не сон!"
  Петя бежал, нет, летел по не раз хоженной улочке к знакомой пятиэтажке. Встречные прохожие, которых Трошкин обдавал талым снегом, оборачивались и с улыбкой смотрели на счастливого курсанта, мчавшегося с огромным букетом роз и светящегося радостью.
  Всё вокруг было знакомо: дома, магазины, деревья... Именно по этой улочке он бежал почти год назад от патруля, именно здесь он не раз проходил, торопясь к знакомой квартире и держа в кармане два билеты в кино или на концерт. И вот сегодня такой день! День, которого он ждал так долго, который должен изменить его судьбу.
  Не чуя под собою ног, Трошкин взлетел на третий этаж. Вот она, дверь, оббитая дермантином, за которой живёт его счастье. Петя привычным жестом поправил шапку и протянул руку к кнопке звонка.
  "Дзинь!" - сказал тот, и Петя попытался спрятать за спиной розы.
  Дверь открылась не сразу, но, открывшись, она залила всю лестничную площадку тёплым светом. На пороге стояла Ксюша.
  - Привет! - улыбнулся Трошкин. - Ты знаешь...
  Он осёкся... "Чего это я прямо с лестницы, и об этом, нет, это будет не так..."
  - Ты знаешь, я так соскучился.
  - Петя, тебя так долго не было...
  Что-то в её интонации слегка удивило Петю, но он не придал этому значения.
  В квартире пахло пирогом с яблоками и чаем. Прихожая была тесновата, но Петя дольше тянуть не собирался, тем более, один из шипов пренеприятно впился в палец.
  - Ксюша, знаешь... - он глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду. - Я... Я долго не мог разобраться... Ты... Ты... В общем, это тебе!
  Пётр протянул девушке букетище, предоставляя тому право высказать недосказанное.
  - Это мне?! - всплеснула руками Ксюша.
  Она прижала нежные лепестки к груди и вдохнула их аромат. Вдруг счастливая улыбка потускнела, девушка посмотрела на мнущегося в дверях курсанта.
  - Спасибо.
  Трошкину показалось, что в её глазах что-то блеснуло.
  - Ты проходи.
  - Слушай, а у тебя есть банка? Лучше трёхлитровая. Надо их в воду поставить!
  Петя засуетился, снимая ботинки и шинель.
  - Я помню, на балконе стояла, ты не беспокойся, сейчас я принесу.
  Трошкин ринулся выполнять обещанное. Он открыл дверь в зал и сделал несколько шагов, намереваясь попасть на балкон, но вдруг остановился. Что-то было не так. Петя обернулся...
  В кресле, закинув ногу за ногу, держа в руках чашку чая, сидел какой-то тип и ехидно улыбался. Одет он был даже чересчур модно, и Петя машинально отметил про себя, что живёт этот "фраер" явно за счёт богатых родителей. На вид ему было 19-20 лет.
  В дверях появилась Ксюша. Смущённо глядя на Трошкина, она прижимала к себе розы. Неизвестный поставил чашку на стол, поднялся и подошёл к девушке.
  - Что же ты нас не знакомишь, Ксения?
  Он обнял её за талию и понюхал цветы.
  - Пахнут неплохо, но я предпочитаю гигантские гладиолусы. Их трудней достать, да и стоят они подороже... Ах, да! Курсанты же столько не получают.
  Он взял цветы из рук девушки и положил их на столик.
  - Это, чтоб твои ручки не поранились, - пояснил он растерявшейся девушке. - А это, я так понимаю, и есть тот тип, из-за которого ты чуть не погибла?..
  Он подошёл к Трошкину и, презрительно глядя на него, протянул руку:
  - Лев Эдуардович... С кем имею честь?
  "Сопля ты зелёная, а не Эдуардович, - совершенно спокойно Петя разглядывал оппонента. - Ведь не знаешь же, что такое сапогом в челюсть, и как это неприятно. Если будет продолжать в том же духе, ему придётся крупно расстроиться, не исключено, что с госпитализацией. Я итак уже чёрт знает, чего наслушался".
  Трошкин перевёл взгляд на Ксюшу. Та стояла, прижав руки к груди, на глазах у неё блестели слёза, готовые вот-вот хлынуть на палас.
  "Нет, только не сейчас... И не здесь. Да и вообще, ну его к ядрёной фене, пусть существует, плесень".
