В середине апреля мы вытолкнули караван из Киева. В две противоположные стороны, в разные пункты назначения, с разными задачами. Не "два в одном флаконе", а четыре. И не надо "достижений научно-технического"! Просто чуть организации и ресурсов.
Суетни было много и я как-то отвлёкся. От Боголюбского. У него ж на лице ничего не написано! Как у каменной гадюки. Мой прокол: за Государем нада присматривать ещё тщательнее, чем за маленьким ребёнком. Дитё только себе в рот всякое... всовывает. А Государь и других... "сладостями накормит". Фиг прожуёшь без подготовки.
Чуть назад.
Боголюбский ревнив к власти.
"Плим-плим-плим-плим, я не ревную тебя, Плим-плим-плим-плим, обиды нет".
Но...
Правители-"ревнивцы к власти", не обижаются, а уничтожают. Предположительно покусившихся.
Не "ревнивые" - государями не становятся. Их могут поставить. По наследству, старшинству, очереди, по чьей-то воле... Не сами.
Мои наглядные успехи вызывали в Андрее ревность: "Почему не я? Не мне? Не моё?". И опасение неуправляемости, неподвластности.
Пока мы сидели каждый в своих землях, мы были соседями. Он, конечно, старше, родовитее, прославленнее. Но власти его надо мною нет.
В походе - он главный. Но снова - я союзник, не подчинённый. И не то, чтобы я подчёркивал независимость, но как-то так выходило, что я сам по себе. Нет, конечно, с его согласия. Но придумал и сделал - я. А он, типа, соблаговолил. Съесть готовенькое.
Я пришёл к Киеву вместе со всеми. Ну, почти. Своим отдельным путём. С его согласия, но сам. На день раньше, но этого хватило для ликвидации Жиздора. Сам, один, в честном бою.
Я нашёл вход в Киев. Сам вошёл и "их всех" впустил. Нашёл выход из вражды с братьями. Да ещё столь замысловатым способом: каждому по владению, но так, что они ни поднять их без нашей помощи не могут, ни Андрею навредить не сумеют.
Ситуация-то была тупиковая. Из-за того, что, в отличие от РИ, я убедил Боголюбского придти в Киев, юрьевичи столкнулись "нос к носу". В РИ Андрей "гречников" после их высылки в Византию не видел. Они, в его памяти, оставались маленькими детьми, несущественными довесками к ненавидимой мачехе.
Конечно, была переписка, были отчёты его бояр. Но всё это - этикетно и удалённо. Прямой контакт вызвал новую волну его ненависти. Уже не просто - "мелкие порождения ехидны". Выросли, сами стали "ехидными". Не просто противно, но уже и опасно.
Братья чётко шли к скорой смерти. Либо прямо - по приказу Государя. Либо, вероятнее, в двухходовку: Андрей их вышлет, я, понимая их опасность для "абсолютизации всея Руси", перехвачу и уничтожу.
Оба варианта никому не нравились, и я нашёл путь к спасению "гречников": исполнение поручения Государя. Служение. Причём там и так, что ни у кого из троицы нет существенных мотивов вцепиться друг другу в горло. Даже возможностей нет - далеко. А вот мотивы помогать - есть.
Я - нашёл решение. Не он.
Ещё я убил двух опасных иерархов русских (Федю Ростовского и Константина Киевского), в разное время и в разных местах, но так хитро, что анафемы мне нет. И, что важнее - убедил. Убедил двух, изначально враждебных Андрею епископов (Антония Черниговского и Кирилла Туровского), склонил их к сотрудничеству.
Сумел перетащить на нашу сторону двух из пяти смоленских князей (Ропака и Попрыгунчика).
Я всё время "передумывал" Андрея. Я был источником, причиной, а, часто, и организатором, ключевым исполнителем, обеспечивающим ресурсом, множества полезных и возвеличивающих его событий.
Добили его, как я понимаю, истории с Евфросинией Полоцкой и с письмами на Волынь.
Перетянуть на свою сторону, впрячь в нашу упряжку Полоцкую святую... Такое просто невозможно! Они же полвека во вражде! А Ванька-лысый - сумел.
Понятно, что про нашу предыдущую встречу в Смоленске я ему не рассказывал. Выглядело произошедшее как чудо явленное: Ванька проповеднул, и сеструха бешеная - агницей смиренной стала.
