Ленский Вениамин : другие произведения.

Amor vincit omnia

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книжка может представлять собой интерес как для ценителей поэтического слова, так и для религиоведов и культурологов, поскольку в ней нашла своё отражение авраамическая составляющая, отражённая в трёх религиозных мировоззрениях - иудаизме, христианстве, исламе.
  ***
  До нас дошло учение Христа.
  Послушав, мы упали на колени.
  И свет к сердцам прихлынул неспроста
  Из темноты откуда-то, из тени...
  
  О, это Бог смотрел издалека
  На нашу жизнь, взыскующую чуда,
  А мы - в себя, откуда, как река,
  Растёкся свет, почти из ниоткуда...
  
  Сплотило души таинство родства,
  Прозрел слепой, глухой расслышал слово, -
  Так хороши Писания слова!
  И мы теперь собрание Христово.
  
  
  
  ***
  По вечерам, когда я дома
  Жду снов желанных на боку,
  Обидно мне, что мир поломан,
  Что не вмещается в строку.
  
  Его чинить я не намерен,
  Однако утром, пробудясь,
  Земли почувствую молебен
  И уловлю взаимосвязь...
  
  Ну а пока - я камень просто,
  Который выпал из стены
  Жилого кладбища, погоста,
  Где были смыслы рождены.
  
  Надгробные ветшают плиты,
  Их тоже нужно подлатать
  И жить - как, может быть, пииты
  Живут и валятся в кровать...
  
  
  
  ***
  Устоять - это главное нынче,
  Превзойти свою тень. Превзошёл!
  И как Данте иду к Беатриче,
  Опираясь на письменный стол.
  
  По ступенькам - в чертовские ниши,
  Где свирепствуют пламя и мгла,
  Где рассудок взбирается выше
  Оседлавшего воздух орла...
  
  Искони в грешнопамятной бездне
  Стаи душ терпят муки и ждут
  Пришлеца, что из собственной песни
  Высекает обратный маршрут.
  
  С вышины, над воронкою жуткой,
  Луч надежды забрезжит, скользнёт
  По щеке Беатриче уступкой,
  Искуплением, смертью невзгод.
  
  
  
  ***
  Расцвели сады на небосводе
  Там Алголь а там Альдебаран
  Даль светла и сказочна и вроде
  Улицы чисты от партизан
  
  Подаёт кувшин Шахерезада
  Что сказать любезной хороша
  Потому что в голосе нет яда
  А в глазницах ясная душа
  
  Жду вестей из мудрого Багдада
  С джинном правоверным говорю
  О награде лучшей а награда
  Будет наша лучшая в раю
  
  Во дворце эмира ни пылинки
  Пестрота собрание щедрот
  И стоит у входа как на рынке
  Самый настоящий марсоход
  
  Караван горбатый обогнали
  Ездоки ревнители побед
  На изжёлта-красном одеяле
  Оставляя гусеничный след
  
  
  
  ***
  Средь зарослей мечетей и церквей
  Стоит едва заметно синагога.
  Её пыталась ночь переодеть,
  Но утро подоспело солнценого.
  
  Над куполом клубятся воробьи
  И падают на дерево волнисто.
  И всходит по ступенькам, грузноват,
  Раввин с глазами, может быть, юриста.
  
  За вожаком цепочкою идут
  Ученики почтенные, не дети...
  И повторяют, выпучив глаза,
  Курьёзы талмудических соцветий.
  
  Все в шапочках пришедшие сюда,
  А у раввина шляпа, словно купол,
  И он её, во всей своей красе
  Войдя вовнутрь, заботливо пощупал.
  
  Там, вызволив молитву, он изрек
  Сентенцию по поводу тиляпий -
  Вот этот бородатый Авраам,
  Учитель, у которого всё в шляпе...
  
  
  
  ***
  Сколько в Бабьем Яру иноверцев легло -
   Сосчитает лишь Бог, а не люди.
  Выгоняли вперёд, а потом наголо
   Раздевали напротив орудий.
  
  Обвиняли, толкали на зыбкую грань...
   И, чтоб с ними покончить скорее,
  Пулемёты включали, и падали - встань! -
   В беспросветные жерла евреи.
  
  Мы помянем их всех, никого не забыв.
   И славяне там гибли, и ромы...
  Никогда не простится обрыву обрыв
   Человеческой хрупкой соломы.
  
  
  
  ***
  Дряхлеют старики, расходуют запас,
  Ступают в глубину, откуда нет возврата.
  Не нужно им теперь затейливых прикрас,
  Попроще что-нибудь несите им, ребята.
  
  Вот сгорбился один! и просит костыли,
  Взволновано лицо, изрыто бороздами.
  Склоняется ко мне, но мысленно - вдали -
  Он хочет навсегда к своей прижаться маме.
  
  Где мама? Умерла! В шкафу её капот
  И прочий гардероб - как перчики в рассоле.
  Никто к её вещам при нём не подойдёт.
  Но амба старику приходит поневоле...
  
  Приняв моё плечо, он кашляет, небрит.
  И вздрагивает он, услышав звон трамвая.
  И вновь его глаза выходят из орбит -
  Лишь стрелка на него укажет часовая.
  
  
  
  ***
  Бедуин, твой коврик яркий,
  Словно солнце над пустыней.
  Принимай мои подарки,
  Почаёвничаем ныне.
  
  Расскажу тебе о вьюге,
  Не увидеть в ней зарубок,
  У неё скелет упругий
  И белёсый полушубок.
  
  О хамсине, о шайтане
  Я послушаю охотно.
  Если буря, мусульмане
  Запирают плотно окна.
  
  Посреди песчаной бури
  Оказаться может каждый.
  И тогда не надо гурий
  Изнывающим от жажды.
  
  Мой бурдюк водой наполни.
  Говоришь, простая вера
  Запускает в сердце корни,
  Подгоняя дромадера.
  
  Знаешь, где берёшь камеи,
  Отчего дожди и тучи,
  Где зарыты Птолемеи...
  Но Аллах ведь знает лучше!
  
  Расставаться неохота,
  Вкусен плов и сладок финик.
  Ты ещё, наверно, что-то
  Для меня на камне выпек.
  
  Вечереет постепенно,
  Звёзды ходят и планеты.
  Для тебя всё это пена,
  Мы с тобой в неё одеты.
  
  
  
  ***
  Скучаем по войне, грустим, и ненароком
  Война приходит к нам - одним единым скоком...
  
  И льётся кровь тогда, и мира мы хотим,
  Лишенья испытав, крик ужаса над бездной...
  
  Но мир к нам не спешит - как по скале отвесной
  Взбирается, в себя вбирая горький дым.
  
  
  
  ***
  Да, я родился - не было меня...
  И, может быть, меня не будет снова.
  Исчезнет время, таинство огня,
  За шагом шаг, причудливая мова,
  Охапка чувств, надежда и тщета,
  Стремительная встреча, расставанье...
  Однако жизнь ещё не прожита, -
  Цветёт узор затейливый на ткани.
  И постепенно, в трепетной груди,
  Я обретаю стержень, я не трушу.
  Иду вперёд, безбрежность впереди,
  Она везде; душа впадает в душу.
  Земля с Луной о вечном говорят -
  Как ласточки в пронзительном полёте.
  Проложен путь, упавший поднят взгляд.
  И поднят он из гумуса, из плоти.
  
  
  
  АПОКРИФ
  
  ...А Пилат говорит Иисусу Христу:
  "Я врагов своих знаю земных и не чту.
  Ты не враг мне, и Царство твоё - не моё.
  Как ты строен... как будто Лонгина копьё...
  О, ответь мне: возможно, ты просто актёр?".
  Но молчит Иисус, только слышится свор
  Закулисное лаянье, и фарисей
  От ступенек дворца прогоняет гусей...
  "Он молчит! Он виновен!" - рокочет народ. -
  "Он Учение наше пускает вразброд".
  "Так кого отпустить?" - вопрошает Пилат.
  "Нам Варавву отдай, он не так виноват!".
  А Христос говорит - не слыхать никому:
  "Отдаю вам Варавву, что брошен в тюрьму".
  И тогда, чуть помедлив, Пилат говорит:
  "Отдаю вам Варавву, ваш выбор - бандит".
  
  
  
  ПАМЯТЬ
  
  Что было, не вернуть, лишь память не пропала.
  Я ниточку тяну из тёмного подвала,
  И светится она, одолевая грязь.
  И как же я боюсь, чтоб нить не порвалась.
  Дней знаковых моих она свидетель; снова
  Натянута она, но не змееголова,
  Не ядовита, нет! Берёг её одну,
  И бережно, чуть свет, в сознание тяну.
  Мне кажется, она моей длиннее жизни.
  Чтоб обрести себя, я мир тревожу нижний,
  Где уместилось то, что было и прошло.
  Жаль, ниточка тонка, всё вспомнить тяжело.
  
  
  
  ***
  Бисмилляхи-р-рохмани-р-рохим
  Под айвою с тобой посидим
  И большого увидим быка
  Это в небе сошлись облака
  
  К водопою ступает рогат
  У него светло-розовый зад
  На спине восседают смотри
  Легкокрылые птицы зари
  
  Бык ведёт за собою овец
  Ибо стал пастухом наконец
  Обмахнулся хвостом рассыпным
  И рассеется вскоре как дым
  
  
  
  ***
  Прилетели скворцы, словно наши отцы
   Из далёкого прошлого; сели
  На ветвях, и поют, что был долог маршрут.
   И мы слышим их дивные трели.
  
  Мы стремились вперёд целый год напролёт,
   Но достигнуть назначенной цели
  Не смогли - что-то нам помешало, птенцам.
   Неужели скворцы прилетели?..
  
  Нелегко нам жилось, мы привыкли поврозь.
   Порывались возвыситься - каждый.
  И у нас не взросло для полёта крыло,
   А скворцы прилетели однажды...
  
  
  
  ***
  Снег мягкотелый, без клейма,
   Он громоздится, как тома
  На книзу горбящейся полке.
  
   Не знаю, долго ли ему
  Вбирать ноздрями полутьму
   И слушать наши кривотолки.
  
  Мы ранней требуем весны.
   Нам фрукты нехотя вкусны,
  Свезённые из-за границы.
  
   Пусть звёзды лик приблизят свой
  К земле, взойдут над головой.
   Но снег разлёгся бледнолицый...
  
  Не провожай меня - дойду
   По снегу этому, по льду.
  Согрею руки над конфоркой.
  
   Зима с газетной полосы
  Не сходит, щупает носы.
   И не запомнится короткой.
  
  Оденусь завтра потеплей,
   Себя ты тоже пожалей.
  Ты заходи, на всякий случай.
  
   Снег был поддатлив и летуч,
  Но затвердел к утру, как луч,
   Обёрнутый колючей тучей...
  
  
  
  ШАХИД ИДЁТ ВПЕРЁД
  
  Шахид идёт вперёд, в нём тени нет сомнений.
  В молитве много раз он падал на колени
  И к богу своему громадному взывал,
  И снова брёл, дрожа, к закату тленной жизни,
  Где персики в соку, и финики, и вишни...
  Там кофе с молоком наполнили фиал...
  
  Он приближается... Над ним гудят светила,
  И верит он, что их поддерживает сила,
  Которой нет конца; вокруг шумят пески -
  Вальяжно разлеглись, подобно океану.
  Чудесен плотный мир, но колотую рану
  Оставил в нём Аллах, душа полна тоски.
  
  Томится горизонт, узорясь, как витрина;
  Над головою хвост раскинулся павлина -
  То звёзды ввечеру столпились и горят.
  Осталось претерпеть минут пятнадцать, что ли,
  И ночь затмит собой все радости и боли,
  И облачится дух в божественный наряд.
  
  Восстанет новый мир; сферические лица
  Окутают глаза, не дав испепелиться
  Ни изумлению, ни Книге, чья пыльца
  Проникла в глубь души великолепной сурой.
  И туча не падёт на плечи тенью хмурой.
  Ничто не осквернит живого мертвеца.
  
  
  
  ***
  Это были самые долгожданные похороны:
  мы погружали их в землю,
  а они поднимались -
  пшеничые зёрна.
  
  
  
  РАЙ
  
  В рай хочется и мне, и вам.
  Но кто поднимется туда?
  Быть может, я, поверив снам,
  А может, вы - по головам...
  В раю уютно, там вода
  Всегда прозрачна, воздух свеж,
  Там для души любви манеж
  И без конца бегут года.
  Я там прилягу под айвой,
  Никто одежду не подаст,
  Поскольку голостью живой
  Там всё лучится, всякий пласт.
  Там петь легко на все лады,
  Любую ветку потрясёшь -
  И в руки нежные плоды
  Летят, и сладок мекинтош.
  О, лишь помыслить я могу,
  Чем рай приятен и богат!
  Там ангелицы на лугу
  Садятся ловко на шпагат.
  По вечерам от звёзд и лун
  Исходит музыка для сна.
  И можно спать, всё время юн,
  И видеть сны твои, весна.
  
  
  
  ***
  Среди столпившихся имён
  Я слышал возгласы: 'Виновен!',
  Громоздкий крест неся на склон,
  Куда указывал Мне воин.
  
  Валился навзничь, но вставал,
  А мог не встать - лежать бессильно.
  Рука Отцовская, как шквал,
  Меня подхватывала - Сына.
  
  Крест раздавить Меня готов...
  Я на него взошёл - распяли
  Ошмёток плоти, тот покров,
  Откуда мира зрел печали.
  
  
  
  ***
  Нет ни слова, ни лица
  На могиле.
  Словно взяли мертвеца
  И убили.
  
  
  
  ***
  Вот и лето подходит к Творцу...
  Светотень пробежит по лицу.
  Но не стоит печалиться - ждёт
  Старина у небесных ворот.
  
  Мы к Нему приближаемся все,
  Как по взлётной идём полосе.
  Совершаем урочный обряд,
  Если даже его не продлят...
  
