Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда,
горящая подобно светильнику, и пала на третью часть
рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь...
Откровение, гл.8, ст.10-11.
На остановке было пусто. В такой жаркий день сама мысль о троллейбусе казалась нестерпима. Люди лениво ползли по улице, с ужасом оглядываясь на городской транспорт и время от времени покупая мороженое. Само время как бы замедлило свой ход.
Для нее оно и вовсе остановилось. Она сидела прямо на земле, закрыв глаза. Голова обмотана платком, телогрейка на груди и левом рукаве порвана, шерстяные колготы протерлись на обоих коленях... Она и сама знала, что выглядит жалко. Только вот кому какое дело? Похоже, бабка все-таки обманула, и в бутылке был денатурат. Ну да Бог с ним...
Шестеро. У нее было шестеро. И муж Емельян, на все руки мастер. Да вот накатила эта беда-и ворота закрыть за ней некому...
А что оно такое-то, Чернобыль-то этот? Как городок такой небольшой, куда её Емельян с Иваном на работу ходили. А теперь-словно птица большая, чёрная, что крылами полнеба закрыла, над нами нависаючи. Да только она птицы не видала. Она гроб видела, а в гробу-сына Василия, первенца Чернобыля. Когда пожар начался, он с другими пожарниками кинулся тушить. А вернулся не своим ходом...
А пожар красивый был. Марьяна-то, дочка, и полоть перестала-засмотрелась. Через два месяца сына родила. Без ног, а голова треугольная. Личико одно. Как увидала его-так и слегла. Только металась да плакала: "Огонь, мама, огонь!.." Так и не отпустил он ее до самой смерти. Через месяц внука похоронили, а на следующий день Марьяна в Припять бросилась.
Семён и вовсе по глупости сгинул. Корову они продать хотели. В Киеве к майским праздникам можно дорого продать; ну, он и поехал. А ему-санэпидемстанция: зачем это ты, любезный, заражённое мясо-то привёз? Он удивился, дескать, какое ж оно заражённое, мы свою Пеструху берегли да холили. А они знай своё гнут: заражённое и всё тут. Семёна в милицию, а там по-своему рассудили: посиди-ка ты, милок, покуда мы разберёмся. Домой телеграмма пришла: погиб во время поножовщины. Зарезали, дескать, вашего Семёна уголовнички. Так-то...
Потом переселять стали. Она всё металась, как же уезжать, мол, а как Стёпушка из армии вернётся, где ж найдёт-то их? Да председатель объяснил, что ему письмо пошлют, куда их поселят. Тогда согласилась.
А как собрались, уже и ехать, и машина пришла, огляделась она на свой пустой двор, на дом сиротливый, без занавесок на окнах, словно глаза вырванные,-села и заголосила. И о могилах вспомнила, как в войну с братом там, за огородом, мать в мёрзлую землю закапывали, а отцу, что в партизанах был, сельчане крест ставили. И о Никитушке, первенце, что под вишней лежит. И о том, как дом этот после войны всем селом отстраивали, чтоб, дескать, славно жила семья павшего героя. Дожили. От родной земли отрываться, что от тела душе,-уходишь, как на небо. Словно бы уже ничего здесь не держит. Так, пустая, и ушла. А сама со слезами здесь осталась.
Поселили в Киеве в бетонной квартире. Окна и двери-как дыры в сыре. Холодный, злой дом. Вода горячая, газ по трубам, отопление,-а души нет. Долго думали, куда иконку приладить. А как приладили-занавесочкой прикрыли, чтоб не видала.
Стали жить. Павла взяли слесарем, а Ивану дали инвалидность и "ликвидатора". Емельян к докторам не пошёл, а подался в шофера. А её на молокозавод взяли.
Первую неделю в новом доме было страшно, как в бомбоубежище. От каждого движения соседей вздрагивали. В деревне-то этих всех звуков не слыхать, а тут-будто стены и не стены вовсе, а так, занавесочки повешены. К концу месяца дом стал врагом. Злобным, хитрым, с издёвкой. То музыку средь ночи запустит, то воду у кого-то с вечера откроет и так оставит.
Она слушала и удивлялась: как же можно жить-то в городе? Оно и понятно, что и люди здесь какие-то не такие, будто и не славяне. Чужие, глаза пустые, как у мертвецов. Всё бегут куда-то, не глядя перед собой и никогда не улыбаясь. А свадьбы-то у них какие! Стоят все с постными лицами, и без рушников, и без сватов, прости Господи, и хоть бы кто улыбнулся!
Они были здесь чужаками. Тяжелее всех приходилось Павлу-в жэке работали всё больше городские, и его не принимали.
Получали и деньгу за Чернобыль. Она ходила. Да только так смотрели там на неё, будто она у чьих-то детей последнюю кроху изо рта вынимала. Неприятно было брать ту копейку.
