Черт знает почему, но у каждой квартиры свой особенный запах - неуловимый и в то же время совершенно отчетливый. Холодный или уютный, он не меняется раз от раза и становится опознавательным знаком жилища не хуже номера на двери, но не поддается попыткам разложить его по ингредиентам. Легко сказать: здесь - деревянная стружка и щи, там - смесь детской и старых велосипедных шин, а в этой - гниль трагической пустоты с примесью старых духов, оставшихся на дне флакона. Все будет неправдой. Слишком много намешалось, наслоилось за десятки лет, по ноте от каждого поколения. Но только не в моей квартирке, где с порога безошибочно тянуло корицей - сладковатой терпкостью осенних листьев, пряным тленом опавшего лета. Кто знает, может, прежняя хозяйка славилась яблочными пирогами, на которые слетались друзья-приятели... Как бы то ни было, я довольно скоро приохотилась к ним, и пузырек с коричным порошком уверенно занял место на полочке специй. Добрая сладость яблочного пирога наполняла уютом. Сразу становилось понятно: здесь живут хорошо и дружно - то, о чем я мечтала лет с шести. То, чего я никогда не видела в родительском доме.
- Фак! - Маринка споткнулась в полутемной прихожей и потянулась к выключателю.
- Не надо, - остановила ее я руку. - Не надо света.
Луна светила достаточно ярко, а жидкий электрический свет я не люблю. Он него всегда тянет в сон, к тому же он меняет цвета, лишая знакомые вещи привычной окраски. Я давно наизусть выучила каждый угол и не задела бы ни одного из них даже впотьмах, да и Маринка, частый гость, разведала местность не хуже моего.
Маринка зашла за книгой - она глотала романы, как m&m's, один за другим, и вечно испытывала голод. Ну что ж - пусть пятиминутная, но отсрочка того момента, когда я останусь один на один с пустотой, спрятавшись в желтом круге торшера - Антон возвращался из Толедо только завтра.
Я не боюсь теней, я большая девочка. Мне ничего не угрожает. Я спокойна и собранна.
Не получилось. Аутотренинг - не мой конек. Потому и не включаю свет, что он позволяет рождаться тени - опасной стремительной твари, что выползает из-за дивана и превращает абрис рук в подобие страшной пасти или причудливое, явно живое, дерево - в лучшем случае.
Брр.. Но пока я не одна, а назавтра вновь обрету верного стража - Антона.
Ах да, Маринка.
Книжка, как я помнила, лежала на кухонном столе. Маринка по-хозяйски подвинула стул, уселась на него, обняв спинку, и продолжила начатый по дороге разговор.
- И все же, почему ты не хочешь выйти за него?
- Как тебе объяснить... Представь: в чашке осталось немного чая, но он остыл, и терпкость превратилась в горечь. Тебе нравился этот чай, ты с удовольствием пила его, но теперь он стал тебе противен. Что ты сделаешь? Не задумываясь, выльешь в раковину.
А что делать с остывшими чувствами? Как сказать обожаемому еще вчера человеку, что больше не любишь его? Что тебя раздражает его манера подворачивать рукава у рубашек (а еще вчера ты считала это прелестной небрежностью)? То, что он не снимает трубку, если не в духе, а телефон звонит и звонит и ползает по столу. Еще вчера все это казалось такой мелочью, но не теперь, потому что теперь - все.
Ты ищешь свое сердце в груди, оно стучит, но не греет. Пытаешься топить его теплыми воспоминаниями и жаркими ночами, даешь послушать его мягкий голос в телефонной трубке, но нет - остатки любви утекают, где-то оно прохудилось, задело за невидимый гвоздь.
И вот этот еще вчера любимый человек режет помидоры для греческого салата (он так ему удается), или гоняет в Need for speed, или пьет пиво с друзьями, морщась от "а вот моя" - он никогда так тебя не называет, - как сказать ему, что все...? И ты носишь в себе это "не", но оно - атомная бомба, это "не" взрывает изнутри, разливается перитонитом, отравляет жизнь. Он чувствует, он же все чувствует, "ну что с тобой, облачко?", но как сказать, как? Он замрет с поднятым ножом в руке, взгляд остановится, как выключенный телевизор, покажет внезапную пустоту. И непонятно, кому в этот момент будет больнее, ведь ты точишь этот меч, полируя слезами, и не можешь не воткнуть.
- Не понимаю... Не понимаю, чего ты хочешь. И слов твоих не понимаю. Какой-то киношный монолог.... Скажи честно: ты больше не любишь Антона?
Ответить я не успела. В темноте коридора послышался какой-то звук... через секунду я поняла, что это звяканье металла и скрежет ключа, поворачивавшегося в замке. Едва успев оформить в голове опасную догадку, я рывком кинулась в прихожую. Задетый впопыхах стул прогромыхал, падая на спинку, и это звук слился с хлопаньем двери. Дверь закрылась. С той стороны.
Только сейчас я заметила бледную полоску света, наискосок тянущуюся из комнаты.
- Что это было? - спросила Маринка, самим вопросом отрицая очевидное.
Вместо ответа я нажала на выключатель. Вспыхнул свет и затаившиеся на столешнице орхидеи выпукло выдвинулись, бросились в глаза, как будто их высветил луч - вроде тех, что шарят по арене в цирке. Мои любимые цветы. Длинные трепетные лепестки в копопушках...
- Антон все слышал, - полувопросительно, а скорее испуганно протянула Маринка.
Я обессилено опустилась на пол, притянула колени к подбородку и накрыла ладонями глаза. Тишина, обрушившаяся после того, как выстрелом захлопнулась дверь, пугала не меньше слов. Слышно было размеренное гудение лампы. Свет пробивался сквозь пальцы красным, алое струилось по ладоням... Невидимые миру слезы, не пролившаяся кровью, но смертельная рана. Я чувствовала себя убийцей.
Какая глупость. Насколько меньше слов мы произносили бы, если б знали, что любое из них может стать последним, фраза оборвется и, вырванная из контекста, подпишет нам приговор. Если б знали, что любое из них может исполниться - буквально - примерно как в кино, когда герой произносит: "Да разрази меня гром, если я вру!" и его тут же испепеляет услужливая молния. Если б мы говорили, не подумав, сгоряча: "Убил бы эту тварь!" и "тварь" умирала бы, навсегда лишив непутевого убийцу спокойного сна.
Впрочем, слова и так достаточно сильны. Некоторые из них я с удовольствием забрала бы обратно, вымарала белым, но они уже накрепко осели в чужом мозгу и не желали оказаться погребенными под слоями новых фраз и фактов. Я любила Антона, но боялась этих "в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас". "Навсегда" пугало меня больше, чем "никогда". Это я и пыталась объяснить, да не успела.
Минут через десять я вспомнила о Маринке, тихой мышью затаившейся в углу. Незавидный удел свидетеля катастрофы приковывал ее к месту и не давал права голоса - в роли не было реплик. В отличие от наблюдателя катастроф реальных - разрушения зданий, стремительного столкновения машин, ранений, смерти, наконец, - где, как ни стыдно признаться, почти каждый ловит мгновения, не в силах оторвать взгляд, Маринке оставалось только вжаться в жесткое сиденье и ожидать момента, когда можно будет уйти.
- У тебя сигареты есть?
- Ты же бросила?
- Есть или нет?
Маринка протянула мне сигарету. Руки тряслись, и я не сразу сумела соединить кончик сигареты с огнем зажигалки. Сигарета вспыхнула, наполняя воздух запахом горелого спирта - я подпалила фильтр... и, только заметив свою ошибку, почувствовала, как крошки горького табака жгут язык. Яду мне, яду.
- Знаешь, а ведь убиваю я всегда одинаково. Это всегда стилет, или нож, или другая вкрадчивая сталь, что на мгновенье блеснет и впивается в плоть. Почему нож? Такое кровавое, варварское орудие? Почему не благородный яд, не дамский пистолет, изящный, приятно ложащийся в руку?
- О чем ты?
