Вика бесшумно прикрыла входную дверь и стремительно соскочила по ступенькам. Вышла из холодного подъезда на горячее летнее солнце. Остановилась на секунду и ослепленная, зажмурила глаза. Удивилась, что светило грело по-прежнему тепло и приветливо, словно добрый друг. Только ей было не до приятелей. "Разве на этом асфальте она стояла два часа назад? Разве на этой машине неслась, думая о нем?" Хотелось заплакать, ком заполнил горло, не давая вдохнуть, но слез не было. Вика быстро пересекла двор, обогнула старый магазин, миновала почту, перебежала дорогу. Почему она не могла расплакаться и уменьшить этот клубок в гортани? Почему? Слезы сделали бы боль не такой невыносимой. Она про это слышала или читала, сейчас Вика не могла вспомнить. Правда, ей никогда не удавалось почувствовать это на деле. То горе, которое ей приходилось переносить в жизни, было таким большим, что ни слезы, ни сочувствие, ни чья-то помощь не делали его слабее.
Мысленно она вновь переживала этот ужасный разговор. Ей казалось, что прошла целая вечность с той поры, как утром она проснулась, почистила зубы, вымыла голову.
Надо бы переставлять ноги шустрее. Так шустро, чтобы вопросы не могли догнать. Она не могла себе позволить думать о Ярославе сейчас, иначе ей грозило сумасшествие.
Она пошла быстрее. Потом побежала. Мелькали знакомые дома: тридцать шестой, сороковой. Деревья, кусты, заборы. Фигуры прохожих. Красная куртка (зачем напяливать ее в такой солнечный день?), камни на дорожке, девочка за руку с престарелой бабушкой, голубая майка, щербинка на бордюре, белые цветы, розовые - все это Вика машинально отмечала, несясь по тротуару. Она переставляла ноги часто, пытаясь забыть о предательстве и бессилии. Она не любима. Она не желанна.
Бежать. Спасаться бегством. Дальше, дальше, дальше. Пока она двигалась, могла не думать о себе, о нем. Только смотрела на чужие окна, мелькающую траву, безучастные лица людей.
Двигаться, двигаться, двигаться. Она должна была продолжать это делать. Если она остановится - не сможет сдержать крика и упадет в истерике на землю. Мужчины и женщины будут смотреть на нее и спрашивать. Спрашивать. Спрашивать. Но что спрашивать? Что спрашивать? Что? Она сама ничего не понимала!
Случившееся обрушивалось огромным безжалостным водопадом, который одновременно оглушал, сбивал с ног и топил. Она захлебывалась в панике, пыталась глотнуть воздух, но ничего не выходило. Все было бессмысленно. Бессмысленно и неясно. А ей необходимо было понять. Что же произошло? Просто необходимо.
Казалось, что на улице все знали, что с ней стало, что страх ее и отчаяние красными буквами проступили на лбу и щеках, пока она бежала бесцельно по улице, поворачивала за углы домов, огибала футбольные коробки, входила в арки. Силы были на исходе, и она пошла медленнее. Надо было найти укромное место, сесть и подумать, разобраться во всем. Вика огляделась. "Может быть здесь, на деревянной лавочке у подъезда? - Нет, много входящих и выходящих. Здесь, на низеньком ограждении? - Нет, слишком открыто. Здесь, на детской площадке? - Нет".
Она старалась вспомнить, что он говорил. Старалась вспомнить и осознать, но смысл безжалостно улетучивался. Она не могла постичь, почему все это произошло. Ей необходимо было докопаться до сути, но было сложно сконцентрироваться. Она была ошеломлена, а ужас сосулькой пронзал сердце. И кто-то невидимой безжалостной рукой вонзал ее снова и снова.
Когда-то давным-давно, мир состоял из света и счастья. Когда-то теплые руки обнимали ее и когда-то лопались почки на деревьях, рыжий кот мурчал у ног и свет угасающей зари был прекрасен. Когда-то... давным-давно.
Она остановилась, не соображая, где находится. Рыдания заглушили окружающий шум, и она с ужасом поняла, что сама издает эти звуки. Вика прижала к губам кулак в тщетной попытке унять предательские спазмы.
