Бесс Велиаль : другие произведения.

Так поступают мужчины

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Неугомонный мальчишка Акира-чан, втянувший Миюки Кадзую в бейсбол, десять лет спустя снова врывается в жизнь гениального кэтчера. Вот только оказалось, что Акира-чан - девочка, которая, к тому же, теперь ненавидит бейсбол. Миюки пытается вытащить из Норикавы Акиры причины внезапно вспыхнувшей ненависти. Сама Норикава не горит желанием раскрывать душу, поэтому их с Миюки непростые отношения превращаются в череду конфликтов. Кто первым сделает шаг навстречу и скажет "Прости"?

Курамоти Ёити

   -- Миюки Кадзуя-кун?
   Голос определенно девчачий, но интонации лишены присущей девчонкам мягкости и кокетливости. Я бы даже сказал, что в них звучит угроза.
   Заинтересованно оборачиваюсь. Возле гада Миюки стоит первогодка, и я восхищенно присвистываю: миленькое личико с большими зелеными глазами, черные волосы, ладная фигурка... И даже длинные рукава блузки и юбка ниже колена не портят впечатление.
   -- Привет, хочешь взять автограф? -- самодовольно улыбается Миюки.
   Поднимаюсь со своего места и словно невзначай подхожу ближе. Задницей чую, сейчас будет что-то интересное.
   Девчонка выгибает бровь убийственно презрительным движением:
   -- Зачем он мне?
   Я не выдерживаю и, хлопая очкарика по плечу, смеюсь:
   -- Хья-ха-ха, кажется, она не твоя поклонница, Миюки.
   Мой громкий смех привлекает внимание одноклассников, и теперь мы в центре внимания. Гад Миюки дарит мне раздраженный взгляд и поправляет съехавшие от моего удара очки. Девчонка скрещивает руки на груди и хмыкает:
   -- Значит, все-таки ты. Надо же, ничуть не изменился.
   -- Разве мы знакомы? -- интересуется кэтчер, и я слышу в его голосе лед. Хья-ха-ха, кто-то не в духе, и даже миленькое личико не спасет первогодку от праведного гнева...
   К моему удивлению, девчонка и бровью не ведет. Щурится и склоняет голову набок, разглядывая Миюки с высоты своего роста. Конечно, если бы тот встал из-за парты, смотреть на него сверху вниз стало бы проблематично, но сейчас он сидит, и потому девица в выигрышном положении.
   -- Можно и так сказать, -- туманно отвечает она и замолкает, явно предоставляя собеседнику право угадать.
   Миюки откидывается на спинку стула и безразлично пожимает плечами.
   -- Понятия не имею, кто ты такая.
   Я жду, что девчонка обидится на резкий тон и, залившись слезами, будет искать у меня поддержки и утешения, но она какая-то неправильная -- лишь презрительно фыркает:
   -- А если так? -- и, подражая детскому голоску, умильно тянет: -- Кадзуя-нии-чан!
   Выходит настолько забавно, что я, схватившись за живот, снова смеюсь в голос. У девчонки определенно есть чувство юмора, такого оригинального подката я никогда не видел.
   И потому не сразу замечаю, как изменилось лицо Миюки.
   -- Акира-чан? -- неуверенно спрашивает он, когда я замолкаю, чтобы перевести дух.
   -- Норикава Акира, если быть точной, Миюки-кун, -- поправляет девчонка, возвращаясь к обычной манере говорить. -- Для тебя Норикава-сан.
   Желание смеяться куда-то пропадает. Ничего себе, оказывается, наглая первогодка не придуривалась, она действительно знакома с Миюки. Очень любопытно, где они познакомились...
   -- Я думал, ты парень, -- сухо замечает кэтчер, и я перестаю что-либо понимать. Просто перевожу взгляд с него на нее и обратно, и почему-то кажется, что они продолжают говорить, просто никто из нас не слышит этого диалога. Неприятное ощущение, скажу я вам.
   -- Все так думали до первого года средней школы, -- Норикава пожимает плечами, словно в замечании Миюки нет ничего обидного.
   -- И что изменилось?
   По тону очкарика ясно, что он что-то задумал, но догадаться об этом могут лишь те, кто хорошо его знает. Сомневаюсь, что подружка детства осведомлена о гадливой натуре Миюки, а потому настораживаюсь: что-то будет.
   -- Сиськи выросли, -- бросает Норикава так обыденно, что поначалу никто не обращает внимание на смысл ее слов.
   Несколько секунд тишины, пока сказанное переосмысливается, а затем поднимается возмущенный крик, потому что подобная фраза кого угодно выбьет из колеи. Я не исключение. Девчонка морщится, словно удивленная нашей реакцией на свое бесстыжее заявление. Гад Миюки тоже сидит спокойно, пережидая накал страстей, и ухмыляется, довольный происходящим.
   Наконец, я восстанавливаю хрупкое душевное равновесие. Стараюсь держаться от ненормальной первогодки подальше -- она точно не дружит с головой, -- но достаточно близко, чтобы не упустить ничего важного. Остальные тоже замолкают, и в классе становится так тихо, что все мы отчетливо слышим хихиканье Миюки.
   -- Сиськи выросли, а мозгов не прибавилось, -- хрюкает он в кулачок, явно провоцируя Норикаву.
   У меня уже нет сил возмущаться этим бесстыдством. Мысленно обещаю себе испробовать на очкарике пару захватов, подкараулив его после душа, чтобы не возомнил о себе невесть чего.
   Норикава молчит. Ее спокойное до безразличия лицо уже не кажется мне миленьким. Наоборот, кожа покрывается мурашками -- жуткая девчонка.
   Закончив хихикать, Миюки подпирает щеку кулаком и с интересом смотрит на Норикаву.
   -- Так, получается, ты планируешь быть менеджером? -- спрашивает он.
   И тут самообладание первогодки впервые дает трещину. Она бледнеет и поджимает губы, но я не понимаю, почему. Что такого в вопросе гада Миюки? И что он имел в виду?
   -- Не понимаю, о чем ты, -- выдавливает Норикава, и только идиот не поймет, что она врет.
   Миюки деланно вздыхает и поясняет:
   -- Ну, ты же поступила в Сэйдо из-за бейсбольного клуба, верно? И раз ты больше не притворяешься парнем, то, скорее всего, претендуешь на роль менеджера. Я прав?
   -- Я больше не интересуюсь бейсболом, -- отвечает Норикава, и от ее голоса мне становится страшно. Если бы словами можно было убить, Миюки точно был бы не жилец.
   -- Тогда почему ты здесь?
   Этот парень точно псих, раз продолжает разговор с ненормальной первогодкой. Зеленые глаза горят маньячным огнем, и я не удивлюсь, если Норикава достанет сейчас из-под юбки катану и порешит нас всех к чертям собачьим.
   -- Чтобы учиться.
   Я, увлеченный подачей сигналов Миюки (нужно же донести до психа, что он свихнулся), не замечаю, когда девчонка возвращает хладнокровие. Ее последние слова звучат так, будто никакой вспышки злости и не было. Что, блин, здесь происходит? Ничего не понимаю...
   -- То есть, ты надеешься, что я поверю, будто ты поступила в Сэйдо, платную школу, известную своим бейсбольным клубом, только для того, чтобы учиться? -- уточняет Миюки.
   -- Я поступила в Сэйдо, потому что это ближайшая к дому школа, -- ровно отвечает Норикава, и я снова не верю ни единому ее слову.
   Миюки молчит, хмуря брови. Он тоже не верит, но к словам первогодки не подкопаться. Одноклассники шепчутся, обсуждая этот странный разговор, и я сам не прочь с кем-нибудь пошептаться -- вот только друзей у меня нет, один лишь гад Миюки, но пока Норикава здесь, мы явно не поговорим.
   -- Вот как, -- наконец, отвечает очкарик и словно бы теряет интерес к происходящему.
   Девчонка выдавливает кривую улыбку.
   -- Что ж, рада была повидаться, Миюки-кун.
   Она кивает и спокойно выходит из класса, не замечая шепотков и косых взглядов. Я смотрю ей вслед и невольно отмечаю необычную походку: слишком прямая и размеренная, будто Норикава тщательно контролирует каждый свой шаг, боясь ступить неправильно. И эта ее длинная юбка, педантично-аккуратная коса, крепко сжатые кулаки только усугубляют жуткое впечатление.
   -- Странные у тебя друзья детства, Миюки, -- замечаю я.
   Он задумчиво чешет затылок и хмурит брови.
   -- Раньше она была другой, -- бросает он тихо, так, чтобы слышал только я. -- Пацан из дома напротив, сын менеджера бейсбольной про-команды, наглый, невоспитанный и неугомонный. Таким я помню Акиру-чан из моего детства. Ты будешь смеяться, но именно он привел меня в бейсбол -- просто однажды подошел на детской площадке и за руку притащил на бейсбольное поле. И хотя я был старше на год, я во всем ему уступал. Меня это так бесило! Но стоило ему схватить меня за руку и, сверкая этими огромными зелеными глазищами, пропищать "Ну Кадзуя-нии-чан!", и я уже не мог злиться. -- Миюки раздраженно откидывается назад и смотрит рассеянным взглядом в потолок. -- Кто бы мог подумать, что этот наглый шкет, делавший меня по всем направлениям, окажется девчонкой...
   Я, желая отвлечься от жуткого впечатления, оставленного Норикавой, нарочито бодро смеюсь:
   -- Хья-ха-ха, так значит, наш гениальный кэтчер в детстве проиграл девчонке! Вот это новость!
   Я жду ответной колкости, но Миюки молчит. Потом поднимается и, ни на кого не глядя, выходит из класса. В кабинете шумно: все обсуждают Норикаву, поэтому никто, кроме меня, не обращает внимания на то, что второй участник разговора исчез. Меня съедает любопытство, но я с трудом сдерживаю желание пойти за ним. Потом все-таки подхожу к двери и выглядываю в коридор.
   Миюки стоит у окна неподалеку. Вид у него хмурый и очень задумчивый, а значит, встреча с другом (или все-таки подружкой?) детства не прошла бесследно. Я не подхожу ближе, оставляя кэтчера наедине со своими мыслями, но это не значит, что ему удастся отвертеться от моих подколок. История с Норикавой не кончена, так что надо держать ухо востро и не пропустить все самое интересное.
  

Миюки Кадзуя

   Тренировка идёт своим чередом. Первогодки бегают вокруг поля, а мы с сэмпаями отрабатываем игру в поле. Пасы, пробежки, вывод противника в аут -- слаженная командная работа, где каждый делает то, что должен. Тренер, скрестив руки, наблюдает за нами со стороны, и хотя он ничего не говорит, никто не упускает случая сделать замечание тому, кто допускает ошибки.
   За забором толпятся девчонки. Отмечаю это краем глаза, ожидая своей очереди бежать к первой базе. Шушукаются, хихикают и строят глазки, словно действительно верят, что у нас есть время на них пялиться. По свистку стартую и, красуясь, заканчиваю пробежку скольжением.
   -- Позер! -- презрительно фыркает Исашики-сэмпай, делая страшное лицо в ответ на восторженные визги девчонок.
   Смеюсь в ответ, демонстративно будто бы не слыша выкрики "Миюки-кун!". Затем всё-таки поворачиваюсь и машу поклонницам рукой, вызывая новую волну восторга. Это злит не только Исашики -- остальные сэмпаи тоже начинают злобно коситься на меня, доставляя мне ни с чем не сравнимое удовольствие.
   Взгляд цепляется за одинокую фигуру, стоящую особняком. Её легко узнать: рубашку с длинными рукавами и юбку ниже колена в нашей школе носит только одна девчонка. Норикава Акира.
   Отворачиваюсь -- тренер обратил внимание на моё неподобающее поведение. Приходится извиняться и, получив выговор, в наказание присоединяться к новичкам, наматывающим круги вокруг стадиона. Когда пробегаю мимо забора, девчонки снова начинают шуметь, пытаясь привлечь мое внимание, и я уже жалею, что решил подразнить сэмпаев.
   Норикава не кричит. Она стоит неподвижно, и когда я пробегаю мимо, даже не реагирует на меня. Её глаза прикованы к полю, и почему-то кажется, что она отдала бы всё на свете, чтобы бежать сейчас в числе первогодок.
   Добегаю штрафной круг и под возмущенные крики Савамуры -- вот же неугомонный! -- иду в буллпен.
   -- Куда это ты направился? -- останавливает меня голос тренера.
   По его тону понимаю, что мои мучения еще не закончились. Вот дёрнул же чёрт помахать этим визжащим дурочкам! Тренер, не меняясь в лице, кивает в сторону машины для подачи мячей. Исашики-сэмпай довольно хохочет, предвкушая потеху, Курамоти не отстает, искренне желая мне промахнуться. Настоящие товарищи.
   Плетусь к коробке с битами, вытягиваю первую попавшуюся и возвращаюсь на поле. Натягиваю перчатки и шлем, занимаю позицию. Тренер не спускает с меня глаз, желая убедиться, что я в полной мере раскаялся в содеянном. Дзоно подносит мяч к машине, и я поудобнее перехватываю биту.
   Глаза снова цепляют застывшую фигурку в длинной юбке. Память срабатывает рефлекторно: я вспоминаю себя десятилетней давности, точно так же застывшего с битой, а напротив вместо машины -- самоуверенный мальчишка с горящими зелёными глазами и разбитыми коленками. Он дразнит меня, утверждая, что я никогда не попаду по его мячу, и я, разозлённый, требую его лучшую подачу. Мальчишка, ухмыляясь, поднимает ногу, замахивается и бросает. Раз, второй, третий, и я действительно ни разу не попадаю. Мы меняемся ролями, я сжимаю мяч, уверенный в своих силах, ведь я тайно тренировался за домом, так, чтобы малолетка из дома напротив не узнал. Кидаю, и первая же подача отбита. Мяч со звоном разбивает стекло, нас отводят к директору, вызывают родителей, отчитывают, но мне плохо только по одной причине: Акира-чан светится от счастья, довольный своим импровизированным хоум-раном. А я в который уже раз проигрываю, хотя всё свободное время тренируюсь во внутреннем дворе...
   Непрошенные воспоминания застилают глаза, и я пропускаю первый мяч. Сэмпаи издевательски смеются, Курамоти доверительно сообщает Савамуре, что без раннеров я как бэттер бесполезен. Тренер, хмурясь, интересуется:
   -- По-твоему, это похоже на хиттинг, Миюки?
   Я молчу. Оправдываться или объясняться слишком унизительно, а потому я просто крепче сжимаю биту и киваю Дзоно, что готов к следующей подаче. Он опускает мяч в отверстие, тот проходит между двумя разгоняющими валиками и вылетает мне навстречу со скоростью 150 километров в час. Машина подает по довольно простой траектории, и в этот раз я попадаю. Мяч со свистом пролетает над головой Дзоно, пересекает всё поле и врезается в забор ровно перед Норикавой.
   Девчонки, стоявшие в радиусе нескольких метров от попадания, с визгом бросаются врассыпную, и только обладательница длинной юбки не двигается с места. Кажется, она даже глазом не моргнула, когда мяч ударился перед ней. Я пытаюсь разглядеть выражение её лица, но нас разделяет больше ста метров, а моё зрение слишком слабое для таких подвигов.
   -- Можешь же, когда хочешь, -- удовлетворенно изрекает тренер.
   Дзоно показывает мне большой палец, Курамоти кривится, признавая, что удар действительно вышел хорошим, Исашики-сэмпай рычит, и не понятно, хвалит он меня или злится.
   Норикава резко отворачивается и, пользуясь тем, что перепуганные девчонки держатся от забора на расстоянии, беспрепятственно покидает стадион. Внутри зарождается волна злости. Детство давно закончилось, но ощущение, что меня превосходят во всём без возможности отыграться, по-прежнему душит. И та, кто в этом виновен, просто разворачивается и уходит!
   Я отпрашиваюсь у тренера в туалет и бегу за Норикавой. Если я не могу победить Акиру-чан из своих воспоминаний на поле, то хочу хотя бы услышать признание, что за предыдущие годы я из бесполезного в бейсболе неудачника превратился в отличного игрока.
   Догоняю её уже на главной аллее, ведущей к воротам. Она идёт медленно, подволакивая ноги, коса маятником раскачивается из стороны в стороны, сумка с глухим стуком бьётся о колено.
   -- Уже уходишь, Норикава-сан?
   Она останавливается, но не поворачивается.
   -- Я опаздываю, -- следует сухой ответ.
   -- Лгунья, -- бросаю я.
   Она вздрагивает, как от удара, и едва сдерживается, чтобы не повернуться. Я начинаю закипать оттого, что она не хочет смотреть мне в глаза. Ненавижу тех, кто не умеет признавать в лицо превосходство противника.
   -- Чего ты от меня хочешь? -- тихо спрашивает она, и голос у неё едва заметно дрожит.
   -- Помнишь, в детстве ты всегда была лучше меня, -- я говорю нарочито спокойно, растягивая слова. Внутри едва зарождающимся штормом колыхается злость. -- И всегда заявляла, что мне тебя в жизни не перегнать. Я, знаешь ли, хочу реванша.
   -- Вот только я больше не играю в бейсбол, -- замечает Норикава. -- Так что прости, реванша не выйдет.
   Я хмурю брови, пытаясь подобрать правильные слова:
   -- Это я уже понял. Но я не признаю своего поражения.
   Я не боюсь поражений. Напротив, именно благодаря возможности проиграть бейсбол мне так нравится: всегда есть кто-то, кто сильнее тебя, а значит, есть, ради чего тренироваться дальше. Но зеленоглазый мальчишка в моей памяти, с лёгкостью превосходящий меня раз за разом, дразнящий меня за большие очки и невысокий рост и умудрявшийся при этом оставаться моим единственным другом, лишает меня возможности наслаждаться любимой игрой. Я ведь верил, что мы сможем стать отличным баттери: Акира-чан станет питчером, а я кэтчером, и вместе мы будем непобедимы...
   Акира-чан переехал на первом году младшей школы, а потому мы играли в разных командах. Встречаться на поле нам больше не доводилось, и теперь уже не доведётся никогда.
   -- Хочешь услышать, что я признаю тебя победителем? -- Норикава смеётся странным каркающим смехом, и со спины кажется, будто он принадлежит не ей, а кому-то другому. -- Какой же ты мелочный, Миюки-кун.
   Буря начинает разрастаться. Я злюсь из-за некстати вспомнившихся детских обид, из-за её издевательского тона, из-за своей собственной глупости и неспособности просто выкинуть прошлое из головы. И чем лучше осознаю бредовость ситуации, тем сильнее желаю услышать "Ты победил" и забыть об этом.
   -- Да, хочу, -- натянуто ухмыляюсь я. -- Ты ведь видела и пробежку, и мой удар, верно? По-твоему, я всё ещё бездарный слабак, которого зашибут мячом и не заметят? Мне кажется, нет. А потому я хочу, чтобы ты признала мой талант.
   -- Талант, значит, -- произносит она так тихо, что я невольно подаюсь вперед:
   -- Что-что? Скажи-ка громче, я не расслышал...
   Норикава резко оборачивается, и я застываю, шокированный увиденным. Её лицо залито слезами, причем веки настолько опухли, что без слов ясно: она плачет уже давно. Наверное, потому и ушла, чтобы никто не заметил.
   -- Что ж, если для тебя это так важно, то ты победил! -- Норикава, с ненавистью глядя мне в глаза, срывается на крик. -- Радуйся, Миюки Кадзуя, ты меня сделал! Надеюсь, ты теперь счастлив от осознания, что выиграл только потому, что мне не повезло... -- она запинается, а затем через силу заканчивает: -- родиться девчонкой! Какая мелочь, определившая победителя, правда? Шутка судьбы! Зато теперь ты можешь гордиться собой, гениальный кэтчер, мечта школьниц и надежда команды Сэйдо! Признаю, ты стал очень сильным игроком, и всё, что я говорила в детстве, полная чушь завистливой девчонки, которой никогда не светит попасть на Кошиен! А вот тебе вполне по силам привести туда команду, так что тренируйся усердно! Поздравляю с победой!
   Норикава замолкает, тяжко дыша и даже не пытаясь сдерживать слёзы, которые льются без остановки. Она хмурит брови, на щеках горят красные пятна, а худые пальцы сжаты в кулаки, будто она едва сдерживается, чтобы меня не ударить.
   Я не знаю, как на это реагировать. На моей памяти Акира-чан ни разу не плакал. Сбивая колени в кровавое месиво, теряя выбитые пропущенными мячами зубы, отхватывая подзатыльники от старших ребят и получая наказание за очередное разбитое стекло, он продолжал улыбаться, подбадривая меня, которому зачастую доставалось за компанию. И я совершенно забыл, что Акира-чан из моего детства -- девчонка, худая, большеглазая, с резким голосом, но всё-таки девчонка.
   -- А теперь оставь меня в покое! Если ты ещё не понял, я ненавижу и тебя, и эту чёртову школу, и весь ваш бейсбол!
   Норикава громко шмыгает носом и уходит своей фирменной неестественно-прямой походкой. Первый мой порыв -- броситься следом, но я остаюсь на месте. Я знаю, как поддержать товарища по команде, рыдающего от горечи поражения, но как успокоить залитую слезами девчонку, понятия не имею. Я беспомощен.
   Чувствую себя отвратительно. Я добился признания, но счастливее не стал. Более того, после слов Норикавы мне стало стыдно -- настолько, что я едва ли смогу снова взглянуть ей в глаза. Какой же ты порой придурок, Миюки Кадзуя, стоили ли твои детские обиды чужих слёз?
   Вернувшись на поле, получаю очередной выговор от тренера -- оказывается, после разговора с Норикавой я простоял безмолвной статуей около получаса. Настроение на нуле, поэтому ни на поле, ни в буллпене от меня никакого толку, и даже Савамура достает меня меньше, чем обычно. Видимо, выгляжу я совсем плохо.
   Нравится ли мне быть таким победителем? Нет, но, боюсь, едва ли мне теперь доведётся исправить ситуацию. Девчонке в Сэйдо не светит попасть в команду, даже если она разбирается в бейсболе как Крис-сэмпай, а играет на уровне про-лиги. Действительно, какая глупая шутка судьбы...
  

Фуруя Сатору

   Не люблю уроки физкультуры. Здесь заставляют прыгать, играть в футбол, волейбол, бадминтон и другие неинтересные мне игры, а когда просишь учителя покидать мяч, он начинает кричать, чтобы я на время уроков забыл свои бейсбольные замашки. Не понимаю, почему ему так не нравится бейсбол, разве бадминтон или прыжки в высоту могут быть интереснее?
   Сегодня повезло -- Канаме-сэнсей в хорошем настроении, а потому разрешил весь урок просто бегать по стадиону, а не играть с остальными ребятами в футбол против второгодок.
   -- Фуруя!
   Я нехотя останавливаюсь и поворачиваюсь на окрик. Миюки-сэмпай призывно машет рукой, и на его лице подозрительная ухмылка. Наверное, снова хочет напомнить о том, что мне не хватает вынослитроля.
   Подхожу к нему. Ещё один повод не любить физкультуру -- наш урок совмещён с классом Миюки-сэмпая и Курамоти-сэмпая, и они не упускают случая поиздеваться. Будь здесь Савамура, наверняка издевались бы над ним, но, к сожалению, у класса 1-С другое расписание, а потому отдуваться приходится мне. Коминато-куна они почему-то не трогают.
   -- Бегаешь, дружок? -- насмешливо спрашивает Миюки-сэмпай, хлопая меня по плечу. -- Правильно делаешь, твоя выносливость никуда не годится.
   Ну вот, я же говорил. Игнорирую очередную подколку сэмпая. Отвечать бессмысленно -- он только больше разойдётся.
   -- Да ладно тебе, я шучу, -- хихикает Миюки-сэмпай. -- Слушай, я к тебе по делу. Не знаешь, в каком классе учится Норикава Акира?
   -- Норикава? -- я пытаюсь вспомнить, кто это. В голове появляется смутный образ кого-то очень худого и неприятного.
   -- Да-да, Норикава, -- нетерпеливо повторяет кэтчер. -- Такая хмурая девчонка с косой и глазищами в пол-лица. Она ещё обычно разговаривает так, словно самая умная и всегда всё знает.
   После уточнения образ становится чётче, и я, наконец, понимаю, о ком речь.
   -- А, это наша староста, -- её командирский тон и надменный взгляд ни с кем не перепутаешь.
   Миюки-сэмпай удивлённо свистит.
   -- Ого, Норикава, и вдруг староста? Хотя... -- он задумчиво смолкает. Затем кивает: -- Наверное, из-за её чувства ответственности и умения командовать. И как, справляется она с должностью?
   Я пожимаю плечами.
   -- Наверное, да. Не обращал внимания.
   Миюки-сэмпай отворачивается и пристально оглядывает толпу девчонок, расположившихся в теньке. Заметив, что кэтчер смотрит в их сторону, они тут же начинают суетиться, прихорашиваться и пихать друг друга локтями. Странные они.
   -- Что-то я не вижу среди первогодок Норикаву, -- замечает Миюки-сэмпай, хмуря брови. -- Ты точно уверен, что она в твоём классе?
   Я тоже начинаю вглядываться в хихикающих девчонок. Затем вспоминаю:
   -- Норикавы-сан нет на уроке.
   -- Староста, которая прогуливает? Ну ничего себе, не думал, что такое бывает, -- смеётся кэтчер. -- Удивительно, что никого из вас это не напрягает.
   Я думаю, признаваться ли, что я вообще мало интересуюсь происходящим в классе, но потом решаю, что не стоит.
   -- Она вообще на физкультуру не ходит, -- говорю я, припоминая, что ни разу не видел Норикаву в спортивной форме. Длинная юбка и блузка кажутся неотделимыми от неё. -- Ни разу с начала учебного года её на уроке не было.
   Миюки-сэмпай рассеянно трёт подбородок. Я терпеливо жду очередного вопроса, мечтая поскорее вернуться к пробежке. Стоять без дела скучно, кроме того, Канаме-сэнсей недовольно косится в нашу сторону.
   -- Что-то ещё? -- спрашиваю я, теряя терпение.
   -- А? Нет-нет, спасибо, можешь бегать дальше, -- сэмпай отрывается от размышлений и прогоняет меня рукой. -- Причин прогулов Норикавы ты ведь всё равно не знаешь.
   Я безразлично пожимаю плечами и отхожу. Разговор с Миюки-сэмпаем не идёт из головы: он прав, это очень странно, что староста игнорирует уроки физкультуры, а учителя этого словно не замечают. Мне становится любопытно, и я решаю после урока поговорить с Норикавой.
   Когда мы возвращаемся с физкультуры, она уже сидит в классе и как ни в чём не бывало читает учебник по английскому. Я подхожу к ней и некоторое время раздумываю, с чего начать.
   -- Что-то не так, Фуруя-кун? -- тихо спрашивает Коминато, приостанавливаясь рядом.
   Я смотрю на него, потом на Норикаву и отвечаю:
   -- Я просто хотел узнать, почему староста прогуливает уроки физкультуры.
   Получилось слишком прямолинейно и грубо, но уже поздно.
   -- Эй, а ведь правда! -- подаёт голос кто-то из класса. -- Норикава-сан, ни разу видел тебя на физкультуре!
   -- И в спортивной форме тоже! -- подхватывает другой.
   -- И в раздевалке ты не появляешься! -- вторят девчонки.
   В классе становится шумно, одноклассники толпятся возле парты Норикавы, требуя объяснений. Она откладывает учебник и поднимает на нас глаза.
   -- Уже больше месяца прошло, а вы только заметили, -- надменно фыркает она. -- Если бы не вопрос Фуруи-куна, вам и дальше было бы плевать?
   Ребята смущённо смолкают. Мне тоже неловко -- я ведь только благодаря Миюки-сэмпаю заметил, но признаваться в этом не собираюсь.
   -- И всё-таки, Норикава-сан, -- вмешивается Коминато. -- Почему ты не ходишь на физкультуру? И разве тебя не должны за это снять с должности старосты?
   Взгляд у Норикавы тяжёлый, не девчачий. Она вздыхает и немного нервно теребит воротник блузки. Затем поднимается -- ребята расступаются перед ней, образуя коридор, -- и выходит к доске.
   -- Я надеялась, что мне не понадобится ничего объяснять, но раз уж разговор зашёл об этом, то я не стану врать.
   Она говорит резко, глотая слова и словно выдавливая их через силу. Никто не решается её перебить, и потому рассказ занимает от силы пять минут. Но и после его окончания в классе царит тишина -- услышанное необходимо переварить.
   -- Ещё остались вопросы? -- скучающе интересуется Норикава, скрещивая руки на груди.
   -- Н-нет, -- слышится со всех сторон.
   -- Надеюсь, на этом данный разговор исчерпан, -- удовлетворённо кивает она и возвращается на место. На миг притормаживает возле меня и тихо бросает: -- Не ожидала, Фуруя-кун, что тебя могут заинтересовать мои прогулы. Лучше бы сосредоточился на своих тренировках. Выносливость у тебя ни к чёрту.
   Больше она не реагирует ни на кого из нас, уткнувшись носом в учебник. Я отхожу, чувствуя себя почему-то виноватым. Неприятное ощущение. И снова меня попрекают выносливостью... Даже симуляющая физкультуру девчонка заметила!
   -- Фуруя-кун, спрячь ауру, ты слишком разозлён! -- шепчет Коминато. -- Не обращай внимания, она просто расстроилась из-за плохих воспоминаний, вот и решила тебя позлить.
   Игнорирую его. Побыстрее бы закончились уроки, хочу кидать мяч, пока рука не отвалится. Я стану сильнее, и ни Норикава, ни Миюки-сэмпай больше не станут смеяться над моим вынослитролем!
  

Миякава Киёко

   В дверь медпункта ураганом врывается взъерошенный мальчишка в очках. Кажется, со второго года обучения, бейсболист.
   -- Миякава-сэнсей, у вас есть обезболивающее?
   Я напрягаю память и вылавливаю оттуда имя.
   -- Что у тебя болит, Миюки-кун? -- уточняю я, надеясь, что не перепутала.
   Он по-хозяйски плюхается на стоящий рядом со мной стул и нагло ухмыляется.
   -- Зуб, -- делится юноша. -- После тренировки поеду к стоматологу, а пока надо как-то продержаться.
   Вздыхаю. Эти спортсмены все помешанные, совсем себя не жалеют. Спрашивается, почему бы не съездить сразу после уроков? Но нет, для этих детей, съехавшихся со всей Японии, бейсбол важнее собственного здоровья. И этот парнишка -- не исключение.
   -- Сейчас найду что-нибудь.
   Поднимаюсь и направляюсь к шкафчику с таблетками, по дороге плотнее задёргивая занавеску, отгораживающую медицинские кровати. Не то чтобы это такой уж секрет, но посторонним лучше этого не видеть.
   Роюсь в ящичках и возвращаюсь с нужной упаковкой. Отдаю пареньку целую пластинку, ведь ему терпеть до самого вечера, и инструктирую о правилах приёма. Он с серьёзным видом кивает и просит воду, чтобы сразу выпить одну таблетку.
   -- Миякава-сэнсей, а можно я у вас немного посижу? -- просит он, возвращая мне пустой стакан. -- Старик Тора снова завёл шарманку про бездарное поколение, так что на уроке тоска смертная.
   Я кошусь на плотно задёрнутые занавески. Привычки Тору-сэнсея я знаю достаточно хорошо, чтобы поверить Миюки-куну на слово, но именно сейчас посторонние в кабинете нежелательны.
   -- Прости, но тебе лучше вернуться на урок, -- мягко отвечаю я. -- Будет выглядеть подозрительно, если ты уйдешь за таблетками и не вернёшься.
   За занавеской слышится болезненный стон. Я подрываюсь с места и, кивая Миюки-куну на дверь, ныряю в огороженную половину комнаты.
   Она уже сидит, корчась от боли и выдирая из спины акупунктурные иголки. Бледная, почти прозрачная, с запавшими глазами и растрёпанной косой, девочка больше похожа на Смерть, чем на живого человека.
   -- Ненавижу! -- шипит она, с отвращением отбрасывая в сторону очередную иглу. -- С меня хватит!
   Я не решаюсь ей возразить -- сложный характер, а потому любое слово может привести к взрыву. Она и в детстве была трудным ребёнком, а после несчастного случая девочка и вовсе похожа на гранату с выдернутой чекой. Её скептическое отношение к искусству иглоукалывания мне известно, и потому чуть ли не каждый сеанс терапии заканчивается скандалом.
   -- В следующий раз я лучше сдохну на уроке, чем позволю втыкать в себя эту гадость! -- в сердцах бросает девочка, в который уже раз за последние месяцы.
   Она хватает со стула блузку и, с трудом попадая в рукава, начинает застёгиваться. Я кручусь рядом, надеясь помочь, но она отвергает мои попытки одним взглядом исподлобья. Закончив с непослушными пуговицами, девочка поднимается с кровати и пытается нашарить ботинки.
   Нас прерывает шорох открываемой занавески и мальчишеский голос, полный торжества:
   -- Так вот почему ты не ходишь на физкультуру, Норикава!
   Я в ужасе поворачиваюсь к нему.
   -- Миюки-кун, сейчас же задёрни занавеску, Акира-чан не одета!
   -- Все в порядке, тётя Киёко.
   Девочка, шарившая до этого под кроватью, медленно встает и поворачивается к парню. Её юбка всё ещё висит на стуле, а блузка едва-едва прикрывает трусики, оставляя на виду бледные до синевы ноги и жутковатый шрам, тянущийся по правому бедру к колену.
   -- Ты всё не угомонишься? -- с ненавистью интересуется Акира, и парень перестаёт улыбаться. -- Ты ведь уже победил, так чего тебе еще нужно? Или загорелся идеей отомстить за какую-нибудь пустяковую обиду детства?
   -- Я просто хотел узнать, почему ты не появляешься на физкультуре, -- Миюки-кун старается говорить дружелюбно, но получается плохо. -- Между прочим, тебя могут отчислить за прогулы.
   Акира фыркает и скрещивает руки на груди, из-за чего блузка поднимается выше. Это привлекает внимание паренька, и он наконец-то замечает шрам.
   -- Что это? -- его голос неуловимо меняется, а лицо стремительно бледнеет.
   -- Не твоё дело, -- отрезает девочка, одергивая блузку, а я теряю терпение:
   -- Миюки-кун, немедленно выйди отсюда, иначе я буду вынуждена пожаловаться Катаоке-сану!
   К моему удивлению, оба подростка окидывают меня презрительными взглядами, красноречиво намекавшими, что я со своими нравоучениями тут лишняя.
   -- Тогда сразу передавайте привет директору, уверен, ему будет интересно узнать, что вы покрываете прогулы племянницы, -- нагло усмехается мальчишка, сверкая очками.
   -- Он в курсе, -- холодно отвечаю я. -- Именно с его разрешения Акира-чан вместо физкультуры проходит профилактические...
   -- Тётя! -- шипит девочка, перебивая меня посреди предложения. Похоже, она совсем не горит желанием сообщать наглецу причину своих прогулов.
   Понять, что творится у неё в голове, слишком сложно, поэтому я беспомощно закатываю глаза и указываю Миюки-куну на дверь. Парень хмурится и кусает губу, его взгляд прикован к уродливому шраму. Акира вызывающе вскидывает подбородок, ничуть не стесняясь своего внешнего вида, а ведь я предупреждала Хиро, что эти игры ничем хорошим не закончатся, и пожалуйста -- у девочки ни стыда, ни совести, зато отвратительный характер и покалеченная психика.
   Я кашляю с намёком, и Миюки-кун, будто очнувшись, тихо извиняется и выходит. Дверь за ним закрывается, и Акира падает на кровать, пряча лицо в ладонях. Кажется, она плачет.
  