Факеншит! Евфросиния - такая агница, что любого волка загрызёт! Как была - так и осталась. Но у нас с ней... вась-вась и взаимно-приязненные улыбки. Дама настолько уверовавшая, настолько "просветлённая" в вере Иисусовой, что человека, лишённого страха Божьего воспринимает... как явление природы. Наряду с прочим, Господом Богом сотворённым миром. В смысле: конструктивно.
"Чудны дела твои, Господи! Велика сила твоя! Вот, исделал ты невидаль невиданную: атеиста. Видать, для особой нужды, для грешников наставления, для праведников святых подвигов".
Андрей это видит и разрывается. Между радостью: это хорошо, полезно, успех, и бешенством: почему не я, почему сам не смог так?
Не-не-не! Не в смысле атеизма. Он про это не знает. А в смысле согласия и дружбы Евфросинии.
Сходно с Волынью. Использовать угрозы материнского и отцовского проклятий для решения войсковых задач...
"Вам пишет мать. Чего же боле? Ужель ей надо проклинать? Поторопитесь. В вашей воле Скорее город свой отдать".
Неизвестно сработает ли. Но если отеческое увещевание от Ярослава-братца он мог себе представить, то угроза материнского проклятия от Агнешки - за гранью воображения.
"За гранью воображения" - очень обидно.
Не смог? - Бывает. Сил не хватило, времени мало, сабля сломалась... не хорошо, но понятно.
Ошибся? - Не знал, не додумал. А кто не ошибается? Только тот, кто не делает.
А вот - "воображалки не хватило"... В чистом виде собственная ущербность. Без смягчающих объективных обстоятельств.
Всё понятно: как, кто, что. Но - потом. "После того как". Когда Ванька-лысый придумал, объяснил, часть уже сделал... А сам? Привык только махать? Саблей в бою, топором палача на плахе? Своих мозгов уже нет? Ванька что - умнее меня?!
Сперва он "дозволял": давай, парнишечка, удиви своей ловкостью. Потом "любопытствовал": ну и чего ещё это лысый уелбантурит? Потом "взревновал": а я?! Этот поезд - без меня?!
При том, что у него вполне достаточно своих, тоже - "горящих" дел. Требующих и ума, и усилий, и изобретательности.
Я подобное испытывал, когда мои мальчишки "водомерку" изобрели. Хочется самому... принять участие, получить удовольствие от сделанного, доказать свою правоту... Кусок дела, жизни, ума, души... проходит мимо. Я же тоже могу! Я же лучше! - Но... нет времени. И вот другие "гребут кайф ложкой", а ты ковыряешься в... в чём-то своём. Часто - скучном, неприятном, сомнительном.
Потом начинаешь в этом понимать, разбираться, видишь смыслы и оттенки, находишь пути и способы. Вкладываешь. Силы ума, силы души. Кусок себя. Дело уже - не вообще, не чьё-то, где-то. Моё дело. Такое - круче, чем "коза ностра" - "наше дело".
Уже интересно, уже пошло-полетело, уже в кайф... Берёшь кого-то, учишь, натаскиваешь. С радостью: ты же уже понял! Тебе же учить - как с горы катить! Наставляешь. На путь истины. На твой путь твоей истины. Отпускаешь его. Смотришь вслед: хорошо, резво побежал. Умно, умело. Как я учил.
Мда... А сам - назад, в серую тьму новых непоняток и неприветок.
"Учитель нас проводит до угла, И вновь - назад, и вновь ему с утра - Встречай, учи и снова расставайся, Когда уйдём со школьного двора".
Ученик делает, радуется, хвастает. А ты понимаешь: всё, уже отстал, "вышел в тираж", выпал из темы.
Завидно.
Но - "нельзя объять необъятное".
Странно: почему у коллег-попаданцев нет такого чувства? Ощущения ограниченности твоего времени, твоих возможностей. И - необъятности необходимого, удивительного, увлекательного.
Андей - ревновал.
Наверное, какие-нибудь молодые и горячие возопят:
- Он же Государь! Р-раз - и секир башка! Нет человека - нет проблемы!
Гос-споди! Избавь меня от подобных возопьющих решал! Или правильнее - возопивных? Возопиявных?
Моя казнь, изгнание, заточение - привели бы к катастрофе. Всё общерусское войско немедленно восстало бы.
Не-не-не! Не за меня!
Против. Против Боголюбского, против вводимых новизней, против той узды, которую мы накинули на эту клячу - "Святую Русь", и упорно тащили. Куда-то. Куда ей не хотелось.
Точнее: ей никуда не хотелось.
"Что было - то и будет".
Не надо нам нового! Пусть "по старине", "как с дедов-прадедов"!
Особый вкус подобным призывам придавало моё полное и демонстративное с ними согласие.