  Петя посмотрел на протянутую ладонь.
  - Арнольд Арчебасов! - он коротко кивнул. - Только что из Нагонии! Там переворот!
  Нахал растерялся и опустил руку. Трошкин отодвинул его плечом и подошёл к девушке.
  - Прости, Ксюша, - он сдержал желание погладить её по волосам, - задержался я у тебя. Спешу. Спешу на заседание глав организаций по борьбе с коррупцией, - он зло посмотрел на холённого типа. - Будем обсуждать вопрос о методах уничтожения всяких папенькиных выскочек.
  Он снова посмотрел на девушку:
  - Ксюш, но за что?..
  - Не надо, Петя, - прошептала она, - ты же сам виноват.
  - Виноват?! В чём?!
  - Я... Я прочитала то письмо, там, в больнице.
  - Письмо? - недоумение возросло. - Какое ещё письмо?
  - От Наташи... - еле слышно произнесла она, - от твоей Наташи...
  - От кого?! О Боже!
  Облегчение, обида и боль одновременно заполнили его сознание. Он вспомнил, то, что должен был вспомнить, и горько произнёс:
  - Эх ты! От Наташи...
  Он достал бумажник, вытащил забытое письмо и протянул его девушке адресом кверху:
  - Прочти, Ксюшка, и прости, оно не должно было там оставаться.
  Ксюша приняла протянутый конверт и поднесла его к заплаканным глазам. Вдруг из губ её вырвалось сдавленное "нет!", и слёзы потекли сильнее.
  Петя вышел в прихожую и обулся. Ксюша стояла рядом. Роняя слёзы на пол, она молча смотрела на Трошкина, не в силах произнести что-нибудь, или просто пошевелиться. И во взгляде её был и стыд, и мольба, и осознание непоправимой ошибки. Этот взгляд, казалось, жёг Петину спину, пока он завязывал шнурки. Трошкин порывисто поднялся и посмотрел в заплаканные голубые глаза. Боже! Именно такой он впервые увидел её почти два года назад в кинотеатре.
  - Прости меня, Петечка, я... - наконец, смогла прошептать она.
  Петя приложил палец к её губам.
  - Я всё понимаю, - сказал он. - Военные мы, трудно с нами.
  Он снял с вешалки шинель, и последний раз вдохнул аромат Ксюшиных духов.
  - Ты цветы поставь всё-таки в воду, это же не гигантские гладиолусы, они без воды умрут...
  "Как любовь", - хотел он добавить, но не стал, повернулся через левое плечо и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
  - Ксюша!
  Голос из зала вывел её из оцепенения, и осознание потери всей тяжестью обрушилось на неё.
  Как лань, она метнулась к двери и выбежала на лестничную клетку.
  - Пе-етя-я!
  Звук её голоса заметался по этажам, но безответно.
  - Петечка-а!
  Ксюша подбежала к окошку и забарабанила кулачками по стеклу...
  На улице была капель, таял снег, и в воздухе носились запахи весны. Но здесь, на лестнице, было тихо и пахло пылью. Из подъезда вышел Трошкин, правую руку он держал в кармане брюк, через левую была перекинута шинель. Он шёл, не спеша, задумчиво глядя себе под ноги, и упрямый чуб, выбившийся из-под шапки, грустно колыхался в такт его шагам.
  - Пе-е-етя-я-я!!!
  Ксюша изо всех сил дёргала окно, но тщетно, оно было заколочено.
  Трошкин скрылся из вида, и Ксюша, сдерживая вырывающиеся рыдания, вернулась в квартиру. На пороге зала она остановилась и, не в силах больше терпеть, горько зарыдала, опустившись на колени перед столиком. А на нём, среди чашек, словно огромный благоухающий мираж, лежал букет чайных роз. И будто в знак солидарности, на ароматных лепестках, невесть откуда, появились хрустальные слёзы росинок. Цветы тоже плакали... А рядом лежал почтовый конверт, и с него на девушку смотрели другие, неживые, нарисованные цветы. И справа от них, в графе, обозначенной словом "кому", красивым девичьим почерком было выведено: "Петру Ватрухе".
  
  
  
  
  Глава 30
  
  Прошла неделя...