  Упирается в небо маршрут.
  Мы идём, и за нами идут.
  Кто-то наши заметит следы,
  Кто-то их отличит от воды.
  
  
  
  ХАБАД
  
  Открыл YouTube, а там Хабад,
      От Ходоса видеоряд.
  Смотрю горячие сюжеты.
      За кадром, слышу, говорят,
  Что мало кто Хабаду рад,
      Поскольку он - рука планеты!
  
  Мол, посмотри, честной народ, -
      Хабад по улицам идёт,
  Опутал мэрии и банки,
      Внедрился в прессу, всем рулит,
  Загнал евреев, паразит,
      В тоталитарные обманки.
  
  Укрыться сложно от него.
      Он заполняет естество
  Идеей превосходства расы.
      Он омрачает свет лица,
  Влагая в пылкие сердца
      Антисемитские припасы...
  
  И ужаснулся я: Хабад
      Мне показался адских врат
  Ничуть не лучше, в самом деле!
      Нет, вроде, дыма без огня.
  Я думал: всё ли болтовня?..
      Не спал, ворочался в постели.
  
  Казалось, брызгая слюной,
      Придут хабадники за мной
  И оградят меня от солнца...
      Никто не сможет мне помочь,
   Вокруг толпиться будет ночь,
      И сердце, ёкнув, разорвётся.
  
  
  
  ***
  Человек сам себе иногда говорит:
   Я прекрасно сложён, интересен мой вид.
  Бог меня сотворил от невзгод вдалеке
   И поплавать направил по струйной реке...
  
  И куда бы ни плыл я, Бог рядышком был,
   Наблюдал, как тучнеет в груди моей пыл,
  Как лицо наливается дивным огнём
   И гудят мои мышцы, поскольку плывём!
  
  Видел - я не страшусь ни зимы, ни грозы.
   И наук всевозможных давал мне азы.
  А когда я водицы хлебнул, подтолкнул,
   Чтобы вновь ощутил я под мышками гул;
  
  Словно Байрон, в придонный не падая ил,
   Чтобы я Дарданеллы плашмя переплыл...
  А в положенный час, не скорбя ни о чём,
   С бытием попрощался, с бурлящим ключом...
  
  Жизнь меня окружала, манила вперёд.
   Это я обогнал на реке ледоход.
  
  
  
  ***
  Здесь небо чёрное рисуется,
   Торопится бандитский нож.
  Меня воглубь уводит улица.
   Куда же, сердце, приведёшь?
  
  Свернуть никак не получается,
   А позади - где жужку пил -
  За мной идёт упрямо пьяница,
   Касаясь балок и перил...
  
  Я на него взираю искоса...
   И не могу понять, зачем
  Похож он очень на Осириса,
   На забинтованный тотем.
  
  А впереди всё та же публика,
   Там, выразительно бледна,
  Отверзлась арка в виде бублика
   И в ней застыла глубина.
  
  Себя не чувствую уверенно,
   Разбитых много фонарей.
  Не здесь ли в пропасть шла Каренина?
   Но мне не хочется за ней...
  
  Часы наручные задумались -
   Остановились, не идут.
  А я законченную рукопись
   Несу в издательство, в приют.
  
  
  
  ***
  Закутана в парчу, лицо платком покрыла,
  Лишь прорези для глаз оставила она.
  Я издали её приметил: как могила,
  Стояла женщина, в себя погружена.
  
  Но чёрные глаза её сверкали ярко,
  Как будто говоря, что даже и в гробу,
  Во мраке бытия, однажды, словно сварка,
  Свет вспыхнет, повлияв на тело и судьбу.
  
  Она: не подходи, не смей срывать покровы! -
  Иначе встретишь взгляд враждебный и чужой,
  Как если б на тебя могильные оковы
  Надел Творец миров, смотрящий за душой.
  
  
  
  РОЖДЕНИЕ
  
  Я родился - меня бытие обожгло.
   Удивленью не видно конца.
  Вижу пламя, его окружает гало.
   Словно часики, ходят сердца...
  
  Слышу плач, выходящий из влажной груди...
   Это я заливаюсь навзрыд.
  Это значит - живу, а недавно - гляди! -
   Ни тревог я не знал, ни обид.
  
  Без меня зажигали, гасили огни,
   Проверяли счета, имена,
  Хоронили умерших; быть может, они
   Просто дремлют у самого дна...
  
  И влюблённые в парке совсем ничего
   Обо мне не слыхали, но вот
  Я на свет появился, почуял родство
   И губами схватил кислород.
  
  И почувствовал: взяли меня, понесли
   В неизвестность, в агонию дня.
  Лишь тогда я увидел, как много земли
   И как мало, как мало меня...
  
  
  
  ***
  Меня озадачил паук в паутине.
  Как будто на струны налёг Паганини.
  Я музыку слышал, подобную струнам,
  И мыслил себя неотёсанным гунном.
  
  Лицо к паутине приблизил я тут же,
  Моё удивленье зарылось поглубже.
  Я что-то сказал, но паук не расслышал.
  Дал имя ему, прошептал: Могадишо.
  
  Был чёрен паук, чёрен очень, но это
  Ему не мешало играть до рассвета
  Моим удивленьем, как некой планетой,
  Лучами вечернего солнца согретой.
  
  Но вот свет погас, распахнулись потёмки,
  И стало не видно ни тропки, ни кромки.
  Исчез Могадишо, а музыка в ухо
  Лилась и лилась, заходила, что муха.
  
  Паук в темноте начинал всё с начала -
  Ласкал паутину, чтоб лучше звучала.
  Он мастером был, не пугал его иней.
  Я слушал игру - у него в паутине.
  
  
  
  ВОЛШЕБНАЯ НОЧЬ
  
  Мне снилось Рождество: как звёзды - снегири,
   Деревья - пастухи, шёл снег, и, словно овцы,
   Сугробы предо мной теснились, посмотри:
   Их ветер вновь стрижёт, исполненный эмоций...
  
   Я был одним из тех немеркнущих волхвов...
   Бил крыльями мой взор, в поклаже ладан, смирна
   И золотой песок вприсыпку; тайный зов
   Мне лестницею был к звезде многопунктирной.
  
   Я поднимался ввысь; казалось, годы шёл,
   И овцы там, внизу, толкались, шелестели.
   И пастухи в шерстях белели - каждый ствол
   Облеплен снегом был, в объятиях метели.
  
   ...Но я достиг звезды: соломой, молоком
   Пахнуло изнутри, из дивной этой кущи...
   Как ласточка в гнезде, лежал, в дверной проём
   Направив ясный взор, младенец вездесущий.
  
   Я голову склонил, дары свои поднёс.
   И понял, что звезда - то свет в груди младенца.
   И спрыгнул в тот же миг, согретый, на утёс,
   Откуда начал путь высокий, чтоб согреться.
  
  
  
  КОВЧЕГ
  
  Вошли они в ковчег и заперлись получше,
   Прихлынула вода шипучая к бортам,
  Свернулся горизонт, массивно пали тучи,
   Деревья впереди согнулись пополам.
  
  Народы и цари шли под воду, взывая
   Ко всем своим богам; всё гибло на глазах.
  Но был в ковчеге Нух, семья его живая,
   И трепетный они испытывали страх.
  
  Всё сотканное зло, казалось, потонуло,
   Навек истреблено, а гофер не раскис.
  Однако, словно зверь, по палубе сутуло
   Слонялся средь зверей заносчивый Иблис.
  
  Он всюду проникал, куда ему хотелось,
   И в этот раз поспел, протиснулся с ослом,
  Себя благодаря услужливо за смелость,
   А Нуха - за ковчег, который милый дом.
  
  
  
  ***
  Война стала образом жизни, пригрела,
  Припасов дала боевых и съестных.
  Как жить без войны - позабыли всецело.
  Устали бояться обычных шутих...
  
  Война - это дом, развороченный бомбой.
  Морщины лицо разъедают бойца.
  Снаряд прилетает звездой твердолобой...
  Войну только смерть отдерёт от лица.
  
  Однажды шагнёшь из руинного дома,
  Когда средь сгоревших не кончишься книг.
  Посмотришь вокруг: мир - сухая солома,
  А ты - отсыревшая спичка. Старик.
  
  
  
  БОГЕМСКАЯ РОЩА
  
  Сове в Богемской роще
   Властители земли
  Приносят жертвы; в общем,
   Резвятся кобели.
  
  Пускают фейерверки
   И, верно, говорят
  О том, о чём их клерки
   Проведали навряд.
  
  Не всем туда дорога
   Протоптана - к Сове,
  Которая двурога...
   Поверить ли молве?
  
  Сова на постаменте,
   А рядышком, остёр,
  Подобно красной ленте,
   Взвивается костёр.
  
  Никто из самозванцев
   К Сове не подойдёт.
  Над ней, как моль меж пальцев,
   Петляет вертолёт.
  
  А мы, народ рабочий,
   Пролить хотим лучи
  На то, кого средь ночи
   Приносят богачи.
  
  
  
  ***
  Кто бросил ветер в синагогу?
  В ней Мардохей молился Богу.
  И нееврей туда ходил,
  И был Христос ему не мил.
  К ней приближался мусульманин,
  Обозревал со всех сторон
  Её пределы; может, он
  Был первый ею в сердце ранен?
  Но вспомним, был и атеист,
  Он призывал толпу, речист,
  Раввинские не слушать речи.
  Мол, как на них ни покажи,
  Но все раввины - змеи лжи,
  Её извечные предтечи...
  И был язычник, всё твердил,
  Что нет у Яхве должных сил
  Присвоить мир в бою открытом,
  Поскольку жив ещё Сварог!
  И Хорс пока ещё не слёг
  В постель, отравленный ивритом...
  
  
  
  ***
  Разве Авель не верил пламенно,
   Разве дружно не жгли костры?
  Только пламя потухло Каина
   На уступе глухой горы...
  
  Вынув нож, замахнулся сморщенно -
   Изменился в лице Адам...
  Рухнул Авель - любви горошина,
   Покатился по облакам.
  
  ...Кровь текла в них единородная,
   Но когда замахнулся брат -
  Так и вижу: взошла смородина
   Крови разной у райских врат.
  
  
  
  ***
  Если история мира - спасенья круг,
  Мы не утонем, спасёмся, но мощной встряски
  Не избежать нам; возможно, один из двух
  На берег ступит, я думаю - на пиратский...
  
  Кто-то, кого пощадит непосильный рок,
  Станет вожатым, другой - при широких ушках -
  Будет вослед семенить, научаться впрок,
  Если сумеет быть первым на побегушках.
  
  Сколько спасённых - не вычислить нам пока,
  Не просчитать на компьютере, зверь-машине...
  Ибо судья нам не гнущая взгляд река,
  Но горизонт, не изученный нами ныне.
  
  Крепче держись, а соседскую ногу брось,
  Чтоб не повлечь за собою, когда придётся...
  И в непогоду не стоит стремиться врозь -
  Падать на дно, словно лик воспалённый солнца.
  
  Берег туманный (не твёрже пока меня)
  Теплится в сердце, а значит, как воздух прерий,
  Он существует! а с ним - и твоя ступня,
  Да и моя, в кайнозойской, конечно, эре.
  
  
  
  ***
  Неверные талдычат нам назло
   О том, что над собою смотрим дико,
  Как будто мы - глубокое село,
   Где даже голова не вяжет лыка!
  
  
  Но мы Коран промыслили, прочли;
   Умело рассчитали биссектрисы;
  И стали мусульманами земли,
   Гранаты посадив и кипарисы...
  
  
  Мечеть воздвигли дружно, медресе...
   Едва чирикнет утренняя птаха,
  Ступаем по сверкающей росе -
   Премудростям учиться у Аллаха.
  
  
  
  ***
  На передовой военных действий
  Будет смерть кривить свои уста,
  И во тьме проклятой - изуверстве -
  Плёнку не проявит про Христа;
  
  Будет отпевать двухсотых чинно,
  В бой вести под грохот канонад.
  Будет очень веская причина
  Уничтожить вражеский отряд.
  
  Лишь бы пулемётчик был не промах,
  Командир исполнен свежих сил.
  Убивайте, мальчики в погонах,
  "Девочек", я тоже их любил...
  
  
  
  ***
  "Мы все - народ один", - сказал учёный,
  Своею родословной удручённый.
  
  "Мы все ослы!" - осёл под ним вскричал,
  Когда они застряли между скал.
  
  Тогда в ответ сказал учёный: "Слушай,
  Не подойдут ослиные мне уши.
  
  Я б не хотел, чтоб здесь, где рыщет мгла,
  Застряли два вселенские осла...".
  
  
  
  СИМОН
  
  Очевидец затмения - Симон, иль Сёма,
  Назовём хоть Степаном, от этого суть
  Не меняется, - ждать мог спасения дома,
  Огородничать, рыбу ловить - утонуть.
  
  Но в тот памятный день, - направляемый то ли
  Любопытством, а то ли и нечто иным, -
  Он увидел в толпе, как сквозь марево боли
  Крест несёт человек, всенародно гоним.
  
  И когда под своею вселенской обузой
  Человек повалился, не сбился с пути,
  Римский воин, ярясь, из толпы многоустой
  Вырвал Симона, крест повелев понести.
  
  И привстал Иисус, ощутив половину
  От первичного веса на стёртой спине...
  Крест нести одному, даже Божьему Сыну,
  Тяжело, а вдвоём - тяжелее вдвойне.
  
  Скорбной болью один обжигает другого.
  Словно отрока в горы ведёт Авраам...
  Впереди небеса, что стоят без улова.
  Симон из дому вышел - пришёл к небесам.
  
  
  
  ЭЛЕГИЯ
  
  Поздравь меня... я прибыл в эмпиреи!
  Здесь тоже ждут Мошиаха евреи,
  А мусульмане - Ису и Махди.
  И по Христу скучают христиане.
  Я, словно пёс, обнюхал все герани,
  Но не нашёл тебя. Ко мне приди!
  