Да! Ура! Припадём! К истокам и скрепам! Источнимся и заскрепимся! Как с дедов-прадедов! И с пра-пра-пра-прадедов! С Крестителя!
- Робяты! Вам который Володя святее? Святославич или Всеволодович?
- Не, ну ты сравнил! Крестителя! Святого! С кое-каким Мономахом ровнять...
И тогда утверждение Любеческого съезда: "каждый да держит свою отчину" - просто детский лепет расшалившихся правнуков. И, значит, ни у кого нет "своей" вотчины.
Бздынь.
- А... а как же? Не! Не может такого быть! Не бывало такого на Святой Руси!
- Да ну? Было. Всегда. Спокон веку. Это только последние семьдесят лет иначе. Новодел, новизна некошерная.
А уж Второзаконие с отпусканием рабов на волю... куда уж прадедовнее? Или - дедовитее? Дедовщиноватее?
"Юридический антиквариат" вызывал когнитивный диссонанс, ставил в тупик, вызывал взбрык и выносил мозг.
Раскол, разногласие между мной и Андреем немедленно вызвали бы такой вал... консервативного восторга, в смысле: энтузиазма хранителей "старины", что все наши новации просто затоптали бы, забыли бы как послеобеденный кошмар.
Дело, конечно, не в двух сотнях моих бойцов или в паре "огрызков" за спиной. Дело в моей репутации, в удачливости, изворотливости, скорости. Которые признавали все. Скрипели зубами, плевались, матерились, но ничего с этим поделать не могли. Останься Боголюбский один - он не смог бы обеспечить такой темп. Просто физически сил не хватило бы. Его бы "съели".
Андрей это понимал. Но - ревновал.
"Крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные".
"Песнь песней" толкует о ревности мужчины и женщины. Но мужчина и власть... очень похоже.
Я это чувствовал, но надеялся, что "Киевское сидение" скоро кончится, дороги подсохнут и мы разойдёмся по своим городкам. И буду я, как настоящее попандопуло, давать издалека советы, лучше - по телеграфу, и не нести ответственности. Буду заелдыривать кое-какие вундервафли, выскакивая временами, полный оптимизма как чёртик из табакерки:
- О! Едрить-крушить-инновировать! У меня новая хрень изобрелася! Дерижополь задневинтоприводной образовался!
Выпав из поля зрения, не буду так сильно... возбуждать. В смысле: ревность, а не то, про что вы подумали.
"Отдалённость увеличивает обаяние" - Тацит? - Вот я и обаяню. Издалека.
Боголюбский ощутит себя настоящим законченным Государем, будет ломить сам, не смущаемый даже на намёком на мысль:
- А вот как бы это Ванька-лысый... уелбантурил?
Увы, я не учёл одной тонкости.
Боголюбский, сам по себе, вполне генератор новизней. У него это не от восьмивекового опыта человечества, как у меня, а от собственного оригинального взгляда на мир и возможное в нём. От души.
Понятно, что технологические прибамбасы - не его поле, но вот в своём, в княжеском, он - вполне. И он нашёл-таки способ несколько... поунять мою резвость.
"Жесток гнев, неукротима ярость; но кто устоит против ревности?" - Отвечаю царю Соломону на заданный им вопрос: тот, кто привык постоянно сдерживать и жестокий гнев, и неукротимую ярость.
Последние недели перед выступлением войска на Волынь, последние дни перед уходом каравана, некоторые отряды уже выдвинулись из города, но князья и прочая верхушка ещё в Киеве. Снова пир в той же большой трапезной Западного дворца. Снова награждения. И за прошлое, и на будущее: назначенные сотники государева войска уже присягнули в церкви и получают от Государя шейную серебряную гривну и боярскую шапку.
Традиционно "старшая дружина" состоит из бояр. Обычно именно бояр назначают на эти должности. Верно и обратное: выслужившиеся сотники получают со временем боярство. Связка: чин - сословие не однозначна, как в Петровской Табели о рангах, но распространена.
Здесь Боголюбский вломил прямо, без откладывания "на потом", сразу: чин - шапка.
Просто маленький штришок на тему: "государева служба - хорошо".
Гридни разных князей, которые думают про себя, что и они могли бы стать сотниками - кусают локти.
- А ведь и я бы мог... боярином ходить. Всех же звали. Дур-рак!
Князья это понимают, переглядываются.
Ох, и подорожают бобры на Руси! Много шапок бобровых надо будет: князья тоже начнут массово давать боярство своим старшим дружинникам.
