Резким порывом ветра старое деревянное окно распахнулось настежь. Там, снаружи, вовсю бушевала буря. Казалось, словно небеса и море поменялись местами, и теперь перевернутые темные воды низверглись в неизмеримую никем бездну. Молнии, словно ветви незримого божественного дерева, разрезали сияющими изгибами непроницаемый бархат неба. Бухта у мыса казалась бурлящим котлованом, где волны неистово разбивались о камень. С таким грохотом, словно они решили переспорить гром, не утихающий ни на минуту в небесах, сошедших с ума.
Поместье, балансирующее на краю обрыва, казалось неотъемлемой частью этого берега - настолько оно вросло в утес, так тесно сплелись его глубинные лабиринты с сетью пещер в грунте мыса. Издали родовое поместье казалось лишь нагромождением камней и гигантских ветвей на одинокой скале, и только приблизившись, можно было различить покатые крыши и тонкие, изящные статуи драконов, венчавшие барельефы.
Девочка с усилием закрыла скрипучие ставни, украшенные причудливыми витражами с изображением различных звероящеров, и, поправив растрепанные жесткие темные волосы, начала собирать шероховатые листки пергамента, которые разбросал по чердаку ветер. Она любила проводить вечера здесь, среди старых и холодных деревянных стен под крышей, смотреть на беснующиеся море и делать нелепые зарисовки детскими медовыми красками. Пожалуй, это первый ребенок из рода Вейберт, который был так одержим морем. Я почти физически чувствовал как высыхают ее губы в предвкушении соленой бурлящей воды, как глаза жадно впитывают каждую черточку неукротимой стихии, как ее влечение перерастает в страсть, желание, отдаляя ее разум от рамок шестилетней девочки.
Тщательно спрятав рисунки и чистые листы в ветхий сундук, малышка стукнула по крышке кулачком и, услышав глухой щелчок закрывшегося замка, выбежала из холодного помещения. На ходу она быстро поправляла многочисленные оборочки и ленточки на белом платье.
В каминном зале было по-домашнему тепло и пахло черным чаем с жженым сахаром. На фоне горящего очага виднелся багряный силуэт кресла и маленькая фигурка с точеным профилем. Девочка села на привычный низкий табурет и глазами, полными предвкушения. Я же, устроился на шкуре бурого медведя, растянувшись во весь рост приготовился слушать небылицы старухи. Хотя, имел ли я право так ее называть?
Анна отложила вязание, прокашлялась и начала повествование мягким голосом старой сказительницы. Все это были слова, наизусть заученные из книги легенд рода. Я слушал ее и губами вторил каждому ее слову.
...Когда-то, в далекие времена, когда мир еще населяли великие и всемогущие фейри, один из их бессмертных князей влюбился в смертную женщину. Несмотря на все силы, его собратья, опасаясь за неприкосновенный тайный мир стихийной магии, заточили дух непокорного князя. Да-да, так банально...
Поместье, куда заточили узника, вот уже сотню лет пользовалось дурной славой, все дороги, словно боясь соприкоснуться с проклятым местом, будто страшась нарушить незримую нить пентакля, огибали здание на скале. Заключенного в нелюдимом месте фейри обрекали на одиночество на всю его жизнь. Точнее, на всю его вечность. В опасной близости от океана, словно дразня Шторма такой манящей доступностью родной стихии, издеваясь над беспомощьностью связанного по рукам и ногам одного из владык.
Ревел океан. Где-то далеко внизу с грохотом разбивались волны об острые камни. В шум бури, смешанный с громовыми раскатами, вплеталось унылое, пронзительное пение морских сирен, которые устроили себе праздник на бурлящей поверхности соленой пенной воды.
Холодный порыв ветра откинул назад волосы пленника, едва доходившие тому до плеч, бросил в лицо пригоршню ледяных дождевых капель. Очередная вспышка молнии озарила звериный оскал улыбки фейри, некогда снискавшего прозвище Шторм за умение повелевать нарождающейся бурей.
Теперь и это - в прошлом.
Не осталось ничего, только ревущий океан, сошедшие с ума небеса за окном да гнетущая тишина мертвых покоев поместья и его подземных переходов. И тоска по ней, рвущая душу стальными когтями, цепляющая за живое каждый раз, когда он осмеливался думать о чем-то, кроме повседневного существования, этого медленного переползания изо дня в день - словно издыхающее от жажды животное из последних сил стремится к воде.
Нет, не к воде. К ее миражу.
Он знал, что его принесут в жертву Изначальному. То, что его породило, его и поглотит. Осталось только добить Шторма, удушить волю, убить в нем необузданную ярость и тогда, Сфера примет кровавый дар собратьев-предателей.
***
Он не хотел умирать. Но уже поздно. Толчок в спину, и князь падает... Раскинув руки, захлебнувшись криком...
Острые камни приближаются. Медленно... Будто он не падает - летит. Но приближаются. Больно... Как больно... Почему.... Почему?! Там ничего нет, за гранью жизни. Ничего! Он не хотел в эту темноту. Вернуться.... Шторм просил у Изначального крылья, чтобы подняться с каменного ложа и взлететь в хмурое небо, пересечь весь мир - от края до края, и увидеть, что там, за океаном., крик ребенка смертной и великого князя раскалывает Сферу.
Что-то тёплое касается его лба, словно ее ладонь, почти забытое, ласковое прикосновение... Он просил помощи, умолял.
И она помогла... Мир, породивший князя, отдал ему свою магию, всю до капли. Потому, что умирающая стихия больше всего на свете мечтало о крыльях.
Он улетел. В серое небо мира, в котором люди верили в богов, которых нет. Улетел навстречу новой жизни. Жизни Дракона.
В тот момент, новорожденный мальчик сделал свой первый вдох и распахнул глаза. Бабка-повитуха отшатнулась, вертикальные зрачки малыша отражали мир иначе, вверх ногами. Обессилившая мать взяла на руки младенца и тихим голосом нарекла его Верриш Вейберт, что означало "сын дракона"....
Старая Анна мирно сопела в кресле, а Руби свернулась калачиком у камина с тлеющими углями. Незримой рукой я провел по ее непослушным волосам, совсем, как у меня. Накрыл девочку пледом с гербом дракона и, бросив прощальный взгляд, поднялся на чердак и расправил крылья. Пахнуло озоном.
Я появлялся в этом мире раз в столетие, старые раны начинали кровоточить при виде старого поместья. Зачем я, Шторм дай Драгон, один из Творцов Утопии являлся сюда, в мир, который отверг меня, где я был принесен в жертву? Здесь был род моего сына. Мой род.
И пусть то мгновение забрало у меня все, но из кровавой смерти родилась трепещущая новая жизнь.