  ...И будем снова ждать с тобой и верить,
  Что люди мы, а звери - это звери,
  А сердце - это сердце, там - в груди.
  
  О, что ещё? Могу ли заблудиться?
  Иль заблудился, думая, что вот
  Со мной навечно милые мне лица
  Пребудут в ожидании щедрот?..
  
  Мне тягостно, когда тебя нет рядом.
  И я стою сейчас под листопадом
  Воспоминаний, - все они, шурша,
  Проходят сквозь меня; я, верно, тоже
  Одно из них... И вновь моя душа
  Уносит их туда, где жизнь моложе...
  
  
  
  ***
  Жизнь к нам добра, а мы к ней - злы,
  Мы из неё плетём узлы.
  
  И задыхаемся немало,
  И наша грудь дышать устала.
  
  В хитросплетениях тугих
  Мы родились всего на миг.
  
  И лёгкость мира не познали
  Ни в пьяной свалке, ни в танцзале.
  
  
  
  ИСХОД
  
  Покинули Египет величавый.
  Бредут в обетованную страну,
  Провалы обходя, потоки лавы,
  Что, затвердев, подобны валуну.
  
  За спинами уже сомкнулось море -
  Бушуя, повалились волны ниц.
  Лежит на дне, во мраке и позоре,
  Немало воев, острых колесниц.
  
  ...Бредут, простор охватывая, зная,
  Что впереди открыться им должна
  Не истина Египта прописная,
  А, в общем-то, надмирная страна.
  
  Я этот фильм смотрю, читаю знаки,
  Что на бумаге трепетной живут.
  Грядут евреи, встречные атаки
  Превозмогая, вспыльчивый маршрут.
  
  Пред ними столп невидимого Бога,
  И плачут дети - ибо Господин
  Внушает страх, но старцы смотрят строго
  Из-под своих всклокоченных седин.
  
  Вдали гора, под нею лягут скопом,
  Уснут скитальцы, смолкнут. А когда
  Раздастся гул - Моше по козьим тропам
  К ним спустится, как талая вода.
  
  
  
  ***
  Война отпустит бороду бойцу
  И скажет, что растительность - к лицу.
  Носи её, пока не отцвела,
  Хотя и не раввин ты, не мулла,
  И даже никакой не ваххабит.
  Мужчине борода не повредит...
  
  Не ты один! Сократ, как говорят,
  Был тоже, словно облако, брадат,
  И думы, точно локоны воды,
  С его стекали наземь бороды.
  
  
  
  ***
  А в детстве посетил меня мудрец.
  В лицо мне заглянув, сказал:
  - Отец.
  А я ему:
  - Да нет же, я ребёнок!
  А он в ответ:
  - Признайся, наконец...
  Потом со мной уселся под стрехой.
  - Мне б кофейку, а то язык сухой.
  Я чашку подал.
  - Видишь, - он привстал, -
  Ты мне отец приёмный, аксакал.
  
  
  
  БЕЖЕНЦЫ
  
  А беженцы бегут - потомки Мухаммада...
   И с ними нищета, в которой все равны.
  На север мчат они - в Европу, где не надо,
   Взяв на руки детей, спасаться от войны.
  
  Им нелегко, в пути немало поперечин...
   Но образ новизны сияет, отдалён,
  И потому их взгляд надеждами увенчан.
   Париж, откройся им, откройся им, Лондон!
  
  Они бегут - в мираж, их много тонет в море.
   К неверным берегам их смуглые тела
  Выносит всякий раз дыханье акваторий,
   Багряный горизонт, сгорающий дотла.
  
  
  
  ***
  Я видел мертвеца - и ощущаю кожей.
   Как непригляден он - запущенный дворец!
  И воздух от него расходится негожий,
   По склону уводя сгрудившихся овец .
  
  Он в колких сорняках лежал, раскинув руки, -
   Всё отдал, возвратил несметные дары...
  Зажмурены глаза; и, словно бы со скуки,
   Жуки с его чела съезжали - как с горы.
  
  Ни облачка над ним, долина в зной одета,
   На мертвеце клеймо прозрачных одеял...
  Он стал самим собой, когда душа - длань света -
   Покинула его - тлетворный матерьял.
  
  
  
  ***
  Убить легко, но я не убивал.
  Красуется под небом Тадж-Махал, -
  Взрывчатку заложить - и рухнет он,
  Трагичный издавая баритон.
  
  Но я не убивал, не преступал!
  Не я возвёл под небом Тадж-Махал.
  И если что не нравится мне в нём,
  Себя я лучше выпорю ремнём.
  
  
  
  ***
  Из церкви нищенка ступает просветлённо.
  Порозовело личико, в руке
  Букет цветов, над лобиком корона -
  Лучей венок, а жизнь на волоске...
  
  Земная жизнь!
  Но в царстве незабвенном
  Бессмертны дети, царственны, ясны
  И беспечальны, к призрачным аренам
  Их не влечёт - к забавам сатаны.
  
  А здесь: борись, к возвышенному саду
  Тянись упорно - лишь бы плод любви
  Не очерствел, который нам в награду
  Дарит Христос.
  Ведь мы не муравьи!
  
  Мы суетой себя обогатили
  И мучаем, и многим невдомёк,
  Что плотский груз, воздвигнутый из пыли,
  Вернётся в пыль, как птичка, королёк.
  
  А дух взлетит над будничной могилой,
  И не угнаться ястребу за ним.
  Иди вперёд, скачи! и будь стокрылой
  На скользких тропах в Иерусалим.
  
  
  
  ***
  Идёт война. Депрессия в тылу
  У многих развивается украдкой.
  Какой-то парень, стоя на углу,
  Вдруг дёрнулся и лёг под иномаркой.
  
  Я видел кровь, зигзаг от колеса...
  И отвернулся, чтобы не стошнило.
  В кармане сжал знакомых адреса -
  Как будто мне в ладонь встрямили шило.
  
  По уличке побрёл, свернул в подвал,
  Там женщина за стойкой безвозмездно
  Мне налила мартини, я сказал:
  "Спасибо. Пить не хочется мне, честно".
  
  Тогда она шепнула: "Здесь не храм.
  Вы ищете кого-нибудь?..". Ответил:
  "Я просто шёл, так ток по проводам
  Стремится, чтоб в конце зарыться в пепел".
  
  
  
  ***
  Кувшинка расцвела, мой друг увял.
  Измяло время хрупкий матерьял.
  Комок земли ладонь мою облёк,
  И я его, как деньги в кошелёк,
  Бросаю в углубление земли,
  Где крышку гроба слёзы обожгли.
  
  Поплачьте, люди! ныне день такой.
  Как пианист касается рукой
  Блестящих клавиш, чтобы звук извлечь,
  Так и слеза, чьи сны нарушил смерч,
  В груди образовавшийся, в душе.
  Теперь душа на верхнем этаже...
  
  Снята одежда будничная - плоть.
  Не властно время душу размолоть.
  Придёт наш час - и мы, как по реке,
  Поднимемся над миром налегке.
  Земле нас будет не остановить:
  Мы плоть и кровь вернём ей, смерти нить.
  
  
  
  ГЕТТО
  
  Потеснив городские мечети,
  Мы построим одну синагогу,
  Потому что евреев на свете -
  Кот наплакал, но с нами им в ногу.
  
  Пусть стоит синагога неброско
  В переулке, где призрачно очень,
  И евреи бредут к ней сквозь осень
  По лепечущим лужам, по доскам...
  
  Пусть поют свои странные песни,
  Носят бороды чёрные, пейсы;
  И еврейские лечат болезни,
  Сочиняют еврейские пьесы.
  
  
  
  ***
  Некий шейх напился в баре
   Пляж купил автомобиль
  И наездил по Сахаре
   Неизвестно сколько миль
  
  Приобрёл по телефону
   Клуб футбольный боинг миг
  И решил надев корону
   Что Всевышнего подстриг
  
  Но сказал Аллах подумай
   Борода Моя длинна
  С нашей деятельной уммой
   Быть полезно без вина
  
  Ты запутался как муха
   Сам не понял в чём и где
  А пророк Мой возле уха
   Возле уха в бороде
  
  
  
  ***
  Вера - галера. Привет гребцам!
  Это неверье гребёт в Сиам.
  
  Вера стремится за грань миров
  И утешает вдовцов и вдов.
  
  Вера гласит: "Впереди любовь!" -
  Даже когда надзиратель в бровь.
  
  Вера нам люба хотя бы тем,
  Что у неё не отнять Эдем.
  
  
  
  В МЕЧЕТИ
  
  Вечерней встречи братские минуты.
  У входа обувь - будничные путы...
  Внутри, душой к собранью прислонясь,
  Стоит имам. "Улавливайте связь! -
  
  Он говорит. - Аллах построил Землю!
  И линию провёл между постелью
  И ежедневным праведным трудом.
  Всему свой час!". Внимают мусульмане,
  Их много в зале, и мечеть - их дом.
  И в сердце нет у них других желаний,
  Как быть с Аллахом в космосе одном.
  
  "Мы не одни..." - разносится по залу,
  И вздрагивает в зале каждый блик.
  И сотни мусульман "Аллах велик!"
  Певуче произносят, общно, смалу.
  
  Наполнен светом радостным имам.
  И, крылья за спиной почуяв снова,
  Он голос возвышает, взвился сам,
  Отзывчивой молитвой окольцован.
  
  
  
  ***
  За веру умереть совсем не жалко,
  Пусть не допит ещё бокал вина...
  Она в груди, живая зажигалка,
  Пустила ноготь пламенный, дивна.
  
  И свет её затронул всё снаружи,
  Под куртки проникая и плащи,
  Откуда к небу трепетные души
  Летят стремглав, что камни из пращи.
  
  
  
  ***
  Люди стены возводят - чтоб видеться реже.
  И стены меж ними стоят как призраки баррикад.
  Люди были добры и дружили,
  но разная кровь у людей
  и разные мысли.
  Эти смотрят на запад,
  а те - на восток.
  Возникает конфликт непременно.
  Мир, казавшийся им безграничным,
  обрастает границами вдруг, как надел сорняками.
  И становится тесно,
  и хочется стену разрушить,
  чтобы вновь подружиться,
  но чаще - чтоб землю отнять,
  расширяя границы своей территории - власти.
  Люди - волки, но также - ягнята.
  Единая суть!
  Словно Каин и Авель
  в семени тёплом Адама.
  
  
  
  ***
  Приблизившись к Нему, апостолы стояли:
  Убийцы, воры, жулики, рвачи...
  И каждый был рыбак, запутавшись в ночи -
  Как рыба в пелене сетей, дыша едва ли.
  
  Опомнитесь, друзья! Вы туча, но внутри
  Не меркнет свет любви; сердца откройте настежь,
  Чтоб свет излить в провал, в котором нет зари,
  Лишь видимость одна, чернеющая залежь.
  Не ограничен путь.
  Куда бы вы ни шли,
  Меня найдёте там; почувствуете сердцем,
  Что даже на краю неведомой земли
  Я буду свояком, и буду чужеземцем...
  Вас будут гнать, давить, камнями побивать.
  А Я моих убийц любить не перестану,
  И вы прощайте им, прощайте! и опять
  Прощайте, вознося бессмертию осанну.
  Я с вами перейду вселенной рубежи
  И двери распахну в иное измеренье...
  Как дети будьте!
  Ночь наставила ножи,
  Но вы не бойтесь: тьму рассеют ваши тени.
  
  
  
  ***
   Мне неприятна смерть, я ею возмущён,
  Зачем она нужна? Не глупо ли: родиться
   Затем, чтоб умереть - лишиться всех имён,
  Привязанностей всех, и гостя, и гостинца?
  
   Я думаю о ней... я против скорбных дум,
  Но жизнь меня опять бросает в размышленья.
   И в неизвестность - вдаль, как некогда Колумб,
  Я уплываю, рву привязанностей звенья...
  
   Быть может, бытие - лишь только головня
  Дотлеет в голове - вновь явит очевидцу
   Вещественность свою, схождение огня,
  Который опалить не сможет мне ресницу.
  
   А я не буду знать, что умер и воскрес,
  Что где-то надышал в наивной жизни прежней.
   Но, смерть пройдя насквозь, стал кладезем чудес,
  Нащупал, ощутил незыблемые стержни.
  
  
  
  СТАРИК И Я
  
  1.
  
  Старик впадает в детство - как река
  В глубокий океан, уходит глубже,
  Чтоб зачерпнуть побольше тех жемчужин,
  Что растерял, состарясь, как ПК.
  Он собирает мысли воедино.
  Там, в океане памяти, всегда
  Клубится смерть, он думает: лавина.
  И представляет буйволов стада.
  Там звуки опоясало забвенье...
  Оттуда мы приходим - и опять
  Туда идём, беспомощные тени.
  Гуляем, если можно так сказать.
  
  
  2.
  
  Старик впадает в детство, а пока
  Я в старость потихонечку впадаю.
  Смотрю в окно и вижу птичью стаю,
  И знаю - это звонкая река...
  Не так давно и я летал, а ныне
  Летит старик, иль кажется ему -
  Лежащему на выцветшей перине,
  Что поглощает свет и полутьму?
  Я думаю, и мне придётся скоро
  Постичь размах широкого крыла.
  И буду я лежать, и будет штора
  Отскакивать, смущая зеркала.
  
  
  
  ОТЪЕЗЖАЮЩЕМУ В ИЗРАИЛЬ
  
  Не беспокойся: вещи в чемодане,
  В кармане деньги, грусть запьём вином.
  Я не любитель долгих "досвиданий",
  Мне позвонить додумайся потом,
  Когда прибудешь в край обетованный.
  Твой Отчий дом в Израиле, а мой -
  Как прежде, здесь, далече от саванны.
  Ты как-то заходил ко мне домой.
  