Но мы-то первые!
- Наш-то светлый... тянется за государем... вдогонку. И мы там же... В хвосте.
Я снова сижу на краю одной из "ножек" этого стола "покоем". В соседях, вместо убывших "до дому" торков - литва. Под общий шум, под здравницы веду неспешный разговор. Пытаюсь понять возможные подробности будущего прохода каравана князя Михалко по тамошним землям.
- А вот к примеру, ливы... Вот так прямо и режут?! Всех?! А если Криве-Кривайто запретил? Да ты что?! Ай-яй-яй.
Была мысль пригласить этих ребят в караван. Но лучше не надо. Племена враждебны между собой. Добавлять к вражде каких-нибудь ливов или латгалов к русским ещё и их вражду с куршами или жмудью...
Троекратный стук посоха в пол.
На этом помосте - как в барабан. Шум в зале стихает, мой собеседник оборачивается к центральному столу. Дождавшись тишины, начинает говорить Боголюбский. И тишина становится полной.
Андрей говорит негромко. С некоторой иронией, удивлением. К своим собственным словам.
- Братия князья русские, святители православные, господа боярская. Славные вои и мужи добрые. Ныне мы многих наградили, честью почествовали, кои важное исделали для побед наших, для процветания Руси Святой. Однако же есть человек, коий более всех послужил ныне торжеству правды, воссиянию славы русской и веры православной. Более любого.
Народ зашевелился, начал переглядываться.
- Эт шо ж за герой такой? Победитель-торжествователь-воссиятель? Мы-то? - Не... мы-то само собой... но не настолько же ж...
Мне сразу стало нехорошо. Когда Андрей врубает пафос или иронию - уже тревожно. А когда оба вместе...
- Мы все, воинство хороброе со всея Святая Руси, поднялися и пришли сюда, дабы избавить отчизну нашу от терзающего ея хищника киевского. Мы - пришли. А избавил - он. Главу воровского князя - его меч ссёк.
Андрей резко ткнул посохом в мою сторону. Народ вокруг как-то... развернулся. Ко мне. И отодвинулся. От меня.
Чёт мне... волнительно. Чёт мне... как бы и мою голову не срубили. Типа: а нефиг чужую добычу из-под меча воровать.
- Собралися мы град изменнический взять. Мы - собралися. А он и в город вошёл, и ворота открыл. Двое ворот. И в граде Ярославом, и в граде Владимировом.
Андрей внимательно оглядел многочисленное собрание, всматриваясь в лица сидевших.
- Кто? По чести, как на духу, скажите мне - кто более явил воинской удачи?
Общее молчание было ему ответом.
Вопрос - риторический, озвучить альтернативную точку зрения никто не рискнул.
- И после одоления нашего - кто более сделал для воссияния славы, для установления мира на Святой Руси? Ныне, всего-то третий раз за всю Русь Святую, у нас митрополит свой, нами избранный. И так изделано сиё, что и Патриарх сего митрополита признает. А не как прежде бывало. Вот, идут ныне братья мои за жёнами себе. От чего великие пользы Руси нашей приключиться могут. Да и не одной Руси, а всему миру христианскому, всей вере Христовой. Вот, собирается по-новому войско. И сын мой поведёт его, дабы установить мир, и закон, и порядок на земле нашей многострадальной. Вот, сотни тысяч людей русских от ярма рабского избавлены. Могут ныне вольно богу молиться, деток ростить. И прочие люди русские во множестве вольностями облагодетельствованы. И иных дел добрых немало исделано. А причина тому - вот он.
Андрей снова ткнул в меня.
- Иван Акимович. Воевода Всеволжский.
Народ зашумел, загомонил. В ладоши хлопать за столом не принято. Но постучать руками, ногами... Одобрям-с! Шайбу-шайбу! Ма-ла-дец! Ма-ла-дец! Бурные, продолжительные...
Я, ясное дело, смущённо и благодарно улыбался, кланялся. И панически пытался понять: а нафига Боголюбский такую славу на меня складывает?
Я и так во всякой дырке - затычка, всякому охотнику - мишень. Этот спич вызовет в русских вятших новую волну злобы, зависти. И так в их ненависти по ноздри. Так он хочет, чтобы меня с головой накрыло?!
- Много, много воевода Иван дел добрых да важных изделал. Поболее любого-всякого. А почему?
Андрей хмыкнул, типа смущённо:
- Открою вам, лутшие люди русские, тайну.
Народ затих. Во сща-сща... и мы все узнаем "самую главную тайну".