Коминато Харуити

   -- Норикава-сан? -- удивленно переспрашиваю я.
   Миюки-сэмпай едва уловимо морщится и кидает быстрый взгляд по сторонам.
   -- Да, она. Знаете что-нибудь об её травме?
   Эйдзюн-кун мотает головой, а мы с Фуруей переглядываемся. Норикава учится в нашем классе, и её история для нас не секрет. Но можно ли рассказывать об этом другим? Она вроде не запрещала обсуждать это, но сама лишний раз никогда не вспоминала, что неудивительно. На её месте мне бы тоже не хотелось говорить об этом.
   -- Норикава-сан попала в автомобильную аварию, -- наконец, говорит Фуруя-кун, принимая решение за нас обоих. -- Кажется, ещё на первом году средней школы.
   Миюки-сэмпай тихо ругается сквозь зубы и чешет затылок. Кажется, он расстроен. Интересно, что его связывает с Норикавой-сан? Не замечал, чтобы они общались. Хотя, кажется, как-то он уже интересовался у Фуруи-куна, почему Норикавы нет на уроке физкультуры.
   -- Можете рассказать подробнее? -- просит Миюки-сэмпай.
   Эйдзюн-кун и Курамоти-сэмпай тоже заинтересованно подходят ближе. Вслед за ними подтягиваются третьегодки, и вскоре нас окружает приличная толпа, ждущая подробностей. Я смущаюсь, но из Фуруи-куна рассказчик ещё хуже, поэтому говорить приходится мне.
   -- Ну, мы тоже не знаем всех деталей, Норикава-сан, похоже, не очень любит об этом распространяться, -- сбивчиво начинаю я. -- На первом году обучения её семья попала в аварию -- какой-то пьяница уснул за рулем и протаранил автомобиль Норикавы. Её отец почти не пострадал, а вот мать до сих пор находится в коме. Сама Норикава-сан повредила позвоночник, правое бедро и руку. Поэтому-то она и носит одежду с длинными рукавами и юбку, прикрывающую колени. Травмы оказались довольно серьезными, поэтому Норикава-сан не ходит на физкультуру и вообще старается избегать физической нагрузки. А после школы, насколько я понял, она ездит в больницу на реабилитационные процедуры.
   Я вопросительно оглядываюсь на Фурую-куна, уточняя, не упустил ли что-нибудь.
   -- Это всё, что нам известно, -- кивает он.
   -- Да уж, не повезло девчонке, -- качает головой Исашики-сэмпай, хотя сомневаюсь, что он понял, о ком речь.
   -- Норикава -- это та первогодка с большими глазами и длинной косой? -- задумчиво спрашивает Курамоти-сэмпай. -- Я-то думал, она просто странная, но теперь мне её даже жаль. После такого кто угодно двинется.
   Миюки-сэмпай кивает мне в знак благодарности и уходит. Это странно, ведь обычно его не интересует ничего кроме бейсбола, а тут он расспрашивает про далёкую от спорта девушку. Однако остальные слишком потрясены моим рассказом, поэтому не обращают на внимания на эти странности. Единственный, кто, кроме меня, замечает непривычное поведение Миюки-сэмпая, это Курамоти-сэмпай.
   -- Похоже, в ком-то проснулась совесть, -- тихо хмыкает он. -- Вот только не думаю, что Норикаве нужна его жалость. Спорим, Миюки вернётся с разбитыми очками?
   Я непонимающе переспрашиваю, что он имеет в виду, но сэмпай отмахивается, мол, это так, мысли вслух.
   -- В любом случае, мы ей ничем помочь не можем, -- спустя несколько минут заявляет Тецу-сан, прерывая дальнейшие обсуждения. -- Возвращайтесь к тренировке.
   Все соглашаются и начинают разминаться. И всё же настроение у всех испорчено, поэтому тренировка идёт вяло, пока не приходит Катаока-сан и не отчитывает Маско-сэмпая за плохой пас, угодивший тренеру в спину.
   -- Как думаешь, что этому гаду Миюки надо от вашей одноклассницы? -- громким шёпотом спрашивает меня Эйдзюн-кун, когда, казалось бы, тема забыта. -- Неужели втюрился?
   Я окидываю кэтчера внимательным взглядом.
   -- Не похоже на влюбленность, -- отвечаю я. -- Но что-то их связывает, это точно.
   Я наблюдаю за Миюки-сэмпаем, который словно пребывает мыслями где-то далеко отсюда. Старшие отрабатывают игровые ситуации, но из-за рассеянности кэтчера мяч постоянно летит не туда, куда нужно. В конце концов, тренер не выдерживает и, отчитав Миюки-сэмпая, отправляет его в буллпен тренироваться с Фуруей. Я провожаю их взглядом и, игнорируя возмущенные крики Эйдзюна, которому тоже хочется покидать мяч, пытаюсь придумать разумное объяснение поведению сэмпая.
   Вот только кроме влюбленности ничего в голову не приходит, и поэтому я заставляю себя сосредоточиться на тренировке. В конце концов, это не моё дело.
  

Норикава Акира

   Пытаюсь сосредоточиться. Настроение ни к чёрту, в классе шумно, ноги мёрзнут, спина болит после иголок. Порой мне кажется, что тёте Киёко просто нравится надо мной издеваться -- иначе зачем ещё ей дважды в неделю пытать меня этой своей "акупунктурой"?
   -- Это же Миюки-сэмпай из бейсбольного клуба! -- ахает Марико, и её возглас тут же подхватывают остальные девчонки.
   С большим трудом сохраняю невозмутимость, хотя ругательства царапают нёбо. Что этому придурку здесь надо? Пожалуйста, господи, или кто там за это отвечает, пусть окажется, что он пришёл ради своих милых кохаев из бейсбольной команды, потому что лично я видеть его ухмыляющуюся рожу не могу и не хочу.
   Продолжаю сверлить учебник невидящим взглядом, совершенно не вникая в суть прочитанного. Кожей ощущаю атмосферу любопытства и волнения, окутавшую кабинет. Столько суеты из-за одного-единственного сэмпая, подумать только.
   Слышу его смех и приближающиеся шаги. Пальцы белеют, впиваясь в книгу, и я ничего не могу с собой поделать. Проходи мимо, пожалуйста, иди к Фуруе, а меня не трогай...
   -- Привет, Норикава-сан, -- голос звучит совсем рядом.
   Всё-таки судьба меня терпеть не может. Демонстративно вздыхаю и откладываю учебник. Здороваться или игнорировать?
   -- Пришёл с очередной претензией? -- холодно спрашиваю я, выбрав третий вариант.
   Смотрю прямо перед собой, но периферическое зрение ловит замершую рядом фигуру Миюки. Это нервирует, а учитывая нашу последнюю встречу, и вовсе сводит с ума.
   В классе становится тихо. Всем любопытно, что происходит, и от пристального внимания я начинаю злиться. Только бы не сорваться на глазах у всех -- до урока осталось несколько минут, и я едва ли успею успокоиться до прихода учителя.
   -- Нет, -- Миюки пытается быть дружелюбным, хотя по тону чувствуется, что ему тоже не по себе. -- Коминато-кун рассказал мне о твоей... ситуации.
   Вздрагиваю из-за его запинки. Скорее всего, он хотел произнести слово "авария", но спохватился в последний момент. Жалеть меня вздумал? Сжимаю кулаки и стискиваю зубы. Злость раскалёнными колючками впивается в горло, и следующие мои слова звучат сипло:
   -- Дай угадаю: ты пришёл выразить своё сочувствие? -- Я наконец решаюсь посмотреть на него. -- Спасибо, обойдусь без твоей жалости.
   Взгляд получается тяжёлым, исподлобья -- тётя после такого начинает кричать, что я похожа на маньячку. Может, она права -- когда меня жалеют, желание убивать становится невыносимым. Наверное, именно поэтому я распугала тех немногих, кто готов был общаться со мной после того, как обман раскрылся.
   -- Я не собираюсь тебя жалеть, -- раздражённо бросает Миюки. -- Я пришёл сюда не за этим.
   Я скептически изгибаю бровь.
   -- Тогда зачем?
   Он молчит. Его взгляд тоже тяжёлый -- от него бросает в дрожь и подгибаются коленки. Хорошо, что я сижу, а то не смогла бы его выдержать. И лицо такое серьёзное, словно сейчас решается судьба мира. Я помню это выражение с детства: в такие моменты Миюки превращался в опасного противника, и мне приходилось прилагать максимум усилий, чтобы отбить его мяч или обыграть его как бэттера. Меня спасал только опыт ребёнка, впитавшего тягу к бейсболу с молоком матери, и каждый раз победа над стремительно улучшающим навыки сэмпаем давалась всё сложнее. Я знала, что у него есть талант; знала, что однажды он превзойдёт меня, и я ничего не смогу с этим поделать. Вот только порой счастье кроется именно в незнании.
   -- Я пришёл извиниться, -- тихо, но отчётливо говорит Миюки, отвлекая меня от воспоминаний. -- Я вёл себя как эгоистичная свинья. Прости меня, Норикава-сан.
   Я закрываю глаза. Смотреть на него, такого серьёзного и искреннего, больно. За словами кроется куда больше, чем слышится остальным. Я привычно читаю между строк, выискивая двойные смыслы и придавая сказанному правильное значение.
   "Я не должен был требовать от тебя признавать поражение, когда ты и без того сломлена невозможностью играть в бейсбол. Прости, что снова напомнил тебе о том, что ты никогда больше не выйдешь на поле", -- я вижу это в глазах, движениях, интонациях, хотя слова говорят совсем другое.
   Никогда больше... Ему знаком страх, что однажды придётся уйти, поэтому понимает, что я чувствую. И потому моя злость уходит, растворяется в жалости к себе. Я превращаюсь в растерянную маленькую девочку, у которой в день рождения отняли все игрушки и заперли в комнате. Мой старательно возводимый последние годы щит рушится, потому что невозможно злиться на того, кто тебя понимает.
   -- Принято, Миюки-сэмпай. Будем считать, что того разговора не было.
   Равнодушный ответ даётся тяжело, но у меня получается избежать предательской дрожи в голосе. Я надеюсь, что этого достаточно, и теперь парень уйдёт, но он остаётся на месте.
   -- Дело ведь в травме, верно? -- спрашивает Миюки, и по интонации я понимаю, что именно он имеет в виду -- "Ты сдалась не потому, что ты девчонка?".
   -- А ты как думаешь? Сиськи у меня не настолько большие, чтобы меня это остановило.
   Он кивает. Вот почему мне так нравилось с ним играть в детстве: Миюки не нужно объяснять, он сам всё понимает с полуслова. Грудь ни при чём -- я бы притворялась парнем столько, сколько потребуется. Вот только теперь это ни к чему, мне уже никогда не подняться на горку.
   -- Значит, никаких шансов на восстановление?
   -- Кто знает...
   Миюки мрачнеет -- понял, что на самом деле значит мой ответ. Его не обмануть. Я не выдерживаю его пронзительный взгляд и отворачиваюсь. Подпираю руку щекой, изо всех сил пытаясь придать лицу скучающее выражение. Получается плохо, и я искренне радуюсь, что сижу около окна, в которое можно любоваться вместо того, чтобы фальшиво улыбаться собеседнику. Правое колено начинает дрожать. Под партой не видно, но я чувствую, как тело подводит меня, реагируя на эмоциональное напряжение. Тётя говорит, что это чистая психосоматика, но мне от этого не легче.
   -- Запишись в менеджеры, Норикава-сан. На поле, конечно, не выйдешь, но это лучше, чем врать, что ненавидишь бейсбол.
   Рука сжимается в кулак, оставляя на щеке четыре горящие полоски от ногтей. Сердце начинает стучать так гулко, словно все остальные органы исчезли, и теперь под рёбрами гуляет эхо.
   -- Уходи, -- выдавливаю я, и голос всё-таки подводит.
   К сожалению, меня не покидает чувство, что проще уйти самой. Даже если Миюки каким-то чудом послушается и покинет кабинет, здесь останутся мои одноклассники, и от их жадного, липкого любопытства уже не спастись.
   -- И когда ты стала такой трусихой? -- он говорит насмешливо, но я затылком чувствую, что взгляд его по-прежнему серьёзен.
   Я не собираюсь оправдываться и раскрывать душу ни перед ним, ни перед одноклассниками. Слабость обрастает новой бронёй злости, и я нахожу в себе силы повернуться к Миюки лицом.
   -- Мне повторить? Я не хочу иметь с бейсболом ничего общего.
   -- Я договорюсь с Рей-чан, -- он словно меня не слышит, продолжая нагло ухмыляться. -- Тебе даже не понадобится готовить мне бенто и стирать мои носки. Будешь вести учёт физического состояния второго состава, например. Непыльная работёнка, даже ты с ней справишься.
   Я люблю бейсбол. Настолько, что мне больно от одной только мысли, что я больше никогда не поднимусь на горку. Миюки помнит об этом -- иначе бы не пришёл с извинениями. Но когда нет шансов, лучше ненавидеть, чем изнывать от осознания, что не сможешь ничего изменить.
   Я хочу отказать. Но встречаюсь взглядом с Миюки и не могу выдавить одно короткое "Нет". Не смотри на меня так. Пожалуйста. Я знаю, что ты не шутишь. Договоришься, найдёшь мне пару обязанностей, с которыми справится кто угодно, и не упустишь случая лишний раз напомнить о своёй помощи. Ты пытаешься решить за меня, за руку притаскивая на бе йсбольное поле, как туда когда-то в детстве притащила тебя я.
   -- Ты всё-таки хочешь отомстить, -- с моих губ срывается стон, и Миюки победно улыбается.
   -- Я рад, что ты согласилась, -- смеётся он. -- После уроков приходи на поле, я тебя представлю Рей-чан.
   Парень покидает класс под шепотки одноклассниц. Я едва удерживаюсь от соблазна кинуть ему вдогонку что-нибудь тяжёлое. Стул, например.
   Ругаю себя за слабохарактерность. Пленилась возможностью снова почувствовать себя частью команды. Безвольная, наивная, доверчивая дура!
   Но я приду. Не смогу не прийти. И Миюки это знает. Чёрт бы побрал этого всезнающего засранца!
  

Такигава Крис Юу

   Отец снова настаивает, чтобы я покинул клуб. Отмалчиваюсь, потому что спорить с ним бесполезно, а соглашаться я не намерен. Слова Савамуры всё ещё звучат в ушах, и отмахнуться от них непросто. Поэтому привычные тренировки с отцом превращаются в сущее мучение, и я искренне радуюсь, когда, наконец, возвращаюсь в общежитие.
   По дороге встречаю Миюки. Он отрабатывает замахи битой -- с учётом нестабильности его хиттинга, это разумно.
   -- С возвращением, -- улыбается он, стоит мне подойти ближе, и закидывает биту на плечо. -- Что так поздно?
   Я молчу. Зачем отвечать на риторические вопросы? Мы оба знаем, где именно я задерживаюсь по вечерам. Миюки вздыхает, так и не дождавшись ответа, и предлагает угостить меня соком. Значит, хочет о чём-то поговорить. Я соглашаюсь, так как тоже имею к нему пару вопросов.
   -- Говорят, тебя Савамура начал преследовать, -- замечает Миюки, запуская монетку в автомат.
   Что ж, следовало догадаться, что речь пойдёт о чудаковатом первогодке.
   -- Да, уже достал, -- осторожно признаю я.
   Миюки смеётся и протягивает мне бутылку.
   -- Хоть и дурацкими методами, но он пытается научиться играть в бейсбол. Сегодня вот целый день следил, как другие играют.
   Я удивлённо приподнимаю бровь. Не ожидал, что Савамура догадается понаблюдать за чужой игрой, -- всё-таки, порой умственные способности этого парня вызывают сомнения.
   -- Как он тебе, Крис-сэмпай? -- Миюки спрашивает легко и будто вскользь, но внимательный взгляд выдаёт его заинтересованность. Я раздумываю над ответом, но парень продолжает говорить, будто моё мнение ему не так уж и важно: -- Ещё не проявленный талант вместе со странной траекторией... Для кэтчера нет более трудного, но интересного питчера.
   Он делает паузу и снова косится на меня.
   -- Наша миссия состоит в том, чтобы раскрыть способности этого дурака.
   Я молчу. Миюки, как всегда, прав. Внимательный и наблюдательный, он полностью оправдывает звание юного гения. И мне трудно поспорить с его выводами относительно перспектив Савамуры.
   -- Задатки в нём есть, -- нехотя признаю я. -- Но я не настолько добр, чтобы помогать ему.
   Миюки едва уловимо кривится. Разочарован. Сам-то, небось, ожидает от мальчишки многого -- с такой любопытной подачей и, что куда важнее, непоколебимым духом Савамура действительно интересный питчер, с которым грамотный кэтчер не соскучится. Но он ещё слишком неопытен, а потому я бы не строил грандиозных планов на его счёт. В конце концов, в команде есть не менее талантливые питчеры.
   Несколько минут мы сидим молча, обдумывая наш разговор. Я, наконец, вспоминаю, что пришёл сюда не только выпить сока и поболтать о Савамуре.
   -- Миюки, скажи, зачем ты пригласил в менеджеры Норикаву?
   Парень давится колой и кашляет. Затем смотрит на меня удивлённо:
   -- Крис-сэмпай, вы что, заинтересовались ею?
   Я не могу сдержать улыбку.
   -- Не в том смысле, в котором ты подумал. Ты видел её записи по первогодкам?
   На лице Миюки проступает понимание.
   -- А, вы об этом. Собственно, это одна из причин, по которым я её позвал, -- он самодовольно усмехается. -- Отец Норикавы -- менеджер в про-лиге, поэтому она с детства крутится в бейсбольных кругах. Я, конечно, не был уверен, что из этого что-то выгорит, но оказался прав: она отлично анализирует состояние игроков, делая соответствующие выводы. Вы же читали рекомендации, которые она притащила Рей-чан?
   Я припоминаю пухлую тетрадку, исписанную каллиграфическим почерком, с подробными инструкциями по персональным тренировкам для каждого игрока второго состава. Титанический труд, который требует не только опыта, но и невероятной усидчивости и внимания.
   -- Я не стал в это лезть, -- признаюсь я. -- Но судя по лицу Такашимы-сэнсей, нечто стоящее там всё же было.
   -- Стоящее -- это ещё мягко сказано, -- смеётся Миюки. -- Я подозреваю, что она даже отца подключила к этой работе. Хочет быть полезной, вот и старается.
   Он мечтательно улыбается своим мыслям, крутя в руках пустую банку.
   -- А какова другая причина? Или их несколько? -- интересуюсь я, вырывая его из задумчивости.
   Миюки косится на меня, точно решает, стоит рассказывать об этом или же уйти от ответа.
   -- Это извинение. Я по глупости разбередил довольно глубокую рану в душе Норикавы, -- он говорит отстранённо, явно пытаясь быть беспристрастным. -- И в некотором роде это благодарность.
   Он замолкает, хотя я всё ещё жду продолжения. Миюки замечает мой пристальный взгляд и досадливо чешет затылок. Я кашляю, намекая, что этого недостаточно, -- слишком уж подозрительна его забота о хмурой девочке с первого года обучения.
   -- Ох, дались вам мои скелеты в шкафу! -- восклицает он, поднимаясь на ноги. -- Норикава жила в доме напротив, и это именно она научила меня играть в бейсбол. Более того, она научила меня бейсбол любить, потому что видя, с каким наслаждением и жадностью она с утра до вечера проводит на бейсбольном поле, я невольно проникся теми же чувствами. Я до сих пор помню, как горели её глаза, стоило ей взять в руки мяч, -- Миюки отправляет пустую банку в полёт, и она попадает точно в урну. Парень пользуется этим временем, чтобы собраться с мыслями, а затем продолжает: -- Из-за травмы Норикава навсегда лишилась бейсбола -- даже если она сможет восстановить здоровье, девчонку в старшей школе всё равно никогда не выпустят на поле. Это конец, окончательный и бесповоротный. Я не мог смотреть, как человек, подаривший мне бейсбол, сам себя загоняет в могилу. Поэтому, пусть и насильно, решил вернуть ей эту радость хотя бы частично.
   -- Ты очень уважаешь Норикаву, раз так стараешься для неё, -- мягко улыбаюсь я. -- Зная тебя, могу сказать, что она действительно этого заслуживает.
   Миюки смущённо хмурится. Непривычно видеть его таким, поэтому я даю себе обещание присмотреться к Норикаве получше: кого попало этот парень уважать не будет.
   -- Она и без моих стараний могла бы себе помочь, -- бурчит он, нервно расхаживая из стороны в сторону. -- Поступила в Сэйдо, зная про наш бейсбольный клуб, якобы потому что близко от дома, хотя муниципальная школа Ханзоку всего на один квартал дальше. А затем ходила мимо стадиона с несчастным видом и придумывала себе отговорки, чтобы не записываться в менеджеры. Типичные девчачьи загоны, Крис-сэмпай.
   Я тихо смеюсь -- очень уж красочно Миюки описал ситуацию. Так и представляется мрачная Норикава, словно невзначай проходящая мимо стадиона после уроков, хотя школьные ворота в совершенно противоположной стороне.
   -- И ты решил убить одним выстрелом двух зайцев: и страдающей от безделья Норикаве помог, и к первогодкам приставил требовательную няньку, пока тренер сосредоточен на основном составе, -- подвожу я итог. -- Вполне в твоём духе.
   Парень пожимает плечами.
   -- От этого решения все в плюсе, -- хмыкает он. -- Норикава так вообще вне себя от счастья, даже улыбаться начала, вводя в ступор половину команды. Глядишь, скоро и на людей перестанет бросаться.
   От меня не укрывается насмешливая нежность, с которой Миюки отзывается о первогодке. Видимо, переживал, что Норикава не сможет смириться с ролью менеджера. А может, дело совсем в другом, но меня это уже не касается.
   Я поднимаюсь на ноги. Все интересующие меня вопросы разрешились, и потому я не вижу смысла продолжать разговор.
   -- Думаю, теперь Норикава справится без твоей опеки. Поэтому сосредоточься на том, как будешь этим летом вести Фурую и Тамбу, -- я останавливаюсь, делая паузу, и бросаю через плечо на прощание: -- Не схалтурь, основной кэтчер.
  

Нарумия Мэй

   Я расстроен. Да, все слышали? Я, Нарумия Мэй, расстроен. Я так надеялся увидеть этого первогодку Фурую, о котором все вокруг талдычат, а он сегодня не играет.
   Я не слушаю нотаций Маса-сана и оглядываю окрестности. У Сэйдо неплохой стадион, хотя наш намного лучше. Зато у них есть менеджеры, и в этом я им завидую, хотя не скажу, что девчонки меня интересуют. Но всё-таки с миленькими девочками-менеджерами тренироваться приятнее, чем без них.
   Чтобы отвлечься и поднять себе настроение, высматриваю этих самых менеджеров. Одна обнаруживается под навесом, где раскладывает полотенца для Сюхоку, ещё две перетаскивают ящики с мячами. Замечаю четвёртую за забором и решаю подойти -- она ближе всех и, к тому же, не занята.
   Перебиваю Маса-сана и говорю, что хочу познакомиться с менеджером Сэйдо. Капитан злится -- мои капризы его, как всегда, раздражают, но, к моему удивлению, отпускает. И даже не идёт за мной, что в высшей степени странно. Наверное, стесняется.
   Предвкушая восторженные ахи, тихо подхожу к забору, чтобы раньше времени не выдать своё приближение. Девчонка-менеджер стоит ко мне спиной. Худенькая, с чёрной косой и в кепке.
   -- Приветик! -- весело окликаю её я и выдаю свою самую обаятельную улыбку.
   Девчонка оборачивается, и моё настроение, вместо того, чтобы подняться, портится окончательно.
   -- Надо же, какая встреча, Акира-чи, -- недовольно щурюсь я, ничуть не скрывая своей неприязни.
   Она бледнеет. Зелёные глазищи широко распахнуты, но в остальном Норикаве удаётся сохранить самообладание. Жаль, потому что ужас или хотя бы удивление на её лице меня бы порадовали.
   -- Для тебя Норикава-сан, -- сухо поправляет она, и я демонстративно ёжусь от её тона:
   -- Ах, Акира-чи, ты так холодна! А ведь мы не виделись... Сколько? Год? Два?
   Она молча смотрит на мои кривляния. Затем поджимает губы:
   -- Ты последний человек, с которым я бы хотела сегодня увидеться. Так что сгинь, Мэй, пока я не озверела.
   Я подхожу вплотную к забору и наклоняюсь к сетке так, чтобы наши лица были напротив.
   -- Смотрю, ты осмелела, -- теперь уже мой тон подобен айсбергу. -- Думаешь, раз школа новая, то никто о твоём позоре не узнает? Подумать только, тебе хватило наглости стать менеджером! Интересно, что бы сказали ребята, узнай они о том, кто ты такая?..
   -- Если ты имеешь в виду, знаем ли мы про положение Норикавы-сан, то не волнуйся, мы в курсе.
   Я выпрямляюсь и скрещиваю взгляды с Миюки. Как всегда, появляется вовремя и за словом в карман не лезет.
   -- Положение? -- переспрашиваю я. -- Что ты подразумеваешь под "положением", Кадзуя?
   Кэтчер Сэйдо останавливается рядом с Норикавой и кладёт руку ей на плечо. Она косится на него и, похоже, с трудом удерживается от соблазна скинуть чужую ладонь. Какие страсти, вы только посмотрите!
   -- Норикава-сан, закрой уши, -- ласково просит Миюки, за что удостаивается ещё одного раздражённого взгляда. -- Не хочешь? Ну, тогда не обижайся. -- Он смотрит на меня, и я чувствую угрозу. Даже так... -- Мы знаем, что Норикава-сан попала в аварию на первом году обучения в средней школе, из-за чего была вынуждена уйти из бейсбольной команды. И то, что до травмы она притворялась парнем, чтобы оставаться на горке, для нас тоже не секрет.
   Я не удерживаюсь от презрительного хмыканья.
   -- Ух ты, Акира-чи, ты, оказывается, умеешь быть откровенной, -- издевательски тяну я. -- С нами ты так честна не была.
   Миюки хмурится, Норикава вздрагивает, а я -- получаю удовольствие. Так тебе и надо, мразь...
   -- Смотрю, тебя это задевает, -- шипит она. -- Всё никак не можешь забыть? Или, может, мне стоит рассказать о том, почему ты меня так ненавидишь?
   Наша маленькая лживая птичка вернула себе голосок, ну надо же. Похоже, уже забыла, чем закончились её игры в популярного питчера. Жаль, очень жаль, что у меня нет возможности напомнить Норикаве, что бывает с теми, кто берёт на себя больше, чем следует. Но кое-что я всё же сделать могу.
   -- И что же ты скажешь? -- мой голос сочится ядом. -- Хотя нет, куда интереснее, какой идиот поверит такой врунье на слово...
   Она поджимает губы и отступает. По глазам вижу, что вспомнила события трёхлетней давности. Знай своё место, Норикава.
   -- Я поверю, -- вмешивается Миюки.
   -- Кадзуя, ты не знаешь, о чём говоришь, -- снисходительно качаю головой я. -- Акира-чи -- самый лживый человек...
   -- ...и самый талантливый питчер-первогодка в средней школе Янари, не так ли? -- ухмыляясь, заканчивает он. -- Мэй, можешь не ломать передо мной комедию, я знаю, что единственный способ заставить тебя настолько сильно ненавидеть -- это отобрать у тебя номер аса.
   Теперь уже я поджимаю губы. Я признаю силу Миюки в бейсболе и уважаю его как соперника, но в личном общении он отвратительный человек.
   -- С чего ты взял, что я вообще ненавижу Акиру-чи? -- выдавливаю я, но понимаю, что попытка сохранить лицо с треском провалилась -- мой голос звучит жалко.
   Миюки мерзко лыбится, наслаждаясь чувством превосходства. Норикава дёргает его за рукав:
   -- Не надо, пожалуйста. Я не хочу...
   -- Надо, Норикава, иначе он и дальше будет тебя доставать, -- отрезает Миюки. Тоже мне, рыцарь на белом коне с битой наперевес. -- В конце концов, если бы не авария, уверен, Мэй бы так и не вернул себе номер аса, а вместе с ним -- и звание гениального питчера.
   Кадзуя, когда ты успел свихнуться? Откуда взялась это слепое доверие? Считаешь, что эта большеглазая мымра была способна превзойти меня?
   Я не могу вымолвить и звука. Внутри кипит буря, но я лишь перевожу взгляд с кэтчера на менеджера и не верю, что меня только что настолько унизили.
   -- Ты только посмотри на это лицо! -- хихикает Миюки, кивая на меня. -- Мистер гениальный питчер лишился дара речи, услышав, что его считают слабее девчонки!
   -- Заткнись! -- я кричу, наконец-то позволяя негодованию вырваться наружу. -- Хватит надо мной насмехаться! Возомнил, что всё про всех знаешь? Да ты просто веришь на слово какой-то девчонке! Вот уж не ожидал, Кадзуя, что ты такой наивный...
   Он перестаёт смеяться, и я невольно осекаюсь под его взглядом.
   -- Кто сказал, что я верю на слово? -- тихо спрашивает Миюки, и мне не по себе от его тона. -- Наивен здесь ты, Мэй. Я знаю Норикаву с детства, и поверь, в начальной школе она уже играла на уровне ученика средних классов. Мне даже не нужно спрашивать, чтобы восстановить картину событий: в средней школе она на первом же году обучения пробилась в основу, в то время как ты, второгодка, только начинал раскрывать свой потенциал. Учитывая, что характер Норикавы куда более ответственный, а питчинг -- в разы стабильней твоего на тот момент, номер аса достался ей. Или должен был достаться в ближайшее время, но случилась эта чёртова авария, и все узнали, что гениальная первогодка -- девчонка, а уж ты не упустил возможности расквитаться и настроил команду против. Ещё бы, она ведь врала вам всем! Без каких-либо сомнений заваливалась с вами в одну раздевалку и обсуждала пацанские проблемы, и никто из вас ни на миг не усомнился в том, что Норикава Акира -- парень. Расскажешь, что именно ты про неё говорил вашим товарищам по команде, или я могу сам предположить?
   -- Замолчите, вы оба!
   Норикава, красная, едва сдерживающая слёзы, смотрит на Миюки, и в её взгляде нет никакой благодарности.
   -- Мэй, не понимаю, какая тебе радость снова унижать меня, когда я уже давно не представляю для тебя никакой угрозы, -- цедит она, не глядя в мою сторону. -- Мне плевать, какие у тебя отношения с Миюки и Сэйдо, поэтому просто оставь меня в покое и сделай вид, что мы незнакомы. А ты, -- Норикава тыкает в кэтчера пальцем, -- ещё раз полезешь не в своё дело -- лишишься очков, понял меня? Моё прошлое тебя не касается, поэтому оставь свои догадки при себе.
   Миюки досадливо морщится, недовольный тем, что его отчитали. Дама не оценила рыцарского порыва, какая жалость. Я хмыкаю и, окинув эту парочку снисходительным взглядом, бросаю:
   -- Не могу ничего обещать, Акира-чи, ведь не все в Сэйдо такие же особенные, как Кадзуя. Кое-кто может запросто сопоставить факты, что мы с тобой закончили одну среднюю школу, и тогда возникнут ненужные вопросы...
   -- Просто заткнись и не разговаривай со мной, -- перебивает девчонка, закатывая глаза. -- Ну почему у бейсбольных гениев ни на что, кроме бейсбола, мозгов не хватает?
   И прежде чем мы с Миюки -- а Норикава одинаково опустила и меня, и его, -- успеваем возмутиться, она демонстративно разворачивается и уходит. Я смотрю на её прямую спину, ничуть не изменившуюся со средней школы, и изнутри меня разрывают ненависть и зависть. Я бы, наверное, не смог так спокойно игнорировать тех, кто меня достаёт, а ведь Норикава после аварии два года терпела насмешки других учеников. Её история была одной из главных сплетен школы, и даже без моего участия выслушать ей пришлось немало. И хоть бы хны -- ходила, вскинув подбородок, презрительно щурилась и не упускала случая поставить на место тех, кто имел неосторожность высказаться в лицо, а не за спиной.
   -- Мой тебе совет, Кадзуя, -- не связывайся с ней, -- я говорю серьёзно и доверительно, искренне желая своему сопернику добра. -- Не знаю, какой Акира-чи была в детстве, но сейчас это точно не тот влюблённый в бейсбол мальчишка, уверенный, что своей подачей обыграет кого угодно.
   -- Да уж, ты приложил все усилия, чтобы этого мальчишку раздавить, -- фыркает Миюки. -- Не держи меня за дурака, Мэй. Я и без твоих советов разберусь, что делать с Норикавой. Это не твоё дело, не вмешивай её в наше с тобой соперничество. Если хочешь что-то доказать, то делай это на поле, а не приставая к нашим менеджерам.
   Мы обмениваемся взглядами, далёкими от дружеских. Затем, не прощаясь, расходимся. Он прав, доказывать своё превосходство нужно на поле. И уж я приложу все силы, чтобы ты, Кадзуя, пожалел о том, что бросил мне вызов!
  

