Учёные говорят, что ежели у чего-то имеется начало, то обязательно должен быть и конец. Про чувства, про главное из них по имени Любовь я позволю без шуточек двусмысленности и цинизма, по существу, заявить: у любого конца тоже должно быть начало. И страшный урок всем влюблённым - не переценивайте себя! Смертным не дано ступить в Вечность. Вы любите и любят Вас, примите во внимание - пройдёт и это! Мало того, что в обозримом будущем Вас разлюбят, как когда-то пелось, куда печальнее - разлюбите и Вы! Эх, если бы все знали про такое с самого начала!
В системе "охоты за знаниями", читая не всё подряд, а по определённой мною системе, я умудрился найти то, что требуется скрывать. И в познании истин был у меня криминал, в котором пора сознаться. По примеру одного из высокообразованных героев польской писательницы прошлого века Эльзы Ожешко я завёл тщательно запрятанную тетрадь, которую обозвал "Катехизис разврата". Для конспирации я даже разработал особый шрифт, клинописные значки, заменяющие русские буквы, и самые "бесстыжие мысли" заносил в тетрадь этой "шифровкой". В "Катехизис" записывались выписки-цитаты из разных книг, касающиеся отношений между мужчинами и женщинами, как правило, откровенные, неожиданные, шокирующие моё несведущее сознание.
У любого писателя находились новые для меня мысли о женщинах. Даже у Александра Грина - детского романтика я вдруг вычитал: "Все интересы женщин лежат в половой сфере и уже поэтому ограничены."
Самые изощрённые откровения я собирал в раздел -"Советы леди Ди", понравилось мне имя изысканной распутницы одного из романов, и я восполнял советы, касающиеся женщин, из многих книг. "Верь в любовь, но лучше, заставь поверить в неё партнёра", - записывал я, но сам ещё не знал во что верю я сам, куда приведёт меня открывающаяся дорога человеческих отношений.
Я сознательно осваивал теорию обольщений. "Меланхолия, мечтательность, отвага - вот спутники счастливого любовника, и горе тому, кто лишённый хотя бы одного из этих недостатков, отважится на похождение, достойное быть осмеянным". "Худший из недостатков - это не иметь их совсем". Формулировки чужих исследований я впитывал во взрослеющий разум и уже предвидел, что от излишних рассуждений вянут души, как трава, политая солёной водой...
Той весной весь мой восьмой класс немножко свихнулся. Почти на каждого пятнадцати-шестнадцатилетнего ученика напал вдруг "половой синдром", все ощутили себя разнополыми, или девушками, или юношами, и стали с любопытством взирать на особей вблизисидящих, но противоположных по главному отличительному признаку. Заработали ранее не задействованные из-за возраста и полуголодного образа жизни органы чувств и железы внутренней секреции.
Насчёт органов чувств я, конечно, только предполагаю, потому что не знаю какими такими органами испытывают половые влечения - но какой-то орган должен же быть для такого серьёзного человеческого качества? Сердце, вроде бы, даже не признаётся за орган чувств, вроде бы, оно - простой насос. А когда болтают, что одни любят глазами, другие - ушами, то, ежели не шутят, это сплошная ахинея. И казалось мне в незапамятные времена, что познание человека нашей наукой ещё слишком поверхностно, чтобы говорить на эту тему более определённо.
Мои однокашники, мальчишки и девчонки, в роковом своём возрасте стали меняться буквально на глазах: у девушек что-то катастрофически стало набухать под кофтами, у ребят прорезался бас, и завели они привычку подозрительно часто прятать "руки в брюки". Но "зеркало души - глаза" у всех оказались вдруг яркими, сочными, сияющими и выразительными. Что они выражали, ясно - "с выраженьем на лице, что сидят, мол, на крыльце".
Я любопытно наблюдал, как Женька Авдеев, хулиган, слишком внимательно относится в мелких вопросах к Рите Соборновой, вокруг Валентина Кондрашова, пижона, почему-то крутятся целые стаи девчонок, а Витя Кузнецов излишне долго и нудно заикается возле Зои Корзуткиной.
Смеялся я над всеми потому, что у меня это был пройденный этап. Мало того, что я постиг "теорию" по подпольной тетрадке "Советы леди Ди", прошёл я и практику со своей незабываемой Ритой Борисковой, княжной, которую все, кроме меня, давно забыли.
На первую красавицу класса да и всей школы Женю Никонову, к сожалению, пришлось всем просыпающимся юношам поставить большой крест - выбыла она из списка "половозрастных" интересов. Ею всерьёз заинтересовался самый выдающийся парень нашего города, спортсмен, гигант, непререкаемый лидер Вячеслав Жесан. Каждый день после уроков он смиренно ждал нашу Женьку у порога школы, Женька хватала его под ручку, и они, счастливые, уходили. Даже посмотреть на Женю дольше, чем мельком, после восторженного взгляда Славы Жесана казалось кощунством. Никто на неё и не смотрел. Красавица у нас в классе вроде бы и была, но в то же время ни для кого её уже не было.