***
"Сделайте же, буржуины, этому Мальчишу-Кибальчишу самую страшную Муку, какая только есть на свете, и выпытайте от него Главную Тайну, потому что не будет нам ни житья, ни покоя без этой важной Тайны".
А тут Тайну так скажут. Без мук. Главную. В смысле: куда следует вкрутить фигурный болт с метрический резьбой, чтобы так высоко подпрыгивать.
"Сейчас вы узнаете про то, о чём всегда хотели знать, но боялись спросить".
***
Публика заволновалась, затолкалась и притихла. Частично приоткрыв рты и затаив сыто-хмельное дыхание.
Андрей, загадочно улыбаясь, что на его лице выглядело... неожиданно, почти шёпотом сообщил:
- А Иван-то Воевода у нас того... Не Акимович.
Народ, в страстном томлении от предвкушении "самой главной тайны", дружно сглотнул. Видимо, проглотив. Тайну. Целиком. Потом отрыгнул, вытащил на свет, начал мять в руках, пробовать на зуб и тыкать в неё пальцами. Производя разнообразные мозговые шевеления и таковые же, но - звуки.
Звуки постепенно ассоциировались и адсорбировались. В нарастающее гы-гы-канье.
Карл Юнг: "Думать трудно, вот почему большинство людей судят".
Здесь судили меня. Осуждали. В лучших традициях Земли Русской и Веры Православной.
Репутация, авторитет, создаваемый многими трудами, с риском для жизни, с напряжением ума, с привлечением знаний, которых, без преувеличения, ни у кого не было... всё это рушилось и расползалось. Какой авторитет может быть у безродной дворняжки? Не пнули - уже хорошо.
Снова, как несколько недель назад, когда Совет отверг моё первое предложение об отмене рабства на "Святой Руси", я чувствовал, что меня макают в выгребную яму. Только более массово, более единодушно. Со всем энтузиазмом всего личного состава. Ряды радостных, ухмыляющихся, ржущих бородатых морд. Радостных - от избавления от страха передо мной. От их превосходства надо мной. От восторжествования.
Шевеление алчущих вшей. Тянущихся ко мне. Делящих меня. Сюда - пнём, сюда - ткнём, сюда - плюнем...
У них передо мной преимущество. По их мнению. Они дети венчанных родителей. Это не их заслуга, это не от их труда, храбрости, ума, души. Но они считают такое - важнейшим. Потому что - "от честнЫх родителей".
Наследственная аристократия. Опора Государства Русского.
Я повернулся к Андрею.
"Ума палата с крышей набекрень"? Сдурел?
Властолюбивый ревнивец? Решил меня "утопить"? Избавится от соперника? - Так я ему не соперник, он это понимает. Изничтожить причину для ревности? Про кого другого - поверил бы. Сильные эмоции клинят мозги, сбивают иерархию целей. Но такое не про Андрея: его непрерывно кипящая личность постоянно полна сильными эмоциями. И вполне выучилась их давить, заменяя разумными, рассудочными решениями.
Понял. "Проверка на вшивость": он внимательно рассматривает публику. Выцепляет, фиксирует реакции.
Он играет какую-то свою игру. Не против меня. А против кого? - Непонятно.
Вру, понятно: против "лутших людей русских". Против "соли земли", против "жрущей протоплазмы" русской аристократии, которая (в РИ) его и зарежет. Игру, в которой я, если не пешка, то что-то типа коня или слона. Лёгкая фигура. Не выше.
Звучание нарастающего общественного остроумия усиливалось, когда Андрей снова взял посох в руки и медленно, размеренно, троекратно ударил им в помост.
Точно: большой турецкий барабан.
Зал затих. Не сколько от бум-бума посоха, сколько под внимательным взглядом наклонившегося над столом Боголюбского.
- Воевода Иван - не Акимович.
Помолчал, давая собранию возможность окончательно затихнуть, "превратиться в слух". Размеренно, будто бросая в толпу камни, произнёс:
- В нём та же кровь. Что и в отце моём. И в братьях. И во мне. Он - Юрьевич.
Сборище немедленно превратилось в "зашумелище". Новость была бурно обсуждена и раз пятнадцать повторена. Сперва - для тех, кто недослышал, потом теми, кто не недовысказал.
Андрей продолжал давить собрание:
- Ныне, в делах Киевских, кровь эта показала себя. Никто, ни один - столь многого сделать не сумел. Даже и из рюриковичей - никто. А в нём - взыграло. Порода. Кровь. Моя. Княжеская.