  В галуте был отрадой режиссёра:
  Личинами блистал, сорил мацой,
  Чужим богам потворствуя, но скоро
  Ты сущность обретёшь свою - лицо!
  На родине твоей, откуда предки,
  Печной навек раздуешь огонёк.
  Там все "свои", соседы и соседки,
  Там суть твоя, а здесь твой срок истёк.
  
  
  
  ***
  Раз я не убью на войне
  Знать меня убьют на войне
  И слух поползёт по стране
  Что убит я был на войне
  
  А если меня не убьют
  Слух другой поползёт мол я
  Дурака что обличьем лют
  Погубил по нему паля
  
  На войне я убил кляня
  Ради мира убил и цел
  И хвалёный мой враг меня
  Ради мира убить хотел
  
  
  
  ПУЛЯ
  
   И сегодня жива надежда,
   что пуля в пути уснёт...
  Но пуля летит как дура,
  оголтело летит вперёд.
   И трещины, словно морщины,
   разбредаются по лицу...
  Снова муха жужжит зловонно
  в ухо жертвенному тельцу.
  
   Вот, укрыта земля телами.
   Вот, ошмётки лежат знамён.
  Здесь пуля прошла навылет,
  зацепив придорожный клён...
   Вслед за нею летели гулко
   батальоны её подруг,
  и колосья валились наземь,
  попадая потом под плуг...
  
  
  
  МИНАРЕТ
  
  Обопрись своим взором на минарет:
   Он изящен, как юноша в цвете лет,
  И высок - приложили к нему версту.
   Вот уж верный солдат на своём посту.
  
  Он узорчат, цитатами из Корана
   Опоясан заботливо, филигранно.
  Винтовой прочной лестницей оснащён,
   По которой всходил муэззин, как сон,
  Покидающий спящего на рассвете, -
   И к намазу сердца призывал, и шли,
  Шли усердно мужчины, сбегались дети,
   Даже те, что черней земли...
  
  И сегодня идут - не привычки ради.
   И сегодня торопятся: кто из вади,
  Кто из пышных пустынь, где шумит хамсин.
  
   Много вложено камня и древесин
  В дело веры, чтоб ширилась длань ислама,
   Обнимая приверженцев, словно мама.
  Вон их сколько! и отсвет от них павлиний.
   Минарет нерушимо стоит в долине.
  И течёт из динамиков голос долгий,
   Точно свет, отражённый концом иголки...
  
  
  
  ***
  Как быть нам с убийцей, который ещё не убил?
  Живёт вдалеке от убийства, целует икону,
  Родню опекает - жену, придавая ей сил
  Детей непослушных любить, подходить к телефону...
  
  Сегодня - все живы, здоровы, мир кажется сыт,
  Задуман со смыслом, нетленно оформлен как будто...
  И можно идти на прогулку: поди, следопыт
  Глядит из тебя, и нога, та и эта, обута.
  
  А завтра - кто знает, что может случиться, стрястись
  С простым человеком, примерным во всём семьянином.
  Вчера осуждал он убийство, сегодня - держись!
  На ближнего бросился в яростном раже зверином...
  
  Его погубил, а себя - словно высушил Нил,
  Застыл над колодцем песка, каменеющей соли...
  Когда бы я знал, что убьёт он, - я б разве убил
  Всё то, что в нём есть, всё прекрасное, чистое, что ли?
  
  
  
  ***
  Пишет - надеется, занят сакральным делом.
  Дело мертво без надежды, любовь мертва,
  Вера извечная, в платьице обгорелом,
  Ходит пред Богом, колышется, как трава.
  
  Если бы дара письма он лишился, разве
  К делу другому не вышел, не преуспел?!
  Плотник подчас равнодушен ко всякой фразе,
  Молча шлифуя родник деревянных дел. -
  
  Труд его жив, и лицо, как лицо Сократа,
  Напряжено, он в действительность погружён,
  Словно доска, над которой навис горбато,
  В образ творенья вминая земной поклон.
  
  
  
  ПРИХОЖАНКА
  
  Вот в церковку вошла, и пред иконой стала,
  И принесла поклон, любви своей стыдясь -
  Не потому что Сын образчик идеала,
  А потому что Дух не пресекает связь
  Меж небом и землёй, душою и разлукой.
  И нет Отцу конца, все ниточки к Нему
  Потянутся, сплетясь, как вены акведука,
  В единый кровоток, в священную кайму...
  И прихожанка, стыд молитвой овевая,
  Вдруг знаменьем себя тихонько осенит,
  Вздохнёт и помолчит, и снова - словно свая -
  Качнётся, и слезу уронит на гранит.
  Шевелятся уста, в платочке розоватом
  Её лицо блестит и движется слегка -
  Под купол, в небеса, где служит каждый атом
  Ваятелю глубин и всякого ростка.
  Чудны Его дела, мудры, неизмеримы.
  Куда ни взглянешь - Он, незыблем, слаще вин,
  Десницей гонит ночь, ликуют серафимы,
  И льётся свет из Трёх Единых Пуповин.
  
  
  
  ПЛОТЬ
  
  Не кичись, что стройна, красива.
  Большей частью ты плоть, а плоть
  Нам в обузу. Ветшает ива.
  Старец грядку устал полоть.
  
  Зарастает бурьяном дача.
  Дождик хлынул - вокруг грязца.
  Остаётся душа вне плача -
  Потому что конец лица!
  
  Не умыться слезами ныне...
  Если умер - вдали судачь
  О материи, о судьбине,
  Что играла душою в мяч.
  
  
  
  ***
  Повсюду бродят ангелы и джинны,
      Непросто людям в этой толчее.
  Должны же быть какие-то пружины,
      Как знание о лечащем Враче...
  
  И снова мы толкаемся и плачем,
      На пятки наступаем - стыд и срам! -
  То ангелам, то джиннам прегорячим,
      За что и получаем по рогам.
  
  
  
  ***
  Всё хорошо, но скоро мы умрём...
  И тишина накроет нас дождём,
  Что будет сыпать, словно бы из тучи.
  И, может быть, нам сразу станет лучше,
  И станет шире лунный окоём...
  
  Мы не умрём сегодня, - и не думай.
  Смерть крылышками машет, целой уймой...
  Ещё узнаем, друг мой, и поймём,
  Что все богатства мира, день за днём -
  Ничто в сравненьи с бабочкой угрюмой.
  
  Не повествуй о смерти, помолчи.
  Давай о жизни: вот её ключи,
  Не знаю, что открою ими; впрочем,
  Я в смерть войти намерен жизни зодчим,
  Войти и выйти, как на свет свечи.
  
  
  
  РЕВЕККА
  
  Ревекка разделась и молча легла,
  Сомнения, робость рассея.
  Блестящая кожа текуча, смугла,
  Живот - как скрижаль Моисея.
  
  Волнистые брови, и грудь высока,
  В ладонь уместятся колени.
  Ревекка - шкатулка,
  Ревекка - цдака,
  В запретную тайну ступени.
  
  Вот - словно в замедленной съёмке - опять
  Раздвинула гладкие ноги.
  Пушок показала, его подстригать
  Ей любо в тени синагоги.
  
  Рукою к себе поманила самца,
  И тот подчинился немедля.
  Ревекка, признайся, откуда маца.
  Ревекка - супруга моэля.
  
  Вокруг, словно ласточка, мечется свет.
  Подушки попадали на пол...
  Сгущается воздух,
  Бурлит, разогрет.
  Прозрачные стёкла залапал.
  
   Теперь безмятежно лежит на спине.
  Сирийца знавала и грека.
  И небо с душою её наравне.
  Ревекка!
  Ревекка!
  Ревекка...
  
  
  
  ***
  Средь жизни и смерти, в том промежутке скользком,
  Лицо твоё видел, овитое чудным лоском.
  
  Видел, приблизиться смел, но крыло - как пена -
  Скрыло тебя от меня, унесло мгновенно.
  
  Чьё оно? Ангела? Я представляю живо:
  Посланник тебя коснулся крылом призыва...
  
  Был это знак завершенья пути земного,
  Тело твоё прекратилось, в долгу у слова.
  
  Часто теперь мне душа твоя снится, что ли...
  С чем же сравнить её - с хлебом? иль с горстью соли?..
  
  Не с чем сравнить, ни с каким утончённым телом,
  Разве что с дымкой моих сновидений, в целом,
  
  Благоприятных, поскольку - мерцая между
  Жизнью и смертью - они подают надежду.
  
  Вслед за тобою дорога моя простёрлась.
  Нет, не во мрак мы струимся лицом, не в пропасть.
  
  Нить в небеса держит цепко душа-толика,
  Чтобы воспрянуть - из толщи людского крика.
  
  
  
  ***
  Жизнь широка и одинока,
  И глубока, и весела...
  Река под солнцем, Ориноко,
  У края плещется весла...
  
  Вся - шелестящие изгибы,
  Скользит, вращаясь и клубясь.
  И столько в ней лучистой рыбы,
  Что не всегда заметна грязь.
  
  Известно, швейная иголка
  Сшивает вещь, а эта лишь
  На части делит, словно Волга.
  Но разве рекам запретишь!
  
  И берег - не было подавно -
  К деревьям лиственным приник,
  А напрямик, вдоль котлована,
  Его стоический двойник.
  
  И старый золотодобытчик
  Хмельного братца, как в кино,
  Зовёт скорее, просит спичек,
  Но оба умерли давно...
  
  Река без них течёт куда-то...
  Они стоят по берегам -
  Два наводнения, два брата,
  И вдруг идут по брёвнам, к нам...
  
  
  
  ***
  В Европу тёмную - в давильню поколений -
  Принёс араб античный, стройный взгляд.
  И рассудил, что знания - как тени
  Над головой, от зноя защитят.
  
  Вот Аристотель в твёрдом переплёте,
  Платона голос, киников зерно,
  И стоицизм, из крови и из плоти,
  Живёт в собраньи, ибо суждено...
  
  Мы переводы выполнили тонко,
  Теперь и вы, приблизившись впритык,
  Переводите, лопнула заслонка.
  Арабский - изумительный язык!
  
  Как некогда все статуи Эллады
  Цветными были, так вот, всякий раз,
  Вооружаться знаниями рады
  Философы, чьё зарево - намаз.
  
  Из-под земли и вечных недомолвок
  Источники блистательные бьют.
  И ни цепей не нужно, ни верёвок,
  Чтоб их постичь - лишь общий Абсолют.
  
  
  
  ***
  Слаб человек по своей природе,
  Ибо не камень, не медный шип.
  Вроде травы, певчей птицы вроде...
  К чёрной земле, к небесам прилип.
  
  Пот с него каплет, трудна работа,
  Хлеб достаётся ему и крест,
  После себя оставляет фото
  И тишину потаённых мест...
  
  Вот, он ушёл, растворился как бы.
  Думать о нём - проницать насквозь
  Вечную реку, её ухабы,
  Если родиться вам довелось.
  
  Был человек, а вчера - не стало,
  Дверью не хлопал, и был как дом.
  Мне бы хотелось открыть немало
  Зданий, где свет - на стенах - кругом.
  
  
  
  СЛЕПИЛИ ИЗ ГЛИНЫ
  
  Слепили из глины, и кровью снабдили,
  И зенки отверзли ему, и сказали:
  Ступай себе с миром, топчи свои мили,
  Рифмуй, публикуйся в приличном журнале.
  
  А он - не идёт, не сдвигается с места.
  И тополь над ним закипел говорливо,
  И ветер облёкся в подножное тесто,
  Но вскоре улёгся, что конская грива.
  
  Лежит человек на дороге - ни шагу.
  Не лучше ли дереву хлопкому ноги
  Приделать - и пусть на бегу оно влагу
  Себе добывает и нежится в стоге?..
  
  Нет, это не выход: изделие наше
  Нельзя браковать, а иначе - план мира
  Нарушится грубо, как в лампе угасшей...
  И тополь расстроится - этот задира.
  
  Давайте дадим человеку идею:
  За нею он следовать будет стокрыло,
  Она вдохновит его душу, и с нею
  Ему не судья никакая могила.
  
  Идею прими, человек, и - ступай же,
  Топчи свои мили, дыши вдохновенно.
  И знай, что в творении не было фальши.
  Была бытия оголённая вена.
  
  Тогда шевельнулось изделие, встало
  На левую ногу, на правую тут же,
  И солнце, как будто обложкой журнала,
  Его ослепило - прощупало глубже.
  
  Бежит человек по дороге, клубится,
  Идея летит впереди златокудро.
  А в тополь ударила молнии спица
  И вдаль отскочила. Всем доброе утро!
  
  
  
  ***
  Христос восстал, а мы уснули.
  Кто на диване, кто на стуле...
  В качалке умиротворённо
  Спит рок-н-ролльная икона.
  
  Все спят, красавицы, красавцы,
  Участники различных акций...
  Кому сейчас какое дело,
  Что Он воскрес осиротело?
  
  На полках сохнут наши паски.
  Сквозь сон поводит ухом хаски.
  Идёт ли кто по коридору?
  Нет, это ветер сдвинул штору.
  
  
  
  БОГ СЕКСА
  
  Бог не умер - нельзя, но в зародыш ушла аскеза.
  Бог любви превратился в могучего Бога секса.
  Храмы стали пестрее, наряднее; пальцы скорби
  Разомкнулись, хрустя; и весталка в почётной торбе
  Держит фаллос искусный, осыпанный тонко камнем,
  Вынимает, вживляет в себя, именуя парнем...
  
  Смерти нет - говорят.
  Красят губы Христу... однако
  Он теперь не Христос, и венок на Нём - стебли мака.
  Секса Бог! Торжествует. Ведёт Свою паству в лоно
  (Мы не знаем - в какое, но думаем - Вавилона)
  Сквозь пьянящий угар...
  
  Посвящая себя Гермесу,
  Престарелый мужчина срывает с юнца завесу,
  Валит на пол его и, как женщину, благовонно,
  Опыляет в экстазе у мраморного амвона.
  Кровь течёт под землёй, прямиком из дворца тирана.
  Бык на площади медный качается непрестанно,
  На корову взобравшись; из фаллоса льётся пиво.
  И слетаются осы, и мухи спешат ретиво.
  