Миюки Кадзуя

   Позади летний лагерь и экзамены. Июнь подходит к концу, а значит, до начала летнего турнира остаются считанные недели. Команда понемногу начинает приходить в себя после травмы Тамбы-сана, Фуруя и Савамура под руководством Криса-сэмпая нарабатывают необходимую базу, и наши перспективы мне кажутся вполне радужными. Можно немного расслабиться, потому что нервное напряжение последнего месяца сказывается на тренировках.
   Выхожу из буллпена и вижу катящиеся по полю мячи. Оборачиваюсь, чтобы узнать, кто их раскидал, и холодею, наткнувшись на скрючившуюся рядом с перевёрнутой корзиной Норикаву. Она сидит на земле, неестественно вывернув ноги, а на бледном лице застыл ужас. Рядом стоит Такако-сэнсей и, не замечая состояния первогодки, отчитывает её за неуклюжесть.
   Я направляюсь к ним, одолеваемый плохими предчувствиями. Игнорируя Такако, сажусь рядом с Норикавой и трогаю её за локоть.
   -- Ты в порядке? -- спрашиваю тихо, стараясь не выдавать волнения.
   Запоздало вспоминаю, что меня сейчас могут послать к чёрту. После встречи с Мэем прошло больше недели, а Норикава всё ещё дуется, демонстративно игнорируя моё существование. Поначалу это казалось забавным, но вскоре начало раздражать, вот только как закончить этот детский сад, я так и не придумал.
   -- Я не чувствую ног, -- еле слышно шепчет Норикава, переводя на меня застывший взгляд.
   Это плохо. Это очень плохо. Она ответила на мой вопрос, не выругавшись, не обозвав меня придурком и не послав. Учитывая характер Норикавы, можно смело готовиться к концу света.
   -- Такако-сэмпай, пожалуйста, помолчите, -- прерываю я, лихорадочно соображая, что делать.
   Старший менеджер смотрит на меня с недовольством, но слушается. Объяснять что-либо нет времени, поэтому я просто поворачиваюсь к Норикаве спиной и командую:
   -- Цепляйся.
   Ледяные пальцы касаются кожи. На улице жара, и оттого контраст температур ещё заметнее. Норикава отчаянно обхватывает меня за шею и пытается подтянуться. Такако, наконец, понимает, что случилось что-то серьёзное, и помогает первогодке забраться мне на спину. Я перехватываю её ноги под коленями -- они такие же ледяные, как руки, -- и встаю.
   -- Бегите вперед, скажите Миякаве-сэнсей, чтобы она вызывала скорую, -- я киваю в сторону медпункта. -- У Норикавы что-то с ногами.
   Такако-сэмпай охает, прикрывая рот ладошкой, и мне приходится прикрикнуть на неё, чтобы вывести из ступора. Девушка убегает, я иду следом, невольно удивляясь тому, какая же Норикава лёгкая и хрупкая. Даже моя спортивная сумка тяжелее будет. Хотя по ней видно, что худощавая, тем более, уже три года без физической нагрузки...
   По дороге ко мне то и дело пристают с вопросами, но я только качаю головой. Потом, всё потом. Вопросы могут подождать, а Норикава -- нет. Её отрывистое дыхание щекочет шею, пальцы, комкающие мою футболку, дрожат, а ноги безвольно мотаются. Мне страшно, но я не показываю этого. Самой Норикаве наверняка ещё страшнее, а потому нужно сохранять спокойствие и не позволять ей паниковать.
   -- Не волнуйся, всё будет хорошо, -- оптимистично заявляю я, чтобы хоть немного её приободрить. -- Сейчас Миякава-сэнсей втыкнёт в тебя несколько своих любимых иголок, и ты снова будешь на ногах...
   -- Лгун, -- шепчет Норикава, и на мою шею падает пара холодных капель.
   -- Ты там плачешь, что ли? -- пытаюсь пошутить я, но яростное шмыганье носом сводит мои старания на нет. -- Радовалась бы, что я тебя на закорках таскаю.
   Она не отвечает, лишь сильнее сжимает пальцы. Я поднимаюсь по ступенькам и прохожу в заботливо распахнутую Коминато-младшим дверь. Команда остаётся на крыльце, на лицах растерянность, а в глазах -- беспомощность. Я и сам чувствую себя так же.
   -- Сюда, -- резко бросает Миякава-сэнсей, когда мы вваливаемся в медпункт.
   Я ссаживаю Норикаву на кровать, и меня тут же оттесняют в угол, не прогоняя, но поглядывая с раздражением. Миякава-сэнсей снимает с племянницы кроссовки и укладывает её, затем начинает массировать ноги и задавать бесчисленные вопросы. Что случилось, чем она занималась, что почувствовала, что чувствует сейчас, где болит, не кружится ли голова и не тошнит ли... Норикава отвечает односложно, с деланным безразличием, и лишь белые пальцы, впившиеся в простынь, выдают её напряжение.
   -- Ну что за ребёнок, -- причитает Миякава-сэнсей. -- Как бы до операции не дошло...
   Она оставляет ноги Норикавы в покое и, накрыв их пледом, садится на стул. В кабинет заходят тренер и Рей-чан, и медсестра тут же вскакивает, чуть ли не накидываясь на них с кулаками.
   -- Это всё ваша вина! -- кричит она. -- Заставили девочку-калеку таскать эти свои ящики! Что, ваши парни сами с этим не справляются? Зачем вы вообще пошли у неё на поводу и назначили менеджером?
   Тренер с непроницаемым лицом выслушивает все её нападки, затем сгибается в поклоне:
   -- Мне очень жаль, что Норикава-сан пострадала. Я готов взять на себя ответственность.
   Рей-чан кланяется следом, но Миякаве-сэнсей этого мало.
   -- И что вы возьмёте? Уже поздно! Если девочка останется прикованной к инвалидной коляске, чем вы, Катаока-сан, сможете ей помочь? Оплатите операцию? Будете её нянькой?
   -- Это настолько серьёзно? -- хмурится тренер.
   -- Только не говорите, что вы даже не поинтересовались у Хиро, почему девочке нельзя заниматься физкультурой! -- ужасается Миякава-сэнсей. -- Она чудом избежала паралича нижних конечностей, и любая нагрузка на позвоночник может оказаться фатальной! Мало нам смерти Момоко-сан, вы мне ещё племянницу решили угробить!
   В следующий миг перед её лицом пролетает стакан и вдребезги разбивается о стену, засыпая комнату осколками. Все присутствующие поворачиваются к Норикаве, которая уже тянется за вазой, но из-за ног не может до неё достать.
   -- Мама жива! -- с ненавистью шипит она. -- Она очнётся, вот увидишь, тётя. Поэтому не смей говорить, что мама умерла.
   Я подхожу и убираю вазу из-под её пальцев. Норикава посылает мне яростный взгляд, но я спокойно выдерживаю его.
   -- Перестань, разве тебе не нужно подумать о себе? -- я говорю резко, и она вздрагивает, как от пощёчин. -- У тебя отказали ноги, а ты швыряешься стаканами, нагружая спину. Что за детский сад? Хочешь совсем лишиться возможности ходить? Твою мать это не вернёт.
   Это её отрезвляет. Нижняя губа Норикавы предательски дрожит, и она с силой закусывает её. Такако-сэмпай бледной тенью возвращается из подсобки с веником и начинаешь сметать осколки. Миякава-сэнсей молча обрабатывает порезы на лице -- осколки оставили на её щеке несколько царапин. Тренер и Рей-чан о чём-то тихо переговариваются, а я присаживаюсь на кровать рядом с Норикавой и кладу руку на её холодную ладонь. Она, кажется, даже не замечает этого, потому что не пытается выдернуть пальцы. Просто сверлит пустым взглядом стену и дрожит.
   Через десять минут в кабинет врывается отец Норикавы. Он постарел -- конечно, за десять лет кто угодно постареет, но в этом случае видно, что дело не только во времени. Горе, свалившееся на его семью, подкосило мужчину, и сейчас он выглядит не на положенные сорок лет, а далеко за пятьдесят. Седые волосы, глубокие мешки под глазами, морщины, и только взгляд по-прежнему ясный и спокойный.
   Миякава-сэнсей снова заводит шарманку про то, что все мы, ироды, гробим несчастную девочку, нагружая её непосильной работой. Норикава-сан отмахивается от сестры и присаживается на стул рядом с кроватью.
   -- Не удержалась? -- тихо спрашивает он, и девушка, закрыв глаза, медленно кивает.
   Мужчина вздыхает, но не ругается. Затем встаёт и подходит к тренеру с Рей-чан.
   -- Катаока-сан и Такашима-сан? -- вежливо интересуется он. Дождавшись утвердительных кивков, он кланяется: -- Меня зовут Норикава Хиро, Акира -- моя дочь. Спасибо, что заботились о ней и позволили ей быть частью команды, для неё это очень важно.
   Миякава-сэнсей задыхается от возмущения, но не решается вставить своё веское слово в разговор брата.
   -- Простите, что не уследили за ней, -- кланяется в ответ тренер, но Норикава-сан качает головой:
   -- Не вините себя. Уверен, вы не заставляли Акиру выполнять тяжёлую работу. Эта дурочка сама виновата, -- он снова вздыхает. -- Акира очень любит бейсбол, и я должен был догадаться, что ей не хватит силы воли просто наблюдать.
   -- Я всего лишь бросала мяч в сетку, -- подаёт голос Норикава. -- Вечерами три подхода по десять бросков. Думала, ничего страшного не случится. Биту не трогала, честно.
   Она всхлипывает и закрывает лицо руками. Мы с Такако-сэмпай тактично отводим взгляды, Миякава-сэнсей снова бормочет что-то нелицеприятное о помешанных спортсменах, но так тихо, что слов почти не разобрать.
   -- Зачем же ты тогда вызвалась помогать с инвентарём, если знаешь, что нагрузки тебе противопоказаны? -- восклицает Рей-чан. -- Я ведь переспрашивала, точно ли тебе можно носить тяжести, и ты сказала, что всё в порядке.
   -- А это уже моя вина, -- вмешивается Норикава-сан. -- Акира уговорила меня и Киёко не распространяться об её диагнозе, и мы пошли ей навстречу. Понадеялись на её сознательность, думали, что она не хочет лишний раз расстраиваться из-за преувеличенной опеки учителей.
   Он замолкает, и в кабинете повисает неловкая тишина, нарушаемая лишь всхлипами Норикавы. Такако-сэнсей извиняется и уходит, я следую её примеру. Ситуация неприятная, и я совсем не горю желанием и дальше быть её свидетелем.
   На вопросы переполошённых товарищей отвечаю односложно и уклончиво.
   "Норикава-сан перенапрягла спину, поэтому у неё проблемы с ногами. Подробностей не знаю, думаю, она сама всё расскажет, когда вернётся из больницы".
   Такако-сэмпай отвечает в том же духе, хоть мы и не сговаривались. После травмы Тамбы-сана команда очень болезненно воспринимает даже такие уклончивые ответы. Только-только вернувшийся настрой снова пропадает в бездне уныния, но я не могу их винить. Неизвестность порой хуже неутешительной правды.
   Вскоре приезжает скорая и увозит Норикаву в больницу. Тренер возвращается и, столь же скупой на подробности, возобновляет тренировку. Рей-чан, похоже, уехала с Норикавой, потому что до конца дня мы её не видим.
   Сосредоточиться на тренировке тяжело, но до турнира остаётся совсем немного времени, а потому я заставляю себя забыть обо всём лишнем. Едва ли Норикаву обрадует, если мы проиграем в первом же матче.
  

Норикава Акира

   Меня не было неделю. Я просила отца никого ко мне не пускать, кроме Такашимы-сэнсей, поэтому о том, что творится в команде, я не имею никакого понятия. Неизвестность пугает, и всё чаще вспоминаются события трёхлетней давности, когда меня выписали из больницы после аварии. Я не выдержу этот кошмар ещё раз.
   Костыли, без которых мне теперь нельзя ходить, кажутся клеймом позора. Ортопедический бандаж под блузкой незаметен, но из-за него спина становится неестественно прямой, привлекая внимание окружающих. Все попытки делать вид, что не замечаю пристальных взглядов, стоят нечеловеческих усилий. Хорошо, что вся команда в курсе моей травмы, а потому можно не опасаться глупых вопросов в духе "Что-то случилось, Норикава-сан?", от которых во мне просыпается желание убивать.
   Я прихожу после основной тренировки, чтобы меня видело как можно меньше народу. Обычные ученики, скорее всего, разошлись по домам, второй состав по большей части уже отдыхает, а потому и свидетелей моего позора не так много.
   -- Это же Норикава!
   Голос на удивление радостный, и мне становится неловко. Я нехотя поворачиваюсь на оклик и вижу Савамуру. Не знаю, что меня раздражает больше: его жизнерадостность или непривычно доброжелательное отношение ко мне.
   -- Хах, и вправду! -- усмехается Исашики-сэмпай, стягивая шлем и закидывая биту на плечо. -- Выпустили из лаборатории?
   Я непонимающе хмурюсь.
   -- Дзюн сказал, что над тобой ставят эксперименты, -- в своей прямолинейной манере поясняет Юуки-сэмпай, и Исашики-сэмпай тут же заходится в крике, что тот всё не так понял.
   Я молчу, не зная, как мне реагировать. Менеджеров редко считают полноценными членами команды, а потому подобный интерес к моей персоне со стороны основного состава, с которым я почти не пересекалась, настораживает. Кроме того, я помню слова Мэя, а потому морально готовлюсь к неприятным сюрпризам.
   -- Ты без сопровождения и почти на своих двоих, -- замечает Миюки, подходя сзади. -- Значит, всё обошлось?
   -- Почти, -- уклончиво отвечаю я, стискивая костыли. -- Ходить буду, но из-за перерыва в процедурах возникли осложнения.
   Я стараюсь говорить ровно, чтобы не вызвать никаких подозрений. Миюки хмурится, улавливая в моём тоне что-то не то, но, видимо, настолько смутное, что не решается спрашивать.
   -- Норикава, ты, главное, не вздумай вслед за Тамбой-сэмпаем бриться налысо, -- довольно громко шепчет Савамура и заливается довольным смехом.
   Я снова непонимающе хмурюсь, потеряв логическую нить. Он что, решил, будто я повторяю за Тамбой? Что за бред?
   -- Не обращай внимания, он просто придурок, -- вздыхает Миюки. -- И перестань так злобно коситься, никто не собирается тебя ни в чём обвинять. Это не средняя школа, и ситуация с Нарумией не повторится. Так что расслабься, здесь все рады тебя видеть.
   Я вздрагиваю. Его наблюдательность бесит, но я не решаюсь вступить в спор, заостряя внимание окружающих на моей подозрительности.
   -- Катаока-сан и Такашима-сан в тренерской? -- спрашиваю я, переводя тему.
   Говорю тихо, и из-за смеха меня почти не слышно.
   -- Савамура, уткнись, достал ржать! -- злится Курамоти-сэмпай и отвешивает кохаю пинок.
   -- Тренер у себя, Норикава-сан, -- отвечает тем временем Коминато-сэмпай, а затем прибавляет к пинку увесистую затрещину. При этом с его лица не сходит ангельская улыбка, и мне становится завидно, насколько хорошо он контролирует эмоции.
   Я благодарно киваю и ковыляю в нужном направлении. За спиной остаются вопли Савамуры, раздражённые крики сэмпаев, и потому я не сразу понимаю, что за мной кто-то идёт. Оглядываюсь и вижу Миюки.
   -- Я сама найду дорогу, -- бросаю я через плечо, тщётно надеясь, что он отстанет.
   Не отстаёт. Догоняет и подстраивается под мой шаг. Я смотрю прямо перед собой, игнорируя присутствие кэтчера, но это непросто. Звук шагов, легкомысленное насвистывание, запах пыли и пота -- всё это настойчиво кричит о его присутствии, и потому я не выдерживаю и останавливаюсь.
   -- Что тебе надо?
   Миюки перестаёт изображать дурачка и поворачивается ко мне.
   -- Норикава, ты собираешься уйти? -- спрашивает он серьёзно.
   Сердце пускается вскачь, отдаваясь дрожью в пальцах.
   -- Откуда ты узнал? -- севшим голосом бормочу я.
   Парень криво усмехается:
   -- Пытался расспросить о твоём состоянии Миякаву-сэнсей.
   Я закусываю губу и опускаю глаза. О да, после произошедшего тётя Киёко рвёт и мечет. Боюсь себе представить, что она наговорила Миюки, -- если там повторялась хотя бы десятая часть тех слов, что выслушивала всю неделю я, то удивительно, как это он до сих пор со мной разговаривает, а не обходит десятой дорогой.
   -- Так будет лучше. Для всех, -- выдавливаю я.
   -- Так будет лучше для твоей тёти, -- возражает Миюки. -- Норикава, не делай глупостей. Неужели ты готова снова отказаться от бейсбола?..
   Я поднимаю взгляд, и он умолкает. Мне не нужно ничего говорить -- моё лицо достаточно красноречиво. Я даже не пытаюсь прятать свои эмоции или маскировать их под что-то более радостное, и поэтому наш разговор можно считать оконченным.
   -- Надеюсь, ты не пожалеешь о своём решении, -- наконец, роняет Миюки и, не прощаясь, уходит.
   Я смотрю ему вслед, и сердце рвётся на части. Дыхание перехватывает от желания кричать, а пальцы до боли впиваются в пластиковую обмотку костылей. Идиот. Какой же ты идиот, Миюки!
   На автопилоте я бреду в тренерскую, вручаю Такашиме-сэнсей письменное заявление об уходе из клуба. Прощаюсь, выхожу -- и сталкиваюсь с Такако-сэмпай, которая со слезами на глазах извиняется передо мной за то, что не заметила моего состояния неделю назад. Терпеливо выслушиваю, успокаиваю, что не держу на неё зла. Ковыляю к воротам, не замечая ни заходящего солнца, ни наворачивающих круги вокруг стадиона Савамуру и Фурую, ни проходящих мимо смеющихся сэмпаев из команды.
   -- Всё в порядке? -- спрашивает папа, когда я залезаю в машину.
   -- Да, всё замечательно, -- эхом отзываюсь я, запихивая костыли на заднее сиденье.
   Папа хмурится, но ничего не говорит. Правильно, молчи. Лучше молчи, иначе я не выдержу и лопну от переполняющих меня чувств.
   Лишь оказавшись дома и уткнувшись лицом в подушку, я позволяю себе закричать. Кричу, пока не садится голос, не начинает болеть горло и не сводит судорогой шею. Затем беззвучно плачу.
   Какой же ты идиот, Миюки Кадзуя. Если бы ты, именно ты попросил меня остаться менеджером, я бы передумала.
  

Миюки Кадзуя

   Бывают встречи приятные и не очень. Встреча с второгодками Инадзицу относится к числу последних. Поэтому я искренне радуюсь, когда Мэй и его приятели проходят мимо и сворачивают за угол.
   -- Там был белобрысый? -- кричит Савамура, вылетая из туалета. -- О чём ты с ними говорил?
   -- Неважно, -- раздражённо отмахиваюсь я и поворачиваюсь к выходу.
   -- Ещё как важно! -- не сдаётся этот идиот. -- Они наши враги!
   А то я сам не знаю. Но объяснять Савамуре очевидные вещи не вижу смысла, он всё равно не поймёт.
   -- Ого, это же Акира-чи! Сегодня день "приятных" встреч!
   Я узнаю голос Мэя, звучащий из-за поворота, где только что скрылись парни из Инадзицу. И тон, ядовитый, высокомерный, мне совершенно не нравится. К тому же, нетрудно догадаться, кого он мог там встретить.
   -- Идите вперёд, я вас догоню, -- командую я, подталкивая троицу первогодок к выходу, а сам разворачиваюсь и спешу к месту событий.
   Савамура пытается протестовать, но Коминато, который, судя по всему, самый соображающий в этой компании, силком его уводит. Хорошо, что Фуруя не такой проблемный, а то брат Рё-сана не справился бы один.
   Сворачиваю за угол, подозревая, что увижу. Да, так и есть -- Мэй и его дружки обступили Норикаву, которая тщетно пытается пройти мимо них к выходу. Девушка уже без костылей, на своих двоих, и оттого кажется, что она вот-вот упадёт, лишённая какой-либо опоры.
   -- Мы, кажется, договорились, что незнакомы, -- шипит она.
   Я подхожу ближе, но пока не вмешиваюсь, держась за спинами наших следующих противников. Меня Норикава не замечает, её затравленный взгляд прикован к асу Инадзицу. По лицу видно, что первогодка мечтает оказаться сейчас как можно дальше от него.
   -- Не припомню, чтобы я соглашался, -- издевательски тянет Мэй, наслаждаясь ситуацией.
   -- Нарумия, может, представишь, наконец, свою подружку? -- вклинивается Карлос и наклоняется к Норикаве. Та отшатывается и, споткнувшись, налетает на стену. Парень сочувственно качает головой: -- Тише, тише, не надо так резко срываться с места, можешь пораниться.
   Руки сжимаются в кулаки, а внутри поднимается волна ярости. Снисходительность, с которой Карлос обращается к Норикаве, вызывает желание заехать ему по морде, и лишь тот факт, что за драку грозит дисквалификация, удерживает меня от глупостей.
   -- Акира-чи, ну что же ты так неприветлива? -- насмешливо спрашивает Мэй. -- Улыбнись моим товарищам по команде, порадуй их.
   -- Я тебе что, клоун? -- огрызается Норикава. -- Или тот факт, что я болею против вас, тебя ничуть не смущает? Проиграете послезавтра нашим ребята, и я с удовольствием поулыбаюсь в вашу честь. Устраивает?
   Я не выдерживаю и начинаю беззвучно хихикать. Вот за что я люблю эту чокнутую, так это за умение ставить на место всяких выскочек. Что уж там, Норикаве даже меня удаётся затыкать, а это о многом говорит. Жаль, что Инадзицу стоят ко мне спиной, я бы с удовольствием полюбовался на их перекошенные физиономии.
   -- Так значит, эта дерзкая малышка из Сэйдо? -- первым обретает дар речи Карлос. -- Мэй, предупреждать надо.
   -- По-моему, это было понятно с самого начала, -- тихо замечает Ширакава. -- Обычно девчонки визжат от восторга, встречаясь с Мэем, а не пытаются выцарапать ему глаза. Видно же, что она -- фанатка Сэйдо.
   Норикава терпеливо ждёт, пока они наговорятся. От меня не укрывается её бледность и тяжёлое дыхание, и я решаю всё-таки вмешаться.
   -- Мэй, ты опять пристаёшь к нашим менеджерам! -- возмущённо восклицаю я и, распихивая парней, протискиваюсь в центр разборок. -- Норикава, сколько можно тебя ждать? Автобус вот-вот отъедет.
   Про себя молюсь, чтобы ей хватило ума подыграть. На лице Норикавы отражается непонимание, но, к счастью, внимание Инадзицу приковано ко мне, и его никто не замечает.
   -- А ты, я смотрю, тут как тут, Кадзуя, -- цедит Нарумия. -- Следишь за Акирой, что ли?
   Я легкомысленно пожимаю плечами.
   -- Может, и слежу. В конце концов, за такими симпатичными менеджерами глаз да глаз нужен, только зазеваешься, а уже всякие неудачники пристают.
   Мэй закипает, и я невольно смеюсь над его красным лицом.
   -- Миюки, что ты здесь забыл? -- с угрозой интересуется Норикава, и в её взгляде я читаю что угодно, но не благодарность.
   Хорошо хоть, вопрос достаточно нейтральный, и истолковать его можно как угодно. Я поворачиваюсь к Инадзицу спиной и округляю глаза. Одними губами шепчу "Подыграй". Девушка хмурится и закусывает губу, но на этом её ответные сигналы исчерпаны. Значит, придётся отвечать.
   -- Я же уже сказал: там автобус вот-вот отъедет, только тебя ждём, -- терпеливо повторяю я. -- Только не говори, что решила остаться здесь и поближе познакомиться с нашими соперниками.
   -- Да они сами ко мне привязались! -- возмущается Норикава, и получается у неё почти естественно, если не считать срывающегося голоса.
   -- Я так и подумал. Идём, пока не уехали без нас.
   Я успокаивающе улыбаюсь и, хватая её за руку, веду прочь. Инадзицу расступаются, пропуская нас, слишком удивлённые, чтобы продолжать свои нападки. Лишь Мэй шипит вслед что-то нелицеприятное, но я даже не вслушиваюсь, торопясь убраться оттуда.
   Ладонь Норикавы холодная и влажная, пальцы дрожат, и я невольно сжимаю их крепче, пытаясь согреть. Свернув за угол, сбавляю шаг и оглядываюсь через плечо: девушка по-прежнему шумно дышит и часто моргает, точно пытается удержать уплывающее сознание. Торможу у ближайшей лавочки и усаживаю на неё обессиленную Норикаву, затем отхожу к автомату и возвращаюсь с горячим чаем.
   -- Держи, -- я вкладываю банку в дрожащие пальцы и сажусь рядом.
   Она благодарно кивает и, с четвёртой попытки открыв чай, делает несколько больших глотков. Я жду, пока девушка придёт в себя, потому что оставлять её в таком состоянии опасно. Мимо снуют фанаты бейсбола и работники стадиона, но на нас никто не обращает внимания, поэтому я, не стесняясь, разглядываю Норикаву. Безразмерная толстовка тёмно-синего цвета с надписью на английском, бесформенные спортивные штаны и как зря зашнурованные кеды. Вместо привычной косы -- кое-как собранный пучок, придающий первогодке более детский и легкомысленный вид. Выбивающиеся пряди лезут в глаза, и Норикава то и дело с раздражением заправляет их за уши, но это мало помогает. Затем я замечаю аккуратно подстриженные ногти, покрытые прозрачным лаком, -- типичная питчерская привычка обрезать их коротко, чтобы не мешались при броске. Не забыла, хоть уже три года не играет. На бледном носу едва заметная россыпь веснушек, ресницы слиплись, а над бровью -- тонкий шрам, который я помню ещё с детства. Кажется, Норикава заступилась за меня перед здоровяком Косакой и схлопотала за дерзость качелями по лбу...
   Девушка тем временем оживает. С щёк уходит смертельная бледность, дыхание выравнивается, руки перестают трястись. Норикава, наконец, приходит в себя достаточно, чтобы заметить мой пристальный взгляд.
   -- Зачем ты это сделал? -- её голос звучит тихо и почти жалобно.
   Я вздыхаю и морщу лоб, пытаясь сформулировать что-то адекватное вместо правдивого "Меня взбесило, что эти придурки к тебе пристают". В голову ничего не приходит.
   -- Было бы лучше, оставь я тебя на растерзание Мэю и его друзьям?
   Норикава отворачивается и опускает голову.
   -- Я бы сама...
   -- Знаю, справилась бы, -- не отрицаю я. -- Но какой ценой? Ты же еле на ногах стояла. Небось с самого утра здесь? И ещё не обедала?
   Она кивает. Я смягчаюсь:
   -- Думаю, у менеджеров осталось что-то от бенто, так что сможешь перекусить в автобусе.
   Норикава вскидывается, и на её лице отчётливо проступает испуг.
   -- Я никуда не пойду! -- в отчаянии кричит она, и на нас оборачиваются.
   -- Почему? -- удивляюсь я.
   Она сникает под чужими взглядами, сжимается в комочек и словно закрывается от окружающего мира. Маленькая черепашка спряталась в панцирь недоверия и подозрительности, ожидая, что её вот-вот закинут в кастрюлю с черепашьим супом.
   -- Я ведь... ушла... -- шепчет она так тихо, что мне приходится наклониться ближе, чтобы хоть что-то разобрать. -- Ушла из команды...
   Я тяжело вздыхаю. Похоже, выходки Мэя задевают Норикаву куда сильнее, чем кажется на первый взгляд.
   -- И что с того? Это не повод бросать тебя здесь голодной, -- резонно замечаю я. -- Или ты из-за этого вдруг в нелюдя превратилась, что нам теперь и помочь тебе нельзя?
   Девушка молчит, стискивая пальцы на жалобно скрипящей банке.
   -- Норикава, ты уже давно не в средней Янари, поэтому хватит ждать, что тебя будут все ненавидеть, -- я встаю и опускаю ладонь на её макушку. Первогодка вздрагивает от прикосновения, но не изворачивается, пытаясь скинуть руку. Прогресс. -- Уверен, никто из команды не считает тебя предательницей или кем-то в таком духе, все прекрасно понимают, что ушла ты из-за проблем со здоровьем. Это твой выбор, и мы его уважаем. Но если тебе нужна помощь, никто не отвернётся от тебя только потому, что ты покинула клуб.
   Норикава сжимается ещё сильнее и всхлипывает. Блин, хотел её успокоить, а вместо этого довёл до слёз. Господи, ну что у этих девчонок творится в голове? Чем я её обидел-то?
   -- Миюки-кун! -- разносится по коридору негодующий вопль, и я невольно шарахаюсь в сторону.
   -- Ой, чёрт, совсем забыл...
   Ко мне подлетает разъярённая Рей-чан и, грозно сверкая очками, начинает отчитывать:
   -- Куда ты запропастился? Савамура и другие первогодки уже давно пришли, одного тебя ждём! Только не говори мне, что ты устроил разборки с Инадзицу...
   Норикава решительно поднимается с места и встаёт между мной и полыхающей от негодования Рей-чан.
   -- Простите, Такашима-сэнсей, это из-за меня, -- низко кланяется девушка, и помощник тренера невольно умеряет пыл. -- Я попала в неприятную ситуацию, а Миюки-кун меня выручил.
   -- Ох, Норикава-сан, здравствуй, -- выдавливает она и посылает мне напоследок убийственный взгляд, прежде чем окончательно остыть. -- Ты смотрела матч с трибуны?
   -- Да, -- смущённо признаёт первогодка, шмыгая носом и украдкой вытирая слёзы. -- Это единственный способ поддержать команду, который мне теперь доступен.
   Рей-чан понимающе улыбается. Норикава ей нравится, это видно невооружённым глазом, а значит, убивать меня не будут. По крайней мере, в ближайшее время.
   -- Спасибо за твою поддержку, для команды это очень важно. Так, а теперь идём, Миюки-кун, мы и так опаздываем, -- сэнсей снова возвращается ко мне, и я поспешно задаю вопрос, пока меня за шкирку не утащили к автобусу:
   -- Рей-чан, мы можем взять Норикаву с собой? Она тут без сопровождения, голодная и, кажется, неважно себя чувствует. В автобусе для второго состава ещё есть места, верно?
   Первогодка заливается краской и хватает меня за рукав, но уже поздно. Рей-чан задумчиво касается подбородка и кивает:
   -- Я думаю, тренер не будет возражать. В конце концов, Норикава-сан нам помогала два месяца, и ничего страшного в том, что мы поможем ей, я не вижу.
   И, не давай ей возможности возразить, помощник тренера устремляется к выходу, напоминая, что нас всё ещё ждут. Норикаве не остаётся ничего иного, как пожелать мне провалиться пропадом и смириться. Спорить с Рей-чан она не решается, поэтому покорно идёт следом, медленно, но изо всех сил стараясь не отставать.
   Я догоняю Норикаву и, подстраиваясь под её скорость, начинаю расспрашивать о впечатлениях от матча. Поначалу девушка отвечает односложно, но вскоре втягивается, и к автобусам мы подходим, уже оживлённо дискутируя. Даже жаль, что ехать придётся порознь, её взгляд со стороны на наши недостатки весьма интересен.
   Залажу в наш автобус, пока Рей-чан устаивает Норикаву в другой. Настроение превосходное, но Савамура его портит, обвиняя в сговоре с Мэем. Вот же наивный идиот, не видит дальше своего носа.
   Возвращается Рей-чан, и мы отъезжаем. Крис-сэмпай припоминает, что меня приглашали в Инадзицу, и приходится признать, что если бы не они с Такашимой-сэнсей, я бы принял предложение Мэя. Про себя добавляю, что тогда точно бы не встретился снова с Норикавой, которая и на пушечный выстрел не приблизилась бы к Инадзицу и бейсбольному стадиону в принципе.
   Жизнь состоит из случайностей, и я рад, что мои случайности привели меня именно в Сэйдо.
  