Боголюбский ещё раз внимательно оглядел зал. Потом прямо повернулся к сидевшим рядком потрясённым князьям. И раздельно повторил:
- Он. Мой. Брат.
Бздынь.
Тишина. Такое переварить...
"Этого не может быть! Потому что не может быть никогда!".
Рюриковичи не признают бастардов. За триста лет от Рюрика их всего два: Владимир Креститель да отец нынешних туровских князей. То-то волынцы так пытались его выгнать, а просьбы "примите меня в любовь" воспринимали как оскорбление.
Василия, внука Мономаха, сына его дочери от "императора" Романа Диогена, которого зарезали наёмные убийцы в Доростоле, но Мономах за имение его сына, своего внука, продолжал воевать на Дунае, взяли только "верно служить князьям русским".
- Двадцать два года тому, об такую же пору, съехались мы, шесть князей русских, в Кучково на Москва-реке. На сороковины брата моего Ивана. Вы-то (он кивнул Живчику и Матасу) помнить должны. Там повенчался я со старшей дочкой покойного владетеля тех мест Степана Кучки, Улитой. А отец мой... поял младшую. Девицу тогда же, в Кучково, выдали замуж. За ближника князя Святослава Ольговича. В то лето мы вместе в поход пошли. Я его помню, рядом бились. Добрый муж. Погиб. Зимой родами и та девица померла. А младенец выжил. Вот он. Добрый молодец от семени отца моего. Брат единокровный.
Публика... охренела. Ряды - полуоткрытых, заросших бородами, ртов, ряды - "юбилейных рублей" разных цветов.
Индийское кино в полный профиль. Хочется обнять и плакать. От неизбывной тоски и счастья обретения. Хочется присоединиться и приобщиться к этой радости.
Вот! Они наконец нашли друг друга! Ура, товарищи! Братья и сёстры! Обнимемся и облобызаемся! Как это.... мило, как это... душевно, сердечно и... и волнительно.
"И - прослезился".
Сухой, малоэмоциональный, негромкий голос Боголюбского не оставлял места для сомнений: это - истина, так - было.
Ещё минута, ещё полминуты, и мозги присутствующих преодолеют эмоциональный ступор и половодье радости обретения "утраченного брата", начнут продираться сквозь колючие заросли загадок и непоняток.
"Зверь Лютый" - сын Долгорукого? - Ну это-то не велика новизна, таких по Руси немало бегает.
Боголюбский назвал его братом? - Да, такое... неслыханно. Но... Крестителя братья признали, Новгород ему в удел выделили.
А вот "брат Государя"... Государем признанный... А на Руси - "лествица". Боголюбскому наследует Перепёлка. Конечно, дай боже государю многие лета, но всё же... Они оба старые, за полтинник. Ненадолго. Младших Андрей с Руси отсылает. Как-то хитро. А этот лысый остаётся. Эдак лет через пять-десять у нас в государях будет вот эта оглобля плешивая. По прозванию "Зверь Лютый". А ещё: "Княжья смерть", "Немой убивец", "Ванька-пряслень", "Колдун полуночный".
У нас? Вот это?! Государем?! - Ох-хр-ренеть.
Мыслительные процессы происходили асинхронно и не синфазно. Дифракционно отражаюсь на физиономиях. Я поймал уже несколько вполне угодливых улыбочек в мой адрес. Забавно видеть, как расцветает нижайшая и верноподаннейшая, вытесняя с конкретной морды лица только что бывшую на ней глумливую, высокомерную, презрительную.
Увы, Андрей не дал мне возможности изучить физиогномистику особей из Большого Совета в подробностях:
- Брат мой Иван. Ныне, коль оглашён ты князем русским, то и надлежит тебе занять место достойное среди нас, рюриковичей. Поди сюда.
Он, однако, показал на место не за княжеским верхним столом, а впереди себя, перед помостом, посреди "покоя". Там, куда выходили прежде награждаемые.
Я несколько завозился, выдираясь с лавки, отвечая на поздравления и похлопывания соседей.
Народ тут, на "ножках" стола, простой. Сходу поклонов в пол не дождёшься.
- Так ты князь?! Ну ниххх... Тогда - выпьем! Напоследок! Пока не началось.
Андрей, едва я встал на указанное место, продолжил:
- Князю русскому много чего надобно. Честь, храбрость, щедрость. Душа и разум. А знак достоинств сих: княжье корзно. Ныне у тебя нет. Так прими моё. Не побрезгуй. Я в нём в Государи Всея Руси венчался.
Намёк - однозначный.