- Сны. Задумалась и поняла: видимо, мой метод - холод. Не сделать что-то плохое - а лишить чего-то хорошего. Опасное недеяние. Попробуй посреди нелегкого разговора вдруг замолчать и перестать давать ответы - и посмотри на эффект. Вот и сейчас - случайное слово вылетело и попало в неведомую цель. Могу ли я считать себя невиновной, если сорвавшаяся с лука стрела негаданно поразила мишень...
Я долго не решалась войти в покинутую Антоном комнату. Уложенная раскрытым разворотом вниз книжка, чашка с плавающим на самом дне кружком лимона внушали ужас, как в фильмах, где внезапно исчезают люди, оставляя вещи нетронутыми, и струйка дыма поднимается над пепельницей, будто говоря "всего несколько минут назад...".
Всего несколько минут назад мир раскололся. Возможно ли заделать эту трещину?... Если б можно было открутить время на час, вовремя нажать на выключатель.. или хотя бы на полчаса, чтобы стряхнуть с себя внезапную немоту и объяснить.. все объяснить.
Я не могла заставить себя отнести чашку в раковину, она так и стояла на стеклянном столике памятником катастрофе.
Желание напиться явилось, как спасение. Напиться! Смыть все, что было, алкоголем, чтобы с последней каплей спиртного гадкое испарилось, не из жизни, так хотя бы из памяти, как с урчанием исчезает вода из ванной, погружаясь в пучины водостоков, унося с собой грязь. Напиться... до истерики, пьяных слез, обжигающих, но целительных... чтобы утром раскалывалась голова и мутило не от собственной подлости, а от понятной и закономерной реакции организма на яд, что мы вкушаем добровольно.
Пошарила глазами по полкам - как назло, не осталось ни одной бутылки... кроме виски, который я так и не научилась любить. Тем лучше - лекарство и должно быть мерзким. Я отпила пару больших глотков, прямо из горлышка, не чувствуя вкуса. Виски лился через край, стекал по руке, холодными струями исполосовав запястье. Я впервые пила в одиночку, на пустой кухне, без тостов и удовольствия.
"Алкоголь помогает тонко чувствующим натурам примириться с действительностью" - вспомнила я. О да, моя ранимая, трепетная душа истекает слезами, тогда как что случилось? Простая ссора. Антон, должно быть, сидит на переднем сиденье в раздолбанной "девятке" заезжего бомбилы и с отвращением слушает хриплый голос шансонье. Завтра будет все иначе, - нет, как прежде. Завтра будет завтра.
***
Таблетка была совсем маленькой - не пилюля, так, пилюлька, да и та не целая - с отломанным краем, не разделишь на две половинки, чтобы растянуть - пусть на пару раз, и то счастье. Но таблеточка была непростая, хоть и невзрачная, и для тех, кто знал ее тайну, светилась сиянием поистине неземным.
Я носила ее на ладони, бережно, согнув ладошку ковшиком, дула легонько, чтобы не растаяла от пота, не потеряла ни миллиграмма.
Он подошел сзади, незаметно, и как подошел-то? Ни шороха, ни скрипа половицы.. или я совсем потеряла бдительность, рассматривая сокровище. Подкрался, резко ударил по тыльной стороне ладони, так что таблетка вылетела из руки, упала в мешанину других лекарств. Я вскрикнула, от обиды и ужаса, что потеряно, все потеряно, но быстро собралась, в секунду, ударила негодяя в солнечное сплетение локтем, и пока он беззвучно ловил ртом воздух, кинулась к рассыпанным на столе таблеткам - скорее найти ее, мою. В запасе было секунд десять, может, пятнадцать, я судорожно шарила в куче беленьких кругляшков, сглатывала тугую слюну - мне тоже не хватало воздуха, совсем от другой боли. Ну где же ты, милая, чуть серее остальных, с отломанным краем... Когда противник пришел в себя, я углядела ее, наконец-то, схватила, сунула в кармашек, просвистела молнией.
Распахнула окно - второй этаж. Внизу - не так далеко, какие-то пять-шесть метров, но трусливой душонке не докажешь - зеленела кромка леса, по дорожке прохаживалась пара ничего не подозревающих (как мне хотелось думать) прохожих. Выхода не было. Прыгать. Сердце ухнуло и заныло. Думаю, даже остановилось на долю секунды. Плевать. Трава мягко спружинила под ногами, но подошвы я все же отбила - еще бы, босиком. Преследователь прыгать не решился, но у него был телефон... Все равно, какая-то, да фора.
Деревья росли густо, как зубья расчески, но не стояли прямо, а сгибались под тяжестью плодов до самой земли. Я то ли бежала, то ли ползла, не помня себя от страха. Время от времени ощупывала пальцами маленький бугорок в кармане - на месте.
Показалась опушка и автобусная остановка за ней.
- Девушка, Вас только и ждали, - добро осклабился кондуктор.
- Это в Москву?
- В Москву...
Редкое везение... если только... недоверчиво оглядела кондуктора: дядька как дядька, со складками морщин и белесыми глазами любителя выпить. Не думаю, что.. но эта его оговорка, что ждали... Плевать.
Забралась в автобус, выдохнула. Босые ноги, исхлестанные кустами, кровоточили. А есть ли у меня деньги? Снова страх струйкой холодного пота пополз по спине. Потерять возможность спастись от такой мелочи... В кармане нашлись несколько зеленых бумажек - стало быть, тысяч. Неплохо. Но почему никак не едем?
- Скоро отправимся?
- Погодите... - кондуктор болтал с кем-то в дверях, и вдруг радушно взмахнул рукой, "проходите".
Преследователь ехидно улыбнулся, повернулся к своим и кивнул.
Что же делать? Проглотить таблетку и вернуть все к началу, к моменту, когда она, драгоценная, лежала на ладони?... успею ли я проанализировать секретный состав до того момента, как подкрадется противник ("Отмена" не меняла хода событий, а лишь откидывала на то время, когда нежеланное не успело случиться)? Или попробовать бежать, до следующего анализатора?...
Я посмотрела на люк в крыше - может быть...
Времени на раздумья не осталось.
***
Стоило открыть глаза, как начиналась атака вертолетов. Большие мощные машины зверски крутили лопастями, вовлекая в это вращение весь мир. Приподнять трещащую по швам голову получилось с четвертого раза, и лучше б я этого не делала - потолок завертелся и десятитонной плитой придавил к постели. Затея удалась, если бы не одно "но" - я до последней детали помнила, что произошло. И не изобретено волшебной таблетки...
Эх, если б не уезжал Антон в ту злополучную командировку...
Небо. Самолет. Свобода
Возбуждение начало нарастать уже по дороге в аэропорт. Я люблю аэропорты. Здесь я чувствую себя полной жизни. Если есть на свете место, где ветер переворачивает страницы книги судьбы, то это место - тут. Шум разноязыкой толпы, деловито снующей по своим маршрутам, сообщения о взлете и прибытии рейсов настраивают на особый лад. Все это - титры предыдущей серии. И каждый раз появляется чувство, что поездка что-то изменит, принесет знакомства с занимательными людьми, или с теми, кто станет другом на всю жизнь, или откроет новые горизонты. Казалось, я видела это же в глазах пассажиров - глубоко запрятанное под тревогой и суетой ожидание перемен... В конце концов, я попросту люблю летать, и предвкушаю тот холодок внутри, который предшествует появлению волнующего чувства полета.
Но сегодня волнение было напрасным - полет предстоял не мне. И все же по дороге в Шереметьево привычно чувствовала лихорадочное возбуждение - аэропорт всегда заряжает энергией, пусть ничего не случится, пшик, как если зайти в ресторан, раскрываясь навстречу ароматам, и тут же его покинуть, передав папку с документами деловому партнеру. В тот день я снова оказалась здесь с Антоном - он турагент, и за два года я превратилась в профессионального провожатого.