  Стебли мака - венок... Облачён в озорную тогу,
  Он Себе поклоняется - вечно живому Богу.
  Некий старец отшельный, покинув опушку леса,
  В город Бога притопал и в Боге узрел Зевеса,
  Ну а кто-то Астарту, Иакха, родного внука...
  Каждый видит, что видит, была бы глазам наука.
  Бог всегда многолик... но когда б со святого лика
  Мы содрали слои до последнего краски вскрика,
  Непременно нашли бы померкшие - словно вдовы
  На прощальном обеде - родные черты Христовы.
  
  
  
  СЛОВА
  
  Слова, как люди, старятся, и нам ли
  Их воскрешать, когда взамен тех слов
  Другие сквозь расставленные марли
  В мир проникают стайкой голосов?
  Рождаются, взрослеют потихоньку,
  На пенсию выходят и в музей,
  Дабы поведать каждому ребёнку,
  Как тяжко быть без новых словарей.
  
  И Лазарь, обновившийся в пещере,
  Сменил, должно быть, прежний лексикон,
  Поскольку по-другому в наши двери
  Войти накладно - в голову времён.
  Не терпят дети - правнуки особо! -
  Дремучих предков, даже если их,
  Давно усопших, выудил из гроба,
  Пройдя сквозь марлю, выверенный стих.
  
  
  
  ***
  В чёрном-пречёрном городе жил чёрный-пречёрный раввин.
  Куда пейсы его качнутся, туда и идёт один.
  
  Из темноты в темноту, со ступеньки на жёрдочку, вниз.
  Если надо, подпрыгнет резко, ухватится за карниз.
  
  Ни разу не видел солнца, лишь зловещие фонари...
  На правой руке два пальца, а на левой, костлявой, - три.
  
  Приподнимет широкую шляпу - из-под неё, грустна,
  Выходит и светит в небе чёрно-белый кружок - луна.
  
  Но светит совсем недолго: ведь раввин её в шляпу - хвать.
  Там, в чёрном-пречёрном городе, в чулане была кровать.
  
  Раввин в ту кровать ложился, головой - на квадрат газет.
  И спал; и в груди его тлела страница земных сует.
  
  
  
  ***
  Обладал он мистическим складом ума,
  Говорил мне об ангелах, промысле божьем,
  Что живёт человек, в человеке - Фома,
  Иисусу не взверивший - Богу, положим.
  
  Некий был фатализм на лице чудака
  Обозначен, в глазах - беспокойное море,
  И оно расступалось, когда - лишь слегка -
  С чудаком соглашался я, будучи в споре.
  
  Эмпирический метод мне ближе стократ.
  Есть у Бунина "Мистику" стихотворенье,
  Я читал его в детстве, и, в общем-то, рад
  Повторить его вслух на блистательной сцене.
  
  Стало много приятней мне к свету идти
  И не капать рассудком в туманные реки...
  "Эй, - Фоме говорю, - не сиди взаперти,
  Выходи из меня, ведь выходят из Мекки!".
  
  ...Я историю жизни хотел бы прочесть,
  Это, может быть, будет совсем не эклога.
  Бог напишет ещё, если точно Он есть
  Где-то там, где Его, как нам кажется, много.
  
  
  
  ДВА ИИСУСА
  
  Два Иисуса встретились в пустыне,
   Был человеком первый, а второй -
  Всесильный Бог, миров создатель, скиний,
   В сиянии стоящий над горой.
  
  На Иисуса Бог смотрел упрямо,
   А тот - на Бога, пламенную высь
  Ловя зрачком, пока, как своды храма,
   Отец и сын плечами не срослись...
  
  Прошло с тех пор суровых дней немало,
   Немало нищих, мытарей, калек...
  Их выводил, как если из подвала,
   Известный ныне Богочеловек.
  
  
  
  ***
  Нас миллиарды, и каждому хочется в рай.
  И мне тоже порою хочется заглянуть
  В наилучшую жизнь.
  Подходит к столбу трамвай.
  Я еду куда-то, хотя бы куда-нибудь...
  
  Чем дальше я еду, тем глубже боюсь уснуть.
  Глаза протираю, билетик держу за край...
  И слушаю сердце,
  Оно прозревает путь
  В мешке пассажирском...
  Окошек не закрывай!
  
  Мы едем, нас много.
  И девочка-мотылёк
  Сидит у меня на коленях, вдохновлена
  Увидеть всё то, от чего я и сам далёк...
  
  Я в сон погружаюсь, проникнут её теплом.
  И кажется мне, что приехали мы в наш дом...
  Проснувшись - стою на конечной.
  Вокруг луна...
  
  
  
  АББАС ИБН ФИРНАС
  
  Отважный учёный, с вершины шагнув минарета,
  Летит, словно птица, - набрался же смелости где-то...
  Расправленный плащ напрягают воздушные массы.
  
  Какие, скажите, в продаже сегодня колбасы,
  Какие лепёшки?.. Когда приземлюсь, непременно
  Попробовать дайте... страшусь злополучного крена,
  А всё же лечу. Журавлю или цапле до Мекки
  Отсюда недолго, но ходят пешком человеки,
  По рекам сплавляются, по морю.
  Знайте же, верьте,
  Что можем ходить мы не только по ропщущей тверди,
  Но, глядя на звёзды, стрелой воспарять, лишь бы были
  Сильны наши мышцы, которые всё ещё в силе...
  
  Летит как пушинка, глаза распахнув огнетканно,
  И видит начало и будто конец океана.
  А люди внизу неподвижно застыли от страха:
  Плащ может порваться, на то он и плащ, как рубаха...
  И даже верблюд, потрясая горбами на рынке,
  Доплюнуть не смог бы до этой парящей картинки...
  И камень, когда бы нашёлся противник науки,
  Спешить к летуну утомился бы, камень безрукий.
  
  
  
  ***
  Гравитация к сердцу земному,
  Как волчица добычу в кусты,
  Сквозь разлитую всюду плерому
  Волочит человечьи черты.
  
  Как по Библии: если из плоти
  И из крови - изволь, дорогой,
  Возвратиться на автопилоте
  Очертаньями в глину и гной.
  
  И не ной, что погасла картина,
  На которую долго смотрел,
  Расширяя обзор соколинно -
  Потому что мечтами был смел.
  
  За тебя всё на небе решили:
  Плоть - земле, а душа - наутёк,
  Но не вниз, где хранилище пыли,
  Очертаний тугой кошелёк...
  
  
  
  ПОБИРУШКА
  
  Он крупный был делец... Но у церковных врат
  Я мимо пробегал, и встретился с ним взглядом.
  Он милостыню звал, всклокочен и помят,
  И знаменьем креста свой ветошный наряд
  Поспешно осенял в унынии громадном.
  
  Лишь на меня взглянул - и сразу побледнел,
  Разительно в лице переменился нищий.
  Я тоже подкачал - глаза отвёл, прицел...
  И всё же на ладонь, других не помня дел,
  Полтинник положил, что гвоздь на пепелище.
  
  Знакомец мой вздохнул, нахохлился, обмяк.
  Вдруг слёзки у него в глазах затрепетали...
  Стояли молча мы; глядел на мой башмак,
  Я - на его кривой, распахнутый, никак
  Не смея упорхнуть из кокона печали...
  
  
  
  ***
  Деревья сбрасывают вес,
  Теряют жидкость облака,
  Душа - под сводами телес -
  Покинуть хочет старика.
  
  Христос воистину воскрес,
  Пусть не обходит нас тоска,
  Когда раздвинется навес
  И плоть нам станет не близка.
  
  Лишь об одном сейчас грущу -
  О том, что к телу я привык.
  Ловлю губами солнца блик,
  
  А ухом - фьють и чик-чирик,
  И прибегаю вновь к плащу,
  Грозы заслышав мощный рык.
  
  
  
  ИУДА ИСКАРИОТ
  
  Я вижу несправедливость: она повсюду.
  Жаль мне Христа, потому и люблю Иуду, -
  
  Кто его защитит, слово замолвит ныне?
  Глянь! одиноко стоит он в своей пустыне.
  
  Всеми покинут, и птицей, и всяким зверем.
  Мы ли печаль его счётом людским измерим!
  
  Огненный ветер изгою под кожу льётся,
  Над головою пылает сплошное солнце.
  
  Не шелохнётся Иуда, ни вскрика, взрёва,
  Ибо душа в чёрном теле вопит сурово.
  
  Был он крещён, а когда бы и не был вовсе,
  Разве бы предал в пустыне - в моём вопросе?
  
  Церкви Христовой рычаг, соучастник веры, -
  Нет ему жизни, предателей рвут галеры...
  
  Вечные муки... - неужто за то, что люди
  Видят себя, но не видят себя в Иуде?..
  
  
  
  КАМЕНЬ
  
  Ты думал - я дома? А нет меня!
   Я из дому вышел и в землю лёг,
  Под сердцем укрылся гнилого пня
   И в камень свернулся, и видит Бог.
  
  Но живо сознанье моё: когда
   Пророки придут и, лучась, Христос,
  Я к ним воззову, как в ночи звезда
   И каждый, кто умер в сём царстве слёз.
  
  Тогда соберутся они кружком
   Над телом усопшим, воскликнут: "Вань!
  Возьми свою душу, войди в свой дом.
   Лети, словно камень, да не буянь!".
  
  
  
  РАБСТВО
  
  Если выясним, что фараон никакой не бог,
  Но живой человечец, как всякий тлетворный раб, -
  Его схватим немедля, низвергнем с высоких ног,
  А тогда по лоснящейся шее ножом царап...
  
  Мы сейчас в замешательстве: к тайне его нутра
  Нелегко прикоснуться, гадатель замазал рот
  И молчит беспросветно, а нам тяжело... Пора
  На работу подённую... мало в году суббот...
  
  Свист кнута как будильник, а кнут письмена змеит
  На коричневых спинах кровавые - допоздна!..
  В поле трудимся мы, заслоняя собой зенит.
  Рвы копаем, каналы; у каждого есть жена.
  
  ...Даже если он бог, почему не взлетит к богам?
  Говорят, без него все в кромешную тьму сойдём,
  Ибо он наливает и кормит, возводит храм -
  Пирамиду Хеопса, и хлещет её! ремнём.
  
  
  
  ***
  Впрочем, дело твоё, можешь уйти в монахи,
  В келье надолго закрыться, в одной рубахе
  Небо молить, на холодном полу питаться
  Под неусыпным надзором немого старца.
  
  Вдруг на тебя снизойдёт откровенье, словно
  На преподобного столпника Симеона...
  Голос подаст, точно ветер промчался хлёсткий,
  Мира Владыка, что слаще, чем сок берёзки.
  
  Вскрикнешь тогда в изумленьи - как будто в чудо
  Вовсе не верил (не верил же ты в верблюда,
  Что сквозь ушко проскочил), и поймёшь, ей-богу:
  Ты - тот верблюд, сатане отдавивший ногу!
  
  ...Старцем уж стал, бородат; аки хворост, жёсток;
  Философичен - поскольку меж ног отросток
  Больше не всходит, лежит как побитый градом.
  Мелочь, однако... Создатель вселенной рядом!
  
  Бездны Его плоть земли усмирят навеки,
  Он говорит, что монахи под стать аптеке -
  Ибо содержат в себе пузырьки, в которых
  Дух пламенеет и смерть превращает в порох.
  
  
  
  МУХАММАД
  
  Коронован Кораном, идёшь, Мухаммад,
  На пути появляются разные люди,
  Просят пить у тебя. Разве ты виноват,
  Что они эфемерной вверялись причуде?
  
  
  Этот - солнцу. И солнце его обожгло.
  Ну а этот - луне. Из неё не напиться.
  Лишь в горсти у Аллаха о воду весло
  Ударяется сладко, вкусна чечевица.
  
  
  Человек отличается тем от зверей,
  Что способен увидеть незримое там, где
  Ничего не растёт, лишь злонравный репей,
  Призывающий смерть в огнедышащем вади.
  
  
  Ты увидел. Познал. И скатилась слеза
  По щеке твоей - прямо к стопам Джабраила.
  И варан отступил от тебя, и гюрза
  Изогнулась кольцом: человек - это сила.
  
  
  Твой верблюд стал тебе кораблём и повёз
  Сквозь барханы умов и шальные хамсины.
  Просит влаги Муса у тебя, о колосс,
  В Благородную Мекку идя из Медины.
  
  
  Ты Коран отверзаешь, оттуда река
  Изобильная льётся, и люди пьют реку,
  И возносит их души Аллаха рука
  На луга, где всегда хорошо человеку.
  
  
  
  ДЕТИ
  
  1.
  
  Радуются, галдят -
  Дети идут в поход.
  Лепится к ним отряд
  Очередных сирот.
  
  Пересекают лес,
  Кряжи, лицо села.
  Небу наперерез
  Движется мал мала.
  
  В город Ерусалим
  Кучно они идут,
  Чтобы обняться с ним,
  Освободить от пут.
  
  Кажется, Бог ведёт
  Толпы детей на юг -
  В землю Святую от
  Жарких ещё лачуг.
  
  Дети несут кресты,
  Чувствуют, что вот-вот
  В мареве суеты
  Чудо произойдёт.
  
  2.
  
  В гавани корабли,
  В море полно медуз.
  Солнце горит вдали,
  Как на столе арбуз.
  
  В трюмах детей стада;
  Слушая трели вант,
  Ждёт ребятня, когда
  Врежется нос в Левант.
  
  Правда, везут их всех
  Прямо в Алжир - а там
  Светит купцам успех
  И жернова рабам.
  
  Эту Христову рать,
  Лишь бы расцвёл рассвет,
  Можно легко продать
  За серебро монет...
  
  Свесился Волопас,
  Кажется долгим путь.
  Ветер ослаб как раз,
  Тщится свечу задуть.
  