Не только великая, уникальная честь. Русский князь никому не отдаёт своё корзно, пока жив. Только в гроб снимают.
Боголюбский, по сути, объявляет меня наследником. Вторым. Или первым? Выводит "на линию огня". Сталкивает с Перепёлкой. И отодвигает в очереди младших, "гречников".
Я, с моими Крымским и Руянским планами, теперь выгляжу "кукушонком" - вытолкнул братьев из гнезда, чтобы самому больше червячков досталось.
Гнездо и Михалко сидят за столом. Как им такая новость? Передумают? Не пойдут? - Это вряд ли, это прямо под топор. Нынче - под два топора. А вот что они дорогой думать будут... Что - "кукушонок"? Или что "брат обретённый" - "благодетель тайный"? Теперь-то и причина "благодеяния" понятна: "братская любовь", "забота старшего о младших". Или - заблаговременное выращивание союзников? На всякий случай...
Порядок престолонаследования в "Святой Руси" по нынешним временам... очень "вещь в себе". В РИ Всеволод Большое Гнездо, став князем Владимирским, на Киев не претендовал, предпочитая ставленников: Рюрика Стололаза, отчасти - Давида Попрыгунчика.
Но если я, к Всеволжску, который "взлетает как ракета", про который уже ходит по "Святой Руси" множество слухов и сказок, добавлю, после Боголюбского, Суздальский удел и, после смерти Перепёлки, Переяславльский... Да при существующем союзе с Рязанским Живчиком и Новгород-Северским Матасом...
Заманчиво. Хороша приманка. Любой рюрикович на моём месте хапнул бы без раздумий. Это ж - дорога торная! На самый верх! На Киевский стол!
В РИ в эту эпоху есть два исключения: Полоцкий Всеслав Чародей и Владимирский Всеволод Большое Гнездо. Оба посидев на "главном столе Святой Руси", попробовав собственными задницами эту "горячую кашу", не только сами сюда больше не лезли, но и потомкам своим заповедовали. Умные.
Я - тоже. В смысле: помню, что бесплатный сыр только в мышеловке. Хотя мыши сыр не любят. Даже на халяву.
Важнее другое: я - не удельный князь. Я не родился в этом, я не вырос в постоянных размышлениях, упоминаниях окружающих: тот удел - богаче, тот стол - выше. Мне - плевать. Мой мир - Земля.
Любой из присутствующих, может, всего раз-два в жизни слышал такое слово - Земля. Как планета. Как единая сущность. Они никогда так не думали.
Я играю в уголке. Называется: "Святая Русь". Я об этой целостной сущности - каждый день думаю. А они - раз в год. Потому что есть более для них важные вещи: семья, род, вотчина, волость, удел... А уж потом: Русь, христианский мир.
Глава 612
Вот вокруг "удела" и возникает интересная... коллизия.
Я же сам требовал: Любеч - побоку. Нет у князей своих вотчин, есть одна общая - Русь рюриковичей. Князь сидит не на "своём" уделе - на данном государем. Данным - в управление. Временно. Посидел - полетел дальше. Куда старшой сказал. Иначе - наследственные владения, аллод, феодальная раздробленность.
Естественно и наоборот: все владения русских князей - "Святая Русь". А как иначе?
Вот тут я и попадаю. Влетаю по самое "не балуй".
Приняв уникальную милость государеву, "то, чего не может быть", я становлюсь одним из рюриковичей. Конечно, самым-самым. Но - не первым. А первый меня пошлёт. Куда-нибудь. В ту же Тарту, или Руссу, или куда ещё. А на моё место во Всеволжск поставит другого.
- Я ж Не-Русь!
- Не-а. Корзно принял? - Русь. И земли твои - тоже.
Класс! Умница!
Это я про Боголюбского.
Он устроил такой цирк, такой ритуал, что я не могу отказаться. Сказать публично "нет" - можно сразу удавиться. Пока за тобой не пришли толпой и не удавили. С чувством исполненного долга, восторжествования справедливости и заслуженного воздаяния за вопиющую неблагодарность.
Принять корзно? - Потерять Всеволжск. Стать одним из русских князей, обычным золочёным крысюком на куче дерьма. Ну, не обычным. А с идеями и претензиями. Но люди! Люди мои! Которых я собирал, учил, лечил... Всё погибнет.
Принять - нельзя, отказать - нельзя...
Чёт придумать надоть.
Как-то эдак заелдырить, чтобы не только "перебить" общественное потрясение от невиданной, невозможной новизны Боголюбского, но и его самого избавить от горделивого самовосхищения, от чувства чудесника-благодетеля. А то с ним и разговаривать по делу нельзя будет.