Помню, последний раз, когда мы летели вместе, я раскачивала высокое кресло, пытаясь поудобнее устроить измученное жарой и южным вином тело. Лететь предстояло недолго, пару часов, но я никак не могла найти приемлемое положение, а высидеть даже два часа в неудобной позе на высоте десяти тысяч метров - чистая пытка. Мое ерзание было прекращено вмиг, одним взглядом: я послушно притихла и накрыла ладонями руку Антона. Руки у него ощутимо дрожали. Мне хотелось не выпускать его пальцев весь полет, но я боялась заснуть и незаметно для себя покинуть пост. Антон смотрел строго вперед с потерянным видом, и белые наушники, так неподходящие к выражению лица, казались трубочками капельницы, по которым ему доставлялось успокоительное. Если бы нужно было охарактеризовать его одним словом, это было бы слово "Медведь". Большой, сильный, добродушный, но страшный в гневе. На Антона можно было во всем положиться, только не в небе: он панически боялся летать. В то лето самолеты падали, как звезды, только желаний никто не загадывал.
Пассажиры в ряду, что стоял перед нашим, не рисовали в воображении возможную катастрофу или же пытались справиться с волнением собственным способом - травили байки.
- Слышу - шум как-то на лестничной клетке, и не просто шум, а стены дрожат! Выглядываю - и точно, дверь соседскую ломают. Мужики в форме, все путем, ну, думаю, ключи потеряли, вызвали, кого надо. Приглядываюсь - а парень ими командует незнакомый. Не соседский парень-то! Во, думаю, воры обнаглели! А мужики тоже, молодцы, паспорт с пропиской не спросили. Эй, кричу, что это значит? По какому, понимаешь, праву? А парень спокойно так отвечает: "Девушка моя здесь живет. Поругались - к телефону не подходит, дверь не открывает. На балкон зову - не выходит. Как еще с ней поговорить?" Любовь, да...
Сумасбродства запоминаются прочнее всего, но не всякая любовь толкает на безумия. Она бывает мягкой, плавной, как молочная река, кисельные берега, хочется в ней завязнуть, отдаться течению, лежать лениво на поверхности, перебирая волосы любимого. И вспоминаются тогда не глыбы - бусинки, небольшие шарики, но прозрачные и яркие, приятно ложащиеся в руку.
Помню, как мы сидели в кино, в кармане завибрировал телефон, сообщение пришло от того же Антона, растянувшегося в соседнем кресле: "Как тебе кино? Я бы лучше оказался на сеансе порнофильма.. с тобой в главной роли".
Или как на какой-то морозный праздник, то ли 8 марта, то ли 14 февраля, он пришел без цветов, я злилась, огрызалась весь день, засматриваясь на девушек с букетами, а дома меня ждали свежие, как огурцы, хрустящие тюльпаны, десятки тюльпанов - они по-домашнему выглядывали из банок из под консервированных помидоров, потому что ваз Антон не нашел.
Или как я решилась приехать внезапно, среди ночи, и Антон встречал меня на совершенно безлюдной станции метро, с последним поездом. Мы были взвинчены до предела, возбуждение кололо кожу иголочками, и не покидало чувство, что мы уцелели, спаслись от какой-то беды и теперь все будет хорошо.
Все приготовления были сделаны, все детали обговорены, но посадку еще не объявили, и ничего не оставалось, как прожить вместе эти десять минут. Заметно было, что Антону нечем занять руки. Он непроизвольно делал движение, будто сжимает ручку несуществующего чемодана, вернее, вполне реального, но уже сданного в багаж и уехавшего на ленте в недра аэропорта. Если б можно было курить, Антон тут же достал бы сигарету, прищурился, поднося к ней зажженную спичку, и блаженно выдохнул, обретя какое-никакое, но занятие. Но курить было нельзя, и он неуверенно улыбался и хмурился, как хмурится человек, знающий, что через пару часов он вместе с самолетом пронзит пару часовых поясов и окажется в другой стране, среди новых людей и незнакомых обычаев, а тот, кто стоит сейчас напротив, останется. Время от времени я поднимала глаза, чтобы взглянуть в его лицо и видела за его спиной улетающие в небо самолеты. "Ничего, в другой раз" - успокаивала я себя. Нужно было что-то сказать напоследок, но любые слова казались глупыми, и я просто держала его за руку. "Береги себя", - наконец произнес он, так ничего от меня и не дождавшись, и перешел границу, за которую я уже не могла с ним последовать.
Исполнив свою миссию, я сразу же зазевала, вспоминая, что вставать пришлось в шесть утра. Зашла в магазин, нашарила в кармане мятые десятки и купила бутылку ледяного лимонада. Бутылка неприятно обожгла руку холодом. Я полезла за платком, чтобы согреть пальцы, и в этом момент завибрировал телефон. "Уже скучаю". Я же никак не могла решить, что за чувства испытываю. Антон улетал часто, бывало, пару раз в месяц, я привыкла, что несколько дней буду предоставлена самой себе и уже не чувствовала ни особой печали от расставания, ни нетерпеливой радости от того, что могу заниматься тем, чем хочу, ни на кого не оглядываясь - когда долго встречаешься с кем-то, свыкаешься с необходимостью делить время на двоих. Конечно, имелись какие-то личные дела, и я не стала бы маяться от безделья и скуки, но все же того приятного волнения, что поднималось пузырьками, когда родители уезжали на дачу, оставляя меня в квартире одну, на все выходные, не было, как не чувствовалось и тоненького поскуливания грусти. Нет, я пока что не скучала.
За то время, что я провела внутри здания аэропорта, небо затянулось серым войлоком. Июнь в этом году получился плаксивым, то и дело лил слезы, а то и ревел ливнем. Пожалуй, стоило поехать домой и выспаться. В дождь хорошо спится.
Как написать гениальную статью
Спросонья не могла понять, что за время суток за окном - вечер, утро? Комнату застилал мягкий плотный сумрак. Неужто я умудрилась проспать до следующего утра? Сверилась с палочками электронных часов на музыкальном центре и успокоено выдохнула - 16.02. Бешеный ливень за окном косыми линиями перечеркивал планы на вечер. Это не дождь, это душ. Конечно, можно было выйти на улицу... джинсы набрали бы воды, вымокнув до колен, и тянули вниз, в лужу. Вот тогда я пожалела бы, что не ношу легких юбок и платьев, которые, промокнув, не превращаются в тяжелую гирю, а всего лишь беззастенчиво облепляют ноги. Было бы немного стыдно, но я умею с вызовом смотреть на тех, кто рассматривает меня. Да, можно было бы поймать машину и доехать до нашего любимого кафе и вызвонить друзей. Это было маленькое кафе с громким названием, ничем не примечательное, но там готовили вкусные салаты и сносный тирамиссу, и мы с удовольствием собирались там всей компанией. Но пока окажешься в машине - сто раз вымокнешь под беспощадными струями тропического ливня, что заливал сегодня город - растаю, как сахарная голова. Лучше было остаться дома и наконец-то взяться за статью - сроки поджимали. Я - стажер в глянцевом журнале. Стажерам полагается побаиваться начальства, сдавать все тексты вовремя и лезть из кожи вон.
Включила компьютер, он довольно зашумел. Представила, как электроны понеслись по проводам, оживляя микросхемы - точно так, как талая вода собирается в ручейки и питает землю весной. Наверное, скучно компьютеру стоять выключенным по полдня. Признаюсь, иногда я разговариваю с ним, похлопываю черный бок системного блока, а он добродушно подмигивает лампочками.
Завела новый файл, привычным движением нажала Ctrl + S. И что же я сохранила - пустую страницу! Нужно было наполнить ее словами. Идея имелась, но разнообразие вариантов ее воплощения сбивало с толку. Можно было начать так: "Каждый из нас хоть раз в жизни...". Или: "Маленький ребенок, как и маленькая собачка, отличный способ завязать знакомство с мужчиной - они постоянно путаются под ногами". Или: "За окном которую неделю лил нескончаемый дождь"... Или это где-то уже было... Я беспомощно огляделась. Возле клавиатуры стояла чашка с разводами сливок на остатках кофе. Тарелка с одиноким печеньем. Несколько мятых купюр. Следовало бы убрать от компьютера ненужные вещи, а здесь оказались:
мягкие игрушки - восемь штук,
фигурка Ганеши (этой я, пожалуй, разрешу остаться, чтобы привлекать деньги, они лишними не бывают),
две ракушки из прошлой поездки к морю,
три шоколадные конфеты (разные) и пустой фантик от четвертой,
деревянный веер,
тяжеленная керамическая кружка в виде мамонта, полная мелочи, с горкой,
щетка для волос,
восемь музыкальных дисков,
неразорвавшиеся шарики для пейнтбола (трофей на память)...