Временный паралич уступил место мучительному осознанию реальности. Усилия сдержать слезы стали невыносимыми. Вика обняла плечи и села на бордюр. Тысячи мыслей иголками вонзились в мозг. О, мамочка! Слезы полились из глаз, словно вместе с ними обида и жалость к себе могли покинуть ее тело. Горло свело, вызывая удушье. Вика скорчилась, она уже не старалась взять себя в руки и преодолеть боль, которая разливалась по всему телу. Она не стесняясь, закрыла лицо руками и заплакала. Она понимала, что должна была чувствовать себя неловко, но в ней не осталось ничего, что позволило бы ей сделать это. Реальность поражала с убивающей силой. Еще сегодня утром она лежала в объятиях мужа (мужа?) и ненавидела его работу, которая разлучала их на целый день. Еще сегодня она сдала экзамены и летела счастливая в их дом. Еще днем она мечтала о свадебном путешествии. Воспоминание как подводное землетрясение, всколыхнуло волну цунами, прокатившуюся через все тело. Вика сжалась, неистово и отчаянно пытаясь избавиться от боли.
Мимо проходила веселая компания. Вика растерянно подняла глаза, удивляясь, что где-то в мире еще звучит смех. Сероглазая девушка в матерчатых джинсах с небрежно стянутыми в хвост волосами посмотрела на нее. У одного из парней была татуировка на предплечье, он держал руки в карманах брюк и мышцы от этого красиво играли. Вика отвернулась, закусив ноготь на большом пальце. Почему так холодно? Рядом послышался шорох, и сероглазая девушка протянула ей пачку бумажных салфеток. Вика кивнула. На большее ее просто не хватило: шею словно перетянули грубой веревкой. Дружеский жест незнакомого человека сделал ее положение еще горше. Девчонка вздохнула еле заметно и побежала догонять своих.
Чудовищность всего, что произошло, постепенно все глубже и глубже проникала в сознание. Как спокойно он с ней говорил. Так мог рассуждать только человек, который не любил. Она потеряла его навсегда. Навсегда! Уже никогда не будут они...
Ярослав не любил ее. Понимание ядовитым дымом стало просачиваться в мозг. Оно проникало и одновременно уничтожало его. Теперь она осталась совсем одна. Она чувствовала, как над ней нависает тяжелое грозовое небо, сгущаются набежавшие во всех сторон тучи. Сейчас к водопаду добавится гроза, и они вместе уничтожат ее.
Он целовал ее так, что даже от воспоминаний тряслись поджилки. Он был ее первым мужчиной. Он был человеком, которому она отдалась без оглядки, в омут чувств которого прыгнула не подумав. Она хотела родить ему ребенка!
Где-то далеко послышался перезвон колоколов. Сквозь пелену, застилавшую глаза, Вика видела редких прохожих. Как в сюрреалистичном кино, они проплывали мимо: серые, маленькие, в одинаковых одеждах. Трудно было поверить, что вокруг громадный и шумный город. Рядом сел коричневый воробей, посмотрел черными бусинками глаз, повертел головой из стороны в сторону, будто силился понять Викино горе своим крошечным разумом. Она уставилась на него, мечтая забыться: думать было слишком больно. "Были причины жениться на тебе". Бесчеловечные слова крутились в голове, стягивая ее железным обручем. Жизнь легла на плечи могильным камнем. Она пешка в борьбе. Он, оказывается, вел войну, и она проиграла в ней. Он не любил ее. Горячие потоки слез, падавшие на футболку, быстро остывали. Почему было так холодно? Она передернула плечами и поежилась.
Над головой прогудел жук, Вика оглянулась. Стало смеркаться. Деревья клонились ко сну, ловя последние отблески летнего дня. Этого жестокого летнего дня. Горожане спешили домой, к родным, близким, к телевизорам.
Только не она. Как такое могло с ней случиться? Снова и снова Вика задавала себе этот вопрос.
Она закрыла глаза. Ей овладело чувство, что она никогда их уже не откроет. Вика не хотела этого делать. Вот бы уснуть и не просыпаться. Жаль, что не зима. Она слышала, что холодное время года люди часто замерзали на остановках, проваливаясь в забытье. Мамочка, возьми меня к себе! Она дала своему отчаянию вырасти, заполнить себя всю. Она - ненужная вещь. Она никогда не сможет быть счастлива. Она никогда снова не засмеется. Ее мама оставила ее, и папа. И человек, которого она полюбила, которому она поверила. И бабушки и дедушки. И молодые люди, которые ей нравились, - все были притворщиками. Она вообще не способна на человеческие отношения. Она противна всем. Если она умрет, никто не заплачет.
Вика вздрогнула и подняла веки. Была уже ночь. Зажглись фонари. У них кружились бестолковые бабочки. Тени двигались, шепталась ночная мошкара. Что же происходило? Ужас и растерянность затмили собой все. Он никогда ее не любил. Даже тогда, когда... когда что?
Вел под венец? - Тонкий расчет.
Целовал? - Умный ход.
Лежал с ней в постели? - Обычное мужское поведение, ничего не значащее ни для одного из них.
Беспощадная истина проникала внутрь, заполняя Вику подобно воде, заполняющей губку. Она брошена. Она использованный товар. Омерзение к самой себе вызывало тошноту. Почему она плакала? Почему его чудовищная гордость требовала такой бесчеловечной мести? Почему она была жертвой этой пытки? Почему она была так неосторожна и доверилась ему? Влюбилась, словно девочка? Это не он ее обманул, это она сама себя обманула, подавшись чувствам. Вику замутило от воспоминания о том, как она вытянула из него признание в любви. О, нет! Она была слепой!
Какой стыд! Перед ней снова всплыло его искаженное яростью лицо, и она почувствовала, как в ней закипает злоба - на его отца, ее деда, на него, на весь мир. Она ненавидела всех за свое унижение. Она сама виновата, бросилась ему на шею, самодовольная, уверенная в силе своих чар. Тщеславная дура! Она потерпела поражение в своей короткой семейной жизни. Надо же было закатить такую нелепую свадьбу! Теперь вместе с горечью отчаяния она чувствовала, что станет всеобщим посмешищем. При этой мысли по спине у Вики пробежала дрожь. Все будут смеяться над ней, а причина тому - Ярослав Выгорский. Она внезапно вспомнила свою фамилию. Она тоже Выгорская! Вика топнула ногой от обиды. "Дура!" - в ярости выкрикнула она.
Грубая правда терзала внутренности: она придумала мир, в котором жила несколько последних месяцев. Задохнувшись, Вика опустила голову. И тут же злость схлынула. Даже у нее не было средства победить отчаяние.
Боль вряд ли когда-нибудь станет меньше. Мысли кружились в голове, словно пойманные в стеклянном коробе стрекозы. Они бились, ломали крылья, но не могли улететь.
Она не отдавала себе отчет, сколько времени провела, сидя в сгущающемся воздухе и сцепив руки. Она чувствовала себя такой потрясенной и побежденной, что не замечала ничего вокруг. Она осталась одна, пытаясь сложить себя из кусочков, нащупать точку, от которой можно было бы оттолкнуться, или берег, к которому можно прибиться.
С наступлением ночи стало невыносимо холодно. Ее трясло. Глаза щипало, горло болело. Вика встала и медленно побрела. Доносились автомобильные гудки, гомон машин, далекий лай собаки. Она шаталась, спотыкалась, наталкивалась на неровности на тропинках и бордюрные камни в полутьме, среди теней и бледного света луны. Она не знала, зачем это делала, и куда шла, но сидеть на месте и окоченевать было еще хуже. Когда устала, притулилась на детской площадке, потом снова пошла. Ночь завладела городом. Машины шумели все реже, воздух становился холоднее, затихли птицы. Интересно, сколько натекло времени? Даже прохожих не было видно: не у кого спросить. Наверное, часа два ночи.
Ей захотелось вернуться в теплый уют дома, прижаться к горячему близкому телу.
Никогда теперь это не будет возможным. Вика без стеснения позволила рыданиям вырваться из груди. В тишине они раскатились далеко. Как жестоко он говорил, что завтра она проснется и будет думать, что ей все привиделось. Но это не так. Его холодный голос вечно будет шипеть в ее ушах, не давая забыться.
Никогда она не сможет больше прикоснуться к нему. Зачем ему нужно было ее сердце? Сможет ли она жить с ледяной пустотой внутри? Одна, совсем одна.
Под утро Вика обессилела от холода, собственных слез, попыток не замерзнуть, двигаясь быстро. Она ждала новый день в надежде на солнце и тепло. Хоть бы Олька никуда не уезжала. Она бы нашла у нее приют и сочувствие.
Вика не в силах была перестать плакать. Только теперь она уже не захлебывалась, соленые ручейки медленно сползали по щекам, скулам, катились по шее. Вика не вытирала их - какой был в этом смысл?
Что же ей делать? Разве не могла она вернуться домой, чтобы отогреться?
Не выставит же он ее сегодня?
От помысла просить прибежища, пойти и увидеть Ярослава, голова закружилась. Если бы был хоть единственный шанс, что он впустит ее, простит (за что?), готов будет жить с ней дальше, она бы валясь в ногах. Она бы умоляла, забыв про обиду. Но она знала, она видела в его глазах вчера, что возврата нет. Нет никакого будущего - только скорбное прошлое. У нее больше ничего не было. Он у нее все отобрал. Какая она дура, что так поспешно убежала из дома. Хотя бы ключи от машины взяла. Сейчас бы прикорнула там.
Усталость брала свое. Где она могла поспать? Можно было пойти на городской пляж, прилечь на лавочке. Вика повернула.
Ей, как и вчера, было непонятно, что он хотел. Было ясно только, что ему все-равно, если она умрет, если она плачет или просто растерянна. Он не любил ее. Вика чувствовала, что больше не существовала для него, а если и существовала, то как предмет вызывающий презрение. А может быть равнодушие?
Она не знала, и это казалось невыносимым.
Она предпочла бы, чтобы он убил ее. Она была женой-подстилкой, женой по расчету, нужной для тонкой интриги, не затронувшей сердца и выброшенной за ненадобностью. Она, как женщина, потерпела полное поражение.
Мамочка, это, правда, происходило с ней? Это ее обманули? Это ей воспользовались? Это она - разменная монета? При мысли об этом по телу Вики пробежала новая судорога. Она должна взять себя в руки.
Как это унизительно - быть вышвырнутой на улицу! Не понять, что человек, который находится рядом с тобой - притворщик! Человек, который ведет тебя под венец - ни грамма не любит тебя! Человек, которому ты вверяешь свою жизнь - играет с тобой! За что? Только за то, что когда-то - десять лет назад - ему сделали больно. Почему она должна платить? Почему?
Когда же берег?
Она уже почти дошла до реки, когда само провидение послало воспоминания о бабушкином доме. Старом, сморщенном, неуклюжем деревенском доме, в котором она не была... Вика задумалась: сколько? Месяца два-три точно не была. Дом находился в Подмосковье, минут сорок по Казанскому направлению. Конечно, туда добираться долго и неизвестно что там и как, но это крыша над головой. Ключи, как и двадцать лет назад, припрятаны под шифером облезлого сарая, и если лачугу не облюбовали бомжи, она сможет провести там несколько дней. "Опять же: только в том случае, если Ярослав не прибрал и ее", - напомнила себе Вика.
Ей безумно захотелось оказаться под сенью ветхого жилища. В детстве она проводила там каникулы, ела бабушкины блинчики из печки и сладчайшую клубнику, чесала за ухом плешивого кота и гонялась за бабочками.
Ей нужна была электричка. Пусть денег с собой не имелось - она могла запрыгнуть на платформу через какой-нибудь дырявый забор.
Некоторое время Вике понадобилось, чтобы сообразить, где она находилась, и определить, куда повернуть. Сначала она шла бодрой походкой: у движения была цель, но вскоре усталость победила. Сколько же ей тащиться до вокзала? Часа три-четыре не меньше. Почему вчера она сразу не вспомнила про деревенский дом и не поехала туда вместо бесцельного блуждания по городу?
День вступал в свои права. Поднялось солнце и выпило немногочисленную влагу с травы. Люди выползли из подъездов и заспешили на пробежки, выгул собак, на работу. Автомобили засуетились на дорогах, троллейбусы и маршрутки стали собирать пассажиров. Тоненькие струйки людей текли к метро, сливаясь в бурные реки. Вика присоединилась к потоку и проскочила через турникет, прилипнув к толстому парню лет пятнадцати. Раньше она этого никогда не делала, но сегодня не могла не воспользоваться метро. Идти пешком сил не было.
В подземке стояла духота и противно воняло. Вика не спускалась сюда года два: машина, такси, водитель деда. Люди толпились, занимая места ближе к входам в вагоны, которые еще не пришли на перрон. Лавочки были оккупированы, поезда забиты до отказа. Вика втиснулась меж потных тел. Хорошо, что народу много: толпа не давала упасть. Дышать было нечем, и Вика поминутно сглатывала, подняв лицо и стараясь поймать свежий воздух. Пассажиры торопились на станциях-переходах, заранее понимая, в какую сторону бежать. Только она бестолково долго читала указатели, выходила не из того вагона, продиралась супротив потока. Голова гудела, будто всю ночь хозяйка отплясывала в шумном клубе. Глаза слезились и не желали сосредотачиваться на буквах. Вика сама себе казалось сомнамбулой.
И все-таки, спустя некоторое время, измученные ноги нашли отдых в полупустом вагоне электрички. Хорошо хоть здесь она ехала против рабочего люда. Или, может быть, день был в самом разгаре, и белые воротнички давно рассортировались по офисам? Отупевшим взглядом Вика смотрела в грязное окно, пытаясь привести мысли в порядок и осознать, что она все еще жива и ей есть куда пойти, несмотря на то, что внутренности сковала ледяная тревога. Не думать ни о чем - вот было бы блаженство, но оно, как назло, не наступало.
Сердце Вики было опустошено. Тело разбито, истерзано. Все в ней кровоточило: и душа, и сердце, и разум. Прежняя смелая Вика умерла вместе с заходом вчерашнего дня.
Она сидела, вытянув ноги, как если бы ничего не произошло. Какие-то неясные видения проходили перед глазами. Она думала о небе, чистом небе, простирающемся над головами всех людей на земле. Живых и мертвых, добрых и злых, счастливых и несчастных. Люди жили, старались быть хорошими, растили потомство, зарабатывали, велели детям прилежно учиться, а те, в свою очередь, то же самое повторяли своим детям. А небо голубело. Над ним простиралась бесконечная стратосфера, в которой рождалось северное сияние. Нет, оно создавалось на солнце и прилетало на землю с маленькими электрическими частицами. Мысли путались в голове. Зачем она думала о бесполезных вещах? Сейчас ей важно был только одно - пережить происшедшее.
Вика равнодушно перевела взгляд на улицу. Поезд неторопливо сбавлял скорость, притормаживая у полупустой платформы. Наконец, качнулся и встал. Напротив окна располагался садовый магазин, и Вика обратила внимание на яблони, выставленные на продажу. Стройные и хрупкие они были бы похожи на небольшую фруктовую рощу. Только корни их были заключены в сетчатые мешки, вмещавшие не больше ведра почвы каждый. "Роща" походила на невольничий рынок.
От мешка к мешку тянулись шланги. По ним подавали, видимо, воду. Вика не могла отвести тоскующего взгляда. Гибкие трубы напоминали цепи на ногах заключенных. Деревья, похожие на рабов, но сохранившие гордость, любящие солнце, питающие листья, ждали своего часа. Ждали, когда благодарный хозяин привезет их в любовный сад и позволит расправить мышцы, вытянуть корни, как просыпающийся человек тянет руки. Доживет ли хоть половина до счастливого момента? Нет, большая часть погибнет и будет выброшена на свалку. А пустое место займет новый заключенный. Вика отвернулась. Она застыла и ничего не чувствовала: ни рук, ни ног, ни шеи. Зажмурила глаза и постаралась уснуть, чтобы набраться сил. Ничего не вышло.
Спустя полчаса вылезла на нужной станции. Все здесь изменилось. Магазины стояли ровными рядами и имели аккуратный вид, небольшая площадь перед станцией сверкала старательно выложенной плиткой. Несметное число машин толпилось на дороге, у платформы, под мостом, у палаток. Вика осторожно осмотрелась: там ли вышла? Там. Знакомая тропинка повела мимо обветшалого санатория, высоких сосен, стареньких домов, новых коттеджей-замков и густой травы. Воспоминания детства, неизгладимые, оставившие отпечатки на коре головного мозга, возникали на каждом углу, у каждого куста.
С трудом передвигая ноги, она шла. Несмотря на середину дня - не согрелась. Сердце стучало бешено, но внутри оставался могильный холод. Разве так бывает? Вика отчаянно пыталась взять себя в руки и подумать здраво. Некоторое время, она нарочно разжигала в себе чувство злости на Ярослава, и это поддерживало ее. Она говорила себе, что он отвратительный трус, если решил выместить обиду на ней, убеждала себя, что разумная вселенная вернет ему все сторицей, что он просто негодяй, что еще надо разобраться, кто на самом деле виноват во всей этой истории, и с чего все началось. Она не должна из-за него расстраиваться и тем более плакать! Он не достоин ее слез. В ее жизни обязательно будет человек, который полюбит ее искренне и навсегда, который будет носить ее на руках!
"Самое время начать жизнь с чистого листа - подумала Вика. Вот бы проснуться лет через семь и посмотреть, какая я там". Воображение нарисовало успех: Вика в элегантной одежде, в открытой машине катит навстречу морю. Шарф развивается зеленым пламенем. Ею восхищаются все мужчины. А один любит беззаветно. Дети. Дом. Собака.
Натужные мечты вернули призрачную картину всего того, что она утратила, и горе прорвалось рыданиями и детскими всхлипами. "Ярослав", - простонала Вика, и звук его имени высвободил боль, которая холодом засела внутри. Она была похожа на пронизывающий до костей северный ветер. Он проникал сквозь кожу, как сквозь легкую трикотажную кофту, намораживал снег прямо на сердце и кровеносных сосудах так, что их разрывало от холода.
Вика остановилась. Крепкий придорожный колодец подсказал, что жажда мучила ее уже не первый час. Она опасливо достала воды и напилась прямо из тяжелого ведра. Студеная влага сводила зубы и нагоняла еще большую дрожь на тело. Солнце стояло высоко, жаль - у нее не было телефона, узнать сколько времени. И может быть, Ярослав позвонил бы ей.
Нет, он не позвонил бы. Она это знала. Он не станет больше беспокоиться о ней. Слезы снова полились из глаз. Не было смысла тешить себя пустыми иллюзиями. Правда, которой она не хотела взглянуть в лицо, пронзала ее словно беспощадный мощный удар тока. Он никогда больше не поинтересуется ей. Он никогда больше не улыбнется ей. Никогда не протянет руку. Она будет полной дурой, если станет ждать этого. Вика всхлипнула. Теперь они возненавидели друг друга.
К тому времени, как она дошла до своего двора, боль в груди стала нестерпимой. Когда она увидела дом, внутри нее словно что-то оборвалось. Он еще больше, чем она помнила, припал к земле. Покосившееся крыльцо походило на щеку человека, пораженного инсультом. Слезы ручьем хлынули из глаз, и она была вынуждена прислониться к забору, чтобы не упасть. "О, Ярослав, - прошептала она, - теперь ты получил удовлетворение! Будь счастлив в своем блаженстве!"
Она плакала весь день. Пока открывала старую деревянную калитку, до такой степени заросшую травой, что штакетника почти не было видно. Пока шарила под шифером в поисках ключа, пока пыталась открыть тяжелый замок, пока боязливо озиралась в знакомом незнакомом дворе.
Плакала, когда воспоминания о детских беззаботных днях нахлынули на нее, делая теперешнюю боль непереносимой. Плакала, уткнувшись в пахнущие плесенью одеяла и пытаясь унять нестерпимую боль. Плакала от холода и горя.
"Я должна успокоиться, - говорила Вика вслух, - должна". Но как ни упрашивала себя, сделать этого не получалось.
Она напоминала себе, что теперь она в безопасности, у нее над головой крыша. Только от осознания, что это за крыша и что за безопасность, слезы становились еще горше.
Но, в конце концов, и их бесконечные потоки иссякли. Она долго лежала ослабев, прижавшись лицом к затхлым подушкам. Мысли блуждали вразброд. Все это происходило с ней, с которой всегда было интересно, все нянчились, старались ублажить и стремились дружить. Это она, Виктория Белова, изнемогала на убогой постели в древнем полуразоренном доме. Ни одна душа не знала об этом. Никому не было до нее дела. А если бы и знал кто, то всем было бы наплевать. У каждого слишком много своих забот, чтобы печься еще и о ней.
Она не имела духа отогнать от себя воспоминания о страшном изобличительном разговоре. Думать о нем было выше ее возможностей, но Вика не могла заставить себя не думать. Мысли обступили ее со всех сторон, словно стая грифов, учуявших смерть. Против воли, они кружились в мозгу, вонзали в него свои клювы. "Я не должна принимать это близко к сердцу, - повторяла она себе, - я должна быть крепче".
Казалось, протекла вечность, пока она недвижно застыла, зарывшись лицом в кровать. Она не хотела заглядывать в темную бездну завтрашнего дня. Там было слишком страшно, слишком непонятно. Все что она могла - это только отчаянно дышать через "не хочу". Вдох. Выдох. Вдох. Надо набраться сил и попытаться вырваться из ада прошлого.
Она смутно осознавала, что она в старом бабушкином доме, на скрипучей железной кровати. Она вдруг порывалась встать, порывалась бежать, но силы ей изменяли. Какое-то оцепенение нашло на нее и сковало члены, не коснувшись, однако, сознания. Оно постепенно меркло, истерзанное населявшими его страшными образами, нереальными, фантастическими, погружавшими в кошмарный сон. Она не думала, что и вправду заснула, только впала в сонное оцепенение, защищаясь от боли и непонимания происходящего.
На рассвете следующего дня Вика очнулась, изумленно огляделась и вспомнила, где находится и почему здесь оказалась. Боль была как зудящая кожа. Она раздражала и бередила, она вызывала желание содрать ее с себя и освободиться. Но она намертво прилипла к ней, она была частью Вики, она была самой Викой. Неуверенно она опустила ноги на пол. За окнами завывал ветер, он свистел где-то под потолком и пытался прорваться в дом. Нельзя было сказать, что это ему не удалось: в комнате стояла холодрыга. Вика не плакала уже, но горло было охвачено железным ошейником.
В доме бабушки не было водопровода, газа. Только электричество. Сейчас она не хотела проверять - работало ли оно. Она хотела только пить. И выть. Она собрала силы и встала, дошла до колодца. Деревья шумели, клонимые ураганом, трава стелилась по земле. Ветер, казалось, пробовал вырвать волосы из ее головы. Под стать ее настроению. Вика вытащила немного ледяной жидкости. Она казалось темной в глубине колодца, но на вкус была подобна божественной росе. Вика попила, прислонившись губами к ведру и обжигая и без того замерзшие внутренности. Потом перелила воду в собственное проржавевшее ведро и, изможденная, потащилась обратно. Мураши покрывали кожу, когда она задвинула засов и зарылась в одеяло.
От усталости она снова провалилась в неспокойный сон, сквозь который пробирались тяжелые мысли, похожие на бредни. Бесконечные попытки решить неразрешимые задачи, найти ответы на вопросы, которых ей никто не задавал. Неужели не будет конца этой тягучей боли?
Дребезжало окно, рождался новый день, до которого ей не было никакого дела.