Полководец? Кто?! Я?! Я - дурак. Меня там вообще быть не должно было! Девочка, выкинь глупости из головы! Командовать полками - не моё дело. Есть люди, которые умеют это лучше, профессиональнее. Герой? - Героизм - от глупости. От непредусмотрительности, от допущенных ошибок. Ошибок много - вот и пришлось геройничать и выкручиваться.
--
Здрав будь, хан Боняк.
--
Саган да селем (и тебе здравствовать), князь Иван.
Младший первым приветствует старшего. Я годами двух жизней, пожалуй, сверстник ему. Но по морде лица не видно. Доказывать своё старшинство... не сейчас, потерпим.
Немолод хан Боняк, уже и седины густо в усах, в кустистых бровях. Грузен, неудобно ему на пятках сидеть. Морщинист. Повысушили степные солнце да ветер лицо ханское. Там, из глубины морщин, из-под набрякших век и без того узких глаз цепко смотрят два зрачка. Уже не чёрные, потерявшие с приходом старости насыщенный цвет. Но сохранившие способность и желание видеть. Проникать в сущности. "Ума не потерял".
Внимательно, но не явно, исподтишка разглядываю его лицо и руки. Кожа сухая, морщинистая, но лицо чистое, без язв и струпьев. Его великого деда, Боняка Серого Волка, летописец называет "шелудивым Боняком". Какое-то кожное заболевание? - Не наследственное: у "моего" Боняка парши не видно.
Ваня! Археолог кожно-венерический! Палеодерматолог! Уймись! Ты ещё ему уши на предмет золотухи оттопырь! Так пялиться на собеседника - неприлично.
Со стороны смотреть - просто грузный старый кыпчак. Одежда пропылённая, но не засаленная. Ни дорогого халата, ни золотом шитого пояса. Даже сабля без изукрашенных ножен, рукоять простым потёртым ремешком замотана. Вместо дорого бухарского или хорасанского ковра - просто кошма. Серая, с заплаткой. Уголёк прожёг?
Что это? Пренебрежение к гостю? Предосторожности секретной встречи? Или глубокая уверенность в себе? Я - такой, какой я есть, и мне плевать что обо мне думают.
Алу, который организовал эту встречу в степи, заранее извинялся:
--
Ата не любит роскошь.
Среди толп людей, готовых удавиться за блестяшку, "встречающих по одёжке", человек, пренебрегающий внешними атрибутами, вызывает внимание.
--
Кумыс?
Лёгкий кивок в сторону Алу, который уже достал чашку.
--
Спасибо. У меня квас. Не хочешь?
Не хочет.
"Каждый пьёт своё". Уровень взаимного доверия... близок к нулю.
Хан сдвигает поудобнее саблю. А я пояс с палашами оставил свите. Это ошибка? Мужчина без оружия - не мужчина. Слуга, раб. Не воин. Не человек. Правда, на спине, как приросшие, уже и не замечаемые, мои "огрызки". Но они маленькие, выглядят неопасно. Не статусно. В кафтане - панцирь. Но его не видно. Как не было видно кольчуги под халатом хана, пока он не пошевелился.
Если он посчитает меня бестолковым безоружным беззащитным... лохом, то плохо. Кому интересны предложения дурака-раззявы? Если же, не видя привычного оружия и доспехов, сочтёт сверхмогучим хитро-злобным колдуном, то снова плохо. Непонятное вызывает тревогу, недоверие.
Алу наливает чашку из бурдюка, подаёт отцу двумя руками. Мой вестовой пытается повторить движение с кубком и кувшином с квасом. Если бы я не подхватил стакан - залил бы полкошмы.
Парнишка смущён, аж уши покраснели. Хан ухмыляется в реденькие седые усы. Почти не видно, но понятно: доволен. Что мои выучены хуже, чем его.
А Алу встревожен. Ему сегодня тяжело: всякое неуважение сторон, чьё-либо превосходство в "равнянии статусов" - для него обида. Он любит своего отца, учителя, защитника, друга, в конце концов. И очень привязан ко мне. К многолетнему воспитателю, кормильцу, учителю, другу, я надеюсь. Очень хочет, чтобы мы подружились: мы же оба дороги ему! Вражда меж нами будет рвать его душу.
Сидим. Молчим. Прихлёбываем. Каждый своё. Квасок... так себе - тёплый. Посматриваем друг на друга поверх края посудинки. В таких беседах кто начинает - проигрывает. Показывает свою нужду, свою зависимость от собеседника.