Стихийный музей забытых вещей. Неудивительно, что у меня никак не получалось сосредоточиться.
И все же это непросто - начать. Я принесла ворох журналов и внимательно изучила первые абзацы статей - общее не находилось. Возможно, стоило изучить более серьезных авторов - по-хорошему, не стоило равняться на глянцевое чтиво, тогда как вся стена за моей спиной была уставлена разноцветными томиками стопроцентной качественной литературы. Возможно, Фитцджеральд или Сэлинджер обиделись бы, узнав, что я называю их романы "хитами", но им никогда уже этого не узнать.
Я вытащила с полок все книги, до которых могла дотянуться, и разложила их на кровати плотными рядами. Ложе из фраз. Интересно, что за сны пришли бы ко мне, усни я на нем?.. Вдруг бы приснился гениальный роман, как когда-то Менделееву вожделенная таблица... Так, не отвлекаться. Первый попавшийся роман был заложен вилкой. Если я вовремя вспоминаю, что не стоит класть книгу раскрытым разворотом вниз (пусть это и придаст ей милую взъерошенность, домашность, которую, впрочем, кроме меня никто не может оценить), то хватаю что-то плоское из того, что лежит поблизости - рекламный буклет, игральную карту и т.п. - и вкладываю между страниц. Однажды по рассеянности засунула в книгу пакетик с ванилью и долго потом не могла понять, почему меня преследует этот осторожный томный запах. Но вилка! В четвертой по счету книге обнаружилась "виза", которую я, как думала, потеряла еще два месяца назад и давно заблокировала.
Так ничего и не придумав, я уселась за стол и взглянула в окно. Широкие струи извивались по стеклу, искажая картинку, и казалось, что там, среди вымытой зелени, ходят люди с жабрами, спрятанными под высокими воротниками. Они дышат водой. А чем буду дышать я, когда воздух в пузыре закончится? Нет рядом того, с кем "на двоих одно лишь дыхание". Мне стало страшно. Захотелось позвонить Антону, и я не стала отказывать себе в этом. Антон успел долететь, добраться до отеля и даже немного осмотреться (количество "звезд" в явном несоответствии с указанным, народ шельмоватый, но добрый, дешевое серебро, что тебе привезти). Простые слова, уютный родной голос сделали свое дело, я совершенно успокоилась.
Курсор по-прежнему мигал в начале пустой страницы. И тут я вспомнила, что не успела помыть посуду после ужина. Это мой пунктик - никогда не оставлять в раковине грязную посуду, чтобы не давать тараканам радоваться, пить из залитых водой тарелок бульончик. На прошлой квартире водилась чертова пропасть этих тварей и ничем не получалось их вывести. Тараканы с аппетитом поедали отраву и приглашали к ужину друзей. Я просто вижу, как они смеялись надо мной, заметив новую упаковку с испуганными насекомыми на картинке. В бессилии я давила их блестящие тела ногой, и звук трескающейся хитиновой оболочки терзал и одновременно ласкал мой слух. Нет, только не это - нового нашествия мне не вынести. Пришлось пойти на кухню. Вот почему трудно работать дома - всегда найдется занятие, не требующее отлагательств.
Окончательно стемнело, а муза никак не приходила. Нужно было чем-то ее приманить... Шоколадка!... Но что это - не осталось ни одного кусочка? Фольга победно гремела, но пальцы нашаривали только крошки. А статья так и не сдвинулась с мертвой точки. Знаков без пробелов - 0, знаков с пробелами - 0.
Наверное, стоило писать ручкой - это, конечно, медленнее, но, уверена, помогает - обеспечивает единение автора с пресловутым белым листом. Да-да, точно - Гришковец пишет свои романы именно так. Только где же она, счастливая ручка... В какой из пятнадцати любимых сумок...
Снова отвлеклась. Возможно, стоит начать с середины? Или с конца?
Акула пера
Открыв дверь редакции, я сразу почувствовала на себе взгляд. Клетушки сотрудников располагались по обе стороны длинного коридора, который пронизывал все помещение и упирался в кабинет главного редактора. Он-то и стоял на пороге, уставившись на меня. Выражение гадливого недовольства на лице босса - это нехороший знак, очень нехороший.
- Зайди, - сказал он таким тоном, будто только что наступил в кучу дерьма.
А во всем виноват телефон. Недолюбливаю эти пластиковые коробочки. Неожиданно разражаются трелью, так что подпрыгиваешь, хватаешь трясущейся рукой, а он ползет, ползет к краю стола, пиликает. А если ждешь чьего-то звонка, сколько ни смотри на кнопки телефона, как ни гипнотизируй, с бубнами вокруг ни ходи - молчит, как партизан на допросе. Но страшнее всего - звонить незнакомым людям. Кто там, по другую сторону провода? В каком настроении? Допустим, абонент только что получил нагоняй от начальства, или час просидел в кафе, нервничая, успел выпить три чашки горького кофе, поминутно проверяя часы, а она так и не пришла. И тут я со своим звонком... Наверное, в детстве, таком глубоком, что и воспоминаний не осталось, кто-то невоспитанный обругал маленькую девочку или трубку бросил, не объяснив, а я, слушая эти пи-пи-пи, на всю жизнь возненавидела общение по телефону. А теперь, нутром чую, проблемы.
Нашего босса недаром кличут "МЕЧом". МЕЧ - его инициалы, его сущность, его стратегия. Не знаю, задумывались ли родители, выбирая для младенца имя, что за аббревиатура получится в итоге, но прозвище "МЕЧ" идеально ему подходило.
Впрочем, в прошлый раз главред был не слишком строг ко мне.
- Вы неплохо пишете, гладко, но в тексте не чувствуется страсти. Как Вы относитесь к своей героине? Нравится Вам она или раздражает? Может быть, Вы ее ненавидите?
- Честно сказать, я к ней равнодушна.
- Вот именно! - МЕЧ победоносно вскинул палец. - Равнодушны. И это чувствую я, и это же почувствуют читатели. Мы не составляем энциклопедию, где важна - и единственно верна - интонация объективной оценки. Мы должны быть пристрастны! По-хорошему пристрастны. Невелика заслуга открыть дверь, побродить по комнатам и выйти. Вышибить дверь ногой, разбить кулаками вдребезги - вот что нужно! Эмоции! Пыл! Увлеченность! Ради этого нас и покупают.
Я насупилась и разглядывала разводы, оставленные кофейной чашкой на листе бумаги с какой-то рукописью. Должно быть, это означало, что МЕЧ к автору неравнодушен - презирает или терпеть его не может.
- Погодите-ка, - МЕЧ приподнялся с кресла и навис над столом, выставив локти в стороны. Сейчас он напоминал паука - позой и жутковатым выражением круглых глаз. - Вы случаем не одна из тех дармоедок, что приходят к нам в надежде на бесплатные приглашения?
- Неет, что вы... - промямлила я.
- Хорошо. Я понимаю, Вы только начинаете, не просто с ходу войти во все тонкости. Скажите, что в Л. могло бы Вас заинтересовать: ее творчество (я скривилась; попсовые песенки никак не подходят под это громкое слово)? История ее триумфа (триумфа! Мама дорогая. Я фыркнула и покрепче сжала губы, расползающиеся в такой ненужной сейчас улыбке)? Ее личная жизнь?
- Скорее, личная жизнь.
- Вот именно! - повторил МЕЧ, довольно осклабившись. - Все-таки Вы понимаете главное. Это неплохо. Для обывателя нет ничего увлекательнее чужих слабостей. Доработайте статью в этом направлении.