Иван сидел дома. Всё пытался сколотить что-то, помочь. Потом запил. Тяжко, видать, было мужику на шее сидеть у отца с матерью. Но пил первак, что подешевле,-всё экономил. Однажды метилового спирту напился, так еле откачали.
Но настоящее лихо пришло позже. Готовились встречать Стёпушку, маленького. Неделька ему оставалась. Письма всё не слал, видать, хотел нежданно приехать. Стол собирали, ждали. И вдруг-письмо: ?Ваш сын погиб на службе?. Солдатик из его части потом приезжал, крестик нательный привёз. Рассказывал, что стоял Стёпушка в дозоре - он на границе служил молдавской - и какой-то супостат пройти хотел, нарушитель, значит. Ну, Степан как положено - ?Стой, кто идёт?? - а тот его молча из ружья... Так и не узнали, кто да зачем шёл. Кто сыночка убил.
Вот тут-то Емельян запил по-чёрному. Всё терпел, а тут не смог. Стёпушку-то, соколика, боле всех любил. С тех пор и повелось: сядут с Иваном за стол-и зарплаты Павла нет. А потом Емельян не вернулся домой. Наутро позвонила какая-то медсестра и сказала, что у него инфаркт.
Продали всё, что было в доме ценного, всё, что сумели сберечь. Ладно б ещё только лекарства, так ведь и взятки надо давать. Чтоб подошли, чтоб укололи, чтоб накормили.
Странно как-то оно всё получилось. Было всё так хорошо, все радовались, улыбались,-и вдруг сразу стало так плохо. Разве ж так бывает?
Пролечили Емельяна с месяц, а потом и говорят: чего ж вы молчите, что у вашего мужа лейкемия? Какая такая лекьемия? А, оказывается, болезнь такая от Чернобыля у людей случается. Спросила про Ивана: может, у него тоже эта самая лекьемия? Спрашивают: а у него статус ликвидатора есть? Как же, и документ вот он. Ну, тогда, значит, есть, говорят, обязана быть. Вы его скоренько в больницу, нам ещё взяток, да будем лечить. Да только всё равно мужики ваши помрут, потому как болезнь эта не лечится. Но у нас им помирать легче будет.
От таких слов и руки опустились. Вспомнила, как совсем молодухой убегала от него по ржи, разрезая тугие колосья своим телом. И смеялась, а он бежал за ней, и казалось, не будет конца тому полю. Вот и прибежали...
Иван с Емельянушкой ещё цельный годок прожили. Ванятка в последние деньки лежал тихохонько, только иногда говорил: "Огонь, мама...Огонь жжёт..."А Емельян после того лежал просто, в потолок уставясь. А потом и его огонь спалил...
Остались они с Павликом одни. Походили-походили по опустевшему дому, сороковины справили. Она и не заметила, как горькая ей лучшей подругой стала. Да оно-то так и должно, ведь горше судьбинушки её ничего не придумаешь.
Так-то прожили они немало. Уж и деньжат накопили; Павлик всё хотел обратно податься, домой. А тут вдруг ни с того ни с сего стали деньги менять-те, что по сто рублей да по пятьдесят. Ну, они поменяли, а там времени прошло всего ничего, и денежки их все пропали. Павлик всё ходил, спрашивал: куда пропали? А там знай руками разводят. А ей и по сегодня видится бездна какая-то, а в неё летят люди с торбами, а в торбах-годами нажитое...
Что-то не то в мире происходит. То ли он весь тоже в бездну летит, то ли вверх дном переворачивается. А только не стало СССР, а заместо красного флага и серпа с молотом что-то не то синее, не то жёлтое, и тризуб. А что оно такое, этот тризуб-то, ей невдомёк. Ну, серп понятно, молот тоже понятно. А тризуб? Из жэка Павла попёрли, сказали-сокращение штатов, но он не заплакал-пошёл бутылки собирать. И она собирать стала. Насобирают на бутылочку, сядут, выпьют-и хорошо. Но денег всё равно не хватало, и они квартиру в том страшном доме продали. И жили, да вот однажды Павлуша зимой замёрз сильно, бутылки-то собираючи, купил чекушку согреться, да попалась ему какая-то отрава. Прохожие, добрые люди, "скорую" вызывали, да им ответили: "К бомжам не выезжаем". А она не знала. Так и помер...
И вот теперь она одна. Сидит-от тутоньки, и в сон её клонит. Во сне хорошо, там Емельянушка, и Павлуша, и Степан. Все живые, бегут по деревне, смеются. А Марьяна на руках парнишку держит... А проснёшься-и за горькую, потому как терпеть боле силы нету...
Люди лениво проползали мимо, старательно отворачивая глаза и носы. Она сидела прямо на земле, прислонясь к столбу, и от неё исходил тёплый кислый запах...
октябрь-декабрь 1999г.