Хорошо. Весна, Конец апреля 1172 года. Степь. Простор. Солнышко не жаркое светит, ветерок поддувает. Пьянящий, весёлый, радостный, наполненный запахами разогретых солнцем молодых трав, воздух. Так бы сидел и наслаждался. И мозги не мучил.
--
Алу говорил мне, что я неплохо понимаю язык "жёлтого народа". А тебе знакомо наше наречие. Давай отпустим молодёжь. К чему им скучать, слушая наши беседы?
Боняк молчит, смотрит в свою чашку с кумысом. Потом кивает. Алу и мой вестовой вскакивают на ноги, кланяются и весело сбегают по крутому склону холма вниз к речке, где на бережку у костров сидят наши свиты. Небольшие, по десятку.
Дальше мы говорили на кыпчакском. Боняк то ли подзабыл русский, то ли посчитал, что переходить ему, хану из царского рода Элдари, на наречие землеедов - недостойно.
Молчание затягивалось, и я не выдержал:
--
Мне говорили, что ты идёшь под руку к Кончаку.
--
Х-ха... Я иду в поход. На Русь. За славой, за добычей. В поход идут многие ханы. Один из них Конча-хан.
Мне докладывали, что предводитель похода - Кончак.
Племенные ополчения, главнокомандующего, чей приказ обязателен к исполнению - нет, решения принимаются советом с учётом мнения всех. Консенсусом. Всеобщим согласием. Если кто-то не согласен, то его уговаривают, подкупают, запугивают. Но снять с должности, заменить другим - невозможно. Можно в ссоре зарубить. Такое изредка случается. Тогда отряд в лучшем случае - просто дезертирует. В худшем... как монголы поступили с мордвой под Сандомиром: разоружить и вырезать.
Боняк подчёркивает коллегиальность, традиционное равенство всех ханов. Кончак - "один из многих". А в реале - он самый важный, самый авторитетный. Он решает.
А не обманывает ли Боняк сам себя? Понимая уже свою подчинённость, но старательно напирая на формальное равенство? Врёт? Не только мне, но и себе?
Боняк осторожно поставил чашку на кошму, вытер пальцем усы, глянул на меня прямо. Насмешливо. Посмеиваясь над молодым, глупым и наглым лысым землеедом, собравшемся чего-то выпросить у старого хана. Вымолить что-то для своих нищих подданных.
"Что-то"? - Разрешение жить. Дозволение и дальше ковырять свою тощую сырую землю. Коптить Великое Небо дымом очагов своих вонючих избушек. Растить своих девок и отроков для удовольствий степных воинов, для невольничьих рынков. Надежду на надежду. Что не убьют, не угонят, не сожгут. Не в этот раз.
Кыпчаки уже наточили сабли, уже оседлали коней. Теперь "серых журавлей Степи" ничто не остановит. Но он будет милостив, бывшему кормильцу любимого сына можно сделать поблажку, успокоить юнца.
--
Не тревожься. И мои люди, и беруковичи хана Беру пойдут не на север, в твою сторону, а на запад. Самый богатый город - Киев. Там вьюки наших коней наполнятся дорогими вещами.
Продолжает насмешливо, чуть покровительственно, рассматривать меня:
--
Ты зря гнал коней. Мог, как все ваши, ходить в церковь, молиться. Достаточно было просто прислать сеунчея.
Добрый дедушка в несказанной доброте своей успокаивает испуганного соседского мальчишку.
Увы, Боняк, эти маски не для нашей пьесы.
*** "В одесской аптеке: - Есть ли у вас что-нибудь для седых волос? - Конечно! Таки глубокое уважение...".
Уважение в безопасной концентрации - единственное, что есть у меня для твоих седин.
***
--
Киев - большой город с крепкими стенами.
--
Х-ха... Но ты взял его.
--
Да. Алу, наверняка, рассказывал как. Кыпчакам так не повторить.
Щелчок по носу. Вы, конечно - ого. Но как я - не сможете.
Теперь он либо гонореет: да я! да мы! А ты вооще - никто! Возвеличивание статуса.
Либо начинает о деле.
Может просто нахамить, типа: ты, лягушка из топей смрадных, поквакал и в тину. Рядом с ханом держи рот закрытым, пока не спросят, а уши открытыми, чтобы не пропустить мудрости.
Запросто. Но это не стиль мудрого Боняка. И такое расстроит Алу.
Налёт покровительственности ещё остаётся, но взгляд и голос твердеют:
--
Твой способ - не единственный. Нынче русские режутся между собой. Они сами откроют ворота города.