Я уже не рада была, что выбрала личную жизнь. Л. славилась своей закрытостью - редкий случай в наше время, когда каждый готов продать себя по частям и даже в кредит, но этой-то таинственностью она и выделялась. Он и она, уже полгода тишина, ее голос по радио, но у него своя волна... Что ж, мудро. Хитро. Номер пресс-секретаря выдавал в эфир равнодушные длинные гудки...
Нет. Если говорить начистоту, я не звонила. Не могла заставить себя позвонить. Телефонофобия - это болезнь, понимаете? Руки от ужаса потеют, так что трубка грозит выскользнуть, начинаешь заикаться, путать имена и даты.. Перед важным разговором всегда пишу шпаргалку на листе бумаги.
Время сдачи номера неумолимо приближалось. Я обыскала всемирную сеть - Л утекала фальшивыми ссылками, смеялась надо мной с фото под заголовком "Л. напишет книгу про папарацци". Она умела ставить замки и подсовывать обманки, становиться невидимой, когда того требовали обстоятельства. Необходимое качество для того, за кем крадутся, попадая шаг в шаг. Качество, по ошибке выданное мне от рождения вместо уверенности в себе. "Наглость - второе счастье!" - мама воздевала указательный палец к небу, подчеркивая этим, что дополнительного куска счастья мне не хватило. И хорошо еще, если достанется первое. А Л. включала невидимость по собственной поле. Я начинала уважать эту безмозглую, как думалось, красотку.
- Что это за слово - "нет"? Я не знаю такого слова. Это на каком языке?
МЕЧ топал ногами и громко кричал, для острастки постукивая кулаком по столу. Я молчала.
Главред будто бы успокоился, завозился в кресле, а после выдвинул ящик стола и достал красивую вишневую трубку. Следом появились щипчики, кисет и какой-то инструмент, похожий на сверло. МЕЧ принялся тщательно вычищать и выбивать трубку.
- Бырыпуршшшрлла, - пробормотал вдруг он.
- Что-что? - переспросила я, подавшись вперед и вслушиваясь. Абракадабра какая-то.. или он прочищал голос?
- Бырыпуршшшрлла, - повторил МЕЧ громче, внимательно посмотрев на меня. В глазах его прыгали чертики.
Боже.. кто-то из нас двоих сошел с ума. Я не замечала в себе признаков безумия, хотя... поди знай, как это начинается? Внутри похолодело, как обжигает морозом внезапный ужас.
- А! Не понимаешь. И я не понимаю. Нет, говорит, информации. Так создай ее! - он удовлетворенно откинулся на спинку и сложил пальцы на намечающемся животе.
Мое попадание в штат повисло на волоске, и не просто на волоске, а истощенном, требующем ухода. Вот когда появились нужные для статьи эмоции - я ненавидела эту Л. Она, знать не знающая о существовании начинающей журналистки Юлии, способна была влиять на мою судьбу. Она занимала в мире слишком много места... При этом не фиксировалась радарами, не попадалась в сети. Но все-таки она существовала, и ничего другого не оставалось, как затаиться в кустах и выследить дичь.
Навыками частного детектива я не обладала, не стоило и надеяться незаметно красться за ней по городу, сливаясь с кирпичной кладкой, в случае если Л. повернет голову в мою сторону - градусов на двадцать - достаточно для того, чтобы лампочка в мозгу запищала "Alarm!". Или сидеть в машине перед ее домом, час за часом, выжидая, пока она выйдет, и к тому же не одна - этот вариант требовал совпадения слишком многих "если", да и машины никакой у меня не было... По счастью, назавтра ожидалось вручение музыкальной премии, на которую Л., как бы страстно она не охраняла свое privacy, не могла не придти.
***
Почувствовать себя шпионкой - это так волнующе. Скользить, как тень, вдоль домов, стать невидимкой, знать то, что неведомо другим... С самого утра я не находила себе места, подгоняя время. Пять часов до "охоты", четыре.. три... Последний раз я нервничала так же, до завывания в желудке, в десять лет, когда возвращалась домой после побега. На самом деле никакого побега не было, но я привыкла называть случившееся этим словом, потому что воспринято оно было именно так.
На вешалке возле входной двери всегда висел, как сторож, синий бабушкин пиджак. Синий цвет неспроста напоминал о школьной форме: то и была ее униформа для города. Залоснившийся от старости на плечах и локтях, пиджак скромно нес планки орденов и значок "Ударник коммунистического труда" - бабушка была труженицей. Не "трудоголиком", как сказали бы сейчас, а именно "тружеником" - она исповедовала принцип "Жить надо не для радости, а для совести". Теперь вы понимаете, какой нужно было быть сволочью, чтобы ограбить этого святого человека.
И эта маленькая сволочь, то есть я, однажды нырнула в карман, скользнула по сизой шелковой подкладке и обиженно хмыкнула - пальцы словили воздух и уткнулись в дыру. Карман оказался пуст. Или казался пустым.. ведь я определенно видела, как бабушка засунула туда сложенные вчетверо купюры. Я пошарила еще раз, подергала дыру и под треск рвущегося шелка нащупала спрятанные за подкладкой деньги. Синяя, как и этот тряпичный сейф, пятерка.
Я собиралась когда-нибудь вернуть, честно. Уверенность в собственной непогрешимости напрочь заглушала чувство вины. К автобусу я бежала, подпрыгивая и напевая.
Устроилась на заднем сиденье и с упоением слушала, как шипит на каждой остановке воздух, растягивающий гармошку дверей. Свобода! Я, как большая, сама, одна! еду в соседний город по своим делам. Внутреннее ликование прорвалось негромким визгом. Кондукторша недовольно обернулась, я опустила глаза.
Минут через двадцать показалась и цель вылазки - магазин "Филателист", торжественно мрачный, с особенным запахом клея и кожи. Здесь продавались дивно красивые и дико дорогие серии марок, которые мне, сопле, никто не собирался дарить даже на день рождения - как вещь заведомо ненужную и глупую. Бумажный квадратик с дырочками размером пять на пять сантиметров не мог стоит этих денег - разве что покрыть его золотом. Наконец-то один из блоков стал моим.
Руки тряслись от возбуждения. Я с трудом засунула блок в кляссер и вышла из магазина. Прислонилась к стене и с минуту разглядывала прохожих. Никто из них не подозревал, что эта маленькая девочка с падающей на глаза челкой - обладатель сокровища. Впрочем, им, как и моим родителям, наверняка было не понять. Через час автобус доставил меня обратно. Я хотела было присоединиться к беготне друзей, устроивших казаки-разбойники, но вспомнила о хрупком кляссере в сумке и передумала. Нужно было похвалиться...
Я вернулась домой с сумерками и с первых ступенек почувствовала запах корвалола. И точно: к двери кинулась заплаканная мама. Первым, что она сделала, увидев меня в проеме, была тяжелая, от души, затрещина, от которой заревела уже и я. После чего мама крепко взялась обнимать и целовать блудную дочь, заклиная меня больше никогда, слышишь - никогда! не убегать из дому. Наши слезы смешались в одну соленую реку. Бабушка напекла праздничных блинов, мама достала припрятанные конфеты. Про пятерку так никто и не вспомнил.
С тех пор не раз мои поступки выворачивались наизнанку. Тогда еще я поняла: иногда не стоит объяснять, где лицевая сторона. Несмотря на швы.
Обычно мне везло - то ли ангел-хранитель ответственно относился к делу, то ли боженька смотрел на мои никчемные проступки сквозь пальцы. Даже в университете, когда я на спор выучила лишь три билета из тридцати шести ("ну да, везучесть, как же... что впустую бахвалиться - докажи!"), я почти не тревожилась, будучи уверенной - не может быть, чтобы не получилось. Запас фарта, который я так неосмотрительно тратила по мелочам, как видно, подходил к концу. Я посмотрела на ладонь - пальцы дрожали, как у прожженного алкоголика. Я бы, пожалуй, и вправду напилась, чтобы чуть-чуть расслабиться, но тогда возникла бы опасность утром не вспомнить, кого я увидела.