  Ещё не было в короткой жизни Трошкина такого мрачного периода. Он жил, как в тумане. Одновременно со всеми он ходил на развод, жевал перловку в столовой и сидел на занятиях и самоподготовке. Но вместе с тем, всё это он воспринимал лишь какой-то маленькой, совсем незначительной частичкой своего "Я", всё остальное было занято горем. И Петя утонул в нём, ушёл в него с головой, оставив окружающую его шумную, весёлую и непоседливую курсантскую жизнь другим.
  Друзья видели, что что-то происходит с некогда весёлым и общительным парнем Трошкиным, но в чём дело, они не знали, а сам Петя ни о чём им не рассказывал. На по-товарищески прямые вопросы он отвечал так же по-товарищески, но довольно грубо и односложно, и все терялись в догадках.
  Так продолжалось вот уже шесть дней. Не раз по вечерам на тумбочке дневального звенел телефон. Тогда замученный курсант с повязкой орал благим матом на всю казарму Петину фамилию, добавляя при этом, чтобы тот подошёл к трубке. Но Петя полностью игнорировал эти крики, оставаясь лежать на кровати в позе пловца, плывущего брасом. Он рассуждал примерно так: если это начальство, то его найдут и без телефона (может он покурить вышел), ну а если это... При мысли о том, кто может сейчас находиться на другом конце провода, он тяжело вздыхал, отрывал голову от подушки и орал охрипшему дневальному, что Трошкина здесь нет. После чего снова ложился брасом, а дневальный, которому было до лампочки, есть в казарме тело Трошкина или нет, со спокойной совестью клал трубку, сказав предварительно в неё, что таковой отсутствует.
  Но вчера дневальным был Ватруха, и снова зазвонил телефон. Николай позвал Петю, на что тот ответил как обычно за последние несколько дней. Но он не учёл, что Ватрухе было не всё равно, подойдёт Трошкин к аппарату или нет. Коля был неглупым парнем и давно уже увязал эти звонки с Петиным депрессивным состоянием. Более того, он узнал голос на том конце провода, а потому, не долго думая, он покинул свой пост-тумбочку и ударом подушки вернул ушедшего в себя Петю к действительности.
  - Иди к телефону.
  - Не пойду, отвали.
  - Это ещё почему?! - возмутился Ватруха. - Ты знаешь, кто звонит?
  - Знаю, поэтому и не пойду. Отвяжись.
  - Та-а-ак, - протянул Коля задумчиво, - значит вон оно что. Хм. Ну ладно, мученик, мучайся на здоровье, дело твоё...
  Он подошёл к телефону и положил ждущую трубку на рычаг, а затем во всё горло позвал:
  - Дневальный свободной смены!
  И когда сменщик явился на зов, недолго о чём-то с ним переговорил, отдал ему повязку, водрузил вместо себя на "тумбочку" и бесшумно скрылся в неизвестном направлении. Оставив лежащего Петю делить своё горе с подушкой, а дежурного по роте недоумевать, куда же делся дневальный Ватруха, который только что украшал собой постамент рядом с тумбочкой...Это было вчера...
  ...Был обычный вечер, когда смолкла ржащая, орущая матом и просто галдящая самоподготовка. Ушёл в небытие ужин, оставив в желудках курсантов тяжкий след в виде пшённой каши с жареной сельдью. И всё ротное начальство разбежалось по домам, бросив в казарме одного лишь ответственного офицера, который, впрочем, не сильно-то и ответствовал. Запершись в канцелярии, он смотрел по телевизору футбол.
  Был шестой вечер Петиных мучений. Как обычно, он завалился на кровать и ушёл в себя. Никому не известно, о чём именно он думал, но что мысли его были не из весёлых, можно было догадаться по тяжким вздохам, нет-нет, да и издаваемых Петиной подушкой, в которую он уткнулся носом.
  К нему подошли Ватруха и Бардин. Николай, сунув ему за шиворот "увольняшку", бросил сверху Трошкиновскую шинель.
  - Бэримор, вы уволены! - заявил он.
  Трошкин приоткрыл один глаз и посмотрел на друзей.
  - Идите с миром, - сказал он грустно, - плохо мне.
  Ватруха вынул у Пети из-за воротника увольнительную записку и покрутил ею у его носа:
  - Мужик, очнись! Мы тебя уволили. Вставай, пошли!
  - Куда?
  - Смотреть верблюда! Куда-куда! На кладбище, место тебе выбирать! - не выдержал Бардин. - Загнёшься ведь не сегодня - завтра.