  3.
  
  Чайки в порту орут,
  Пёстрый снуёт народ,
  Перемежая кнут
  С чашей иных забот.
  
  Женщины без лица,
  Бороды у мужчин.
  Лёгкая, как пыльца,
  Тень заползла в кувшин.
  
  Связаны по рукам,
  Дети теперь не те,
  Их сотрясает срам
  С мыслями о Христе.
  
  Вот и азан звучит -
  Время творить намаз,
  Даже когда разбит,
  Скован, голубоглаз...
  
  Над головой мечеть,
  А над мечетью - ах! -
  Солнцу легко гореть,
  Ибо над ним Аллах.
  
  
  ***
  Держу пари, мессия не придёт
  Ни завтра, ни потом, когда приснится...
  Евреи мне не верят. Теплоход
  Увозит их в Израиль. Реет птица
  Над ними - то ли коршун, то ли ча...
  (Я заикаюсь) чайка; и как будто
  Ещё одна с покатого плеча
  Сползает в море сладкая минута.
  На палубе, как царь, стоит раввин,
  Облизывая губы: скоро берег
  Прорежется кошерный из темнин
  Истории провидческой и денег...
  Тогда плевать на чёрную молву,
  На все столицы гойские, пока в них
  Мошиах не войдёт, подобен льву,
  С когортою пророков стародавних.
  
  
  
  ***
  Навечная любовь является с годами -
   Когда на простынях беспомощно лежишь
  Средь выцветших вещей в квартире, словно в яме,
   И сеть плетёт паук, и крохи тырит мышь...
  
  Плотней сомкнёшь глаза - увидишь очертанья
   Лучистого лица, что близится, растёт
  Последним на земле уроком рисованья...
   То отблеск бытия, сорвавшийся с высот.
  
  Тогда, глаза раскрыв, расплывчатую сферу
   С избытком зачерпнёшь - чернеющий провал!
  Мир немощный погиб, отброшен за портьеру...
   Но ты любил его и часто рисовал...
  
  
  
  ***
  Нога фарисейская рыщет вокруг...
  Здесь близко, вон там, на Голгофе -
  Распятый; не взяли его на испуг.
  И небо темнее, чем кофе.
  Откуда я знаю, что Божий он Сын? -
  Откуда я знаю об этом!
  Он в сердце моём.
  Он, сошедший с вершин,
  Остался немеркнущим светом.
  Когда моя жизнь в непроглядную тьму
  Погрузится - в самую бездну, -
  Я снова прибегну,
  Приникну к Нему
  И снова воскресну.
  Воскресну!
  
  
  СЛЕПОЙ
  
  Я тоже быть хочу всевидящим слепым,
  Чтоб видеть даже то, что никому другому
  Не видно, различать во мраке тусклый дым,
  За пазухой храня волшебную солому.
  
  Никто... но лишь любовь, вплотную подойдя,
  Её воспламенить способна и развеять,
  Слепому говоря: "Возрадуйся, дитя,
  За пазухой твоей соломинок сто девять".
  
  Любовь всегда точна! Соломинки горят
  И освещают путь растоптанный и зыбкий...
  Вперёд идёт слепой, не ведая преград,
  И на лице его растёт лицо улыбки.
  
  
  
  ДОСТОЙНЫЙ ВОПЛОЩЕНИЯ
  
  1.
  
  Меня незримый Бог ведёт по коридору.
  Я знать хочу - куда, в какие времена.
  В широкое окно струится ветер дна
  Роений городских, откидывая штору.
  
  Но дальше мы идём, не замедляем шаг.
  И тени с потолка сползают мне на плечи.
  В окно глядит заря, сияет - словно речи
  Сновидный дар. Я чувствую, что наг...
  И посреди пути непрочь остановиться.
  Нить на себя тяну - паучью тетиву.
  Впиваются в глаза отчётливые лица
  Слов, пущенных вперёд - во сне ли, наяву...
  
  Сомнения меня гнетут, обвили крепко.
  Окно растёт, зовёт... Куда ты? Я продрог.
  Там дальше дно одно!.. Но он идёт, мой Бог,
  И вниз потом летит, земного вроде слепка.
  
  
  
  2.
  
  Молятся Богу, который невидим всегда.
  Но под ногами предложит картинку вода:
  Спину нагни - и увидишь в подробностях Бога...
  Вот Он, суровый, глазами сверкнул в полумгле,
  Выдохнул слово, хранимое, словно в чехле,
  Где-то в груди - или это не грудь, а берлога...
  И по воде, как морщины по смертному лбу,
  Рябь пробежала намёком скупым на борьбу
  Произречённых существ, покидающих своды
  Тленного мира, где каждая сущность в долгу
  Перед Творцом, что и Сам иногда на лугу
  Вместе со стадом пасётся и падает в годы...
  
  
  
  
  ГЛАЗ ДАВИДА
  
  
   (стихосценарий)
  
  Когда у царя Давида глаза
  силятся перекатиться через переносицу,
  значит, он видит купающуюся Вирсавию.
  А она, ища возможность
  укрыться от его вероломного взгляда,
  ещё глубже погружается в воду,
  в панике забывая, что вода,
  омывающая её стан,
  слишком прозрачна,
  а глаз, уставленный,
  слишком царственен.
  
  Давид приподнял ногу,
  собираясь перешагнуть с кровли на кровлю.
  Но разве не глубока пропасть?!
  - Кто восседает в доме напротив? -
  спрашивает он служку.
  - Раб твой, Урия Хеттеянин, -
  кланяясь, отвечает тот. -
  А женщина, которую ты видишь, -
  узел сердца его.
  - Я хочу, чтобы сегодня она посетила меня, -
  говорит Давид и, повернувшись
  спиной к Вирсавии,
  быстро скрывается
  во внутренних покоях дворца.
  
  Вечером, стоя на овечьей шкуре,
  под аккомпанемент бубнов
  Вирсавия исполнила перед Давидом
  танец оливковой ветви,
  с которой вспорхнул утренний голубок...
  Давид делает знак, и слуги идут от него.
  - Вирсавия! - восклицает он
  и направляется к ней,
  но не по прямой, а сбоку:
  наверное, так подступила к Саулу
  Аэндорская ворожея,
  дабы показать восставшего из земли Самуила...
  - Это большая честь для меня, -
  робко произносит Вирсавия,
  чувствуя на своей руке руку Давида.
  К ложу ведёт он её.
  Светильники гаснут.
  
  На одной из иерусалимских улочек,
  стиснув зубы и сжав рукоять меча,
  гаснет тень Урии.
  
  
  
  ***
  Пророк прогневался, пророка усмирили -
  Живьём похоронили.
   Годы шли...
  Мы на его заглохнувшей могиле
  Теперь гуляем, кушаем chablis;
  Затылки чешем, ветхие оградки
  Увечим спьяну грубым башмаком.
  ...Всё те же нравы нынче и порядки.
  О чём грустить нам?
   Или же о ком?..
  
  
  
  ***
  Разбит параличом, шевелится едва ли,
  Чуть раскрывает рот, что хочет - не пойму.
  Совсем не говорит, кивает, щёки впали,
  Щетинками пронзив мучную полутьму.
  
  В больших его глазах печаль не потускнела,
  Наоборот, блестит подвижной рябью, жжёт.
  И что ему сказать - его ли это тело,
  В котором терпит он скопление невзгод?
  
  Не знаю. И молчу. Готовлю жидкий супчик,
  Размачиваю хлеб, надеюсь, словно врач,
  На лучший из деньков; ручаюсь, как поручик:
  Всё будет хорошо, ещё помчимся вскачь!
  
  И вижу - верит мне. Я тоже, тоже верю!..
  Над ним склонившись, жду - чего, не знаю сам.
  Он взор в меня упёр, зубами, точно дверью,
  Напористо скрипит, причастный небесам.
  
  
  
  ***
  Дух беззакония с гримасами божков.
  На что надеяться? На каждой остановке
  Детей утробный плач и вопли стариков,
  И женщин горький смех - затянутой верёвки
  Удушливей стократ. Во тьму погружены
  Деяния людей; приложишь ухо к уху
  И слышишь, как душа сгорает, глубины
  Не ведая своей - лишь скорбную разруху.
  Враждебны племена, от гнёта не уйти,
  Повсюду рыщет смерть, обгладывая кости.
  Казалось, времена сокрылись впереди,
  Блуждают лица дней в проказе и коросте.
  Но сжалился Аллах, Пророку Своему
  Быть смелым повелев. Сказал: благое слово
  Неси, о Мухаммад, в мирскую кутерьму,
  Для этого Коран - родник огня живого -
  Излил Я в грудь твою... И встал тогда Пророк.
  И, выйдя из горы, направился к селеньям
  И там, среди людей, доходчиво и впрок,
  Учил не предавать рассудок заблужденьям.
  
  Хадисы говорят: куда бы ты ни шёл
  И где б ни ночевал, к тебе стекались люди.
  Распахнутым сердцам противен произвол,
  Поэтому Аллах всегда превыше судей!
  И вышли племена, шахадой сплочены.
  Над ними, из-за туч блеснув розовобоко,
  Исчез и вновь возник гигантский серп луны -
  Как туфелька с ноги великого Пророка!
  Ты вдоль и поперёк пески избороздил,
  Немало видел зла, но шёл всё время прямо -
  В нетленные сады, на зов незримых сил,
  Над бездной вознося сияние ислама.
  Дорогу указал - как выстоять средь скал,
  И был перенесён в Аль-Кудс неуязвимо.
  Там вышел на Мусу, там Ису повидал,
  И в губы целовал живого Ибрахима.
  
  
  
  ***
  "Из нашего времени в тёмное ваше -
  Депеша, застывшая в камне...". И всё!
  На этом письмо обрывается. Дальше
  Читать бесполезно... Ужель остриё,
  
  Которым ваялось для мира посланье,
  Сточилось, не выдержав силы писца;
  Иль некий гонец прискакал и на камне
  Печать пустоты проявил слегонца?..
  
  А было бы здорово каменный свиток
  Расправить во всю ширину языка,
  Прочесть сообщение с первых попыток
  И мысленно вновь погрузиться в века.
  
  Возможно, конца повсеместного дата
  Там значилась круглая - армагеддон,
  Что, видимо, здесь состоялся когда-то,
  В недрогнувшем круге античных колонн.
  
  
  
  ВОКЗАЛ
  
  Евреи, мол, Христа распяли...
  Голгофа это не Парнас!
  И не про нас, -
  Мне на вокзале
  Твердит приятель в сотый раз!
  
  А поезд вечности как будто
  И не торопится. На нём
  Спаситель едет - как минута
  В копилку времени, в проём...
  
  Сгибает сосны тьма земная.
  Иуду желчью пеленать
  Не буду!
  Зло не раз пиная,
  Он появляется опять.
  
  Безверье наше порицая
  И благ не требуя взаймы,
  Он здесь живёт, и с ним Исайя,
  И все пророки, и псалмы.
  
  Ты восклицаешь: это ж надо!
  Впустую ждать! А я скажу:
  Тому награда,
  Кто на брата
  Не копит в сердце злую ржу.
  
  Иуда предал, ибо тропы
  Его тернисты... он-то знал,
  Что мы прибудем, филантропы,
  На этот временный вокзал.
  
  
  
  СТРАНА СВЯТОГО
  
  Здесь мир царит, земля жирна, богата,
  Отбою нет от редьки и шпината,
  Стада пасутся, им не ведом страх.
  Мы спать ложимся в наших городах
  И не встаём до самого рассвета,
  Не вскакиваем в тягостном поту:
  Нас не бомбят, крылатая ракета
  Обходит нас - не девушки в цвету.
  
  Мы радуемся собственной удаче,
  Она как солнце, может быть, и ярче...
  А за рекой страна гремит 'чудес',
  Арабы и евреи там воздвигли
  За фунты и, конечно же, за сикли
  Святыни, что едва ль снимают стресс.
  
  Там льётся кровь; мечтательные дети
  Попали тоже в сотканные сети,
  Пытаются сбежать из-под огня,
  Но к миру не приводит беготня,
  Их трупики лежат на дне столетий.
  
  Зовут на бой раввины и муллы,
  Ломают копья, чинят кандалы.
  То не страна в привычном смысле слова.
  Там горечь, стоны, вопли матерей.
  А мы живём, травмируя пырей.
  И ничего у нас в стране Святого...
  
  
  
  ***
  Звучит сирена в небе Тель-Авива,
  Над Хайфой раздаётся тот же звук.
  Не добежал в убежище ретиво
  Не знаю кандидат каких наук.
  Дом рушится на голову арабу.
  Ещё один еврей бежит вдоль стен,
  Он только что на рынке слушал 'Аббу'
  И покупал за шекель гобелен.
  
  
  
  ***
  Иисус проявляет мощь,
  Воскрешая в дому мальца.
  Лишь бы верой тот не был тощ -
  Как пергаментный лист, маца...
  Пусть восстанет со дна теснин
  И к Отцу возведёт свой взор.
  Потому что явился Сын,
  Не являвшийся до сих пор.
  
  
  
  ***
  В глазах немножко потемнело
  И побелело как зимой
  Куда моё уходит тело
  И непрерывный голос мой
  
  Стучит в ледовые застенки
  Моя душа не знаю чем
  Снег опускается на зенки
  И поднимается эдем
  
  А вдруг всё это лишь обмана
  Морозный воздух боль ума
  Меня толкают непрестанно
  В твои объятия зима
  
  Я на утопленников будто
  Взираю исподволь на всех
  Они лежат переобуто
  В пространство пышное как мех
  
  Их обособленные лица
  Меня пугают и влекут
  Туда где время как мокрица
  Где обрывается маршрут
  
  Я погружаюсь несомненно
  Под нереально прочный лёд
  И надо мною то ли сена
  То ль тихий дон уже встаёт
  
  И словно веточкою ивы
  Примерив зимнее тканьё
  Моя душа дрожит мы живы?
  Зачем цепляюсь за неё
  
  Не нахожу ни в чём ответа
  Но вижу вижу вдалеке
  Застыла чёрная комета
  И тень приклеилась к реке
  
  В себя все силы устремляя
  Взыскую солнечного дня
  Из ада грешного из рая
  Не важно лишь бы из меня
  
  
  
  КОЛЫБЕЛЬНАЯ
  
  Испугался смерти, милый?
  Не боись, она одна
  Для Платона и Аттилы,
  И горчичного зерна.
  