Курамоти Ёити

   И куда запропастился этот гад? Я ищу его в общежитии, ванной, столовой, на бейсбольном поле, но не нахожу. Всех встреченных по дороге ребят отправляю в актовый зал. На меня косятся почти что с ненавистью, но я не обращаю внимания. Эти идиоты ещё не знают, что их там ждёт, а потому нет смысла обижаться.
   Последнее место на очереди -- буллпен. Если Миюки нет и там, то просто забью на этого очкарика и вернусь, пока не началось веселье. В конце концов, у меня нет никакого желания киснуть, разыскивая нашего гения.
   Сворачиваю к буллпену и натыкаюсь на Норикаву. Вроде малявка, на которую дунешь -- улетит, а при столкновении невольно отшатываюсь, едва не сбитый с ног. Девчонка, не поднимая головы, выдавливает извинения и уносится дальше, точно и нет у неё никаких проблем со здоровьем.
   Я опускаю взгляд и вижу мокрые разводы на футболке, оставшиеся после столкновения с Норикавой.
   -- Что-то мне это не нравится, -- бормочу я, продолжая путь.
   Дверь в буллпен раскрыта настежь, внутри горит свет. Захожу и спотыкаюсь об оставленный на пороге свёрток внушительного объёма.
   -- Миюки, что это с Норикавой? -- спрашиваю я, замечая стоящего ко мне спиной парня.
   -- Она просто пришла не вовремя, -- тускло бросает он, даже не повернувшись.
   Я хмурюсь, подозревая, что между друзьями детства произошла очередная ссора. Они вообще мастера ругаться на пустом месте, вот только обычно Норикава уходит с гордо поднятой головой, а не пряча ото всех слёзы.
   Я подбираю свёрток и разворачиваю его.
   -- Ого, это здесь откуда?
   Я восхищенно разглядываю огромный веер с вышитым на нём девизом Сэйдо. Подбираю упаковку и нахожу небольшую приписку: "Веер для разжигания решимости в сердцах лучшей команды". Как мило. После поражения самое оно, надо будет показать сэмпаям.
   Миюки, наконец, поворачивается ко мне. Лицо пустое, точно застывшее, а взгляд способен заморозить в считанные секунды.
   -- Норикава, наверное, забыла, -- констатирует он очевидное и, даже не взглянув на веер, идёт к выходу.
   Приходится ловить его за руку, потому что слов Миюки, кажется, просто не услышит.
   -- Там в актовом зале общий сбор, -- сообщаю я.
   Кэтчер безразлично пожимает плечами:
   -- Не хочу туда идти.
   Мне его сложно винить. Я бы тоже не пошёл, если бы не знал, зачем именно менеджеры нас туда зазывают. Поэтому я складываю веер, зажимаю его подмышкой и как следует встряхиваю Миюки.
   -- Ты не понимаешь, это ОБЩИЙ сбор, -- снова повторяю я. -- Ты должен туда прийти. Все придут.
   -- Снова охота полюбоваться на слёзы сэмпаев? -- огрызается Миюки, и мне всё сильнее хочется огреть его веером по голове.
   Поражение подкосило всех. Но сэмпаям пришлось хуже всего -- для них с проигрышем закончился и бейсбол в старшей школе. Всю обратную дорогу они не сдерживали слёз, и мы, кохаи, чувствовали лишь бессильную тоску от невозможности им помочь. Всё, что мы могли для них сделать, -- сдерживать свои собственные эмоции.
   -- Сэмпаи уже там, и никто из них не плачет, -- говорю я и решительно тяну Миюки к выходу. -- Сам увидишь.
   Он вырывается, но как-то вяло, скорее по инерции. На лице всё то же отсутствующее выражение, которое выводит меня из себя, но я не трачу время на то, чтобы отвесить очкарику пинок, -- наверняка все уже собрались и ждут только нас.
   Как я и думал, мы приходим последними. Заваливаемся в актовый зал и словно попадаем в другой мир: стены украшены плакатами и растяжками, в дальнем углу стоят столы с едой и напитками, на сцене вовсю старается оркестр и группа поддержки, а игроки -- и третьегодки, и второгодки, и первогодки независимо от того, были они в основе или во втором составе, -- нестройной толпой сгрудились в центре.
   -- Опаздываете! -- возмущённо шипит Такако-сэмпай.
   Она замечает у меня веер и меняется в лице.
   -- А где Норикава?
   По её тону понятно, что первогодка должна была явиться с нами. Я кошусь на кэтчера, но тот делает вид, что происходящее его не касается.
   -- Миюки довёл её до слёз, и она куда-то убежала, -- честно отвечаю я.
   Такако бледнеет и беспомощно оглядывается на остальных менеджеров.
   -- Я ей позвоню! -- вызывается Йошикава и выскакивает на улицу, где гораздо тише.
   У меня отбирают веер и куда-то уносят. Мы всё ещё мнёмся у порога, и Такако-сэмпай почему-то не спешит пропускать нас к остальной команде. Видимо, хочет дождаться Норикаву.
   -- Она сначала сбрасывала, а потом и вовсе отключила телефон, -- докладывает вернувшаяся Йошикава, и менеджеры окончательно сникают.
   -- Да что случилось-то?! -- требовательно спрашиваю я.
   Девочки переглядываются.
   -- Ну... Это ведь... -- Такако обводит рукой зал, -- её идея. Будет некрасиво, если мы устроим эту вечеринку без неё.
   Оркестр замолкает, группа поддержки перестаёт танцевать, и внимание присутствующих обращается на нас. Точнее, на Миюки, который стоит с поджатыми губами и высокомерным взглядом.
   -- Миюки-кун, что ты ей наговорил? -- с угрозой спрашивает Такако-сэмпай.
   -- Всего лишь сказал, что мне не нужна её жалость, -- пожимает плечами он.
   -- И поэтому она вылетела из буллпена, залитая слезами, едва не сбив меня с ног? -- не выдерживаю я. -- И из-за такой малости отключила телефон?
   Я хватаю его за воротник футболки. Его безразличное лицо неимоверно бесит -- ещё немного, и я ему вмажу. Меня оттаскивают, не давая совершить задуманное, но я чувствую: не только я осуждаю этого засранца. Атмосфера праздника испорчена, а ведь девчонки приложили столько усилий, чтобы поддержать нас после поражения! Сволочь очкастая!
   -- Что ты хочешь от меня услышать? -- цедит Миюки, поправляя футболку. -- Что я к ней приставал? Или, может, что со злости угрожал расправой?
   -- Миюки, уймись, -- осаждает его Тецу-сан. -- Не думаю, что ты на такое способен, но и простыми словами Норикаву до слёз не довести -- мы все прекрасно знаем, какой у неё сильный характер.
   Кэтчер смотрит исподлобья, точно мы ему стали врагами.
   -- Да что вы можете о ней знать? -- зло фыркает он. -- Вы видите лишь карикатуру на то, кем была Норикава до аварии, и считаете, что можете её понять. Вы даже не интересовались тем, сколько матчей она сыграла, на какой позиции стояла, как она тренировалась до потери сознания, совершенствуя подачу. Вы никогда не пытались узнать Норикаву, а теперь вы вините меня в том, что я довёл её до слёз!
   Под конец Миюки срывается на крик, и его показное безразличие взрывается бурей эмоций. Кулаки сжаты, очки съехали набок, глаза лихорадочно горят, и я уже не понимаю, чего он так завёлся. Казалось бы, мы тут причём? Это он с Норикавой ругался, а теперь кричит, словно это наша вина.
   -- Что ты пытаешься этим сказать? Что это из-за нас Норикава сейчас не с нами, а неизвестно где? -- холодно интересуется капитан. -- Судя по словам Курамоти, ты был последним, с кем Норикава разговаривала. Потому мы у тебя и спрашиваем, чем ты её расстроил.
   Пожар страстей тухнет так же быстро, как разгорелся. Миюки сникает и поворачивается к двери:
   -- Пойду её искать.
   Мы переглядываемся. По тону понятно, что это скорее попытка сбежать от нас, чем реальное намерение разыскать Норикаву. Что же такого между этими двумя произошло?
   -- Никуда ты не пойдёшь, -- неожиданно твёрдо заявляет Такако-сэмпай и закрывает перед носом Миюки дверь. -- Харуно, попробуй ещё раз позвонить Норикаве. Если телефон отключён, значит, будем веселиться без неё. В конце концов, никто не запрещал ей приходить на праздник, и если она решила не идти, то нет смысла затаскивать её силой.
   В её словах есть доля логики. Конечно, без Норикавы будет не так весело, но праздник уже начался, и отменять его из-за расстроившейся девчонки глупо. Сэмпаям нужно отвлечься, и, судя по их лицам, идея прощальной вечеринки как нельзя вовремя. Уж лучше так, чем сидеть по комнатам и прятать друг от друга слёзы.
   -- Отключён, -- рапортует Йошикава, отнимая от уха трубку.
   -- Тогда продолжаем веселиться! -- командует Такако. -- Тебя, Миюки-кун, это тоже касается. Будешь стоять с такой кислой миной -- заставим танцевать вместе с девчонками из группы поддержки.
   Народ снова перемещается в центр зала -- поближе к еде и музыке. Миюки всё ещё стоит у двери, действуя на нервы, но к нему подходит Тецу-сан и тихо говорит:
   -- Сейчас тебе лучше остаться с командой, потому что ты им нужен. Но завтра, -- капитан касается груди кэтчера пальцем, -- ты обязательно пойдёшь и извинишься перед Норикавой. Неважно, что между вами произошло и кто кому наговорил гадостей. Ты -- мужчина, а значит, и поступать должен соответственно.
   Миюки раздражённо цыкает, но не спорит. Тецу-сан для него авторитет, и его слова очкарик точно не проигнорирует. Не удивлюсь, если утром же кэтчеру под присмотром кэпа придётся кланяться в ноги Норикаве, вымаливая прощение.
   Я подхожу к столу и беру стакан с лимонадом. Менеджеры о чём-то шепчутся возле сцены, а затем, привлекая общее внимание, подзывают нас ближе. Такако-сэмпай сбивчиво говорит о том, что мы самые сильные, достойные и талантливые, а затем подаёт знак, и девчонки выносят на сцену уже знакомый мне предмет.
   -- Этот веер, -- громко объявляет Йошикава, -- сделан по заказу специально для Сэйдо. Он предназначен для разжигания решимости в сердцах лучшей команды и потому по праву принадлежит вам!
   Девчонки раскрывают веер, и сэмпаи сдавленно охают, тронутые подарком. Тецу-сан поднимается на сцену и благодарит всех, кто организовал этот праздник. Мы поддерживаем его улюлюканьем, и ребята из оркестра и группы поддержки смущённо подходят ближе, едва ли не впервые разрывая дистанцию между нами. Это непривычно -- но мне нравится. Эти люди каждый год поддерживают нас с трибун, но между нами всегда оставался забор, огораживающий бейсбольное поле. Сегодня этого забора нет.
   -- Мы все прошли большой путь, -- говорит Тецу-сан, поднимая стакан. -- Да, нам не хватило самой малости, но я был счастлив идти с вами плечом к плечу. Кампай!
   Я вместе с остальными повторяю "Кампай". Натыкаюсь взглядом на Миюки -- он стоит у стены, рассматривая содержимое стакана, на лице всё то же отрешённое выражение. Моя злость уже прошла, и потому я подхожу к нему, чтобы хоть немного растрясти кэтчера.
   -- Так и будешь весь вечер хмуриться?
   Меня удостаивают косого взгляда.
   -- Не вижу поводов для радости.
   -- Да ладно тебе, сколько можно! -- восклицаю я. -- Мы все расстроены из-за проигрыша, но ребята старались, чтобы нас поддержать, поэтому хотя бы сделай вид, что тебе здесь нравится.
   Пальцы Миюки сжимают стакан, и тот с хрустом ломается. Похоже, сейчас будет новый виток агрессии, и я морально готовлюсь набить кэтчеру морду, но тут к нам подлетает Савамура: первогодка подозрительно оживлён, хотя ещё час назад им можно было разве что полы мыть.
   -- Вы это слышали? -- возбуждённо спрашивает он. -- Девчата подготовили для нас фейерверки! А ещё -- испытание на храбрость! Правда, они сказали, что в пару нужно брать кого-то из группы поддержки, потому что если пойдут два парня, это будет глупо...
   Савамура продолжает тараторить, размахивая руками, но я его уже не слушаю. Миюки вздыхает и, поправив очки, опускает голову.
   -- Знаешь, сколько они сил угробили, чтобы сделать эту вечеринку? -- грубо интересуюсь я, перебивая Савамуру. -- Это явно не за пару часов придумано. Команда -- это не только девять человек на поле, Миюки. Те, кто был запасным, но так и не вышел на поле; те, кому не удалось прорваться в основу; те, кто поддерживает нас с трибун; те, кто верит в нас даже после самого позорного поражения... Они тоже часть команды. И чем ты хочешь отплатить им за желание помочь?
   -- Я понял тебя, -- хмыкает кэтчер. -- Ты прав, пусть лучше это подобие праздника, чем массовое уныние. Норикава хорошо постаралась.
   Последнее предложение звучит с какой-то особенной иронией, больше похожей на самобичевание. Я качаю головой. Любопытство гложет изнутри: о чём же они говорили там, в буллпене? Что произошло между этими двумя? Разговор явно был одинаково тяжёлым для них обоих: Норикава убежала в слезах, а Миюки до сих пор сам не свой.
   -- Не спрашивай, -- точно почувствовав мой интерес, произносит парень. -- Я всё равно не расскажу. Это мой косяк. Сам разберусь, но уже завтра. Сейчас надо веселиться, как и сказала Такако-сэмпай.
   Он оставляет сломанный стакан на столе и, нацепив на лицо привычное насмешливое выражение, идёт к сцене, где как раз определяются пары на испытание храбрости.
   -- Эй, Савамура, -- окликаю я. Питчер удивлённо поворачивается ко мне. -- Как думаешь, если бы Норикава была здесь, нам бы удалось уговорить её встать в пару к Миюки?
   Первогодка несколько секунд обдумывает мой вопрос.
   -- Мне кажется, Норикава была бы в числе пугающих, -- признаётся он. -- У неё же внешность -- вылитая Садако.
   Мы одновременно передёргиваемся, представив Норикаву в белой сорочке и с распущенными волосами. Посади её где-нибудь в кустах, и сердечный приступ при встрече гарантирован. Затем нам обоим закрадывается мысль, что, может, она именно поэтому не отзывается на телефон? Загримировалась и ожидает где-нибудь, чтобы напугать до чёртиков...
   -- Надеюсь, она оторвётся на Миюки от души, -- бормочу я.
   Надежды оказываются тщетны: Норикавы среди пугающих нет, да и само испытание получилось не особо страшным. Девчонки, конечно, старательно визжали, цепляясь за своих напарников, но я в итоге пугал всех куда больше, чем загримированные привидения. А вот фейерверки мне понравились -- небо расцвечивают фонтаны искр, и на душе становится спокойно и тихо.
   Когда праздник заканчивается, мы помогаем менеджерам привести актовый зал в порядок и расходимся по комнатам. Постепенно атмосфера разочарования возвращается, но вытерпеть её куда легче -- всё-таки вечеринка принесла свои плоды.
   Мне кажется, я не смогу уснуть -- эмоции, грустные и весёлые, переполняют меня, а мысли о матче раз за разом прокручиваются в голове, -- но стоит мне нырнуть под одеяло, как я проваливаюсь в глубокий сон.
   Так закончился наш летний турнир.
  

Норикава Хиро

   Требовательный звонок в дверь отвлекает меня от бессознательного созерцания телевизора. Поднимаюсь и, подтянув штаны, бреду в прихожую. Важных гостей мы сегодня не ждём, поэтому, бросив мимолётный взгляд в зеркало, решаю, что мой внешний вид сойдёт.
   Открываю дверь и с удивлением смотрю на смутно знакомого паренька в очках.
   -- Здравствуйте, Норикава-сан, -- кланяется он. -- Акира дома?
   -- Здравствуй, -- осторожно отвечаю я, пытаясь вспомнить, где я мог его видеть. Кажется, он был в медпункте, когда у Акиры отказали ноги, но я точно видел его и раньше. -- Ты её одноклассник?
   Мальчишка натянуто улыбается:
   -- Не совсем. Я Миюки Кадзуя, второй год, состою в бейсбольном клубе Сэйдо.
   Я слышу знакомую фамилию, и меня озаряет.
   -- Миюки? Так ты, получается, сын Тоуджо-сана из мастерской напротив? -- Паренёк кивает. -- А ты вырос, Кадзуя-кун, и не скажешь, что был когда-то слабее моей Акиры. И, смотрю, всё ещё играешь в бейсбол?
   Он смеётся:
   -- Как видите, играю. Даже в основном составе. Акира сумела убедить меня, что бейсбол - лучшая игра на свете.
   Я улыбаюсь, поддаваясь коварной ностальгии. Я помню этого парня ещё совсем маленьким, когда Акира буквально силком притаскивала его на поле и, вручая биту, заставляла замахиваться на её мячи. А сколько раз мне приходилось их разнимать, потому что чуть ли не каждое расхождение взглядов заканчивалось дракой! Момоко только и успевала, что перекись и пластыри покупать.
   Как же быстро летит время. Приглашаю Кадзую войти, но тот качает головой:
   -- Мне бы с Акирой поговорить.
   Я смущённо кашляю.
   -- А разве Акира тебе не говорила? Она же в Америку улетела на операцию. Сегодня в пять утра рейс был, я ещё удивился, что никто провожать не пришёл, но, видимо, слишком рано было...
   Кадзуя-кун меняется в лице.
   -- Как улетела? -- севшим голосом переспрашивает он. -- Она ведь... Чёрт, так вот почему...
   -- Поругались, да? -- понимающе вздыхаю я. -- То-то Акира вчера заперлась в комнате и не спустилась к ужину. Она из-за отлёта сама не своя была последнюю неделю, нервы, наверное, сдали. Ты не переживай, Кадзуя-кун, она вернётся к началу учебного триместра, тогда и помиритесь.
   Мальчишка кривится, не веря моим словам. Стоит, раздражённо теребя футболку, и словно не знает, что дальше делать.
   -- Так, пока Киёко нет, пойдём выпьем чаю да поговорим, -- твёрдо заявляю я. -- Отказ не принимается.
   В этот раз Миюки не спорит. Извиняется, разувается и проходит вслед за мной на кухню. Пока я ставлю чайник, он разглядывает фотографии на подоконнике. В основном там, конечно, Киёко с Мару и Чие, но наша семья тоже есть. Я украдкой поглядываю на мальчишку -- как я и подозревал, больше всего его заинтересовала фотография, где Акира в форме средней Янари демонстрирует первый номер на спине. Там ещё не заметно, что она девочка, -- короткие волосы торчат в разные стороны, нос облазит от постоянных тренировок на солнце, и фигурка по-мальчишески нескладная... А через неделю мы попали в аварию, и этот снимок я смог распечатать лишь недавно, когда Акира смогла снова улыбаться, видя бейсбольный мяч.
   -- Так значит, она всё-таки отобрала у Мэя номер аса, -- тихо бормочет Кадзуя, проводя пальцем по треснувшей рамке. Она пострадала во время очередного скандала между Акирой и Киёко, и если бы не умница Чие, собравшая пластик по кусочкам и заменившая стекло, с этой фотографией можно было бы попрощаться.
   -- К сожалению, выйти на горку в официальном матче с номером аса Акира так и не успела, -- отзываюсь я. -- Наверное, это её самое большое сожаление.
   Миюки убирает руку от фотографии и отворачивается. С топотом со второго этажа скатывается Мару и застывает, увидев незнакомца.
   -- Здрасьте, -- мальчик вытягивается в струнку, разглядывая гостя во все глаза.
   -- Привет, -- улыбается тот.
   -- Мару, знакомься, это друг Акиры, Миюки Кадзуя, -- представляю я гостя. Затем поворачиваюсь к парню: -- Это старший сын Киёко, Мару. Второй год средней школы.
   Мальчишки обмениваются вежливыми поклонами. Закипает чайник, и я приглашаю их к столу. Разливаю чай, выставляю вазочку с печеньем, и некоторое время мы молча наслаждаемся завтраком.
   -- А теперь, Кадзуя-кун, рассказывай, -- командую я, когда чашка пустеет наполовину. -- Что вы с Акирой не поделили?
   Умиротворение на лице парня сменяется хмуростью. Он нервно вертит свою чашку в руках, собираясь с мыслями.
   -- Вчера был финальный матч в летнем турнире за право попасть на Кошиен, -- начинает Миюки издалека. Я слушаю внимательно, потому что хочу разобраться в ситуации. -- И мы проиграли... Всего одно очко, одна неудачная подача, один пропущенный мяч... Мы были в шаге от победы, но проиграли.
   Он яростно стискивает пальцы и закусывает губу, пытаясь справиться с горечью поражения. Мне это знакомо не понаслышке, а потому я не пытаюсь утешить его или поддержать -- едва ли мои слова чем-то помогут.
   -- После матча я был в буллпене. Это место успокаивает, к тому же, едва ли кто-то решился бы туда зайти после... ну вы понимаете, -- продолжает Кадзуя, совладав с вспыхнувшими от неприятных воспоминаний эмоциями. -- Хотел побыть один и подумать. Ближе к вечеру пришла Акира, и мы... поругались. Сейчас я понимаю, что из-за ерунды, но тогда...
   Он осекается и закрывает глаза. Я терпеливо жду, Мару ёрзает на стуле, желая услышать подробности. Тишину разрывает лишь тихий гул телевизора в гостиной и тиканье часов на стене. Мимо дома проезжает автомобиль, сигналя кому-то из прохожих. Миюки вздрагивает и снова начинает говорить:
   -- Я был зол на себя. Акира просто попалась под руку. Спросила, пойду ли я в актовый зал. А я... -- парень снова запинается. Чувствуется, что стыд мешает ему быть откровенным.
   -- Не обязательно пересказывать в подробностях, кто из вас что говорил, -- мягко подсказываю я. -- Мне достаточно общей картины, чтобы понять, что именно так расстроило Акиру.
   Кадзуя кивает с благодарностью и ещё несколько секунд подбирает слова.
   -- Я обвинил Акиру в том, что она пришла не по адресу со своими утешениями. Что команда и без её помощи оправится от поражения и станет сильнее. Она заявила, что я эгоист, помешавшийся на бейсболе и оттого потерявший человеческое лицо. -- Парень криво усмехается. -- Ну, в чём-то она права. Слово за слово, и я, не удержавшись, ляпнул, что ей не понять, каково это -- посвятить всего себя бейсболу, но оступиться в шаге от победы, ведь в отличие от нас, имевших реальные шансы победить, она с самого начала знала, что никогда не попадёт на Кошиен, и потому ни на что не рассчитывала.
   Мару вскакивает из-за стола и, гневно сверкая глазами, кричит:
   -- Да кто ты такой, чтобы говорить такие вещи сестричке Акире? Козёл! Сестричка Акира так любит бейсбол, так хочет в него играть, а ты!..
   Приходиться вмешаться, потому что мальчик, кажется, готов наброситься на обидчика сестры с кулаками.
   -- Мару, следи за словами, -- резко бросаю я. -- Этот разговор касается только Кадзуи и Акиры, поэтому придержи своё мнение при себе и не лезь в дела старших.
   Племянник оскорблённо вскидывает подбородок и, прошипев напоследок "И этот козёл смеет приходить к нам домой!", удаляется в свою комнату. Я слушаю, как он, демонстративно топая, поднимается по лестнице и громко хлопает дверью. Затем поворачиваюсь к понурившемуся пареньку и качаю головой:
   -- Не стану отрицать, Кадзуя-кун, ты действительно позволил себе лишнее. Для Акиры бейсбол навсегда останется больной темой, и не только потому, что она девчонка, а этот спорт -- для парней. У неё ведь тоже были мечты и цели, и ради них она выкладывалась на все сто.
   Я встаю и подхожу к той самой треснувшей рамке, беру её в руки и возвращаюсь за стол.
   -- Акира много тренировалась, чтобы стать хорошим питчером, и когда она получила номер аса, это был праздник, -- я тяжело вздыхаю. -- Ей приходилось непросто -- мало того, что физически она была слабее большинства мальчишек, Акире приходилось постоянно скрывать свой настоящий пол. А это -- не просто одеться в мужскую форму и называть себя мужским местоимением. Одеваться как мальчик, говорить как мальчик, вести себя как мальчик, общаться с мальчишками на мальчишеские темы, ходить в мужской туалет и переодеваться в мужской раздевалке, забыть о платьях, куклах и бантиках... Акира отказывала себе во всём, чем живут обычные девочки, потому что бейсбол был для неё важнее всего прочего. И все её усилия пошли прахом из-за роковой случайности -- аварии, в которой виноват какой-то пьяный идиот. Не из-за того, что соперник был сильнее или Акира допустила ошибку. Просто банальное невезение, перечеркнувшее всё.
   -- Я знаю, -- тихо шепчет Миюки, низко опуская голову. -- Я знаю, что не мне судить Норикаву. Скорее всего, она-то как раз лучше всех прочих понимает, что мы чувствуем, и единственный, кто ничего не видит дальше своего носа, это я.
   Чувство вины превращает уверенного в себе парня в раздавленного обстоятельствами неудачника. С таким настроем на поле ему делать нечего, и, если не придумать, как его обнадёжить, до приезда Акиры команде от него не будет никакой пользы. А ведь если он второгодка, играющий в основе, то тренер на него наверняка рассчитывает. Такие, как он, должны вести товарищей вперёд, а не чахнуть от депрессии.
   Значит, нужно вернуть ему боевой дух. Хорошо хоть, опыт в утешениях у меня имеется -- в про-лиге неуверенных в себе и теряющих настрой от любой мелочи игроков в достатке, было время научиться находить к ним подход.
   -- Кадзуя-кун, все мы совершаем ошибки. Эмоции -- плохие советчики, и даже самые взвешенные люди под их влиянием могут причинить боль своим близким и любимым. Взять хотя бы Киёко -- они с Акирой каждый день ругались после того, как она стала менеджером в вашей команде, -- я отставляю рамку и сцепляю пальцы перед лицом. -- Сколько гадостей наговорили друг другу на эмоциях -- на всю оставшуюся жизнь хватит. Но сегодня перед отъездом обе рыдали в голос, потому что любят друг друга, и никакие слова, сказанные сгоряча, этого не изменят. Едва ли ты вчера нарочно пытался обидеть Акиру, иначе сейчас бы не сидел здесь и не винил себя. И если ты искренне сожалеешь о сказанном, вы обязательно помиритесь.
   Миюки криво усмехается, не отрывая взгляд от стола.
   -- Она после этого и через год не посмотрит в мою сторону. И правильно сделает -- я был слишком груб. На её месте я бы себя не простил.
   Тихо тикают часы, шипит в гостиной телевизор. Я смотрю на парня передо мной и невольно задаюсь вопросом, кто он для моей дочери. Вспыльчивый, жестокий в словах, но ответственный и искренний. И понимает Акиру, несмотря на то, что сейчас девочка закрылась ото всех, и пробиться через её броню отчуждения очень сложно. Наверное, именно такой друг ей и нужен -- настойчивый, упрямый, вызывающий желание стремиться выше и становиться лучше.
   Я неожиданно для самого себя улыбаюсь.
   -- Но ты не на её месте, Кадзуя-кун. А потому не решай раньше времени, как Акира поступит. Вот приедет, тогда и узнаешь, будет она с тобой разговаривать или не будет, -- нарочито легкомысленно заявляю я и поднимаюсь на ноги. -- Идём, думаю, тебе пора возвращаться. Если Киёко застанет тебя здесь, боюсь, радости это никому не прибавит.
   Миюки кивает и встаёт из-за стола. Я провожаю его до двери и желаю удачи -- после проигрыша всегда сложно, но по глазам вижу, что этот парень не опустит руки. Любит бейсбол, наверное, не меньше Акиры, потому-то и понимает её. Не во всём, конечно, но понимает.
   Закрываю за Кадзуей дверь и возвращаюсь на кухню. Смотрю на фотографию. Сколько могло бы случиться, но так и не произошло... Прости, Акира-чан, твой отец совершенно бесполезен. Надеюсь, этот мальчик поможет тебе больше, чем я.
  