  - А-а-а, - устало протянул Трошкин, - тогда, чтоб берёзка рядом была, поищите...
  Он снова клюнул подушку, и оттуда послышался очередной вздох.
  - Нет, вы посмотрите на этого клоуна! - воскликнул Ватруха. - А ну, Стёпа, давай...
  Они подняли Трошкина с кровати и напялили на него шинель. Петя почти не сопротивлялся. Он безучастно смотрел то на одного, то на другого и только повторял:
  - Во, придурки.
  Наконец, Петя был экипирован, и Ватруха заявил:
  - Ну, всё. Пошли.
  - Так куда, всё-таки? - поинтересовался Петя.
  - В кино.
  - Какое кино?
  - Цветное и интересное, - пояснил Бардин.
  Вышли на улицу. Трошкин вконец смирился с необходимостью куда-то идти, ради какой-то непостижимой прихоти товарищей. "Может это и к лучшему, - думал он, - хоть отвлекусь ненадолго".
  Выйдя из казармы, Петя по привычке направился к забору. Они всегда так делали, перелезая через него и экономя при этом десять минут на обход через КПП, но Бардин поймал его за рукав:
  - Э-э-э, ты куда?
  - Так в кино ж ведь, - не понял Петя.
  - Правильно, - пояснил Ватруха, - только мы, как порядочные люди, пойдём через КПП.
  - С каких это пор ты стал таким порядочным? - поинтересовался Петя
  - Недавно совсем, - Коля подтолкнул Петра. - Топай давай, а то опоздаем.
  Они подошли к Контрольно-Пропускному Пункту, и Ватруха галантно распахнул перед Трошкиным двери. В другое время поведение товарищей, более чем странное, надо отметить, насторожило бы Петю, но сейчас ему было не до ватрухинских выкрутасов. Он зашёл в здание и, пройдя по небольшому коридорчику со стёклами вместо одной стены, хотел было уже толкнуть дверь на улицу, но Ватруха с Бардиным повели себя ещё более странно. Один взял его под левый локоть, второй - под правый и, не применяя особых усилий, молча втолкнули Петю в комнату для гостей, захлопнув за ним дверь.
  Волей-неволей Трошкину пришлось вернуться из своих горьких дум к действительности, чтобы разобраться в ситуации. Он толкнул дверь, но та не поддалась, замка в ней не было, значит, её кто-то держал с той стороны. "Рехнулись, наверное, - подумал Трошкин. - Или шуточки шутят, идиоты".
  Он повернулся, чтобы осмотреть комнату и замер... Совсем небольшое помещеньице для посетителей было пусто... Почти.
  В дальнем углу, возле окна стояла Ксюша. Она молча смотрела на курсанта, и во взгляде её было столько грусти, что казалось, она вот-вот выльется из этих красивых глаз вместе с водопадом слезинок. Секунд пять они смотрели друг на друга. Затем Трошкин резко повернулся и заколотил руками в дверь.
  - Откройте! А ну откройте! Слышь, Сдобный, хуже будет! Открывай, я говорю, батон недожёванный!
  - Фиг тебе! - ответила дверь голосом Ватрухи. - Свидание ещё незакончено.
  - От-кры-вай!!! Бард, ско...
  Он осёкся. Нежная женская ручка легла ему на плечо. Не в силах повернуться, Петя стоял, прислонившись к двери. Чего он боялся? Сдаётся нам, что знал Трошкин, повернись он сейчас, и не выдержит сердце этого, полного отчаяния, взгляда. Но заметим, он был молод и несильно разбирался в житейских проблемах. Он считал, что его уязвлённая гордость - это то, чего никогда нельзя простить. Мужская гордость, не это ли самое большое достояние, не это ли главная ценность мужчины?! И совсем не брал Петя во внимание, что давно уже, раз сто, наверное, простил Ксюшу, и тысячу раз представлял, как он ей об этом скажет. Ведь не было для него никого, кроме неё в целом свете, пусть он и боялся себе в этом признаться.