--
Мудрый Боняк помнит, как лет двенадцать назад стоял перед Черниговом? Тогдашний твой союзник князь Изя Давайдович обещал, что его "должники" откроют ворота. И чем дело кончилось?
Злится хан, злобеет. Эт хорошо. Как с луковицей. Первая шкурка, пренебрежительно-покровительственная, уже слезла.
"Кто его раздевает - слёзы проливает" - русская народная мудрость.
Как бы до "пролития слёз" не докатиться.
***
"Толерантность - это когда задница дымится от злости, а голова улыбается и кивает".
Улыбаюсь, киваю.
***
--
В тот раз в Чернигове сидел Свояк. Сильный правитель и славный воин. Он выловил "должников" князя Изи и казнил. Нынче в Киеве нет головы. Одни местные режут других. Они убили вашего князя Глеба. Нынче там власть... смутьянов. Которые будут рады гибели государевых гридней под саблями кыпчаков. Они ненавидят вас больше, чем нас. Они пустят нас в город. Для защиты от Боголюбского. Мы возьмём всё. И уйдём. По просьбе вашего Государя. В мире, любви и душевном согласии. Ещё и выкуп получим. За мир, за знатных полонян из ваших.
Боняк радостно щерится. Наслаждается. Превосходством мудрости степняков над тупостью землеедов.
--
Мудро, мудро. Но чтобы взять Киев нужно взять Переяславль. Это крепкая крепость. Там много добрых воинов. А брать крепости кыпчаки не умеют.
Я не прав - умеют. За последнее столетие половцы взяли на Руси, в Византии, в Венгрии десятки городков. Либо изгоном, как делают обычно русские князья, либо огнём. Засыпая укрепление зажигательными стрелами с горящей паклей. Но Киев... великовата крепостица. Да ещё и каменная. А требушетов, как будет у Батыя, у них нет.
Десятилетие назад, они, идучи с черниговским Изей Давайдовичем, так запалили Киевский Подол, что загнали Великого Князя Киевского Ростика на Гору. И тот, по совету своей дружины, вовсе ушёл из города, оставил Изе.
Победа? "Не в коня корм" - русская народная поговорка.
Не в княжеского коня. Изя потерял темп, Ростик успел собрать дружины. Раненный, сбитый с коня Изя попросил красного вина - гурман, факеншит! - и умер на поле боя.
А половецким коням всё гоже: Боняк ушёл с богатой добычей.
Тогда половцы шли на Киев с русскими. Сами? - Дед "моего" Боняка выжигал окрестности Киева, чуть-чуть не взял город с наскока... "Чуть-чуть" - не считается.
--
В Киеве - умные люди. Они обманули князя Изяслава Андреевича, и он увёл своих воинов в Переяславль. Полтысячи гридней. В Киеве осталось мало воинов. Тогда "умные люди" восстали и убили государевых людей. И князя Глеба. А из Степи подошёл Кончак и другие ханы. Теперь князь Изя сидит в Переяславле. Как волк в ловчей яме. Выйти оттуда боится - нас слишком много. В поле мы его побьём. Но мы побьём его и в городе. Кончак привёз к Переяславлю огромные луки, каждый из которых натягивает полста взрослых мужчин. И "греческий огонь", который горит в воде и в земле.
Изяслав Андреевич, которого я про себя называю Искандером, лопухнулся. Разведка доложила о движении половцев в Степи к границам русских земель. Это - его забота. Он и выдвинулся на рубеж. А вот о подготовке заговора, мятежа... Это внутренняя безопасность, забота Глеба Перепёлки, младшего брата Боголюбского, князя Киевского. Глеб - "проспал". Теперь даже и спросить не с кого. Только "вечная память".
Моя нулевая реакция на такие страсти раздражает хана.
--
Ты не веришь? Моим словам?
--
Верю, хан. Хуже - знаю. И про это оружие, и про грузин и греков, которые его обслуживают.
"Верю" - хорошо. А вот "знаю"... что этот сопляк может знать?! Всё, что ему нужно знать - я ему сам скажу!
--
Тогда ты должен понимать. Оружие греков причинит многие ущербы твоему князю Изе. Его воины будут изнемогать от камней и огня, от голода. Ибо город невелик, и припасов для большого войска на долгое время там нет. Они выйдут из города и сдадутся.
***
" - Сидите, сидите! - Сказал старенький профессор, забегая в женский туалет".
Забавно видеть, как матёрый степняк, у которого на личном счету только в бою собственноручно убитых ворогов с десяток, в походной экипировке, с кольчугой под халатом, с саблей на боку, старательно отрабатывает образ "старенького добренького профессора". Ласково и терпеливо объясняет тупому сопляку очевидные вещи. Исключительно из благовоспитанности.