Норикава Акира

   Я немного волнуюсь. Ладно, не немного, я очень сильно волнуюсь. Постоянно перепроверяю, все ли пуговицы застёгнуты, не помялся ли воротник, не появилось ли где пятно. Отойти от зеркала дольше, чем на пять минут, кажется невозможным. Надеюсь, со стороны не видно, как дрожат коленки.
   -- Ты уверена? -- с сомнением спрашивает тётя Киёко. -- Ты же только вчера приехала.
   Я оставляю в покое юбку, которую нервно пыталась опустить пониже, и улыбаюсь.
   -- Да, уверена. Хочу поскорее убедиться, что поездка не прошла даром.
   Тётя подходит и обнимает меня. Я прижимаюсь к пахнущей цветочными духами блузке и закрываю глаза. Как же хорошо дома! Не думала, что так соскучусь по этому запаху, но в Америке его не хватало.
   -- Не переусердствуй только, хорошо? -- просит тётя Киёко, выпуская меня из объятий. -- И держись подальше от этого наглеца Миюки.
   Я морщусь при упоминании этого имени. В груди на миг вспыхивает тоскливое тянущее чувство, но я поспешно его подавляю: нет, не хочу думать об этом.
   -- Не волнуйся, я умею учиться на ошибках, -- говорю я. Затем беру сумку, пакет с бенто и прощально махаю: -- Я ушла!
   На улице хорошо. После больничной палаты и вовсе замечательно -- я дышу полной грудью и с наслаждением подставляю лицо солнцу. Ещё довольно свежо, но чувствуется, что скоро воздух нагреется, и день будет жарким. Как же здорово!
   Школьные туфли звонко стучат по асфальту. Приветливые жители соседних домов желают хорошего дня, и я отвечаю им тем же. Сердце заливается соловьём, трепетно выводящим волнительную мелодию в такт шагам. Школа, школа, школа. Немного страшно возвращаться, ведь я уехала, так никого и не предупредив, а всё из-за...
   Обрываю себя на полумысли. Нет, нельзя. Не стоит вспоминать об этом. Я просто уехала. Всё.
   Я прихожу первой. Раскрываю окна и проветриваю кабинет -- свежий ветер врывается внутрь, раздувая занавески. Выравниваю парты, проверяю наличие мела и чистоту доски, чтобы убить время и занять себя хоть чем-нибудь. Дыхание то и дело сбивается от волнения.
   Приходит Сасаки-сэнсей и просит полить цветы в учительской. С радостью соглашаюсь -- отличная возможность вырваться из капкана надуманных страхов. Заканчиваю как раз к утренней линейке и вместе с учителями выхожу во двор. Другие ученики уже выстроились в ожидании речи директора, и я пристраиваюсь в конце, чтобы никого не отвлекать.
   Внимательно слушаю объявления. Так, спортивный фестиваль, экскурсии, тесты...Надо будет записать по возвращении в кабинет. Привычные дела помогают справиться с волнением, и я уже почти не думаю о том, что моё появление может вызвать удивление. Но стоит директору сойти с трибуны, как на меня обращается внимание одноклассников.
   -- Ничего себе, -- выдыхает Фуруя-кун. -- Норикава в короткой юбке и без косы.
   Его комментарий вызывает бурную реакцию -- ребята смеются и наперебой отмечают, что так намного лучше. Я невольно краснею, одёргивая юбку, и тихо благодарю их. Внутри тепло и очень солнечно, потому что страхи оказались напрасными.
   -- Похоже, твоя поездка была удачной, Норикава-сан, -- замечает Коминато-кун.
   Я смущённо киваю.
   -- Да, именно этого мне и не хватало. Словно заново родилась.
   Мы возвращаемся в класс. Звенит звонок, и я снова окунаюсь в школьные будни -- монотонный голос учителя, заметки на полях, запах учебников и шум на переменах. Мою парту больше не обходят стороной, то и дело кто-нибудь подходит перекинуться парой слов или попросить разъяснение непонятного термина, и я наконец-то чувствую себя частью класса, а не безмолвной скульптурой надзирателя. Даже не верится, что меня так легко впустили в этот тёплый мир, стоило избавиться от бандажа и нахмуренных бровей. Может, и в самом деле всё это время никто меня ни в чём не винил, и это я сама запрещала себе быть счастливой?
   Убедившись, что устраивать публичные издевательства надо мной не планируют, я решаюсь подойти к Фуруе и Коминато и расспросить, как дела в команде. На их лицах отчётливо видно удивление -- ещё бы, прежде я никогда к ним не подходила, подсознательно избегая разговоров о бейсболе.
   -- Ну, дела у команды не очень хороши, -- признаётся Коминато. -- С уходом сэмпаев ослабла мощь бэттеров, зато обострилась конкуренция, и мы всё никак не можем найти тот бейсбол, что подойдёт именно нам.
   -- А кого назначили приемником Юуки-сэмпая? -- спрашиваю я, хотя догадываюсь, каким будет ответ.
   Парни переглядываются, подтверждая мои предположения.
   -- Миюки-сэмпай -- наш новый капитан.
   Я была готова к такому ответу, но сердце всё равно на миг замирает, а затем начинает биться с удвоенной силой. Мне приходится даже прижать ладонь к груди, чтобы хоть немного его успокоить.
   -- Непросто ему будет, -- выдавливаю я, и мой голос звучит почти ровно. -- Вести трёх проблемных питчеров, да ещё и присматривать за остальной командой, где нет твёрдой основы, как в прошлом году... И это притом, что характер у него ужасный, и его сложно назвать харизматичным лидером.
   Коминато смеётся, признавая мою правоту. Фуруя же хмурится, явно недовольный тем, что его считают проблемным, но я ведь не солгала -- до идеального питчера он ещё не дорос. Савамура тоже только учится, а Каваками-сэмпаю не хватает стержня, чтобы вести команду своими подачами. Как ни посмотри, а все питчеры доставляют немало проблем.
   -- Миюки-сэмпай старается, а Курамоти-сэмпай и Маэдзоно-сэмпай ему помогают, -- произносит Коминато, пытаясь хоть как-то оправдать нового капитана.
   -- Маэдзоно-сэмпай? -- удивлённо выгибаю я бровь. -- Катаока-сан не боится, что они с Миюки перегрызутся?
   -- Ну, они иногда спорят по мелочам, но в большинстве случаев действуют сообща, -- улыбается Харуити.
   -- А ещё у нас новый помощник тренера, -- неожиданно оживает Фуруя.
   А вот это уже интересно. Но разузнать подробности я не успеваю, потому что звенит звонок, и мне приходится вернуться на своё место. После урока продолжить разговор тоже не удаётся: по расписанию стоит физкультура, и одноклассники спешат в раздевалки.
   Я снова начинаю паниковать, потому что впервые в старшей школе надену спортивную форму. Я прихожу последней и некоторое время мнусь у входа, не решаясь войти. Прислушиваюсь к гомону внутри и пытаюсь внушить себе, что женские раздевалки ничем не отличаются от мальчишеских, в которых я переодевалась всю сознательную жизнь. Но мне всё равно страшно, что меня выгонят, едва увидев, и потом до конца года будут обзывать извращенцем.
   Наконец, я понимаю, что ещё немного, и просто сбегу, и потому влетаю внутрь. В раздевалке становится тихо -- все смотрят на меня, и кажется, я вот-вот упаду в обморок.
   -- Невероятно! -- вскакивает со скамейки Тамико-сан. -- Норикава, ты сегодня пойдёшь на физкультуру?
   Я киваю и, залившись краской, опускаю голову. Господи, как же неловко! Часть девчонок ещё переодевается: кто-то стоит без футболки, кто-то натягивает шорты, а кто-то и вовсе расхаживает в нижнем белье.
   -- Ну и чего застыла? Переодевайся быстрее, до начала урока осталось мало времени!
   Меня хватают чьи-то мягкие руки, тянут к шкафчикам и помогают раздеться. Я с трудом убеждаю себя не сопротивляться, но щебетание одноклассниц по поводу моей худобы, бледности и спортивного нижнего белья без какого-то пуш-апа заставляет невольно сжиматься в ожидании чего-то плохого.
   -- Какая жуть! -- шепчет кто-то, увидев мои шрамы, но на девушку тут же шикают.
   -- Не обращай внимания, Норикава, -- бросает Сэнна-сан. Её родители -- врачи, я их знаю, поэтому она точно видела вещи и похуже. -- На самом деле это не так уж и страшно. Они ведь ещё не до конца зажили?
   Я снова киваю и поспешно натягиваю штаны и футболку. Конечно, в шортах было бы не так жарко, но я ни за что не покажусь с шрамами на виду, а потому готова терпеть эти неудобства.
   -- Давай я помогу тебе с волосами! -- вызывается Тамико-сан.
   Я послушно сажусь на скамейку. Одноклассница распускает высокий хвост, который тётя завязала мне сегодня вместо косы, и расчёсывает мои волосы. Её руки, ловкие, ласковые, умело скручивают тугой пучок и закрепляют его моей же резинкой.
   -- Готово!
   Я встаю и заглядываю в зеркало. Тамико постаралась на славу: волосы собраны аккуратно, без петухов, пряди не выбиваются...
   -- Спасибо, сама я бы так никогда не смогла, -- искренне благодарю я.
   Происходящее похоже на сон. Ни запаха потных носков, ни грубоватых насмешек, ни глупых вопросов, почему я прихожу сразу в спортивной футболке, -- девчачьи раздевалки кажутся сказочным местом по сравнению с мальчишескими.
   Вместе с остальными девочками я выхожу на стадион -- дух захватывает от этого ощущения. Три года мне запрещали заниматься физкультурой, и вот теперь, на первом году старшей школы, я снова надела спортивную форму и стою возле разлинованных дорожек.
   -- Норикава, что ты здесь забыла?
   Зычный голос Канаме-сэнсея заставляет меня вздрогнуть. Поворачиваюсь к учителю и, смущённо улыбаясь, объясняю ситуацию. Он хмурится, но, к моему удивлению, кивает.
   -- Хорошо, я понял. Бегать ты не можешь, но разминку сделаешь, так? -- уточняет он.
   -- Именно, -- говорю я. -- Потихоньку буду укреплять мышцы, потому что, как выяснилось, часть проблем со спиной возникла как раз из-за недостатка движения. Я так рада, что наконец-то могу заниматься вместе со всеми!
   Канаме-сэнсей добродушно смеётся и шутит, что я ещё успею возненавидеть его уроки. Я не спорю, только улыбаюсь. Отсмеявшись, мужчина словно забывает про меня, и его внимание переключается на Фурую, который хочет покидать мяч. Я с облегчением выдыхаю и перемещаюсь в тенёк, где уже расположились остальные девчонки, ожидающие команды учителя.
   -- Хья-ха-ха, вот это номер! Не думал, что доживу до того дня, как увижу тебя на физкультуре, Норикава.
   Я не скрываю радости при виде Курамоти-сэмпая. Не то чтобы мы с ним близко общались, но я знаю, что он хороший сэмпай, в отличие от некоторых.
   -- Сама не верила, что этот день наступит, -- признаюсь я.
   -- Получается, операция прошла успешно?
   Так значит, они в курсе, зачем именно я летала в Америку. Неприятно, но, наверное, стоило догадаться -- Сэнна-сан ведь тоже поняла, что шрамы на спине свежие, в отличие от того, что на ноге. Я не вижу смысла скрывать правду, поэтому отвечаю честно:
   -- Относительно успешно. Если бы мы решились на неё раньше, это помогло бы избежать многих проблем, а сейчас даже при самом благоприятном исходе нужно будет делать повторную операцию. -- Курамоти-сэмпай хмурится, и я поспешно добавляю: -- Но это не так страшно: врач сказал, что если я не буду пропускать процедуры и перенапрягаться, то уже через год-полтора можно будет говорить о полном восстановлении. Организм молодой, гибкий, сумеет адаптироваться...
   Я неосознанно копирую интонации доктора Купера и его манеру говорить, и получается какая-то каша из англо-японского произношения.
   -- Что это было, Норикава? -- хохочет Курамоти-сэмпай, хватаясь за живот. -- Ты что, пародируешь кого-то?
   Я сконфуженно краснею.
   -- Ничего подобного! Просто немного отвыкла от японского языка, вот и всё...
   Смеётся не только сэмпай -- стоящие рядом одноклассницы тоже слышали мою странную речь и теперь заливаются смехом, а я мечтаю провалиться сквозь землю.
   -- О, Норикава, с приездом.
   В груди становится пусто и гулко, а кровь точно разом спускается к пяткам -- щёки холодеют, а вот ноги наливаются свинцом. Голос такой знакомый, чуть насмешливый и легкомысленный. Я не сразу решаюсь обернуться, но всё-таки делаю это.
   Миюки не улыбается. На его лице застыло напряжение и -- неужели? -- неловкость. Несколько секунд мы просто смотрим друг на друга, а затем я молча отворачиваюсь. Повисает неловкая тишина, которую нарушает тихий вопрос Курамоти-сэмпая:
   -- Ты что, не извинился перед ней?
   -- Как раз хотел это сделать, -- фыркает Миюки, и я слышу, как он подходит ближе. -- Норикава, я...
   Не хочу ничего слышать. Не хочу. С меня хватит. Достаточно.
   -- Мне не нужны твои извинения, Миюки-кун.
   Шаги затихают. Я жду хоть какой-то реакции, но её нет. Не выдерживаю и поворачиваюсь: кэтчер стоит в полутора метрах от меня, а на лице выражение, которое сложно понять -- то ли он зол, то ли растерян. Никто не требует от меня объяснений, но слова сами срываются с языка:
   -- Ты был прав, мне никогда не понять, каково проиграть в шаге от Кошиена. Не мне тебя утешать или учить бейсболу. Ваша команда справится и без моей сомнительной поддержки. -- Я криво усмехаюсь, и злость помогает мне выдержать обжигающий взгляд Миюки. -- Знаешь, прошлое должно оставаться в прошлом. Мальчика по имени Акира-чан, который любит бейсбол до потери пульса, больше нет. Есть я, Норикава Акира, старшеклассница с первого года обучения, которая не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к бейсболу. Поэтому можешь не делать вид, что мы друзья или товарищи. Просто игнорируй моё существование, ведь оно никак не связано с бейсболом, который ты так любишь. Не трать своё драгоценное время на кого-то вроде меня, капитан.
   Мне противно от того, насколько я жалкая. Кто тянул меня за язык? Зачем я вообще всё это говорю? Горько и обидно, аж перехватывает дыхание. И столько свидетелей...
   Мне хватает выдержки двинуться с места и с гордо поднятой головой пройти мимо Миюки. Он не останавливает меня и не окликает, остальные тоже молча провожают меня взглядами. Я снова чувствую себя так, словно поверх футболки надет бандаж, а по нему змеятся мои уродливые шрамы.
   Иду как в тумане и прихожу в себя только возле автоматов с напитками. Перед глазами всё расплывается от слёз, сердце пойманной птицей колотится в груди, коленки трясутся. Гордая Норикава снова продемонстрировала свой чудесный характер. А ведь я так надеялась, что сказка продлится хотя бы пару недель...
   -- Вот ты где! -- восклицает Тамико-сан, выбегая из-за угла. -- Норикава, я сказала учителю, что тебе стало на солнце плохо, и ты отошла выпить воды, так что ругаться Канаме-сэнсей не будет.
   Она подходит ко мне и вглядывается в моё лицо.
   -- Я слышала, что у Миюки-сэмпая ужасный характер, но не особо в это верила. Но твои слова... Он тебя чем-то обидел, да?
   Я прячу лицо в ладонях, потому что не хочу, чтобы Тамико видела мои слёзы. Больно -- так больно, что хочется кричать, хотя я обещала себе, что не буду об этом думать.
   -- Прошлое должно оставаться в прошлом, -- шепчу я. -- Пожалуйста, не заставляй меня вспоминать об этом, ладно?
   Я чувствую горячую руку, бережно обнимающую меня, и инстинктивно утыкаюсь в подставленное плечо.
   -- Хорошо, Акира-чан, мы не будем говорить об этом, -- успокаивающе бормочет Тамико, гладя меня по спине. -- Не волнуйся, я что-нибудь придумаю, чтобы тебя не доставали расспросами. Ты же не против, если я буду тебя так звать?
   Я мотаю головой, чувствуя себя маленькой девочкой.
   -- Вот и славно, -- вздыхает одноклассница. -- Можешь звать меня Тамико-чан, я буду только рада. А теперь идём, тебе надо умыться. Урок уже начался, а староста не может симулять, верно?
   Я не могу выразить словами, как я благодарна Тамико-чан. Но, кажется, ей и не нужны слова -- она мягко улыбается, и по взгляду видно, что она и так всё понимает.
   -- Почему? -- только и могу выдавить я.
   -- Потому что ты пытаешься стать лучше, Акира-чан, -- отвечает Тамико. -- Ты мне нравишься, ты хорошая -- всегда помогаешь с домашними заданиями, стараешься распределять уборку в классе так, чтобы все остались довольны, и защищаешь нас перед учителями. Но сейчас помощь нужна тебе, а мне совсем не трудно. Будем дружить, Акира-чан?
   Я очень хочу сказать "Да", но только сильнее заливаюсь слезами. Как-то всё со мной неправильно, не так, как должно быть. Заслуживаю ли я такого отношения? Могу ли я быть подругой Тамико? Я ведь раньше только с мальчишками общалась и понятия не имею, как дружат девчонки.
   -- Будем считать, что это означает согласие, -- смеётся Тамико-чан, и я нахожу в себе силы улыбнуться сквозь слёзы.
   Судьба, кажется, решила наконец-то пойти мне навстречу.
  

Курамоти Ёити

   Обычное сонное утро. Лениво раскачиваюсь на стуле и думаю, чем бы задеть очкарика, но идей нет, а потому продолжаю качаться и скучать.
   Дверь в кабинет с грохотом распахивается, и внутрь залетает Имари-сан.
   -- Вы не представляете, что случилось! -- верещит она, задыхаясь от восторга. -- Вся школа уже на ушах!
   На Имари налетают девчонки и наперебой расспрашивают, что же такого сенсационного произошло.
   -- Юуки-сэмпай признался Норикаве! -- выпаливает та.
   Слаженный девчачий вздох (да и не только девчачий) эхом проносится по кабинету. Даже я заинтересованно приподнимаюсь со своего места. Норикава и Тецу-сан? Неожиданная пара.
   -- Когда? -- спрашивает кто-то, и Имари, понизив голос, торопливо рассказывает:
   -- Как говорит Оота-кун, вчера после уроков Юуки-сэмпай пришёл к ним в класс и позвал Норикаву на крышу. О чём они говорили, никто не знает, но спустились они лишь четверть часа спустя и вместе ушли домой!
   Девчонки завистливо стонут. Ещё бы, Тецу-сан у нас парень видный, с таким половина старшеклассниц не отказалась бы встречаться -- серьёзный, надёжный, да ещё и бывший капитан команды...
   Я оглядываюсь на Миюки и издевательски смеюсь:
   -- Хья-ха-ха, кажется, тебя опередили.
   -- Не понимаю, о чём ты, -- холодно отзывается кэтчер, но по глазам я вижу, что он меня прекрасно понял и теперь бесится.
   Какая отличная возможность позлить нашего невозмутимого капитана! Естественно, я не собираюсь её упускать.
   -- О Норикаве, о чём же ещё, -- хихикаю я. -- Ты к ней и так, и сяк подкатывал, а Тецу-сан напрямую признался -- и домой они уже ушли вместе.
   -- Когда это я к Норикаве подкатывал? -- шипит сквозь зубы Миюки. -- Плевать мне на неё, пусть с кем хочет домой ходит!
   Ага, и потому-то ты так побледнел, услышав слова Имари. Я многозначительно улыбаюсь, но решаю не развивать тему дальше. Нет, пусть этот гад помучается, ожидая, что я в любой момент могу продолжить этот разговор.
   Миюки раздражённо цыкает и отворачивается. Обычно сложно угадать, что у него на уме, но когда дело касается Норикавы, кэтчер становится на удивление предсказуемым. Он и сам это знает, а всё равно отрицает очевидное.
   Новость о Тецу-сане и Норикаве теряет свою привлекательность уже ко второму уроку. Поначалу все в классе говорят только об этом, но вскоре девчонкам наскучивает перемывать косточки везучей первогодке, и они переключаются на более насущные проблемы.
   К обеду, кажется, об утренней сенсации уже никто и не помнит. Мы идём с Миюки в столовую, и я с сожалением понимаю, что поддразнить нового капитана не получится: тема себя изжила.
   Мы сворачиваем в крыло третьегодок, чтобы срезать путь, и сталкиваемся с сэмпаями и Норикавой.
   -- Теперь понятно, почему он здесь, -- вздыхает первогодка, не замечая нас. -- Я думаю, вы должны рассказать об этом ребятам.
   Я не знаю, о чём речь, но невольно отмечаю, что Норикава и Тецу-сан стоят рядом к нам спиной, в то время как остальные сэмпаи -- Исашики, Коминато, Тамба и Маско -- напротив. Очень показательное расположение, не правда ли?
   Рё-сан, заметив меня, приветственно машет рукой, и их разговор сам собой затухает. Мы подходим ближе и здороваемся. Норикава старательно делает вид, что не замечает Миюки, что тоже не укрывается от моего бдительного взгляда.
   -- Как проходят тренировки? -- спрашивает Рё-сан, глядя на нового капитана.
   Тот кидает быстрый взгляд на Норикаву и отвечает:
   -- Нам есть, над чем работать, но я думаю, ребята справятся.
   Я удивлён таким общим ответом. Словно Миюки не хочет рассказывать о существующих проблемах, создавая видимость того, что всё под контролем. На него это не похоже.
   -- Справляешься с обязанностями? -- скрещивает руки на груди Тецу-сан.
   Кэтчер пожимает плечами.
   -- Не мне судить. Думаю, спрашивать об этом стоит Курамоти.
   -- Иногда пытается отлынивать, но мы с Дзоно вправляем ему мозги, -- ехидно ябедничаю я, заставляя Миюки краснеть.
   Сэмпаи смеются, и даже Норикава деликатно хихикает в кулачок. Всё-таки она сильно изменилась после поездки: стала приветливее, улыбается и уже не смотрит так, словно хочет убить первого, кто рискнёт с ней заговорить. Я невольно окидываю её оценивающим взглядом -- миленькое личико с большими глазами, чёрные ресницы, светлая кожа... Тёмные волосы, больше не собранные в педантичную косу, придававшую Норикаве вид злобной зубрилки, перевязаны девчачьим бантом, а юбка чуть выше колен приоткрывает стройные ножки. Можно было бы и покороче, но, видимо, первогодка стесняется своего шрама. Без бандажа, превращавшего девушку в прямую доску, её осанка перестала бросаться в глаза своей неестественностью, из походки исчезли скованность и напряжённость, и теперь видно, что фигурка у неё вполне женственная -- даже грудь откуда-то появилась, хоть и не особо большая. Неудивительно, что Тецу-сан обратил на неё внимание -- сейчас Норикава словно светится, привлекая случайные взгляды.
   Мы перекидываемся с сэмпаями ещё парой слов. Исашики всё грозит нам мужским разговором, Рё-сан его одёргивает, Тецу-сан и Маско-сэмпай дают советы относительно хиттинга. Норикава и Миюки старательно не смотрят друг на друга, и кэтчер с каждой минутой становится всё мрачнее, а его ответы -- всё резче. Я понимаю, что пора вмешаться.
   -- Ладно, мы пойдём, три порции риса ждут нас, -- я прощально салютую и утягиваю хмурого Миюки дальше по коридору.
   Перед тем, как свернуть за угол, оборачиваюсь и встречаюсь с пристальным взглядом Норикавы. Она тут же опускает глаза и делает вид, что заинтересована разговором. Кошусь на Миюки, но тот слишком зол, а потому не замечает этого.
   Запоздало приходит мысль, что Норикава мало похожа на девушку, которой накануне признались в любви. Она расслабленно стоит в компании сэмпаев, с которыми прежде особо не общалась, и её особое отношение к Тецу-сану совершенно незаметно. Да и сам бывший капитан на удивление холоден, хотя, зная его, думаю, это не показатель. Но это всё равно подозрительно, и у меня зарождаются сомнения: а стоит ли верить слухам?
   -- Они хорошо смотрятся, да? -- ядовито усмехается Миюки, когда мы выходим на улицу. -- Идеальная парочка. Чокнутая фанатка бейсбола и бывший капитан бейсбольной команды.
   Он зло закусывает губу и ускоряет шаг. Смотрю ему вслед и поражаюсь, насколько упрямым и тупым Миюки иногда бывает. Не буду говорить ему о своих подозрениях, пусть бесится. Может, наконец-то сможет признаться самому себе, что ему не плевать на Норикаву.
  

Юуки Тецуя

   Я стою в холле, скрестив руки и прикрыв глаза. Жду. Слышу приближающиеся шаги, торопливые, лёгкие.
   -- Юуки-сэмпай, прости, пожалуйста, учитель попросил помочь с тетрадями!
   Я открываю глаза. Запыхавшаяся Норикава, раскрасневшись от спешки, складывает руки в извиняющемся жесте.
   -- Всё в порядке. Десять минут -- не так уж долго.
   Для старосты, которая выкладывается на полную, чтобы сохранить чистоту и порядок в классе, и вовсе мало. Норикава молодец, многим стоит поучиться её ответственности.
   Девушка с виноватой улыбкой подходит к шкафчику, ставит сумку на пол и тянется за сменной обувью. Я терпеливо жду, пока она переобуется.
   -- Оу, так значит, слухи не врали.
   Я с удивлением поворачиваюсь к Миюки, который неторопливо спускается с лестницы. Он, похоже, идёт на тренировку, но без особого энтузиазма.
   -- Какие слухи? -- спрашиваю я.
   -- Слухи о том, что мы встречаемся, Юуки-сэмпай, -- опережает кэтчера Норикава.
   Она выпрямляется и ставит увабаки в свою ячейку. Тон насмешливо-раздражённый, на лице -- ни следа улыбки.
   -- А мы встречаемся? -- ещё больше удивляюсь я.
   Норикава криво усмехается.
   -- Вся школа думает, что да.
   -- Может, перестанете делать вид, что меня здесь нет? -- вмешивается Миюки.
   Он раздражён. Я бы даже сказал, зол, что весьма непривычно -- обычно кэтчер отлично контролирует эмоции. Норикава поджимает губы и отвечает весьма грубо:
   -- С каких пор тебя интересует что-то, кроме бейсбола, Миюки? Какая разница, с кем встречается Юуки-сэмпай?
   В воздухе витает запах очередной ссоры. Парень, наконец, заканчивает спуск и подходит к нам. Останавливается в паре метров от Норикавы, которая вызывающе вскидывает подбородок, впервые за долгое время не игнорируя присутствие кэтчера.
   -- Да мне плевать, -- отвечает Миюки, что полностью противоречит его действиям. -- Просто любопытно, как вы двое умудрились так спеться.
   -- Ревность -- плохое качество, -- замечаю я, и второгодка, покраснев, кричит:
   -- Да кто здесь ревнует?
   Я не могу сдержать улыбку. Странная ситуация, и я, признаться, не могу понять, как себя вести -- попытаться разъяснить, что Миюки ошибается, или позволить Норикаве самой разобраться. В конце концов, это она не хотела афишировать наши занятия. Но достаточно мимолётного взгляда, чтобы понять: девушка объяснять ничего не собирается. Она стоит, скрестив руки на груди, и высокомерно щурится, не отрывая глаз от кэтчера, точно всем своим видом пытаясь его унизить.
   -- Мы не встречаемся, -- я всё-таки решаю взять роль просветителя на себя.
   Миюки с откровенным недоверием выгибает бровь.
   -- Тецу-сан, ты думаешь, я в это поверю? Вы никогда не были близки с Норикавой, а тут вдруг каждую перемену она приходит в крыло третьегодок, обедаете вы тоже вместе, и после уроков вместо того, чтобы ехать в больницу, она уходит домой с тобой. Даже полный дурак догадается, что между вами что-то есть.
   Я хмурюсь, анализируя услышанное. Рациональное зерно в рассуждениях Миюки имеется, но выводы, тем не менее, сделаны неверные. И понять, где закралась ошибка в логике, я не могу.
   -- Смотрю, у тебя много свободного времени, -- цедит Норикава. -- Надо же, не поленился убедиться, куда я хожу на переменах и с кем обедаю. Миюки, не пойму, у тебя что, в команде всё так безоблачно и гладко, что ты занимаешься подобной ерундой?
   Её глаза метают молнии, хотя всего пять минут назад она улыбалась. Одно лишь присутствие нового капитана выводит девушку из равновесия. Обычно она сдержана и благоразумна, пусть и резка на слова, но сейчас от её спокойствия не остаётся и следа.
   -- О, не беспокойся, Норикава, я прекрасно справляюсь со своими обязанностями, -- парирует Миюки, надвигаясь на первогодку. Я невольно делаю шаг ближе, чтобы успеть при необходимости вклиниться между ними. Темперамента обоим не занимать, ещё подерутся... -- А за тобой совсем не обязательно следить -- ты же у нас звезда школы, все только о тебе и говорят, волей-неволей знаешь, что ты делаешь и когда. Нравится, наверное, быть в центре внимания?
   -- Конечно, только об этом и мечтаю последнюю пару лет, -- огрызается Норикава, повышая голос. -- Всё ради этого, ты не знал? И к тебе в начале года подошла за этим, и в менеджеры подалась, и травму вон специально симулировала...
   Они уже открыто кричат друг на друга, используя всё более бредовые аргументы. Оба на взводе, красные, злые, так похожие на маленьких детей, не поделивших соседскую собаку. А ведь если спросить, из-за чего они друг на друга взъелись, сомневаюсь, что кто-нибудь из них скажет что-то вразумительное.
   Наверное, не стоит вмешиваться. Им нужно спустить пар и выговориться. Неожиданный отлёт Норикавы не дал им разрешить конфликт, и тот перерос в глупую обиду, когда пора бы уже простить, но из упрямства не хочется. Поэтому пускай кричат под моим присмотром, а я уж прослежу, чтоб не поубивали друг друга в порыве эмоций.
   -- Оу, так значит, это была симуляция? Очень правдоподобно! Ты, наверное, на актёрские курсы ходила, чтобы суметь вовремя расплакаться!
   -- А ты и рад, что я рыдала у тебя на глазах! Конечно, в детстве ведь именно ты был плаксой, а теперь вроде как реабилитировался! Полегчало? Восстановил душевное равновесие?
   -- Да я его и не терял! И хватит постоянно вспоминать о детстве, мы уже давно выросли! Сама же сказала, прошлое должно оставаться в прошлом!
   -- Что, стыдно вспоминать? Ещё бы, ты ведь постоянно проигрывал девчонке!
   -- Ты бы придержала язык, потому что сейчас тебя и на поле не выпустят!
   -- Только это тебя и спасает!
   -- От чего? От твоей предсказуемой подачи со скоростью не выше 130 километров в час?
   -- Этой предсказуемой подачей я добилась звания аса! Даже ваш хвалёный гений Мэй ничего не смог противопоставить!
   -- Это было три года назад! И тебе просто повезло, что мы не столкнулись в официальном матче, иначе я бы тебя сделал!
   -- Не считай себя таким крутым только потому, что теперь я не могу доказать обратное!
   -- А ты не прикрывайся тем, что победила меня в детстве, а теперь больше не можешь выйти на поле!
   -- Я и не прикрываюсь! И вообще, шёл бы ты на свои тренировки, пока команда окончательно не развалилась без своего никудышного капитана!
   -- Да тебе-то откуда знать, никудышный я капитан или нет?
   -- А то не видно по настроению игроков! Ты же только доводить всех и умеешь! А как требуется поддержка, так ни слова обнадёживающего не найдёшь!
   -- Я их в первую очередь своей игрой поддерживаю! Мне не обязательно быть харизматичным душкой, как Тецу-сан!
   -- Ну вот иди и поддерживай, а не следи за тем, с кем я ухожу домой! И вообще, что ты зациклился на Тецу-сане?
   -- Да потому что меня достало, что все постоянно говорят, что по сравнению с ним я никудышный капитан!
   -- Так дело в тебе, а не в Тецу-сане! Я просто считаю тебя никудышным, хоть с Тецу-саном, хоть без него!
   -- Хорошо, что твоё мнение никого не интересует! Главное, что команда довольна, а ты считай, как хочешь!
   -- Именно так и делаю!
   Они замолкают, тяжело дыша и прожигая друг друга ненавидящими взглядами. Я выжидаю несколько минут, но, похоже, аргументы у обоих иссякли.
   -- Вы всё выяснили? -- интересуюсь я.
   Они одновременно поворачиваются ко мне и хором отвечают:
   -- Да!
   Очередной обмен ненавидящими взглядами. Сходство с упрямыми детьми кажется мне всё более удачным. Норикава раздражённо поднимает сумку и произносит:
   -- Прости, Юуки-сэмпай, боюсь, сегодня у меня нет настроения заниматься. Перенесём на завтра, если ты не против?
   Я пожимаю плечами, показывая, что меня такой вариант устраивает. Девушка кланяется на прощание и уходит с гордо поднятой головой, не удостоив Миюки даже взглядом. Смотрю ей вслед. Лишь когда Норикава скрывается за поворотом, я поворачиваюсь к кэтчеру, который всё ещё стоит рядом, хмуря брови.
   -- Готов услышать объяснения? -- спрашиваю я, усмехаясь.
   Миюки вздрагивает и краснеет.
   -- Прости, Тецу-сан, что-то я совсем потерял контроль, -- смущённо мямлит он. -- Что за объяснения?
   -- Объяснения тому, что мы с Норикавой-сан проводим так много времени вместе.
   На лице второгодки ясно проступает внутренняя борьба между любопытством и гордостью. Упрямства Миюки не занимать, но в итоге заинтересованность в происходящем побеждает, и он покорно вздыхает:
   -- Да, я хочу знать эту страшную тайну.
   Я кладу руку ему на плечо и доверительно сообщаю:
   -- Норикава-сан занимается со мной английским.
   -- Ась? -- удивлённо застывает Миюки.
   Теперь уже я начинаю злиться и смущаться. Отвожу взгляд и повторяю громче:
   -- Норикава-сан занимается со мной английским.
   -- Да это я понял! -- восклицает парень. -- В смысле занимается? Почему?
   Я смущаюсь ещё сильнее.
   -- Норикава ведь месяц жила в Америке, да и результаты её тестов по английскому самые высокие в школе. Вот я и попросил её позаниматься со мной, чтобы сдать вступительный экзамен.
   -- И это всё? -- недоверчиво спрашивает Миюки. Он явно ждал чего-то другого.
   -- Ты разочарован тем, что мы с Норикавой не встречаемся? -- не выдерживаю я.
   Кэтчер досадливо чешет затылок и поправляет очки, пытаясь скрыть неловкость. Я жду ответа, и он выдавливает:
   -- Нет, просто... В этом же нет ничего секретного! И зачем нужны были эти походы на крышу, конспирация, совместные обеды?
   -- Я не хотел выставить себя тупицей, -- честно признаюсь я. -- А Норикава пыталась избежать излишнего внимания, вот только добилась противоположного эффекта. Кстати, если тебя это успокоит, Дзюн и Сакай тоже упрашивают её позаниматься с ними, но так как из-за процедур времени у Норикавы немного, скорее всего, заниматься будем все вместе.
   Некоторое время мы молчим. Миюки задумчиво смотрит вдаль, а я жду... сам не знаю чего. Занятие с Норикавой-то сорвалось. Вздыхаю и кошусь на часы.
   -- Миюки, мне кажется, ты опаздываешь на тренировку.
   Парень чертыхается и, поспешно прощаясь, убегает. От меня не укрывается, насколько он повеселел, узнав, что между мной и Норикавой ничего нет. Кажется, теперь я понимаю, о чём говорил Рёске, упоминая главную слабость нового капитана. Я думал, речь о плохом характере, но сейчас вижу: эта "слабость" носит длинную юбку и смотрит на мир зелёными глазами.
   -- О, Тецу, разве вы с Норикавой сегодня не занимаетесь? -- удивляется Дзюн, спускаясь по лестнице. Он сегодня дежурный по классу, поэтому только освободился.
   Я загадочно улыбаюсь:
   -- Возникли непредвиденные обстоятельства. Думаю, Норикаве нужно побыть одной.
   -- О, как тогда насчёт того, чтобы заскочить в игровые автоматы? -- оживляется Дзюн. -- И что за обстоятельства? Миякава-сэнсей, что ли, снова драконится?
   Я киваю, принимая приглашение, и пересказываю ему события последней четверти часа.
   -- Ты и Норикава? -- хохочет он. -- Серьёзно? Вот умора, неужели все купились? И Миюки... Вот же маленький засранец, сколько можно тупить? Надо бы поговорить с ним, как мужчина с мужчиной...
   -- Не думаю, что он нуждается в твоих советах. Сам-то без девушки сидишь.
   -- Эт-то п-потому что я ещё не встретил ту самую! -- кричит Дзюн, заливаясь краской.
   Я только смеюсь в ответ. Все мы такие. Из-за бейсбола, ставшего смыслом нашей жизни на эти два с половиной года, мы как-то даже не задумывались, что существует что-то кроме. А теперь только и остаётся, что оправдываться перед собой. Но, похоже, Миюки повезло больше, чем нам. Надеюсь, он это осознает.
   -- Но поговорить нужно, ты прав, -- продолжаю я, не замечая криков Дзюна. -- Не о Норикаве, конечно, а о тренере.
   Парень успокаивается и согласно кивает.
   -- После матча, верно?
   -- Да.
   Хотя, думаю, Миюки и без слов всё поймёт, только увидев нашу игру. Может, в отношениях с девушками он и тугодум, но когда дело касается бейсбола, на него можно положиться.
  

