Голос, нужно сказать, препротивнейший и знакомый до колик. Ну да, ну да, кто еще может устроить допрос с пристрастием. Мне. В запертой на все возможные замки комнате. В половине второго ночи. Только он, родимый. Единственный и неповторимый.
"Какого что?"
Оттягиваю время. Причем он знает - я-то понимаю. Мы, кстати, знакомы с самого моего рождения. С того самого момента, когда я закричала, получив звонкий удар по покрытой слизью попке, указывая свои права на жизнь, и услышала препротивнейшее "Чего орешь?". Тогда он еще не был знакомым. До колик.
"Ну-ну, начинаете делать вид, что ничего не случилось, барышня? Не выйдет, однако. Я. Знаю. Все."
Ага. Знаешь ты все, как бы не так. Ты не знаешь - ты чувствуешь. Жопой. Непосредственно моей. И вообще, я тут подумала...
"...И вообще, я тут подумала: во всем виноват ты. Именно благодаря тебе у меня обыкновенно находятся приключения. В том числе и на свои вторые девяносто."
Продолжаю отвлекать противника. Противник, правда, не отвлекается, что настораживает. Возможно, я прямо сейчас подвергнуть смертельно опасной ядерной атаке. И, в тени ее угрозы, сдам все тайны.
Что? Да если бы Пентагона...
"Начнем с того, что у тебя - далеко не девяносто."
Ну, я же говорила. Не ядерная пока, но атака. Еще и хихикает, гад. Но это ладно, это мы переживем. Главное, отвести его подальше от сокровенного, того, во что влипла на этот раз. По уши влипла, а это - выше некуда. А это настолько высоко, что даже холодно. Известно ведь: чем выше - тем холодней.
".. И закончим тем, что это никому не интересно. У меня такие метра-не-хватит, что любые девяноста сдуются от зависти!"
Угу, главное еще самой в это поверить. Но в нашем деле главное - держаться прямо. Иначе станешь раком. Последнее мало того, что неприятно, так еще и расходует массу вазелина. А вазелин нынче дорогой пошел...
"Девяноста пока на месте, а вот Вы, милочка, сдуваетесь. И что намереваетесь предпринять?"
Ой что-то пугает меня это "выканье". Значит, скоро будут бить. Больно. По почкам. А может не надо, папаша? Хотя какой ты мне папаша. Тоже мне, старый пердун. Ладно, не старый. Но не зря же так любит девяноста.
Мои метра-не-хватит, кстати, тоже любит. Только стесняется признаваться. Знает ведь - засмею. А не засмею, так получу хорошее оружие в мою пользу. Он это допустить, естественно, не может. Поэтому молчит. Пердун. Среднего возраста.
"Сухари сушить. И вообще - чего пристал? Я - девочка большая, сама кашу заварила, сама и расхлебывать буду. Мне, кстати, спать пора."
На этой торжественной ноте я поняла, что и правда хочу спать. Он, кстати, далеко не против. Считает ведь, что самое лучшее мое состояние - это сон. Потому что во сне у меня разглаживаются морщинки на лбу, на губах застывает едва различимая улыбка, а душу охватывает детское спокойствие.
"Главное не засни навсегда."
Бурчит. Как всегда. Потому что любит. Потому что оберегает. Потому что никогда не признается, что души во мне не чает. Знает ведь - засмею. А не засмею, так получу хорошее оружие в мою пользу. Он это допустить, естественно, не может. Поэтому молчит... Пердун... Среднего возраста...