Одним из проявлений всеобщего помешательства в классе стала появившаяся мода на уроках обмениваться записками между девчонками и мальчишками. Я долгое время был от всех в стороне, сидел на последней парте, на "Камчатке", но верные мне ребята, Савкин, Лукьянов, Кузьмаков, даже без моих "указаний" решили держать меня в курсе всех классных "сношений" и завели правило, что любая записка, прежде, чем дойти до адресата, должна побывать у меня. Если случалось, что она проходила мимо, мне немедленно доставлялась снятая кем-то из "соглядатаев" её точная копия.
Особый мой интерес вызывали "записочные связи" очень мной не уважаемого сына председателя Горисполкома Вали Кондрашова. Мои "адъютанты" - так их все напрямик и без издевательства называли в классе - за Кондрашовым "следили" особенно тщательно. И я был "в курсе" всего.
Может быть, моя позиция "всеобщего наблюдателя" покажется издалека мерзкой, но такой она была, и я не намерен скрывать свои недостатки. Сидел, как Будда, на последней парте, смеялся над всеми и всем, имел "адъютантов", и сам не интересовался ни одной из девчонок, впрочем, и они мной тоже, на мой взгляд, не интересовались. Сейчас я могу себя как-то оправдать, что был я излишне взрослым, много чего уже знал, не ждал от жизни ничего таинственного, потому что все тайны уже в теории изучил, в общем, не то перезревший, не то недозревший "фрукт" - и не менее.
В пору всеобщего умопомешательства я оказался в роли надзирателя дурдома: если и был намерен сам "сойти с ума" - завести себе "даму сердца", то в очень отдалённой перспективе, не просматриваемой.
Помимо Жени Никоновой в классе была ещё очень смазливая девчонка - Валя Зотова. Пришла она к нам в седьмой "Б" только в этом году, до этого училась или в "А", или в "Г" в нашей же школе. Как и на остальных, я долго не обращал на неё внимание. Училась она средне, на "тройки"-"четвёрки", ничем не блистала, кроме своей внешности и общительного характера.
Валя раньше других созрела в девушку - плотного телосложения она в пятнадцать лет уже имела округлые нежные бёдра, оформившуюся грудь, подчёркнутую талию. Густые, естественного каштанового цвета волосы обрамляли вечнорумяное, словно подкрашенное лицо. Волосы она носила длинные, удачно украшая причёску цветными бантами.Черты лица были правильными. Маленький нос, серо-зеленые глаза, пухлые яркие губы. Скулы несколько широковаты, но это чисто русская породистость, связанная с вековой примесью татарской крови.
Обворожительной была Валина улыбка - открытая, жизнерадостная, чистая, без задних мыслей и насмешливости. Простецкий обезоруживающий оскал, как лучик солнца, пробуждал окружающих, не позволяя подумать о носительнице такой улыбки чего дурного.
Но дурное, тем не менее, про Зотову не только думали, но и говорили. Очень уж она пользовалась успехом у созревающих юношей. Постоянно её кто-то провожал до дома после школы. У ступенек подъезда обязательно встречал "воздыхатель" и из старших классов, из педучилища, а то и из городских, уже не учащихся ребят. Не раз её видели обнимающейся с кем-то на лавочках в сквере. Вечерами под ручку она прогуливалась с обязательно высокими и заносчивыми парнями по главной нашей улице, по "Большой".
Она меняла поклонников как свои банты. Может быть из зависти, может лишь предугадывая её весёлое будущее, но за глаза, а в ссорах и напрямик, обзывали Валю не раз "дешёвкой". "Дешёвка, так дешёвка!" - меня она не волновала.
Да, не волновала до определённого времени. Но однажды моя команда доложила мне, что Валя Зотова всерьёз и надолго "закрутила любовь" с Валентином Кондрашовым. Моя предвзятая неприязнь к этому "пижону" не скрывалась. И вот он завладел одной из самых привлекательных девчонок, пользуется её благосклонностью. " Имеющий всё - имеет и любовь".
Их переписка на уроках, мной исправно наблюдаемая, уже не смешила меня, а накаляла, раздражала. Я читал и кипел: "Ты самый красивый мальчик в нашем классе. Я люблю тебя с первого взгляда, как увидела", - писала Валя Валентину. "Как просто они заговорили про любовь! А то, что он ничтожество, она не замечает", - злился я.
Я узнал даже про первый их поцелуй, впечатления от которого они друг другу расписывали в записках наивно и откровенно. Но я не хохотал. Я всерьёз задумал разрушить Кондрашовскую идиллию, отшить от него Зотову, хотя самому мне она, вроде бы, была совершенно не нужна. И сверх всего, я ещё заключил на это пари с Вовкой Лукьяновым.
- Спорим, что я отобью Валю у Кондраша! Просто так, из принципа.
Лукьянов подозрительно посмотрел на мой хлопчатобумажный костюмчик с заштопанными локтями, на жидкую мою белобрысую шевелюру и засомневался.
- Вряд ли.
- Посмотришь, - пообещал я, не бросающий слов на ветер, но после не раз пожалел об этом уговоре, поскольку Лукьянов был всегда "себе на уме" и разоблачить мою подлость ему ничего не составляло, особенно, если он сам мог получить при этом какой-то интерес.
Впрочем, Лукьянов меня не предал.
Перед своими действиями я тщательно проштудировал свои запретные "Советы леди Ди" в пресловутом "Катехизисе". "Нужно использовать накопленную другими поколениями мудрость, ну, а что откровения развратных людей циничны, безжалостны и неблагородны - так это даже кстати. Я объявляю войну своим врагам, а с врагами не церемонятся!" - рассуждал я.
Первым делом я усвоил, что в отношениях мужчин и женщин самое опасное - это равнодушие. Ненависть и любовь - все равно чувства, только с разным знаком, плюс или минус, и поменяться знак может в мгновенье ока, не заметишь. А вот равнодушие никогда не перерастает в любовь. Чувства или есть, или их нет. На пустом месте чувства не созревают.
По этой теории я должен был показать Зотовой, что я её презираю. Убедить в этом девушку было не сложно.
- А, эта... - махнул на неё рукой в каком-то разговоре при ней, и получилось обидно и жестоко.
Встретив на улице, отворачивался, в классе - не замечал. На переменах в коридоре обычно вокруг меня собирались целые толпы, и я рассказывал очередную прочитанную книгу, особенно, из неизвестных, из архивов ставшего доступным мне одного старокупеческого" дома. Никто ведь не читал "Бегущую по волнам" тогда запрещённого Александра Грина, и прочитать не мог, а я её знал чуть ли не наизусть. Присочинить тоже иногда не стеснялся.
Однажды к моей группе слушателей подошла Зотова. Я замолк и грубо спросил:
- А тебе, что здесь нужно? Иди ... к Кондрашову...
Розовое Валино лицо стало пунцовым, и она отвалила. "Что, получила?" - отметил про себе я, хотя и было мне немножко стыдно так грубо себя вести с девушкой. Но так было надо.
Последним криком моих оскорблений стало, когда я, вроде бы случайно, но больно оттолкнул Валю, оказавшуюся на моём пути.
Результат был достигнут - девушка не сомневалась, что я её ненавижу.
Теперь нужно было доказать, что и объект её "чувств" - Кондрашов тоже ничего не стоит. Выполнить эту задачу мне было до неинтересности просто.
Хотя мы редко общались, Кондрашов умудрился сказать мне что-то обидное, на перемене перед последним уроком. Что он сказал? Что-то, вроде, "каждой бочке гвоздь", на мотив - "возомнил себя выше всех, а командуешь лишь "деревней!", значит деревенскими нашими соклассниками.
Целый урок я терпеливо накапливал свою злость. Прозвенел звонок, учитель вышел из класса, следом рванул к двери Кондрашов, но я остановил его при всеобщем присутствии, свидетельстве сорока однокашников.
- Подожди-ка! Ты оскорбил меня, так надо рассчитаться!
Я подошёл вплотную и звонко влепил ему пощёчину.
- Если ты парень, а не баба в юбке, дай мне сдачу, и мы "поразговариваем"! - добавил я, и все это слышали, и все смотрели на красного от стыда Кондрашова, который ничем не мог мне ответить. А был он уже тогда на полголовы выше меня ростом, правда, телосложением хлюпкий.
Кондрашов, чуть не плача, даже начал заикаться.
- Мы п-п-поговорим с тобой... в другом месте... и... и с другой к-компанией...
Повернулся, чтоб гордо уйти, но я совсем уничтожил его достоинство, проводив его под зад пинком. Выспетком!
Ничего я не боялся, ни драк любых, ни мести рассерженных "папенькиных сынков". Мне терять было нечего, и цели своей я добивался не хуже других подонков. Усвоил я уроки сволочной леди Ди! А какую бурю чувств разбудил в Валиной девичьей груди?! Об этом можно было догадаться, но я ещё и знал, читая чужую переписку.
Тон любовных посланий после моих действий явно ослаб. Кондрашов писал: "Этот Подлец (меня так величал с большой буквы) получит своё по заслугам. Я его никогда не прощу. Сейчас планирую, как произвести с ним "расплату мелкими..."
А Валя его утешала: "Ты, Валечка, не связывайся с этим грубияном. Он совершенно бесчувственный, безжалостный. Ты будь выше. У тебя свои достоинства, которых нет у других. И не будь таким нервным. Вчера ты разочаровал меня своими причитаниями".
Я злорадно дожидался своего часа. На всякий случай Толик Кузьмаков принёс мне из дома изумительную финку, с наборной пластмассовой ручкой, с "усиками", чтоб не соскользнула рука при ударе, в настоящих кожаных ножнах.
Недели две я таскал финку в кармане, на худой конец
готовый пустить её в ход. Но обещанной "расплаты мелкими" не дождался, пошла другая колея, и я возвратил замечательное оружие его хозяину.