Миюки Кадзуя

   Игра против сэмпаев пошла команде на пользу даже больше, чем я рассчитывал. Атмосфера в клубе изменилась кардинально, и теперь победа в турнире уже не кажется такой уж недосягаемой. Мы всё можем, если у нас есть цель.
   До тренировки есть немного времени, и я решаю не торопиться на стадион, а прогуляться по опустевшей школе. Надо привести в порядок мысли, которые в последнее время никак не хотят складываться во что-то адекватное. Мне постоянно кажется, что я недостаточно хорош, что не справляюсь со своими обязанностями, и надежды, возложенные на меня, никогда не оправдаются.
   Я ведь не лидер. У меня мерзкий характер, отсутствует уважение к старшим и жалость к младшим, а ещё я эгоист, каких поискать... А команда ждёт, что я стану для них тем, кто поведёт их за собой. Кого я могу вести, если и себя в последнее время в руках держать не получается?
   А всё из-за Норикавы. И сдалась она мне! Почему я постоянно о ней думаю? Она ведь ясно дала понять, что больше нас ничего не связывает, и извинения мои ей не нужны. Но чувство вины, гадкое, отравляющее, по-прежнему душит по ночам, не давая спокойно спать. Её слёзы стоят перед глазами, а тихий, полный отчаянья крик "Ты ужасен!" раз за разом отдаётся в ушах. Обычно я только смеюсь после таких слов, но в тот раз мне впервые захотелось отмотать время назад и вернуть всё сказанное, злое, несправедливое, жестокое. У Норикавы не так много слабостей, но я идеально отыскал большинство их них и, что хуже всего, воспользовался ими только для того, чтобы ударить побольнее. Трус и ничтожество.
   Я застываю у окна и отстранённо смотрю на девочек из садоводческого клуба, возящихся во дворе. Я хочу думать о команде, о ближайшем матче, о наиболее эффективных способах раскрытия способностей наших питчеров, а вместо этого снова корю себя за то, чего не могу изменить. Сколько можно убиваться из-за первогодки, с которой нас больше ничего не связывает? Но как же бесит, что именно после нашей ссоры Норикава неожиданно для всех превратилась из гадкого утёнка в солнечную птичку, одаряющую улыбками любого, но только не меня!
   Накрученный сам собой, я взрыкиваю и с силой впечатываю кулак в стену. Костяшки отзываются болью, и я запоздало спохватываюсь, что для полного счастья мне только перелома не хватает. Нет, это просто невозможно! Если так пойдёт и дальше, я окончательно свихнусь!
   Где-то на первом этаже хлопает дверь, и этот звук эхом разлетается по пустым коридорам. А вслед ему -- полный ненависти крик:
   -- Да чтоб вы сами все сдохли!
   Я иду к лестнице, чтобы посмотреть, что происходит, а навстречу мне -- дробь чьих-то быстрых шагов. Подхожу к пролёту, и из-за перил, ведущих с первого этажа, выскакивает Норикава. Она, не замечая ничего вокруг, задевает меня плечом и, надсадно дыша, устремляется на третий этаж, точно за ней кто-то гонится. Махом перескакивает через несколько ступенек, оступается и с тихим вскриком падает вниз.
   Инстинктивно бросаюсь вперёд и ловлю сжавшуюся от ужаса первогодку. Помните, я как-то сказал, что Норикава лёгкая и хрупкая? Так вот, забудьте. Она врезается в меня и опрокидывает на пол, и ощущения такие, словно на меня рухнул стокилограммовый ящик, а не миниатюрная девушка. Левое плечо при столкновении с паркетом простреливает боль, почти мгновенно сменившаяся полным онемением, и я сдавленно охаю, молясь, чтобы обошлось без серьёзных последствий.
   Норикава тихо всхлипывает и пытается освободиться от объятий, в которые я её подсознательно заключил, уберегая от падения. Ёрзая, она задевает мой подбородок затылком, и я зло шиплю от боли, прикусив язык.
   -- Норикава, чёрт тебя дери, осторожнее!
   Девушка замирает, а затем снова остервенело пытается вырваться из моих рук.
   -- Ну почему, почему это именно ты?! -- причитает она то ли с отчаянием, то ли с ужасом.
   Я морщусь от боли, потому что своей вознёй Норикава весьма ощутимо проходится и по онемевшему плечу, и по рёбрам, и по более чувствительным местам.
   -- Какая разница, я или не я! Неужели так сложно сказать спасибо за то, что не дал тебе убиться? -- выдавливаю я сквозь зубы. -- В следующий раз не стану ловить, если тебе настолько противно...
   Она перестаёт вырываться, и я, пользуясь передышкой, сажусь, заставляя девушку частично съехать на пол. Осторожно двигаю плечом, прислушиваясь к своим ощущениям. Затем перевожу взгляд на застывшую Норикаву и замечаю, что она сидит, склонив голову, и крупно дрожит, а на мою рубашку капают слёзы.
   -- Прости... -- шепчет она, яростно всхлипывая. -- Прости, Миюки... Спасибо...
   А потом почти без перехода начинает реветь в голос, уткнувшись лицом мне в грудь. Я сбит с толку и не знаю, что делать. Кое-как вспоминаются похожие моменты из манги, и я неловко поднимаю правую руку и провожу ладонью по спине Норикавы. Плач только усиливается, девушка буквально захлёбывается им, а её пальцы комкают мою рубашку, иногда цепляя кожу и оставляя на ней горящие полосы. В голове как назло ни одной толковой мысли, только бесконечное "А-а-а, что же делать-то?", и я чувствую себя ещё большим придурком, чем десять минут назад.
   Рука на автомате продолжает гладить Норикаву по спине, и вскоре это приносит свои плоды. Плач стихает, остаются только редкие всхлипывания и шмыганья носом. Она выпускает из пальцев мою рубашку и вытирает слёзы.
   -- Успокоилась?
   Девушка в последний раз всхлипывает и отстраняется.
   -- Да. Ещё раз спасибо, что... поймал...
   Я вздыхаю и откидываюсь назад, опираясь на здоровую руку. От сидения на полу ноги начинают затекать, да и плечо недвусмысленно ноет, но я понимаю, что сначала стоит выяснить, от кого это убегала Норикава и почему.
   -- Что случилось? Над тобой снова издеваются? Ты только скажи, я им...
   Она мотает головой и обхватывает себя руками, точно пытается сохранить стремительно исчезающее тепло.
   -- Нет, нет, никто не издевается, -- слабо улыбается она, но вскоре её улыбка вянет. -- Я просто снова поругалась с тётей.
   -- Из-за чего на этот раз? -- удивляюсь я.
   Это странно -- сидеть посреди коридора и так запросто болтать с Норикавой, красной, заплаканной и не проклинающей меня за одно моё существование. Видимо, ей очень нужно кому-то выговориться, и даже я кажусь подходящим для этого человеком.
   -- Они хотят убить маму, -- тихо произносит она, и меня прошибает холодный пот. Норикава поднимает на меня глаза, полные ужаса и отчаянья. -- Врачи убедили папу и тётю, что шансов на возвращение нет, и поддерживать её жизненные функции дальше бессмысленно. В понедельник они отключат аппаратуру, и мама умрёт.
   Я шокирован этим известием. Нет, конечно, врачи правы, ведь прошло уже три года, а Момоко-сан так и не очнулась, а обеспечивать её содержание в больнице -- удовольствие не из дешёвых. Но я помню, насколько Норикава любит мать, и, наверное, даже новость о том, что она навсегда останется прикованной к инвалидному креслу, поразила бы девушку меньше.
   -- Это ужасно, -- шепчу я, не зная, что ещё тут можно сказать.
   Губы Норикавы начинают подрагивать, глаза наполняются слезами, и я предчувствую вторую волну плача. Она ещё сильнее обхватывает себя руками и начинает покачиваться вперёд-назад, чтобы успокоиться. Я наклоняюсь к ней и прижимаю к себе -- девушка крупно дрожит, и желание согреть, уберечь, защитить её подобно безудержной лавине, сметающей такие глупые и неважные сейчас обиды и недоразумения. Какая, к чёрту, разница, что три месяца назад она назвала меня бейсбольным эгоистом и ужасным человеком, если сейчас ей нужна поддержка?
   Норикава вздрагивает, а затем неуловимо обмякает, опуская руки, и льнёт ближе. Чувствую её дыхание на ярёмной впадине, и от этого ощущения по коже пробегают мурашки. Тёмные волосы пахнут чем-то мятно-сладким с едва уловимым присутствием лекарственного душка -- последствия пребывания в медпункте. Ткань блузки прилипла к взмокшей спине, но при этом девушку бьёт озноб, точно её лихорадит. Возможно, это оттого, что мы сидим на холодном полу, а на Норикаве, в отличие от меня, довольно короткая юбка вместо брюк...
   Первогодка, подтверждая мои предположения, исподтишка пытается сесть удобнее. Задевает отбитое плечо, и я не сдерживаю стон, невольно отстраняясь и хватаясь за него здоровой рукой. Чёрт, как же больно!
   -- Миюки, твоё плечо!.. -- ахает Норикава сквозь слёзы.
   Я криво усмехаюсь, пытаясь не морщиться.
   -- Ты выглядишь такой худющей, а на деле весишь, наверное, целую тонну, -- отшучиваюсь я.
   Она заливается краской, а затем решительно поднимается на ноги. Вытирает остатки слёз и поджимает губы. На время неразрешимые проблемы забыты, и девушка одержима жаждой действия -- это куда лучше, чем рыдать, жалея себя. В этом вся она.
   -- Идём на кухню, приложим лёд, -- командует Норикава.
   Не решаюсь с ней спорить, к тому же лёд -- действительно хорошая идея. Я бы даже сказал, гениальная. Правда, перед этим нам приходится спуститься на первый этаж (Норикава постоянно оглядывается, боясь столкнуться со своей тётей), пройти в противоположное крыло и проникнуть в подсобные помещения столовой. Там меня усаживают на табуретку и не терпящим возражения тоном требуют снять рубашку.
   -- О, Норикава, тебе не терпится меня раздеть? -- дразню я первогодку, но та огрызается:
   -- Я не в настроении обмениваться колкостями. Снимай давай.
   Печально вздыхаю -- всё-таки слишком рано я решил, что прощён и реабилитирован. Пытаюсь расстегнуть пуговицы, но одной рукой получается медленно и неуклюже. Норикава с минуту наблюдает за моими потугами, потом берётся за дело сама. Умом понимая, что она всего лишь хочет осмотреть плечо, я начинаю краснеть против воли -- приходится отвести взгляд и сделать вид, что вон та коллекция сковородок жуть какая интересная! Но даже не видя, я чувствую, как быстро и ловко девичьи пальцы расправляются с пуговицами, а за чужими прикосновениями по коже тянется полыхающий след.
   Когда Норикава стягивает с меня рубашку, я шумно сглатываю, стараясь прогнать пошлые мысли. Нет, я не извращенец, но ситуация более чем располагает. Как же сложно быть старшеклассником!
   Кошусь на девушку и удивлённо замечаю, что она без капли смущения сосредоточенно осматривает плечо.
   -- Слушай, ты что, вообще без комплексов? -- не выдерживаю я.
   Норикава непонимающе выгибает бровь, одновременно принимаясь ощупывать кожу на месте удара. Её холодные пальцы отзываются внутри непроизвольной дрожью, но не могу не отметить, что касания девушки очень осторожные и аккуратные, почти нежные.
   -- Блин, ты только что раздела своего сэмпая и сейчас без стыда лапаешь его обнажённое плечо! -- восклицаю я, отгоняя непрошенные неприличные мысли.
   Первогодка убирает руки и скрещивает их на груди. Пиджака на ней нет, только блузка, а потому это движение выглядит очень... Ох чёрт.
   -- Миюки, ты забыл, что я больше пяти лет переодевалась в мужских раздевалках? Неужели ты думаешь, что такой мелочью меня можно смутить?
   Я досадливо отворачиваюсь. И правда, что-то я запамятовал, что на обнажённых парней Норикава налюбовалась на всю оставшуюся жизнь. Но почему же тогда я так смущаюсь? Уж мне-то точно нечего краснеть -- подумаешь, сижу без рубашки перед первогодкой, которой плевать на моё тело...
   -- Но ведь лапать ты точно никого не лапала, -- бурчу я.
   Норикава звонко смеётся, заставляя меня покраснеть ещё сильнее.
   -- Сэмпай, чего ты добиваешься? -- весело интересуется она, отсмеявшись.
   -- Нормальной девчачьей реакции я добиваюсь, -- огрызаюсь я и поворачиваюсь к ней лицом. -- Ты должна миленько смущаться, постоянно лепетать извинения, прятать глаза и исподтишка любоваться моим красивым телом, а не ржать!
   -- Ну уж прости, что я совершенно не миленькая, -- хмыкает Норикава. -- Да и не в том я настроении, чтобы смущаться при виде голого сэмпая.
   Она как-то сразу сникает, вспомнив, видимо, о матери. Опускается на соседний табурет и меланхолично складывает лёд из контейнера в пакет, готовя компресс. Я наблюдаю за её медленными вымученными движениями, и жалею, что вообще затеял этот разговор -- до этого она хотя бы была сосредоточена на оказании первой помощи и потому не вспоминала о неприятном.
   Я протягиваю здоровую руку и ловлю её посиневшие от холода пальцы.
   -- Норикава... Я знаю, что тебе не нужны мои извинения, да и поздновато спустя столько времени, но... -- я сжимаю её ладошку сильнее и скороговоркой выпаливаю: -- Прости меня за то, что я тогда после финала наговорил тебе гадостей. Поступил как порядочная свинья, вывалив злость из-за поражения на тебя. Ещё и специально бил именно в самые больные места, зная, как тебя это заденет. А ведь ты ни в чём не была виновата, да ещё и придумала ту вечеринку...
   Дыхание сбивается, я то и дело сбиваюсь, путаю слова, торопясь произнести всё до того, как она меня прервёт, но Норикава молча дослушивает до конца, не сводя с меня зелёных глаз.
   -- Ну, ты же у нас эгоистичный придурок, помешанный на бейсболе, -- наконец, вздыхает она, опуская взгляд на наши переплетенные пальцы. -- Считаешь, что всё в жизни вертится вокруг бейсбола, а на чувства остальных тебе плевать, если только это не приведёт команду к победе. Поэтому странно было ждать от тебя чего-то другого.
   Это звучит обидно, но я прикусываю язык, чтобы не парировать выпад. Норикава несколько секунд ждёт ответной шпильки, но, не дождавшись, слабо улыбается:
   -- Не будешь доказывать обратное?
   -- Ну, что я эгоист, помешанный на бейсболе, знают, кажется, все, кому не лень, -- нехотя признаю я. -- Это поражение было таким глупым, что я точно на ком-нибудь сорвался бы.
   -- Вот только почему порция дерьма досталась именно мне? -- спрашивает Норикава.
   Она освобождает пальцы из моей руки и снова запускает их в лёд, который уже начал таять. Я не знаю, что ответить, ведь по факту никаких причин срываться именно на Норикаве не было.
   -- Ты просто пришла не вовремя, -- произношу я, хоть и понимаю, насколько банально это звучит.
   -- Зато ты всегда появляешься в нужное время, -- хмыкает в ответ первогодка и завязывает наполненный льдом пакет. -- Это так бесит.
   Она встаёт и укладывает компресс на моё плечо. Пакет норовит соскользнуть, и мы одновременно хватаем его, возвращая на место. От случайного соприкосновения пальцев меня точно бьёт током, а щёки снова начинают гореть. Да чтоб провалиться этим гормонам!
   -- Держи пакет, иначе опять упадёт, -- тихо командует Норикава, отводя взгляд. -- А я пойду пока предупрежу тренера, иначе тебе достанется за прогул.
   Я киваю, и девушка уходит, оставляя меня наедине с водоворотом противоречивых мыслей. Даже если ушиба нет, пару дней придётся поберечь плечо. Хорошо, что в ближайшее время матчей нет, иначе это была бы катастрофа. Но зато я наконец-то извинился перед Норикавой. Конечно, она меня ещё не простила, но хотя бы выслушала, а это уже прогресс.
   Единственное, что меня тревожит, это ситуация с Момоко-сан. Сейчас Норикава отвлеклась от известия о скорой смерти матери, но вряд ли надолго. Как я могу помочь? Чем поддержать? Что сказать, чтобы хоть немного облегчить боль от потери любимого человека? Свою мать я потерял слишком рано и потому почти не помню, каково это, да и никогда я не был великим утешителем. Да уж, непросто быть эгоистом в этом жестоком мире...
   Дверь в кухню открывается, и внутрь проскальзывает Норикава, отрывая меня от размышлений.
   -- Всё, я предупредила Катаоку-сана, -- сообщает она. -- Сказала, что упала на тебя с лестницы из-за головокружения, поэтому ты ни в чём не виноват, так что ругать тебя не должны.
   Я вздыхаю и откидываюсь назад, опираясь спиной на стол. Сомневаюсь, что тренер поверил, но всё равно натягиваю улыбку:
   -- Спасибо, Норикава.
   Несколько минут мы молчим. Я чувствую её пристальный взгляд, от которого трудно дышать, но молчу, то ли наслаждаясь этим, то ли наказывая себя. Отвлекаюсь, и потому пакет снова сползает. Норикава подходит и поправляет его, но не спешит убрать руку с моего плеча.
   -- Миюки... -- тихо зовёт она, и я перевожу на неё глаза.
   Она смущена. Склонив голову, девушка пытается скрыть румянец, но я сижу, глядя на неё снизу вверх, и потому всё равно вижу её лицо. Норикава закусывает губу и кидает на меня нерешительные взгляды из-под ресниц, словно собирается сказать что-то в высшей степени неприличное. Это контрольный в голову для моего и без того взбудораженного тела, и я тихонько начинаю проклинать себя за то, что вообще рискнул посмотреть на неё. Видеть её смущённой очень тяжело.
   -- Спасибо, что снова появился так вовремя, -- наконец, шепчет Норикава. Её пальцы нервно подрагивают, и каждое движение пронзает кожу электрическим зарядом. -- Если бы не ты, я, наверное, уже свихнулась бы или наложила на себя руки от мыслей о маме.
   Я пытаюсь придумать, что ответить на такое признание. В голове, как назло, пусто, но я кое-как выдавливаю:
   -- Глупости. Если не я, то тебе помог бы кто-нибудь другой. У тебя ведь сейчас полно друзей.
   -- Я вряд ли смогла бы кому-нибудь рассказать про маму, -- качает головой Норикава. -- Разве что Тамико-чан, но она уже ушла домой...
   -- Ты могла ей позвонить, -- спорю я, хотя не понимаю, зачем.
   Девушка вздрагивает и стыдливо сжимается.
   -- Я запустила телефоном в тётю, и он теперь разбитый валяется в медпункте, -- признаётся она.
   Я невольно смеюсь, представив себе эту картину. Любит же Норикава швыряться подручными предметами, небось и рамку точно так же в тётю запульнула.
   Накрываю её пальцы своей ладонью. От прохладной девичьей руки на плече пульсирует горящее пятно, медленно разрастающееся куда-то вниз, под рёбра, к животу, и даже целый пакет льда не может перекрыть это ощущение.
   -- Переубедить отца уже не получится? -- спрашиваю я.
   Норикава качает головой.
   -- Они уже подписали бумаги. Я даже не знала об этом -- меня просто поставили в известность, что в понедельник всё закончится, -- она снова шмыгает носом и жмурится. -- Слишком поздно.
   Норикава сгибается под тяжестью своего горя и упирается лбом в мою руку, всё ещё сжимающую пальцы девушки. По тыльной стороне ладони катятся её слёзы, но в этот раз она плачет беззвучно, лишь изредка позволяя себе сдавленный всхлип. Пакет съезжает с плеча и падает на пол с громким плюхом -- лёд давно растаял. Да и неудобно было удерживать его и успокаивать Норикаву, так что пусть лежит.
   Чуть морщась от боли, я поднимаю левую руку и осторожно провожу по волосам скрючившейся девушки. Надо бы сказать что-то утешающее, но я не могу придумать, что вообще в такой ситуации может звучать ободряюще, поэтому просто молчу, давая Норикаве возможность выплакаться. Зная её характер, сомневаюсь, что она так уж часто себе это позволяет, да ещё при свидетелях.
   -- Я приду на отпевание, -- обещаю я, когда Норикава, взяв себя в руки, отходит к раковине умыться. -- Момоко-сан много сделала для меня в детстве, так что я хочу с ней проститься, да и тебе понадобится поддержка.
   -- Спасибо, -- шепчет она.
   Больше мы не говорим на эту тему. Норикава молча избавляется от пакета с водой, а я кое-как натягиваю и застёгиваю рубашку. Затем она фиксирует моё плечо с помощью кухонного полотенца и, посоветовав перед сном ещё раз поставить холодный компресс, уходит домой. Я же иду на поле, получаю-таки выговор от тренера и тонну издёвок от команды, но меня это мало трогает.
   Переодеваюсь в форму и до конца тренировки просто бегаю вокруг стадиона, стараясь не тревожить больную руку. В голове звеняще пусто, но сегодня я этому рад. Не хочу ни о чём думать. Мне достаточно того, что над ключицей всё ещё горит место, где лежали пальцы Норикавы.
   -- Ты сегодня какой-то странный, -- замечает Курамоти во время ужина, когда я, не реагируя на его подколки, молча расправляюсь со своей порцией.
   Я лишь загадочно улыбаюсь, чем вызываю у шорт-стопа приступ гнева, который он из-за моей травмы вымещает на Савамуре. Под шумок я ретируюсь, потому что объяснять своё поведение не хочу. По пути в комнату заворачиваю на кухню, чтобы прихватить льда на компресс. Все действия выполняются на автомате, без подключения мозгов, в которых по-прежнему пусто и тихо. Кавардак, царивший там, наверное, ещё с финала летнего турнира, наконец-то сменился абсолютной пустотой, которой мне так не хватало.
   Сон приходит на удивление быстро. Чувство вины исчезло, и теперь ничто не мучает меня по ночам, мешая закрывать глаза в страхе снова очутиться там, в буллпене.
   "Спасибо, Миюки", -- разносится по комнате тихий шёпот, и я засыпаю, улыбаясь неведомо чему.
  