  Индивид, каким бы ни был,
  Говорю тебе, уйдёт
  С головою, словно в прибыль,
  Обязательно под лёд.
  
  Там очутится, где надо.
  А над ним (и, может, в нём)
  Конькобежцы легкозадо
  Чёркать будут день за днём.
  
  Не останется ни слова
  И ни звука от листа,
  На котором Иегова
  Вывел слово "пустота".
  
  
  
  БЫТЬ СОБОЮ
  
  Быть собою. Быть счастливым.
  Находить друзей по свету,
  Понимая, что сегодня -
  Бесконечное вчера -
  Стало шире и объёмней,
  Усмехаясь интернету;
  И билет до Тель-Авива
  Стоит каплю серебра.
  
  Раби Мацык, вы не правы,
  Говоря о раби Йосе.
  Он сегодня тоже едет,
  А точней сказать - летит.
  У него мы были дома,
  Пили чай - бутылок восемь
  И, как будто для забавы,
  Экономили иврит.
  
  Всем известно - это шутка,
  И в неё возможно верить
  Без особого желанья
  И трески на языке.
  В небе влюбчивых галактик
  Расправляет крылья лебедь,
  И в руке дымится трубка
  Не у Сталина в руке.
  
  Слава Богу, есть работа,
  И машина скоро будет.
  На столе поёт менора,
  Потому что зажжена.
  Всё нормально, даже лучше,
  Чем хотелось в изумруде
  Мирозданья; и Суббота
  Вновь проснётся не одна.
  
  
  
  ПОЛУКРОВКА
  
  Скажи полукровке что он чистокровка
  А то ему в обществе нашем неловко
  На юношу этого смотрят все косо
  Как будто младенца он бросил с утёса
  
  А он очень добрый и кажется хрупкий
  Не станем выталкивать душу из шлюпки
  Не стоит считать сколько крови в нём чистой
  Одною с ним веры в Творца-атеиста
  
  Давайте к нему относиться помягче
  О крови ни слова текучей стоячей
  Животную нашу умерим харизму
  Чувствительны все полукровки к расизму
  
  
  
  ОБРАЩЕНИЕ К АЯТАМ
  
  Однажды, веря вам,
  Я перейду в ислам.
  В Аравию уйду,
  Там жарко, как в аду.
  
  Там стану, словно сталь
  Арабская, силён.
  И руку вскину вдаль,
  И треснет небосклон.
  
  Все ангелы небес
  Пойдут за мною в бой.
  Их будет целый лес,
  Как небо, голубой.
  
  
  
  ***
  Ночь накалилась до предела...
  "Легко ли дышится в жару?" -
  Спросил у девочки. Как стела,
  Она стояла на юру.
  
  Её оплавленные плечи
  Слегка дрожали. "Не серчай, -
  Сказала мне. - До новой встречи".
  - Но как зовут тебя?
  - Свеча.
  
  Огонь потух, и тьма настала.
  Но дух связующий был цел,
  Он - словно крик из-под завала -
  Гнетущий груз преодолел.
  
  Так фотография из рамки
  Порою выпадет - и вот
  Летит с листвою строить замки...
  Их утром дворник разберёт.
  
  
  
  ЗВЕЗДА
  
  Никто не угостит и чашкой чая.
  Большак в Иран заснежен. Меркнет день;
  За ним другой. Метели исчисляя,
  Побрёл Нагиз от русских деревень.
  Вчера - мечеть безлюдная; сегодня -
  Безжизненный аул. "Ау! Вы где?" -
  Кричит Нагиз и - Господу угодно -
  Бросает вызов вспыхнувшей звезде.
  Звезда горит серебряно-лилово,
  И свет её над пропастью дрожит.
  Ночь тяжела, удушлива, но слово
  Летит вперёд, в заоблачный зенит...
  "Аллах, услышь! - вопит Нагиз. - Мне жутко!
  Гора, аул, самшит, колодец, но
  Нет никого! На мне истлела куртка
  И я сроднился с голодом давно...".
  И зарыдал. Звезда же раскололась
  Напополам, и ангел Джабраил
  Явил себя на облаке - и голос:
  "Был Судный День, а ты не приходил!".
  
  
  
  ПРОРОК
  
   Дубовый листок оторвался от ветки родимой...
   М.Ю. Лермонтов
  
  Был голос к нему: Помолчи!
  Нам пока ещё не пристало
  Заявлять о Себе: в ночи
  Дует ветер - четыре балла -
  
  Слабовато. Учись терпеть.
  Обязательно будет десять,
  И, клянусь, ты уйдёшь на треть
  В чернозёмы - Мой ноготь взвесить;
  
  И корнями нашаришь шар
  (Старый Ной это делал днищем
  Корабля. У тебя же - дар
  Оставаться последним нищим.).
  
  И отверзнешь уста, пророк.
  Твоё слово - листок дубовый,
  Им прикрою Свой голый бок.
  Шелестящи Мои покровы.
  
  Обовью твою грудь стезёй
  Эдемической, чтобы пылко
  Ты сражался и в дождь и в зной
  Со змеиной Моей посылкой...
  
  
  
  ***
  Вера - доктор, а любовь - как медсестра,
  А надежда с ними в сговоре. К больному
  Проникает птичий щебет со двора,
  Уподабливаясь призраку цветному...
  Скоро осень пухлой каплей на торце
  Серой веточки заплещется; наверно,
  Как с пипетки вниз сорвётся. На сальце
  Жарь картошку, а ещё - читай Жюль Верна
  (Вслух, пожалуйста), сиделушка моя -
  Ни надежда, ни любовь, ни вера, просто
  Что-то среднее меж этими тремя,
  Близорукая и маленького роста.
  На тебя, моя хорошая, гляжу
  И невольно вспоминаю всё, что мило
  В жизни было, я ведь словно по ножу
  Шёл вперёд, лишённый лучшего настила.
  
  
  
  ***
  Бесам повелел войти в свиней.
  Бесы подчинились, но без мяса
  Пастухи остались; голодней
  Сделалось; растили для запаса...
  Кто ущерб немалый возместит?
  Словно повстречали бегемота.
  Вот и думай, кто кому бандит,
  Кто кого спасает от чего-то...
  
  
  
  ***
  В тебя вселился демон говорят
  Не стану ночевать с тобою близко
  А то ещё увижу скверный взгляд
  Антихриста гаргулью василиска
  
  И дара речи запросто лишусь
  Когда по потолку неугомонно
  Ты шастать будешь срыгивая гнусь
  На найденного мною покемона
  
  К тому же ощущаю верой слаб
  Моя душа размякла и засохла
  Возьмёшь меня за горло словно краб
  И вылетят на улицу все стёкла
  
  
  
  ***
  Месть и Земля. Столкновение близится...
  Скорость огромна. Цветут гладиолусы.
  Люди спешат на трамваи, автобусы.
  В двери напротив стучит собутыльница...
  
  Вечер. Пожар. Карандаш и чернильница.
  Ветер в окно... Уцепился за волосы.
  Падают звёзды, как спелые глобусы.
  Здравствуй, Луна! Мне огромное видится...
  
  Ночь. Тишина. Полумрак. Полуулица
  В сердце уснула, а утром пробудится
  И удлинится; и жизнь моя - странница -
  
  Свесится с ручки дверной, расчехлится
  В ближнем кафе, где фисташки и пицца,
  Где никогда ничего не случается...
  
  
  
  ***
  Законы джунглей таковы
  И часто выглядят нелепо:
  Нельзя прожить без головы
  В Париже, если там - Алеппо.
  
  
  
  ***
  Ты умрёшь - и тебя не найдут
  Никогда, ни в одном городишке,
  Ни в одной богадельне, ни тут,
  Озирая Вселенную с вышки.
  
   Философия будет гадать
  О твоём пребывании. Впрочем,
   Ты уснёшь, напрягая кровать.
  Станешь ливнем во сне, многоточьем...
  
  И окликнут тебя... Но - увы -
  Ты не сможешь ответить, и только,
  Простучав потолочные швы,
  Осознаешь, что барная стойка
  
  И хмельной экипаж - под тобой,
   В рыхлом чреве жилого района...
  А пока - ты ещё молодой
   Китобой седовласый, Иона.
  
  
  
  ТАНЦОВЩИЦА
  
  Посмотри,
  Сколь искусно танцует
  Эта еврейская девушка!
  Тело её, как тростник египетский,
  Изгибающийся под ветром.
  Разве служанка она фараону
  Или тебе, слуге нищего?
  
  Шестеро мужчин,
  Натянув шестиконечный ковёр,
  Удерживают её над землёй.
  Хотя, если присмотреться,
  Ступни её отделены от ковра
  И волосы её, поблёскивая,
  Водят вокруг неё хоровод.
  
  Когда же она остановится,
  Замрёт, притянув к своей
  Тянущейся в небо руке
  Мимолётного ангела,
  Волосы солоноватыми кудрями
  Накроют её лицо
  И потекут ниже,
  В стремлении отдохнуть
  На её упругой груди.
  
  Пёстрые ленточки
  Маленькой девочки
  (Как будто это было вчера)
  Выросли вместе с ней.
  Но и теперь, словно дети,
  Цепляясь за её талию -
  Талию танцовщицы, -
  Послушно разбегаются в стороны,
  Повторяя движения
  Самой жизни.
  
  А иногда, касаясь плеча
  Кончиком подбородка,
  Она властно пронизывает нас взглядом,
  И ямочки по краям её рта
  Трепетно углубляются.
  И тогда она делает шаг
  И ступает по воздуху
  Как бы по винограду,
  Который собрал
  Таинственный винодел.
  
  
  
  МУ
  
  Я стоял на твоей могиле,
  А всё думал, что на бугре,
  На котором траву косили
  В сентябре.
  
  Впереди шелестели ивы;
  И тропинка вела быка
  На закланье, и он - мычливый,
  Употелый - сушил бока...
  
  Над землёй нависали тучи,
  Ветер сил набирался, дул
  На меня и в бурьян колючий,
  Теребя позвонки акул.
  
  Здесь когда-то плескалось море,
  Утопало в самом себе.
  А потом никаких историй
  Не случалось в твоей судьбе.
  
  Твоя лодка уснула в ряске,
  И тебя первородный ил
  Облепил, голубой и вязкий,
  На исходе ночных светил.
  
  Бычелобый скиталец древний,
  Вопиющий в пучине прах,
  Что возник из утробных терний
  И мочой божества пропах.
  
  Извиваясь душой могучей
  И густую объемля тьму,
  Ты ведь тоже, на всякий случай,
  Произнёс, погибая, "му!".
  
  Это слово подобно шару.
  И, представил я, где-то в нём
  Ты навеки воздвиг хибару
  И в оконный глядишь проём.
  
  Разминаешь ладони, плечи...
  Но тебе не дано - забудь -
  Переплыть горизонты речи,
  Воплотившись хотя бы в путь.
  
  
  
  ***
  Поэт претендует на роль пророка.
  Плохо всё это и будет склока.
  Нам от поэта всего-то надо
  Звонких созвучий, не камнепада.
  
  Всё уже есть, что должно свершиться.
  Библия нам открывает лица.
  И, заручившись Кораном тоже,
  Мы потолкуем с поэтом строже.
  
  Мы не дадим нарушать порядок,
  Ибо Иблис-Люцифер нам гадок.
  Бог диктовал, уяснили люди:
  Новых пророков для них не будет.
  
  
  
  ***
  Бывают и такие времена,
  Что хочется дышать, а кислорода
  И нет почти, и грудь заселена
  Безвкусицей, как нынешняя мода.
  
  Тогда идёшь по улице, гниёшь,
  Упадочную тень свою, как тряпку,
  Ногами попираешь - словно ёж
  В лесу листву, лежащую вразляпку.
  
  Глотаешь смерти гнусный воздушок,
  Что в зеркальце едва ли отразится
  Волокнами тумана, ибо срок
  Давно истёк лепить из праха лица.
  
  Не знаешь, что же делать. Весь запас
  Исчерпан придыхательный. Осталась
  Лишь ты, душа, творящая за нас
  Любовь непреходящую и жалость.
  
  Застёгнут каждый встречный, ни за что
  Не расстегнуть, чтоб крикнуть в щель: "Послушай,
  Я жив ещё! как в том ещё пальто,
  В котором под осенним топал душем!".
  
  Такое впечатление, что мир
  Распался на куски и сжалось слово,
  Так плотно, словно скряга-ювелир,
  Фальшивку экспонирующий снова.
  
  
  
  ***
  Подумай о Христе, распятом, всеблагом,
  Непонятом людьми различных возрастов.
  И крест его найди в глухом лесу крестов,
  И на плечо взвали, и принеси в свой дом.
  
  И вырежь из креста ты крестики, столяр,
  В посёлке всем раздай, пусть носят стар и млад.
  Пусть там, в глухом лесу, ища богатый клад,
  Поймут, что есть Пастух у ропщущих отар.
  
  И пусть они домой вернутся поскорей
  И церковь возведут на склоне, на виду.
  Пусть воскресят Христа, над лесом падших дней
  Подняв своих сердец нетленную звезду.
  
  
  
  ***
  Череда искромётная ветреных дней...
   Выбирать не осмелюсь, что сердцу милей:
  Или эта земля, или тени над ней,
   Или звёзды, достойные глаз королей.
  