Мы не в женском туалете, а в Великой Степи. Да и я, признаюсь, вовсе не девочка.
***
Как-то тяжело, трудно идёт беседа. Я, со слов Алу, был почему-то уверен в доброжелательности Боняка. Он же умный! Я - тоже. Мы же можем по-дружески разговаривать. Оказывается, он - хан.
Во блин! А я, типа, не знал!
Старый мудрый хан. Который не любит, презирает землеедов. Всех. Который всех, кто младше, априорно считает неразумными детьми.
*** "- Фима, иди играть на скрипке! - Деда, ты меня сегодня уже бил...".
Я не умею играть на скрипке. И побить меня, деда Боня, таки вряд ли.
"Я не знаю формулу успеха, зато я знаю формулу провала - это попытка понравиться всем" - Хемингуэй.
Не надо пытаться понравится ему - не удастся. Надо чтобы он слушал. А дальше... "сама пойдёт, подёрнем да ухнем".
***
Поссориться, расплеваться с ним из-за его предрассудков нельзя. Не только из-за печалей Алу. Из-за грядущей неизбежной гибели десятков тысяч русских людей. Воинов и жителей Переяславля, Киева, десятка городков вокруг. Чтобы я не думал о киевлянах после их мятежа - они нужны мне живыми. "Добрые" - для укрепления "Святой Руси". "Худые" - для "копания арыков". А главное: их бабы и дети. Которые и составят основную массу покойников при успехе нашествия, которые нужны мне, чтобы вырастить из них "моих людей".
"Честь государя - в многолюдстве его народа".
Они не знают, что они - "мой народ". Но я так решил. "Бесчестья" себе - не хочу.
Боняк - враг. Но - умный. Воспользоваться этим свойством? Давай-ка подумаем вместе?
--
Что ж, Боня-хан. Попробуем предположить близкое будущее. Для чего нам придётся объединится. Не-не-не. Только знаниями.
Ишь как вздёрнулся. Зря тревожишься - союза между нами быть не может. С Алу - может, с тобой - нет. Системы ценностей у нас... сильно антагонизируют.
--
Я знаю Искандера. Которого ты называешь Изяславом Андреевичем. Он старший из сыновей Андрея Боголюбского и наибольший воевода Великого Князя Русского. Его мало волнуют слава и богатство. И его собственная жизнь. Такой он человек. Он любит порядок. Всякая вещь должна быть исправна и на своём месте. Разве место русского князя в полоне кыпчаков? Он не сдастся. Его придётся убивать. Не скажу о всех русских воинах в Переяславле, но таких там много. И там действует "последовательность замещения": чётко знают, кто будет командовать после выбытия старших. Всегда есть голова. И эта голова знает твёрдо: ворогов - бить.
Не верит. Все ополчения, хоть феодальные, хоть племенные, не имеют прочного единоначалия. "Как обчество решит". Договорённости - через первое лицо. Если это лицо выбыло - всё сыпется. Теперь нужно выбрать нового предводителя. Выборы - долго и, часто, скандально. "Демократия - это процедуры". В боевых условиях демократия не работает - нет времени для процедур, войско погибает или разбегается.
--
Твой давний союзник Изя Давайдович выкупал пленных витязей в Степи. Потом они служили ему. Мы не будем выкупать пленных. Только убивать их хозяев. Русский раб в доме - смерть дому. Русские воины это знают. И знают, что скоро об этом узнают их хозяева. Сдавшихся не будет.
Не верит. Понимает, такое иногда бывает. Но не верит. В Степи и на Руси так не принято.
Обычно знатных пленников, что русских, что половецких, отпускают за выкуп.
Вполне по Цицерону: "Имеющий деньги не может быть наказан". Соответствует духу "Русской правды" - там почти везде наказание только суммами в серебре.
В РИ было пару раз, когда пленных ханов казнили. За нарушение клятв и причинение "великого зла Руси". Пару раз из сотен высокородных пленных.
Через несколько десятилетий Галицкие бояре выкупят своих князей, попавших в плен к мадьярам, и повесят их. Пока примеры отсутствуют.
Понятно нападение с целью освобождения родича. Такое в Степи, хоть и нечасто, бывает. Обычно пленников продают дальше, в Византию, в Персию - освобождать уже некого.
Есть родовая месть: вы украли нашего человека - мы пришли и убили вашего.
"Закон не всегда справедлив, а справедливость не всегда законна".
В нормах родо-племенного общества, которым следует старый Боняк, "око за око и зуб за зуб" - и законно, и справедливо.