Норикава Акира

   Миюки, как и обещал, приходит на отпевание. В строгом чёрном костюме, серьёзный и печальный. Здоровается с отцом и тётей, которую прямо-таки перекосило при его виде, затем подходит ко мне и до самого конца церемонии остаётся рядом. Мы почти не разговариваем, но я ощущаю его присутствие за спиной, и это помогает мне выдержать этот кошмар.
   Дом полон родственников, друзей семьи и коллег мамы. Как только церемония заканчивается, сбегаю во внутренний двор, потому что видеть траурные лица выше моих сил. Сажусь на деревянный настил террасы и бездумно смотрю в небо.
   -- Вот ты где, -- слышу я насмешливый голос и поворачиваюсь к Миюки.
   Он садится рядом и ставит на настил две чашки с чаем. На мой удивлённый взгляд поясняет:
   -- Чие-тян постаралась.
   Я благодарно киваю и беру чашку в руки. Только сейчас понимаю, насколько озябли мои пальцы -- толком не разобрать, горячий ли чай или же ледяной. Лишь через время чувствительность возвращается -- значит, всё-таки горячий.
   Мы сидим молча и наслаждаемся чаем. С Миюки нет нужды говорить, и мне уютно просто от одного его присутствия. Время течёт медленно, секунды кажутся часами, и только медленно пустеющая кружка подтверждает, что мы не застыли, потерявшись в безвременьи. Жаль, что ничто на свете не длится вечно.
   -- Отец сказал, что принял это решение из-за меня, -- первой нарушаю я тишину, когда в чашке остаётся меньше половины. Миюки косится на меня, но не спрашивает, позволяя самой продолжить. -- Содержание мамы требовало больших денег -- почти вся зарплата уходила на оплату медицинских счетов, ведь помимо мамы были и мои процедуры. И отец решил, что мне эти деньги сейчас нужнее.
   Я замолкаю, рассматривая узор из чаинок на дне. Я бы хотела найти крайнего, на которого можно свалить вину за происходящее, но вместо этого пытаюсь найти оправдание. Ненавидеть отца, тётю, врачей за это жестокое решение -- простой выход, который помог бы справиться с невыносимой болью потери. Ненавидеть проще всего -- я знаю. Я ненавидела. Бейсбол. Миюки. Себя. Не хочу, чтобы это продолжалось.
   -- Эти три года я словно была в коме вместе с мамой, -- я заставляю себя говорить, потому что держать это в себе и дальше невозможно -- ещё немного, и я просто лопну, как воздушный шарик, в который вкачали слишком много воздуха. -- Сотни раз я задавала себе один и тот же вопрос: "Кто ты, Норикава Акира? Кто ты без бейсбола, без питчерской перчатки, без горки?" и не находила ответ. Я чувствовала себя пустой оболочкой, из которой вынули то, что делает человека человеком. Я привыкла быть Акирой-чан -- самоуверенным наглым мальчишкой, обожающим бейсбол до потери пульса. Порой мне кажется, что это и была настоящая Норикава Акира.
   Я закрываю глаза и сглатываю вставший в горле ком. Миюки молчит. Не знаю, интересны ли ему мои откровения, но я должна выговориться, потому что чувствую -- завтра, когда маму похоронят, вместе с ней не станет и той Акиры, что всё ещё считает себя гениальным питчером. Трёхлетний кошмарный сон закончится.
   -- Эта чёртова авария разрушила всё. В один миг я перестала быть собой -- ни горки, ни бейсбола, ни даже возможности подняться на ноги без бандажа, -- продолжаю я, и мой голос предательски дрожит в такт таким же дрожащим пальцам. -- Всеми отвергнутое нечто, которое уже не мальчик, но ещё и не девочка. Что делать? Как себя вести? Кем быть? И не у кого спросить совета -- от меня отвернулись все, на кого прежде могла положиться. Не представляешь, как, оказывается, страшно быть девчонкой! Я первый месяц не могла заставить себя зайти в женский туалет, хотя в мужском меня встречали чуть ли не кулаками. Носить юбку, не драться и, самое главное, навсегда забыть о бейсболе -- худший из кошмаров...
   -- Тебе следовало сменить школу, -- со вздохом замечает Миюки. -- На новом месте нашла бы подруг, научилась бы вести себя, как девчонка, и избежала бы гонений со стороны Мэя...
   Я невесело хмыкаю.
   -- Я в тот момент вообще мало что понимала, а отец разрывался между работой, больницей, судами и долгами, поэтому был просто не в состоянии заниматься ещё и моими проблемами. Ужасное время, -- я вздрагиваю от неприятных воспоминаний. -- Тётя вмешалась, когда до выпуска остался последний триместр. Она оформила мой перевод в другую школу, заставила отца продать дом, чтобы покрыть долги, и приняла нас к себе. Только это и спасло нас -- мы оба были на грани. Я не привыкла позорно убегать, но тогда это было единственным выходом, чтбоы не свихнуться.
   Я делаю глубокий глоток и, подавившись, захожусь кашлем. Мне нужно время, чтобы успокоить бурю, вызванную восставшим в памяти прошлым. Горечь жжёт саднящее горло, отзывается в коленках нервной дрожью -- прежде я запрещала себе думать о том, как жила после аварии. Казалось, правильнее всего будет просто не думать. Не так больно.
   -- Тогда почему именно Сэйдо? -- тихо спрашивает Миюки. -- После всего этого ты выбрала школу с бейсбольным клубом. Почему? Я не понимаю.
   Я ждала этого вопроса, но всё равно вздрагиваю. Ну же, Акира, ты сможешь, ты скажешь сейчас правду... Хватит лгать. Ты и так слишком много врала.
   -- Из-за тебя, -- выдыхаю я, зажмурившись. Сердце колотится, внутри всё стягивает в тугой узел, но я повторяю громче и чётче: -- Я пришла в Сэйдо из-за тебя, Миюки. Увидела статью в журнале о гениальном кэтчере, которому по плечу вернуть команду на Кошиен, узнала на фотографии Кадзую-нии-чана и поняла, что это мой шанс. Причина глупая -- всего лишь детские воспоминания о плаксе-очкарике, который с восхищением ловил мои мячи и со слезами на глазах дрался со мной, когда я его дразнила... Это было похоже на одержимость -- зная, что ты меня вряд ли узнаешь и вспомнишь, что ты ни за что не признаешь меня такой, что я буду в твоих глазах лишь жалкой завравшейся девчонкой, я всё равно поступила в Сэйдо. И даже набралась наглости разыскать тебя и заговорить.
   Воспоминания о совместном детстве, тёплые, светлые, казались мне тогда путеводной звездой. Была ли в этом логика? Сейчас я понимаю, что нет. Но, наверное, я руководствовалась тогда совсем не разумом, а сердцем, которое, оказывается, и в детстве было по-женски глупым.
   -- Ты чокнутая, Норикава, -- бормочет Миюки.
   Я приоткрываю глаза и бросаю на него быстрый взгляд. Парень сидит, отвернувшись, точно не может видеть меня после услышанного. Моя откровенность, должно быть, пугает.
   -- Зачем ты мне всё это рассказываешь? -- тихо спрашивает он, и его пальцы, стискивающие кружку, белеют от напряжения. -- Звучит так, словно ты прощаешься, решив напоследок покаяться.
   Вздрагиваю. Умение Миюки читать между строк в очередной раз напомнило о себе неприятным сюрпризом. Слишком, слишком догадливый.
   Пытаюсь подобрать слова, чтобы объяснить свою болтливость, потому что ничего, кроме "Я просто хотела, чтобы ты об этом знал", в голову не приходит.
   -- В некотором смысле да, прощаюсь, -- наконец, произношу я. -- Прощаюсь с прошлым.
   -- Я ведь тоже часть твоего прошлого, -- замечает Миюки. -- Со мной тоже прощаешься?
   Поворачиваюсь к нему и встречаю тяжёлый, почти злой взгляд. Он с глухим стуком ставит между нами чашку -- несколько капель выпитого наполовину чая падает на деревянный настил -- и хмуро ждёт ответа. А мне неожиданно становится нечем дышать; золотисто-карие глаза плавят душу и опутывают сердце крепкими прочными сетями, из которых невозможно вырваться... Он так близко -- протяни руку, и почувствуешь тепло чужой кожи, наклонись, и его дыхание заставит всё внутри трепетать.
   Мне и правда надоело врать. Когда Норикава Акира из драчливого сорванца успела превратиться в обычную девчонку, сохнущую по своему сэмпаю? Были ли эти чувства во мне с детства, тщательно подавляемые, или же появились недавно? И почему именно Миюки Кадзуя? Почему именно его слова, взгляды, прикосновения так легко обходят страхи и сомнения, задевая за живое и заставляя меня стремиться туда, куда, казалось бы, путь навсегда закрыт?
   Какая же ты дура, Акира. Влюблённая дура. Одно радует -- у меня будет время смириться с этой мыслью.
   -- Временно, -- я пытаюсь придать голосу уверенность, но без особого успеха -- мои слова звучат виновато. -- Через две недели я улетаю на повторную операцию.
   Пожалуйста, пойми правильно. Я про себя сжимаю руки в кулачки и молюсь всем богам сразу.
   -- Надолго? -- после недолгой паузы уточняет Миюки.
   -- Четыре месяца. Вернусь уже после Нового года.
   Он прикрывает глаза и беззвучно шевелит губами, что-то подсчитывая.
   -- В феврале? Это будет сильно после Нового года, -- кэтчер невесело усмехается.
   Кошусь на него, пытаясь понять его реакцию. Парень молчит, неторопливо допивая остывший чай, и я злюсь на его непоколебимое спокойствие. Хоть бы сделал вид, что расстроен, или спросил, успею ли я вернуться ко дню Святого Валентина. В то, что ему просто плевать, верить не хочется.
   -- А экзамены? -- спрашивает Миюки, отставляя, наконец, допитую чашку.
   Я пожимаю плечами.
   -- Сдам экстерном за эти две недели. Тётя спрашивала у учителей, они не против.
   -- А справишься?
   Я знаю, что он меня дразнит, но всё равно поджимаю губы.
   -- Справлюсь. Когда пришлось уйти из бейсбола, у меня появилось слишком много свободного времени, которое я посвятила учёбе. Поэтому теперь экзамены не представляют для меня особой сложности.
   Мы снова молчим. Правда, теперь я то и дело бросаю на Миюки пристальные взгляды, а не созерцаю бегущие по небу облака. Умиротворение от единения с природой исчезло, сметённое неясными опасениями и сомнениями. Не хочу никуда уезжать...
   -- Ты пропустишь осенний турнир, -- вдруг говорит Миюки, заставляя меня вздрогнуть.
   -- Какая разница? За вас и без меня будет болеть куча народу, -- отмахиваюсь я.
   Парень морщится и, протянув руку, легонько щёлкает меня по лбу. Нежно, совсем как делала мама, когда отчитывала нас обоих после очередной драки.
   -- Глупая. Я, может, хочу, чтобы именно ты увидела, как мы пройдём на Кошиен.
   В груди, под рёбрами, разгорается пламя, которое затем охватывает горло, щёки и уши. Я опускаю голову, тщетно пытаясь спрятать реакцию глупого тела на брошенные вскользь слова, но знаю, что Миюки всё равно увидит и поймёт.
   -- Думаете, вам это по силам? -- я говорю это только для того, чтобы перевести тему.
   -- У нас нет выбора, -- хмыкает он. -- Ты же в курсе, что тренер собирается покинуть школу? Мы решили, что приведём его на Кошиен, и тогда он просто не посмеет уйти.
   Этого я не знала. Нет, про решение Катаоки-сана мне рассказали третьегодки, но о том, что нынешняя бейсбольная команда решила удержать тренера таким амбициозным способом...
   -- Тогда вы обязаны это сделать, -- я ставлю свою чашку рядом с его и улыбаюсь. -- Так что постарайся, капитан.
   Миюки, смутившись, переводит взгляд на небо и чешет затылок.
   -- Ну, я сделаю всё, что в моих силах. А остальное предоставлю нашим игрокам -- победим мы или нет, зависит от них.
   -- Теперь я жалею, что уезжаю, -- признаюсь я. -- Посмотреть, как Сэйдо спустя шесть лет выйдет на поле Кошиена... Ох, как же обидно будет пропустить такое зрелище. Тебя, наверное, раздует от гордости, если вам это удастся.
   Парень смеётся, и я присоединяюсь к нему. Беззаботно и легко, словно там, за пределами этого маленького дворика, нас не ждут большие неразрешимые проблемы. Всего на пять минут, но забыть об этом приятно.
   Отсмеявшись, мы снова сидим молча, наслаждаясь темнеющим небом и свежестью осеннего вечера. Всё нужное сказано, услышано и понято. Меня не осуждают и не обвиняют. Не пытаются учить или менять. Меня принимают такой, какая я есть. Конечно, всё это - сладкие слова, которые я говорю сама себе, не зная, о чём на самом деле думает Миюки, но, думаю, никто не против этого маленького самообмана. Улыбаюсь собственной наивности и всё же отчаянно хочу, чтобы в желаемом была хоть капелька действительного. Интересно, все влюблённые такие идиоты или я особо выделилась?
   Температура ощутимо падает, и мои пальцы снова замерзают. Миюки, заметив, что я украдкой дышу на руки, поднимается и предлагает вернуться в дом. Я соглашаюсь -- на улице действительно слишком холодно, чтобы сидеть на террасе в одном платье.
   Гости разошлись. Остались лишь близкие родственники, ведущие тихие беседы в гостиной. Мы заносим чашки на кухню, где находим Чие и Мару. Брат недобро косится на Миюки -- всё ещё не простил за летнюю ссору, -- а сестрёнка со свойственной ей непосредственностью спрашивает, понравился ли нам чай. Уверяю её, что очень понравился, и тайком показываю Мару кулак. Тот правильно понимает жест и обиженно отворачивается.
   Провожаю Миюки до двери.
   -- Спасибо, что пришёл, -- говорю я на прощание, в последний момент удержав его за рукав.
   Он поворачивается и кладёт ладонь мне на голову.
   -- Ну, я ведь всегда появляюсь, когда нужен, -- Миюки самодовольно ухмыляется, а я пытаюсь ничем не выдать, что моё сердце готово вырваться из клетки рёбер. Его рука такая горячая, такая надёжная, такая успокаивающая...
   -- Уже уходишь, Кадзуя-кун?
   Мы одновременно вздрагиваем и отшатываемся друг от друга. Щёки предательски пылают, и я чувствую себя вором, пойманным с поличным. Встречаюсь взглядом с Миюки, отмечаю, что его лицо тоже горит, и поспешно отвожу глаза.
   Отец, добродушно усмехаясь, останавливается рядом и сжимает моё плечо. Конечно, он всё видел, но тактично молчит, чтобы не смущать нас ещё больше.
   -- Д-да, Норикава-сан, уже темнеет, так что мне пора возвращаться, -- натянуто улыбается Миюки, глядя в сторону.
   -- Будь осторожен, -- напутствует отец, и я эхом присоединяюсь, желая сэмпаю удачного пути.
   Парень кланяется и уходит. Сердце всё ещё колотится на пределе возможностей, в голове каша, а всё понимающий взгляд пронзительных серых глаз только усугубляет положение.
   -- Ничего не говори, -- шиплю я.
   -- И не собирался, -- смеётся отец. -- Рад, что вы помирились.
   Я закатываю глаза.
   -- А вот тётя не очень-то рада.
   -- Ну, она по-своему переживает за тебя, -- философски замечает он.
   Я выворачиваюсь из-под его руки и говорю, что хочу побыть с мамой. Отец не против.
   Захожу в заполненную запахами благовоний комнату и опускаюсь на колени перед гробом. Горло сжимает спазм, глаза щиплет, но я нахожу в себе силы улыбнуться.
   -- Мам, знаешь, я, наверное, очень плохая дочь. Эта чёртова авария забрала у нас тебя, а я сейчас радуюсь, как дура, потому что иначе я бы не поступила в Сэйдо, не встретила бы снова Миюки, не узнала бы о том, как, оказывается, здорово быть девчонкой...
   Я говорю и говорю, захлёбываясь словами и слезами. Пока Миюки был рядом, я не могла плакать, пытаясь казаться сильной, но сейчас, оставшись одна, даю волю чувствам. Сегодня день откровений, когда нужно успеть высказать всё, что налипло на душу за эти годы. Ложь и правда сменяют друг друга, переплетаются и рассыпаются -- я избавляюсь от того, что прежде казалось мне правильным, но теперь лишь тянет на дно и мешает дышать. В комнате царит полумрак, по умиротворённому лицу мамы скользят случайные тени, словно она хмурится и улыбается в ответ на мои сбивчивые слова, от благовоний кружится голова, голос хрипит и срывается.
   Выговорившись, я скрючиваюсь на полу и погружаюсь в усталую дрёму. Всё, что происходит дальше, сливается в фантастическую мешанину образов, обрывков фраз и ощущений. Утром я просыпаюсь в своей постели, а значит, отец нашёл меня спящую и перенёс в комнату. Внутри удивительная безмятежность, и сами похороны, кремацию и погребение я переношу спокойно даже без присутствия Миюки, который не смог прогулять школу и очередную тренировку.
   Последующие две недели заполнены суматошными сборами. Сдать экзамены, оформить документы, подготовить вещи, перепроверить билеты... Толком ни с кем не общаюсь и никого не вижу, лишь Тамико-чан иногда помогает после уроков с подготовкой к очередному тесту.
   Самолёт улетает в два часа ночи, а потому меня снова никто не провожает. И всё же в этот раз я покидаю Японию без страха, лишь немного сожалея, что из-за сборов я так и не смогла попасть ни на один отборочный матч.
   Интересно, я вернусь уже в школу чемпионов Кошиена или в снова продувшую Сэйдо? Вспоминаю тренера, ребят из команды и улыбаюсь: нет, они не проиграют.
   Что ж, осталось придумать, как уговорить доктора Купера выписать меня до четырнадцатого февраля.
  

Миюки Кадзуя

   -- Ми-Миюки-кун!
   Я нацепляю на лицо дружелюбное выражение и поворачиваюсь. Девушка из параллельного класса 2-А, чьего имени я не помню, отчаянно краснея и смущаясь, оглядывается на подбадривающих её подружек.
   -- Привет, -- вежливо здороваюсь я. -- Ты что-то хотела?
   Риторический вопрос. Сегодня все девчонки хотят только одного: вручить возлюбленному коробочку с шоколадом и услышать заветные слова "Ты мне тоже нравишься". Не то чтобы я против, просто немного не по себе, когда на часах восемь утра, а ты уже довёл десяток девушек до слёз своими отказами.
   -- Ми-Миюки-кун, ты мне очень нравишься! -- выпаливает очередная претендентка на моё сердце. -- Это тебе!
   Она протягивает маленькую коробочку, перевязанную ленточкой, и замирает в ожидании ответа. Я принимаю подарок -- отказываться от него слишком грубо даже для меня.
   -- Спасибо, -- бормочу я, надеясь, что этого будет достаточно. Но нет -- девушка всё ещё ждёт. Вздыхаю и, опасаясь третьей по счёту за сегодня истерики, продолжаю: -- Я тронут тем, что ты обратила на меня своё внимание, но, боюсь, моё сердце уже занято.
   Она скисает и выдавливает:
   -- Да-да, конечно, я всё понимаю. Ты ведь капитан команды, в твоём сердце есть место только для бейсбола...
   Она ошибается, повторяя этот глупый и нелепый слух, но я не собираюсь её переубеждать. Всё-таки в репутации помешанного на бейсболе эгоиста есть свои плюсы. Я виновато улыбаюсь и, спрятав коробочку в карман пиджака, ухожу, оставляя расстроенную девушку на попечение подруг. Тяжёлый день предстоит.
   -- Ну ты и гад, Миюки, -- сообщает мне Курамоти, когда я его догоняю, и мы вместе идём в кабинет. -- Почему по тебе столько девчонок сохнет?
   Я ехидно хихикаю, радуясь возможности поддразнить шорт-стопа.
   -- Ну, возможно, потому что я милашка и красавчик, и девчонки это сразу видят.
   -- Вот только по характеру тот ещё засранец, -- фыркает Курамоти в ответ. -- Скольких ты уже довёл до слёз? Пять? Десять?
   -- Смотрю, кто-то завидует. Что, боишься остаться без шоколада?
   Парень краснеет и хватает меня за шею одним из своих фирменных приёмов. Я издевательски смеюсь, чем злю его ещё сильнее, и в кабинет мы вваливаемся чуть ли не кувырком.
   -- Эти двое как обычно, -- комментирует кто-то из девчонок.
   -- Курамоти только что признался мне, а я отверг его чувства, -- патетично возвещаю я, вызывая у одноклассников смех.
   Шорт-стоп, взвыв, грозится убить меня, но его окрикивает вошедший учитель -- урок уже начался, и наши разборки ему совершенно не интересны. Что ж, спасибо, старик Тора, ты меня выручил -- захваты у Курамоти действительно убийственные.
   На перемене кошмар под названием "День Святого Валентина" продолжается. То и дело в кабинет заглядывают девчонки и, жутко смущаясь, просят меня выйти на минутку. Я выслушиваю очередное сбивчивое признание, принимаю шоколад, благодарю и по необходимости поясняю, что ответить взаимностью не могу. Печальные лица, пожелания скорейшего выздоровления, изредка обвинения в бессердечности -- сценариев не так много, и уже на третьей перемене я начинаю тихо проклинать этот бесконечный день. Хуже толп поклонниц только тот факт, что единственной девушки, чьего признания я ждал, всё ещё нет в Японии.
   Вскоре на парте вырастает приличная горка нарядных коробочек и пакетиков, которая раздражает не только Курамоти, но и учителей. Я пытаюсь объяснить, что уж моей-то вины здесь точно нет, но это мало кому интересно, поэтому перед обедом мне приходится нести свои богатства в комнату.
   Когда я захожу в столовую, меня встречают криком:
   -- А вот и он!
   Я инстинктивно сжимаюсь, готовясь к тому, что сейчас меня будут бить, -- наверняка Курамоти растрепал всем о том, что девчонки мне сегодня не дают прохода. И лишь потом замечаю, что команда сгрудилась в центре столовой, что само по себе необычно.
   -- Что происходит, парни?
   -- Подходи, сам узнаешь, -- подозрительно ухмыляется Дзоно в ответ на мой вопрос.
   Я хмурюсь и с опаской приближаюсь к команде. Ребята расступаются, и я замираю, увидев, вокруг чего, точнее, кого, они сгрудились.
   -- Норикава?
   Девушка, широко улыбаясь, встаёт со стула и кокетливо склоняет голову на бок:
   -- Привет. Что, Миюки, поклонницы задержали?
   Я кошусь на хихикающего Курамоти. Всё-таки разболтал, предатель.
   -- Что поделать -- тяжело быть популярным, -- я деланно вздыхаю, пытаясь сохранить невозмутимость, хотя внутри всё поёт. -- Пока вы тут наслаждаетесь общением, мне приходится мучиться во благо команды.
   -- Помолчал бы, великомученник, -- шипит Савамура. -- Подумаешь, тяжёлая работа -- шоколад собирать.
   -- Тебе не понять, неудачникам девчонки ничего не дарят, -- мстительно отвечаю я, и половина команды передёргивается. Сразу видно, кого сегодня обделили вниманием.
   Снова поворачиваюсь к Норикаве, жадно вглядываясь в её лицо. Те же выразительные зелёные глаза, веснушки на бледном носу, острые скулы и шрам над левой бровью. А вот волосы теперь значительно короче, чем я помню, -- они едва доходят до подбородка, и их уже не соберёшь в хвост. Поверх блузки с длинными рукавами -- приталенный жилет, подчёркивающий уже не мальчишескую худобу, а женственную стройность, которая раньше скрадывалась неуверенной походкой и чересчур прямой осанкой.
   Четыре месяца пролетели так быстро, но в то же время кажутся целой вечностью. Я узнаю и одновременно не узнаю Норикаву, и это двойственное ощущение сводит с ума. Насколько она изменилась? Нашла ли ту себя, какой хочет быть? И нужен ли ей такой я?
   -- Неудачникам? -- удивлённо спрашивает девушка, не подозревая о моих размышлениях. -- Кто-то зазнался, я смотрю. С каких пор чемпионы Токио считаются неудачниками?
   Парни тут же приосаниваются и краснеют от удовольствия. Да уж, в этом-то как раз мои заслуги куда скромнее, чем у того же Савамуры. Чёрт, даже обидно стало.
   -- Кстати, поздравляю вас с победой, -- как ни в чём не бывало продолжает Норикава. -- Жаль, что турнир прошёл без меня.
   -- Ничего, впереди ещё весенний и летний турниры, -- отвечает Курамоти и с энтузиазмом хрустит костяшками пальцев. -- Хья-ха-ха, жду не дождусь возможности доказать всем, что наша победа -- не случайность!
   Команда поддерживает его воодушевлёнными криками. Да, наше чемпионство всем прибавило уверенности в своих силах, и теперь мы настроены побеждать и дальше. Скорей бы вернуться в строй! Надоело терпеть издёвки и подколки о своей бесполезности.
   -- Как думаете, мне разрешат снова стать менеджером? -- вдруг произносит Норикава, мечтательно закатывая глаза.
   Парни смотрят на неё с удивлением, да и я, признаться, не ожидал, что она поднимет этот вопрос.
   -- Хочешь, чтобы Миякава-сэнсей растерзала нашего тренера? -- фыркаю я насмешливо.
   -- Ну, с тётей я уж как-нибудь сама договорюсь, -- со смехом отвечает девушка. -- Операция прошла успешно, и скоро я смогу бегать и прыгать наравне со всеми. А значит, едва ли мне станет хуже от непыльной работёнки, с которой кто угодно справится, да, Миюки?
   Всё-таки изменилась. А может, просто стала больше походить на прежнюю себя -- самоуверенную, смелую, встречающую трудности с улыбкой. Пока остальные наперебой уверяют Норикаву, что убедят тренера разрешить ей вернуться, я молча любуюсь её светящимся от счастья лицом, горящими глазами, откуда-то появившимися ямочками на щеках... Чёрт, оказывается, я соскучился по её улыбке.
   -- Эй, спортсмены, вы обедать будете вообще? -- перекрывает гомон зычный голос поварихи. -- У вас, между прочим, всего двадцать минут осталось. Хватит лясы точить, ещё наговоритесь после уроков.
   Это отрезвляет. Парни вспоминают, зачем вообще сюда пришли, и постепенно перемещаются к раздаче. Становится свободнее, и мне удаётся протиснуться поближе к Норикаве.
   -- Давно приехала?
   Она пожимает плечами:
   -- Вчера ночью. На учёбу начну ходить с понедельника, зашла предупредить учителей и вас заодно повидать. Пыталась убедить доктора Купера выписать меня пораньше, но он был непреклонен.
   -- И всё же, ко дню Святого Валентина ты успела, -- усмехаюсь я, с трудом подавляя желание взъерошить её волосы. Они, наверное, мягкие на ощупь... -- Привезла мне шоколадку?
   -- Тебе мало тех, что уже надарили? -- Норикава выгибает бровь своим фирменным движением.
   Дразнит. В зелёных глазах пляшут задорные искорки, но лицо остаётся вежливо-отстранённым. Принимаю приглашение поиграть в кошки-мышки и делаю ответный намёк.
   -- Среди них не было американского шоколада, -- хмыкаю я. -- А я хочу именно такой.
   Норикава виновато разводит руками.
   -- Прости, не догадалась. Боюсь, в этот День всех влюблённых тебе придётся обойтись без американского шоколада.
   Пытаюсь понять, в чём подвох. Мы оба знаем, что кроется за этим безобидным разговором, но что именно значат слова девушки, я не понимаю. Конечно, сам собой напрашивается вывод, что меня только что очень недвусмысленно отшили, но Норикава не стала бы ради этого затевать обмен словесными реверансами -- сказала бы прямо, чтобы не осталось вопросов. Но на её лице лукавая улыбка, а значит, где-то спрятался намёк, который нужно разыскать.
   -- Жаль, очень жаль, -- вздыхаю я, так и не сумев разгадать тайный смысл её слов. -- Буду с горя объедаться обычным японским шоколадом, может, это хоть немного меня утешит.
   Улыбка девушки становится натянутой, а взгляд холодеет. Кажется, во мне разочаровались.
   -- Приятного утешения, -- цедит Норикава, имитируя заботу. -- Только сначала пообедать не забудь, одним шоколадом сыт не будешь.
   Ядовитый тон выдаёт обиду девушки, хотя я не понимаю, что ей не понравилось. Она кивает мне и, громко попрощавшись с остальными, уходит.
   -- Кажись, кто-то облажался, -- хихикает Курамоти, когда я плюхаюсь на соседний стул.
   -- Знать бы ещё, в чём, -- бурчу я.
   -- Конечно же, в том, что ты слишком популярный! -- тут же встревает Савамура. -- Сам же хвастался, что тебе девчонки проходу не дают!
   Я с подозрением кошусь на Курамоти, который с невинным видом заламывает первогодке руки.
   -- Я этим не хвастался. Просто у кого-то слишком длинный язык.
   -- Вот-вот, и я о том же, -- поддакивает шорт-стоп, пока Савамура кряхтит в его захвате. -- Уж кому-кому, а Норикаве о твоих многочисленных поклонницах говорить не стоило.
   Может, и не стоило, да только она не дура, сама бы догадалась. И дело явно не в этом. Я кручу её фразу и так, и этак, пытаясь понять, на что же Норикава мне намекала, но всё бесполезно. Ладно, до понедельника время ещё есть, успею понять, в чём же я облажался, и придумать достойное извинение.
  

Норикава Акира

   В феврале темнеет рано. В коридоре довольно прохладно, но мне жарко, и я едва дышу; волнение накатывает волнами, заставляя вздрагивать от каждого шороха и нервно переминаться с ноги на ногу. Прокрасться поздно вечером в мужское общежитие -- плохая идея даже для меня, но маленькая нарядная коробочка оттягивает карман, и не вручить её будет предательством по отношению к самой себе. Слишком уж много сил и времени я вложила в этот подарок.
   Хотя следовало бы проучить этого эгоиста, совсем зазнался со своей популярностью. Поклонницы ему прохода не дают, видите ли, шоколадом объедаться от горя планирует... Внутри вспыхивает раздражение пополам с ревностью. Он, наверное, так и не понял, что я имела в виду. Ну ничего, теперь точно поймёт.
   За углом раздаются шаги, и я замираю, вслушиваясь в чуть шаркающую походку и чьё-то легкомысленное напевание. Узнаю голос и с облегчением отлипаю от автомата с напитками, за которым прячусь. Слух меня не подводит -- из-за угла выныривает тот, ради кого я сюда пришла.
   Не давая себе шанса передумать, выхожу в свет коридорных ламп и перегораживаю ему дорогу.
   -- На, -- протягиваю руку.
   Миюки останавливается и удивлённо перестает вытирать волосы. Он только из душа -- на голове полотенце, на ногах шлёпанцы, на очках искрящиеся капли. И лёгкий, едва уловимый запах мужского шампуня -- совсем как у отца. Волнительный аромат.
   -- Ну же, бери, -- в голосе проскальзывают требовательные нотки.
   Парень спускает полотенце с волос на плечи и ухмыляется:
   -- Какой оригинальный способ проявить симпатию.
   Но, заметив, что я поджимаю губы, поспешно выхватывает из руки коробочку -- знает, что с меня станется развернуться и молча уйти. Заглядывает внутрь и изумленно присвистывает.
   -- Домашний? Ничего себе. С этим никакой американский шоколад не сравнится.
   Криво усмехаюсь. Как и говорила -- американского шоколада ему не светит. Но ведь какой смысл дарить покупной шоколад, пусть и из самой Америки, когда хочется вложить душу и сердце в сделанный своими руками?
   -- Уверена, я не единственная, кто насиловал кухню ради тебя.
   Толстый намёк на заваленную похожими коробочками парту и комнату. Поклонниц у нынешнего капитана команды много, и чем меньше они с ним знакомы, тем в большем восторге от него пребывают. Симпатичная мордашка, обаятельная улыбка и несомненный талант к бейсболу уже давно превратили кэтчера в одного из идолов Сейдо. Тяжёлый характер, к сожалению, невооружённым взглядом не разглядишь.
   -- Но единственная, кто рискнул прийти сюда вечером и подловить меня после ванной, -- Миюки осторожно, боясь повредить коробку, закрывает её и прячет в карман мешковатых спортивных штанов. -- Ты в курсе, что приличным девушкам в мужские общежития приходить не стоит?
   -- Не претендую на звание приличной, -- фыркаю я и демонстративно скрещиваю руки на груди. -- Да и на девушку тоже.
   -- Дурочка.
   Парень протягивает руку и прежде, чем я успеваю уклониться, щёлкает меня по лбу. Небольно и с едва уловимым оттенком нежности. Снова этот особенный, напоминающий маму жест, от которого сердце невольно ёкает.
   -- Надо было всё-таки оставить тебя без подарка. Наглеешь на глазах.
   Тру лоб, пытаясь избавиться от сводящего с ума ощущения его касания, хоть и знаю, что бесполезно. Я слишком много знаю: после поездки многие вещи стали очевидными.
   -- Спасибо, -- самодовольно смеётся Миюки, в очередной раз превращая оскорбление в комплимент -- поразительное умение, которое бесит всех без исключения.
   Тяжело вздыхаю и отвожу взгляд. Миссия выполнена, коробочка с шоколадом торжественно вручена наглецу в очках, можно возвращаться домой... Но ноги почему-то не двигаются, сердце колотится запертой в клетке птицей, а на кончике языка привкус безумно горячих слов, тлевших на протяжении невыносимо долгих четырёх месяцев. И страх попасться на глаза другим ребятам из бейсбольной команды только раззадоривает -- просыпается азарт, поймают с поличным или нет.
   -- Что-то еще? -- спрашивает Миюки, оказываясь совсем рядом.
   Запах шампуня усиливается, к нему добавляется мятная паста и стиральный порошок. Я кожей ощущаю влажность полотенца на чужих плечах и свежесть вымытых волос, невольно отступаю и врезаюсь лопатками в автомат. Тот отвечает укоризненным позвякиванием мелочи в своей глубине. Вскидываю глаза и встречаюсь с взглядом Миюки -- внимательным и всё прекрасно понимающим. Он тоже слишком много знает, и меня это бесит не меньше, чем его самодовольство.
   Слова, прямые и честные, рвутся наружу, и приходится стискивать зубы, чтобы не нарушить правила игры, в которой мы старательно ходим вокруг да около, проверяя друг друга на способность понимать намёки и знаки. Кто кого перехитрит, не сказав ничего, но заставив другого всё понять... Бесконечная игра в прятки.
   -- Уже ухожу, -- я пытаюсь проскользнуть мимо, но на пути вырастает рука, упирающаяся в железный бок автомата.
   -- И ничего не скажешь мне на прощание?
   Миюки наклоняется ближе, и я чувствую его дыхание на ухе. Воображение рисует, как на волосах и мочке оседают кристаллики льда, ведь он только-только почистил зубы, и запах мяты такой сильный, что теперь перекрывает все остальные ароматы.
   -- Ты действительно хочешь это услышать? -- ядовито срывается с губ до того, как я успеваю прикрыть рот.
   Жар зарождается между ключиц и быстро расползается по плечам и шее, подбирается к щекам и превращает их в два полыхающих костра. Свет в коридоре довольно тусклый, но я не сомневаюсь, что Миюки видит моё красное лицо и делает соответствующие выводы. Уж что-что, а это гениальный кэтчер умеет.
   -- Удиви меня, -- ухмыляется он, но мне чудится в его голосе непривычное напряжение.
   На несколько секунд дыхание перехватывает, но я нахожу в себе силы сделать глубокий вдох и повернуться к парню лицом. Вглядываюсь в застывшие черты, пытаясь понять, что именно его так напрягает: желание услышать заветное "Ты мне нравишься" или страх, что я скажу совсем не это. Прочитать по лицу сложно, ведь он тщательно пытается скрыть любое проявление своих эмоций.
   Слова по-прежнему обжигают гортань и язык, но они такие противоречивые, что я продолжаю молчать. Сказать в лоб и сгореть от стыда или извернуться, воссоздав очередной виток этой глупой бесконечной игры? И то, и другое по-своему привлекательно, поэтому я не могу решиться.
   Сердце бьётся все сильнее, и вскоре кажется, будто не существует ничего кроме этого гулкого стука в груди и внимательных рыжевато-карих глаз напротив. От запаха мяты кружится голова, и неожиданной яркой вспышкой приходит решение: не хочу играть. Наигралась. Чёртовы кошки-мышки, с меня хватит.
   -- Надеюсь, ты достаточно сильно расстроишься, услышав это, -- я позволяю себе сарказм, чтобы набраться смелости перед прыжком в бездну. Миюки вздрагивает. -- Ты мне нра...
   Горячая ладонь, пахнущая мылом и шампунем, закрывает рот, не давая мне закончить.
   -- Тише, тише, -- он улыбается, в то время как я недоумённо хмурю брови. -- Чёрт, Норикава, всё-таки ты слишком прямолинейная для девушки.
   Я красноречиво пихаю его под рёбра, и самодовольная ухмылка становится натянутой. Миюки, отвернувшись, откашливается -- удар получился сильнее, чем я рассчитывала, -- но ладонь по-прежнему на моих губах. Не даёт мне и шанса завершить начатое.
   -- Не обижайся, глупая, -- теперь он куда осторожнее в выражениях.
   Я терпеливо жду, чуть прищурившись. Он почти получил желаемое, но почему-то в последний момент прервал меня. Что ты задумал, Миюки Кадзуя? У меня нет и мысли, какие коварные планы он может строить на мой счёт.
   Он всё-таки убирает ладонь с моего рта и наклоняется ближе. Теперь нас разделяют каких-то десять-пятнадцать сантиметров, и от этого осознания кожа снова разгорается пожарами. Запах мяты невыносим, и я его уже почти ненавижу. Поскорей бы это мучение закончилось...
   -- Некоторые слова должен первым говорить мужчина, -- вдруг заявляет Миюки, явно кого-то цитируя. Судя по интонациям, это кто-то из сэмпаев.
   -- Пока от мужчины этих слов дождёшься, превратишься в трухлявую уродину, -- не выдерживаю я.
   Внутри смущение медленно превращается в ярость -- этот очкастый тип снова меня перехитрил: убедился, что шоколад не просто подачка, а почти что признание, и теперь хочет безболезненно стать тем, кто первым произнесёт те самые слова вслух. Эгоист.
   Миюки чувствует, что я начинаю закипать, и момент моей растерянности упущен. Заливисто смеётся, уперев руки в бока, чем злит меня ещё сильнее, а затем резко, без перехода, сгребает меня в объятья. Щекой чувствую влажное полотенце, мокрые кончики волос оставляют на лбу холодные дорожки, чужой свитер пахнет порошком, которого, видимо, засыпали в стиральную машину слишком много, а птица внутри мечется, грозя превратить мою грудную клетку в искорёженную груду костей.
   Не знаю, куда деть руки. Они мешаются, висят плетьми, кажутся лишними. Закрываю глаза, прячу лицо в мужских ключицах и почему-то таю подобно кубику льда, сжатому в ладони. Руки сами поднимаются, проскальзывают под чужими локтями и несмело застывают на спине, едва-едва касаясь. Свитер довольно тонкий -- я чувствую, как двигаются мышцы Миюки, когда он, продолжая усмехаться, приподнимает меня над полом. Инстинктивно напрягаюсь, цепляясь за него крепче, и это кажется таким естественным -- прижиматься к кому-то горячему, свежему, приятно пахнущему... Сколько раз там, в Америке, я засыпала, мечтая об этом?
   Ноги касаются пола, а вместе с опорой возвращается способность мыслить. Мнущие ткань чужого свитера пальцы застывают, руки безвольными плетями снова падают вниз. Открываю глаза, пытаюсь отстраниться, и Миюки ослабляет объятья, но недостаточно -- между нами всего лишь несколько сантиметров пустого пространства, и это всё равно слишком близко, чтобы быть нормальным. Его руки на моей талии -- два обжигающих пятна, мятное дыхание щекочет лицо, полотенце, похоже, упало на пол -- плечи свободны, на них россыпь тёмных точек от капель с волос. Мелочи и детали, на которых я концентрируюсь, нужны, чтобы не замечать главного -- парня, от чьего присутствия перехватывает дыхание, чьи прикосновения подобны выжженным меткам на коже, чей взгляд, кажется, способен остановить мое сердцебиение... Я не хочу умирать, снова и снова попадаясь в ловушку его существования, и всё же стою так близко, что это грозит мгновенной гибелью. После четырёх месяцев разлуки, проведённых наедине со своими чувствами и размышлениями, близость этого человека воспринимается слишком ярко и отчётливо, словно я смотрю на солнце.
   Поднимаю глаза. Одно обжигающее пятно на талии исчезает, а в следующий миг шершавые, привычные к бите и мячу пальцы скользят по щеке, заставляя меня позорно вздрогнуть. Миюки мягко улыбается, а я уже едва дышу, чувствуя себя пойманным в силки воробьем. Я знаю, чем заканчиваются такие ситуации. В манге это получается красиво и романтично, но в жизни... Мне страшно. Сделает ли он это? Хочу ли я этого? А если он снова водит меня за нос? Сотни вопросов проносятся в голове за те секунды, пока мозолистые подушечки прочерчивают путь от скулы к подбородку.
   -- Как думаешь, очки будут мешать? -- тихо спрашивает Миюки, когда его пальцы останавливаются.
   Каким-то чудом мне удается надменно усмехнуться. Руки, предвосхищая мысли, легко и даже изящно взлетают к его лицу. Осторожно снимаю очки и бережно складываю. Вопросы больше не появляются -- тело решило само, чего оно хочет.
   Миюки открывает глаза -- он инстинктивно их закрыл, стоило мне прикоснуться к очкам. Без привычных стёкол он кажется другим человеком, даже взгляд меняется -- становится мягче, рассеянней. Интересно, видит ли он меня теперь? Или в таком неверном свете с его зрением я кажусь лишь смазанной картинкой?
   -- Не бойся, у меня не настолько плохое зрение, -- усмехается он, будто понимает, о чем я думаю. А может, я просто слишком уж сильно нахмурилась, выдав себя.
   Мне не дают и шанса парировать этот выпад -- Миюки приподнимает мой подбородок и наклоняется. Я едва успеваю закрыть глаза, когда чувствую мятно-обжигающее прикосновение к губам, и невольно расслабляюсь, подаюсь навстречу, позволяю себе не думать, а просто наслаждаться ощущениями.
   Ощущения странные. Я чувствую мятный привкус, пальцы, медленно скользящие обратно к виску и зарывающиеся в волосы, твёрдую, уверенную руку на спине и стук своего ненормального сердца, бьющегося почти в унисон с чужим. Ничего остального я не замечаю -- мир словно умер, а от меня остались только тлеющие на коже угольки чужих прикосновений и неведомое прежде чувство напряжения, поселившееся внизу живота. Это не похоже на бабочек -- скорее уж стайка цикад, заполняющих внутренности дрожащим пением, тонким и тягучим.
   Отвечать на чужие движения удивительно легко, будто всю жизнь только и делала, что целовалась. Прерваться на миг, жадно глотнуть воздух и, воровато приоткрыв глаза, навсегда запечатлеть в памяти отрешённо-счастливое лицо напротив; приподняться на цыпочки, даже не пытаясь подавить мечтательную улыбку, потянуться за перебирающими волосы пальцами, обхватить руками чужую шею, продолжая бережно сжимать в ладони очки, снова прильнуть к мятным губам...
   Некоторое время после пытаемся отдышаться, не глядя друг на друга. Я всё еще обнимаю Миюки за шею, свободной от очков рукой теребя кончики влажных волос, а носом уткнувшись в его плечо. Он держит меня за талию, водя подушечками пальцев по спине вверх-вниз, отчего вдоль позвоночника пробегают мурашки. Я слышу чьё-то перешёптывание и понимаю, что нас все-таки застукали, но сейчас мне плевать -- в конце концов, не мне завтра вежливо улыбаться поклонницам, ожидающим ответа на свои признания в любви.
   Миюки отстраняется, кинув быстрый взгляд через плечо, и чешет затылок. На лице тень негодования, которое, впрочем, быстро сменяется самоуверенной ухмылкой. Он забирает очки и, надев их, снова становится самим собой.
   -- Для первого раза неплохо, -- усмехается он.
   -- Так это был твой первый поцелуй? -- деланно изумляюсь я, немного оскорбленная таким вопиющим разрушением романтичной атмосферы. -- Прости, украла, не подумав.
   Несколько мгновений Миюки стоит, пытаясь придумать достойный ответ. За углом неприлично громко ржут, а я чувствую мрачное удовлетворение. Губы горят и пахнут мятой. Цикады в животе продолжают петь, сводя с ума.
   -- Невыносимая женщина, -- сконфуженно бормочет кэтчер, снова бросая взгляд на прячущихся за углом товарищей.
   Я, хмыкнув, смягчаюсь и, поддавшись внезапному порыву, целую его в щёку. Он застывает и, к моему удивлению, краснеет. Совсем чуть-чуть -- в тусклом свете едва разглядишь, но я вижу. И это забавно, учитывая, что всего пару минут назад мы обнимались и целовались. Смеюсь, за что удостаиваюсь раздраженного взгляда, но вскоре Миюки тоже улыбается, понимая, как нелепо это смотрится со стороны.
   -- Тебя проводить?
   Качаю головой.
   -- Ты же только из ванной, простудишься. Да и потом, если меня по дороге украдут, тебе завтра не придётся оправдываться.
   Он щурится и задумчиво трёт подбородок.
   -- А ведь правда...
   Закатываю глаза и напоминаю о полотенце, которое всё ещё валяется на полу. Затем киваю на прощанье, желаю спокойной ночи подглядывающим за нами извращенцам и ухожу. Так просто, без объяснений, обещаний и лишних слов. И только цикады в животе по-прежнему тянут что-то из джаза, напоминая, что сегодня я впервые поцеловалась. И сделала это с парнем, который бесит меня настолько же, насколько нравится.
  

