Обычно трактуют последний куплет не так, как это делаю я.
Обычно обжорой называется молодой человек, к которому обращается Начавший
Беседу.
Он, дескать, обжора; он, дескать, поедает дань, предназначенную миру, то
есть - всем;
дань сия, дескать, оказывается в его брюхе как в могиле;
это, дескать, - нехорошо; "пожалей мир и всё такое", - этакая попытка
усовестить чревоугодника.
Ты пожалей хоть мир - упасть ему не дай И, как земля, даров его не
пожирай. (Перевод Н.Гербеля)
Не объедай же мир чрез меру и чрез силу, Чтоб все его добро не унести
в могилу. (Перевод В.Лихачева)
Жалея мир, земле не предавай Грядущих лет прекрасный урожай!
(Перевод С.Я.Маршака)
Жалея мир, грабителем не стань И должную ему отдай ты дань.
(Перевод А.Финкеля)
Сокровище для мира сохрани - В могиле и в себе не хорони.
(Перевод С.Степанова)
Впрочем, есть переводы, в которых пожирателем назван настоящий
пожиратель.
Это, конечно, не молодой человек, "заключивший контракт со своими ясными
глазами",
а гроб, могила, земля.
Так пожалей же мир, иначе плод Твоей красы с тобою гроб пожрет.
(Перевод М.Чайковского)
Здесь пожирателем назван гроб. И я думаю, это - правильная
трактовка. Здесь я согласен с М.Чайковским и
не согласен с Н.Гербелем и остальными. Я полагаю, что переводчики, называя
пожирателем молодого
человека, - нивелируют остроту Шекспира.
Если читать в контексте "пожиратель - гроб/могила/смерть", то получается
страшная картина.
Ужасная! Чудовищная!
Об этом не хочется думать! Вас сожрут, читатель! Вас! Понимаете вы это, или
нет?!
Вам не хочется об этом думать, но вас сожрут!
А в общепринятой трактовке переводчиков, в подавляющем
большинстве переводов,
всё выглядит не столь ужасно, но стильно, весьма мило и где-то даже
оптимистично-красиво:
"пожиратель - молодой человек; не его пожирают, а он - пожирает; плохо,
конечно;
а что делать? может, когда-нибудь и одумается..."
Когда читаешь слова Шекспира, то - содрогаются внутренности.
Внутренности содрогаются!
Настолько ужасна озвученная им конструкция. Не ты пожираешь, тебя -
пожирают.
Не ты... Тебя... Неизбежно...
Можно этого не замечать, можно думать о себе, что ты - "пожиратель"; но ты
лишь кролик,
заглатываемый удавом; ты - ужин Киклопа; ты - дань Минотавра. И это ужасно.
Впрочем, может быть вы думаете, что у Шекспира не всё так
ужасно?
Может быть, вы полагаете, что я сгущаю краски?
Что вас не напугать, и ваши внутренности не содрогаются от мысли, что вас
когда-нибудь cожрут?
Что всё будет происходить не столь трагически, а как-то иначе?
Кстати, как иначе? Ай, да полноте, стоит ли об этом думать? Стоит ли думать
об этом теперь?
Когда светит солнце, когда играют силы. Это будет... ещё так не скоро...
Нет, решительно - нет. Ничего этого у Шекспира нет! У него, как у Маршака:
"земле не
предавай Грядущих лет прекрасный урожай!"
Даже ребёнку ясно: перевод Маршака - самый лучший. Вот так! Красиво и
поэтично!
"Земле не предавай ... прекрасный урожай." Я и не предаю! А все эти Киклопы
и Удавы -
бред вашего, Андрей Витальич, воображения.
Ах, если бы это действительно было так! Ах, если бы от ужасного
чудовища
можно было так же легко отмахнуться, как от неприятной мысли.
Мысль неприятная, но что впереди? Что впереди у каждого? Cмерть.
Да, пока она далеко. Но так ли уж совсем далеко?
Люди! Человеки! Нужно, нужно спасаться от Киклопа и Минотавра.
Если о них не думать, то
когда-нибудь
их зловонное дыхание и ненасытное чрево узнаешь и ты.
А ведь, говорят, были те, которым удавалось...
Что они делали? Те, кому удавалось, Тезеи и Одиссеи. Надеялись на удачу?
"А, может быть, меня и не сожрут?
сожрут, но не сегодня? сожрут, но не меня? да разве Киклопы бывают?
взрослый, а верит сказкам..."
Хорошо. Не верьте. Мне какое дело? Вернёмся к Шекспиру.
"Земле не предавай ... прекрасный урожай." Я не знаю, поверите ли вы мне или
нет, но
сила Шекспира проявляется даже тогда, когда его читают в контексте
"пожиратель - человек".
Даже если вы читаете последний куплет в облегчённом варианте, как
"пожалей мир, а иначе, обжора ты этакий, в твоем брюхе (как в могиле)
оказывается то,
что предназначено не тебе." Так вот даже в этом случае (если только вы
вдумаетесь
в эту конструкцию!), вы найдёте смысл, от которого содрогаются внутренности.
Потому что "брюхо" ассоциировано Шекспиром с "могилой". Если вы думаете, что
"не могила названа
Шекспиром брюхом, а наоборот: брюхо - могилой; брюхо молодого человека; ваше
брюхо; могилой;
стильно, легко и поэтично; а на самом-то деле? разве оно, брюхо - могила?
ох, уж эти поэты! чего только не придумают! для красного словца-то", -
то это означает, что вы попросту боитесь размышлять на эту тему.
Но если вы честны перед собой, и согласитесь с тем, что брюхо похоже на
могилу,
вам не уйти от мысли о настоящей могиле и о том, что и могила, в свою
очередь, похожа на брюхо.
Если ваше брюхо - это могила, то и могила - это чьё-то брюхо, хотите вы того
или нет.
Чьё брюхо? Брюхо чудовища, брюхо пожирателя. Пожирающего кого? Да всех
пожирающего.
И вас в том числе. And thee.
Поэтому даже тот, кто трактует пожирателя, как молодого
человека,
может придти и к другой трактовке: пожиратель - могила.
Потому что конструкция выстроена Шекспиром таким образом, что "брюхо" и
"могила" - закольцованы.
Вы можете начать движение от одного звена цепочки, и придти к другому.
А можете от другого и придти - к первому: могила пожирает, но только того,
кто ведёт себя как пожиратель. Такой вот лабиринт, почти как у Минотавра.
"Прекрасный урожай... земле не предавай."
Просто поразительно: какая бездна смыслов впрессована Шекспиром в две
маленькие строчки!
Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world's due, by the grave and thee