Я перевёл это "семейное", родовое дело на уровень гос.войны.
Это другое! Проще же заплатить!
Проще. Не мне.
Для него рабство - нормально. Всю жизнь с младенчества он каждый день видел рабов. Руки рабынь стирали ему пелёнки, варили кашку, утирали слёзки... Он вырос в рабстве. Не в рабстве себя, но в рабстве вокруг.
Для меня рабство - язва. Выжечь калёным железом.
Для рода важен конкретный "вася", пленённый каким-нибудь "саидом".
--
Дадим поганому денег и хай подавится! А родненький Вася живой домой вернётся.
Понимаю, сочувствую, но увы... Мне, правителю, тот "вася" интересен куда меньше "саида". Великое множество "вась" умирает в этой стране каждый день по разным причинам. Тонут в реках и озёрах, замерзают в снегах, гибнут на пожарах. Чаще всего - что-то не то съел. Не промыл, не проварил... Это огромная гора проблем, которая называется "исконно-посконный народный обычай".
Беднягу, попавшегося людоловам, я выкупать не буду. Он один попавшийся, а рядом десяток погибших возле него в ходе набега, их уже не вернуть.
Только уничтожение. Всех, кто хочет заниматься этим бизнесом.
Я знаю, что работорговец деньгами не подавится, что снова придёт брать ясырь. Это его доход. Кто ж сам откажется от денег? - Только покойник.
Во Всеволжске с самого начала давил работорговлю. Многие не понимали, возмущались. Когда разгромил Клязьменский караван с "ленточками из юбки" - пытались убить. Теперь все соседи знают: раб в доме - смерть дому. Карательные отряды в поселения соседних племён научили: не будет не только участников, но и сопричастных.
"Воздух Всеволжска делает человека свободным".
И единожды вдохнув этот "воздух", назад его не выдохнуть.
Два главных соседа Всеволжска - Суздальская Русь и Волжская Булгария - хоть и по разному, но приняли мою позицию.
Кстати, сам Боняк и хан Беру, чьи орды кочуют возле Рязанского порубежья, не пускают своих удальцов на русские земли. И из других орд не пропускают.
Конечно, не потому, что боятся. Что может испугать славного, храброго, могучего, гордого... степного хана?! Не говорите глупостей! Хан склоняет голову только перед Хан Тенгри, Великим Синем Небом.
Это Алу просил, объяснял, убеждал, что жить в мире лучше, выгоднее.
Но и историю хана Башкорда, убитого со множеством воинов "в битве на Земляничном ручье", тоже помнят. Остатки той орды Боняк подобрал. Каждый день на глазах то юрты из становищ Башкорда, то подрастающие сыновья тогда погибших нукеров.
--
Переяславль не сдастся. Ни хитроумные камнеметалки, ни горшки с огненной смесью не лишат защитников храбрости. А приступом вы его не возьмёте.
--
Х-ха... Возьмём.
--
Да. Если воинов погонят на стены под страхом смерти. Если за спиной у храбрецов будут стоять палачи. Которые отрубят голову каждому, кто отступит.
"Все сделались отчаянными бойцами, даже тот, кто был трусом". Заградотряд - мощный источник храбритина и отважнина.
Не понял? Могу разжевать.
--
Твои люди храбры, они полезут на стены первыми. Догадайся, мудрый Боняк, кто будет палачами.
Молчит. Злобой наливается. Уже не на меня. Я тут так, хвост кобылий, на колу мочало. Которое своим трепыханием вызывает воспоминания. Которые, в свою очередь, создают предчувствия.
Ни одного имени не названо, никакой конкретики. Где-то какая-то условная крепость, какой-то умозрительный приступ. Но у Боняка в памяти есть картинки. И этой конкретно крепости - он там бывал. И приступов.
Какая-то смесь образов представляется сейчас ему. Проносится кусками и обрывками перед его внутренним взором. Он сам впереди, среди своих батыров и нукеров. Славный, храбрый. С маленьким дополнением: сзади, в безопасности, "палачи". С наточенными саблями и натянутыми луками.
--
Он не посмеет...
--
Он? Отродье Шарукана? Внук хана Шарука, бросившего "жёлтый народ" под мечи Мономаха и его сыновей? Сбежавшего от русских дружин за Железные Ворота? Племянник грузинского царя? Убившего своего брата и отца? Горная гадюка, выросшая на каменных ступенях царского дворца, с младенчества вспоенная ядом хитрости, предательства, тщеславия? Есть ли мерзость в мире, которую бы он не сделал ради власти?