  Но Петя был молод и немножко глуп, поэтому он стоял лицом к двери, боясь повернуться. А за дверью уверенный бардиновский голос объяснял кому-то, что в комнату сейчас входить никак нельзя, потому что там проводят дегазацию с деактивацией. А ватрухинский голос всё время повторял: "Опасная зона! Опасная зона! Проходите, не задерживайтесь!" И всевозможные мамы, бабушки, дяди и тёти курсантов, пришедшие проведать своих чад, с опаской глядя на запертую дверь, смирялись с этим и стремились отодвинуться от неё подальше.
  А в комнате было тихо, и мягкий, жёлтый свет падал от светильников на паркетный пол.
  - Петечка, - прошептала Ксюша.
  Мужская гордость... Он молчал. Рассматривая дверь, он подсознательно рисовал себе её портрет, такое милое и такое родное личико...
  - Петечка...
  Ещё секунду, и он не выдержит. Сердце бешено стучало в грудную клетку: открой, открой, открой! Мужская гордость... Какая, к чёрту, гордость!
  Он повернулся и оказался лицом к лицу с девушкой.
  - Петечка, ведь я люблю тебя, - прошептала она, глядя на него своими голубыми глазами. - Понимаешь? Люблю.
  Господи, как он мог терпеть всё это время. Он прижал её к своей груди, и они стояли так долго-долго, словно боясь, что снова потеряют друг друга, если разомкнут свои объятия. Петя наклонился к её уху:
  - Я люблю тебя, Ксюшечка, милая моя, как мне было без тебя плохо! Не покидай меня больше, ладно?
  - Никогда... Никогда, хороший мой. Я никогда тебя больше не покину.
  Дверь приоткрылась, и появилась голова Ватрухи, а над ней голова Бардина. Удовлетворённо улыбнувшись, Николай подмигнул Стёпе:
  - Эй, Троня, пошли, а то в кино опоздаем...
  Трошкин оторвался от любимых глаз и сфокусировал взгляд на Сдобном:
  - Провокаторы, катитесь в своё кино теперь без меня.
  - Право, Пётр, я тебя не узнаю, - заявил Бардин, - то ты в монахи подстригался, а тут целуешься в общественном месте. Что творится?!
  - Вы ещё своё получите, сводники доморощенные, а теперь сгиньте, дайте с человеком поговорить.
  - А-а, ну если только поговорить, - протянул Ватруха. - Пошли, Бард, от этого типа мы благодарности за его жизнь спасённую не дождёмся. Пусть болтают. Ох и молодёжь пошла... Вот я в своё время...
  И они, счастливо улыбаясь ничего непонимающим посетителям, зашагали с видом людей, сделавших доброе дело, к ближайшей остановке. Любовь любовью, а кино никто не отменял.
  А Петя с Ксюшей стояли, обнявшись, и болтать им было не о чем, всё за них говорили их взгляды, жесты, их счастливые улыбки.
  А самые смелые из запуганных посетителей подходили и очень осторожно заглядывали внутрь комнаты. Но тут же прикрывали дверь и скромно отходили, давая понять остальной, более нерешительной массе, что дегазация ещё не закончена.
  На улице была весна, и всё пахло зеленью. И на душе у двух молодых людей, стоявших, прижавшись друг к другу, после хмурой зимы, тоже наступила весна. И как окружающая их природа, в сердцах их зацветал и распускался зелёный сад, расти, цвести и приносить плоды которому, предстояло теперь всю их долгую, пусть иногда трудную, но интересную жизнь.
  
  
  
  
  Эпилог
  
  ...И снова была весна.
  Серые тучи, наконец-то, выпустили солнышко из своих мокрых и холодных объятий, и оно весело разгуливало по небосводу, изо всех сил поливая землю квантами ультрафиолета.
  Уборка территории напоминала сбор подснежников. Те, в виде окурков, фантиков, сигаретных пачек, бутылок, банок, тряпок, бумажек и многого другого, обильно полезли из тающих сугробов на свет божий. А заодно и на глаза начальству, которое никак не хотело признавать такое буйство природы. Сбор этого хлама продолжался и утром, и после обеда, и вообще, если судить по приказам, не прекращался целый день. Но при одном только взгляде на тряпочно-бумаго-стеклянный газон становилось ясно, что здесь не ступала нога человека, а точнее - сапог курсанта.
  По плацу текли Миссисипи талых вод, унося с собой в бурных потоках залежавшуюся грязь, камни, куски асфальта и отбившихся от строя курсантов. Путь в столовую напоминал эпопею по спасению зайцев, где в роли деда Мазая выступали сержанты и старшины, отчаянно пытавшиеся спасти строевым шагом, если не жизнь и здоровье курсантов, то хотя бы их заблудшие души.
