Доказательства того, что Сонеты Шекспира не обращены к конкретному человеку, - просты.
Чтобы понять, что Сонеты обращены к группе людей, достаточно внимательно прочитать...
первую строчку первого сонета.
Предполагаю, что мой комментарий может выглядить утомительным: я вновь и вновь
цитирую одни и те же слова; это может утомить самого терпеливого человека.
Но что поделать?
Что поделать, если образованное общество не видит этих доказательств!
Доказательства находятся у людей под самым носом! Они буквально в первой строке!
А их не видят!
Если бы люди видели, не было бы настолько распространено мнение, что Сонеты обращены к
"белокурому другу". И не занимались бы поисками его прототипов!
Итак, снова - первая строчка. Читайте!
"От прекраснейших созданий мы страстно желаем преумножения".
Вы это читали? Прекрасно!
Сказано: "мы ... желаем". Видите? Обращение - от группы людей. От группы! Мы желаем! Мы!
И, хоть озвучивает это обращение один человек, говорит он - от многих.
Согласны?
Идём дальше. К кому обращается эта группа людей?
К прекраснейшим созданиям. Согласны? К прекраснейшим созданиям!
Другими словами, - к группе людей. К группе! Ко множеству людей! Ко множеству! Ко многим!
Ко всем - кто считает себя прекраснейшим созданием. Согласны?
И хоть в дальнейшем беседа ведётся с одним, ведётся с неким персонажем,
изначально адресовано - ко многим!
Шекспир использует один и тот же художественный приём.
Великолепное зекральное отображение! Беседу начинает один, но от имени многих.
И беседует он - с одним, но адресуется - многим.
Этакая открытая беседа! Неконфиденциальная! Этакий интернет-форум четырехсотлетней давности!
Эту беседу могут читать многие. Это - диалог двух людей, который полезен множеству.
Ну что за глупость считать, что Шекспир обращался к кому-то?
К Пембруку ли, к другому вельможе ли по имени "Икс"?
Если бы перед нами была конфиденциальная переписка Шекспира с неким господином,
пищущий поступил бы несколько иначе: он предпринял бы меры, чтобы эта переписка
никогда не попала в третьи руки. Надеюсь, вы не сомневаетесь в уме Шекспира?
Переписка - дело интимное (о чём бы речь в ней ни шла). Если люди действительно
желают общаться друг с другом и только друг с другом, они предпримут меры, чтобы не посвящать
остальных в свои тайны. Можно зашифровать сообщения, можно попросить сжечь послание
по прочтении, можно использовать иные средства.
Но писать сонеты! Кому? Деревенщине?
Тому, кто не сможет ни понять, ни оценить? Ерунда какая-то.
Сонет, господа, - это произведение изощрённейшей формы! Изощрённейшей!
Меня охватывает трепет, когда я думаю, сколько ВСЕГО Шекспир сумел вложить
в эти четырнадцать строчек! А какая композиция у всего цикла!
Дна нет! Погружаешься всё глубже и глубже! И всё это - для деревенщины???
Нет. Сонеты - для прекраснейших созданий.
"От прекраснейших созданий мы страстно желаем преумножения."
От кого желают? От прекраснейших созданий. Что желают?
Преумножения. Желают преумножения прекрасного.
Преумножение прекрасного - это не только физическое размножение.
Я не знаю в какой светлой голове возникла мысль настолько узко трактовать
Шекспира: дескать призывает некоего юнца обратить взор на женщин,
чтобы, значит, настругать себе сыновей.
Нет, господа! Преумножение прекрасного - это преумножение прекрасного.
В самом широком смысле. Человек - прекрасен, дети его - прекрасны.
Но воспроизведение детей - лишь частный случай воспроизведения прекрасного.
Частный случай!
Недаром Шекспир далее намекает на цветы: разве садовник не занимается
умножением прекрасного?
А скульптор? Архитектор? Художник? Строитель мостов? Строитель дорог?
Просто строитель?
Разве учитель или врач не занимаются умножением прекрасного?
Разве цель ученого - не умножение прекрасного?
Так отчего же возникает мысль трактовать Шекспира узко? Трактовать как сводника?
Дети человека - это не только его физические дети.
Но и плоды его рук, и плоды его ума. Не согласны? О, как с вами тяжело!
Хорошо. Приведу ещё один свой вариант перевода первой строфы Первого Сонета.
От самых лучших - ждём мы лучших дел,
Не умирает Роза Красоты,
Есть зрелости естественный предел,
Но память сохранит её следы: