"Здравствуй, мамочка! Вот я опять пишу тебе письмо. Сейчас за окном глухая ночь, ты спишь в нашей комнате. Я слышу твоё дыхание и даже знаю, какие сны тебе снятся. Я специально закрыла дверь на кухню, чтобы ты не услышала стука клавиш и не проснулась.
Как у меня дела? Нормально. Настолько, насколько это возможно в моём положении. Времени у меня теперь много, а делать нечего. Нет, по дому, конечно, работы много: и сготовить, и постирать, и убрать, и по магазинам пройтись. Но днём я ничего делать не могу. А ночью... если я ночью включу пылесос или стиральную машинку, я тебя разбужу и испугаю.
Я знаю, ты всё спрашиваешь, как я не боялась. А я боялась, ещё как боялась. С самого детства.
Помнишь, когда мне было годика четыре, ты мне сказала: "Будешь плохо себя вести - я умру"? Тогда я не знала, что такое смерть, спросила: "А если я буду вести себя хорошо, ты придёшь?". "Нет, уже не приду, - ответила ты. - Меня закопают в землю".
Тогда моё детское воображение нарисовало злых дядек, которые забирают мам у тех детей, что ведут себя плохо, и закапывают в землю. И я стала их бояться. Каждый раз, когда ты уходила на работу, а меня отправляла в детский садик, я не находила себе места - с другими детьми почти не играла, а стоило тебе задержаться хотя бы ненадолго, устраивала истерики. Ты до сих пор думаешь, что я просто скучала по маме.
Когда я стала старше, конечно, поняла всю несерьёзность этих страхов. Но им на смену пришли другие. Ты нервничала по любому поводу, а то и на пустом месте. И всегда винила в этом меня, пугала, что можешь от этого заболеть серьёзной болезнью - раком. Тогда я уже боялась не только за тебя, но и за себя. После каждого волнения я искала у себя симптомы рака и страшно пугалась, когда мне удавалось найти хоть что-то отдалённо похожее. Сколько раз я мысленно прощалась с жизнью! Но ты об этом так и не узнала - я боялась тебе сказать, боялась причинить тебе волнение. Но порой, не выдержав нервного напряжения, я срывалась, начинала дерзить. Ты воспринимала это как подростковые капризы. Очень трепетно относясь к своим чувствам, ты привыкла игнорировать чужие.
Когда я, закончив школу, пошла поступать на исторический, ты снова пыталась меня напугать - неперспективной работой, хроническими безденежьем, одинокой старостью. Но я уже тогда устала бояться. Впервые в жизни я вполне сознательно посмела тебя ослушаться.
Наверное, ты скажешь, что я никогда тебя особо не слушалась. Да если бы я могла понять, чего именно ты от меня хотела! Но ты не утруждала себя объяснениями, считала, что я сама должна была догадаться. И всякий раз, не сумев тебя понять, я была обвинена в бесчувственности и бессердечии. Каждый день я слышала, что ты посвятила мне всю жизнь, что, родившись, я обрекла тебя на вечное прозябание, что правильно говорил один мудрец: за всё доброе платят злом. Я хотела быть хорошей девочкой, но очень скоро поняла, что это невозможно.
Ты ведь всегда любила вертеть людьми, которые тебя любят. Я поняла это недавно, хотя ты не особенно это скрывала. Ты сама, рассказывая о папе, говорила: "Я вертела им как хотела". Я тогда спросила: был ли он счастлив? Ты ответила: "Наверное. Он же любил меня". Спросить бы об этом папу. Но не могу - ты же меня к нему не пускаешь.
А помнишь, мы смотрели фильм "Королёк, птичка певчая"? Я помню, как осуждала Феридэ за то, что она в самом начале издевалась над Кемраном. Потом, правда, осуждала Кемрана за то, что изменил Феридэ. И ты мне тогда сказала: "Ой, Даш, тебе не понять, какое это удовольствие - знать, что человек тебя любит, и ты можешь им управлять".
Я тогда опять же не придала твоим словам значения, а теперь понимаю, почему ты так упорно внушала мне страх вместе с чувством вины. Тебе нравилось дёргать меня за ниточки, как марионетку. Только манипулируя кем-то, ты чувствовала себя человеком.
Теперь ты вечерами смотришь на фотографию в чёрной рамочке и плачешь. Я знаю, ты очень хочешь, чтобы я вернулась. И я возвращаюсь. Каждую ночь. Возвращаюсь, ступаю тихонько, чтобы пол не скрипел, беру ноутбук и иду на кухню - писать письма. А с рассветом ухожу. Нет, не на небо - твой воля не даёт мне туда попасть. Моя душа так и бродить по земле, неупокоенная.
Честно говоря, я думала, что меня посадят за "уничижение престижа Российской Федерации", к чему у нас после принятия закона негласно причисляется любая критика Ленина, Сталина и их политики. Может, я не говорила бы ни слова о репрессиях того времени, если бы всё это было в учебнике. Но в учебнике Сталин "эффективный менеджер", и чтобы это компенсировать, мне приходилось рассказывать на уроках и о расстрелах, и о ГУЛАГе, и о Голодоморе, и о преступлениях сталинского режима в годы Великой Отечественной войны.
И о священнике из Нового Курлака - Тростянском - я тоже рассказывала как о жертве, хотя, что греха таить, благочестием он не отличался. Конечно, я знала, что мораторий за "оскорбление чувств верующих" у нас отменили. И конечно же, боялась, когда меня вели на расстрел...
Я не буду звать тебя на баррикады, не попрошу тебя за меня отомстить. Я вообще не стану отправлять тебе письма. Засуну его в "Черновики", как и все другие письма, что тебе писала. Я ещё не сошла с ума - отправлять их.
Потом, как всегда, перетащу ноутбук обратно в комнату и уйду. До следующей ночи.
С любовью!
Даша".
Дописав письмо, девушка в белых одеждах на мгновение остановилась, вспоминая, не забыла ли о чём-то важном.
За стенкой неожиданно послышался шорох.
"Кажется, мама проснулась".
Бледная ручка сама собой потянулась к кнопке мыши...
Чёрт! Даша вдруг с ужасом поняла, что вместо "Сохранить" нажала "Отправить". Дурацкая привычка - писать электронные письма он-лайн! Да ещё и адрес указывать заранее. Нет бы сначала напечатать всё в Ворде, как делает Оксанка, перечитать, и уж потом скопировать на "мыло". А теперь, самое худшее, и клавиша "Отменить" не поможет. Умная программа возвестила, что письмо успешно отправлено.
"Надо зайти на мамин ящик и удалить, пока не поздно".
Девушка взглянула на часы. Цифры говорили о том, что рассвет не за горами. Надо спешить.
Стараясь не перепутать буквы, Даша быстро набрала логин маминой почты.
"Теперь пароль... Какой он у неё?"
Да, точно, теперь же она знает.
Пароль, войти, входящие письма, одно новое. Оно...
На востоке тем временем облака начали окрашиваться в алый цвет.
Последнее движение рукой, щелчок мыши...
Через секунду на опустевшей кухне сиротливо стоял на стол ноутбук. На мониторе высвечивались заглавия писем, хранившихся в почтовом ящике. Одно из них - самое позднее, выделенное жирным шрифтом, было помечено галокой. Курсор застыл в нескольких миллиметрах от кнопки "Удалить".