Стрелки часов, настойчиво подгоняемые взглядом, наконец-то установились на времени выхода. Итак, темный плащ и темные очки - обязательная униформа шпионов. Фотокамера. Журнал. Театральный бинокль так и остался ненайденным где-то в ящике стола. Я подняла воротник и нашарила ключом замочную скважину. Теперь-то понимаю, что выглядела, должно быть, идиоткой, но мне хотелось взять все возможное от этого самой же придуманного приключения.
Возле клуба толпились поклонники, любители автографов и халявы, мечтающие проскользнуть внутрь, если на входе возникнет мало-мальский скандал и охрана на минуту отвлечется. Словно стая ворон, они расселись на спинках окрестных скамеек, покрыли разноцветными кучками заборчики и негромко перекаркивались. Охранники не упускали случая побыть богами и шпыняли журналистов. В результате в округе стоял негромкий гул. Если б он стих хоть на минуту, тишина резанула бы уши, как нечто неуместное и странное.
Хорошо было бы подняться на второй этаж соседнего здания - красивого старинного дома, широкими окнами взиравшего на мельтешение внизу, как разряженная дама смотрит на ребячливые игры молодежи - с брезгливым равнодушием. Хорошо бы попасть туда и наблюдать за происходящим сверху, но откуда мне было знать код домофона, а в подъезд, как назло, никто не заходил. Пришлось выбрать для засады место в скверике. Шпильки проваливались в мягкую после дождя землю, и я то и дело переминалась с ноги на ногу; сесть было негде, разве что на ту же низенькую ограду, но если бы я уселась, точно ничего бы не разглядела за плечами плотной толпы. Поэтому я, напротив, взобралась на металлический бордюр и обняла рукой фонарный столб. Люди проходили мимо, оглядывались - должно быть, думали, что очень хочется попасть на вечеринку, а не пригласили, и теперь я, как Золушка, околачиваюсь поблизости, чтобы хоть одним глазком...
- Девушка, извините, - я так испугалась, что волчком подпрыгнула на месте и свалилась с бордюра. Прямо в руки красавца незнакомца. Светло-карие глаза с острыми точечками зрачков светились на его загорелом лице.
Я молчала. Я затаила дыхание. Сейчас он скажет: девушка, извините, у меня случайно оказался лишний билет, товарищ не смог придти, и я был бы счастлив взять Вас с собой на праздник, ибо Вы так прекрасны, что просто обязаны украсить собой этот вечер... Как в сказке. Лимузины. Балы. Красивые платья. Шампанское. До этого момента я не испытывала ни малейшего желания оказаться в шумном прокуренном клубе, полном фальшивых улыбок и тусовщиков всех мастей, но мне лестно было услышать эти слова.
То есть "было бы", ведь он пока ничего не сказал.
- Девушка, извините, - повторил "принц", заметив мой испуг, - Вы не могли бы на минутку поделиться мобильным? Мой разрядился и я не могу позвонить другу, чтобы он вышел ко мне из клуба...
Парень наткнулся на мой разочарованный взгляд и поспешно добавил:
- Я заплачу.
Падать с небес оказалось больно. Мысленно я разбилась вдребезги - ни одного принца не стояло внизу, чтобы меня поймать.
Ну что ж. Я ничего не потеряла, потому что ничего и не собиралась получить. Я не планировала попасть на вечеринку и не попала на нее. Все, чего мы хотим, случается. И наоборот.
***
МЕЧ крикнул с другого конца коридора:
- Зайди, - и гадливо скривил губы.
Один, два, три.. десять. Я выдохнула.
К встрече с "главвредом" следовало морально подготовиться. Нельзя же, право, с порога идти на заклание. Я завернула к знакомым в фотоотдел, бросила сумку на свободный стул и направилась к кофе-автомату. Стоило мне войти в комнату, как ассистентка отдела красоты Лера торопливо собрала снимки в папку и распрощалась с бильд-редактором, кинув в мою сторону недоверчивый, изучающий взгляд. Лера разносила сплетни (свежий выпуск! Паша из отдела спорта тайно встречается с ...), но все еще считала меня недостаточно вовлеченной в жизнь коллектива, чтобы добавить в "список рассылки". Она не была уверена, что я сумею разобраться в хитросплетении судеб. Верно оценю степень ее осведомленности. Нелегкость выбранной роли. Если б я демонстрировала хоть какую-то амбициозность, то очень скоро заработала бы в ее глазах нужное количество баллов. Но этого не было. Я не рвалась на передовую, не приносила "бомб" и никого не подсиживала. "Свой среди чужих, чужой среди своих", - гаденько пропел внутренний голос. Вот уж нет. Быть "своей" для Леры? Я задала бы ей совсем другие вопросы. Не "не знаешь, чья красивая красная тачка вечно забирает Лену К.?", а "Почему люди не летают так, как птицы?" или "Зачем людей наказали любовью?". Назло ей я закатила глаза, хлебнула невкусного кофе и постаралась включиться в разговор. Обсуждали насущную проблему - нежелание работать.
- Зимой невозможно было заставить себя трудиться, потому что холодно и все силы уходили на обогрев организма, - жаловалась красавица Маша, чья модельная внешность вопила о том, где ей нужно находиться - по другую сторону камеры. Впрочем, "вешалкой" она успела побывать, но считала, что достойна более интересной и творческой работы. Теперь в ее обязанности входил поиск фотографий известных личностей - желательно, с размазанным макияжем и под столом. "Покажите, что ничто человеческое "звездам" не чуждо. Домохозяйка из Бирюлево должна хоть на минуту почувствовать превосходство над Анджелиной Джоли. Что Джоли не лучше ее. Иногда" - требовал МЕЧ. Действительно, утомительный труд - целыми днями рыться в грязном белье. Целлюлит, сползшие лямки, лысеющий супермен. Тьфу.
- Да, но и весной ни фига не до работы: внутри одно большое сердце, - признался фоторедактор Никита.
- Наш заинька влюбился? - захихикали девушки. Маша приладила к Никитиным ушам по большому ярко-розовому цветку из шелка - браслеты с последней съемки. Никита стал похожим на помесь чебурашки с клумбой.
- И теперь у него слякоть на месте мозгов, - добавила я.
- А давайте клад искать, и ну ее, эту работу, - предложил Никита, доставая из ящика стола невесть как очутившуюся у него книгу "История кладоискательства в России".
- А что это такое, склад? - ударила я цитатой из "Простоквашино".
- Да, и кто из нас будет копать большие глубокие ямы тяжелой лопатой? - уточнила Маша, приняв позу культуриста. Бугров мышц на ее тонких гладких руках не появилось.
Никита залез под стол, девчонки со смешками принялись вытаскивать его оттуда.
- А я люблю смотреть, как работают другие, - сказала Марина, - это так вдохновляет. Слава богам, есть телеканал "Домашний", где постоянно что-то режут, пришивают и красят. Главное, не обращать внимание на рецепт в конце - если я возьмусь готовить с весами в руках, обязательно останутся лишние детали. То есть продукты. И что это за глупость - три грамма базилика? Не та это трава, чтобы взвешивать в граммах.
Все снова захихиками.
Я почувствовала, что достаточно зарядилась и готова к встрече с боссом.
Поверить не могу - он меня уволил! УВОЛИЛ!
Да, забыла сказать: Л. тогда пришла одна.
***
Будто выгнали с уроков - оказаться в пустом городе, среди бела дня - на свободе и не чувствовать ни малейшей радости от того, что предоставлена сама себе и день лежит передо мной послушным пластилином, лепи, что хочешь, и никто не будет стоять за спиной с указаниями: начни с того, поправь вот здесь. Я стала не свободной, а неприкаянной. Ни при чем.
Так, держаться. Красиво плакать никто не умеет. Еще пара остановок и я дома. Автобус неторопливо, с расстановочкой, полз по дороге - железный старик, с астматическим присвистом открывающий и закрывающий свои ободранные двери. Яркое пятно рекламы на боку только подчеркивало почтенный возраст ветерана дорог. Пальцы вцепились в поручень, так что побелели костяшки, но как бы я ни нажимала на поручень, автобус не двигался быстрее. Естественно.