"Он" - Кончак. Не Гзак - другой внук, выросший в Степи. Конкретный закавказский выползок, ты же его знаешь.
Молчит. Ищет аргументы против. И возразить нечем, и принять не может. Продолжим.
--
Возможен другой путь. Крепость в миг не взять. А ждать нельзя - в Киеве смутьяны режут друг друга. Могут победить те, кто не откроет ворота. Кончак разделит войско. Часть остаётся под Переяславлем, не выпускает Искандера. Часть идёт к Киеву. Ворота открыты, город разграблен. Навьючившиеся как ишаки, славные кыпчакские воины уходят в Степь, угоняя обильный полон и стада. А следом скачут кыпчаки голодные и нищие. Те, кто сторожил Переяславль. Скажи мне, Боня-хан, кто ведёт этих оборвышей?
--
Х-р-р...
--
Ты прав. Вшивых ободранных голодных батыров ведут славные ханы Боняк и Беру.
--
Я заставлю Кончака отдать нашу долю!
--
Заставишь? Ты пробовал отобрать проглоченную мышку у горной гадюки?
Молчит. Даже не рычит. И так всё понятно.
Нет, Боняк, ещё не всё.
--
Думаю, Кончак даст твоим людям долю в добыче. Он же не дурак. Вся Степь знает, что он добрый, щедрый, милостивый хан. Твои люди будут стоять перед ним на коленях, просительно заглядывать в глаза: "дай мне халат, дай пояс, дай удила". И он даст. Одарит. Облагодетельствует. И твои люди будут в искреннем восторге кричать: Слава щедрому хану Кончаку! Слава храброму хану Кончаку! Слава великому хану Кончаку!
Я помолчал. Последняя фраза повисла в воздухе.
Уточнил:
--
Великий хан. Хан ханов. Каган. Царь.
Слово прозвучало.
Лет двадцать тому Изя Блескучий (Изяслав Мстиславич) издевался над дядей своим Юрием Долгоруким:
--
Да ты стыд вовсе забыл! В цари метишь!
Долгорукий отгавкивался в переписке:
--
Да ты сам такой!
Долгорукий прав: Изя первый из русских князей в летописи назван "царь".
В политическом русском обиходе тех десятилетий "царь" - оскорбление.
Мономах получил в 1120-х годах от императора Рума регалии (бармы, шапку...) и "сертификат" на царский титул. Цацки используют при вокняжении. Но титул никогда Мономах и его сыновьями не употребляли. "Архонт" на его печати в молодости есть, "басилевс" или "кесарь" - никогда.
Сходно и "король Руси". Папа Римский жаловал Ярополка Изяславича (во время междоусобицы сыновей Ярослава Мудрого в 1075 г.) королевской короной. Но обнародовать папскую буллу на Руси так и не рискнули - бить будут.
***
В Библии:
"И собрались все старейшины Израиля, и пришли к Самуилу в Раму. И сказали ему: вот, ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; итак поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов. И не понравилось слово это Самуилу".
Однако Бог повелел Самуилу исполнить волю народа.
"Ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтобы Я не царствовал над ними. Итак, послушай голоса их; только представь им и объяви им права царя".
Бог ревнует свой народ, но народ хочет царя. Потому, что живому царю можно, по вине смотря, и морду набить. С Богом, или первосвященником, который от лица ГБ говорит, так нельзя. У царя - "права", которые, хоть какие бы они ни были - ограничены. По сравнению с правами Бога и его первосвященника.
Народ хочет кодификации законов. "12 таблиц" в Древнем Риме, "варварские правды" у франков и русских, "Великая Хартия Вольностей" в Англии, "Ясса" Чингисхана, конституции Нового Времени... Разница между законной властью и бандитской в том, что "законная власть" работает по писанным законам, а бандитская - по понятиям.
"Понятия" у разных людей не просто разные - они меняются. То, что вчера было "справедливо" для всех, сегодня становится "несправедливо" для некоторых. Для вятших, лутших, сильных. И тогда народ вопит: дайте нам писанный закон! Дайте нам царя, который этот сборник "прав" будет исполнять. Хоть каких, но стабильных и общих.
Пришлось первосвященнику поработать законодателем.
"И изложил Самуил народу права царства, и написал в книгу, и положил перед Господом".
"И сказал: вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами:
- сыновей ваших он возьмет, и приставит к колесницам своим,
- поставит их, чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб его,
- и делали воинское оружие и колесничный прибор его,
- и дочерей ваших возьмет, чтобы они составляли масти, варили и пекли хлебы,
- и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие отдаст слугам своим,
- и десятую часть плодов урожая вашего отдаст евнухам и слугам своим,
- и от мелкого скота вашего возьмет десятую часть,
- и рабов, и юношей, и ослов ваших лучших возьмет и употребит на свои дела,
- и сами вы будете ему рабами.