"Успех - это способность идти от поражения к поражению, не теряя оптимизма!" - сэр Уинстон? Таки - да. Оптимизатор - оптимизма потерять не может. Профессионально.
Я стоял столбом. Посреди этой, надоевшей уже, трапезной, перед помостом со столом высшей знати, перед Государем Русским.
Боголюбский расстегнул фибулу на плече, слуга подхватил плащ на руки и важно вышагивая, держа корзно на вытянутых руках, пошёл в сторону, чтобы спуститься в зал. Но, подойдя ко мне, засомневался. Чего-то спросил наверх. Там рявкнул Боголюбский, Перепёлка, несколько скуляще, начал отгавкиваться. С другой стороны вступил вдруг Кирилл Туровский. Потом он выбрался из-за стола, спустился в зал и оказался рядом. Ласково произнёс:
- Встань на колени, князь Иван, прими благословение моё да корзно княжеское, да поблагодари Господа и Государя.
Ага. Смысл понятен: символический жест - возложение корзна на плечи новообъявленного князя - должен исполнить кто-то из старших. Ритуал прежде неизвестен, возможны варианты. Андрей сам не хочет, посылает Перепёлку. Почему? - Ну, причины могут быть разные: от приступа остеохондроза до желания "нагнуть" брата. Или - меня.
Акиму в Смоленске так шапку боярскую вручали. Тогда Благочестник не соизволил, а послал Попрыгунчика. Я про это уже...
Перепёлка тоже... не хочет. То ли потому, что мы с ним недавно крупно повздорили в Переяславле. То ли видит "урон чести". Кирилл вызвался снять конфликт: иереи принимают участие в ритуалах "возведение в князья".
Понятно, что не в таких случаях как здесь - такого ещё не бывало. Но рюриковичи постоянно пересаживаются по столам. При прибытии в новый город князь должен быть объявлен "господином" этого города, а не просто гостем проезжим. Делается это публично, через церковь, молебствование и поклонение святыням. Присяги, крестоцелование, благословение...
Я бы послушался: голос у Кирилла спокойный, благожелательный. Убедительный. Но вбиваемое в моих людей - вбивается и в меня. Если нужно неуку сто раз повторить, то и сам поневоле запомнишь.
- На колени - перед родной матушкой, святой иконой и могилой. Иное - позор и смерть. Таков закон Всеволжский. Прости, Кирилл, но ты не матушка, не икона и, дай бог, долго ещё могилой не будешь.
Забрал у него корзно. Тяжёлая штука, однако.
Так, держа в руках этот "меховой плащ с кровавым подбоем" как у Понтия Пилата, уставившись в него, я начал благодарственную речь.
- Государь мой, братья, вся господа русская. Не сыскать в мире слов, дабы выразить чувства мои. Лишившись в младенчестве неразумном матушки и батюшки, дитё бессмысленное должно было погибнуть, сгинуть от голода, холода, болячек разных. Однако ж господь, в безграничной мудрости своей, сберёг жизнь новорожденную. Царица Небесная оградила Покровом своим слабый огонёк души, в мир ангелом принесённой. Господь посылал дитяте людей добрых. Их трудами и любовью и жив остался, рос, ума-разума да сил набирался. Однако, сколь не хороши они, а всё ж не родная кровь. Худо быть одному. Худо расти сиротой. Сколь много раз бывала подушка мокра от слёз сиротских. Не с голода-холода, не с обид-побоев, но от одиночества. От бесприкаянности души, лишённой родительского да братского участия. Тяжко в миру сироте. Одиноко. Холодно.
Чистая правда: судьба всегда посылала мне добрых людей. Остальное... я не страдаю бедностью воображения и отсутствием "зеркальных нейронов".
"Пока человек чувствует боль - он жив. Пока человек чувствует чужую боль - он человек".
Зал молчал. Среди повседневных забот: как бы набить кису серебром да брюхо жратвой, добыть коня порезвее да сударушку пожарче, седло поизукрашеннее да шапку повыше... вдруг зазвучали слова об одиночестве души.
Человек рождается - один, и умирает - один. И живёт, если по душе - один. Ни отдать свою, ни принять. И в чужую не влезешь, и свою до донышка не распахнёшь. Потому что сам дна души своей не знаешь.
Ты всегда один, хомнутый сапиенсом. И тебе это страшно. И вот, собираетесь вы, чтобы спрятаться от вечного одиночества, в толпы, устраивает пиры и собрания.