АНАТОЛИЙ ВЕРЕМЬЁВ
НАЧАЛО КОНЦА - 3
(окончание)
Возможно, Валя с Верочкой заранее сговорились, как
вести себя при новом Валином "приятеле". А может, этим
девчонкам "тискаться" с ребятами стало настолько привычным,
что им и договариваться было не нужно. Не знаю.
Когда мы пришли на тёмную скамейку в сквере, куда
доходили только отблески фонаря у памятника Ильичу, Верочка
сразу влезла к Аркадию на колени, он распахнул её пальтишко,
и они рядом с нами начали вздыхать и целоваться так, что мне
опять стало стыдно. Валя, ставшая сегодня свободной и
развязной, какой я её никогда не видел, решила взять надо
мной шефство, заметив моё смущение.
- Не обращай на них внимание, - шепнула она. -
Придвинься поближе и обойми меня, как будто я твоя девушка.
Я обнял Валины плечи, положил ладонь ей на грудь, ещё
сверх пальто, упакованную, но ощущаемую, нежную, волнующую.
Валя подвинула ко мне своё горящее в полутьме лицо, глаза её
блестели как у кошки, сказала:
- Можешь меня поцеловать...
Упрашивать меня больше было не надо, и наши губы
соединились. Валя приоткрыла губы свои, и я познал первый
любовный поцелуй, когда сливаются и губы, и тело, когда два
дыхания превращаются в одно и происходит такое, трудно
объяснимое, от чего сердце начинает колотиться как в
лихорадке, кружится голова и розовый туман застилает глаза.
Мы на миг разъединились, у Вали тоже сбилось дыхание,
и она прошептала:
- А ты слишком хорошо умеешь целоваться. Как никто.
Напоминание, что я у неё всего лишь очередной
вздыхатель, меня покоробило. Я сразу отбросил свою
расслабленность от неги поцелуя, я быстро вернулся в себя,
самостоятельного и гордого. "Чего это меня здесь обучают
бесстыдству? Что я подопытный? "Мной играть нельзя!"
Я резко отстранился. "Никто не имеет право управлять
моей волей! Моя инициатива может быть только у меня!"
- У тебя, Валечка, всё - пройденный этап! - И
высказался ещё, вслух. - Но мной играть нельзя!.. Пойдём
отсюда! Не будем стеснять влюблённых.
Валя тоже, наконец-то, смутилась, вспомнила, - только
вчера доказала мне, что не такая уж она испорченная
девчонка, выдавила:
- Как ты хочешь, так и будет.
Я встал.
- Ну, молодёжь! Счастливо вам! Мы пошли своим путём.
Аркадий был постарше меня, многоопытней, циничней.
Оторвался от своей Верочки, сказал:
- Если вам не нравится с нами рядом - пожалуйста!
Сегодня весь город - для влюблённых. Каждый кустик -
ночевать пустит!.. Но предупреждаю - сыровато...
Мы ушли. Пошли в сторону моста через Турею, где я
предложил посмотреть половодье. Валя жалась к моему плечу,
заигрывала. Мой первый поцелуй, видно, ей тоже запомнился,
горел на устах.
- Так с кем же ты так научился целоваться? У меня ещё
голова кружится.
- С тобой. Мысленно, - отшутился я.
Она сказала серьёзно:
- Зачем ты, Толик, меня стыдишь, что я с кем-то
целовалась? Отдалась в поцелуе я только тебе. И в первый
раз.
- Быть может. Не будем про это, Валя. Если хочешь,
расскажи мне лучше, что ты написала в своём послании
Кондрашову? Я видел, как ты ему передала.
- Ой!.. Надо ли?.. Написала, что у нас с ним всё
кончено, и чтобы больше ко мне не подходил.
- И всё? Ты же что-то много писала...
- Толик! Зачем тебе чужие неприятности? Не будем о
нём вспоминать. Он же всё упрекает - ответила на его
претензии. Я думаю, теперь мы начали дружбу с тобой, и нам
никто в белом свете больше не нужен. Ты согласен?
- Да. Ты хорошая девушка. Я тебе верю. Немножко
разболталась со своими подружками. Но я докажу тебе, что
есть более красивые человеческие отношения. Есть близость
духовная, светлая. Есть интересы высокие. Мы только начинаем
жизнь, и нужно понять всё правильно.
- Ой, ты какой?! Ты очень серьёзный, Толик. Так, ты
расскажешь мне, что знаешь сам?
Мы много ещё болтали. С высокого, уже деревянного
моста (каменный военные "сторожа" давно взорвали) посмотрели
паводок, тёмную тяжёлую воду, заполнившую пространство,
залившую бугорки и деревья по макушку, разлившуюся вплоть до
самой Рождественской горки. Уличные фонари отражались на
длинных жемчужных дорожках, как бусы, брошенные доброй
волшебницей-весной в водоём перед плотиной специально на
радость влюблённым.
Прижавшись ко мне на мосту, Валя опять отдала мне
свои губы, и то, что не передали слова, нам объяснили
поцелуи.
Не помню, как мы в эту ночь расстались, о чём ещё
говорили. Всё существо моё переполнила нега неиспорченной
девичей ласки. Придя домой во втором часу ночи, я знал уже,
что вышел на тропу первой своей любви.
Мы стали встречаться каждый вечер, и местом встречи
определили постамент у памятника Ленину в сквере. И Вале, и
мне бежать до него от дома было меньше пяти минут; прямо от
памятника были видны часы-куранты на колокольне
Благовещенского собора. Нужно было только назначить точное
время и быть в нужный час на нужном месте.
В школе мы, вроде бы, ничем не выдавали свои
отношения. Может быть, обменивались периодически нежными
взглядами. Но разве взгляд поймаешь? У Вали почему-то ещё
румянее стало лицо и более пунцовыми и полными губы. Помадой
девчонки в школе в те времена не красились. Или Валины губки
распухли от поцелуев, или покусывала она их специально для
яркости почаще.
Но в классе все и всё про нас знали. Уж не Валя ли
делилась с подружками? Но, когда я её об этом спросил, она
наотрез отказалась.
Перед майскими праздниками Кондрашов совершил свой
очередной мерзкий поступок - не мог он существовать без
мерзостей. Подошёл ко мне в конце уроков, когда Зотовой в
классе не было, и протянул мне объёмистый пакет, наверняка
дома упакованный в плотную бумагу и перевязанный бечёвкой.
- Возьми. Тебе это обязательно пригодится. Для
познания... А мне ни к чему.
Даже не подумав, я сунул пакет в свою офицерскую
сумку, буркнул - "Посмотрим..." и чуть не забыл про него. Но
всё же вспомнил и открыл.
В пакете оказалась вся переписка между Кондрашовым и
теперь уже моей Валей в период их не такой уж короткой
"дружбы и любви". "Вот, скот, предал всё-таки девчонку!
Какое ничтожество!.." - подумал я и первым желанием было
выбросить или сжечь все эти "дела давно минувших дней", не
читая.
Но я был любопытен. Как почесаться захотелось узнать
о последнем Валином письме, большом и тайном, о котором она
сама так мало мне сказала. Ещё была у меня навязчивая идея,
что "нужно изучать быт, погружаться в изнанку быта, постигая
реальность", что подлинные материалы когда-нибудь могут
послужить будущему роману о своей жизни, который я мечтал
написать.
Я быстро пролистал маленькие "классные" записки,
большинство которых давно для меня не являлись секретом.
Были письма мне неизвестные. Кондрашов зачем-то хранил их
тщательно, чуть ли не под номерами. Зачем ему это было
нужно? Неужели только, чтоб сделать подлость, предав свою
подругу? Не раскусил я тайные помыслы этого никчемного
человечка.
Вот и искомое послание Зотовой от 8 апреля... Было
там и то, что рассказывала мне сама Валя. Но было и другое.
Возможно, ради этих фраз Кондрашов передал мне весь свой
"любовный архив", чтоб отомстить "изменщице", чтоб не
повадно было ему изменять.
"Тебя удивит, - писала Валя, - что я выбрала для
постоянной дружбы Харитонова. Он совсем некрасивый,
неэлегантный и необходительный. Но мы - девушки, будущие
женщины, хорошо знаем, кто нам нужен для серьёзных
отношений. В отличие от тебя, он никогда не врёт, он не
избалован нежным вниманием, умней вас всех, так как лучше
всех учится. Из него можно сделать преданного верного
товарища и интересного собеседника. И лучше учиться он мне
может помочь, а то я многое запустила..."
Дальше она писала о замеченных ею недостатках
Кондрашова, которые ему советовала искоренить "во имя
собственного будущего".
Но важное для себя я узнал. "Так вот, кто кого
завоевал? Не я Зотову, а она меня сделала нужным для себя
человеком. Она заманила меня в свои сети и незаметно сделала
"придворным", беззаветно преданным рабом, гладиатором,
готовым пойти на меч за свою хозяйку. Она же платит мне за
это своими искусственными поцелуями... Продумала всё ещё до
первого свидания, а я, плебей, принял игру за чистую
монету".
Через час, в 10 вечера нужно было идти на нашу с ней
встречу у постамента. "Никуда я не пойду! - вопил про себя
я, и тут же рассуждал. - Но тогда Кондрашов достигнет цели,
которую поставил, отдавая мне переписку. Что-то со мной
легко справился первый попавшийся подлец? Нужно подумать,
стоит ли рубить с плеча. Где же мой пресловутый
"аристократизм духа"? Не я ли сам задумал и начал игру,
ставя одну задачу - разлучить Валю и Кондрашова? Я вступил в
игру не несколько дней назад, когда Валя разоткровенничала
по своей простоте с тем, кто её скоро предаст, а раньше на
целых два месяца. Я достиг своего, так что же мне ещё надо?
Надо, чтоб девушка валялась у моих ног и разрешала вытирать
о себя сапоги?"
"Ещё, ещё посмотрим на факты! За три "наших" недели
Валя ни разу не заикнулась, что хочет, чтобы я ей помог в
учёбе. Намёка даже такого не сделала. Чувствуется, что стала
больше заниматься, даже отметки кое-какие улучшила. Но сама.
Без малейшего моего участия. Быть может, мы равны: и у меня,
и у неё были другие замыслы (всегда ли наши планы
сбываются?), мы оба и не думали друг в друга влюбляться, а
как дошло до дела - покатилось всё под откос. Не у неё надо
спрашивать, а у меня - где же моя расчётливость, куда же
засунул я Катехизис с советами профессиональной интриганки
леди Ди, даже имя которой Валя не знает? Нет, Кондрашов!
Твой подлый план провалился. Я не изменю своего отношения к
девушке. Как началось, как пошло, так и пусть всё идёт -
естественным ходом развития".
Без двух минут 10 часов я мчался бегом к моему
заветному памятнику Ленина.
У постамента я вначале не заметил Валю, а потом
обнаружил на затенённой стороне, где она, прислонив голову к
оштукатуренной тумбе памятника, горько плакала. Я сразу
позабыл все свои сомнительные измышления, мне стало её жалко
и больно вместе с ней за её боль.
- Что с тобой, Валя? Что с тобой? Что случилось?
Я тряс её за плечи, оторвал от рукава кофточки
мокрое, вконец расквашенное неизвестно чем лицо,- у самого
что-то лопнуло в груди, и я стал целовать её в солёные
мокрые глаза, разбухшие сладкие губы, тоже мокрый замёрзший
нос.
- Так скажи же что-нибудь! Говори, а то я и сам
зареву!
Наконец, Валя выговорила, отвечая мне на поцелуи,
улыбаясь и плача одновременно.
- Толик! Я думала - ты больше никогда не придёшь! Я
уже целый час как жду тебя здесь. Спряталась за памятник...
- Но почему я должен был не прийти?
- Кондрашов... Он мне сказал... Пришёл ко мне домой,
вызвал из дома и сказал, что отдал тебе все мои письма, что
"моя песенка спета", что за мою измену ему я останусь на всю
жизнь одна, и ни ты, ни кто другой ко мне больше не подойдёт
"и на пушечный выстрел". Так он сказал.
- И ты ему поверила?
- Нет. Я же тебя ждала с 9-ти часов. Думала, вдруг
перепутала, и мы назначили не в 10, а в 9.
Я вытер своим не очень свежим платком Валины слёзы,
обнял, отвёл её от постамента в глубь сквера и бережно
вместе с ней опустился на тайную нашу скамейку. Она немного
успокоилась, но улыбалась виновато. Виноватая передо мной
девушка... На пижонское пари я обязался её завоевать, и вот
она же ещё передо мной виновата...
- Ты думала, что подлость Кондрашова против нас обоих
даст сразу нужный ему результат? Одно низкопробное
предательство, низость, недостойная не только порядочного
человека, человека вообще - и цель достигнута, цветы увяли?
Ты меня ещё не знаешь! Я же не такой слабак, Валечка,
которого легко увести с дороги.
- Я верила, но сомневалась.
- Я хотел даже не читать чужие письма. Но, каюсь,
прочитал. Любопытство. И тебя хотел понять больше. Разве
слова говорят о человеке? Даже не по поступкам его нужно
оценивать! Поступки - часто случайны, вынуждены
обстоятельствами и, ещё хуже, бывают навязаны другими...
Главное у человека - душа. А душу можно понять только
собственной душою.
- Ты хорошо говоришь. Говори! Наверное, я влюблюсь в
тебя, если уже, глупая, не влюбилась.
- Погоди немножко, относительно любви. Я расскажу
тебе тоже про свои позорные поступки. Вернее, про один из
них. Ты готова слушать?
- Говори! Но я не поверю в твою непорядочность.
Мне нужно было использовать девичью расслабленность
предательством Кондрашова, сомнение в самой себе и доверие
ко мне, чтобы отныне и навсегда вести с ней только честную
игру. Нужно было, чтобы про меня Валя узнала от меня. Я не
выносил ложь и двурушничество. Правда, сейчас утверждать
достойные нравственные правила всё равно приходилось не
вполне красиво. "Подлая жизнь! Даже благородных целей
приходится добиваться неблагородными средствами!"
- Да, Валечка... Может быть, душа у меня и чистая. Я
ещё сам её не до конца знаю. А поступки бывали необдуманные,
которыми стыдятся. Прошу тебя только понять, а простишь или
нет - дело твоё. Вот факт: два месяца назад я поспорил с
Лукьяновым, что отобью тебя у Кондрашова, в крайнем случае,
разрушу вашу связь... Ты думала, что сама выбрала меня в
друзья, но так получилось потому, что я этого добивался.
Валя от меня немного отстранилась.
- Не могу этому поверить... Поспорил?..
- Но было так. Могу доказать, признаться как на
исповеди... Я специально убедил тебя, что, якобы, тебя
ненавижу, показал, что "друг" твой - ничтожество. Сегодня
своим предательством он подтвердил это сам ещё более
очевидно. Всё шло по моему плану, кроме самого главного. Я
не думал, что ты так близка к моему идеалу, чистая и
светлая. С подлецами в честные игры не играют, а "обман
неопытной души" - дело непростительное. Когда я тебя узнал,
когда поверил, что вокруг одни сплетни, истина совсем
другая, мои чувства поменялись. Начав преследовать тебя,
чтоб насолить Кондрашову, я сам попался в плен красоте души
и твоего нежного сердца. Так вышло, что "Я раненый насмерть
играл, гладиатора смерть представляя"... Я всё сказал,
теперь, пусть будет как будет, что ты решишь - исполнится, я
весь в твоей власти...
Валя задумчиво молчала. В неё не укладывалось, что в
человеческие отношения можно играть, как в шахматную партию,
она не знала про "советы леди Ди", будь эта дама трижды
неладна! А я продолжал свою неблагородную линию.
- Я хочу, чтобы наши отношения были до конца чистыми
и открытыми. Не должно у нас быть никаких тайн и недомолвок.
Рассказал тебе, как было на самом деле. Это лучше, чем если
бы ты узнала про это от Лукьянова. Отныне я весь у тебя на
виду. После Риты Борисковой только с тобой я понял, что
могут души девушки и парня быть созвучными, звенеть на одной
ноте. До этого считал, что мужчины и женщины совсем разной
породы и способны только воевать друг с другом, периодически
кто-то кого-то побеждая. А мы с тобой не будем сражаться и
сами себя обманывать. Правда?
- Хотелось бы в это поверить, - ответила Валя. - Но
ты задал очень сложную задачку. Мне нужно про неё хорошо
подумать. Сегодня спать, наверное, не придётся. Ты не
торопи, ладно?
- Конечно, милая моя, конечно... Любой твой приговор
я приму как должное. Как бы ты не решила, я буду думать про
тебя, как о лучшей девушке нашей школы, с которой сам
непреднамеренно переступил границы достойного.
Мы что-то ещё говорили. Ещё прогулялись по улице, я
довёл Валю до дома, на прощанье поцеловал, был грустен, но
мысли такой, что уже потерял свою первую подругу даже не
мелькнуло.
Наутро, в последний день учёбы перед Первомаем и
"демонстрацией трудящихся" произошло такое, что до конца
жизни будет стоять у меня перед глазами, такой спектакль,
которого ещё не играли ни на какой сцене, да, и вряд ли,
похожее можно специально сыграть.
Перед первым звонком на урок, минут за пять до
звонка, когда все уже были в классе и рассаживались,
готовясь к уроку, ко мне подошёл Вова Лукьянов с огромным
букетом садовых цветов. Букет был прекрасно подобран - из
тюльпанов разного цвета и садовой черёмухи. Лукьянов положил
мне его на парту и сказал всего пару слов:
- Ты выиграл...
Я прошёл через весь класс к Вале Зотовой, протянул ей
букет и заявил во всеуслышанье:
- Это тебе, моя королева... - Умудрился ещё при этом
поцеловать её протянутую ко мне руку.
Все притихли, наблюдая такое, а Валя прижала букет к
груди и вдруг, чего с ней никогда не было, начала странно
бледнеть. Видно сердце её уже не билось перед решающим
отчаянным поступкам. И она сказала:
- Кондрашов! Послушай-ка при свидетелях!.. Пусть все
знают. Два месяца назад Харитонов поспорил с Лукьяновым, что
отобьёт меня у тебя. И он выиграл пари окончательно и
бесповоротно. Я подтверждаю: и ты, и Лукьянов - проиграли.
Она опять порозовела и засмеялась, озарённая своей
открытой чистосердечной улыбкой.
- Сафонова. Доложи учителям, что я заболела и ушла
домой болеть... с букетом.
Валя, ещё прижимая букет, схватила свой портфель и,
ни на кого не глядя, двинулась к двери. Но тут выступил
Женька Авдеев.
- Хорошо ещё, что он тебя не в карты выиграл...
Валя обернулась от двери, чуть не крикнула:
- А хотя бы и в карты! Лишь бы выиграл... он.
Она убежала. А Авдеев, до которого всё дошло раньше,
чем до остальных, ещё подвёл итог:
- Вот это дева!.. Класс!.. Чего же тебе так везёт,
Харитонов?
Я был бы не я, если бы оставил за Авдеевым последнее
слово. Я тихо, но со значением сказал:
- Потому что... я рождён победителем...