  Именно в один из таких весенних дней у окна своего кабинета стоял немолодой уже генерал-лейтенант и задумчиво смотрел на улицу. Задетая сединой голова, покоящаяся на по-прежнему сильных плечах, была чуть наклонена в сторону. Взгляд его умных, проницательных глаз был устремлён на плац, по которому туда-сюда сновали курсантские подразделения, готовящиеся к предстоящему утреннему общеучилищному разводу.
  На улице было солнечно, светло и весело, и курсанты, опьянённые этим весельем, как маленькие дети, топали кирзовыми сапогами по лужам и кидали друг в друга мокрыми снежками. А смотревшему на них генералу было почему-то грустно. Память проносила перед ним картины давно ушедших лет... Вот он с друзьями-первокурсниками слепил утром на уборке территории снеговика и нацепил ему сержантские лычки, а потом вместе со всеми упражнялся на нём в приёмах рукопашного боя... Вот они ночью выносят в коридор и ставят перед дневальным кровать своего собрата по оружию, заодно с её хозяином, и пришедший внезапно дежурный по училищу объясняет дежурному по роте и заспанному курсанту, что шутки шутками, но для второго курса это чересчур... Вот он лезет через забор, торопясь к заветному подъезду, и прыгает буквально на голову начальнику патруля. Недолго думая, козыряет, представившись дневальным по штабу, и докладывает, что данного офицера вот уже полчаса ищет всё училищное начальство, а он, курсант Пупкин, послан найти его из-под земли. И офицер, просидевший вместо патрулирования последние несколько часов дома, перед телевизором, сломя голову летит в одну сторону, а сообразительный третьекурсник в другую... А вот "золотой карантин", госэкзамены сданы, а до выпуска ещё несколько дней. И орут случайному прохожему курсанты: "Мужик! Телек нужен?! Лови!" И летят в окна с пятого и четвёртого этажей телевизоры, магнитофоны, усилители, горшки с цветами, банки с краской, тарелки и просто пустые бутылки. И бьёт сильная струя из пожарного брандспойта, поливая всех и вся внизу, начиная от первокурсника и заканчивая начальником училища в его чёрной "Волге"...
  Да, всё это было в его жизни. Курсантские годы, где же вы? И потому грустно генералу, и потому у него такой печальный взгляд сегодня.
  В дверь постучали:
  - Товарищ генерал-лейтенант, училище на развод построено.
  Дежурный по училищу опустил руку и застыл в дверях.
  - Хорошо. Можете идти.
  Генерал вздохнул, снял с вешалки фуражку и вышел из кабинета.
  Проходя по паркетному коридору штаба, козырнул вытянувшемуся в струнку дневальному. И вдруг остановился. Что-то знакомое показалось ему во взгляде этого молоденького курсанта, до боли знакомое. А тот ни жив, ни мёртв, стоял, ожидая, когда же начальник училища вынесет свой приговор, отчаянно соображая при этом, что же он сделал не так и в чём виноват. Но странный грозный генерал почему-то только пожал плечами каким-то, одному ему известным мыслям, и зашагал дальше.
  - Училище-е!!! Ста-ановись!!! - взревел заместитель. - Равня-яйсь!!! Смирна-а!!! Равнение на... Лево!!!
  Оркестр заиграл "Встречный марш", и они пошли навстречу друг другу. И шаг генерала был, как всегда, твёрд, а выправка безупречна. Оркестр смолк.
  - Товарищ генерал-лейтенант, личный состав вверенного вам училища на развод построен!
  - Здравствуйте, товарищи!
  - Здрав!.. Желам!.. Тов!.. Ген!.. Лейтенант!
  Он поднялся на трибуну и оглядел людей.
  - Товарищи курсанты...
  Он говорил об успеваемости и дисциплине. Говорил недолго, но убедительно, и голос его, разнесённый громкоговорителями во все уголки плаца, доходил до сознания любого на нём стоящего...
  - Училище, становись! Равняйсь! Смирно! К торжественному маршу!.. По-ротно!.. Офицеры управления прямо! Остальные, на пра-а-а... Во! Равнение на право! Шаго-ом... Арш!!!