Я машинально закидывала голову вверх, чтобы слезы не выкатились из глаз, и прозрачная жидкость предательски поблескивала в уголках. Грузная женщина лет пятидесяти, занимавшая целиком все сиденье напротив, участливо вглядывалась в мое лицо, видимо, подбирая слова утешения. Она шевелила губами, складывала руки замком, то подавалась вперед, то снова вдавливала себя в старую кожу сиденья. Пуговицы на кофте от этих движений разошлись на животе. Ну же, тетенька, скажите. Я переживала уже не за себя - за нее. Принимала у себя самой ставки на исход событий. Нет, так и не собралась духом. Все-таки у нас не принято выражать чувства прилюдно.
Я двинулась к выходу за два квартала; наконец-то. Каждый день сворачиваю в проулок, чтобы срезать угол - там, между домами, можно выиграть пару минут, а я всегда опаздываю. Сейчас я не спешила (мне некуда больше спешить), но по привычке двинулась наискосок. Возле дома номер девятнадцать бессменный страж, высокий сухой дед, ковырялся в железках. Когда бы я ни проходила тут (если, конечно, не ночью) - дед был на месте. Железки, на мой неопытный взгляд, ни капли не менялись, но он бы, думаю, обиделся, укажи я на это даже смехом. Однако я молчала, слегка кивала, поддерживая это знакомство вприглядку, и проходила мимо. Интересно, завел бы он разговор первым, увидев меня зареванной? И как бы он меня назвал - "дочкой", как это делают многие пожилые люди, "девочкой", "маленькой" или как-нибудь иначе? Не узнать. Я, как обычно, молча кивнула, пробегая мимо, и нырнула в подъезд.
Кто я? Зачем я?
Дом, милый дом. Небольшая квартирка под самой крышей, с окнами на обе стороны, из-за чего солнце в течение дня неспешно прогуливается из комнаты в кухню. И непременные трамваи - ночью, под окнами, каждые полчаса уютный звон. Все вещи здесь под нужными углами, подвинь на миллиметр - гармония разрушится. Утром по комнате прыгают веселые зайчики света, щекочут нос, и голуби мирно курлычут, выпрашивая крошки. Эта квартирка видела меня всякой, она примет меня любой, спрячет и убаюкает.
Помню, как решила съехать от родителей и не знала, как ее искать, "мою" квартиру. Ездила по незнакомым адресам, пытаясь примерить на себя эти улицы, чужие запахи котлет и старых газет. Дома - они живые. Ты можешь им понравится, а можешь - и нет. И черт знает, каким образом они выбирают себе хозяев. Не приглянешься - будут толкаться косяками, бросать вещи под ноги, чтобы споткнулась. Редко случается, чтобы дом принял тебя сразу. И хотелось бы в нем остаться.
Не срасталось - мы не нравились друг другу. Я уже боялась, что так и буду ездить до старости - ни одна из просмотренных квартир не была похожа на придуманный "мой" дом. И эта - не напоминала. Но в ней было приятно находиться. Она не отталкивала меня, и я поняла - оно.
Теперь здесь все знакомо - деревянный пол, исцарапанный кошкой, что жила тут до меня, плетеный сундук, много воздуха. Диван с левой стороны немного продавлен, там, где я люблю свернуться калачиком и в десятый раз смотреть любимый фильм. Каждую весну на березе возле окна ворона вьет гнездо и носит червяков прожорливым комочкам. Антон смеялся, что я живу возле роддома.
Антон... какое я выбрала ему слово, "медведь"? Нет - "стена". Надежный, заботливый... расслабься и получай удовольствие. Если бы не "но".
Антону достаточно было того, что рядом с ним - славная, правильная девушка, которая щебечет, как птичка, на которую приятно посмотреть самому и не стыдно показать друзьям, и даже если девушка эта сморозит глупость или обронит вилку, то сделает это так мило. А чем уж я занята с десяти до шести - особого значения не имеет.
Нет, ощущать себя в безопасности, знать, что есть человек, который всегда выручит, подставит плечо, спрячет на широкой груди, скажет, гладя по волосам: "Дурочка, все хорошо, я рядом" - это, не скрою, важно. Это нужно. Но вот считал он меня маленькой и слабой, и я чувствовала, как становлюсь меньше и слабее. И нерешительнее. Как в детстве, когда я хотела прыгнуть с вышки, а брат говорил: "Ты не сможешь". И я смотрела на эту вышку снизу вверх, и она с каждой минутой, казалась, росла. Антон не говорил "не сможешь", он говорит "ну зачем тебе это?".
И я никогда не отдавалась ему полностью, оставляла немного для себя, как крохи сахарной пудры на дне промасленного пакета с пончиками... пара слипшихся комочков, самых сладких... немного себя на черный день, чтобы не потерять того, что отличало меня от других - этого, в сущности, так немного, и где оно среди хрупких костей, трех пудов мяса и пары трехлитровых банок разных жидкостей - не найти...
Я боялась, что однажды подойду к Антону, бреющемуся в ванной у большого, во всю стену, зеркала, осторожно положу голову ему на плечо - и не увижу своего отражения, потому что тени в зеркале не отражаются.
Я боялась раствориться, исчезнуть, и в такие моменты пряталась внутри, закрывалась на все замочки, и он ловил мой отсутствующий взгляд, спрашивал: "Ну где ты сейчас? Маленькая..." и вздыхал. Антону хотелось уберечь меня, сам не зная от чего.
И я возвращалась.
И щебетала.
И дарила радость.
Но всегда оставляла немного для себя.
Тогда и пришла мне в голову идея стать репортером. Не думаете же вы, что все это из желания приобщиться к звездной мишуре? Корысть, честолюбие, жажда славы всегда были мне чужды. Хотелось доказать, что я чего-то стою, что-то могу - сама. Я больше, чем маленькая девочка, которую хочется опекать, защищать от невзгод и злых волков... Чтобы на вечеринке друзья Антона спросили: "А чем ты занимаешься? Постой.. так ты..?" И этот момент узнавания зажег бы гордость в его глазах. И я чувствовала бы себя не только чьей-то половинкой.
***
Звонок в дверь. Открываю - мальчик лет десяти, с желтой розой в руках. Курьер? Почему только одна роза? Да еще и желтая.... Мальчик показал жестом, чтобы я наклонилась к нему. Заинтригованная его молчанием, я выполнила просьбу, и в тот же момент он поцеловал меня в губы. Не успев подумать, что все это могло бы означать, я потеряла сознание.
Очнулась в незнакомом месте. Воздух иной. Запахи другие. Влажно. Дома, как проросшие луковицы - из прорех окон струятся лианы. Видимо, что-то случилось... А был ли мальчик?
Он бы тут, неподалеку, как только увидел, что я открыла глаза, подошел. Вот что он мне рассказал: "После Катастрофы остались только дети не старше семи лет. Многие даже читать не умели. Ничего не умели - только играть. Не знали, как устроен мир. Постепенно все Старое разрушилось, а некому было создавать. Ели, что найдем. Росли, как подорожник. Но позже выяснилось, что среди нас есть Ключи. Ключи к замкам в прошлое. Мы смотрим в скважину и если видим Сканнеров, забираем их сюда". Ну здравствуйте, я - сканнер. Хорошо, не факс. Даже не представляю, из какого места выползала бы у меня лента.
"Сканнеры, - продолжил мальчик, - это люди, которые, возможно, и не умеют Создавать сами, но накапливают в мозгу информацию о том, как это делается. Мы уже многое записали, про металл, стекло, связь, некоторые другие технологии. Жаль, что вы не можете оставаться здесь долго, лишь на 2 поворота ключа..."
Проснулась в испарине. Действительно, что я умею? Нажимать галочки в компьютерных программах, рисовать таблицы и графики? Составлять списки?... Вести беседу? Я до сих пор не выяснила, какой дорогой идти. Некоторые с самого рождения знают, для чего появились на свет - лечить людей или учить людей, строить дома, выступать на сцене. И даже их детские игры подчинены этому предназначению, они будто выполняют заданную программу - собирать знания и умения, которые пригодятся им в будущем. Им не приходится ломать голову, перелистывая справочник "Для поступающих в вузы". Я искала в себе какой-нибудь талант. Зря говорят, будто в каждом он обязательно спрятан; мне не досталось, или же он зарыт был слишком глубоко, так, что не нащупать.
Какое же дело - "мое"? Как это узнать? Хорошо, когда все дороги лежат перед тобой. Плохо, когда дорог так много, что хочется сесть на асфальт и расплакаться от бессилия сделать выбор. Быть может, мое призвание - быть боевой подругой гения? С мягкой улыбкой кормить на вечно забитой кухне духовную элиту хлебом насущным? Впитывать разговоры, составлять мнения.. Паразитировать, так сказать, на чужом интеллекте. А в старости мемуары написать ...
Если отбросить в сторону эти мысли, так некстати ворвавшиеся в голову с утра, не покидало четкое ощущение - что-то не так. Солнце привычно дырявило взглядом штору, никогда не смолкающий шум машин ложился фоном на звонок будильника... я намеренно выбрала в качестве звонка самую раздражающую из мелодий, чтобы гарантированно проснуться - хотя бы для того, чтобы сообразить, какую кнопку нужно нажать для отключения звонка. Раздражающий... понимание тут же пришло: горло раздирало изнутри, будто я проглотила ежа. Моя тетя, большая любительница разной эзотерики, постоянно повторяет, что во всех болезнях мы виноваты сами. Мол, организм не так уж хил и в состоянии гнать прочь инфекции; большинство заболеваний кормится нашими эмоциями. Ангина же нападает на тех, кто держит слова при себе. Надо было сказать правду, а ты соврал. Или просто промолчал - ведь это не ложь, если ничего не сказать? А ангина тут как тут, в наказание. Но разве могла я признаться Антону, что меня выгнали?.. Расписаться в своей бесталанности и слабости: "да, милый, ты, как обычно, оказался прав - я ни на что не гожусь, ни для чего другого, кроме как взбивать подушки и точно помнить, сколько ложечек сахара класть в кофе и чай"...
Попробовала прокашляться - горло резануло ножом, да так, что я инстинктивно схватилась за шею, чтобы хоть немного унять боль. А ведь в детстве я любила болеть. То плавиться от жара, то стучать зубами от холода, видеть то, чего не видят другие, разговаривать во сне на непонятном языке. За это разрешалось ложками есть малиновое варенье и спать, сколько захочется. Только телевизор смотреть запрещали - голова заболит. Бабушка занавешивала ящик кружевной салфеточкой, чтоб неповадно, и варила мое любимое обжигающе-горячее молоко с медом и желтыми разводами сливочного масла. Мама читала вслух про приключения Муфты, полуботинка и моховой бороды. Домашние становились трогательно предупредительными.
Так забавно бывало обнаружить, что у меня есть горло. Не шея, на которую бабушка наматывала толстый шарф, а горло, которое сжималось от боли и отказывалось пропускать внутрь даже то самое горячее молоко.
Но больше других болезней мне нравился бронхит. Я с удовольствием кашляла, громыхая листами железа, и представляла себя пиратом, который пустил здоровье на ветер, надувавший черные паруса. Но главное - при бронхите из картонной коробки со смятыми углами извлекались Банки - круглые божки толстого стекла, которые вытягивали из тела Болезнь. И бабушка, моя тихая ворчунья бабушка, превращалась в волшебника, шамана, факира. Бабушка обертывала ножницы полоской ваты, обмакивала вату в дефицитный спирт и зажигала факел. Огонь забирался внутрь склянок, банки с громким чмоканьем присасывались к спине. На мне помещалось только восемь пиявок. Они крепко всасывали кожу внутрь, и я думала, что через час-другой мое тело распределится по этим баночкам. То-то бабушка удивится. Но я всегда засыпала и возвращалась живой, практически здоровой, с кружками на спине. Как поле после прилета маленьких инопланетных тарелочек.
Чудесное время - детство, как сон наяву, освящало даже такие отвратительные вещи, как болезнь. А сейчас болеть совсем не интересно.
Шоппинг-терапия
Хорошо, Маринка позвонила. Я говорю в трубку "алло!" и она сразу же начинает смеяться от радости. Просто оттого, что я есть и что я такая, какой она меня знает и любит. Настроение сразу улучшилось.
- У мамы Ящера день рождения, не поможешь выбрать подарок? - "Ящер" - Маринкин парень. У него гладко выбритая голова и осторожные повадки ящерицы. Видимо, чтобы доказать самой себе и всем остальным, что это не более чем увлечение и ничего, в сущности, для них не значит, девушки часто прячут поклонников за прозвищами. Мы не то чтобы специально их даем, они приклеиваются сами и прилипают намертво, не оторвать. Кроме того, это гораздо удобнее, чем каждый раз объяснять, что за Саша имеется в виду.
- А я болею, - просипела я в трубку.
- Вот и хорошо.. вернее, плохо, просто ужасно, но ты оденься потеплее и выходи. Шоппинг-терапия быстро поставит тебя на ноги.
Прогулки по магазинам действительно меня спасали, и не раз. Удивительно: купишь какую-нибудь мелочь - и хандра отступает. Причем нельзя сказать: секрет в том, что расстаешься с энной суммой денег, получив взамен заслуженное количество радости. Как в кинотеатре - купил билет и наслаждайся. Фильм как раз может и не понравиться, пусть это и ожидаемый, разрекламированный фильм, а с шоппингом - без осечек. Даже если полдня проходить из примерочной в примерочную, и так ничего и не купить -терапевтический эффект прибудет без опозданий. Потому-то вещи, купленные в "лечебных целях", редко достают из шкафа больше одного-двух раз - свою роль они уже выполнили.
***
Маринку в метро не встретишь. Я, говорит, не готова держать на своих хрупких плечах тонны земли. И шпильки вечно на эскалаторе вязнут. Поэтому Маринка ездит на такси, а когда в бумажнике шуршат только записочки, билеты в кино с оторванным краем и презервативы, сочиняет наземные маршруты. Если доехать на 17-м трамвае до ВДНХ, а там пройти полквартала на север и пересесть на 11-й, а через пару остановок выйти и свернуть направо... Не мозг, а компьютер - и как она разбирается в этой паутине рельсов, шоссе и тропинок. Но в тот день я ждала ее на "Проспекте мира" - пятница и пробки в Москве синонимы.
Спустилась под землю. Эскалатор полз медленно. Девушка ступенькой ниже со скуки листала глазами рекламные щиты, как вдруг уперлась взглядом в какую-то точку - знакомый... Произнесла шепотом, про себя, его имя - как подпись под фото. Убедилась - да, это он, произнесла имя громче. Парень не обернулся, успел уехать на пять метров выше. Девушка в нетерпении переступала с ноги на ногу и вдруг бросиламь вверх, но эскалатор, понятно, быстрее, ей не выиграть было эту стометровку против движения. Тогда она кинулась вниз, и я услышала удаляющиеся "пропустите". И вверх побежит, все пятьсот или сколько там ступенек. Интересно, догонит?
Маринка опаздывала. Я лениво листала журнал, озираясь по сторонам. Вот девушка с длиннющим полосатым шарфом тоже кого-то ждет и, похоже, давно. Достала телефон, набрала номер, расправила на лице улыбку и тут же свернула снова - абонент недоступен. Через пять минут она не выдержала, встала со скамейки, прошла до конца платформы, вернулась. Села. Не видела, что с другой стороны к ней подходит та, кого она ждала - рыжая девушка с раскрытым зонтом. Радостный визг, рыжая закрывается зонтом, как щитом: "Не бей, не бей, я купила тебе профитроли!" Смеются.
А вот и Маринка - узкие джинсы, немыслимая майка и серебряная сумка. Маринка всегда появляется с победоносным выражением на лице, она не идет, а несет себя, с осознанием того, что все должны ею любоваться, и так и случается: окружающие начинают присматриваться, пытаясь понять, откуда оно рождается, это выражение, и обеспечивают Маринке необходимый всплеск внимания.