Я уже не помню, зачем мы с Игорем пошли в... я даже не помню, куда мы пошли: такое низкое серое здание с бесконечными коридорами, унылыми дверями и одинокими скамейками около этих самых дверей. Нет, не поликлиника, а что-то вроде архива, но совмещённого не знаю уж с чем, поскольку по унылым коридорам всё время носились ребята различного возраста и совсем не унылого вида. Кажется, нас туда послали от класса, нашего "11-Б", добыть жизненно важную информацию к какому-то семинару, вроде бы по географии... ну да чёрт с ним. Неважно всё это. Я это только потом понял. А ещё понял, что это, наверное, была Судьба. Уж больно она любит злые шутки. И не шутки - тоже.
В общем, мы сидели на одной лавочке, то есть у одной двери. У неё было круглое, невероятно доброе лицо, роскошная волна чёрных волос и чуть раскосые карие глаза, взгляд которых я не выдержал сразу. Она была оживлённо-возбуждена и тут же с нами познакомилась.
- Меня зовут Темиртау, а вас? - весело спросила она.
- Темиртау? - удивился я, когда мы назвали себя. - Это же город в Казахстане. Ты из Казахстана?
- А вот и не угадал, географ! - она показала язык, и мы расхохотались. - Темиртау - это посёлок в Кемеровской области. Там мой папа на поезде проезжал, когда в Таштаголе с мамой познакомился. А потом они вместе уехали на Курильские острова, оттуда папа, и там родилась я. Ох, и далёкая же я от Казахстана!
- А зачем же ты здесь? - спросил Игорь. - Неужели с самых Курил приехала, чтобы на эту убогую дверь посмотреть?
- Да нет! - возмутилась Темиртау. - Я вообще-то в вашем городе учусь, а здесь, чтобы остров наш переименовать. Понимаете, наш остров называется Охотник, никто уже не помнит, почему, а у него есть другое название, местное, Темиртан. Так мама хотела сына назвать, а родилась я, вот и пришлось переименовывать, - она звонко засмеялась собственной шутке. Надо сказать, смех у неё был замечательный, как звон колокольчиков. Так и хотелось смеяться под этот звон. - Мы хотим название возвратить, а нам никто не верит, что было другое название. Вот и послали меня сюда...
Она стала рассказывать о своём доме, о замечательной природе своего острова, но я уже не слышал. То обстоятельство, что я находился рядом с ней, касался её плеча, наполняло всё тело потрясающей лёгкостью и, словно в расплату, стирало абсолютно все мысли в голове. У меня уже так давно не было пустоты в голове, что я совсем не спешил нарушать это состояние и лишь временами кивал, кажется, невпопад в ответ на её рассказ. Она долго наблюдала за мной, не отрываясь от повествования, наверное, весьма интересного, и улыбаясь одними глазами, потом улыбка медленно растаяла, и она замолчала... Кажется, Игорь был готов провалиться сквозь землю, поскольку человек он чуткий, но тут никогда не открывающаяся дверь открылась, и Темиртау, вспорхнув, словно иволга, улетела в неё. Игорь понимающе посмотрел на меня и принялся внимательно изучать тот материал, отдалённо напоминающий кожу, которым была обита скамейка.
Минут пять я безуспешно пытался просверлить взглядом дверь, после чего вышла понурая Темиртау и сказала, что разрешения ей не дали.
- Но, - она задорно улыбнулась, - у входа в комнату стоит охранница, а её можно уговорить. Ты пойдёшь со мной?
- Мы же следующие... - нерешительно начал Игорь.
- Вот и входи, - посоветовал я. Маленькая, но твёрдая рука уже влекла меня в противоположную от той двери сторону.
Своим рассказом о родном острове она действительно разжалобила молодую девушку в форме, и та впустила не только её, но и меня. Те десять минут, которые мы искали нужный документ, наверное, были самыми счастливыми в моей жизни: тишина и она - они были потрясающей парой, той самой, что я искал всю жизнь. Но тогда мы искали документ и, вопреки моим стараниям, почти сразу нашли. Она, волнуясь, развернула какую-то жёлтую бумажку о переименовании много чего во много что и тут же нашла нужную строчку.
- Темиртан, я так и думала! - воскликнула она и, смеясь, кинулась мне на шею. Она всё смеялась и смеялась, и я подумал, что это вроде бы истерика и надо её ударить; увы, попросить меня в данный момент ударить её было равносильно издевательству. С летальным исходом. Я просто гладил её по волосам и думал, что такой смех не должен прекращаться. Чего бы это ни стоило.
Наконец она упокоилась и посерьёзнела. Сказав: "Это надо зарегистрировать", - она взяла бумагу и вышла. Я немного задержался, убирая остальное на место, а когда вышел, Темиртау была не просто серьёзной, а грустной, словно вдруг что-то вспомнила. Прежде чем я успел открыть рот, из открытой двери напротив (ох уж эти двери!) крикнули "следующий!", и она поднялась с места. Подойдя ко мне совсем близко, она шепнула: "Я сегодня уезжаю", - и зашла в кабинет.
Сказать, что я был потрясён, значит назвать слона мухой. Сказать, что я был огорчён, значит сравнить Солнце с микробом. Мозг, переполненный одной единственной фразой, тремя словами, принялся гонять ноги туда-сюда мимо кабинета, и через открытую дверь я смотрел на неё, зная, что мне не суждено насмотреться. Почему-то только теперь я заметил, что она одета в тёмный свитер и пятнисто-зелёные, наподобие армейских, брюки. Потом взгляд стал затуманиваться, а её фигура начала расплываться. Я понял, что плачу, и торопливо ушёл подальше от кабинета. Было слишком мало времени, чтобы тратить его на мои слёзы.
Я вышел в холл и сел на лавочку. Мимо шли люди, и смотрел на их ноги, замечая, как проясняется "картинка". Ноги шли всё больше к выходу: близилось время закрытия. Метеором прилетел Игорь и потряс сумкой с нужными сведениями, и я слабо улыбнулся. Он подозрительно спросил меня, не собираюсь ли я домой, но я только махнул рукой, боясь, что расплачусь вновь. Он пожал плечами и ушёл. Я опустил руки на колени, а лицо на руки.
Я не слышал её шагов, но внезапно что-то тонкое и почти горячее опустилось мне на шею, взъерошило волосы. Я осторожно поднял голову, боясь, что мираж исчезнет. Но он не исчез, а сел слева и положил голову мне на плечо. Я тихонько обнял её одной рукой, той самой, на которой у меня были часы. Этой ошибки я так себе и не простил.
Мы сидели так недолго: всего лишь секунду, а потом ещё одну, и ещё... Но на исходе очередного мгновения она посмотрела на мою руку, на один круг, двенадцать цифр и три стрелки, и сказала, что ей пора.
- Не уходи, Теми, - сказал я так тихо, что едва услышал себя.
- Не могу, - ещё тише сказала она. И ушла.
По дороге домой я выбросил часы. Я больше не ношу их. На память.