  Генерал стоял на трибуне, а перед ним под звуки марша проходили курсантские коробки. Печатая шаг и повернув к нему свои улыбающиеся физиономии, шли курсанты. Приложив руку к козырьку, он смотрел на эти юные лица, и снова ему почему-то становилось грустно.
  На обратном пути в свой кабинет, ему на глаза опять попался молоденький дневальный. И опять щемящее чувство чего-то знакомого. Он остановился.
  - Как ваша фамилия?
  - Дневальный по штабу... - курсант представился.
  Генерал вздрогнул. Так и есть, вот оно в чём дело. Действительно, тот же нос, те же глаза, та же комплекция. Он улыбнулся, глядя на застывшего с рукой возле козырька курсанта.
  - Да успокойся ты, - сказал он мягко. - Как дела?
  - Хорошо, - курсант немного расслабился.
  - Как отец? Служит ещё? - вдруг спросил генерал.
  - Так точно, товарищ генерал-лейтенант, служит.
  - Вот и славно.
  Он потрепал паренька по плечу и зашагал дальше, оставляя курсанта наедине со своим недоумением.
  Генерал шёл по коридору и улыбался своим мыслям. Он думал, что его старинный друг и сокурсник явно перемудрил, устроив своего сына к нему в училище и ничего об этом не сказав. "Во даёт, тормоз!"- усмехался генерал, совершенно забыв, что "тормоз" этот, как и он, имеет генеральский чин и должность начальника факультета в Военной Академии. Что давно ему уже не девятнадцать, и что он уже не тот весёлый и бесшабашный паренёк, какими они были в училище.
  Необузданная сила времени!
  Генерал-лейтенант зашёл в кабинет и посмотрел на стол, заваленный бумагами. Поднял трубку телефона и набрал свой домашний номер.
  - Да? - сказал на том конце приятный женский голос.
  - Дорогая, я, наверное, задержусь сегодня к обеду. Много работы, буду чуть позже. Хорошо?
  - Ну что ж, старая история, - вздохнула женщина. - Внуков я покормлю, а сама тебя подожду, задерживайся уж.
  - Радость моя! Чтобы я без тебя делал?
  - Горе ты моё! Голодный ходил бы, что же ещё.
  - Золотце, не скучай.
  - Ты приходи поскорей, я буду ждать...
  Он положил трубку.
  "Так вот и ждут они нас всю жизнь, - думал генерал. - Ждут с работы, с учений, с командировок. Ждут днём и бессонными ночами тоже ждут, вздрагивая от каждого звука в подъезде. Ждут, когда долго не возвращаемся и уже никогда не вернёмся. Ожидание, смерти подобно... Эх! Я бы офицерским жёнам памятники ставил при жизни! Да только тех, кто не дождался, мы тоже осуждать не вправе. Военная жизнь - не сахар..."
  Он снова взглянул в окно.
  "А жизнь ведь идёт, течёт, словно тот ручей... И летим мы в потоке этом, не замечая ничего вокруг, а жизнь проходит и проходит безвозвратно... К чему стремимся, о чём мечтаем, и спешим, спешим жить, а оглянёшься и что видишь? Друзья уходят, навсегда уходят и их не вернуть. А ведь недавно были мы молодыми и здоровыми, шутили и грустили, дружили и ссорились, дрались с кем попало. Грустно... Но ведь не напрасно небо коптили? Нет, конечно, нет! Сам служил Отчизне, людям простым, верой и правдой, и другим помогал. И терял на службе этой друзей, потому что не всегда она в кабинетах проходила. Бросало нас по свету и приходилось за оружие браться, самому под пули лезть и других посылать. Жизнь наша такая сложная. Но честь свою офицерскую не продал и не запятнал, и долг свой выполнял до конца, как и те другие, которых нет теперь с нами..."
  Он достал из несгораемого шкафа магнитофон и старенькую кассету. Ещё раз взглянул на бумаги на столе и широким движением руки сдвинул всю эту макулатуру в сторону. Поставил магнитофон, вставил кассету, нажал кнопку воспроизведения, и зазвучал из динамика такой родной молодой, чуть с хрипотцой, но по-своему красивый голос.
  А на генерал-лейтенанта с фотографии из-под прозрачного кассетника смотрели, улыбаясь, молодые физиономии его друзей курсантов. А с обратной стороны этого снимка мальчишеской рукой было написано: "...Про нашу жизнь ещё, быть может, напишут роман, мне бог не дал, и я пишу баллады..."