- и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе. Но Бог будет глух над вами".
Но народ не послушал Самуила: "Нет, пусть царь будет над нами".
"Всё познаётся в сравнении": кажется, гнёт ГБ тяжелее "прав царства".
***
--
Представь: Кончак взял и ограбил Киев. Вернулся в свои становища. И тут приходишь ты. С воплем: Конча-хан! Дай мою долечку. А он отвечает. Он же умный, он отвечает вежливо, даже радостно. О! Кого я вижу! Старый Боняк припёрся! Жив ещё? Я-то думал, что ты Переяславль взял. Я ж тебе такие мощные луки отдал, "греческий огонь" подарил. Лучшее оружие в мире! А ты... какую-то крепостицу... не смог. Ну да ладно. Из уважения к старости. Эй, слуги, выдайте там. За его сидение на месте. И, кстати, Боня-хан, когда приходишь просить - кланяйся ниже. Глядишь, я от щедрости своей ещё пару молоденьких наложниц подарю. Хотя зачем они тебе? В твои годы согласие женщины более пугает, чем радует.
--
Кха! Ты хочешь возбудить мою злобу против Кончака! Чтобы спасти своих землеедов!
--
"Твоя злоба"? - Да, это важно. Но, извини, это мелочь по сравнению с чувствами всего жёлтого народа. Твои люди приходят в становища Шаруканичей и видят богатство. Хабар, полон, скот. Они завидуют. Злятся. На тебя. Что ты не привёл их к победе, к такой добыче. Считают тебя неудачником. Старым глупым гордецом, который вспоминает какие-то давние древние, никому уже не интересные, ссоры своего деда с дедом великого героя и победителя. Из-за тебя, из-за твоей глупости и гордыни они лишены множества таких красивых и полезных вещей.
Как же, всё-таки, достучаться до его сознания?
--
В Степи говорят: хан заботится о своём народе. Если хан перестаёт заботиться - в орде появится новый хан. Люди, твои люди, посмотрят на богатство людей Кончака, на их славу. И скажут: Боняк - старый, Боняк - поглупел, Боняк не думает о нас, не заботится о народе. И в орде будет новый хан.
--
Ты думаешь, я боюсь смерти?
--
Бли-ин! Разве мы говорим о твоей судьбе? Мы говорим о судьбе даже не твоей орды, а всего жёлтого народа. Если Кончак берёт Киев - он берёт Степь! Киев он возьмёт через изменников, которые откроют городские ворота. Степь - через мерзавцев, но более через дураков. Вся молодёжь в Степи будет мечтать ехать за его бунчуком. Потому что он победитель! Потому что у него слава! Все мужчины Степи будут мечтать войти в его орду. Жить под его властью. Потому что он богат. Потому, что у него - удача! Он наделяет своих людей блестяшками и тканями, скотом и рабами. И люди заставят своих ханов признать Кончака царём! Потому что это слава, честь, успех, богатство!
Честно говоря, мне вдруг помстилось, что Боняк, подобно Кестуту год назад, будет повторять как заведённый: Кончак - хороший, Кончак - хороший.
Нет, в Степи нет таких мастеров, чтобы наложить постгипнотическое внушение. А просто внушение... Боняк Бонякович столько видел и пережил, что ввести ему какого-то "псих.микроба" с "чёрного входа", минуя "сторожа-критику"... Не.
Глава 808
--
Ты - старый мудрый Боняк. Хранитель вековых обычаев, защитник свободы жёлтого народа. Сто лет назад в эти земли пришли четыре орды. Это были свободные люди. У них была воля и закон. Старый добрый закон их предков. А теперь в Степи будет царь. Который может приказать любому. Может казнить любого. По своему желанию. Потому что закон - желание царя. И тогда у народа, у всякого человека в Степи - нет свободы. Все могут только умолять царя. Они его слуги, холопы. Они должны бежать туда, куда их послал царь, делать то, что велел царь. У них нет своей воли - только царская. И они будут счастливы. От своего безволия, от своего холопства. От возможности целовать пыль под копытами царского коня.
Чёт я несколько... увлёкся эмоционально. Меньше пафоса, Ваня.