Миюки Кадзуя

   На утренней тренировке вычислить идиотов, застукавших нас с Норикавой, оказывается на удивление легко. Непрерывно хихикающие Курамоти и Дзоно, красный от смущения Коминато, подозрительно избегающий моего взгляда Савамура и витающий в облаках Фуруя, чаще обычного упускающий мячи. Первогодки не страшны, а вот многозначительно вытянутые физиономии моих замов обещают большие проблемы. Так что я морально подготавливаюсь к очень и очень тяжёлому завтраку.
   -- Ну, рассказывай, что там с Норикавой, -- заявляет Курамоти, со стуком ставя свой поднос рядом с моим и плюхаясь на соседний стул.
   Напротив так же демонстративно опускается Дзоно, хотя видно, что он куда меньше горит желанием выпытать подробности, нежели беспардонный шорт-стоп.
   -- А что с ней? -- деланно удивляюсь я.
   -- Не придуривайся, мы вас вчера видели, -- Курамоти ехидно ухмыляется, панибратски приобнимая меня за плечи. -- Какое бесстыдство!
   -- О да, согласен, какое бесстыдство -- подглядывать за тем, что вас никак не касается, -- соглашаюсь я, сбрасывая его руку.
   Дзоно из-за моего замечания заливается краской, но Курамоти не так легко смутить. Он кривит губы и с угрозой наклоняется ко мне:
   -- Слышь, Миюки, ты нос-то не задирай. Конечно, в ваши с Норикавой отношения лезть никто не собирается, но и делать вид, что мы тут ничего не видим и не слышим, я не буду. Если уж заикнулся о том, как должен поступать мужчина, то и веди себя соответственно. Надеюсь, мне не надо пояснять, что я имею в виду?
   Твёрдо выдерживаю его взгляд.
   -- Не волнуйся, я всё понял. С чего вдруг такая забота о Норикаве?
   -- Да просто жаль мне эту дурёху -- с таким засранцем связалась, -- фыркает Курамоти, откидываясь на спинку стула. -- Тецу-сан, поди, и то посговорчивее будет.
   Вспышка ярости на миг затмевает разум, но я быстро беру себя в руки. Эти бесконечные сравнения с предыдущим капитаном команды всё ещё неслабо задевают, но в последнее время я научился не обращать на это внимания. Почти научился.
   -- А ты не жалей, мы сами как-нибудь разберёмся, -- огрызаюсь я.
   -- Да ты уже полгода разбираешься, если не больше. Уже вся команда просекла, что у вас там какие-то шуры-муры, а ты всё недотрогу корчишь, -- отзывается шорт-стоп ворчливо.
   Раздражённо цыкаю, чувствуя, как щёки начинают гореть. Тоже мне, любители подглядывать за чужой личной жизнью, своей бы занимались лучше, а то останутся, как и третьегодки, без девушек. Я, блин, среди этих неудачников буду, судя по всему, белой вороной, которой станут коллективно завидовать как самому везучему.
   -- И всё-таки, что ты намерен делать дальше? -- Курамоти косится на меня, так и не дождавшись ответной реакции. -- До понедельника не так много времени.
   Отвертеться от этого разговора, похоже, не получится. Шорт-стоп слишком внимательный и проницательный, чтобы пытаться его обмануть, да и остальную команду со счетов сбрасывать не стоит. К Норикаве парни относятся хорошо -- особенно ребята, сумевшие благодаря её советам пробиться в основу, -- поэтому в случае чего вполне могут встать на её сторону. Час от часу не легче.
   -- А как ты думаешь, почему я вчера доводил девчонок до слёз? -- интересуюсь я, подхватывая палочками последний кусочек бекона и отправляя его в рот. -- Я ведь честно говорил, что моё сердце занято, но про бейсбол не было и слова, они сами это придумали.
   Несколько мгновений Курамоти и Дзоно растерянно моргают, а потом шорт-стоп закатывается громким смехом, а второй зам, багровея, вскакивает с места и кричит на всю столовую:
   -- Так ты что, с самого начала планировал ей признаться, когда она приедет? Мы что, зря волновались?
   Я демонстративно морщусь, ощущая на себе заинтересованные взгляды. Крик Дзоно привлёк внимание всей команды, и теперь, хочешь не хочешь, придётся объясняться.
   -- И незачем так орать. Не думал, что должен отчитываться перед вами о своих намерениях относительно Норикавы. В конце концов, это касается только её и меня, -- холодно говорю я, одаривая негодующе пыхтящего парня надменным взглядом. -- Но если для вас это так важно, то да, я действительно собираюсь в понедельник признаться Норикаве. Пошлёт она меня или ответит взаимностью, я не знаю, потому что девчонки существа в принципе нелогичные, но отказываться от своих слов я не намерен, -- это было уже посвящено Курамоти, который подозрительно широко улыбается и разве что не потирает довольно ладони.
   -- Хья-ха-ха, вот это другое дело, капитан, -- смеётся шорт-стоп. -- Так бы сразу. Готовься, что все девчонки школы тебя возненавидят.
   Теперь понятно, чему он так радуется. Я закатываю глаза и поднимаюсь со своего места.
   -- Мне плевать на всех остальных девчонок школы. Пусть ненавидят, проклинают, заливаются слезами и считают меня последней сволочью, меня это не волнует.
   Я оставляю пустой поднос на специальном столе и выхожу из столовой. Под восхищёнными моей крутостью взглядами я сохраняю спокойствие, но стоит двери закрыться за спиной, и от невозмутимости не остаётся и следа. Прячу горящее лицо в ладонях. Как же это смущает! Ещё одну порцию таких откровенных разговоров о моих чувствах к Норикаве я просто не выдержу.
   На моё счастье, совесть у Курамоти и других ребят ещё осталась. Всю оставшуюся неделю меня почти не трогают, не считая редких подколок и ехидных намёков. Но чем меньше времени остаётся до понедельника, тем многозначительнее взгляды, которыми меня провожают. Стервятники.
   Утро понедельника знаменует конец спокойных деньков. Мысленно желаю себе удачи и прощаюсь с такой простой и понятной холостяцкой жизнью.
   -- Ну что, капитан, не передумал?
   Курамоти толкает меня в бок и подмигивает. Потираю ушибленное место, про себя желая провалиться шорт-стопу пропадом.
   -- Ты что, в свахи записался? -- огрызаюсь я. -- Дай позавтракать спокойно.
   Он пожимает плечами и пересаживается за другой стол. Легче не становится: я то и дело ловлю чьи-нибудь пристальные взгляды, а внутри всё стонет и воет от напряжения. Наверное, это и называется "сосёт под ложечкой". Меня даже подташнивает, но я невозмутимо впихиваю в себя положенные три порции риса, прежде чем пулей выскочить из столовой, чтобы успеть в душ до начала линейки.
   В актовый зал я прихожу одним из последних. Директора ещё нет, поэтому в помещении шумно от разговоров. Сердце неистово колотится от одной только мысли о задуманном, но я успокаиваю себя тем, что шокированные лица присутствующих станут отличной компенсацией за потраченные нервы. Всматриваюсь в ряды первогодок и нахожу нужную черноволосую макушку. Бесцеремонно распихиваю замешкавшихся учеников и замираю в метре от заветной фигурки, не решаясь окликнуть.
   Норикава меня не замечает. Стоит ко мне спиной, оживлённо что-то рассказывая своей подруге, кажется, Тамико-чан. Чуть вьющиеся пряди смешно покачиваются в такт движениям рук и шеи, и я несколько долгих секунд просто наблюдаю за ними, как завороженный. Затем, вспомнив, что времени у меня не так уж много, откашливаюсь и произношу громко и чётко, чтобы меня услышали все:
   -- Норикава Акира.
   Она вздрагивает и оборачивается. Вслед за ней в нашу сторону устремляются любопытные взгляды стоящих рядом: один за другим они замолкают и прислушиваются, и так по цепочке, пока в конце концов весь зал не смотрит на нас. Становится настолько тихо, что даже учителя заинтересованно косятся в наш угол.
   -- Доброе утро, Миюки, -- тепло улыбается девушка, и на её щеках снова появляются задорные ямочки, сводящие меня с ума.
   Я смотрю ей в глаза, и улыбка сползает с её лица. Первогодка подбирается, почувствовав серьёзность момента, и чуть хмурится, до побелевших костяшек стискивая подол юбки.
   -- Норикава Акира, -- снова повторяю я, убедившись, что мой голос отчётливо слышен в повисшей тишине. -- Обо мне всегда говорили, что в моём сердце есть место только для бейсбола. Помешанный на бите и мяче эгоист, не замечающий ничего, кроме перчатки кэтчера. Да и я сам всю жизнь думал, что ни одна девчонка не может быть лучше бейсбола, но теперь понимаю, что ошибался.
   Тамико сдавленно охает за спиной подруги и прикрывает рот ладошкой. А вот сама Норикава точно превратилась в статую -- стоит бледная, широко распахнув глаза, и, кажется, почти не дышит. Готов поспорить, что её сердечко выпрыгивает из груди, как у пойманной птички. Возможно, это жестоко с моей стороны -- превращать признание в шоу, но я хочу, чтобы больше ни у кого не оставалось сомнений в том, кто для меня Норикава Акира.
   -- Мой бейсбол -- это ты, -- голос чуть заметно дрожит, когда я произношу, наверное, самую главную фразу в этой пафосной речи. -- Ты, Норикава Акира, стала моим бейсболом, когда с горящими глазами притащила меня на бейсбольное поле и вручила биту, дразнила за слабость и взахлёб рассказывала о правилах игры. Я успел позабыть о том, кто научил меня любить этот спорт, но вот ты снова стоишь передо мной, и я знаю, кому обязан всем, что мне дорого.
   Глаза Норикавы подозрительно блестят, но она закусывает губу, изо всех сил сдерживая слёзы. Она такая милая и трогательная, хотя скажи я ей об этом, наверняка получил бы тычок под рёбра. Я не могу сдержать улыбку, глядя на эту противоречивую девушку.
   -- Прошлое остаётся в прошлом -- так ты сказала? Возможно, это правильно. Но даже если я оставлю ту Акиру-чан, что привела меня в бейсбол, там, в прошлом, передо мной останется другая Акира, -- продолжаю я, и теперь уже слова сами льются из сердца, заставляя забыть о том, что вокруг нас полно людей, и вот-вот придёт директор, чтобы начать утреннюю линейку. Сейчас здесь, в этом зале, есть только я и Норикава, и всё остальное уже не имеет значения. -- И эта Акира дорога мне ничуть не меньше. Сильная и в то же время такая беззащитная, резкая на язык, но очень добрая, вспыльчивая и заботливая, неуверенная в себе и сметающая все преграды на своём пути...
   Девушка заливается краской и опускает голову. Я задыхаюсь -- времени почти не осталось, а мне ещё столько нужно сказать!
   -- Идиот, не тяни! -- раздаётся где-то за спиной шипение Курамоти. -- Потом наедине расскажешь ей, какая она замечательная.
   По залу разносится смех. Кажется, даже учителя тщетно пытаются сохранить серьёзные лица и покашливают в кулаки. Я тоже мучительно краснею, понимая, что увлёкся, и сбиваюсь с мысли.
   -- Эм... Ну... Как бы... -- мямлю я, пытаясь выдавить что-то членораздельное.
   Акира поднимает на меня взгляд и делает шаг навстречу. Осторожно берёт меня за руку, успокаивая и помогая сконцентрироваться. Сжимаю так знакомо холодные пальцы и нахожу те самые слова, что должны быть произнесены.
   -- Если честно, я действительно помешанный на бейсболе эгоист, о чём ты сама не раз мне говорила. Так что не знаю, готова ли ты мириться с тем, что я такой, но я всё равно скажу это: Норикава Акира, ты мне нравишься. -- Девичья половина зала синхронно ахает и хватается за сердце. -- Давай встречаться?
   Я застываю в ожидании ответа. Внутри всё дрожит от напряжения -- я весь превратился в один оголённый нерв, который вот-вот пронзит электрический заряд. Я не хочу сомневаться в выборе Акиры, но страх быть отвергнутым присутствует, и от него никуда не деться. Если меня сейчас отошьют на глазах у всей школы, это будет, пожалуй, самый обидный провал в моей жизни.
   Девушка вглядывается в моё лицо -- от так и не пролившихся слёз её глаза кажутся похожими на два прозрачных горных озерца, на дне которых притаилась тьма. Акира кротко склоняет голову, прикрывая зелень воды ресницами, и тянет мою руку вверх. Мягкие девичьи губы на мгновение обжигают пальцы прикосновением, а затем по залу разносится тихое, но хорошо слышное в напряжённой тишине:
   -- Похоже, нам придётся любить бейсбол вместе. Учти, тренировки ради свиданий пропускать не позволю.
   Я ловлю взглядом лукавую улыбку и румянец на щеках, а затем мир тонет в криках, поднявшихся в зале. Кто-то бьёт меня по плечу, сквозь шум прорываются поздравления и чьи-то рыдания, нас кружит водоворот из чужих эмоций, и на несколько мгновений я чувствую себя тонущим в бурлящем котле. Лишь прохладные пальцы, всё ещё сжимающие мою руку, не дают мне захлебнуться в этом болоте.
   -- Поздравляю нашего капитана бейсбольной команды и его спутницу с таким знаменательным событием, но, пожалуйста, давайте успокоимся и начнём, наконец, линейку!
   Сбивчивый, полный раздражения голос директора перекрывает вопли учеников, и те, спохватившись, спешат разойтись по своим местам. Шум стихает, и лишь чьи-то всхлипывания по-прежнему разносятся по залу. Я напоследок ободряюще сжимаю ладошку Акиры и, дождавшись её ответной улыбки, разжимаю пальцы. Наверное, я сейчас выгляжу блаженным идиотом, совсем как Савамура во время подачи наружу, но, чёрт возьми, какая теперь разница?
   -- Это было круто, мужик! -- с чувством шепчет Курамоти, становясь позади. -- Хотя с "моим бейсболом" ты, конечно, загнул.
   Уши начинают гореть от смущения, и мне приходится отвернуться, чтобы шорт-стоп ничего не заподозрил. Но его так просто не проведёшь -- в спину тут же летит ехидный смешок:
   -- Хья-ха-ха, в тебе всё это время скрывался поэт, Миюки. Такие речи толкал, и не поверишь, что всего лишь бейсболист...
   Курамоти уже не остановится, а потому я просто заставляю себя отвлечься. Директор что-то пытается донести до взбудораженных моей выходкой учеников, но его мало кто слушает: все перешёптываются, косятся, тыкают в нас с Акирой пальцами и отчаянно жестикулируют.
   Когда, наконец, линейка заканчивается, я не успеваю сделать и пары шагов, как меня перехватывают третьегодки.
   -- Ну ты и засранец, Миюки! -- кричит Исашики-сэмпай, обхватывая локтем мою шею и ероша мне волосы. -- Получил звание капитана -- и на тебе, тут же девчонкой обзавёлся. А мы, понимаешь ли, не у дел...
   -- Рад, что ты научился поступать, как мужчина, -- одобрительно кивает Тецу-сан. -- Было бы некрасиво, если бы признаваться пришлось Норикаве.
   Я выдавливаю улыбку и натянуто смеюсь. Не думаю, что сэмпаю стоит знать о том, что первой всё-таки начала действовать Акира. Ох, надеюсь, она ему не проболтается.
   -- Раз уж вы теперь встречаетесь, тебе стоит уговорить её вернуться в команду, -- вмешивается Крис-сэмпай. -- Я посмотрел оставленные Норикавой-сан заметки, и если ты упустишь такую возможность помочь команде, я в тебе очень сильно разочаруюсь.
   -- Не волнуйтесь, я и так планировала вернуться, -- успокаивает его Акира, подходя к нам. -- И спасибо, что так высоко оценил мои записи, Крис-сэмпай, от тебя это лучшая похвала.
   Встречаюсь с ней взглядом и, смутившись, отвожу глаза. Просто замечательная реакция на присутствие теперь уже моей девушки.
   -- Хоу, даже так, -- ухмыляется Исашики-сэмпай, ещё сильнее стискивая мою шею. -- Ты уж приглядывай, чтобы капитан был душкой и не сильно мешал команде, ладно? Рассчитываем на тебя.
   Акира заливисто смеётся и искренне обещает держать меня на коротком поводке. В голову начинают закрадываться сомнения: а так ли умно и благородно я поступил, затеяв это шоу и прилюдно подписав себе приговор?
   Сэмпаи дают наставления относительно того, как лучше со мной справиться, и расходятся. Исашики-сэмпай, наконец, выпускает меня из захвата и, хлопнув напоследок по плечу, желает удачи. Мы с Акирой остаёмся наедине, но я всё ещё не могу заставить себя посмотреть ей в глаза -- откуда-то вдруг взялась непонятная робость, от которой хочется выть.
   -- Прости, что сделал это... так, -- сконфуженно бормочу я, бросая на девушку косой взгляд.
   -- И кто из нас дурачок? -- понимающе хмыкает она и прижимается ко мне. -- Но это действительно было эффектно.
   Смущение растворяется в тепле чужого тела, и вскоре от робости не остаётся и следа. Я бережно обнимаю Акиру и зарываюсь носом в её волосы. Фруктовый шампунь и едва уловимая мятная нотка -- аромат, который мне так нравится, кружит голову и путает мысли.
   -- Ну, я же мужчина, -- я усмехаюсь, и её волосы смешно разлетаются от моего дыхания. -- А мужчины поступают именно так.
   -- Глупо заикаясь и на публику? -- поддразнивает девушка.
   Чуть отстраняюсь и приподнимаю её подбородок, чтобы видеть лицо. Слёз уже нет, и теперь зелень в глазах напоминает больше бескрайнее море, чем мелководное озерцо. Веснушки золотистой россыпью сияют на бледной коже, а дерзкая улыбка на губах так и провоцирует сказать какую-нибудь гадость. Но я же мужчина, а потому не стану поддаваться на провокацию.
   -- Нет, -- спокойно отвечаю я. -- Мужчины засовывают свою гордость и страхи куда подальше и говорят о своих чувствах так, чтобы ни у кого не осталось в них сомнений.
   Улыбка Акиры становится мягче, и я, не удержавшись, целую её. Девушка подаётся мне навстречу, её прохладные пальцы движутся по шее вверх, к подбородку, а оттуда -- к скулам и вискам. Она стягивает с меня очки -- никому другому я бы этого никогда не позволил -- и льнёт ещё ближе, подстраиваясь под мои руки, скользящие по её спине и затылку. Такая уютная, тёплая, мягкая -- до тех пор, пока позволяет мне быть главным. Наша новая игра, похоже, будет называться "Сделай вид, что поддался". Интересно, в чём поддаваться предстоит мне?
   Акира отстраняется первой и смотрит с осуждением.
   -- Кстати, ты в курсе, что мы на урок опаздываем? -- строго спрашивает она.
   А вот и моя очередь уступать. Я позволяю себе короткий смешок:
   -- Забавно, что ты только сейчас об этом вспомнила.
   Она резко впихивает мне в руки очки и, вздёрнув нос, удаляется, изображая обиду. Но в дверях оборачивается и лукаво бросает:
   -- И не забудь поговорить с Такашимой-сэнсей насчёт моего возвращения. В конце концов, это для тебя она Рей-чан, а не для меня.
   Мне только и остаётся, что признать поражение. Вот и правила игры обозначены: "Раз ты мужчина, то будь добр, веди себя соответственно. А что это значит, я тебе сама расскажу".
   Влип ты по полной, Миюки Кадзуя.
  

Эпилог

   -- ...но больше всего вам следует опасаться двух демонов! Зеленоглазый демон любит мучить странными вопросами и заставляет тренироваться до потери пульса, а четырёхглазый демон...
   -- Савамура, что за сказки ты там новичкам рассказываешь? -- с угрозой интересуется Курамоти, надвигаясь на питчера.
   Тот вздрагивает и возмущённо кричит:
   -- Какие сказки? Они ведь и правда демоны!
   -- Кто?
   Савамура испуганно икает и, схватившись за сердце, отшатывается от подкравшегося сзади Миюки. Новички при виде капитана бледнеют и вытягиваются в струнку, но питчер никогда не страдал от переизбытка уважения к своему сэмпаю.
   -- А вот и четырёхглазый демон! -- громким шёпотом сообщает он первогодкам, а затем сдавленно охает, получив пинок под зад от Курамоти.
   -- Не бывает четырёхглазых демонов, придурок, -- шорт-стоп демонстративно складывает руки на груди, немного обиженный, что его демоном почему-то не считают.
   -- Ну почему же не бывает?
   Норикава, которая как раз выходит из буллпена, на миг отрывает взгляд от планшетки и выгибает бровь своим фирменным движением. Савамура сникает, понимая, что от мести его теперь ничто не спасёт, и спешно ретируется. Девушка вздыхает и качает головой:
   -- Ну вот, а я хотела узнать побольше о том, как он догадался о твоей истинной сущности, Кадзуя.
   Капитан ухмыляется и пытается обнять Норикаву, но та поджимает губы и бьет его планшеткой по рукам.
   -- Не забывайся, -- её голос холоднее льда. -- Мы на тренировке, веди себя соответственно.
   Миюки остаётся только досадливо усмехнуться и, отмахиваясь от ядовитых смешков Курамоти, удалиться вместе с шорт-стопом в буллпен, где его поджидает Фуруя и сбежавший Савамура. Норикава провожает третьегодок взглядом, затем поворачивается к новичкам, которые всё это время стоят, боясь пошевелиться.
   -- Инари Тацуки-кун из средней школы Тенкан? -- спрашивает она у крайнего справа, сверяясь со своими записями.
   -- Д-да, -- кивает тот.
   -- В средней школе ты играл в аутфилде. Почему сейчас третья база?
   Инари хмурится, не понимая, что нужно от него этой странной девчонке, которая поставила на место самого капитана команды.
   -- А вы кто такая вообще? -- позволяет себе наглость его товарищ.
   Норикава переводит на него тяжёлый взгляд. Парень невольно отступает на шаг, отмечая, что глаза у девушки ярко-зелёные, и невольно вспоминаются недавние слова болтливого питчера про демонов.
   -- Норикава Акира, второй год обучения. Менеджер бейсбольного клуба Сэйдо, -- представляется она, убирая за ухо выбившуюся из пучка прядь.
   Новички удивлённо переглядываются.
   -- Но ведь сейчас весенние каникулы, и менеджеры отдыхают, -- осторожно замечает Инари, испытывая перед резкой второгодкой странную робость. Было в её осанке, взгляде, голосе что-то такое.
   Норикава расцветает улыбкой, вмиг превращаясь из железной леди в милашку, и это преображение сбивает новичков с толку ещё сильнее, чем покладистое поведение капитана.
   -- Совершенно верно, Инари-кун, другие менеджеры ещё на каникулах, -- соглашается она. -- Но я здесь по своему желанию, потому что работать на благо команды для меня приятнее любого отдыха.
   Первогодки застывают, завороженные её мечтательной улыбкой.
   -- Оя-оя, А-чан, если ты будешь так улыбаться другим парням, я умру от ревности, -- насмешливо тянет Миюки, снова появляясь на улице, и новички испуганно таращат глаза, не понимая, что происходит.
   -- Ты же к Фуруе ушёл, -- Норикава снова хмурится, и от лучезарной улыбки не остаётся и следа. -- И сколько раз говорить -- не называй меня А-чан, это звучит отвратительно.
   Капитан хихикает, чем злит девушку ещё сильнее, и, наслаждаясь её раздражением, дразнит:
   -- Да ладно тебе, А-чан звучит очень миленько.
   -- Вот только я совершенно не миленькая, поэтому хватит бесить меня этим тупым прозвищем!
   -- Эй, парни, вы ведь согласны, что у А-чан очень милая улыбка? -- Миюки поворачивается к первогодкам и подмигивает, мол, подыграйте. Те вразнобой подтверждают, что кэтчер прав, заставляя Норикаву взвыть от бессилья. -- И когда она не строит из себя Катаоку-сана в юбке, то она вполне себе милашка, хотя почему-то отрицает это...
   -- Ты невыносим!
   Девушка, густо краснея, колотит капитана планшеткой, а тот, продолжая издевательски хохотать, с лёгкостью блокирует её удары.
   -- Какая страсть, сколько любви, вы только посмотрите! -- восклицает он. -- А-чан, совсем не обязательно настолько открыто демонстрировать свои чувства.
   Новички, не зная, как реагировать на эту сцену, тоскливо переглядываются и мечтают оказаться где-нибудь подальше. Слова Савамуры про двух демонов, с которыми лучше не связываться, больше не кажутся бредом, вот только как уйти незаметно, не спросив разрешения у сэмпая?
   -- Миюки, Норикава, что вы здесь опять устроили? -- зычный голос тренера прерывает веселье, и парочка застывает, пойманная с поличным. -- Мы ведь договаривались, что ваши отношения не должны мешать тренировкам.
   Девушка, краснея ещё больше -- даже шея и уши у неё становятся пунцовыми, -- сгибается в извиняющемся поклоне, а кэтчер, натянуто хохоча, поспешно сбегает в буллпен. Катаока-сан провожает его суровым взглядом, а затем тяжело вздыхает и качает головой.
   -- Боюсь, мне придётся вас наказать. Выходной отменяется, обойдётесь без свидания, -- сообщает он, скрещивая руки на груди.
   -- Но тренер!.. -- с несчастным видом восклицает Норикава. -- Мы же идём на матч про-лиги! Билеты уже куплены! Вы не можете!..
   Она обрывает себя на полуслове и, закусив губу, стискивает планшетку так, что белеют пальцы. Катаока-сан молчит, давая девушке шанс исправить ситуацию, -- учить ведь можно не только игроков и не только бейсболу. И Норикава учится -- учится искать компромиссы, принимать решения в безвыходных ситуациях и брать на себя ответственность за свои ошибки и ошибки других. Катаока-сан знает, что заставило её вернуться в команду, и потому по мере сил воспитывает будущего тренера, уважая её за смелость и упорство.
   -- Если я подготовлю все выкладки до воскресенья, вы позволите нам пойти? -- тихо спрашивает она, взяв себя в руки.
   Взгляды тренера и менеджера скрещиваются, и кажется, что ещё немного, и полетят искры. Наконец, Катаока-сан хмыкает и кивает:
   -- Хорошо, договорились. Но Миюки об этом не говори, его я проучу отдельно.
   Он уходит, оставляя Норикаву и первогодок. Девушка с облегчением выдыхает и поворачивается к ошеломлённым новичкам -- для них тренер пока что неприступный и суровый, и проявление человечности, да ещё и по отношению к девчонке-менеджеру, заставляет их невольно проникнуться к ней уважением.
   -- И нечего на меня так смотреть, -- бубнит она. -- Катаока-сан хороший мужик, он только с виду такой страшный. Так, на чём мы там остановились? Ага, Инари-кун, так почему всё-таки третья база?
   Подготовить выкладку по всем новичкам этого года до воскресенья кажется невыполнимой задачей, но Норикава запрещает себе сомневаться. Трудности не должны пугать -- на её пути их будет ещё очень и очень много. Женщина-тренер в бейсболе -- нонсенс, но девушка уже всё для себя решила и потому ни за что не откажется от бейсбола в третий раз.
   "Кто ты, Норикава Акира? -- звучит эхом в голове вопрос, который она задавала себя тысячи раз. А вслед ему раздаётся ответ: -- Норикава Акира -- это я, такая, какая есть".
   И никакая она не А-чан, что бы ни говорил этот очкастый гад!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"