  Я прочёл "Илиаду", немало камней
   Разбросал и собрал, и подумал: о'кей!
  Но не стала трава подо мной зеленей,
   Стало больше у нас во дворе тополей.
  
  Может, кто-то и выбрал, стоит на своём,
   Обрастая степенно быльём-ковылём...
  Что же я для себя присмотрел с козырька?
  
   Быстро по воду нынче идут облака.
  Свищут птицы, постиранным пахнет бельём...
   Что же это такое?.. живём и живём...
  
  
  
  ВЕРНУЛСЯ ЦАДИК
  
  Вернулся цадик. Мир на нём.
  Хасидской музыкой крылаты
  Закутки все; а над столом,
  Сплетясь, горят лучи-канаты.
  
  Дверь нараспашку. Новый гость,
  За ним второй и третий входят.
  Гляди! Как солнечная гроздь,
  Бурлят их тени в хороводе.
  
  Вернулся, скрипнул...и стряхнул
  С полей своей многоветровой
  Столетней шляпы вёсен гул,
  Пальто оставив у портного.
  
  И, чью-то душу сплюнув, мгла
  Во тьму шмыгнула, за ворота.
  В зрачках у цадика была
  И есть... Да здравствует Суббота!
  
  Он был в пути неутомим,
  И льнул снегирь к его надлобью,
  Когда завесы лютых зим
  Он жёг молитвенною дробью.
  
  И снега стойкий частокол -
  Под Брестом ли, под Берестечком -
  Внезапно стаял: цадик брёл
  В своё родимое местечко.
  
  
  
  ***
  В ночь убит Сулеймани.
  Мир скорбит, верней, полмира.
  Почернели с ходу дни,
  Вмиг не стало командира.
  
  Плачет солнечный Иран,
  Щиплет бороду, клянётся
  Отомстить за мусульман,
  Зло оторванных от солнца!
  
  Пусть Америка дрожит,
  Сионисты - с нею разом.
  Каждый истинный шиит
  Барсом стал и дикобразом.
  
  
  
  ИСА
  
   Если Ису распнут,
  Я скажу ему: Иса!
   Был напрасен твой труд
  Пред лицом компромисса.
  
   Бог тебе не заслон,
  У добра нет защиты
   В этой бездне препон,
  Где одни троглодиты.
  
   Ты достоин хвалы,
  Не достоин позора.
   Почему же козлы
  Насмехаются споро?
  
   Или ты не распят?
  И предатель, похожий
   На тебя, как закат,
  Распластался, о боже...
  
   А масих невредим,
  Ни царапинки даже.
   И уж рушится Рим,
  Опоясанный сажей.
  
   Ветер слухи разнёс,
  Точно зёрнышки риса,
   О Христе, но Христос -
  Это вымысел, Иса!
  
  
  
  ***
  Ах Пётр, ложные уста!
   Иуды грешного не лучше.
  Вы оба предали Христа.
   И над землёй повисли тучи.
  
  Ещё петух не прогремел,
   А ты отрёкся, опалённый
  Глазами улиц - градом стрел.
   И прочь бежал, как прокажённый.
  
  
  
  ПОЧИТАНИЕ ЖЕНЩИНЫ
  
  Целую пальцы твои,
  Потому что не разрушали они
  Обители моей - славы моей,
  Не оставляли на теле моём мрачных ожогов
  И не унижали любви моей
  Косностью своей,
  И не уподобляли существо моё
  Песчанику,
  Но оберегали от поступи разрушительной,
  От змеи ползущей,
  От ветра неугомонного
  Душу мою,
  Юную мою
  В пустыне многоголосой,
  Многотрепещущей
  Между теми и теми,
  Теми и этими
  Бесконечными караванами,
  Бредущими от края Земли и до края
  Через землю обетованную,
  Богообещанную,
  Приданое моё,
  Источник жизненных сил моих,
  Плакальщица моя
  Холмостойкая
  На пути врагов моих
  И недоброжелателей моих
  Ты.
  
  
  
  ***
  Мессию ждали - супермена,
  А он протиснулся в хлеву.
  И был распят на лоне тлена -
  Как раб, зовущий в синеву...
  
  Он чудеса на перекрёстках
  Творил, и в хижины был зван,
  И не костыль дарил, а посох -
  Живую веру в Океан!
  
  Учил, что рай подлунный - пена,
  За что нередко был гоним.
  Но все дороги неизменно
  Тянулись в Иерусалим.
  
  
  
  ***
  Укрывается озеро льдом -
      Погружается в сон.
  Где-то там не шевелится сом,
      Темнотою скреплён.
  
  Он притёрся к слоистому дну
      И лежит себе всласть,
  Вспоминая рыбёшку одну,
      Залетевшую в пасть.
  
  Полынья зарастает над ним,
      Воздух цепкий стоит,
  Словно статуя северных зим
      Посреди синих плит.
  
  Луч вечерний упал со скалы,
      Вмиг разбился о лёд.
  На ветвях догорают щеглы,
      Просто ночь настаёт.
  
  
  
  ***
  А что-то в этом есть: я в церкви, словно дома;
   В её пределах мне постелена солома,
  Чтоб мог я подремать среди чудного блеска,
   Дыханием струясь, как в небо занавеска.
  Но снова, моему внимающая шагу,
   Зовёт меня душа снести на низ баклагу,
  И я всхожу, всхожу по лестнице, светлею...
   Душа в цветном платке напоминает фею.
  В её руках ключи; замок расщёлкнув звонко,
   Она, как будто вдаль, толкает дверь, бабёнка.
  Движения её естественны и кротки.
   Под нами океан людей, платки, бородки...
  Баклагу я беру, воды в ней литров двадцать,
   Но мне не тяжело (о палец пальцем клацать,
  Сдаётся мне, трудней), и душу тоже хватко
   С собою уношу, объемля для порядка.
  Лучисто надо мной два ангела нависли,
   Здесь, кажется мне, всё мои читает мысли.
  Я возвращаюсь вниз, кивают в окнах кроны,
   И где баклагу взял, стоят ещё бидоны.
  
  
  
  ***
  Где-то там, где Мекка и Медина,
   Где зевали каменные бабы,
  Шёл Пророк возвышенно-глубинно,
   Были с ним сподвижники - сахабы.
  
  Двигались пески, скрипели ставни,
   Ночью над костром луна сияла.
  И созвездий облик стародавний
   Облеплял земные одеяла.
  
  Разве можно в это не влюбиться -
   В эту жизнь исканий и скитаний?!
  Знаменье отыщет очевидца,
   Как тому учили христиане.
  
  Льнёт рука к поджарому верблюду,
   Будут опрокинуты злодеи
  И разбиты идолы повсюду,
   Как тому учили иудеи.
  
  Джахилии ветер обессилен,
   Но кружатся джинны над барханом.
  С ними, может быть, пустынный филин
   Говорит о трупе бездыханном.
  
  Лучше душу вывести из куфра,
   Чем из пекла жалобное тело.
  Ты - Аллах! а значит, будет утро.
   Ты - Аллах! и даль порозовела.
  
  
  
  ***
  Был в юности крещения мне знак.
  Я к батюшке пришёл корпеть при храме.
  Возил на тачке груды железяк,
  Раствор месил руками и ногами.
  
  Трудился, как на дне озёрном рак,
  Казалось мне, живу на Валааме...
  И батюшка, известный здоровяк,
  Решил меня крестить по всей программе...
  
  Мы в храм вошли, и вижу - красота,
  Там свет бежал из каждого Христа...
  Обряд недолго длился в храме старом.
  
  Был нехристем, а вышел за порог -
  И крест на мне, и жизнь моя у ног
  Лежала, освящённая пожаром...
  
  
  
  ИСХОД
  
  Заслонкой плотной прошлое укрыто,
  Но свет проходит нитью сквозь неё
  От скованного тучами зенита
  И как бы облекается в копьё...
  
  Летит вперёд, доспехи пробивая, -
  В поток столетий, именно туда,
  Куда дорога движет узловая
  Кочевников, их женщин и стада.
  
  Они уносят, вольные, из плена
  Лицо земли, где можно отдохнуть,
  Испить воды, в ней стоя по колено,
  А может быть, по пояс и по грудь.
  
  И каждый, кто египетские своды
  Оставил позади, теперь за нить
  Пленительную держится свободы,
  Чтоб не рабов рожать и хоронить.
  
  И днём и ночью шествуют евреи,
  Грядут поспешно, ибо письмена
  Их заставляют двигаться быстрее.
  Но долог путь, земля населена.
  
  Враждебные вокруг ярятся боги,
  Метают стрелы, в бой ведут коней
  Вдоль горных гряд, откуда в час тревоги
  Кровопролитье душное видней.
  
  Над головой сменяются светила,
  Стервятники летят со всех сторон.
  И руки ввысь - и дух перехватило -
  Моше вздымает, выбравшись на склон.
  
  В египетские веси нет возврата,
  Там Нил разлёгся, словно крокодил.
  Гудит земля и дыбится щербато
  Среди едва засыпанных могил.
  
  
  
  ***
  Идея, словно Иудея,
  В ней нет пока ещё Христа,
  И пастушок, овечкой блея,
  Не понимает - жизнь проста
  
  До осквернения, до боли
  И смерти жуткой на кресте...
  Тому ещё не учат в школе.
  И рифму ищут красоте.
  
  Коммерцию ваяют в Храме
  И в Рим роскошные дары
  Везут, вербльюжьими горбами
  Вновь заслоняясь от жары.
  
  Парами липкими объяты,
  Торгуют бойко, продают
  Овец, папирусы, салаты,
  Маслины, пряники, кунжут...
  
  Не видят выхода из плена,
  Трактуют Книгу, доят коз
  И кур гоняют - по колено
  Тому, чьё имище Христос!
  
  А Он звезду над Вифлеемом
  Уже зажёг, и к ней волхвы
  В пустынном ветре порыжелом,
  Как листья движутся айвы.
  
  
  
  ***
  Гибкий гребень под нами Большого взрыва.
  Допускаю, мы мчимся на нём ретиво.
  Мускулиста волна и солоновата.
  По инерции движется вдаль регата.
  
  Говорят, напряженье спадёт не скоро,
  Потому что планетам нужна опора,
  Потому что вселенная копит силы,
  Словно статный Самсон пред лицом Далилы...
  
  Впереди ещё много игривых скачек.
  Вновь считает ступеньки упругий мячик,
  Обронил его кто-то живущий выше.
  Доберёмся однажды до самой крыши.
  
  
  
  ***
  Церковка на холме деревянным крестом
  Машет, словно рукою, - зовёт.
  
  Сквозь лес
  К ней человек идёт, а над ним Зевес
  Громы и молнии мечет, и страшен гром.
  Воет зверьё оголтелое, из кустов
  Смрадным дыханьем охаживая, во зле.
  Светлому духу по чёрной брести земле -
  Ой! - нелегко во плоти, но дары волхвов
  Тоже тяжёлыми были.
  
  А ты, браток,
  Порожняком семенишь, без поклажи, лишь
  В сердце твоём невесомо свистит чуток
  И порывается в небо прозрачный стриж.
  Попридержи его: пусть посвистит, а там
  И распоётся, Христу вознесёт хвалу,
  Чтобы, куда б ни пришёл ты, везде был храм
  Доброй надежды и не было места злу.
  
  
  
  ***
  Голой в одежде больно, пальцами мнёт лоскут,
  Вещи стесняют всюду, душат в объятьях, жмут.
  
  Вновь недовольна шёлком, но угрожает мех.
  Это сплошная мука - запертой быть от всех.
  
  Видимо, даже если пустит на ветер нить,
  Тело её - гробница, хуже не может быть.
  
  Выглядит беспросветным каждый урок шитья.
  Рыбья застряла в горле, кажется, чешуя.
  
  Город зарос бетоном, стены - за слоем слой.
  Смотрит на солнце долго - солнце объято мглой.
  
  Глухо; прочны оковы, дверь, а на ней засов...
  Свет не заходит в душу, не опыляет слов.
  
  
  
  ***
  Долго идущему смажь уста
   И прогони шакала.
  День Воздаяния слаще ста.
   Дни выпускают жало.
  Падают звёзды наискосок,
   В небе сгорает масса.
  А под ногами скрипит песок
   Для очищенья нафса.
  
  В топкой пустыне ещё одна
   Дух всколыхнула сура.
  Издали Мекка уже видна
   Ангельского паркура.
  Шагу прибавить давно пора.
   В мире, где слово свято,
  Не позабыть бы душе с утра
   Ни одного аята...
  
  Явится Иса в конце времён
   И одноглазый кормчий.
  Будут сражаться, но тот силён,
   Кто повелитель Ночи.
  О победителях говорят:
   С ними рука Аллаха.
  Строятся люди, машины в ряд,
   Рядом с чалмой папаха.
  
  
  
  ***
  Однажды я проснусь и удивлюсь немало:
  Дорога забралась ко мне под одеяло
  И буйно расцвели сады по сторонам;
  Лучи переплелись, вдали лоснятся тени,
  И лошадь, проходя, лизнёт мои колени,
  Мы с нею хлеб и соль разделим пополам.
  
  Я сяду на неё, и мы умчимся в рощи,
  Где бабочки пестрят, где пьяный спит извозчик,
  Не ведая о том, что новый день настал.
  Земля полна даров и музыка повсюду.
  Послушаю скворца, а может быть, Гаруду,
  И птицей стану сам, не требуя похвал.
  
  Я вспомню, что во мне такой же образ чистый,
  Как этот чудный мир, и все его артисты
  Со мной заговорят охотно, не таясь.
  Мы будем понимать, не хуже Соломона,
  Живые языки, что, шире, чем знамёна,
  Простёрлись над землёй и с миром держат связь.
  
  
  
  ПОМОЩНИКИ ПРОРОКА
  
  Однажды пришли к пророку люди и сказали ему:
  
  - Мы внимательно прочитали твою книгу. Не переживай! Всё, что ты в ней напророчил, - всё сбудется. Мы поможем тебе в этом.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"