--
Ты всю жизнь сражался за старину, за степные вольности. Теперь делу всей твоей жизни придёт конец. Кончак станет царём. По образцу виденного им. Вроде царя грузин или царя греков. Воля степняка - кончится. Многие будут этому рады. Жить чужим умом - легче. Свободный народ "серого лебедя" станет народом рабов.
***
"Первой жертвой германского нацизма стал немецкий народ" - И.В.Сталин.
"Стал" - в ходе всеобщих выборов, демократических законодательных процедур, парламента и республиканского строя.
***
Я - прав. Я говорю очевидные вещи. И это особенно злит моего собеседника.
--
Х-ха. Тебя так тревожит судьба жёлтого народа?! Не собираешься ли ты проливать слёзы о нас? Закажешь молебны в ваших церквях?
Язвит старый хан. Аргументов нет, остались "шпильки".
--
Судьба степняков тревожит меня так же, как тебя - судьба землеедов. Почти никак.
Неправда. Я ж гумнонист и интернационалист!
В смысле: знаю, что все люди - люди. Кыпчаки, зулусы, ацтеки... за всех переживаю. Но говорить об этом хану нельзя - у него племенное мышление. "Мы, жёлтый народ - люди. Все остальные - козявки, землееды, мусор".
--
Это "почти"... нынче возится у костра с моим волком.
Я кивнул в сторону, где на лужке у речки, чуть в стороне от напряжённо наблюдающих свит, Алу играл с Куртом.
Алу вовсе не богатырь-мордоворот. Невысокий, стройный ещё по-молодости парень. А Курт заматерел. Полноразмерное серое лесное чудовище. Со стороны смотреть... их игры... выглядят как драка. Причём, Курт явно сильнее.
Алу пытается оседлать волка, но не удерживается. Теперь Курт хватает ханыча за шиворот и тащит к речке. Ханская свита дружно цапает сабли. Но не вытаскивает. Терпят. Готовые в любой момент кинуться в кровавую схватку со сказочным чудищем.
--
Эй! Ко мне!
Курт, не выпуская из пасти халат хохочущего Алу, поворачивается ко мне. Сплёвывает поноску.
Ну так же хорошо играли! Фыркает на Алу, который пытается поймать его хвост, и рысцой бежит по крутому склону к нам. Алу вскакивает следом. Так весело было! Такую игру поломали!
Раскрасневшийся, запыхавшийся подбегает:
--
Ата! Это князь-волк! Я тебе рассказывал. Мы их встретили в черниговских лесах. Зимой! В снегах! При луне! Целую стаю! А они нас не съели! А отвели в своё логово. И отдали нам новорождённого волчонка. Ну... ему отдали (тычет пальцем в меня). Он сам туда полез! Прямо в волчью нору! А там волчица умирает. И волчонка отдали. Ему. Князю Ивану. Хотя... ты разве был тогда князем?
--
Нет, Алу. Тогда я был нищим, тощим, очень глупым. Полупризнанным ублюдком опального сотника смоленских стрелков. "Зверем Лютым".
--
Да! Я помню! Тебя уже тогда так называли!
Тут смыслов... пачки. Например, за нынешним дастарханом два ублюдка: второй - Алу.
--
А потом ты вышел на дорогу и нашёл женщину с младенцем! Вот так просто! Посреди леса!
Самое ценное в средневековье не ум, сила, богатство или благочестие. Самое главное - удача. Благоприятная случайность. Дар судьбы.
Для точности: это не я нашёл, князь-волк, который выводил нас от логова умирающей волчицы, привел на дорогу прямо к дровням удиравшей от половцев крестьянской семьи.
--
И она кормила нас троих. Своим молоком! Своего сына, волчонка... и меня чуток. Да-а... а меня ты тогда побил. Чтобы я не отбирал еду у маленьких. Но всё равно: мы с Куртом - молочные братья. Правда Курт?
Алу поворачивается к волку. И эта махина встаёт на дыбы. На задние лапы. Передние кладёт юноше на плечи и наклоняется, сверху, с высоты своего огромного роста в таком положении, своей громадной серой головой с крокодильими челюстями.
Полураспахнутая жарко дышащая пасть, два ряда здоровенных острых блестящих белых зубов... приближаются к вскинутому лицу ханыча.... Одно движение этой древней машины убийств... И оно случается: быстро, почти незаметно глазу, выскакивает язык. И облизывает Алу лицо.
Тот ахает, отшатывается. Свитские у реки вскакивают на ноги уже с клинками в руках. Курт отбегает в сторону, ко мне за спину: "ну их нафиг, этих придурков" А Алу вытирает лицо и несколько смущённо выговаривает:
--
Ну чего ты, ну чего... Вот, теперь весь мокрый...