  
  
  Не надо нас жалеть и причитать, вздыхая,
  Не пробуйте задеть слезами нас, рыдая,
  Не жалобите нас - напрасные старания,
  Мы не услышим вас и ваши причитания.
  Мы выбрали звезду свою на небосклоне,
  Мы знаем, что нас ждут в родном далёком доме.
  
  Не надо говорить, что мы в любви бездушны,
  Не надо нас винить в том, что мы равнодушны.
  Мы за любовь идём в огонь, горим на взлёте,
  Из дома письма ждём, порой, как вы не ждёте.
  Мы знаем цену слёз, и ранние седины,
  Вплетутся в прядь волос, изрежут лоб морщины.
  
  Не упрекайте в том, что на плечах погоны,
  Что пуст порою дом, и ждут нас часто жёны.
  Курсантские года промчатся, не заметишь.
  А встретимся когда? Ты вряд ли, друг, ответишь,
  Но, если встреча нас не обойдёт тропою,
  Мы скажем, и не раз, что счастливы судьбою!
  
  
  
  
  От авторов
  
  Мне тут поручили излить на бумаге всё, что мы думаем по поводу случившегося, ибо написание этого романа есть явление, из ряда вон выходящее, потому что ни Коля, ни я раньше подобным не занимались. А тут вдруг, бац! Нате, читайте. Конечно, это не шедевр, но лучшего у нас пока нет, и я надеюсь, не будет. Работа над книгой, оказывается, вещь чертовски кропотливая и нервная, а нервные клетки, как известно, не восстанавливаются.
  Задумывалась эта книженция очень просто, в форме этаких смешных баек, но, когда мы занялись ей вплотную, то поняли, что байками здесь не отделаться и надо копать глубже.
  В отпуске частенько в разговоре с друзьями передо мной (не знаю, как перед моим компаньоном) вставала стена. И на вопрос: "Давай, рассказывай", - я чаще всего пожимал плечами. "А чего рассказывать-то?" А сам лихорадочно искал в памяти какой-нибудь интересный эпизод и... не находил. Поэтому, пыхтя над бумагой, мы осознали, что писать надо просто про нашу жизнь, и делать это так, чтобы друзьям на "гражданке" было понятно, чем мы живём и дышим, и почему пилотку положено носить на два пальца от бровей, а не на один или три.
  "По плацу текли Миссисипи..." - это своего рода дневник курсанта. Мы специально не конкретизировали, что это за училище, в котором жил и учился Пётр Трошкин с товарищами, а так же не давали их подробного портрета, вовсе не потому, что это военная тайна. Просто Трошкин (как и другие) - это собирательный образ, и "зазаборная" жизнь этого заведения мало чем отличается от подобных военных школ, где есть и свой Зондер, и свой Шмаляйло, и, разумеется, свой Трошкин.
  Мы старались правдиво описывать жизнь и быт курсантского коллектива. Что же касается тех маленьких элементов "небывальщины", которые нет-нет, да и проскакивают в повествовании, то, как говорится: "Не любо - не читай, а врать не мешай!" Все мы люди... Ну, а если говорить серьёзно, то серьёзно об этом говорить нельзя, ибо серьёзного в курсантской жизни мало и очень мало, и даже из самых мрачных и ответственных мероприятий люди в курсантских погонах устраивают развлечения на раз-два...
  Мы постарались сопоставить "гражданку" и "кирзачи", любовь и измену... Может, не всё получилось. Книга писалась отрывками между службой и учёбой, а порой и в наряде, ночью, когда "и спать охота, и Родину жалко..."
  Я тут ещё не пишу, сколько мы друг другу крови выпили, вернее я у Николая. Пусть это останется за кулисами, в гримёрной, или, выражаясь армейским языком, в курилке с "бычками". Всё это, конечно, отложило свой отпечаток на книге, но, как говорится: "Чем богаты, тем и рады!" Мы люди неотёсанные и идеального у нас ничего нет, или, как сказал Трошкин: "Военные мы, трудно с нами..."
  
  P.S. Многие события, описанные в книге, имели место в жизни и были прямо или косвенно связаны с Николаем и мной. А некоторые из них были предсказаны самым беспардонным образом.
  
  
  С.Бардин 28 марта1993
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"